"Иисус говорит: peace!" - читать интересную книгу автора (Олин Алексей)15.– Винтажный пиджачилло! – оценила Алиса. – Стиляга! – Это не винтаж. Это секонд-хэнд. Разные вещи. – А тебе никто не говорил, что ты зануда?… Мы шли и общались в таком ключе. На подколах и подковырках. И это было нормально. Защитная реакция, думал я, попытка скрыть определенную нервозность. Причем оба понимаем, что зря скрываем, выходит только хуже, но привычка острить не по делу – сложно изживаема. Интересно, на каком этапе эволюции возникло чувство юмора? Хороший вопрос. – Интересно, на каком этапе эволюции возникло чувство юмора? Алиса покосилась на меня. – Глядя на тебя, можно подумать, что эволюции вообще не было. Я фыркнул против воли. И машинально провел указательным пальцем под носом, на всякий случай, ибо каждому известно: когда фыркаешь против воли – может выскочить неожиданная сопля! Она вовсе не желательна при первом совместном походе с симпатичной девушкой на концерт. У нее, само собой, тоже случаются подобные казусы. Нет, стоп, не думай об этом! Это уже интим. Никакого интима на первом свидании. Чего? – Слушай, а у нас с тобой что-то типа свидания? – С ума сошел? Я просто хочу сходить на Никонова, посмотреть на халяву. Мы направлялись в клуб “Mod”, что на Конюшенной. Леха Никонов будет играть с ребятами спагетти-панк. И читать стихи. Вокалист и музыкант с него нулевый, но поэт настоящий. Как Есенин или Маяковский. Проштампуют еще нас на входе. – А ты раньше на его концертах не была? – Недосуг. – И мне не до них, – сказал я. – ПТВП в Новгород прошлой весной приезжали. Выступали в клубе “Фобос”. – О-о! Ну и как? Клуб соответствовал названию?! Я усмехнулся. Алиса читала не только сценарии Тарантино. – На сто процентов. Страшный клуб. Рядом с катком. Зимой там был административный листок на двери туалета: “Вход в коньках строго запрещен!”. Алиса фыркнула и почесала нос. Я сделал вид, что не заметил этого. – На ПТВП народу тогда, весной, набилось туева хуча, и очень жарко было, потому что вентиляция сломалась. И половины концерта не прошло, как бабка-вратарь… – Кто? – Вахтерша. – А-а. Продолжай… – Бабка-вратарь вызвала ментов. – Почему? – На концерте было много несовершеннолетних. И все пьяные. И группа, кажется, удолбалась перед выступлением в говно. Вахтерше это не понравилось. Менты, само собой, к молодежи примчались быстро. Врубили свет в зале, отключили Лехе микрофон… – А он что? – Взял другой микрофон. Когда и его отключили, взял третий, который барабаны подзвучивал. Тогда вообще аппарат отключили, но Никонов послал их всех и продолжал петь и читать стихи без сопровождения. Обливался потом и читал. – И что потом было? – Потом его менты стащили со сцены и куда-то поволокли. Дальше я не знаю. – Мне многие его стихи, – сказала Алиса. – Кажутся грязными. Поэтому не ходила. – Многие его стихи и есть грязные. Как и песни. Но есть и несколько чистых. Я их тоже не сразу услышал. Зато когда услышал… да на фоне прочего… – Что изменилось? – Они настолько чистые, что за них можно всю остальную грязь простить. Мы дошли до Грибанала и повернули к Спасу, который на крови. Вечер был замечательный. Небо отодвинулось от крыш, апрель набирал силу. Ветер был сырой, но уже не такой холодный. Сновали под ногами деловитые голуби. В канале курсировали утки. – Здесь можно купаться? – Где? – В канале. – Конечно. – Что, правда? – А почему бы и нет, – пожала плечами Алиса. – Зараза к заразе не пристает. – Глядя на тебя, можно подумать, что пристает, – парировал я. – Не остри. – Сама не остри. Показался Русский музей. Как верно пел Борис Борисович: даже в Русском музее не забаррикадируешься от красоты. Я взглянул на носы своих ботинок. Они были в грязных брызгах. Перевел взгляд на обувь Алисы. Она была идеально чистой. Как им это удается? Ведь идем вместе, темп одинаковый, по одним и тем же лужам… – А ты поэзию любишь, что ли? – спросила Алиса. – Я стихи хорошие люблю. Теперь настоящие поэты почти вывелись. Потому что музыкальные тексты, пусть и такие мощные, как у БГ, Макаревича или Кормильцева из Наутилусов, – это все же не стихи. Бродский был, но умер. Стихов гениальных оставил достаточно, а подражателей – даже больше, чем твой Тарантино. Вывелись именно поэты. Пишут, пишут. Верлибрами разными друг в друга кидаются. Петушатся. А как припрет: сочиняют за штуку-другую баксов поганенькие памфлетики на заказ для политических партий… Хорошие стихи писать сложно! Не только в техническом плане. Чест-ным надо быть, абсолютно честным, чтобы это делать… Жить надо, как пишешь… Алиса поморщилась. – Ты щас говоришь, как моя тетушка говорила, когда у нее климакс начался. Я закусил губу. Стало обидно. Но Алиса права. Та же высокопарная болтовня. – Смотри, – дернула она меня за рукав. – Котяру вон под фонарем видишь?… – Ну, вижу. – Без “ну”. Тень от него клевая, да? – Похожа на тень располневшего Бэтмэна. Алиса пихнула меня в бок. – Что?! – сказал я. – Она действительно похожа на тень располневшего Бэтмэна! – Шутка, повторенная дважды, смешнее вдвойне? Положительно мне симпатична эта девушка. Мы опять повернули. А на концерте в “Фобосе” я лично не присутствовал. Я увидел рыжее здание, затянутое целиком зеленой сетью: напоминало плесневую вуаль на конопатой невесте. Еще был синий заборчик с редкими промежутками, через которые следует попадать в разные помещения неформального типа. У одного такого промежутка толпились эмоподобные подростки. Ничто не ново под луной. – Пришли, – констатировал я. – Трэш-бар. – По сравнению с ними, – сказала Алиса, кивая на толпу подростков. – Ты уже выглядишь старпером. – Да пошла ты, дура! – ласково сказал я. – Сам пошел, идиотина! – не менее ласково ответила Алиса. И мы двинулись вперед. |
|
|