"Словенка" - читать интересную книгу автора (Романовская Ольга)

2

Сказывают люди, что есть в краях, где живут карелы, земля, где не растут ёлочки-шатры, а сосны-великаны стоят на гладких камнях и смотрятся в голубые воды. Говорят, что и дома там строят по-другому и ладьи на воду спускают краше новогородских. Из печища в тех местах никто не бывал, поэтому сказы те баснями считали. А Стоян слушал те басни внимательно, запоминал всё, до словечка. По тем рассказам построил он свою лодочку и вырезал на носу конскую голову.

Они долго плутали по лесу, пока не вышли на небольшую поляну, посерёдке которой росла высокая ель. Макушкой своей она упиралась в небо, а ветками укрывала в непогоду и зверя, и человека.

Стоян осторожно раздвинул ветки-лапы и показал сестре нос небольшой лодки. Гореслава осторожно потрогала тёплую от горячего солнышка корму и подивилась затейливой резной конской голове. Брат гордился тем, что сестре по нраву пришлась его самодельная лодочка, и вытащил её на траву, чтобы та смогла получше её рассмотреть.

— Ты сам её сделал? — спросила Гореслава.

— Сам, — ответил Стоян, но вдруг замялся и сказал тише: — Мне Радий помогал. Он сказал, что ладья моя на княжескую похожа.

Девушка усмехнулась: куда этой лодочке, где двое с трудом поместятся, до княжеской, что ходит по великому Нево под белым парусом. Любит Стрибог эту ладью, лелеет её на волнах. А потом Гореслава призадумалась. К чему Радию, смелому охотнику, что неделями может бродить вместе со своим верным Лайко по лесу, помогать несмышлёному мальчишке в его забавах?

Нетерпеливый Стоян потянул сестру за рукав.

— Чего дивишься, не всё видела.

Она покорно нагнулась и шагнула за братом под мохнатые лапы. Поначалу Гореслава не могла ничего разглядеть: глаза долго не привыкали к полумраку, но после она ясно разглядела берестяной тул и налуч. На бревне, заменявшем лавку, стояла миска, а в ней — ложка. Когда Стоян сумел принести это в лес, чтобы Добромира не узнала?

— Нравится избушка? — брат ожидал новой похвалы.

— Для чего она тебе, глуздень?

— Никакой я не глуздень. А настоящему охотнику без лесного прибежища нельзя. Мне Радий место указал.

— Как бы охотнику не пришлось три дня на лавке не сидеть. Пойдём, пока мать Любима потчует.

Осмотрев ещё раз полянку, Гореслава увидела траву-целительницу, что давно искала. Подошла к ней, поклонилась в пояс и сказала: "Прости меня, трава-матушка, за то, что от земли-кормилицы отнимаю. Не для себя стараюсь, а для добрых людей". Опустилась девушка на колени и осторожно сорвала тонкие былинки.

— На что тебе? — спросил Стоян.

— Солнышко высушит, силой целебной наполнит. А в зимушку холодную лечить буду Желану, что в просинец во двор в одной рубашонке выбежит. Да и тебя, непоседу, от рук сломанных.

Возвращаться лесом решили, чтобы быстрей домой попасть.

На лесной просеке повстречался им Радий с рыжим Лайко. Охотник неспешно шёл к печищу; за спиной у него висел заяц и несколько уток. Вот кого бы Вышеслав взял себе в кмети, да парень не шёл. На что ему пояс воинский, если все девчонки рады — радёшеньки подсесть к нему на посиделках. Даже Любава иногда отходила от подружек и подходила к нему послушать о соседних печищах. Из всего селения только Радий вместе с князем плыл по реке до Нева, видел настоящие корабли и печища большие, что городами звали.

— Здравствуй, славница, — он первым заговорил. — Куда путь-дорогу держишь?

— Куда же девке идти, коли не к своему двору.

— С пустыми руками ли?

— Кабы был ещё один кузовок, не с пустыми бы пришла.

