"Хроники ветров. Книга желаний" - читать интересную книгу автора (Лесина Екатерина)

Часть 2. Неслучайные связи

Глава 1

В чудесной не промокающей одежде и со стаканом горячего бульона в животе погода не казалась такой уж мерзкой. Переход через реку запомнился лишь тем, что тонконогая лошадка с длинной мокрой гривой долго отказывалась заходить в воду, и Фоме пришлось даже перетянуть упрямицу хворостиной. Тот, другой берег, про который вампирша рассказывала всякие ужасы, выглядел довольно мирно: высокая, почти по брюхо лошади, трава, темная полоса деревьев в отдалении и гулкое уханье совы. Фома ожидал чего-то другого, а тут… обычный лес. И лошади тоже самые обычные, непонятно, отчего Селим так ими восхищался: низкие, с тонкими ногами, мохнатыми гривами и узкими спинами, Фома с трудом держался в седле, мокрые лошадиные бока выскальзывали из-под колен, а тряская рысь болью отдавалась в копчике. Зато слова в голове сами собой складывались в длинные, изящные фразы, хоть ты останавливайся да записывай. Брат Морли вряд ли похвалит за остановку, поэтому Фома старательно запоминал, с нетерпением ожидая момента, когда же можно будет сесть да начать новую главу.

"Жестокость, проявленная воинами, объяснима лишь яростью, горящей в сердцах человеческих, ибо слезы дев, кровь пролитая да дымящиеся стены крепости, отмщения требуют. Тяжело писать мне о зверствах учиненных в отношении людей мирных, пастухов да крестьян, коим пришлось отвечать за грехи сеньоров, но справедливости ради не могу обойти сей эпизод вниманием. Брат Рубеус, собрав воинов Господних да стражников князя Володара, окружил лагерь, а люди, по слову его, перебили всех, кто в лагере находился, не щадя ни больных, ни безоружных…"

Или про это лучше не писать? Тем паче Фома не был уверен, имелись ли в лагере больные или безоружные. Ладно, он потом решит.

"Княжич Вальрик, которого остальные еще до помазания стали величать князем, в битве той не участвовал, сказался немощным и ждал, когда за ним воротятся. Болезнь его — суть результат баловства глупого, когда княжич, желая выучкой военной похвастаться, вызвал братьев своих на поединок, да Господь наказал за гордыню…"

Про поединок Фоме рассказала служанка, которая хотела исповедаться, причем именно послушнику. Служанка хихикала, поправляла юбку, да норовила прижаться теплым боком, дескать, боится, что бесы али человек недобрый исповедь подслушают и во зло обратят. Знала служанка не так, чтобы много: княжича молодого братья недолюбливали дюже, никогда ни на тренировки, ни на охоту, ни на другую какую забаву не брали, а тут закрылись все разом и чего делали — непонятно. Только после дел этих княжича вампирша в общую залу за шиворот уволокла и зельями непонятными потчевала, а братьев отец Димитриус лечил: одному руку поломали, другому ногу, а третьему едва горло ни перегрызли.

К чему эта история вспомнилась, непонятно, но Фома на всякий случай сделал в памяти заметку написать и про нее, а то выборы князя — дело важное, властитель — это наместник Бога на Земле, следовательно, прежде чем назначать кого-либо, требуется доподлинно узнать, что из себя человек представляет. Фома решил приглядывать за князем, чтоб потом, ежели Святой отец совета спросит, правду рассказать.

Лес же тем временем становился все темнее и гуще, лошади, перейдя на шаг, ступали медленно, аккуратно, а люди не подгоняли — сломает конь ногу, так где ж тут нового возьмешь? Подобная езда навевала сон, но Фома мужественно держался: скоро уже рассвет, а значится и привал. Плохо, что из-за вампирши нельзя днем ехать, днем-то веселее и спокойнее, а то такое чувство, что в темноте твари всякие таяться и только ждут, когда же Фома отстанет или в сторону шагнет.

