Джон Диксон Карр Тот же самый страх

Глава 1. «Из колыбели, что вечно качается…»

Хотя шесть часов пробило совсем недавно, леди Олдхем и ее компаньонка, мисс Крампет, уже переоделись к обеду и сидели в гостиной. Леди Олдхем читала вслух роман ужасов. Чтобы было страшнее, к камину придвинули круглый стол, покрытый зеленым сукном, и поставили на него всего лишь одну свечу.

Истории о страшном и сверхъестественном были последним криком моды. Однако в новинке под названием «Амброзио, или Монах», по слухам, речь шла не только о замках с привидениями и звенящих цепях. Те, кто успел прочесть «Амброзио», уверяли, что книга одновременно поразительная и неприличная.

Леди Олдхем откашлялась.

– «Бледные лучи луны замерцали в высоком узком окне…» – нараспев читала она, склоняясь ближе к пламени свечи.

Мисс Крампет хмыкнула.

Леди Олдхем была очень толстой и говорила хриплым басом; ее голос доносился словно из бочки. От возбуждения она тряхнула головой, и пудра, осыпавшись из-под страусовых перьев, припорошила ее обширный бюст, затянутый в желтый шелк. Мисс Крампет, тощая и костлявая особа, сидела с прямой спиной, стиснув руки.

Ни одна из них не обращала ни малейшего внимания на Дженнифер – к радости последней. Дженнифер сидела опустив голову: ее мучил страх, но книга была тут совершенно ни при чем.

– «Бледные лучи луны замерцали в высоком узком окне и высветили ее обнаженную грудь. Она лежала без чувств. Амброзио испустил крик, эхом отдавшийся в просторном зале со сводчатым потолком. И сразу же…» Ик! – Тут леди Олдхем вполне деликатно икнула.

Дженнифер проворно встала из-за стола. Леди Олдхем и мисс Крампет раздосадованно покосились на нее. Однако приличия восторжествовали.

– Вот и хорошо, милочка, вот и хорошо! – прогудела леди Олдхем, старая грешница. – Несомненно, эта литература – литература с большой буквы, но она не подходит для ушей хорошо воспитанной девицы вроде тебя.

Мисс Крампет наградила Дженнифер одобрительным, хотя и несколько лукавым взглядом. Некогда мисс Крампет была помолвлена с одним морским офицером в Бате. Хотя их роман ничем не закончился и, если можно так выразиться, растворился в слезах и истериках, предполагалось, что компаньонка приобрела некий жизненный опыт, некие загадочные познания, благодаря которым она уже не могла считаться старой девой, хотя и не дотягивала до замужней дамы.

– Вот именно! – отрывисто согласилась она.

– Дело не в книге, – наивно призналась Дженнифер. – Просто мне… я должна переодеться к обеду.

– Надо же, милочка! – Леди Олдхем нахмурилась и покачала головой. – Сразу видно, что вы росли в деревне!

– Неужели, мадам?

– Милочка, леди никогда не переодеваются. – Внезапно осознав, что ее слова звучат двусмысленно – леди Олдхем была довольно чувствительна к подобным оговоркам других, – старуха напустила на себя неприступный и величественный вид. – Леди не переодеваются сами, потому что их одевают служанки. Ступайте, дорогая, потому что нам надо читать… хм! А вы должны выглядеть наилучшим образом – сегодня вас представят его королевскому высочеству.

Обе дамы так бурно закивали, что с их голов посыпались новые облака пудры. Дженнифер повернулась и побежала.

Она бежала потому, что бояться в одиночестве легче, чем на глазах у посторонних. Кроме того, просторная мрачная скудно освещенная гостиная с темно-зелеными шторами наводила на нее такой ужас, что ей уже не нужны были никакие «страшные» романы.

Выбежав в вестибюль, Дженнифер вздохнула с облегчением. Здесь, по крайней мере, горели все свечи. Черно-белый мраморный пол наводил тоску, как и стеклянные призмы канделябров, и пахло плесенью, как в гостиной. Зато в камине пылало жаркое пламя.

Озябшая Дженнифер протянула руки к огню. Подняв голову, она увидела свое отражение в зеркале над каминной полкой работы Адама.

Лицо осталось тем же самым. Красивое – все всегда расхваливали ее своеобразную красоту. Однако из-за новой прически, блестящих каштановых локонов, ниспадающих на плечи, и из-за ленты, повязанной на лоб, ей показалось, что на нее смотрит незнакомка. Разумеется, ни леди Олдхем, ни мисс Крампет, будучи светскими дамами, не сделали ей замечания по поводу отсутствия пудры и страусовых перьев.

