"Правила возвышения" - читать интересную книгу автора (Коу Дэвид)

ГЛАВА 14

Кентигерн, Эйбитар, луна Элинеды убывает

Фотир понимал, что должен испытывать радость. В то ужасное утро, когда окровавленное тело Бриенны лежало в постели Тависа, он спрашивал себя, доживут ли они до завтра. И разумеется, он ожидал, что молодого лорда казнят немедленно. Когда Яван вернулся в гостевые покои после встречи с герцогом Кентигернским, он, казалось, тоже потерял всякую надежду спасти сына.

— Я сделал для него все, что мог, — сказал он тогда. — Но боюсь, он умрет до заката завтрашнего дня.

Герцог почти ничего не рассказал Фотиру о своем разговоре с Андреасом — сказал только, что пригрозил начать войну в случае, если Тависа казнят до беспристрастного рассмотрения дела, и что Андреас поклялся воспрепятствовать его восшествию на престол.

Фотир тоже не сумел договориться с Шериком. Страшные события положили конец дружеским отношениям, завязавшимся между ними вечером в «Серебряном медведе». Когда утром после убийства Бриенны он отправился поговорить с кентигернским советником, Шерик отказался принять его. Как бы ни хотелось Фотиру успокоить своего герцога, он не мог сказать ничего утешительного.

Однако угрозы Явана, казалось, произвели на Андреаса большее впечатление, чем ожидал Фотир или сам герцог. Со времени смерти Бриенны и заточения Тависа прошло уже пять дней, а молодой лорд был все еще жив. Он оставался в темнице, в условиях, которые Фотир мог определить лишь одним словом: ужасные. Но, по крайней мере, он был жив.

Накануне — через четыре дня после смерти, как предписывал обычай, — жители Кентигерна отдали Бриенне последнюю дань почтения. Несмотря на свою преданность дому Кергов и уверенность в невиновности Тависа, Фотир был глубоко тронут рассказами герцогских стражников о поведении городских жителей, пришедших в замковую часовню, чтобы проститься с телом. Мужчины и женщины горько рыдали и громко требовали казни убийцы. С наступлением темноты, когда тело Бриенны перенесли во внутренний двор замка и возложили на погребальный костер, тысячи людей, оставшихся в замке, внезапно запели похоронную песнь из «Гимна лунам», хотя обычай предписывал хранить молчание, пока разжигают костер. Таким образом подданные Кентигерна выразили всю глубину своей скорби. Однако сейчас, когда Фотир вспоминал об этом, направляясь вместе с Яваном и Ксавером в темницу, он понимал, что даже это свидетельство любви и преданности имеет зловещий смысл. Независимо от того, сумеют они доказать невиновность Тависа или нет, Андреас желал смерти мальчика и, похоже, все его подданные тоже.

Кирси страшился этих свиданий, хотя у него не возникало даже мысли о том, чтобы уклониться от них. Помимо мрачной атмосферы грязной, смрадной темницы советника угнетало еще и то обстоятельство, что разговоры Явана с Тависом раз от разу становились все более неловкими и мучительными. Однако герцог возвращался туда каждый день. Фотир не ожидал, что при данных обстоятельствах Яван будет навещать сына так часто, но герцог удивил его. Вероятно, советник недооценивал силу любви Явана к мальчику, а возможно, и сам герцог прежде не сознавал, что значит для него сын. Казалось, Тавис тоже удивился, когда отец явился к нему на второй день, но у него хватило ума выразить только благодарность.

Этим утром Тавис выглядел хуже, чем накануне. Яван уговорил тюремщиков удлинить цепи, приковывавшие руки мальчика к стене, но больше ничего не сумел для него сделать. Ноги узника по-прежнему сковывали кандалы, ограничивавшие свободу движений. Кормили его плохо — в основном черствым хлебом и тухлым мясом, — а воды давали так мало, что губы у Тависа запеклись и потрескались. Он был ужасно грязен, его волосы свалялись от пота. За последнюю ночь ссадины от кандалов на запястьях и лодыжках узника потемнели и воспалились еще сильнее, на руках и ногах появились новые укусы тюремных вшей. Но что самое страшное, Фотир увидел в глазах Тависа отчаяние и безнадежность. Мальчик вздрагивал от каждого звука и непрерывно дрожал, хотя в темнице было не особенно холодно. Казалось, тюремный смрад, зловещий полумрак и гнетущая тяжесть каменных сводов сломили дух молодого лорда. Андреас еще только собирался повесить несчастного, но тюрьма уже медленно убивала его.