Жутко и темно.

Мир вокруг изменился, спроси кто, и Фома в жизни бы не ответил, когда произошло это изменение и в чем оно заключалось, но… мир стал другим. Темнее. Злее. Неприятнее. Смолкшие разговоры подсказывали, что подобное ощущение возникло не у него одного.

А деревья… деревья вокруг черные! И светятся! Ей Богу, светятся! Мягкий такой свет, черно-синий, точно перья у ворона, и едва заметный, должно быть из-за цвета. Белый-то легко увидеть, а ты попробуй-ка разгляди черной ночью черный свет.

Неужто такое возможно?

Выходит, что возможно. Фома покрепче прижал к груди сумку с рукописью. Об этом дьявольском месте нужно будет написать подробно.

Ближе к полуночи мы пересекли границу Пятна, и мир вокруг изменился настолько, что даже люди поняли. Наш разношерстный отряд безо всякой команды сплотился, разговоры смолкли, а брат Морли, перекинув трофейную винтовку поперек седла, предусмотрительно взвел курок. Правильно, лишняя предосторожность не помешает. Здесь кругом враги, причем такие, с которыми даже мне не приходилось сталкиваться. Да что там я — Карл опасался соваться на территорию Пятен.

Дикое место, вроде бы лес, такой же, как пару километров севернее, но все же не такой: деревья чересчур высокие, стволы… даже не знаю, как объяснить, кора не буро-зеленая, с трещинами, а гладкая, насыщенного черного цвета, и теплая. Это было совершенно неправильно. Тепло, которое я вижу, непременно связано с цветом, оно может быть зеленым, желтым, красным, но никак не черным, а тут…

— Господи, разве такое возможно? — выдохнул Фома.

— Выходит, возможно.

Фома отвернулся, всем своим видом демонстрируя, что не желает беседовать с порождением тьмы. Но в данный момент меня гораздо больше занимала странная конструкция, преградившая дорогу. Бревно? Похоже, но тогда это какое-то бесконечное бревно, причем, живое — от него исходило все то же черное, живое свечение.

— Что за… — толстяк Морли решительно шагнул к преграде.

— Стоять!

— Иди ты…

— Стой! — К счастью Меченый повторил приказ, и Морли пришлось подчиниться.

— Чувствуешь что-нибудь? — Это уже мне предназначалось.

— Да.

— Что?

Сложно описать: жизнь настолько чуждую и враждебную, что волосы становятся дыбом, а еще совершенно неприличное для Воина желание убежать прочь и затаиться, пережидая опасность.

— Нужно искать обходной путь.

— Из-за какого-то бревна? — Вальрик скривился, точно глотнул прокисшего вина. Рубеус колебался, ему хотелось верить мне, да и командиром он был опытным, такой десять раз подумает, прежде, чем сделать, но в то же время, время — простите за каламбур — поджимало, да и не известно, что нас на обходном пути ждет. Кстати, его еще отыскать надо. Думал Меченый недолго.

— Насколько оно опасно?

— Не знаю.

— Может ли случиться так, что оно вовсе не представляет опасности?

— Может.

— Тогда вперед. Ты иди, а мы посмотрим.

Вальрик кивком подтвердил приказ.

Другого и не ожидала. Ладно, вперед, так вперед. К бревну я приближалась с опаской, кто знает, чего ожидать от этой твари. Вот остается два метра, полтора… ничего не происходит. Я совсем рядом. Прикасаюсь к коре-шкуре. Теплая, но еле-еле, такое ощущение, будто на затухающий костер набросали много-много мокрого мха, он нагрелся, но как-то не так, неправильно. Снова не хватает слов, чтобы объяснить.

— Ну что? — Нетерпеливо спрашивает Рубеус. И в следующее мгновение по шкуре-мху пробегает судорожная дрожь, а моя рука пропаливается внутрь.

Твою мать!

