Г Л А В А 6 безглавая

Who li they такие

(продолжение — ЛОСЕВ-РОГАТОВ)

ЛЮБИМОЕ ЗАНЯТИЕ

Еще со студенчества любимым занятием наших героев было хоронить профессора Лосева-Рогатова. Вернее, не совсем хоронить его, а как бы частично. Нет, они не вам-пиры и не мазохисты, они не закапывали в землю сегодня неоднократно и трепетно пожимаемую ими руку профес-сора, в следующий раз твердо ступавшую по земле ногу или оттопыренное еще со школьных драк ухо, оставив что-то и на завтра. Похороны по полной программе, сами знае-те, дело весьма хлопотное: венки всякие, могилы, оркестр, море задействованного народа и прочая суетность, которая страшнее потопа, переезда и пожара, вместе взятых.

Помню, как-то одни знакомые одного своего попе-решного невыносимым характером человека хоронили. Умер он, как и полагается всем поперешным, накануне большого праздника, аккурат в полдень 31 декабря. В честь этого знаменательного события, вызвавшего не очень скрываемый вздох облегчения у всех, кто мал мала был знаком с почившим, ударил знатный мороз. Даже де-ревья укутались в пушистые и блестящие новизной шубы из инея, но так и не могли согреться, стояли не шелохнув-шись.

Начались неприятности с того, что дома не могли най-ти паспорт умершего. Неприятности имеют особенность всегда с чего-то начинаться. У одних они начинаются со смертью еще вчера живого и никому не нужного челове-чика. У других с потерянного кошелька. Здесь начались с пропавшего паспорта. Он его, оказывается, сдал на вклей-ку очередной фотографии. Вот чудак, смерть за дверью с косой стоит, ждет, когда ей дверь откроют, а он срок дей-ствия паспорта продлевает. Бессрочно жить надумал, Ка-щей Бессмертный, В-ухо-до-насор новоиспеченный выис-кался. Без паспорта в похоронном бюро не выписывают похоронного свидетельства, без похоронного свидетельст-ва не получишь места на кладбище, нет места, не наймешь могильщиков выкопать могилу. Не выкопаешь могилу, не куда закапывать. Но, в каждом минусе есть свои плюсы — равновесие должно быть соблюдено всегда и везде. Про это еще Ломоносов говорил. Если у кого-то что-то убыло, в другом кармане обязательно прибудет. Главное, чтобы на пользу, а не на пропой.

Предложили им со значительной скидкой, в честь окончания финансового года, и как новогодний подарок, большой выбор уцененных Дедом Морозом венков, под-моченных слезами предыдущих скорбящих траурных лент с десятком вариантов поздравительных надписей "дорого-му, любимому от родных", "от коллег", "от благодарных (за что? За своевременную смерть?) детей" и еще много разных "от… и от…."

Все, кто начал отмечать новый год с ихнего новомод-ного рождества, не могли понять, что от них хотят 31 де-кабря во второй половине дня, когда равнение на часы на Спасской башне в каждом сердце ничьей смертью не сво-ротишь. И, выказывая завидное спокойствие души, на-стойчиво советовали приходить сразу после праздников, числа четырнадцатого, а лучше двадцать первого, чтобы уж точно и голова перестала болеть, и, вконец уставшие от затянувшихся каникул служащие дружно соскучились по трудовому коллективу и потянулись к родным рабочим местам, и пренепременно оказали бы все достойные почес-ти так горячо любимому ими и так сытно кормящему те-перь уже их гражданину.

Родственники, конечно, могли бы и до двадцать перво-го подождать, им чего? Им тоже праздника хочется. Но он, который представился, проявлял явные признаки нетерпе-ния. Даже после своей смерти он всех доставал. Разлегся посредине самой большой комнаты и не объехать его, не обойти. Глаза закрыты, а он, словно, наблюдает за каждым и вопрос задает: "А покажи — ка, любезный, как ты забо-тишься о моем бренном теле, как ты переживаешь мой не-жданный уход? А чегой-то ты улыбку в уголках губ пря-чешь? Думаешь, крякнул я, дубака дал, концы отбросил, зажмурился, так и нюх весь потерял?"

Короче, всей родне на цельную неделю задал этот и при жизни-то жмот хлопот полон рот.

Ни звонки, ни взятки, ни самовольный вывоз тела на кладбище под покровом рано наступающих сумерек не помогли. Пьяный в усмерть сторож мычал, но телиться ни-как не хотел. Ключ от кладбищенских ворот даже во рту у него искали. Разозлились, гроб с телом в сторожке остави-ли, пусть вместе поживут, уж эти друг другу мешать долго не будут. До дома добрались, совесть заела, вернулись. Пришлось опять домой тащить и на пятый этаж по узким лестничным клеткам гроб чуть ли не стоймя поднимать.

Зима, дома душно и умерший кое-чего добавляет. На улице мороз за тридцать. На балконе чуток поменьше. Кто-то с отчаяния и предложил вынести гроб с телом на бал-кон, пусть, мол, охолонится, ему, мол, пользительно. А мы пока, до четырнадцатого, а если уговорят, и до двадцать первого подождем, не будем людей от приятного отдыха отрывать, праздники им портить.

Сказано — сделано.

Третьего января и к ним новый год веселье принес, особенно когда на каждую грешную душу по поллитра оп-риходовали, да вина не считано, да кому мало, в кладовке в ящике на поминальный стол с запасом припасено.

Незаметно песня затянулась, сначала вроде грустная, про "мороз, мороз", который все недружным хором проси-ли "не морозить" каждого из них в отдельности, но, под-мигивая и кивая головой в сторону балкона, переводили стрелки на того, которого как раз и желательно было замо-розить за всех вместе взятых.

Через третью на пятую песни пошли веселее, ноги са-ми в пляс пустились, выстукивая о дребезжащий пол на-пряжение последних дней.

От выпитого и от танцев стало жарко, дверь балкона распахнули — клубами ворвался в комнату морозный воз-дух, освежая гуляющих. Разветрилось, посвежело, воздух перестал молоком клубиться, прояснел.

Как хоккейный арбитр замечает на площадке присут-ствие лишнего тринадцатого игрока в круговерти спортив-ных баталий? Я всегда удивлялся его шестому чувству. Специально начнешь считать, раз пять со счета собьешься и бросишь к чертям эту безумную затею. А он только гла-зом повел и ну к стене на расстрел — шестой полевой иг-рок, нарушение численного состава! Малый штраф!