— Лукавишь, девица, за травами в лес ходила.

Гореслава вспыхнула и спрятала за спину пахучий пучок.

— В кузню ходила, а на обратном пути и собрала.

— Здорова ли Мудрёна Братиловна?

— Как не быть ей здоровой.

— А сестрицы как?

— Живы-здоровы.

— Про отца с матушкой не спрашиваю, ибо нет той силы, что извела бы Наума Добрынича и Добромиру Ждановну.

— А про меня отчего не спросишь, — Стоян вышел вперёд, сжимая в руке деревце — лук. — Или я место пустое для тебя?

— Такого молодца-сокола издалече видно, почто в пустую расспрашивать. А деревце ты не правильно режешь. Дай-ка сюда, покажу.

Мальчишка протянул ему лук. Радий повертел его в руках, достал нож и подправил немного, после протянул Стояну: владей, охотник. Мальчуган с трепетом взял игрушечное оружие и прижал к себе.

— Домой теперь идёте? — спросил охотник.

— Солнышко к земле, а мы к родному двору.

— С вами пойду. Мне батюшке вашему пару слов нужно молвить.

Лес возле двора Наума близко подходил к печищу, поэтому все соседские девчонки быстро разглядели на опушке всех троих. Видела их и Любава и губу закусила. Ни одну зиму она вечерами зимними к Радию ближе подсаживалась, разговор заводила, а добрый молодец словно и не замечал её. А как увидит Гореславу, так сразу разговор заведёт. Привечал он девку, только ей в лесу места заветные показывал. Да и Лайко только Гореславе гладить себя позволял; позови его она — прибежит. Добромира ещё с берёзозола нашёптывала дочке покойной Доброгневы, чтоб поласковей была с охотником, а девка не слушала, мало чем его от других отличала.

Но Любава, что на Радия загляделась, вспомнила про воду, что несла Ладе для славного пирога, посмотрела ещё раз с завистью на младшую сестрицу, приоткрыла плечом дверь и понесла свою ношу к растопленной печи.

Радий задержался у ворот, чтобы добычу свою лесную препоручить заботам Лайко, а Гореслава сразу к клети пошла, где травы свои хранила. Стоян за ней не увязался, снова со двора сбежал. Чего ему, мальчишке, вместе с девками неразлучными дома сидеть? Нет, что ли, птиц непуганых али друзей-товарищей?

Вышла из избы Лада, за нею — малые Наумовы дочки гурьбой, впереди всех Желана. Заприметила хозяйка гостя, отведать хлеба-соли пригласила. Не обидел отказом Радий, только спросил, дома ли Наум Добрынич.

— Давно улетел из дома наш ясный сокол, с полуденного часу у Первяка Буяновича силки мастерит для зверей лесных.

После, когда гость в избу вошёл, подошла Лада к Гореславе, вывела из клети на дневной свет.

— Долго полесовничала ты, матушка твоя уж много раз к воротам выходила, тебя поджидала. Ступай в избу, накрой стол для дорогого гостя.

Ничего девушка не ответила, не стала перечить старшим.

Славная каша, только что из печи, дымилась на столе. Ярослава сидела на лавке и месила тесто. Смотрела она на сестру и улыбалась. Вот вернётся Добромира от соседки, оттаскает девку нерадивую за длинною косу.

Но не сделала этого мудрая хозяйка: не гоже перед гостем срамиться, лишь приказала: "Принеси из клети молока, будет, чем гостя попотчевать". В обычные дни все свои припасы Наумовы домочадцы хранили в дальнем углу клети, но липень выдался жаркий; молоко быстро скисало, вот Добромира и придумала хранить его да сыр в ямке небольшой, в том же углу клети вырытой.

Гореслава быстро воротилась, поставила на стол кувшин молока — пей гость дорогой.

Отведав угощения, поднялся на ноги Радий, низко хозяйке поклонился. "Спасибо за хлеб-соль, да дома матушка ждёт, пора мне", — сказал.

