"Капитан Перережь-Горло" - читать интересную книгу автора (Карр Джон Диксон)Глава 12 ГРОМ НАД ЕВРОПОЙГроза подкрадывалась легкими движениями, какие делает человек во время неспокойного сна. В воздухе чувствовался запах дождя, хотя на землю еще не падало пи капли. Отдаленное ворчанье грома, услышанное Мадлен в спальне, донеслось и до все еще сидящего за обеденным столом Алана. В просторной столовой, расположенной спереди северного крыла дома, происходила таинственная сцена, совершенно непонятная Алану. Массивная мебель из полированного черного дерева, инкрустированного желтоватым металлом, казалась особенно мрачной на фоне темно-красного ковра и алых с золотом оконных занавесов. Капитан Ги Мерсье сидел неподвижно, уронив лицо на стол, словно мертвецки пьяный. Правая рука лежала около опрокинутой рюмки с коньяком, а правая щека покоилась на раздавленной грозди винограда. Двадцать секунд назад его сабля с шумом упала на пол, где и осталась лежать. На другом конце стола Алан приподнялся, держа в руке рюмку и недоверчиво глядя на компаньона. – Мерсье! – громко окликнул он через несколько секунд, поставив рюмку на стол. – Какого черта? Что с вами? Мерсье! Алан бросил взгляд на графин, на котором колебались отблески пламени свечей. Конечно, они изрядно выпили, но все же не столько, чтобы дойти до подобного состояния, даже учитывая то, что Мерсье провел ночь без сна после изнурительной скачки в пятьдесят лье на почтовых лошадях. – Нет! – воскликнул он вслух. – Если бы я не был уверен, что это невозможно, то подумал бы… Алан быстро подошел к другому концу стола и приподнял левое веко спящего. Несмотря на закатившееся глазное яблоко, он смог различить, что зрачок уменьшился до размеров булавочной головки. – Так вот оно что! – промолвил Алан по-английски. Наклонившись, он отодвинул защелку кожаной сабельной ташки Мерсье, вытащил флакон с темно-коричневой жидкостью и поднес его к свету. Из бутылки исчезло достаточное количество лауданума, чтобы крепко усыпить, а используя наркотик должным образом, даже отравить кого угодно. Портьеры были задвинуты не полностью, и вспышка молнии озарила столовую мертвенно-бледным светом; рокот грома, на сей раз более близкий, вибрировал в золотом обеденном сервизе и раме портрета, висящего над буфетом. Алан поспешно засунул флакон в ташку, вытащил оттуда карту, которую отобрал у него Мерсье, сунул ее в карман и выпрямился, прислушиваясь. Во всем доме не было слышно ни звука. Герцогиня уже некоторое время назад заявила, что уходит спать и что слуги уже в постели, за исключением лакея по имени Виктор, весьма разговорчивого за обедом, который в любое время снабдит господ всем необходимым. – Ах, месье виконт, – припомнил Алан голос Виктора, прислуживавшего за столом. – Наконец-то власти решили всерьез покончить с капитаном Перережь-Горло. Надеюсь, что потом они займутся этим английским кораблем! Еще бургундского, виконт? – Немного, пожалуйста. – Английский фрегат доводит наших храбрых солдат до исступления, проплывая каждый день утром или вечером перед носом нашей береговой артиллерии и не делая ни одного выстрела. Если месье Декр[50]не может вывести в море флот, то у нас, по крайней мере, достаточно императорских канонерок! В зависимости от этого, месье виконт… Алан отогнал от себя воспоминания. Надо торопиться! Пошарив под столом, где Мерсье тактично спрятал пистолет, постоянно находящийся рядом с ним, Алан обезвредил его, вытряхнул порох и положил на место. Затем он проворно отстегнул сабельный пояс капитана, но, прежде чем надеть его на себя, подошел к одному из окон и распахнул створки. Ветер прошелестел мимо него, неся с собой из парка опавшие листья и волшебные ароматы ночной французской деревни. Впереди, по диагонали, фонтан во дворе был кем-то заботливо отключен, но за двумя рядами статуй мифологических героев, ведущими к парадному въезду, тусклые фонари по-прежнему горели над двумя будками часовых. Двое гвардейцев расхаживали вдоль ворот, встречаясь и расходясь, словно два маятника, не проявляя интереса к происходящему в доме. Алан едва мог поверить постигшей его удаче. Кто бы ни усыпил Мерсье, он, намеренно или нет, помог «виконту де Бержераку» больше, чем