"Поэмы" - читать интересную книгу автора (Пшавела Важа)



Змееед

(Старинный рассказ)I Хевсуры гуляли в гостях. У Цыки варилося пиво. С ковшами у полных корчаг На крыше сидели шумливо. Преданьями слаще сыты, Гостей веселя под пап дуру, Мостили к их слуху мосты Рассказчики и балагуры. Посасывая чубуки, Внимали преданиям чтимым Седые как лунь старики, Как облаком, скрытые дымом. Живя стариною былой, Пускались о витязях спорить, Чтоб воз данной им похвалой Свою молодежь раззадорить: Посмотрим, из вас, молодчин Кто в доблести будет удалейgt;. Грустил на пирушке один, И все туда взгляды кидали. Оставив других в стороне, Все льнули к нему на попойке. С мечом и щитом на ремне Стоял он, худой и небойкий Две преданных, близких души Служили ему всем порывком Хватали пустые ковши И передавали их с пиком. Бери, говорили, не лей, И что ты так хмур? Приосанься. Взгляни на народ веселей, Скажи что-нибудь и не чванься. Не стой, говорят, нелюдимом, А он отвечал:  "Во хмелю Хорошего что я скажу им? Я глупости спьяна мелю. Проспимся, тогда потолкуем". И чашу поднявши к губам, Он опорожнил ее духом. Он рад был родимым местам, Седым старикам и старухам. И пьяный, как все, в пух и в прах. Смотрел он на пьяные лица… О Миндии этом в горах Рассказывали небылицы. Его лет двенадцать в плену Держали могучие дивы. Он муки познал глубину, Томясь на чужбине тоскливой. Двенадцать Христовых рождеств И столько ж его воскресений Прошло той порой, что простец Из плена не видел спасенья. В неволе истаяла грудь. Душа запросилась из тела. Тоске не давая уснуть. Он рвался в родные пределы. В ущелия гор снеговых, На тропы с неверным изломом, К не чающим сына в живых Родителям, братьям, знакомым. В ту хату, которой столбы Теперь ему раем казались… Святителям, множа мольбы, Он так раз сказал, опечалясь: "Покончу с собой. В западне Житья все равно мне не выйдет". Однажды котел на огне С обедом для дивов он видит. Он знал, что варилось в котле. Готовились змеи с приправой. У дивов не раз на столе Он видел посуду с отравой. "Вот этим-то и отравлюсь", Как громом, сраженный догадкой, Сказал он, и выловил кус, И съел через силу украдкой, И небо окинуло дол Глазами в живом повороте. Он новую душу обрел. Очнулся под новою плотью. Прозрел он и точно замок С очей и ушей его взломан. Все слышно ему и вдомек: И птичий напев, и о чем он. Крик счастья, и лепет истом. Зверей и растений усилья, Все, созданное творцом, С душой ли оно, без души ли. У всех есть особый язык, Особые у становленья. И пленник, попав в их тайник, Дивится своей перемене. Теперь ему ясно, что змей Нарочно придумали дивы, Чтоб тайна была их тошней Душе человека брезгливой. Хоть правда, что дивы всегда И потчевали его кротко. Уверенные, что еда Не может пролезть ему в глотку. Лес, небо, что ни попади Теперь с ним в беседе совместной, И в Миндиевой груди Лишь зло не нашло себе места. Все прочее их существо Впитал он и духом воспрянул. Не страшно ему ничего, Хотя бы и гром даже грянул. Не нынче, ближайшим из утр Отделается он от дивов. Он скор, точно пуля, он мудр Всем ходом змеиных извивов. В нем боготворят свой оплот Хевсуры и пшавы, не споря, В венце своей славы, с высот Царица Тамара им вторит: Коль Миндия с нами пойдет И с ним его рода горяне, То враг ничего не возьмет. На все невзирая стараньяgt;. Он способы знает в бою Расправиться с вражьею силой. Он раненых за врачею Спасает у края могилы. Разрубленного пополам Умеет срастить его зелье. Он вечный предлог к похвалам В военном ли, в мирном ли деле. И область молвою полна О жизни его и удаче. II Когда наступает весна, Как бы пробуждается спящий. От радости и полноты Природы восторг беспределен. Являются почки. Цветы, Обнявшись, вплетаются в зелень. Бросается Миндия с ног На горы и с гор, как к знакомым, Приветствует каждый цветок, Здоровается с насекомым. И все ему хором: ура! Свои распуская знамена. Раскраской во все колера Кивают цветы изумленно. И все сообща, как один, Навстречу:."