Тавис не сразу понял, кто пришел, но даже потом, казалось, не поверил своим глазам.

— Отец? — слабым голосом спросил он и поднялся на ноги, зазвенев цепями.

Яван посмотрел на сына с выражением муки на лице.

— Да, это я. Со мной Фотир и Ксавер.

— Доброе утро, милорд, — сказал Фотир, стараясь говорить бодрым голосом.

Ксавер не сумел произнести ни слова. Он просто смотрел на друга с таким видом, словно хотел заплакать или, возможно, убить кого-нибудь.

— Какой сегодня день?

— Первый день убывания луны. Вчера была Ночь Двух Лун.

— Какого месяца? — Тавис болезненно скривился. — Извините, но я не помню.

— Месяца Элинеды.

Ночь сева, подумал Фотир. У него совсем из головы вылетело. Прошлой ночью крестьяне по всей стране бросали в землю последние зерна при свете Паньи и Илиаса. Большинство полей засеивалось раньше, с наступлением теплого, обильного дождями сезона, но часть семян оставлялась до Ночи Двух Лун месяца Элинеды. Согласно легенде, именно тогда требовалось посеять зерно, чтобы получить хороший урожай. Согласно той же легенде, весь урожай погибал, если последние посевы не давали всходов до Черной Ночи. Будь они сейчас в Керге, всю прошлую ночь герцог объезжал бы окрестные селения, принимая участие в ритуальном севе вместе со своими подданными. Но они находились здесь, и милые сердцу кергские фермы казались бесконечно далекими.

— Когда меня казнят? — спросил Тавис.

Фотир содрогнулся, услышав столь прямой вопрос.

— Тебя не казнят, — сказал Ксавер. — Мы уже говорили: мы не допустим этого.

Молодой лорд закрыл глаза и печально улыбнулся.

— Вы не в силах предотвратить казнь, Ксавер. Вы же до сих пор не нашли никаких доказательств моей невиновности, правда?

Несколько мгновений никто не отвечал.

— Да, — наконец сказал герцог. — Нас до сих пор не допустили в комнату. Но один из стражников велел нам подойти туда сегодня. Возможно, Андреас смягчился.

— Вы уже сообщили матери?

У Явана дернулись губы.

— Я отправил к ней посыльного в первый же день. Но до сих пор не получил ответа.

— Вам следует поехать к ней, отец. Сейчас для нее вы можете сделать больше, чем для меня.

— Твоя мать сильная женщина. Она выдержит удар. Но она никогда не простит меня, если я брошу тебя, не сделав все возможное для твоего спасения.

Тавис кивнул, признавая правоту отца.

— Милорд, вы вспомнили еще что-нибудь о ночи, которую провели с леди Бриенной? — спросил Фотир. — Нужно ли нам искать в комнате что-нибудь конкретное?

Тавис помотал головой, как делал всякий раз, когда советник задавал этот вопрос.

— Я был пьян и почти ничего не помню. Помню только, что мы были вместе. Помню, что целовал Бриенну и что запер дверь по ее настоянию. Через несколько минут она заснула, в скором времени и я тоже. Мы слишком много выпили. — Он снова потряс головой. — Когда я очнулся, стражники ломились в дверь и рядом лежало мертвое тело Бриенны. — Молодой лорд тяжело сглотнул, словно стараясь подавить приступ тошноты. — К сожалению, больше я ничего не могу рассказать вам.

— Ничего страшного, — сказал Фотир. — Возможно, мы найдем в комнате что-нибудь.

— Вы ничего не найдете. Прошло уже много дней. Вероятно, в комнате прибрали. Ин свидетель, я бы приказал там прибрать.

— Вы видели кого-нибудь в коридоре? — спросил Фотир. — Кто-нибудь следовал за вами?

— Нет. Мы шли ко мне в комнату кружным путем. Я едва понимал, куда Бриенна ведет меня. Она хотела избежать встречи с отцовскими стражниками. Мы были совсем одни.

Яван протяжно вздохнул:

— По-видимому, кто-то знал, куда вы идете.

— Или я действительно убил ее.

Синие глаза отца сверкнули, словно лезвие кинжала, в слабом свете, проникавшем сквозь высокое окошко темницы.

— Ты и вправду так считаешь?

Тавис поколебался, потом помотал головой:

— Нет. Я постоянно вижу Бриенну во сне и все время вспоминаю о ней, когда бодрствую. Я на самом деле думаю, что смог бы полюбить ее. Но, к сожалению, я ничего не помню.