– Это значит… – прошептала она своему отражению.

Пребывая в смятении, Дженнифер, как и многие, принялась думать о мелочах, то есть о пудре для волос и о тонкости материи, из которой было сшито ее платье.

– Сейчас, в тысяча семьсот девяносто пятом году… – прошептала она, и ее передернуло. Потом она медленно повторила: – В тысяча семьсот девяносто пятом…

Из-за локонов ее личико, довольно круглое, с высокими скулами, как будто утратило всегдашний румянец. Зрачки расширились настолько, что серые глаза под густыми ресницами казались черными. Даже полные страстные губы и круглый подбородок выглядели чужими.

– В тысяча семьсот девяносто пятом году, – прошептала Дженнифер, – мистер Питт ввел налог на пудру. Налог положил конец моде, которая и так сходила на нет. Одни только ярые виги в знак протеста продолжают пудрить волосы. – Она как будто вспоминала полузабытый урок. – Да! – воскликнула она. – Из-за войны с французами мы должны носить главным образом тонкий английский ситец или муслин. Мы должны…

«Война с французами? Что тебе известно, дурочка, о войне с французами?!»

Что бы ни говорил ее внутренний голос, он говорил правду.

Дженнифер понятия не имела, кто она такая. Даже не представляла, как ее фамилия. Со вчерашнего дня она находилась совершенно в незнакомом мире, где по вечерам зажигали свечи и ездили в каретах.

«Какие же воспоминания ты сохранила о другой жизни, возможно, о будущей жизни через сто пятьдесят лет?»

Воспоминаний осталось очень мало. Ничтожно мало. Разве что несколько последних странных проблесков. Улица… идет дождь. У нее большое горе – Фил в беде. Он в смертельной опасности – ему грозит тюрьма или даже виселица! И она тогда выкрикнула несколько слов.

Если бы только она могла разыскать Фила в этом мире! Если бы только тот молодой гость с печальным лицом, которого ей представили как лорда Гленарвона, мог оказаться Филом!

Вначале Дженнифер стало смешно. Фил, с его заразительной веселостью, которая иногда переходила в самую мрачную тоску! Фил, которого она так любит! Впрочем, скоро ей совсем расхотелось смеяться.

Дженнифер едва не разрыдалась от тоски и одиночества. Она закрыла глаза, отчаянно подавляя рыдания, которые сжали горло и душили ее. Она села, съежившись, на скамеечку у камина, молясь об одном: чтобы никто не пришел и не застал ее в таком состоянии.

Постепенно ей удалось немного успокоиться. Однако легче не стало. Она находится в особняке леди Олдхем, Олдхем-Хаус, что на Хилл-стрит рядом с Беркли-сквер. Темные дубовые панели давили на нее, словно стены темницы.

Она должна пойти наверх – там, ей сказали, ее комната. Нужно разыскать женщину, которую она называет няней; няня одновременно горничная и дуэнья. Няню зовут миссис Поппет, и она верит в привидения и чудеса. Если открыться миссис Поппет, можно будет хоть что-то разузнать о своей теперешней жизни.

Дженнифер встала, разгладила юбки белого муслинового платья и зашагала по мраморному полу. Она уже поднялась на половину первого марша, как вдруг почему-то остановилась и подняла голову. На верхней площадке лестницы стоял лорд Гленарвон и смотрел прямо на нее.

По крышам и трубам Олдхем-Хаус постукивал легкий апрельский дождик. Хотя на лестнице горело более двадцати свечей, у Дженнифер потемнело в глазах. Лорд Гленарвон поклонился и откашлялся.

– Добрый вечер, мисс Бэрд! – произнес он учтиво. Невозможно! Нелепо! И все же…

Боже милостивый, до чего он похож на Фила! Да, он выглядит старше: Филу не более тридцати трех – тридцати четырех лет. А этому человеку можно дать все сорок. Хотя от него веет той же… жизненной силой? Энергией? Или просто силой ума? Те же блестящие темно-каштановые волосы, что и у Фила, слава богу, не посыпанные пудрой, зачесаны назад и стянуты в конский хвост на затылке.