Здорово, дружище" И лес шевеля до вершин, Подпочву сосут корневища. Вкруг, что ни росток, то: "Сорви! От кашля настойки нет лучшей". "А я от застоя в крови". "А я от глистов и падучей". Он рвет их, покуда темно, И только роса их курчавит. Он знает: из них ни одно Ни в грош свою целость не ставит. Им главное жизни бы нить, Подаренную в посеве, На чью-либо пользу продлить. Но иначе плачут деревья. Лишь Миндии внятен их стон, Их жалобы и настоянья, И в жизни от этого он Не чувствует преуспеянья. Чуть скажет, стволу не в укор: Мне надо тебя на дровишки, А жалость отводит топор, И нет от нее передышки. "Не тронь меня, слышит, — не тронь, Красы не темни мне окружной. За то ль меня с солнца в огонь, Что я пред тобой безоружно?" Он смотрит кругом, одурев, А сметит какое меж ними, Так сверх пощаженных дерев То стонет еще нестерпимей. И вот он домой порожнем, Не взявши с собой ни полена, А чтобы не вымерзнул дом, Жжет дома солому и сено. В подмогу валежник, кизяк, Все, что подберет он дорогой, За что всякий раз, что ни шаг, Всегда благодарен он богу. И с тем же советом для всех Твердит он соседям, как детям: Деревья рубить это грех. Довольствуйтесь суховетьем. Но мнения не побороть, Что это одно сумасбродство. Ведь все это создал господь Для нас и для нужд домоводства. Лес рубят по-прежнему все. Редеют чинары и клены. III Все жнут полоса к полосе, А Миндия, как исступленный. Здесь вырежет колос, там два, И кинется слева направо. Рубаха на нем чуть жива, И кажется поле отравой. Пока он на что-нибудь гож, Он кубарем скачет по ниве, А станет совсем невтерпеж Бросается ниц в перерыве. А спросят, какой в этом прок, Ответит:."Когда б вам да уши, Схватило б и вас поперек И поизмотало б вам душу. Как станут колосья стеной, И тут я от просьб их чумею. Тот с этой, а этот с иной, Всем племенем, шея на шее. Душ в тысячу эта толпа Бушует о разном и многом. Сдается, при блеске серпа Кажусь я каким-то им богом. Срежь нас! протеснясь к лезвию, Кивают головками злаки. Нет, нас! Мы стоим на краю! Другие мне делают знаки". "Чуть туча душа ниже пят. Смотри, как зерном нас расперло. А ну как посыплется град" И хряснет холодным по горлу… Иные орут: "Пощади! Дай бог тебе силы и счастья". Послушать так сердце в груди С нескладицы рвется ни части На всех угодить не посметь. Ни рук ведь, ни глаз не хватает. Намечешься день и как плеть. К заре тебя с ног подсекает. А чем против градины серп Любезнее сердцу колосьев? Боятся, что людям ущерб, Иные печали отбросив; Зерно для народа соблюсть, А не для вороньего клева, Вот вся-то забота и грусть Пшеницы золотоголовой. Затем-то, шумя на ходу, Под серп и торопится жито, Чтоб людям пойти на еду, А будут голодные сыты, Чтоб к небу молитвы несло Простить прегрешенья умершим. IV Свой праздник престольный село Справляло со всем полновершьем. К Гуданской молельне креста Спешит не один богомолец. Толпа неиссчетно густа, И толки у створ и околиц. Одни говорят про свое, Другие про что-то чужое, Но все при житье и бытье Покрытого славой героя. Одни о ружье и мече, Другие о былях друг друга, Но все о сажени в плече, Раскраиваю щей кольчугу. Заспоривших уж не разнять, Как вдруг переводят беседу С побед на особую стать Всезнающего змеееда. "Давно вам дивлюсь, земляки, Им Чалхия с видимым весом: — Ведь если у скал языки, Что ж нам не слыхать ни бельмеса? Он слышит, а к нам не несет? Не больно ль великая странность? Обманщик ваш Миндия — вот! И с умыслом водит вас за нос. Таить не могу, не таков. Вон сам он: пусть скажет, не прав ли? Примите ж без обиняков, Что я еще дальше прибавлю. Допустим, жалея луга, Деревья беря под опеку, Как