Мы, едва развеялся туман, еще ничего не видим глаза-ми, но каждый своим индивидуальным затылком, на кото-ром у кого что осталось, вроде как вверх потянулось, чув-ствуем: не столько нас было минуту назад. Нарушен чис-ленный состав. Почему молчит свисток арбитра?

— Гады, — набивая рот салатом из общей хрустальной вазы, выговаривал нам нарушитель численного состава. — Горбатишься на вас всю жизнь как прокаженный, любишь вас, как собака палку, а вы и похоронить нормально не можете. Я вам за мерзость вашу хотел напоследок гадость сделать, праздник испортить, да, вижу, ничем вас не прой-мешь. А и ладно, в следующий раз умру как все нормаль-ные люди, в понедельник, летом, за месяц предупрежу, все сам подготовлю, чтобы вам осталось только за стол сесть и нажраться.

ОТКУДА РАСТУТ НОГИ

Студенты, сдавшие очень даже вовремя и все как один на "отлично" верхнюю математику и очень поверхостную информатику, научились с немалой пользой для себя лиш-нее в любом деле сокращать, квадратное округлять, а если попало в руки или на зуб, и сжимать при помощи архива-тора очень большое и хлопотное в малое и иногда прият-ное. А потому процесс очередных похорон любимого про-фессора традиционно сокращался ими до весьма неуме-ренной пьянки, естественно с музыкой, но несколько дале-кой от той, какую исполняют солисты похоронного ан-самбля "Земля и Люди" и которую пожелал бы слышать на своих плановых похоронах сам профессор.

Происходит процедура прощания чаще всего в близ-лежащем к университету кафе. И совпадает совершенно случайно либо с днем выдачи стипендии, либо с каким-то большим или малым праздником, обязательно в присутст-вии дам, чтобы в танцах было кому в любви признаваться, иначе подержаться не дадут.

Процедуру эту придумал, в оправдание своего первого "улета", третьекурсник Васька. Возвращаясь как-то с очень неумеренного возливания домой, он, дабы строгий родитель проявил мягкосердие и не всыпал икающему ча-ду в количестве, прямо пропорциональном принятому по-следним на свою впалую грудь, на конкретный отцовский вопрос:

— Ты где был? — так же прямо и конкретно ответил (здесь нам потребуется некоторое уточнение: это стоял Васька криво, а отвечал очень даже прямо),

— Лосева — Копытова, ик, хоронили.

— Ваш Рогатов копыта отбросил?

— И ик тоже, — чадо честно старался не дышать хотя — бы в сторону отца, чтобы последний не догадался, отчего сын поздновато домой заявился. Глаза его упорно не хоте-ли слушаться и затягивались поволокой как у петуха, чью голову только что отделили от шеи, а через нее и от ос-тальных частей тела. Сын потряхивал стокилограммовой головой, пытаясь заставить глаза хотя бы делать вид, что они держат ситуацию под контролем, отчего пена от выпи-того пива стекала из ушей, и хлопьями ниспадала на плечи.

— И когда же он успел представиться? — задал ковар-ный вопрос папанька. У сына вполне обоснованно порой возникало опасение, что его предок, в силу производст-венной надобности и некоего числа знакомых, скрываю-щихся порой в самых неожиданных слоях населения, знает о всех сколь-нибудь значимых событиях города.

— Сегодня, ик, с утра.

— И уже закопали?

Больше связных слов в запасе у Васьки не нашлось.

Всыпали ему на этот раз только половину причитаю-щейся нормы. Причин тому было две. Первая — чадо было в таком состоянии, что терялся педагогический эффект от воспитательной процедуры. И вторая — все-таки дите про-явило находчивость, а, следовательно терзалось муками стыда по дороге к родимому дому, тем самым восполняя упущенный педагогический эффект от прерванной проце-дуры перевоспитания.

В последующие годы процесс захоронения неодно-кратно совершенствовался и выкристаллизовывался уже коллективным трудом сокурсников в ставшее традицион-ным мероприятие, о коем, помня прошлые ошибки, предки извещались заранее. Что приносило ощутимые выгоды: не надо было тратить свои кровные. Сердобольные папанька с маманькой поочередно субсидировали некую сумму на "помин", возвращая ее опосля, когда обман выползал на свет божий, с немалыми процентами.

ТАЙНЫЙ ОРДЕН ЛОСЕВА-РОГАТОВА

Лосев — Рогатов был выходцем из мутных кругов на-учной интеллигенции в третьем, самом вывернутом наиз-нанку колене. В годы студенчества он скромно носил в серпастом и молоткастом паспорте нежную девичью фа-милию Панты-Оленев. Уже по одному этому словосочета-нию можно с достаточной степенью точности сказать, что родиной его была самая умная на свете страна, Пуп Земли — Ой-Шмяк-Кония, где каждый второй, который не олене-вод, так сразу и работник большого умственного труда. Дедушка Панты-Оленева, первый обученный грамоте або-риген, сначала самозабвенно ходил с красным флагом по тундре, собирал под свои знамена оленей, песцов, волков и даже полярных сов. Необученные грамоте и не понимаю-щие сущности классовой борьбы совсем дикие звери и не-множко не совсем дикие птицы, собираться, конечно же, были рады, но каждый на свою отдельно надыбанную кормежку. А когда коллективно, это, извините меня, и по-перхнуться можно от спешки, и не того, понимаешь ли, на зубок употребить. Вот и разгорится огонь классовой борь-бы. Оно, конечно, в условиях совсем вечной мерзлоты, любой огонь вроде как бы и на благо, но ему, зверью, в не-подготовленную революционным сознанием голову, не вдолбишь. Путь куда-то там лежит через желудок. Воору-женный таким мощным знанием, бывший юный револю-ционер, а теперь Учитель всех остальных аборигенов, те-мой докторской диссертации выбрал знаменитую работу Ленина, перефразировал ее под местные вечно-мерзлотные условия. Получилось очень благозвучно и для народного хозяйства пользительно: "Шаг вперед, два мешка ягеля за пазухой". Всю оставшуюся жизнь он, уже заведующий собственной Академией Наук Ой-Шмяк-Конии, высчиты-вал, сколько можно собрать ягеля, если сделать два шага, потом четыре, потом еще… Говорят, перед смертью число шагов, посчитанных им, достигло середины шахматной доски.