все секретные агенты Британии, вместе взятые! Отойдя от окна, он собирался надеть пояс с саблей, но внезапно остановился. Нет! Если любознательный Виктор где-то поблизости… Алан повернулся к буфету, машинально подняв взгляд на висевший над ним портрет. Разумеется, это был портрет императора. В «Парке статуй», как и в любом месте, находящемся в пределах досягаемости маленькой самодержавной руки, трудно было рассчитывать наткнуться на какой-нибудь другой портрет. Алан Хепберн, таящий под внешней энергичностью и манерами светского льва необычайную душевную скромность, знал, что каждый миг его бесполезной жизни был устремлен к этой ночи 23 августа 1805 года. Все мысли и чувства, пробудившиеся в нем при виде портрета, могли выразиться в одном бешеном и молчаливом крике, идущем из сердца: «Бони должен быть остановлен!» Удар грома, заставивший вздрогнуть портретную раму, прокатился по небу гулким раскатом. Предшествующая вспышка молнии и усилившаяся яркость свечного пламени сделали отчетливым каждый штрих портрета над золотой посудой, стоящей на буфете. Император был изображен на своем белом копе Маренго, встающем на дыбы, в то время как всадник, приподнявшись в стременах и сверкая глазами, драматическим жестом указывал пальцем на молнию на небесах. И все же Бони необходимо остановить! Нет, с горечью поправил себя Алан, рассчитывать на это было бы глупо. Несомненно, величайшие победы Бони были еще впереди, звезда его все еще поднималась и, возможно, никогда не закатится. Но Алан, помня о линии огней, ползущей через Булопский лес по дороге в Сент-Омер или в Лилль, должен был поставить все на свою уверенность. Бони никак не мог вторгнуться в Англию теперь, и, более того, на сей раз он должен был понять, что это вообще невозможно. Алан простоял, глядя на портрет, всего несколько секунд, покуда раскаты грома затихли вдали. Но за эти секунды он успел обдумать то, о чем ранее даже не решался помыслить, в том числе подлинные причины его теперешнего пребывания в Булони. И все его размышления сводились к изображению Бонн на белом коне. «За тебя! – подумал Алан, поднимая воображаемый бокал. – За будущее! И за то, что я смогу узнать, если мне повезет, в Булонском лесу!» Император ошибся лишь в одном: пренебрежительно относясь к военно-морской тактике, он считал ее простейшим делом. Уже долгое время он искренне верил, что проклятые англичане, чья сила, по его мнению, состояла в пятисотлетнем изучении приемов морского боя, попались в ловушку, разбросав корабли по всему свету и оставив свои острова беззащитными. 8 августа, ободренный победой адмирала Вильнева над Колдером, торжествующий император приказал Вильневу плыть на север, присоединиться к адмиралам Гантему и Аллеману и прикрывать проливы во время переезда через них Великой армии. Однако практичный Вильнев, находящийся в бухте Виго вместе с испанским адмиралам Гравиной[51]и их большим, но пребывающим в весьма плачевном состоянии флотом, знал лучше императора, что он может и чего не может делать. «Наше положение ужасно», – писал он. Повинуясь приказу, Вильнев отплыл к северу и быстро узнал, что его ожидает. Прямо на его пути группировался весь британский флот проливов: двадцать семь кораблей, в том числе десять трехпалубных, к которым присоединился Нельсон еще с двенадцатью кораблями. Вильнев каждую минуту опасался увидеть грозный крест Святого Георгия. Изменив курс, Вильнев нашел убежище в порту Ферроль; его депеша информировала императора, что он сможет прибыть в Булонь 14 августа. Большинство таких депеш перехватывалось, прежде чем следовать далее британской агентурной сетью во Франции. Император, притворяясь, что все еще верит в успех, заявлял в своих депешах, что враг в смятении, что в Ла-Манше у него всего три корабля, пригодные к действию. Но его проницательность должна была подсказать ему, что британские агенты преуспели достаточно и что, если Вильнев снова выйдет в море, ему придется отступать еще дальше, дабы избежать встречи с Нельсоном. Грандиозный план вторжения был разрушен. Но это явилось препятствием только для морских операций императора. Он не стал праздно ожидать событий в Булони, размышляя о происшедшем. За его спиной щелкали