примем убийство врага? Не жальче ли всех человека? Зачем же, без дальних затей, Ваш Миндия, в доблести бранной, Сам нагромождает, злодей, Из вражеских трупов курганы? Видать, хоть и грех, а порой И сами лишаем мы жизни, Кто наш нарушает покой Или угрожает отчизне. Тут, видно, сам бог наш отпор Не может считать душегубьем. Не то же ли, если топор Возьмем мы и дерево срубим? "Прав Чалхия, истинный бог, А Миндия  плут — баламутчик", — Несмело еще, под шумок Пошептывалися меж кучек. "Смотри, надоумит хитрец. Как после бы плакать не начал! Годится ль жалеть, что творец Для жалости не предназначил? Весьма непохвально, что плут Играл нашей легкою верой. От лучших не россказней ждут, А дельного в жизни примера. Они нам опора, а он Одно лишь с пути совращенье". Таков был конечный резон Хевсурского общего мненья. Тем временем Миндия сам Поблизости, полный кручины, Сидел, предаваясь слезам, Никто им не ведал причины. Уставив глаза в мураву, Он толков соседских не слышал. И только из сна наяву По окрику Берлин вышел. "Зачем, повернувшись спиной. Лицо от народа ты прячешь? Зачем неприветлив со мной? На нас ли в обиде, что плачешь? Я в том никого не виню: Приливы твои и отливы Бывают раз по сто на дню И стали нисколько не в диво. Но все ж, отчего ты так хмур? Что мучит с такой тебя силой?" При этом ватага хевсур Теснее его обступила. "Заслушался этих пичуг, Сказал он и, в сторону тыча, Рукой показал им на двух Синиц, говоривших по-птичьи, О смерти птенцов, надо знать, Щебечут, такое-то дело. Налево сидящая мать, На право рассказчица села. Что с матерью вымолвить страх! Глядите, как свесила крылья". И тут лишь хевсуры на птах Как следует взгляды вперили. Но только глазами впились, Как птичка, сидевшая с края, Скатилась с булыжины вниз И кончилась, дух испуская. Которой конец был таков, Уж люди не осведомлялись И лишь, друг на друга без слов Посматривая, удивлялись. В чем ложь заподозрили, в том Должны были вдруг убедиться Как обухом по лбу кругом Ушибленные очевидцы. Но случай забылся скорей, Чем мог одолеть его разум. По-прежнему били зверей И обогревалися вязом. V Все время хевсуры в огне. От прежних побед не остынув, Все снова, внутри и вовне, Бьют турок, лезгин и кистинов Окреп Карталинский увал. Враг крышки со гроба не сдвинет, Лишь только б народ побеждал. Ни в чем ему больше нужды нет. Пока предводителя власть На Миндии, — дело в порядке. Никто не посмеет напасть, И люди в ладу и достатке. Влажен, кто при жизни добром Снискал благодарность народа. VI На камне обрывистом дом. Он крышей приперт к небосводу. Громадные горы вокруг, Взметнувшие кверху все тело, На них белоснежный клобук. Владычество их без предела. Увидишь в снегу их хоть раз, Всегда их захочешь такими. Чудесны они без прикрас И лучше, чем в лиственном дыме. На грудь ли им солнце всползет, Обвал ли запрет посередке, Ущелья пролетом в пролет Раскашляются, как в чахотке. Но даже и эта краса Не обойдена благодатью: Блуждают и их волоса В теплыни нежданном охвате. Весной облака в темноте Жгут молньями ярые свечи. Земли на такой высоте Не пашет рука человечья. Лишь турам для тески рогов Те выси и кручи любезны. Лишь горы от веков Корнями ушедшие в без дну. Свои ледяные тела Полуоголив, исполины, Как темные демоны зла, Владычествуют над долиной. Дом с башнею. Башни кремень Задымлен от вечного боя. Волнует ее, что ни день, Ружейною Громкой стрельбою. Возможно ли ей отдохнуть, Пока она на карауле, Пока в ее бедную грудь Сажают за пулею пулю, Пока в человеке огнем Безумствует жажда раздора? Дом ходит сейчас ходуном! Не от перестрелки от ссоры. В нем плач, перебранки в сердцах. Бранящихся только лишь двое. Пылающий ярко очаг Их свел голова с головою. На той стороне очага Хевсурка с детьми, а по эту Хевсур, и управа строга, А мука его без просвета.