Папа Панты-Оленева не шибко, однако, в экономике кумекал, не в дедушку пошел. В детстве он рос любопыт-ным мальчуганом, все норовил к оленю с заду зайти, под хвост заглянуть. Олень стеснялся, олень уворачивался, ко-гда успевал, а когда не успевал, взбрыкивал. Малышу и досталось в лоб копытом, отчего он крепко скопытился, долго-долго в больнице провалялся. Уже его маманька, по-ка революционный пахан по тундре с мешком ягеля носил-ся, от трех геологов и одного не знамо кого ему на радость пять братьев и две сестры принесла, вот сколько провалял-ся. В больнице много умных было, однако. Один даже га-зету читал, но так до конца и не дочитал, не успел, выпи-сали быстро, всего за полгода вылечили ему оторванное ухо у шапки. Так вот, из умных речей соседей по палате папанька понял, его место в политике, там ничего совсем знать не надо, ничего совсем делать не надо, только гово-рить и слушать, одного самого себя слушать. Он быстро, уже к восемнадцати годам научился читать, всего через полгода, к двадцати шести сам писал карандашом некото-рые буквы. А уже когда доктором наук стал, — даже на пе-чатной машинке умел лист в каретку вставлять и знал, если по клавише сильно пальчиком стукнуть, на листе буковка появится. Только понять никак не мог, каким образом та-кая большая тетенька в такой маленькой машинке прячет-ся, буковки красивые рисует, а ее никак не увидишь. Даже сиди весь день около стола с ружьем, сторожи, глаз не смыкая, она ни на обед, ни, извините, по нужде не выхо-дит. Хороший, однако, охотник, с такой на тюленя ходить можно.

Темой своего научного исследования он безошибочно выбрал историю освободительного движения своего угне-тенного Северным сиянием и Вечной мерзлотой народа. Нравились ему призраки, которые по Европе босиком за-просто ходили. Про них еще песня революционная есть.

Горе горькое по свету шлялося

И на нас невзначай набрело.

Папанька Панты-Оленева доказал неверующим, что Карла Маркса и Фридриха Энгельса совсем не муж и жена, как говорил всем не защитивший диссертации председа-тель колхоза, а четыре совершенно разных и большинству ой-шмяк-концев лично не знакомых человека.

Лосев — Рогатов не стал двигать вперед науку Ой-Шмяк-Конии. Там папанька — Сам плотно на все должно-сти сел. Сынок поехал далеко-далеко, не один олень, пока добежит, копыта отбросит. Он смело оставил дома все предрассудки старого времени, успешно заменив их на но-вые. В дорогу папанька снабдил сына тремя вещами: пода-рил азбуку с картинками, чтобы сын грамоту разумел; дал маленький, не больше килограмма, только на первое вре-мя, мешочек с мелкими алмазами; и зашил за подкладку модной вельветовой фуфайки рекомендательное письмо к другому ректору с просьбой — взять его сына, наследного доктора наук, студентом первого курса и обучить чему-нибудь. Другой ректор честно поделил мешочек пополам, а Панты-Оленева сделал студентом и женил на своей пле-мяннице Лосевой — Рогатовой. Не пропадать же второй по-ловине килограмма на чужбине.

В учебе ему, потомственному интеллигенту, особенно легко давались трудовые семестры. Каждую осень он воз-главлял студенческие сельхозотряды, летом — студенче-ские стройотряды, зимой — снегоборьбу, весной — снегоза-держание, и круглый год заведовал базой лопат, носилок, граблев и даже некоторых метел. Так медленно и упрямо докатился Панты-Оленев до почетной ученой старости. Шибко оброс, где волосами, где связями, а по бокам уче-никами. Благо, папанька до сей поры время от времени за-ветные мешочки присылает. Темы, которые он глубоко ко-пал сам и заставлял впрягаться аспирантов, были сплошь прикладными. К пещерам. Циркуляция воздуха, влияние загазованности на дымность костра, глубина освещения семейного ложа в полярную ночь, зависимость деторож-даемости от частоты геологических экспедиций.

Так и жил, весь в заботах обо всех, кроме остальных. Все еще в огне комсомольских будней, незаметно отстал Лосев-Рогатов от жизни. Героизм его молодости давно по-читался нынешним поколением за идиотизм. Естественно предположить, что идиотизм его времени почитался ныне за еще больший идиотизм. А потому и в самом страшном сне не могло ему присниться сегодняшнее собрание. Хотя нет, собрание могло и присниться, а вот итоги его…

Но, не будем торопливо забегать вперед, когда и с заду еще осталось место для простора.

КАК ЛЕХА ТРЕТИРОВАЛ

ПРОФЕССОРА ЛОСЕВА — РОГАТОВА

Однажды Леха проснулся и подумал: давно в его из-вращенном неумеренным рабством мозгу не рождались враждебные кому-нибудь вихри. Трижды безуспешно по-меняв руки и сбрив волосы со всех своих мозолистых ла-доней, он выдавил из себя нечто похожее, только по запаху не понял, на что. Но план ему, в отличии от запаха, в це-лом понравился. Его даже одобрять не пришлось.

В этот же день, если считать по туркменскому календа-рю и с заду помесячно, пришел он без приглашения в ка-бинет профессора. Сел в его каждой отягощенной знания-ми половинкой удобно продавленное кресло, тоже без при-глашения. Заложил перед этим сто грамм за воротник, а в кабинете еще заложил, но уже одну свою длинную и кост-лявую ногу на другую такую же, только в левом ботинке и в дырявом носке, надетом прямо на голую мозоль.

Лосев-Рогатов несколько ошарашено наблюдал за рож-дающим дымные вихри Лехой, его неуместными выкрута-сами, и так незаметно молчал. Леха за профессором не на-блюдал. Леха по-хозяйски оглядывался, даже нет, пригля-дывался ко всему на столе и около него, и тоже молчал, только делал это, в отличии от профессора, громко и напо-каз.

Профессор, как человек истинно интеллигентный, вскормленный интеллигентным молоком, настоянным на вечнозеленом и нержавеющем ягеле, первым не выдержал и так интеллигентно, немного тушуясь перед наглостью того, кого еще вчера гордо именовал своим аспирантом, а сегодня уже не знал, как и обозвать, заметил.

— Вы, м-м-м… молодой человек, кажется, сели в мое кресло?

Но получилось у него несколько робко, как будто он, страшно извиняясь, спросил: "Не кажется ли вам, что еще половина первого?"

— Да? А где про это написано? — уловил существенную разницу между произнесенным вслух и спрятанным за спину смыслом Леха, и демонстративно перевернул кресло вверх всеми четырьмя сразу и поразительно кривыми, словно срисованными с профессорских, ногами.