Фотир вдруг вспомнил, как он отзывался о Тависе в разговоре с Шериком несколько дней назад. Тогда он говорил совершенно искренне. Он считал молодого лорда испорченным, эгоистичным юнцом. Его возмущало пренебрежительное отношение мальчика к репутации дома Кергов и своего отца. Но сейчас, когда он видел отчаянные попытки несчастного преодолеть сомнения и страх, он не мог испытывать к нему прежние чувства. Если мальчик невиновен — а Фотиру хотелось верить в невиновность Тависа, — боги обошлись с ним ужасно жестоко. Никто не заслуживал такой участи.

— Нам надо идти, — резко сказал Яван. Он протянул руку сыну, на мгновение застыл в нерешительности, а потом крепко сжал плечо Тависа, отчего цепи легко зазвенели. — Если будет на то воля Ина, мы найдем что-нибудь в твоей комнате.

— Спасибо, отец.

Герцог отстранился от мальчика и начал подниматься по тюремной лестнице. Фотир коротко кивнул на прощание, а затем последовал за Яваном. Однако Ксавер задержался, явно чувствуя необходимость сказать еще что-то.

— Мы найдем что-нибудь, — наконец проговорил он. — Я уверен.

Тавис опустил глаза, но с усилием кивнул. Молодой Маркуллет нахмурился.

Подобные заверения Ксавер давал во время всех предыдущих свиданий с Тависом. Теперь уже было неясно, верит ли он сам своим словам или нет.

Молодой Маркуллет на мгновение сжал руку Тависа, а потом стремительно направился к лестнице. Через несколько секунд стражник открыл дверь и выпустил их; свежий ветерок коснулся лица Фотира, словно ладонь Морны. И все же советнику казалось, что смрад темницы насквозь пропитал его одежду, и он хотел поскорее снять все с себя и принять ванну. Не приходилось удивляться тому, что Тавис потерял всякую надежду.

В молчании они направились обратно в гостевые покои; Яван шел таким скорым шагом, что Фотиру и Ксаверу приходилось почти бежать за ним. Герцог не остановился у своих покоев, но прошел прямо к комнате Тависа. Новую дверь там поставили на следующий же день после смерти Бриенны и с тех пор держали ее запертой. Однако сегодня утром она была приоткрыта; Яван бросил на Фотира короткий вопросительный взгляд. Потом распахнул дверь.

Посреди комнаты стоял Шерик, глядя на пустое место, где раньше стояла кровать Тависа. Там также находились три стражника: двое стояли у двери, один рядом с первым советником.

Кирси повернулся, услышав скрип дверных петель.

— Господин герцог, — промолвил он, неохотно кланяясь. Он бросил взгляд в сторону Фотира. — Первый советник.

Герцог вошел в комнату.

— Один из ваших стражников сказал, что сегодня нам позволено осмотреть покои Тависа.

— Я знаю, — сказал Шерик. — Мне приказано присутствовать при обыске.

Фотир тоже вошел, и сразу же последняя надежда угасла в его душе. Они вынесли из комнаты не только кровать Тависа, но также все его вещи и бутыль вина. Чисто вымытый пол слабо пах мылом. Молодой лорд был прав: они ничего не найдут здесь.

— Вы уничтожили все улики, которые здесь оставались, — сказал он, глядя на Шерика. — Именно этого вы и хотели, так ведь?

— Вовсе нет, — ответил кирси. — Но чего еще вы ожидали от нас? Чтобы мы оставили постель в прежнем виде? Оставили кровь леди на одеялах и на полу? Нам надлежало подумать о чувствах герцога и герцогини. Нам следовало в первую очередь позаботиться о них и воздать должное уважение памяти их дочери. — Выражение его лица изменилось, и Фотир внезапно понял, что советник забавляется. — Кроме того, я полагаю, что единственной главной уликой здесь являлся кинжал лорда Тависа. И, если мне не изменяет память, первый советник, именно вы уничтожили кинжал в то утро.

Фотир шагнул к нему:

— Ах ты, ублюдок!

— Довольно, Фотир, — сказал герцог. — Сделанного не поправишь. Мы все равно можем осмотреть комнату. Не исключено, что здесь что-нибудь осталось после уборки.

Фотир еще несколько мгновений сверлил Шерика яростным взглядом, а потом кивнул и отвернулся прочь. Ксавер и Яван уже медленно ходили по комнате, внимательно обследуя пол, оставшиеся предметы обстановки, гобелены и каменные стены, на которых они висели.