Муж

Будь проклято время, что ты Мне стала женою и Гирей. До приступа той слепоты Мне не было равного в мире. Ты сделала, глупая тварь, Что стал я похож на уро да. Могу ль я и ныне, как встарь, Ходить, не стыдясь небосвода? О, знать бы о средстве каком Вернуть себе прежнюю ясность! Быть лучше скалы черепком, Чем жить для того, чтоб угаснуть. Причина всему мой потвор. Для вас я пред богом лукавил. И дети мне в тягость с тех пор, Что стал я идти против правил. Какой же веревкой завью Я скорбь о здоровье и чести?

Жена

Вали со своей на мою! Насильно ль с тобою мы вместе? Кто Мзие пройти не давал? Кто жалобил рано и поздно: "Люблю! Не полюбишь пропал"? Кто плакал несчетно и слезно? Кто братьев честил средь села? Кто ночью творил им бесчинья? Тогда я как сахар была, Так как же я стала полынью? Зачем на детей клевета? Откуда на бога хуленье? Жениться и за ворота, А нас на судьбы изволенье? Моя ли вина, что себе Ты кажешься хуже, чем раньше?

Муж

Твоя! Ты, как ветер в трубе, Гудела, мытаря и клянча: "Детей моих губит мороз", Как бы схоронив их, ты выла. У Бердии дров целый воз. Очаг раскалился от пылаgt;. Ты ставила мне в образец Любого глупца-тунеядца И не разбирала словец, Чтоб всласть надо мной насмеяться. Ты в жажде достатка пекла Пирог с ядовитой приправой, И вот, в довершение зла, Я сам пропитался отравой. Обман городя на обман, Я ради какого-то черта Рубил за платаном платан, Как жулик последнего сорта. Стыдом перед ними томим И жалости к стонущим кленам, Я стал притворяться глухим И их языку не ученым. Нечуткий, не то что, как встарь, Я жаждал бесчувствия камня, Но ты, ненасытная тварь, И тут отдохнуть не дала мне. Бывало, кто тура убьет, Ты издали слюнки глотала. Мне жаль твоих слез и забот, Ты ж о сыновьях причитала: "Не выйдет мужей из бедняг, Ращенных без мяса, на постном". О, лучше б при этих словах Ты сделалась прахом погостным. Я начал ходить на зверье, Чтоб вы от свежины жирели. Но было мне в муку твое С детьми за едою веселье. О, если б в минуту одну Разверзлась земля подо мною! Утраченного не верну Уже никакою ценою.

Жена

Не знаю, в какой ты беде, Что полон тоски и заботы. Все рубят дрова, и нигде Грехом не считают охоты.