Проводила Добромира гостя до ворот, долго ещё ему вслед смотрела, потом в избу вернулась.

Любава квашню у Ярославы отобрала, в сени прогнала: нерадивая девка больше в окно смотрела, чем тесто месила. Да и она недолго просидела: Лада дала грязную рубаху Стояна, велела выстирать да зашить.

Забилась Гореслава в свой кут, отыскала заброшенное вчерашнее рукоделие, принялась вышивать. Да нитка в иголку не шла. Подошла Добромира, взяла за ухо, вывела к печи.

— Разве для того избу рубили, просили у матери-Рожаницы урожая доброго, чтобы ты, девка неразумная, род свой позорила? Теперь никакой гость за порог не ступит; всем Радий расскажет, какие хозяйки Наумовы дочки. Если тебе себя, дурёха, не жаль, пожалела бы сестёр старших. Не идти Любаве за Власа, коли сестра её работать не научилась, ручки белые свои бережёт. А не хочешь жить, как все живут, ступай в лес, забудь отца и мать и живи, словно зверь дикий.

— Коли хочешь, матушка, из рода исторгнусь, чтобы не было вам беды, — горько заплакала Гореслава.

— Ступай лучше, нерадивая, в поле. Посмотри, не ушли ли коровы в лес. Соберешь птице корма озёрного да пригони скотину домой. Ввечеру же сестёр молодших накормишь.

Когда Наумовна через сени проходила, поймала её за рукав Любава. "В поле идти — мимо Уваровой избы проходить. Скажи ему, как стемнеет, у священной сосны буду его ждать", — прошептала.

Вот, подрастёт Желана, будет так же сестрицы старшей просьбы исполнять, коли до того не сосватает кто девку-полесовницу.

… Осторожно домой возвращалась Любава; голову ещё кружили слова Увара. Представляла девка, как по весне приведёт он ей своего белого коня, сам по полям его поведёт, приговаривая: "Куда ногой, там жито копной, а куда глянет, там колос зацветает"…

Коровы в хлеву замычали: человека почуяли.

Любава прибавила шагу: Дворовый может за ногу схватить или за косу дёрнуть девку припозднившуюся. Возле клети показалось ей: сидит кто-то, маленький, борода до пят. Сидит да насвистывает. Заметил её, посмотрел и исчез. Чур меня, чур!

Любава подошла поближе, осмотрелась: нет Дворового.

Из клети доносилось сладкое посапывание. Девушка осторожно заглянула туда: в одном куту спал Стоян, прижав к щеке игрушечный лук, в другом, где Гореслава травы свои хранила, — Желана с младшими сестрицами. Знать, старшие сёстры в сенях на ночлег устроились. Любава дверь притворила и обернулась на шорох.

С сеновала соскользнула тёмная фигура, потянулась, пошла к старшей Наумовне.

— Гореслава, ты ли, — удивилась Любава. — Дворового поджидаешь?

— Нет, сестрица, Серый выл протяжно. Я вышла, смотрю: у него лапа в крови. С собаками соседскими, видно, подрался.

— Зваться ему Хромым. Хороший пёс был, батюшка каждую осень с собой в лес брал. Да ты-то что в дом не идёшь?

— В сенях спать — петухов не слышать.

— Для кого рано-ранёшенько вставать решила?

— Обещала я. Не спрашиваю же, к кому вечерами ходишь, и ты не спрашивай.

— Смотри, раньше старших сестёр вокруг ракит не обойди.

— Все говорят, что род опозорить хочу, да не способна я на это. Сперва ты в другой род уйдёшь, потом Ярослава… А мне и уходить-то некуда.

— Сама сказывала, с парнем поутру идёшь.

— Про то не говорила. Самой себе обещала, что к озеру пойду, зарю на нём встречу.

Гореслава снова на сеновал пошла; Любава же постояла немного, подумала: спит ли мать, а потом решилась и проскользнула во влазню.