— Назад! — орет Меченый. Люди шарахаются, а я… Я в ловушке?! Я — в ловушке! Рука застряла внутри бревна, а черный мох стремительно ползет вверх по локтю. Не больно и не страшно. По черному полю плывут сиреневые пятна. Такие красивые — просто невозможно оторвать глаз. Смотрела бы и смотрела… Пальцы цепенеют и холодно. Холод из черного мха вползает в меня, а мое тепло достается ему. Неравноценный обмен, но ничего не поделаешь. Так надо.

Надо собраться с силами, надо закрыть глаза и выдернуть руку. С глазами получается, а вот с рукой нет. Мягкий мох становится камнем, а моя рука частью этого камня. Сбоку мелькает рыжий хвост. Огонь? Кто зажег огонь?!

Вокруг бревна расцветает пламя неестественного, бледно-синего цвета, а следом приходит боль, ее так много, что я, кажется, кричу. Чьи-то руки вытаскивают меня из огня, на обожженную руку льется вода, а синее пламя россыпью блеклых ночных мотыльков оседает на землю…

Не знаю, как долго я была в отключке, но, очнувшись, обнаружила, что отряд движется. Перед лицом мерно раскачивались стремена, чуть выше висела парочка пистолетов, а еще выше — живым утесом высилась темная лошадиная шея. Так, похоже, я в седле, вернее, поперек оного. Сосредоточившись на собственных, надо сказать, не слишком приятных ощущениях, я выяснила примерно следующее. Во-первых, правая рука нестерпимо болела, словно побывала в бочке с кислотой. Во-вторых, во рту раскинулась настоящая пустыня. Ну а в-третьих, скоро рассвет, воздух уже насыщен ультрафиолетом настолько, что дышать тяжело, а люди, знай себе, вперед идут.

— Эй, — я попыталась принять вертикальное положение, ехать поперек лошадиной спины было как-то унизительно. Лошадь возмущенно фыркнула, но, слава богу, этим и ограничилась. Умничка. Я даже мысленно пообещала ей большое яблоко на ближайшем привале. Нарем, ехавший рядом, молча протянул поводья. Черт, руку согнуть не могу, придется одной править.

— Что произошло?

— Только Господу о том ведомо, — ответил Нарем, на ходу перебирая четки. — Тварь оная сгорела, аки душа грешника в адском пламени. Тебя брат Рубеус из огня вытащил.

Значит, Рубеус… надо будет при случае сказать спасибо. Вовремя успел, рука, обмотанная белой тряпкой, ныла, и бы не своевременная помощь людей, мне пришлось бы худо. Ну говорила же, что другую дорогу искать надо!

Кстати, в данный момент искать надо не дорогу, а спокойное место, где можно было бы день переждать. Пришпорив лошадку, я догнала Меченого.

— Скоро рассвет.

— Да? — Он то ли не понял, то ли сделал вид, что не понимает. Небось, злится на себя за то, что спас нежить и вампира. Смешно. И грустно.

И чертовски больно.

— И где предлагаешь остановиться? — Поинтересовался Меченый. — Пещер тут нету.

— Где-нибудь. Главное остановитесь, а дальше я сама.

Говоря по правде, насчет самостоятельности я несколько преувеличивала. Прежде мне никогда не приходилось ночевать в… земле. Карл рассказывал, как устраивать лежку, но одно дело рассказ, и совсем другое собственный опыт.

Место для стоянки отыскали быстро, правда, не самое удачное — на мой взгляд чересчур близко от тропы — весьма невовремя закрался вопрос о том, кто протоптал тропу на незаселенных землях? — среди зарослей малинника, через которые не продраться ни чужим, ни своим. Внизу — прелые, прошлогодние листья и мокрый мох, а в земле сплошное месиво корней… Чудо, а не место, никак специально для меня выбирали.

Малинник пришлось частично вырубить, в результате получилось нечто вроде крепости — снаружи вал из колючек, внутри относительно чистое и удобное пространство, люди разгружали вещи, расседлывали лошадей, которых нужно было отвести за пределы лагеря, а я занялась лежкой.