Муж

Где взять это все тебе в толк, Болтушка, пустая с рожденья, Постигшая в жизни не долг, А средство к самоуслажденью! Ты скажешь. и то не беда, Что все мне на свете постыло И нету меня ни следа Бывалого знанья и силы? Ты скажешь не должен мертвец О собственной ведать кончине И жизни презренной конец Оплакать в последней кручине? Найди мне другую судьбу, Что горем с моей бы сравнилась. Покойникам лучше в гробу: Не чувствовать высшая  милость. Чем миру служить я могу? Земля предо мной, как немая. Я вижу цветы на лугу, Но их уже не понимаю. Готовности их вопреки, Уж не говорят мне поляны. Но это еще пустяки, Есть и поважнее изъяны. Останусь ли с вами я тут, Спущусь ли в ущелье какое, Гроша за меня не дадут, Я связки соломы не стою. А хуже всего, что стране Помочь не смогу я в несчастье. Управиться по старине Теперь не в моей уже власти. Зачем не погаснула в срок Звезда моя в небе? Доселе Враги и за свой-то порог Охоты ступать не имели. Разве дай они невзначай, Что сталось с грозой их  вчерашней, И завтра же ринутся в край И в прах превратят наши башни. До этого не доведу, Хоть это б нас ввергло в пучину. Пусть сам я погибну в аду, А родину в бездну незрину. А то как на вас мне смотреть, Господне как славить мне имя? Позор мне и ныне, и впредь Пред мертвыми и пред живыми. Как хлеб есть, как воду мне пить, Даренья земли благодатной, Когда я за всех, может быть, Должник перед ней неоплатный? Сказал так и вышел во двор, И, руки скрестивши, при виде Отвсюду открывшихся гор, Заплакал в тоске и обиде. VII Уж сухо. Потоки лощин В движении неугомонном. Все меньше в ущельях лавин, В паденье подобных драконам. Был дождь и закапал листы Холодными каплями пара, И кажутся в поле цветы Глазами царицы Тамары. Чрез пропасть привет пиримзе И путникам, только что мимо Вдоль по перевальной стезе Спустившимся вниз невредимо. Гора эта в крапинках стад, Как в родинках тело красотки. Зима не вернется назад. Все рады весне, как находке. Но много и горя кругом. Иного в беде и заметим, Зато не смекнем о другом И знать не узнаем о третьем. А в селах хлопот невпроед: Тревога, смятенье, событья. "Проведайте, где змееед! Найдете, на сходку зовите. Идет ополченье кистин. Мост через Аргун разобрали. Все драться должны, как один, И не допустить его дале. Как море, бушует народ, Большая кругом подготовка. Где ствол оружейный блеснет, Где шашки старинная ковка. Давно уж хевсурская рать Противника вспять не бросала. Давно не бросалась топтать Отбитого штурмом завала. Воинственная молодежь Рассвета никак не дождется В мечтах про одно и про то ж — Кто вражья убьет полководца. Он руку ему отсечет И голову напрочь отрубит. Все в области наперечет Прославят его и полюбят. Почтят его кубком вина, К которому свечи прилепят, А имя на все времена Украсят почтенье и трепет. Уж женщины в башнях с детьми И там, разрываясь от спеха, Готовят для членов семьи Провизию в сумках из меха. VIII Смеркается. Сажей покрыт Мрак заночевавших ущелий, Так тих и печален их вид, Как будто они заболели. Грустит под обрывом овраг. Арагва, что понизу скачет, И та, как и камни, в слезах. Мне ясно, о чем они плачут. Призывы бессонных гонцов Разносятся в воздухе горном: "Кого не дочтем средь бойцов, Да сгинет со всем своим корнем". Нигде не заметно костра, Пастушьей не слышно свирелки. Все втащено в дом со двора До самой последней иголки. Все в села скорей убрались И в башнях крутых схоронились, Куда-нибудь в тайную близь Коровушек спрятав, кормилиц. Дрожащего света намек Мерцает в Хахматской часовне Сквозь ясеня крайний сучок. От свеч на ограде светло в ней. Огонь, как на смертном одре, Все дышит слабей и раздельней. Лишь двое хевсур на дворе, А то ни души у молельни, Один из них руку отвел. Кровь на руку каплет с железа — В ногах у них жертвенный вол. Он только что, верно, зарезан. Бердия — хевисбери Подай тебе, Миндия, бог По силе, с какою ты просишь, По жару молитв и тревог, С которыми в жертву приносишь. Будь славен, доколе твой меч Хевсур ограждает селенья. Ты всех побеждал: не изречь Креста к тебе благоволенья. Что столько быков перевел? Поди, это будет десятый, Какие грехи, богомол, Страшат тебя дальней расплатой? Для жертвы довольно быка. А ты, значит, просишь без меры. Прости меня бог, старика, Коль сбрякнул я что против веры.

Миндия

Две пары еще на базу, Да три иль четыре телицы. Я тоже их в дар принесу, Лишь только б от язв исцелиться.

Бердня

От язв? Ниоткуда о них Не слышал. Про те только разве, Что ты исцелял у других, А ты о какой еще язве?

Миндия

Нет, Бердня, речь об ином. Сказать нелегко начистую. Свой грех мы с трудом сознаем, Не то, что ошибку чужую. Богач на словах то да се, Мошны ж пред людьми не развяжет. А впрочем, вам скоро про все Гонец из долины расскажет.