Как хорошо, хотя и небрежно, сидит на нем костюм! Дженнифер оглядела черный узкий сюртук с закрученным воротником, под которым виднелся красный жилет, выдававший в его владельце тори. Сюртук выгодно подчеркивал широкие плечи и узкие бедра. На ногах у лорда Гленарвона были высокие черные ботинки с красным верхом и белые замшевые бриджи, которые сельская знать восемнадцатого века упорно носила даже в Лондоне.

Секунд десять они оба стояли неподвижно, словно призраки, в слабом, рассеянном свете. Гленарвон снова откашлялся.

– Вчера, мадам, – начал он мягко и вежливо, – когда я имел честь быть представленным вам…

Он улыбнулся – до того похоже на Фила, что Дженнифер почти перестала сомневаться: он! Впрочем, улыбка скоро увяла.

– Прошу вас, простите мою смелость, – продолжал он. – Однако могу ли я иметь удовольствие узнать ваше имя?

– Дженни… Дженнифер. – У нее сжалось горло. – Можно ли, сэр, узнать ваше?

– Мое? – рассеянно переспросил он, но тут же пришел в себя. – Мое? О! Филип.

Он сощурил карие глаза; у внешних уголков глаз образовались морщинки – совсем как у Фила, когда он, загнанный в угол, пытался в чем-то признаться ей, хотя и безуспешно. У Дженнифер отпали последние сомнения. Этот человек либо сам Фил, либо его странное, демоническое воплощение. Скорее всего, он решит, что она сумасшедшая, но все равно она не может не спросить…

Спросить – но что?

Что именно она помнит? Как она ни старается вспомнить, в голове теснятся лишь смутные образы: он учился в Кембридже, потом воевал – на какой войне? Затем он снова учился; учился ли? Какова его профессия? Когда и где они познакомились? Когда полюбили друг друга? Искривленное время давило на нее; голова кружилась; она ясно помнила только улицу, дождь и смерть, которая гналась за ним по пятам, как, возможно, гонится и сейчас.

Однако голос, который она слышала, несомненно, принадлежал Филу!

– Я бы не смог вас забыть! – воскликнул Гленарвон, ударяя кулаком по ладони другой руки. – Мы ведь встречались раньше, мадам?

В голове у Дженнифер все смешалось от ужаса.

– Если и встречались, сэр, – отвечала она, приседая в книксене, – то вы, разумеется, должны помнить когда и где.

Лицо Гленарвона стало таким же белым, как его шейный платок. Но Дженнифер ничего не видела – опрометью кинулась вниз.

– Прошу меня простить, сэр, – запинаясь, на ходу выговорила она. – Я совсем забыла… я оставила там… в гостиной… мою рабочую шкатулку… да.

Он поклонился.

– Во всем виноват я, мадам, – отвечал он, криво улыбаясь. – Как глупо я себя вел! Пора переодеваться: жена ждет меня.

Не поднимая головы, Дженнифер ухватилась за перила.

Конечно, его жена! Восхитительная и яркая Хлорис, леди Гленарвон! Дженнифер ни за что не поверила бы, что коротенькое словечко «жена» способно так жечь и ранить: сердце ее сжалось, как сжимается и немеет рука после укуса ядовитой змеи.

Она не видела выражения лица человека, который, проснувшись вчера утром, вдруг узнал о том, что он – Филип Клаверинг, четвертый граф Гленарвон. Дженнифер было невдомек, что выглядит он старше потому, что в другой жизни перенес страшный удар. Пока он пребывает в счастливом неведении, но скоро вспомнит все.

Филип Клаверинг изумился сильнее, чем Дженнифер, так как у него сохранилось еще меньше воспоминаний, чем у нее. Неожиданно он очутился в прошлом; в ушах у него раздавался какой-то рев. И проснулся он в странном месте – в меблированных комнатах Джексона на Бонд-стрит.

– У Джексона. Но почему? – произнес он вслух и, прикусив губу, направился в будуар своей жены.

По крайней мере, внешне ему все удавалось – он с легкостью вел себя и говорил как человек восемнадцатого века. Кстати, непонятно, как ему все сходит с рук?

Его окружают странные личности; и держатся они довольно вызывающе. Их речь почти не отличается от речи людей двадцатого века. Правда, виги – либералы – стараются нарочно говорить в нос и растягивают слова: «умо-ора», «пре-мно-ого обязан» и «югурец» вместо «огурец». Консерваторы – тори – изъясняются более внятно. Труднее с фразеологией. Пышные и цветистые обороты речи легко соседствуют с откровенными непристойностями и бранными словами. Однако Филип Клаверинг с легкостью усвоил их манеру речи, как будто специально учился так говорить.