— Если кресло стоит в моем кабинете…

— В вашем? — очень сильно изумился Леха, даже глаз один у него ползком на лоб выбрался, а челюсть отвали-лась так, что в стол со страшным стуком ударилась и по-мяла дубовую столешницу. В образовавшуюся воронку тут же весело скатились умные профессорские чернила и ша-рики от роликов, которых у профессора на столе… все-гда… запас… для лучшего раскручивания мозговых кле-ток.

— В моем, — немного обиделся незнанию такого очевид-ного профессор.

— Ах, что же это я! — сделал вид, что он обо всем одно-моментно догадался, Леха. — Вы, наверное, у нашего рек-тора еще не были?

При упоминании слова "ректор", произнесенного в кон-тексте вышеозначенных событий, профессору сразу захо-телось пописать, пойти домой, сменить ползунки и лечь насовсем спать.

— Не был, — ошибочно признался Лосев, и как-то непо-нятно заволновался. — А что? А где?

— Ну, тогда мне все ясно.

— Что-что? — заволновался Лосев еще на одну скорость по гололеду больше.

— Вы про новый приказ ничего не знаете, — этой фразой Леха заставил профессора резко нажать на все разные тор-моза и потерять полное управление, вместе с браздами, ко-торые еще, но уже не у него.

— Какой приказ? Про кого?

— Не-е, не буду вам говорить. Зачем хорошего человека пустяками расстраивать? Скажешь, а его заранее инфаркт за что-нибудь хватит, сюрприза не получится, — по при-вычке заважничал Леха, чем неожиданно вернул Лосева из состояния полной растерянности в состояние крайнего собственника.

— Извольте заметить, Леха, копытом тебя промеж тех, которые пониже спины, по обеим сразу и очень больно! Сдается мне — я вас ни на фига к себе не вызывал.

На что Леха ему совсем не интеллигентно, специально так, чтобы вернуть отвоеванные позиции.

— Зато я вас вызывал.

— Да? — опять растерялся профессор. — И что?

— Что, что! — Леха по-прежнему не смотрел на профес-сора, проводил спланированную психологическую атаку, а сам перекладывал на профессорском столе бумаги, между делом отправляя особо не понравившуюся ему сначала в рот, а потом, тщательно спрессованную трудолюбивыми плантаторскими челюстями, вынимал, взвешивал на ладо-ни, прикидывая, куда же еённую деть, бросал не в голову профессора, бросал в корзину. — Вы же о приказе ничего не знаете! Я вас вызываю, чтобы сообщить новость, вы не приходите. Что, по-вашему, я должен делать?

— Даже не предполагаю, — сознался в своей полной бес-помощности профессор.

— Вы не знаете? А я знаю!

— И что же?

— А ничего! Я принял самое умное решение, которое мне диктовали вслух и по слогам. Я сам к вам пришел!

— Удивительно верное решение, — похвалил профессор.

— Вы тоже так считаете? Рад.

Голова профессора Лосева не тянула по запасу мощно-сти на голову профессора Доуэля, это было видно даже по размерам ботинок. Поэтому первая здравая мысль пришла к нему из области штанов.

"Наверное, — вдруг подумалось ему, — Леха и моя дочь того, мал-мала кувырк-чувирк, потом ах-поах, ну и вот он, тут, на правах будущего, значит, родственника, желает присосаться, а пока обживает кресло, любимые вмятины под свой размер перестраивает". — Я слушаю вас.

— Да уж придется послушать, папаша! — догадка профес-сора получила первое вещественное подтверждение.

— Папаша?

— Ах! вы уже забыли?

— Что забыл? Я ничего и не знал! Готов чистосердечно… в меру сил… зарплата, сами знаете, какая.

— Ну, вы даете!

— Молодой человек! — гордый чукчатский дух колесом выгнул грудь отставного оленевода. — Выбирайте выраже-ния!

— А я чего? — первый раз растерялся Леха, по его плану профессор все время должен находиться в защите, оправ-дываться, а тут р-раз и нападение.

— Я не могу давать! — объяснил свой совершенно слу-чайный, страдающий от вынужденного одиночества гнев-ный порыв профессор. — Я мужчина!

— Я же образно.

— Даже образно не клевещите. Отвечайте, по какому праву вы меня папашей назвали?

— Ах, вот вы о чем! Я мог бы развернуть целую теорети-ческую лекцию про генную инженерию, зацепить по доро-ге ваш случайный флирт с одной дамой… которая в мамы кому-то… а который генно наинженерил и знать не хо-чет… и алименты который год в сбербанке проигрывает, вместо того, чтобы мне… Но я не буду жадничать, не буду на слабых струнах… Я вас оправдаю, потом условно осу-жу и под амнистию подведу, но назад не выпущу, не на-дейтесь! Вы сломаете два зуба, разбирая, что я вам тут на-городил. А потом вспомните, как сами хвастали, что про-фессор Лосев, даже будучи всеми Рогатовым, для своих аспирантов все равно как отец родной. Было?

— Уф! — вытер полой пиджака взмокшую вчерашними слезами поясницу профессор. — А я, грешным делом, по-думал уже…

— Что все сказанное выше правда? Каждый думает, про-фессор, — Леха не стал продолжать. Пусть кому надо, сами догадываются.

Лосев-Рогатов успокоился по одному поводу, разволно-вался по всем остальным, потому как других догадок в его голове не нашлось, а Леха продолжал делать вид, что ему видно больше, чем слух позволяет.

— Я пришел сделать вам замечание, профессор.

— Мне? Замечание?

— Раз пришел к вам, то и замечание отдам вам. Лично, в руки. Подставляйте.

— Ну что ж, если в руки, да лично, давайте.

— Да не обе сразу, экая у вас профессорская жадность.

— А вдруг много?

— Немного. Вот сколько: как вы ко мне относитесь?

— Хорошо отношусь. Способный молодой человек. По-дающий, сам видел, у входа в церковь. Правда, по мелочи, но я и сам в ваши годы… со скудной стипендии… завсегда сколько мог… бедным старушкам… — тон профессора все больше скатывался в сторону плаксивого.

А ТЕПЕРЬ ПЕРЕХОДИМ К ВЕРБОВКЕ

Леха набрался наглости и ударил со всего размаху ку-лаком по своему худому колену.

— Я повторяю вопрос! Как вы ко мне относитесь? Что вы трясетесь, как девственница, которая пришла устраиваться на работу в публичный дом? Посмотрите! У меня диссер-тация в каком виде?

— В каком?