Бердня

Ты наша надежда. Зачем Тебе предаваться сомненьям? Не спорь, это ведомо всем Беседы твои с провиденьем. Мы знаем, и как нам не знать, И вновь ни к чему переторги, Какую тебе благо дать Святой посылает Георгий. Бог смилуется над тобой И нас не оставит, как ране. И кубок подняв над главой, Он стал совершать возлиянье. Слезами наполнился взор Молящегося, и ладонью Он их, отвернувшись, утер, Чтоб не увидал посторонний. Потом опустился у врат, Едва сохраняя осанку, Как луга прокошенный ряд Иль срубленных прутьев вязанка. Молитва невнятно жарка. Доселе не видывал Бердья От Миндии, от бирюка, К молитве такого усердья. Еще удивляет его, Что страстность мольбы не похожа На тихих молитв торжество И веру в участие божье. IX Был о полночь ливень и град. Вода, разбивая пороги, Сносила остатки преград, Встречавшихся ей по дороге. И с гор было к сроку нельзя В долину привезть донесенье. Обложено небо, слезя Густою росою растенья. И свечи уже сожжены В Хахматском церковном притворе, Не видно нигде старшины И воина в бранном уборе. Лишь церковь стоит, где была, И смотрит в раздумье угрюмом, Как двигает камни русла Арагва с назойливым шумом. С утра седловины кряжа Покрылись толпой покаянной; Под платами, крылья сложа, Потупясь, стояли туманы. Мы рады обилью воды, Когда она травам во благо, Но были следами беды Та мгла над лугами и влага. Ущелье и роща внизу, Не давно лишь из-под обвала, Забыв про ночную грозу, Блестят как ни в чем не бывало. Но башня с крутой высоты Невесело смотрит в ущелье. Как гор каменистых цветы, В ней женщины с ночи засели. Всё судят они да рядят О том, победят ли хевсуры, В лощину уставивши взгляд Сквозь башенные амбразуры. Все шепчут молитвы святым За войско, за сына, за друга, И, точно на блюдечко, им Отсюда видать всю округу, Весь лес до листочка, всех птиц, Все камни, всю рощу с ущельем. На досках сидят у бойниц И сетуют за рукодельем.

Сандуа

Ты что ж это, Мзия, всех злей, Напрасной тоской себя гложешь? Для мужа глаза пожалей. Ты в смерть его верить не можешь. Тебе ли не знать, что война Для Миндии первое дело? Рука еще не рождена, Чтоб в схватке его одолела. Что ж мне ты прикажешь тогда? В походе ведь муж да три брата. Вот это беда так беда. Как мне убиваться тогда-то? Не Миндье бояться меча. Лишь славу свою приумножит: Кто век убивал рогача, И нового нынче уложит.

Мзия

Ох, смерть мне, когда что случись! Ему что-то скверное снилось. Весь год он грызмя себя грыз. Какую-то чувствовал хилость. Стращал нас, что всех перебьет. Не сжил, слава богу, со свету. Но, в набожность впавши, весь скот На жертву извел по обету. Бывало, вернется, грустя, Сидит и не трогает хлеба. Чуть что, в три ручья, как дитя, И вновь под открытое небо. "Беда мне, я клад потерял", Шептал он, бывало, я слышу. И точно он звезды считал. Просиживал ночи на крыше. От всех сторонился молчком, Старался ни с кем не встречаться, Все стало тогда не по нем. И первыми мы, домочадцы. Что дива, коль в горе таком Его седина убелила. Зимою в потемках, тайком, Частенько за ним я следила. Зачем он так уединен, Тогда поняла я не очень, Зато догадалась, что он Народной судьбой озабочен. Уж не послужить мне стране, Говаривал он все несвязней И к детям моим и ко мне Все больше питал неприязни.

Сандуа

Я просто не верю ушам. Ты знаешь, какого мы мненья. Твой Миндия, кажется нам, Идет только с солнцем в сравненье. Хотя б ты прибегла к божбе, Не удостоверишь рассказа. Не тот он, чтоб, плачась тебе, Другим не открылся ни разу. И что это, скажешь, за клад? И что это вдруг за утрата? И как это так невпопад, Что дети и ты виноваты? И как я поверить могу, Чтоб руку на близких он поднял?

Мзия

Без солнца мне жить, не солгу. Мне памятно все, как сегодня. Он руку простер на детей И начал пенять нам с досадой: Для вас и для ваших затей Я делать пошел, что не надо. Я стал дроворуб, зверолов, Как будто убийство забава. Зато я не слышу цветов Оглохшей душою лукавой. Я мудрость и мощь растерял, Чтоб только живот ваш раз дулся. На что мне мой меч, он вскричал И им на меня замахнулся. Три раза спасалась: едва Меня не прикончил он пулей. Спасибо, в нем жалость жива, А то бы мы не протянули.

Сандуа

Тогда, значит, правда, кума, Сгубила нас всех твоя жадность. В военное время сама Ты знаешь суда беспощадность. Тебя мы живою сожжем. Ты мужа на грех наводила, А мы только им и живем, Лишь Миндии держимся силой.