Да! Он бы бесконечно наслаждался обманом, если бы не замешательство, не боль и не любовь, которые ассоциировались с…

– Дженни! – произнес он вслух.

Стоя у двери будуара своей жены, Филип неожиданно раздумал стучать и опустил руку. Он повернулся и быстро зашагал по коридору к собственной гардеробной.

Благодаря своей сообразительности он успел многое узнать о себе, слушая разговоры со вчерашнего дня и до сегодняшнего вечера. И рассчитывал узнать еще больше. В гардеробной, где на полочке над фарфоровым умывальником стоял расписной фарфоровый кувшин, его ждал пожилой слуга.

– Хопвит! – радостно вскричал лорд Гленарвон. – Если я не ошибаюсь, сегодня мы обедаем в Карлтон-Хаус с его королевским высочеством принцем Уэльским?

– Да, милорд. – Хопвит почтительно наклонил голову.

– Чертовски нелепо, Хопвит! – продолжал Филип. – То есть… странно, зачем мы с женой остановились у леди Олд-хем, если наш собственный загородный дом совсем рядом!

Хопвит осторожно подлил в умывальник горячей воды.

– Что же здесь странного, милорд? Ведь в вашем доме идет ремонт. Будьте так любезны, ваша светлость, снимите сюртук…

– Ах да! – Филип сорвал с себя сюртук и швырнул его через всю комнату. Вслед за сюртуком полетел жилет. – Сегодняшний обед будет скромным, он пройдет в узком кругу. Его высочество позволил себе передышку от медового месяца в Бейсингстоуке; его чрезвычайно удручает заключенный недавно брак. Обед закончится не позже полуночи, если только…

– Да, милорд?

– Я хотел сказать – если только его королевскому высочеству не будет угодно надраться больше обыкновенного!

– Верно, милорд, таково общее мнение.

Филип посмотрел на Хопвита. Лицо слуги оставалось невозмутимым. В Филипа словно вселился бесенок.

– Скажите, Хопвит, правда ли, что леди Джерси подсыпала накануне первой брачной ночи в еду невесты большую дозу английской соли?

Хопвит погрустнел.

– Ходят такие слухи, милорд.

– Однако ее усилия пропали втуне. Его королевское высочество, находясь под воздействием большого количества холодного пунша, упал головой на каминную решетку, да так и заснул.

Хопвит нерешительно заявил, что произошедшее не причинило большого вреда здоровью принца, хотя могло быть и иначе. И поскольку вопрос о престолонаследии представляет государственную важность, он, Хопвит, искренне и от всей души желает счастья новобрачным – принцу и принцессе Уэльским.

Поняв, что ему прочитали отповедь, Филип разволновался. Он позволил Хопвиту умыть себя – по мнению Филипа, воды могло быть побольше; затем позволил облачить себя в вечернее платье – все черное, кроме бриллиантовых пуговиц и пряжек и белого шейного платка. Хопвит одевал его весьма осторожно.

– После обеда мы с женой отправляемся в наш загородный дом. – Филип покосился на слугу. – Какая чертовски досадная неприятность, Хопвит! Неужели придется ехать настолько далеко?

– Не слишком далеко, милорд.

– Что?

– Ваш дом находится лишь немногим далее деревни Челси. Полагаю, ее светлость не очень устанет от путешествия…

– Да. Полагаю, не устанет. И все же…

Филип подошел к главному. Надо поподробнее расспросить Хопвита о людях, с которыми он познакомился накануне. Один из них, когда бы речь ни заходила о женщинах, доверительно склонялся к нему и с ужасно плотоядным видом заявлял: «Ей-богу, Гленарвон! Ну и хорошенькую же кобылку я подцепил вчера у Олмека! Да, черт меня подери!»

Однако подражать подобной манере Филип не мог.

Хотя он и чувствовал себя полным идиотом, что-то в его натуре восставало против подобного поведения. Когда он думал о лице Дженнифер, таком странном в обрамлении блестящих светло-каштановых локонов, и ее широко раскрытых глазах…

– Хопвит, – негромко сказал он, – вчера я познакомился с одной весьма привлекательной молодой леди.

– Неужели, милорд? – В бесцветных глазах Хопвита мелькнула искорка заинтересованности.