семафоры, сообщая о новой вспышке военных действий, готовящейся в Европе. Для Алана и его коллег в Париже эти свежие новости десять дней спустя явились такой же неожиданностью, как и для Уильяма Питта, склонившегося над картами в Уайтхолле. До сих пор австрийский император и русский царь, трепеща перед императором Франции, опасались выступать против него. Однако они внезапно изменили свое мнение. Австрия и Россия заключили секретный договор, обязывающий их нанести удар по Франции. К несчастью, эти новости не могли остаться неизвестными Бонн. Узнав о них, он никак не мог начать вторжение в Британию, как бы ему этого ни хотелось. Очевидно, император вознамерился бы перехитрить австрийских и русских командиров, развернув свою мощную армию и зайдя в тыл австрийцам, ударить по Вене, а затем, вторгнувшись между двумя армиями, разгромить второго врага. Вероятно, император решил действовать именно таким образом. Но оставалась слабая возможность, что он все же не оставил мыслей о вторжении в Англию, и этой возможностью не следовало пренебрегать. Стоя перед буфетом с золотой посудой и слыша затихающее за долиной эхо удара грома, Алан мысленно обратился к портрету с необычной для него горячностью: «О отец своего народа, вот что привело меня сюда! Мне нужно проникнуть в Булонский лагерь, узнать твои подлинные планы, убедиться, что все то, в чем я почти уверен, правда, и завтра отправить новости из лагеря в Лондон, хотя говорят, что это сделать невозможно!» Внезапно Алан с удивлением почувствовал, что говорит вслух. – Черт возьми! – пробормотал он. – Если бы удалось вовремя предупредить проклятых австрийских лежебок, что Бони лично выступает против них контрмаршем! Если бы я мог точно в этом удостовериться, благополучно послать сообщение и выбраться из этой переделки вместе с Мадлен, чтобы зажить новой жизнью… Но всему этому препятствовало многое. Алан знал, что идет на верную гибель, и должен был честно смотреть в лицо этому факту. Его шансы выбраться отсюда живым были столь же ничтожны, как шансы Бонн обедать на следующей неделе в Букингемском дворце[52]. Жозеф Фуше с самого начала повел против него практически беспроигрышную партию. Сейчас Алан был загнан в угол, и любой его ход будет встречен более ловким ходом коварного министра полиции. В Париже, намеренно дав себя арестовать по весьма веской причине, Алан знал, что сможет взглянуть в лицо смерти, что смелость не покинет его под огнем. Но это было до того, как он узнал правду о Мадлен… Он все еще верил, что может спасти ее. Неужели ему предстоит потерять ее теперь, когда стало ясно, что все его давние подозрения и ревность – чепуха и самообман? Снова загрохотал гром, отзываясь эхом в трубах «Парка статуй» и заставив дрожать золотую и стеклянную посуду на обеденном столе. Услышав сзади звук падения тяжелого предмета, Алан повернулся. Обмякшая фигура капитана Ги Мерсье, проявившего себя его другом в трудную минуту, соскользнула с кресла и распростерлась на красном ковре около стола. Алан невольно бросил взгляд на массивные двойные двери столовой. Мадлен, словно вызванная его мыслями, только что закрыла за собой одну из этих дверей. С усилием сбросив охватывающее его отчаяние, Алан молча уставился на нее. – Что с тобой? – спросила она по-английски. – Я думал, Мадлен, что это чертовски забавно. – Что забавно? О чем ты думал? – О карте Европы, – ответил он, – и всех королевствах на ней. Подсчитывал количество людей, оружия и крови, которая прольется ради ничего. Но главным образом я думал о том, что люблю тебя. – Тогда не переставай об этом думать! – сказала Мадлен. – Никогда-никогда! – И она бросилась к нему. То, что они говорили и делали в течение нескольких минут страстной нежности, не имело никакого отношения к солдатам, оружию и карте Европы. Они обращались друг к другу по-английски, вероятно неосторожно, но говорили они мало, а за это время небеса разверзлись, и вокруг дома зашумел ливень. Хотя их слова едва ли представили бы интерес для того, кто был изображен на портрете над буфетом, они были очень важны для них самих. Лишь некоторое время спустя Алан, вспомнив об убегающих минутах и о своей предстоящей миссии в Булонском лесу, начал