Мзия

Скажи ты, вина моя где, И взыскивай после сторицей. Вина ли, что мужу в нужде Советовала я трудиться? Жениться тебя понесло, Неси по семейству расходы. Одно у нас, баб, ремесло, Другое у вас, воеводы. Про это б ему самому Без жениных знать наставлений. А сталось учить, не пойму, Какое и тут преступленье. Так в чем же вины существо, Когда ты и в малости плевой Не вор, и в ином ничего Не делал другому дурного? А чтоб за чужие грехи Платить, не слыхала нигде я. Не из-за домашней трухи Был спор, а о чем поважнее. Какую-то чуя беду, Срывал он на нас всю немилость. Мне тоже сегодня в бреду Недоброе что-то приснилось.

Сандуа

Рассказывай, Мзия, и брось Га дать о дурном сновиденье. Господь не допустит авось Народного уничтоженья.

Мзия

Дурной это, Сандуа, сон, Зловещий такой и особый, Чуть сердце не вырвавший вон И дрожью пронзивший утробу. Мне снилось, что, падая вниз С обрывов на долы и нивы, Взбешенные воды неслись, Как тяжко храпящие дивы. Был так оглушителен гром, Что думалось, будто от рева Разверзлися горы кругом И рушатся неба основы. Ломались утесы; треща, Обломки валились в ущелья, И тучи сухого хряща, Как залпы из ружей, гремели. Твердь дегтя чернее была И вся, как мятеж, бушевала. И на землю с неба смола Горящим дождем упадала. Гул разбушевавшихся вод Вспухал, приумноженный ливнем. Везде попа дался народ. Спасите! кричали. Мы гибнем! Смотрю, а вода на волнах Выносит доспехи и трупы. Крошилися крепости в прах, Трещали дома, как скорлупы. "Нет плакальщиц. В самый бы раз. Для важности, думаю, вящей". Как будто еще до прикрас В напасти такой настоящей! И только подумала, вал Смывает нас вместе с жилищем. Всплывает, как плот, сеновал. На нем мы спасения ищем. И башня не пощажена. Гляжу, где была она, гладко. В Арагве, меж глыбами дна, Вся каменная ее кладка. Мне б крикнуть, а тут напади, На грех, на меня онеменье. Детей прижимаю к груди И бога молю о спасенье. Плыву я, детей берегу, Их черным платком накрываю. Я к берегу На берегу Стена из людей неживая. Толкают обратно к реке, А лица у них ровно деготь. При мертвом моем языке Чем взять их и как их растрогать? Я в реку, а сзади совет: "Не свертывай прочь с подорожья. Тянись за теченьем вослед". Так волей положено божьей. Вдруг вижу: волна из-за скал Мужчину выносит на стрежень. Узнал меня муж и сказал А голос так тих был и нежен: "Прости меня, Мзия. Со мной Жила ты, попреками мучась. Ты видишь, в беде я какой. Знай, я заслужил эту участь. Смотри за детьми, чтоб недуг Иль горе их как не коснулось". Каких натерпелась я мук, Покамест в слезах не проснулась!

Сандуа

Тебя унесло? Не спаслась?

Мзия

Нет. Всех унесло. С малышами.

Сандуа

Минуй нас несчастье и сглаз, И смилуйся, небо, над нами.

Общий голос женщин

Идут наши богатыри. Будь крестною сенью им, боже! Стань, Мзия, к стене, посмотри, Меж ними и Миндия тоже. Где знамени ходят края, Он месяцем всплыл светлооким.

Первая женщина

А вон и мои сыновья, Да будет любовь моя впрок им. Смотрите, краса на подбор. Ужель она не защитит их? Господь да избавит мой взор От поисков их средь убитых!

Другая женщина

За ними и Ундруа мой, Будь матери сердце с ним рядом. Смотрите, каков у них строй, Как дышит порядком и ладом!

Девушка

Будь с Тотией сердце сестры, Не вижу в толпе его, странно… Да вот он, съезжает с горы, Узнала по выгибу стана.

Первая женщина

Дышать бы мне было невмочь При взгляде на брата родного. Я взор отвернула бы прочь Иль стала б глядеть на другого.

Девушка

А я-то уж, Зекуа, нет. Я брату бы славы желала И жизни такой, что как свет Средь темного мрака сверкала.