— В зачаточном! И это в то время, когда вы должны днем и ночью думать о моей предстоящей защите, подгонять всех, вы, бабник, до сих пор только вступление помогли написать.

— Но обычно аспиранты как-то сами…

— А вы тоже сами?

— На что намек?

— Мы не обычные аспиранты и должны все делать не-обычно.

— Чем, позвольте вас спросить, вы необычные?

— Мы — единственные аспиранты… профессора Лосева-Рогатова, иногда даже любимые! Особенно Наташка, кото-рая вас, как сына родного… иногда… своей грудью… без-возмездно!

Это был точно рассчитанный удар ниже пояса. После такого ни один профессор, даже будь он самим проректо-ром по административно-хозяйственной безвозмездно на-глой масти, не выдерживал и добровольно падал на все че-тыре одновременно.

— Ну, знаете ли, — густо покрылся слоем мха Рогатов и совсем сдался на милость, без дальнейших попыток и ар-гументов.

— Да не краснейте вы так, подумаешь, свояки! Все мы по жизни молочные братья, из одного сосуда потребляем, в нем полно, на всех хватит.

— И вы, коллега? — в голосе профессора сквозануло ува-жение.

— Буду коллегой, буду. Но прошу обратить внимание. Как-то вы заикнулись, что наш проректор по науке — ваш ученик. Да?

— Способный молодой человек был.

— И тоже подающий?

— Только надежды.

— И сейчас он над вами начальник?

— В некотором роде да.

— А редактор журнала "непарнохвостатых" тоже ваш ученик?

— И он мой.

— А восемнадцатый зам министра по мешкотаре?

— И этот мой.

— Вот мы и подошли к главной теме. Сейчас узнаете, за-чем я вас вызывал на ковер.

— Все таки это вы меня вызывали?

— Да, я вас, я! Чтобы сказать, как вы, профессор, не-сколько ягелем поросли и не видите очевидного.

— Совсем не вижу?

— Будем надеяться, что у вас временная слепота и я, ваш "сын родной", ваш подающий бедным старушкам аспи-рант, помогу прозреть. Посмотрите на меня внимательно, теперь анфас… а со спины?.. и вы увидите, что перед вами будущий ректор вашего и нашего университета, академик и министр всего глубоко-поверхностного образования Рос-сии.

— И только? — высказал некоторое недоверие профессор.

— Вы знаете, кто у меня папа?

— Один, судя по всему, я. Второго не имею чести знать.

— Чтобы вы не строили иллюзий, я скажу вам. Мой папа "самых честных правил", простой советский труженик на заводе, пенсионер и по совместительству дежурный элек-трик.

— Весьма значимая личность.

— Не спешите радоваться. Вы еще не знаете, кто у меня мама!

— Раз уж начали, придется вам дальше признаваться.

— Мама у меня учитель в самой усредненной школе и ей остался год до заслуженного пенсионного всенищенство-вания!

— И вы, при таких больших родителях, строите такие мелкие планы? Смелее надо быть!

— Это не просто планы, будьте спокойны, дорогой про-фессор! Это отложенная реальность.

— Мне все ясно. У вас "питерская" крыша.

— Не будем о крыше, профессор, не будем, в связи с этим вновь открывшимся для вас обстоятельством. И о по-следнем приказе ректора, — Леха вальяжно развалился в кресле. Профессор выказал догадку, на которую у Лехи собственной дури не хватило. — Лучше поговорим о наших земных делах. Вы можете выбрать, как тот старый еврей, два выхода. Но один из них непременно окажется задним.

— Куда выход?

— Вы вправе выгнать меня, попытаться перекрыть мне все пути в науку, посчитав, что такому наглецу не место рядом с вами!

— Спасибо за подсказку. Возможно, я так и поступлю.

— А вдруг я сам пробьюсь и тогда что?

— Что?

— Вы будете иметь там, наверху, сильного и опасного врага в ранге… сами понимаете.

— Что вы мне посоветуете?

— А чего мне вам советовать? Сами соображать должны, не маленький. Я для чего у вас в аспирантах числюсь? Чтобы диссертацию защитить и профессору Лосеву еще одного кандидата доблестных наук в актив вписать. А я, когда пробьюсь наверх, вспомню, кто мешал мне, а кто от-цом родным был.

— Я согласен!

— Одного согласия мало.

— Сколько? — рука профессора полезла в карман за бу-мажником. — Готов подкрепить сказанное материально.

— Не надо мелочиться, профессор. Леха, чтобы вы знали, взяток не берет. Леха сам привык их давать.

— И мне дадите?

— Да я вас исключительно на постоянное довольствие поставлю!

— Премного и завсегда…

— Вы мне бумажку одну подпишите.

— С превеликим, — уже чувствующий себя на довольст-вии профессор не смел отказать.

— Вот, пожалуйте, — перед носом профессора повис кра-сиво исполненный на его собственном компьютере лист. А по всему тексту водяным знаком череп перекрещенный двумя, возможно даже его тазо- и бедренными костями.

— Что это? — перешел на шепот отсыревший профессор.

— Читать разучился, кулема?

"Все, что сделал податель сего письма, сделано с моего согласия и по моему повелению, в интересах."

— Это опасно?

— Опасно, не опасно… Какая теперь разница?

— Но в моем возрасте, при моем положении надо думать о безопасном…

— В вашем возрасте предохраняться уже поздно, а в чем-то и бесполезно.

— Вы меня недооцениваете.

— Лучше недооценить, чем потом разочароваться. Ка-жется так вам наши девочки говорят? — очередной раз сму-тил Леха профессора.

— Если меня спросят там, — профессор сделал робкую попытку посмотреть наверх, — я им скажу…

— Вы им скажете, — перебил Леха, — что речь шла о дис-сер-та-ции! И больше ни о чем. Но если спросят меня, профессор, после вашего доноса, профессор, я им скажу совсем другое! Профессор!

— Вы обещали, коллега… насчет довольствия… меня…

Леха вышел из-за стола, приобнял профессора за могут-ные еще плечи, склонился доверчиво:

— Обещал, молочный брат мой, и поставил уже. Заранее. Только вы не догадывались. К любой, к левой или правой. Можете сразу к обеим. Да, кстати, вы с ней вот так не про-бовали? — прошептал что-то на ухо, отчего некоторые ос-тавшиеся в живых волосы на макушке профессора грозно зашевелились. — Оч-чень советую!

— А она чего?

— Профессор! Вы ее не уважаете!

— А вы считаете, что уважение надо проявлять так?