Саперная лопата — очередная полезная вещь, позаимствованная в разоренном лагере — с легкостью вгрызалась в землю. Орудовать левой рукой было неудобно, а правая, раненая ныла, причем боль со временем становилась лишь сильнее. Но я держалась: во-первых, люди, все как один, с любопытством наблюдали за тем, как я орудую лопатой — готова поспорить, что мои мучении доставляли им удовольствие. Ну и плевать, пусть радуются, все равно не сдамся. Во-вторых… рассвет близился, а мне еще копать и копать…

— Давай помогу. — Ильяс выдрал из рук лопату. — Насколько глубоко?

Я бы тоже хотела знать, насколько глубоко.

— Ну… теоретически метра должно хватить. Или лучше полтора. Спасибо.

Ильяс отмахнулся. Правильно, они это не для меня, для себя делают. Черт, нужно заняться рукой, хотя бы перебинтовать, а то потрескавшаяся кожа сочится сукровицей, вспухает пузырями, и вообще выглядит на редкость отвратительно.

И Вальрику помочь надо, раз обещала.

Команда остановиться раздалась, когда Вальрик окончательно смирился с тем, что скоро свалится с лошади. Вот так просто возьмет и мешком рухнет вниз — ноги, руки, ребра, даже шея ныли неимоверно. Стыдно. Это ему, а не брату Рубеусу, надлежало скомандовать привал, а потом бодро — будто и не было ни сидения под дождем, ни переправы через реку, ни долгого путешествия по лесу — соскочить с лошади и руководить разгрузкой. А еще по мере возможности поддерживать слабых, помогать сильным и вообще всячески участвовать в устроении лагеря.

Пока же Вальрик не находил в себе сил спешится, лошадь возмущенно фыркала, мотала головой и иными способами показывала, что почти всех остальных коней уже расседлали.

Фома и тот справился, а он, князь и воин, медлит. Честно говоря, Вальрик давно бы слез с лошади, если бы был уверен, что ноги выдержат: вот будет весело, когда он в траву кувыркнется.

— Что, помочь? — Не дожидаясь ответа, Морли попросту вытащил Вальрика из седла. — Ох, княже, и возни с тобой, будто девицу украл, то на руках носи, то с коня ссаживай…

— Я сам! — От упрека — заслуженного, кстати, упрека — Вальрик окончательно пал духом. Зря отец понадеялся на него, следовало бы Айвора отправить, или Грега, или еще кого из братьев, уж их бы не обвинили в слабосилии.

— Сам он, сам… — Бурчал Морли, расседлывая лошадь. — Еле душа держится, а туда же… командовать… успеешь еще накомандоваться… к Рубеусу иди, он тебя видеть хотел. Горе с вами, с детьми, вечно силы свои переоцениваете… Фома вон тоже с трудом на ногах держится…

Морли продолжал бурчать что-то про молодежь и безответственность, а Вальрик отправился искать Рубеуса. Конечно, некрасиво бросать лошадь и вещи, следовало бы убедиться, что животное не только расседлают, но и разотрут, осмотрят подковы, напоят и привяжут так, чтобы пастись могло, но ведь Морли сам начал… он опытный, знает, что делать, а Вальрика брат Рубеус спрашивал…