Первая женщина

Кому эта честь не мила? Да речь-то ведь не о признанье. А только, что я б не могла На брата глядеть в испытанье.

Вторая женщина

Вот новость! А видано ль где, Чтоб слава была без заслуги?

Общий голос

О боже, блюди их в беде! Храни от мечей их кольчуги. Такими назад их верни, Какими ведешь по дороге. И долго молились они В тоске и сердечной тревоге. XI Все выстроились на горе, Местечко избрав поровнее. Оружие с солнцем в игре Соперничает, пламенея. Вниз, под гору из-под копыт Откатываются каменья. Сейчас тут совет закипит, Где дать иль принять им сраженье. Внизу ли, в долине, иль здесь, На горных родимых отвесах. Отряд уже спешился весь, И руки у всех на эфесах. На Миндию обращены Допрашивающие взоры, Ему ж что горох от стены, И все тут, как по уговору.

Воины

Мы чтим всегда твой совет И не пожалели ни разу. Навел бы и ныне на след, И мы подчинимся приказу.

Миндия

Что ждать от меня вам добра? Какой я советник, вояки? Иная была то пора, Когда я водил вас в атаки. Теперь мне уж не по плечу Подумать о нашей защите. Как вражью прогнать саранчу, Уж лучше вы сами решите. Я вышел принять ваш совет И с общим противником биться. Ведь не до скончания лет В начальниках мне находиться.

Воины

Пусть проклят останется всяк, Кто без твоего приказанья Осмелится сделать хоть шаг, Пускай и ценой испытаний. Пусть сдохнет и пусть наперед Подавится глиной могилы.

Миндия

Пусть не забывает и сход, Что я соглашаюсь чрез силу. Скажу, ибо целую сеть Проклятий сплести вы сумели. Так вот мой совет: запереть Кистин в Ядовитом ущелье. Все стали в тупик, как один. Мелькнули смущенные лица. Как выбором этих теснин Мог Миндия так ошибиться? Однако что делать? Отряд Поклялся в слепом подчиненье И должен теперь, рад не рад, Последовать без рассужденья. XII Два дня уж как гул за горой. Земля содрогается в гаме. Жесток и безжалостен бой. Сцепилися тигры со львами. Кровавая струйка, как нить, Спустившись до рощи, сочится. Двоим в равновесье не быть, Кому-нибудь да оступиться. Кого-то несут, башлыком Скрутив ему руки, хевсуры. Закопчены все вшестером От порохового окура. Вот за гору перенесли И наземь его опускают, И, став от него не в дали, Упреками вслух осыпают.

Хевсуры

Ты что ж это прешь на копыл? Иль жить уж тебе неохота? Врезаешься в самый их пыл, Где войску ни меры, ни счета. Покудова верх брали мы, Теперь они сами нас давят. Но ты успокойся, средь тьмы Попробуем дело поправить. Прощай. Еще можно напрячь Остаток последних усилий… И прежде чем кончили речь, В сраженье стопы обратили. Их копья в наклоне, мечи Грозят в обнаженье кому-то… Как тягостны и горячи Меж жизнью и смертью минуты, Нельзя осрамиться; жесток Разбор не мужского поступка: Дадут вместо шапки платок И вырядят в женскую юбку. Позор повернувшему вспять, Кто смелостью дел не проблещет. Пытаясь башлык развязать, Лежащий зубами скрежещет. Он множит попытку раз сто. Он не о свободе жалеет, О смерти средь всех, где никто Он ведает не уцелеет. Их мало, исчерпан запас, И ночь наступает. И тут-то, В последний напрягшися раз, Он сбрасывает свои путы. Что ж видит он, впившись во мрак?! С какого ни глянь поворота, В селеньях пожары. Их знак Он понял и без звездочета. Стал бледен он, как полотно. Слез нет для такого несчастья, Страдание утаено, Лишь хрустнули руки в запястье. Нет слов, челюстей не разжать. Меч сам запросился из ножен, Лишь тронули за рукоять. И кончиком к сердцу приложен. Мгновенье и крови волна. И с гор, из обители турьей Пришедшая плакать луна По самоубийце хевсуре. Крылатый летел ветерок, Летел беззаботный и сладкий, Задел за клинка язычок, Торчавший из левой лопатки. Язык был весь выкрашен в сок Пурпурного сердца мужского. И в лес упорхнул ветерок, Беспечный, живой и бедовый.

1901 Перевод Б. Пастернака