— Не будьте старомодны! Цветы, подарки — это отбросы вашего гнилого социализма. Надо быть практичнее!

— Подарки как раз практичное, — робко вставил профес-сор.

— Самый практичный подарок — это сто баксов.

— О-ё-ёй! — ногам профессора расхотелось держать такой большой груз ответственности.

— Но вам, как "отцу родному", можно не мелочиться.

Сколько это "не мелочиться", и в какой валюте измеря-ется, профессор так и не понял. Как и забыл спросить про приказ ректора.

А зря.

В том приказе университетскую команду баскетболи-стов за случайную победу над не прилетевшим по погод-ным условиям противником, премировали одной целой стипендией на всех.

По очереди.

АНАЛИЗЫ

Ни один склонный к размышлениям человек, внима-тельно наблюдающий этот город, разделенный рекой Урал на Азию (левобережье) и Европу (правобережье), не мог пройти мимо беспризорно валяющегося на дороге туго на-битого кошелька.

"Сколько бабок!" — трепетно колыхнулось обрадован-ное за кормящий желудок сердце.

Поднял, раскрыл.

А там…

Анализы.

Не в смысле, что медицинские, в баночках и пробир-ках. А в смысле, что анализы городской жизни.

Сравнительные.

За последние десять лет.

Кто-то взял и неожиданно обнаружил аномалии, воз-никшие ни с того ни с сего на ровном месте.

Лучше бы он нашел разломы земной коры. Все бы польза была — признали бы город сейсмоопасным. Всех бы застраховали от извержения вулканов или несамопроиз-вольного выброса из грозового неба жирных китов. Это сразу сколько денег можно было украсть под надвигаю-щееся землетрясение! На всех хватило бы. А так в город-ской казне копаются, ищут — чего бы свиснуть. Там мало, на всех не хватает. Вот и дерутся, грызут друг дружку, под статьи подводят. Ленятся, засранцы, в зеркало посмотреть. А посмотрели бы — такую же кривую рожу увидели.

Ну да Бог с ними, нехай дерутся. Все горожанам одно за другим бесплатное развлечение. Любит наш народ, ко-гда высокого начальника прямо из кабинета забирают и потом месяцами в камерах с преступниками на их спра-ведливый манер перевоспитывают.

— Не кради один! Делись! На свободе будешь! — учит многоопытная братва.

— Дык, я всем давал хапать! — оправдывается горемыч-ный. — Десять лет городское имущество туда-сюда тасовал, старался никого хоть по разу и себя через раз не обидеть.

— Всем-то всем, да, видать, кому-то мало досталось, — следовал всамуточкуцельный угад. — Он и стукнул.

— Кто же стукач этот?

— А ты шибко не гадай. Тута если мозги нараскоряку поставишь, враз с них съедешь. Времени нам богато напе-ред отпущено. Присмотрись вокруг тихонько, как твой на-родец за тебя на воле суетится. Стукачок сам себя покажет.

Все газеты от восторга аж захлебываются, живописуя уголовно-извратительные будни страдальца. А только съе-ли его с потрохами, на инвалидность купленную перевели, и забыли. Как и не было человека, даром что кедровой шишкой с толстыми орехами столько лет просидел. Ну это так, отступление, а нам анализы проверять надо.

Первый, встревоживший анализатора анализ гласил: индекс деловой активности раскоряченного на две стороны света города странным образом перерос общестатистиче-ский показатель страны в целом. И перерос весьма значи-тельно. Словно кто-то невидимый стимулировал экономи-ку города и его предприятий. На благоприятном ударно-трудовом фоне даже не шибко выделялась мэрзкая коман-да, привычно растаскивающая городскую казну, о чем мы уже имели возможность упомянуть.

Второй анализ и того хуже: стихийный по всей стране рынок наркотиков с традиционными анашистыми герои-нами кокаиновичами и прочей лабудой, в этом городе ни-как не хотел расти. Наркотики, привозимые группировка-ми с южных форпостов, приходилось, за невостребованно-стью, чисто за бесценок отдавать в другие регионы. Или самим торговцам столовыми ложками лопать — не пропа-дать же добру. Сомневаетесь? А пройдите в любой базар-ный день по рынку, сами убедитесь! Сильно пережаренные солнцем ребята друг дружке открыто навяливают и сами горстями жуют. И никто их не гоняет. Понимают — от бе-зысходности это, от отчаяния. С ума сойти — пакет за пять рублей! Рулон туалетной бумаги, полтора коробка спичек! На старые — полторы копейки!

Следующий, повлиявший на сомнительно трезвый ум аналитика анализ.

В город для выполнения черт знает какого задания проникло около тридцати тысяч нелегальных афгано-узбеко-таджикских оккупантов китайского и вьетнамского разливов, которые, бросив толстые корни в жирную на рубли уральскую землю, поставили перед единоверцами задачу: показать мастер-класс ускоренной рождаемости и мирного захвата всего и вся, начиная с водокачки и кончая всеми денежными ручейками и реками.

Аналитик высказывал серьезное опасение, — вся эта армия прибыла для прикрытия особо важного иностранно-го агента с особо важным заданием. Может даже захватить кого-то. Правда, сколько он не анализировал, нет в городе ни одного ценного кадра, которого можно воровать и за которого можно что-то потребовать. Но анализы — вещь правдивая. Не верить — своей мо… ну, которая в баночки собирается, все равно, что себе не доверять.

Из каких фактов сделан подобный вывод?

А вот из каких.

Во многих всех городах большой России выброшен мусульманский десант числом немереным. И везде нелега-лы подчиняются единым правилам проживания. Они за-хватывают рынки фрукто-овощного ряда, дешевого китае-зо-средне-азиатского ширпотреба. Ставят под свое влияние весь путь от производителя до покупателя. Параллельно с этими мощнейшими финансовыми потоками процветает торговля валютой, наркотиками. Процветает открыто, с хвастовством, что все менты на игле у них. На той, кото-рая, хоть и наркотическая, но выражена не в употреблен-ных дозах, а в процентах с каждой проданной дозы. И идет постоянная конкурентная борьба. Торгаши стараются про-везти неучтенный товар, чтобы не отстегивать с него мен-товский процент, а менты, получше натренированных псов, находят укрытые заначки и ставят торгашей на штраф: — втрое за сокрытый товар увеличивая отчисления, а при повторном крысятничестве и вовсе конфискуя за-начку. Так проистекает дружба двух преступных сооб-ществ (южане и менты) во всех малых и больших городах России. Так было и в нашем городе… до некоторых пор. Но сейчас…

Южане взяли кое-что из того, что им добровольно от-дали. А все остальное им на чашу положенное, так же доб-ровольно не берут. По всему видно, не имеют явного лиде-ра, руководителя, который один всем заправляет, куда на-до координирует. Есть некто, скромно выполняющий роль старшего. Но он, видно по нему, не самостоятелен в при-нятии решений. Взятые у него анализы свидетельствуют — подчинен кому-то, стоящему вне зоны открытости. Но то, что он есть, просчитывается — это как астроном находит планету сначала по отклонениям в порядке движения дру-гих планет, и только потом, просчитав теоретически ее массу и траекторию движения, начинает искать в свой те-лескоп.

