"Иисус говорит: peace!" - читать интересную книгу автора (Олин Алексей)10.Мопс по фамилии Ласкер положил голову на мою ногу в тапке и стал пускать слюни. Стряхивать его – занятие бесполезное. Пес так же хитер и настойчив, как его человеческий тезка. Доктор философии и математики, немецкий еврей Эммануил Ласкер – второй чемпион мира и признанный шахматный индивидуалист – умер вовремя, в 1941 году. Мастер эндшпиля благоразумно почил в Нью-Йорке. Игра на деньги в немецких кафешках по молодости научила его гибкости ума. Он был мудр, как змей, и прогибал соперников тем, что делал вид, будто сам под них прогибается. Эти сведения я почерпнул из тоненькой книжки для юных шахматистов. Еще скачал особую программку и втихаря ежевечерне сражался с компьютером, минимум трижды. Мне хотелось во что бы то ни стало выиграть у мистера Штыка. Экзерсисы успехом не увенчивались, но надежды я не терял. – Ваш ход, молодой человек. Эдуард Семенович ненавязчиво влиял на меня, вносил корректировки в систему мышления. А еще я драил за него душевую кабину, плиту и сортир. Старик любезно одолжил мне обещанный ершик. Без издевательской ухмылки. Я даже не мог обидеться. Мистер Штык (почему-то мне нравилось так его называть) обладал уникальным качеством: умел чрезвычайно обаятельно вы-ставить тебя дураком. Меня удивляло, как он не нажил состояние. Или деньги как таковые его не интересовали? Несмотря на проигрыши, я с удовольствием беседовал со стариком в перерывах между партиями. Конечно, разговоры наши имели отвлеченно-философский характер, так как постоянно напрягать мозг – вредно для здоровья. Я походил, ориентируясь на защиту Алехина, который был кошатником, алголиком и непревзойденным мастером. Кажется, я изобретаю велосипеды. – Вполне корректный дебют, – отозвался с едва заметной улыбкой Штык. Он обращался на “вы”, и я, само собой, отвечал тем же. В этом выканье не крылось какого-то чванства, высокомерия. Исключительно уважение к собеседнику. Старшие редко разговаривают с младшими в подобном тоне. Как равный с равным. Наверное, им мешают приобретенные знания и опыт. Неглубокие знания и неглубокий опыт. А мистер Штык – разговаривал. И это было приятно. Партия продолжалась. Одна бесконечная партия. – Сколько, по-вашему, живет человеческая личность? – спросил он однажды. – Столько же, сколько и человек, – отвечал я. – А по-моему, человеческая личность – вечная первоклашка. Организм постоянно обновляется: за семь лет – полностью. Вам это известно? Отлично. Поэтому я считаю, что, изменяясь физически, человек должен изменяться и духовно. Менять род деятельности, не становиться вечным второгодником, как большинство взрослых… – Но ведь остается память, – перебил я. Эдуард Семенович поморщился. Весьма ненадежная штука. От нее больше вреда, чем пользы, я думаю. Это все равно как гулять по лабиринту кривых зеркал. И зачастую лишь кажется, что это наша память. А на самом деле – это искаженный слепок мертвеца. – Моя память еще достаточно надежна, – ехидно сказал я. – Да ну? – вскинул густые брови старик. – Завидую. Не помните, в позапрошлую среду утром шел снег? Я открыл рот и закрыл его. Потом все-таки сказал: – Однако нечестно. Шел снег или не шел – это ненужный информационный мусор. День остался позади. Мозг отфильтровывает ненужное. – Ладно, – кивнул старик. – Помните себя лет эдак в шестнадцать? Нужное? Я рассмеялся. – Превосходно помню. Себя, а не погоду. И сказать я могу что угодно, ведь мы с вами не встречались, когда я был в том возрасте. – Все что угодно – пожалуйста, увольте. Лучше расскажите, как относились к тем людям, которые видят смысл в тихой семейной жизни без потрясений. Которые ездили на дачи, копались в огороде и копили на новую стиральную машину. Такие обычные люди: чуточку жадные, чуточку трусливые, не пытающиеся написать великое в какой-либо художественной области произведение или совершить революцию в науке или государственном строе, чтобы вытолкнуть мир на следующий виток? – Я их презирал. Я писал краской из баллончика: “Счастье – это не стиральная машина”. Я ненавидел проявления стадности. – Понятно, что ненавидели. Кстати, а белье вам тогда кто стирал? Я почесал кончик носа. – Мама. – Замечательно! – вскричал Эдуард Семенович и даже, помнится, хлопнул в ладоши. – Великолепно! И будьте же честным до конца: маму вы тоже презирали?! Не как быдло на огородах