бормотать об этом Мадлен, которая в свою очередь стала бессвязно говорить что-то об Иде. – Послушай, дорогая! – сказал Алан. – Здесь что-то… – Он снова пытался подумать, но безуспешно. – Я не могу понять, что здесь происходит и почему Мерсье выпил собственный лауданум… – Я могу тебе это объяснить, – ответила Мадлен. Не без гордости она поведала свою историю. Алан был потрясен: – Значит, оба наших стража крепко спят?! – Вот именно! Но ты еще не все знаешь. – Что же, в конце концов, произошло с Идой? – Она уронила ключ на пол, – ответила покрасневшая от волнения Мадлен, – и попыталась найти его, но не смогла разглядеть медный ключ на сине-золотом ковре. Наконец Ида попробовала дернуть шнур звонка в алькове, но свалилась рядом с кроватью. – И что случилось потом? – Мне удалось поднять ее и положить на кровать, как будто просто спящую. Потом я заперла дверь снаружи вот этим ключом! – Мадлен протянула вперед ладонь, на которой лежал ключ. – Перед тем как лишиться сознания, – продолжала она, – Ида сказала… – Что именно? Помедлив, Мадлен заговорила быстро и взволнованно: – Она сказала мне: «Вы проклятая предательница и шпионка! Я расскажу о вас самому императору!» Я никогда не думала об этом, Алан, но она права, хотя это меня не заботит ни в малейшей степени… Алан! – Что? – Я хотела попросить тебя кое о чем еще в Зеркальной комнате, но не смогла… Зато могу теперь! Если бы ты позволил мне помочь тебе в твоей задаче… – Ни за что! – Почему, дорогой? Почему я не могу помочь тебе? – Потому что ты сама не знаешь, какая это грязная игра, и я не хочу, чтобы ты была в ней замешана! – Но я и так замешана в ней, хочешь ты этого или нет! Почему ты хоть иногда не можешь дать мне почувствовать себя частью тебя и твоей жизни? Раньше я сама об этом никогда не думала… За окнами шумел ливень, сквозняк, проникавший сквозь красные оконные занавесы столовой, колебал пламя свечей над разбросанными остатками обеда. Несколько секунд Алан был не в состоянии ответить. Никогда еще он так не гордился своей женой и не испытывал такого счастья, как сейчас, когда в течение ближайших суток он мог расстаться с ней навсегда. – Мадлен, – начал Алан, – если ты действительно имеешь в виду то, что ты сказала… – Ты сам знаешь, что это так! – Тогда храни как следует этот ключ. – Его голос стал резким и напряженным. – Не теряй головы и не задавай вопросов, а запоминай все, что я скажу тебе. Мы не знаем, какую дозу лауданума приняла Ида. Но если она заставит ее проспать до завтрашнего утра, то к этому времени моя миссия может быть выполнена. – Твоя миссия? – Да! Все, что я намерен сделать, было заранее спланировано моим руководством в Лондоне. Каждый вечер – не спрашивай меня как или зачем – к берегу будет причаливать лодка из Англии через час после захода солнца, неподалеку от деревушки Коидетт, в песчаных дюнах, как раз около трактира «Спящая кошка». Ты сможешь легко добраться туда пешком. Мадлен попыталась заговорить, но Алан прервал ее: – Повторяй за мной, дорогая! Деревушка Кондетт! Трактир «Спящая кошка»! Через час после захода солнца! Мадлен повторила, не сводя глаз с лица мужа. – Отлично! Трактир содержат контрабандисты, – продолжал Алан, – которых война интересует лишь с точки зрения собственных прибылей. В случае удачи мы с тобой завтра вечером можем отплыть на этой лодке. Но если что-нибудь случится и я не смогу быть там… – Алан прервал фразу, увидев страх в глазах Мадлен. – Я просто имел в виду, – поправился он, – что, возможно, буду вынужден задержаться. В этом случае лодка приедет за мной следующим вечером. Но что бы ни произошло, ты должна обещать мне находиться в лодке, когда она отплывет завтра… Не спорь, Мадлен! Обещаешь? – Я… – Ты намерена помогать мне или мешать? Если хочешь помочь, то вот тебе удобная возможность! Так ты обещаешь или нет? – Я… Хорошо, обещаю! – Вот и отлично! У меня нет времени для дальнейших объяснений, так как я в течение этой ночи должен ненадолго покинуть «Парк статуй». – Знаю! – воскликнула Мадлен. – Но именно этого ты не должен делать! Тебе нельзя оставлять дом, иначе ты попадешь в беду! Я знаю, ты хочешь узнать планы вторжения… – Будь я проклят! Ты можешь замолчать и слушать