О том, что Он существует, знают доверенные люди. Но кто он, с каким заданием, миссией, вне пределов их компетенции

Потому соответствующим органам аналитик настоя-тельно рекомендует: если не хотят они в один день город потерять и оказаться на захваченной бесповоротно терри-тории, должны или агента выявить и нейтрализовать, или всех беженцев выселить. И тогда агент останется один, ни-чего сделать не сможет. Он либо добровольно домой уедет, либо ляжет на дно, зароется в ил, задохнется и утонет. И караси его на завтрак съедят.

Вместе с важным заданием.

Караси — рыбы молчаливые, им можно, они не пробол-таются.

Но больше всего насторожило аналитика информаци-онное поле. Радиостанции, выходящие в пустой эфир, гна-ли тысячи тонн пустопорожних, то есть бессодержатель-ных, песен. Привлеченные в качестве экспертов учителя словесности, профессора филологии и кандидаты наук от современного русского языка, сломав два железнодорож-ных вагона копий, пришли к единому мнению: осмыслен-ному прочтению тексты не поддаются. На что специально обученные офицеры внутренней безопасности компетент-но отреагировали: песни эти не что иное, как зашифрован-ные секретные сообщения. Шифровальщикам спецслужб упразднили отпуска и выходные. Но и в таком военном режиме они успевали перехватить только одну песню из тысячи, мучились, бедные, слушая всякую чепуху, беспо-лезно подгоняя ее под сложные шифры. Но, при всем ста-рании расшифровать удавалось только один грамм с каж-дой отрыгнутой в эфир тонны словесного бреда. Зато ушей опухших, оглохших, пришедших в негодность и заменен-ных на новые, вышло по три боекомплекта на каждое ут-вержденное штатным расписанием шифроместо.

Вывод случайного аналитика гласил: к городу прояв-лен повышенный интерес сразу многих спецслужб. Это нормально. Но, по крайней мере, четыре из них не только проявляют интерес, но и перешли к практическим дейст-виям. Разве что слепой увидит в нащупанных нами несу-разностях случайный набор компонентов для рассеивания паники и набивания оскомины. Потому, чтобы не обвини-ли аналитика в нагнетании, в попу лизме и прочих гадо-стях, он, аналитик, не подписывается — славы ему никакой не надо, а просит — сохраните эти анализы лет на пять, по-том проверьте и посмотрите — выпал ли на ваш просрочен-ный билет счастливый выигрыш.

А он, аналитик, все свои сбережения, дабы доказать — он-то своим анализам верит! — вкладывает в…. с учетом ситуации, которую сам себе и нарисовал."

Прочитав добытую его умными стараниями информа-цию, майор Барбосятинов скоропостижно закрыл папку, подумал целую шестидесятисекундную минуту. Достал из стола любимый пистолет с разрывными на восемнадцать острых кусочков злыми пульками. Отрешенно взвел курок, прицелился себе в правый глаз, пальцами левой руки раз-вел ресницы, чтобы ненароком не опалить красоту горячим порохом, и… не выстрелил. Посидел еще минуту, убрал поскучневший пистолет в стол, а на его место наложил умную резолюцию:

"Информации неизвестного всем другим анализатора по кличке "МК", ("М" в оперативных документах означа-ло "моча", а "К" соответственно другое) с факультета ста-тистических исследований нашего университета временно поверить. Включить в оперативную разработку по выпол-нению всего намеченного агента Оленя. Вариант секретно-сти "Б".