и трубах, это было бы слишком, но так… слегка. Да или нет? Я кивнул. А смысл отпираться? – Конгениально! – Чему радуетесь? – Вам! Скажите, как сейчас относитесь к стиральным машинам? – Дались вам они… – Позвольте старику отвести душу! – Мое отношение изменилось. Сначала я понял, что проблема, по сути, не в вещах. Проблема в отношении к ним. Железяки не виноваты. – А затем, – подбадривал меня Мистер Штык, – затем… – Пожив некоторое время в общежитии и на съемных квартирах, – со вздохом признался я, – стал думать, что она бы мне очень даже не помешала… – Вам в кайф чувствовать себя правым? – вопросами на вопрос отвечал я. – Умнейшим парнем во вселенной?! Мистер Штык покачал головой. – Вовсе нет. Это же просто болтовня. Треповая баталия. Меня изначально интересовало не замутненное годами мнение. А вы заехидничали. Мне же, выражаясь вашим языком, не в кайф, когда меня преждевременно подозревают в маразме и подкалывают без причины. Хотят заставить пенсионера драить толчок. Нехитрая комбинация… – Черт, – ругнулся я, – опять выиграли. Я действительно мало чего общего имею с собой шестнадцатилетним. И мир, виденный им, лишь косвенно принадлежит мне. Убедили. Продолжим?… …Ласкер доковылял до миски, чтобы попить воды, и приковылял обратно. На ногу в тапке. Я в сотый раз проигрывал. То ли не вник в защиту Алехина, то ли Мистер Штык придумал оригинальную версию нападения. Пришлось класть несчастного своего короля мордой вниз на доску. Мопс, услышав стук фигуры о стол, поднял башку и взглянул на меня. Глаза у него были большие и черные. Он вздохнул, притворно сочувствуя. – Ласкер, веди себя прилично, – приказал Эдуард Семенович и протянул руку для пожатия. – Вы играете все лучше и лучше. Скоро мне придется сдаться. – Шутите? Как давно вы увлечены шахматами? Я пожал ладонь старика. – Что-то около года. – Как? – вскрикнул я. – Не с пеленок? – Год назад я путался, как ходит конь… – Не верю. – Ваше право, – сказал старик. – Не желаете ли коньяку в честь этой партии? Угощаю. Поверьте, коньяк не московский… – Питерский?… Эдуард Семенович впервые предложил мне выпить с ним коньяку. – Лимон есть? – И сахар, и кофе. Будете? – А, – махнул я рукой, – давайте. Уговорили. Мистер Штык встал и прошел к шкафчику. Ласкер потрусил следом. Мистер Штык спросил, не оборачиваясь, позвякивая чем-то в шкафчике: – Как продвигается работа над сценарием? – Сам пишется, – соврал я. Оставался последний день, а я не сочинил ни строчки. Но я не умирал от голода. Наконец-то подвернулась разовая физическая работа: выносить строительные отходы с утра до вечера. Мозг при такой деятельности отключается. Трудишься на рефлексах. Эдуард Семенович извлек пузатую бутылочку, банку кофе и пыльные бокалы. Я вызвался порезать лимон. – Алкоголь в разумных количествах полезен, – пробормотал старик. Коньяк был что надо. Я выпил, и внутри стало тепло. Мистер Штык, грея бокал в ладонях, подсел к компьютеру и добавил в проигрыватель джаза. Это была не мезозойская эра. Музыка смешивалась с коньяком, и ко мне ненадолго вернулось изрядно подзабытое чувство домашнего уюта. Ласкер что-то поскуливал в унисон. Вечер почти уже превратился в ночь. Чернильное небо. Горящие фонари. Одинокие прохожие и последние троллейбусы. Разменявший четвертое столетие город. Я погружался в его историю. В его болото. А старик убрал шахматные фигуры и вытащил костюм на плечиках. Он был серого цвета и явно пошит на заказ. Старомодный и пахнущий нафталином, но по-прежнему – стильный. Как и положено добротным вещам. – Куда-то собираетесь? В такой час? Свидание? – Можно и так сказать. Я собираюсь спать. – А зачем костюм? – Я точно знаю, что умру во сне, – ответил Мистер Штык. – И я хочу, чтобы меня похоронили в этом костюме. А то выберут бог весть что… Я не спросил, откуда он знает. Я спросил: – А что за дама на плакате? Она актриса? – Она – моя жена. Спокойной ночи, молодой человек. Я залпом допил коньяк. Поставил бокал на стол. – Спокойной ночи, – я понял, что он не желает говорить на эту тему. И пошел к себе в комнату. Спать не хотелось совершенно. Руки подрагивали от сегодняшней физической работы и выпитого. Я загрузил ноутбук и открыл текстовый редактор. – Не придумывай. Пальцы забегали по клавиатуре. Булгаков говорил о своих лучших фельетонах, что они казались ему, когда писал, не смешнее зубной боли. За стеной хихикала Алиса. |
|
|