Брат Рубеус сидел на земле, наблюдая, как в дальнем углу рукотворной поляны, меж корней дерева, вампирша пытается вырыть яму. Лопатой она орудовала как-то неумело, точно впервые в жизни увидела. Это из-за ранения, сообразил Вальрик, из-за ранения и из-за того, что он не поверил твари, когда та про опасность сказала. Ну а как было поверить? На дороге лежало самое обыкновенное бревно, таких каждую весну после разлива реки по сотне на берег выносит: черных, осклизлых от воды и ни на что непригодных по причине трухлявости. Откуда ему было знать, что бревно — совсем не бревно, а… тварь, иначе и не скажешь. Когда брат Рубеус заорал, чтобы отступали, Вальрик замешкался и увидел, как бревно пожирает вампиршу, а та словно во сне — не шевелится, не пытается вырвать руку, по которой вверх ползут черная плесень… а потом брат Рубеус швырнул в бревно маленькую склянку, которая взорвалась пороховым ядром, выплюнув синее пламя, и на бревно, и на Коннован… и Вальрик снова наблюдал. Наблюдал, но даже не пытался вмешаться — его словно парализовало, и хуже того, ему начало казаться, что в огне горит не Коннован, а он…

Это брат Рубеус вытащил вампиршу. Брат Рубеус всех спас, а Вальрик… Вальрик в очередной раз доказал собственную несостоятельность.

— Садись, — Рубеус показал на траву. Вальрик послушно сел и приготовился слушать, сейчас ему скажут… не известно, что, но заранее понятно, что ничего хорошего. Первый вопрос слегка обескуражил.

— Как самочувствие?

— Лучше, чем у нее.

— У нее? За вампиршу беспокоишься? — Рубеус посмотрел как-то искоса. — Не волнуйся, через день-два и следа не останется, на них быстро заживает.

— Угу.

— Да и к боли они иначе относятся. У них болевой порог высокий. Или низкий? Никогда не мог запомнить.

— Что такое болевой порог?

— Ну… как бы это объяснить? Одним от искры больно, другие горящую головешку из костра голыми руками вытаскивают, и ничего.

— Понятно, — на самом деле Вальрик не очень поверил в этот самый болевой порог, и в то, что рана заживет быстро — слишком уж страшно она выглядела: почерневшая, обуглившаяся кожа, темное, хорошо прожаренное мясо и тонкие ниточки сосудов, почему-то синего цвета.

— В следующий раз, когда я говорю "назад", все отступают назад. Ты в том числе.

— Хорошо.

Похоже, брат Рубеус тоже ему не поверил, во всяком случае, вздохнул и принялся объяснять, что храбрость не всегда уместна, что иногда следует проявить благоразумие и не лезть на рожон… Вальрик кивал, плохо понимая, к чему все эти речи. Когда он успел храбрость проявить? Когда стоял и смотрел на пламя? Это называется храбростью? За это его упрекают?

Тем временем за лопату взялся Ильяс, а вампирша, понаблюдав немного за работой, направилась к ним. Чего ей надо?

— Как самочувствие? — Смешно, но разговор она начала с того же вопроса, что и брат Рубеус.

— Нормально.

— Я вижу, что нормально. В общем, я вроде разобралась с аптечкой… полезная вещь… если князь не возражает, то… можно будет по-настоящему полечить.

— Он не возражает, — ответил Рубеус. — А да-ори уверена, что правильно разобралась с аптечкой?

— Да-ори даже согласна сомнительные позиции на себе опробовать, — вампирша на недоверие не обидилась, только тихо добавила:

— Рука прямо отваливается. Только лучше поторопиться, а то рассветет и… целый день потеряем.

Трофейная аптечка ни капли не походила на набитую травами сумку отца Димитриуса. В кожаном ящике плотно лежали хрупкие баночки, белые полоски бумаги с непонятными надписями, сверточки и крошечные, с палец длиной, стеклянные трубки.

Это лечение Вальрику понравилось: ни тебе горьких отваров, ни мазей, от одного запаха которых желудок наизнанку выворачивает, ни припарок на коровьих лепешках… Два круглых шарика и один укол — Коннован сказала, что стеклянные трубки называются шприцами, их делают специально для того, чтобы лекарство прямо в кровь попадало, тогда оно действует быстрее.

Еще она сняла лубок, сказав, что кости должны были срастись и теперь следует укреплять мышцы, но осторожно. А белая растягивающаяся ткань — эластичный бинт, так она называлась — заменившая деревяшки, не стесняла движений.