меня? Видя, что Алан смертельно побледнел, Мадлен отшатнулась от него. – Один шанс из тысячи, что вторжение в Англию вообще произойдет! Ш-ш! Спокойней! Я должен доказать это самому себе, и это все, что хочет знать Уайтхолл. Помнишь, мы видели вереницу огней, движущихся по дороге через Булоиский лес. В каком направлении они двигались – к северу или к югу? – К югу, конечно! Ну и что? – А то, что они удалялись от лагеря. Бонн без своих обычных военных маршей тайно удаляет из лагеря значительную часть войск и снаряжения. Мерсье понял это и был так изумлен, что попытался навести меня на ложный след предположением, что это входит в операцию вторжения в Англию. Конечно, это не так. Огни двигались слишком быстро для пехоты, но слишком медленно для кавалерии. Что же они означали? – Дорогой, я не могу решать военные проблемы! Скажи мне сам, что они означали. – Пушки, – ответил Алан. – Только артиллерия нуждается в огнях на всем протяжении колонны, любая неприятность в которой может заблокировать дорогу. Алан смотрел на сабельные ножны, которые держал в руке, как будто никогда раньше их не видел. Закусив нижнюю губу, он подошел к столу и снова вернулся на прежнее место. – Если Бонн убирает из лагеря артиллерию задолго до основной группы войск – черт возьми, он ведь не мог успеть даже завершить план кампании, потому и диктовал сегодня весь день на балконе замка! – значит, передвижение пушек не ложный маневр, а подготовка атаки! – А все остальное? – Остальное, – сказал Алан, – призвано убедить мир, что Бони все еще намерен вторгнуться в Англию. Клянусь богом, когда я всю дорогу из Парижа слышал, как седло Мерсье грохочет на крыше кареты, я и не думал, что это мне так поможет! – Седло Мерсье? – Да! Император приказал офицерам держать наготове лошадей в конюшнях, на случай если они ему понадобятся. Колонна войск, из чего бы она ни состояла, уже давно прошла. Но один взгляд на дорогу, изрезанную колеями от тяжелых и легких орудий, докажет мне, что я прав! Он умолк, увидев выражение лица Мадлен. – И эту информацию, – спросила она, – ты должен спешно отправить в Лондон? – Да! – Алан, не лги мне! – Честное слово, следы пушек докажут… – Я имею в виду не пушки, а лодку, которая должна прибыть сюда завтра вечером. Ты говоришь, что можешь «задержаться» и не поспеть к отплытию этой лодки. Но если эта информация так важна, не должен ли ты успеть на лодку любой ценой, чтобы сообщить новости? – Я могу сообщить эти новости тебе, а ты… – Допустим. Но ты имел в виду не это, говоря мне о лодке. Алан, скажи мне правду! И Алану пришлось подчиниться. – Должен предупредить тебя, дорогая, что лодка может вовсе не добраться сюда. В Уайтхолле на этот счет выражали сомнение, говоря, что вся береговая линия патрулируется канонерками Бони. Поэтому нам нужно придумать средство отправить сообщение, даже если я вообще не смогу покинуть Францию… Он снова умолк, сожалея, что сболтнул слишком многое, о чем ему сказали глаза жены. – Следовательно, ты намерен отправить сообщение из лагеря! – заявила Мадлен с пугающим спокойствием. – Сделать то, что, по словам капитана Мерсье, невозможно сделать! Каким же образом? – Дорогая, сейчас нет времени… – Ты знаешь, что я спрашиваю не из любопытства, а потому, что смогу смотреть в лицо чему угодно, если буду знать, как сильно ты рискуешь. Скажи мне, Алан! – Ну, как хочешь! Это не так сложно, – ответил он, чувствуя, как внутри нарастает ощущение страха, – но я должен не потерять голову в критический момент, иначе подведу всех, кто па меня полагается. Видишь ли, способ заключается в том… Никто из них не слышал, как со стороны дальнего конца стола открылись и вновь закрылись двойные двери столовой. Но через несколько секунд Алан заметил краем глаза, что любознательный лакей Виктор стоит и смотрит на них. В своей зелено-золотой ливрее он выглядел весьма внушительно, если не считать хитрого взгляда темных глаз по обеим сторонам большого носа, походившего на нос Казановы[53], и пятен белой пудры, попавшей с волос на воротник. Отвесив преувеличенно вежливый поклон, Виктор заговорил легко и бегло: – Быть может, милорд виконт чего-нибудь желает? На сей раз, словно издеваясь, он говорил по-английски. |
|
|