Это означало, что по выполнении задания агент Олень и все, связанные даже косвенно с разработанным заданием, подлежали незамедлительной зачистке. Даже сам товарищ майор. Он мог бы сделать для себя исключение, поставить рядом с литерой "Б" маленькую цифирьку 1, тем самым спасти собственную во многих местах продырявленную разными врагами шкуру. Но совесть чекиста и привычка первым идти под свою личную пулю остановили проявив-шую минутную слабость руку. Оперативная информация ПОТУГИ НЕБРИТОГО Легко расставаясь с такой мелочью, как десять миллионов долларов, Небритый мечтал только об одном: чтобы никто за пределами высокого кабинета не узнал о его щедром взносе. Обрадовался, когда услышал, что деньги надобны налом и чистые, ни по каким ведомостям не пропущенные. Потому что, в отличие от Лысого и Калмыка, он менее был завязан на Папу, делал вид, что стоит в стороне от любой политики, не имеет никаких амбиций. А втихаря, сам с собой наедине, немного верил в восходящую звезду П-та и ждал удобного случая для подачи ему и его команде сигнала: 'Я за вас, я — свой'. Ибо, знал, останется 'чужим', ждет его судьба Гуся или Березы. Это в лучшем случае. А в худшем… жизнь в чуме за счастье покажется. С детства робкий и молчаливый, любил он в уединении предаться размышлениям. Небритый в сотый раз прогонял в памяти весь разговор в кабинете у Лысого. Куда проще — мог бы просто диктофон включить и прослушать, не напрягая извилин. Но он так привык. Диктофон бесстрастно передает все, что сказано. Память глубже копает, память недосказанное ловит, в душу заглядывает. А душа у Лысого тьфу какая. Плюнуть и растереть, вот какая душа. Специально, что ли Папа такого себе подбирал? Сколько сидит наверху, до сих пор ни с кем дружбы не завел. Поговаривают, что у него вообще друзей нет. Ни школьных, ни институтских. Ни по линии жены. Ни по своим родственникам. Это ж как же так? Стоит ли ему доверять свою шкуру? А задумал-то, подлец, ловко. Все гениальное просто. Выйдет на арену двойник, никто и не заметит, что он другие песни поет. Тексты же он не сам пишет, музыку не сам сочиняет. Папу, вон, месяцами никто не видел, а страна шла куда-то. Выползет на экран после очередного запоя, очередную глупость ляпнет, очередную дурь выкинет, все и рады — жив, курилка. А сам ли это Папа, или двойник его… Рожа от водки опухшая? Наш, родимый! Лысый задумал, Лысый сделает. Возможности у него немалые. А как повернется для него перемена… курса? Ищи подвох. Копай глубже! Что же Лысый задумал? Зачем собирает большие бабки? Только ли на 'Двойника'? Не сходится. На информационную войну или блокаду П-та? Тем более так много денег не надо. Все газеты и каналы подконтрольны. На новые выборы? Нет мотивации. Да и ни к чему они сейчас, выборы. Явно будет отрицательный результат. Ищи! Есть одна хитрая штучка. Погружают клиента в сон, подключают приборчик и переписывают его мозги. Любую программу заложить можно. Надо — чуть-чуть поменяют, надо — кардинально. Был за вас, станет за нас. Был белым, станет красным. Говорят, таким образом любой китайский язык за двое суток учат. Слышал Небритый о таком чуде, но от кого и по какому поводу, никак вспомнить не может. Не сюда ли пути — дорожки ведут? Но и тут больших бабок не надо. Тут вообще бабок не надо. Что он задумал? Может, решил собрать с нас побольше, всех подставить, а самому слинять? Реально. Но бесперспективно. Понимать должен, что от списка 'Л' не уйти. Нет такой точки на карте, где спрятаться можно. 'От Байкала до Амура…' Любит Лысый эту песню. Все время под нос мурлычет. Не отсюда ли ноги растут? Может, решил новое царство создать, Дальневосточную республику? И там окопаться? Или Сахалином завладеть, объявить Японии войну и до того, как прозвучит первый выстрел, сдаться в плен со всеми городами и островами? Или… Ладно. Потом разберемся. Пока же ясно одно, играть Лысый будет за себя и на себя. И ни в коем случае ни на Небритого либо кого другого. Плыть в их течении не стоит. Попробовать своё замутить? Что, если воспользоваться ситуацией и сыграть в свою игру? И чтобы никто не знал. А что! Великолепно! Ни одна зараза в мою сторону и не подумает! Огонь-то на себя Лысый вызвал. Что для этого мне надо? Надо своего кандидата на место П-та подыскать. Своего двойника. Еще что? Деньги? Денег много. Даже чересчур много. Часто ночью просыпается в холодном поту. Кошмары мучат. Что с бабками делать? Куда еще вбухать? Что еще купить? А потом мысль отрезвляющая. А на фига? Каждая новая покупка — новая головная боль. Раньше жил тихо. Никто не знал, или почти никто. Старался быть поменьше на виду, не засвечиваться в прессе. Нет, пронюхали, вытащили. Теперь пернуть нельзя — во всех газетах, на всех каналах раструбят. В один день можно всего лишиться. Список есть. И он в списке есть. Значит, закономерный финал — вопрос времени. У него-то, в отличие от наивного Калмыка, как раз и нет никаких сомнений в их мастерстве. Обозначат твой час, и никакими силами от судьбы не уйдешь. Надо попробовать упредить. Решено! Я сделаю тоже, что и Лысый, только своими силами, своими людьми. Он же не обо мне, он о себе думает. И в двойника свои программы заложит, чтобы он на коне, а все остальные под ним. Мне это надо? Мне это не надо. Слишком много на карту поставлено. Жизнь моя и состояние поставлено. Тут так — кто победит, тот и музыку заказывать станет. Я могу впереди его быть, хоть на полшага, но впереди. Я знаю, что он удумал, он о моих планах не знает. А закажем-ка мы их 'Двойнику' нашего 'Дублера'. Наиглавнейший вопрос сейчас — кто? Кто может эту работу для меня выполнить? Кто у меня ТАМ есть? Кто из моей вотчины ТАМ есть? Надо поискать хорошенько. Надо поискать. И запасной аэродром приготовить. В туманном, котором. Поменьше здесь находиться, побольше за кордоном. А лучше вообще, в отпуск, на годик, пока варится вся эта каша. Главное, вовремя уйти, чтобы на свободе… пусть заберут большую часть, как у Березы. Но и с тем, что у меня выведено, с голоду не помрешь. В любой тьмутаракани за родного примут. * * * Исполнители не зря ели свой хлеб. Уже утром для Небритого испекли горячие пирожки и подали на стол вместе с горячей информацией. — Вот, взгляните, — рядом с тарелкой легла фотография. — Кто это? — немного испугался Небритый. — Что за чучело? — Сын потомственного академика стойбища Конева-Копытова, Президента вашей Академии всяких Наук. По фамилии Лосев-Рогатов. Выбился в профессора и бросил корни как раз там, где вам и всем нам, если и вам, то тоже надо, — докладывал личный Секретарь. — Ведет нелегкий преподавательский труд, мучает студентов и любит аспирантов, особенно нежно тех, которые иногда в юбках. Между делом женат на дочке своего проректора. Вместе с женой принял и ее фамилию, теперь он не Конев-Копытов, как отец, и не Панты-Оленев, как дед. Раз в год получает от любимого папашки мешочек алмазов на безбедное профессорское существование, из которого половину привычно отдает именитому тестю, а вторую половину прибирает к рукам его законная жена. — И как он…? — Очень нуждается: а) в средствах и б) во всем остальном. Особенно когда безвозмездно и в неограниченном количестве. — Как бы с ним…? — Я уже распорядился. Утром на вашем личном самолете к нему вылетели в полном составе его одноклассники, родственники, оленья упряжка и последняя, оставшаяся в живых и еще помнящая его собака из отцовской упряжки. Всего семь человек и четыре ското-места. — А для…? — С целью восстановления родственных и дружеских связей, оказания на месте поддержки. В том числе и материальной. — Они…? — Полностью боеготовы и укомплектованы. — А если…? — Всегда начеку. Могут прокатить подальше в тундру и потерять ненароком. Могут в глаз со ста метров любому, кто не за нас. А если надо без крови, могут мешком ягеля из-за угла. А своих и алмазами угостят. Я распорядился, мерный стаканчик поменьше дал, а то привыкли горстями, а то и шапками. Так на всех не напасешься. — И, думаете, он…? — Результат обязательно будет. * * * — Да я… для дорогого Небритого… — Лосев-Рогатов захлебывался собственной слюной, наполняя алмазами все обнаруженные в доме емкости, даже цветы из горшков повытряхивал, — так и передайте… если он моему папаньке… для моего народа… и мне лично этот проспект… в личное собственное пользование… да моего имени… из под земли… как он и просит… кого хошь выведу!