— Ну, а это в качестве завершающего штриха. Руку давай.

Вальрик послушно протянул руку, смотреть, как стальная игла прокалывает кожу, было неприятно, зато после укола по телу прокатилась волна тепла, боль ушла, и появилось непреодолимое желание поспать, Вальрик сопротивлялся — никто ж не спит, так почему он должен? Но глаза слипались… если закрыть на минуточку, всего лишь на одну минуточку, то ничего не случится…

Или на две…

Можно и на три…

— Эй, князь, — кто-то очень неуважительно тряс Вальрика за плечо, — вставай, ехать пора… ну и здоров же ты спать!

За несколько дней, проведенных в лаборатории, Карл сумел собрать довольно-таки подробный пакет информации о проекте "МТ". Кстати, изначально аббревиатура расшифровывалась как Маркони-Тихонов, а название Молот Тора появилось позже, после первых испытаний, когда стала понятна мощь нового оружия. Кем были Маркони и Тихонов, Карл не знал. Скорее всего, их работы проходили под грифом "совершенно секретно", а потому об ученых и уж тем паче сделанных ими открытиях слышал весьма узкий круг людей.

Единственное, что удалось раскопать: Маркони и Тихонову принадлежала идея преобразования субьядерной энергии в геомагнитную с последующей трансформацией последней в неизвестного рода волны, которым тут же были присвоены имена первооткрывателей. Карл не мог назвать ни одного процесса, подобного этому. Он вообще не понимал, как такое вообще возможно, но разбираться, вникать в детали и продираться сквозь дебри формул и терминов было некогда, тем более, что в физике он не силен.

А таблицы с результатами впечатляли: Молот Тора при минимальных затратах энергии давал такой всплеск "волн Маркони-Тихонова", что самые первые испытания едва не закончились плачевно. А мощь окончательной версии установки МТ-235 дробь 3 Карл испытал на собственной шкуре.

Воспоминания о катастрофе лежали особняком. Воспоминания пахли дымом и болью. Вагнеровский "Полет Валькирий", незабвенный "Ад" Данте и предсказанный Библией Армагеддон. Безумие.

Превратившаяся в ад планета безумно и яростно уничтожала все и вся, словно мстила за причиненную боль. Военные базы, сверхзащищенные и сверхнадежные, уходили под землю вместе с ядерными установками, самолетами, танками и персоналом, заводы вскипали огненной лавой, а города агонизировали в облаках дыма, гари и ядовитых газов. Карл видел хроники — даже в аду находились те, кто, рискуя жизнью, спешил запечатлеть происходящее. Что ж, картина апокалипсиса вполне удалась: дома, рассыпающиеся грудами бетона и стекла, дороги, задавленные машинами, и толпы беженцев. Люди, не понимая, что происходит вокруг, пытались выжить.

У некоторых получилось. Они быстро приняли новые правила: нужна вода, еда, лекарства, одежда — добывай. Ищи. Отними. Убей. Не можешь сам? Найди того, кто может, кто сильнее, наглее, агрессивнее, признай над собой его власть и лови объедки. Унизительно? Жизнь стоит унижений.

Человеческие стаи были одной из самых больших проблем Новой эры. Но что удивительно, ситуация выправилась без вмешательства да-ори. Им, в отличие от людей, повезло. Из десяти материнских баз уцелели Первая, Третья, Седьмая и Десятая. Вторая и Пятая ушли под землю, Четвертая затонула, а что произошло на Шестой и Девятой не известно до сих пор. Картина, нарисовавшаяся после раскопок, поражала — на базах не пострадал ни один механизм, ни одна вещь, ничего, кроме живых существ, которые непонятным образом скончались в один момент. Повреждений на скелетах обнаружено не было, а позы указывали на смерть быструю и неожиданную. Загадка.

Но судьба погибших, равно как и причины их гибели, Карла не особо волновали. Он выжил. Он и несколько тысяч да-ори. Воспоминания о дальнейших событиях были сумбурными, и ко всему весьма отличались от принятой Советом официальной Хроники.