– Да. Строго между нами, я… нахожу ее очаровательной!

– Считаю за честь доверие вашей светлости! – воскликнул Хопвит, впервые выказывая признаки жизни. – Могу я осведомиться, как зовут молодую леди?

– Кажется, мисс Бэрд. Дженнифер Бэрд.

Вся заинтересованность тут же исчезла с лица Хопвита.

– Вот как, милорд? – пробормотал он. – Завязать шейный платок потуже?

– К черту шейный платок! Кто она такая?

– По-моему, племянница леди Олдхем, милорд. Провинциальная родственница, – Хопвит намеренно подчеркнул слово «провинциальная», – которая радуется возможности побывать в городе и другим перспективам. А теперь, милорд, к вопросу о пудре для волос…

– Кто она, черт вас подери? Что вам о ней известно?

– Боюсь, эта молодая леди не стоит внимания вашей светлости. Что же касается пудры, милорд, мне известно, что у партии тори она больше не в почете. Тем не менее следует выказать почтение его королевскому высочеству. Его королевское высочество, разумеется, не может слишком открыто привечать вигов. И все же надежные источники сообщили, милорд, что он щедро посыпает свой парик коричневой пудрой Маршалла. Коричневая пудра Маршалла…

Филип не выдержал.

Он выругался и проклял коричневую пудру Маршалла, и лишь в последний миг удержался от того, чтобы не сравнить ее с порошком от насекомых, в котором его королевское высочество, несомненно, нуждается. Он ринулся к двери, однако остановился на пороге, привлеченный кротким взглядом невозмутимого Хопвита.

– Милорд, если позволите…

– Да, Хопвит? Я… прошу прощения за плохие манеры. В чем дело?

Хопвит упорно разглядывал узор на турецком ковре.

– Ваша светлость, вы очень переменились, – заявил он.

– Переменился? Как?

– Но я не думаю, – продолжал Хопвит, по-прежнему не отрывая взгляда от ковра, – что истинные друзья вашей светлости будут этим недовольны. Лично я доволен.

Филип некоторое время молча смотрел на слугу, а затем выбежал вон.

Наверное, он совершил грубый промах, и все же… Дженнифер Бэрд! Она так близко и одновременно так далеко от него!

Он поспешил вниз, в будуар жены.

Над головой, словно огромный веер или вентилятор, шуршал апрельский дождик. Хотя коридор был устлан ковром, в коротких бриджах все же было холодно. И снова он собрался постучать, но замер на пороге в нерешительности.

Большинство мужчин почитали бы за счастье быть женатыми, хотя бы в мечтах, на такой женщине, как Хлорис. В свои двадцать пять лет она находилась в расцвете красоты. Ее красота была яркой, а сама она выглядела очень зрелой. Светло-карие глаза под тонкими подведенными дугами бровей на лбу, сверкающем белизной, мило косили и сулили блаженство – хотя Филип подозревал, что его жена не склонна выполнять обещания. Даже ее прическа словно завлекала в ловушку: невозможно было оторвать глаз от ее длинных и густых рыжевато-золотистых волос, густо посыпанных пудрой. Хлорис лукаво постреливала глазками из-за веера, которым постоянно томно и кокетливо обмахивалась.

Хотя Филип впервые увидел свою жену двадцать четыре часа назад, он испытывал к ней искреннюю неприязнь.

Почему? Почему?

Возможно, его раздражал ее манерный певучий голос – Хлорис как будто подражала актрисе Милламант в какой-то пьесе. Возможно – в конце концов, мы любим тех, кто любит нас, – дело было в ее презрении к нему, которое она даже не скрывала при посторонних. Она слегка выпячивала нижнюю губу, бросала на него беглый взгляд, только и всего. Филип считал ее притворщицей, однако в глубине души испытывал к ней странное чувство близости и родства. Как будто в какой-то другой жизни Хлорис и в самом деле была его женой.

При последней мысли он похолодел. Он болтается между двумя мирами! Но в любом месте, в любом столетии над ним тяготеет судьба, рок, предопределение… Он пришел к жене, чтобы кое-что выяснить, и он все узнает, будь он проклят! Филип резко постучал в дверь.

– Ваш супруг, дорогая, – сказал он.

– Ах! Входите, пожалуйста, – отозвался из-за двери приторный, протяжный, манерный голос.

И он вошел, готовый к судьбоносному разговору.