Ветра, неконтролируемые инициации и всплеск численност среди да-ори, в результате которой появились те самые тридцать тысяч.

— Это ненормально, — Айша волновалась, Айша возмущалась, Айша пыталась найти поддержку. Карл был готов поддержать ее, хотя честно говоря он устал воевать, а дело шло к войне. — Карл, сам подумай, сегодня тридцать тысяч, завтра — пятьдесят, послезавтра — голод и война за ресурсы.

Кое в чем она была права.

— А их планы? Возрождение человеческой цивилизации! Мягкий патронат да-ори! — она фыркнула. — Кому это надо? И что это принесет? Марек полагает…

Марек, Марек, Марек… только и слышно, что о Мареке. Ревность мешала мыслить здраво, какого дьявола он не погиб? Какого объявился и затеял эту игру в политику? Совет… управление… чем управлять? Бандами молодежи, ослепленными своим кажущимся величием? Да плевать они хотели на постановления совета, этих если чем и сломить, то силой. Уничтожить пару сотен, остальные и успокоятся.

— Опять сердишься, — Айша села на колени, обняла и, прижавшись всем телом, прошептала, — Карл, пойми, молодежь — это так, временная проблема, а вот старые с их дикими планами — дело гораздо более серьезное. Война будет, Карл, обязательно будет… и мне не хотелось бы воевать с тобой.

— Не воюй вообще.

— Нейтралитет не спасет. В совете чересчур уж много советников… обещай, что подумаешь? Хочешь, я останусь? Помогу?

И осталась ведь. Ненадолго. До начала войны… а после из восьми хранителей осталось четверо, правда, из этих четверых лишь Марек да Карл входили в состав первого Совета, зато Айша, маленькая жадная девочка получила желанное место.

И почти сразу стала самостоятельной.

— Ты ведь не сердишься, Карл? — она появилась как всегда без предупреждения. Она была самоуверенна и красива, белое платье, украшения черного агата… — В конце концов, ты только выиграл… ты жив, а они мертвы. Ты мне спасибо сказать должен.

— Спасибо, — пожалуй, впервые не было желания прикоснуться к ней.

— Все-таки сердишься, — Айша притворно огорчилась. — Ну как хочешь… я просто надеюсь, что мешать мне просто из вредности ты не станешь?

— Не стану.

— Я всегда знала, что ты — чудо! — холодное касание губ, очередная игра, прикрытая вежливостью. Но он и вправду не собирался ей мешать. Хватало и других забот: ветра, замки, эпидемии, граница… снова война… снова победа… исследования… одиночество, привычное и спокойное… рациональность. И Айша.

И все же, если подумать, то странные у них сложились отношения. Айшины капризы, Айшины интриги, Айшины редкие появления, после которых приходилось выбираться из воспоминаний, долго и мучительно, давить ревность, злость и иные эмоции.

Да-ори в принципе не должны испытывать эмоций.

На это надеялись те, кто создал да-ори. Увы, ошиблись, и порой Карл ненавидел их за эту ошибку, без эмоций было бы легче, без эмоций было бы проще. Без эмоций было бы не так интересно жить.

— Стареешь, — сказал Карл своему отражению в мутном стекле. — Ностальгия замучила?

Отражение не ответило. А и плевать, в конце концов, он нашел косвенное подтверждение Марековым словам: база Љ13 существовала, и установка МТ существовала, а значит осталось найти ее.

Единственно, несколько смутил документ, даже не столько документ, сколько записка, сделанная на обратной стороне какой-то ведомости, всего несколько фраз, нервный неровный почерк и совершенно неясный смысл.

"Следует уделить внимание подбору сенсора. Дело не в способностях. Почему предыдущие варианты отказывали? Смерть в результате эмоционального шока? Успокоительное?"

Последнее слово было подчеркнуто трижды.