Фотир подошел к окну. Деревянные ставни были раскрыты, и в комнату лился яркий солнечный свет. Просто не верилось, что здесь умерла Бриенна. Он посмотрел вниз, на внутренний двор далеко внизу и на гладкие, плотно подогнанные друг к другу камни замковой стены. Несколько дней назад герцог предположил, что убийца проник в комнату через окно, но сейчас, оценивая все на месте, Фотир еще меньше верил в такую возможность. Даже если бы кто-то и сумел подняться по стене, хоть один из кентигернских стражников наверняка заметил бы это.

— Что вы думаете? — спросил Яван, подходя к нему сзади. — Кто-нибудь мог проникнуть в спальню со двора?

— Мало вероятно, милорд, — ответил Фотир, не оборачиваясь. — Сюда трудно подняться по стене.

— Трудно, но все-таки можно.

— Да, можно.

— А как насчет другой комнаты на этом же уровне?

Об этом Фотир не подумал. Убийца — кто бы он ни был — наверняка подобрался к спальне Тависа с восточной стороны, ибо, двигайся он с западной, ему пришлось бы миновать окна Фотира и Ксавера, а также герцога. Из всех комнат южной стороны эта находилась ближе всего к восточной стене замка, и под всеми окнами тянулся узкий выступ, хотя в стыке стен и стояла угловая башня. Насколько мог судить Фотир, обогнуть башню было трудно, но не невозможно и гораздо легче, чем подняться по стене снизу.

— Да, милорд. По-видимому…

Оно бросилось в глаза советнику, словно рубин на груди знатной дамы. Оно было маленькое, не больше отпечатка пальца, но не оставляло никаких сомнений. На наружнем крае правой ставни, в самом углу, виднелось пятно запекшейся крови в форме полумесяца, напоминавшее Илиаса на ущербе.

— По-видимому что? — спросил Яван.

— Милорд! — прошептал Фотир, словно боясь спугнуть улику. — Посмотрите сюда!

Он посторонился, подпуская герцога к окну, но продолжая показывать пальцем на угол ставни.

— Хвала Ину! — воскликнул Яван, тоже увидев пятно.

— Вы что-то нашли? — подозрительно спросил Шерик.

— Вот именно. — Герцог посмотрел на Шерика и широко улыбнулся, впервые за несколько последних дней. — Благодарю вас.

Первый советник подошел к окну, Ксавер тоже. Яван подтянул к себе ставню и показал пальцем на пятно.

— Это кровь, первый советник, — сказал герцог. — Кто-то проник сюда через окно, убил Бриенну, сделал все так, чтобы подозрение пало на Тависа, а потом покинул комнату, опять-таки через окно.

Несколько мгновений Шерик внимательно рассматривал пятно, слегка нахмурившись.

— Да, это действительно похоже на кровь, — наконец согласился он, отступая от окна и устремляя взгляд на Явана. — Но я не понимаю, каким образом единственное крохотное пятнышко может подтвердить столь фантастическую гипотезу.

— Как иначе вы можете объяснить это? — осведомился Фотир.

— Возможно, лорд Тавис подходил к окну после того, как убил Бриенну.

Ксавер помотал головой:

— Вы видели, как обильно убийца измазал руки мальчика кровью. Тавис заляпал бы все ставни, если бы подходил к окну.

— Возможно, так оно и было, но слуги смыли кровь. Или, если уж на то пошло, пятно могли оставить слуги, которые испачкались в крови, пока убирали комнату.

— Это нелепо! — воскликнул герцог.

— Не более нелепо, чем предположение о лазающем по стенам убийце, милорд.

— Вы просто твердо решили обвинить в убийстве моего сына! Вы и ваш герцог!

— А вы, сэр, изо всех сил стараетесь спасти его и для этого готовы даже выдумывать смехотворные небылицы.

— Не забывайтесь, кирси! — предупредил герцог, наставляя на Шерика палец. — Помните, с кем вы разговариваете!

— Я не стал бы молчать, даже если бы вы уже были королем, милорд, — сказал советник, глядя прямо в глаза Явану. — Ваш сын останется в нашей темнице, и я по-прежнему намерен подвергать сомнению все ваши слова. Правосудие в Кентигерне вершится независимо от общественного положения виновных. — Он повернулся и направился к двери. — Вы нашли, что искали. Теперь я попросил бы вас вернуться в свои покои.

— Я требую, чтобы вы сообщили герцогу о нашей находке! — Голос Явана прозвучал оглушительно в маленькой комнате.

Советник остановился перед самой дверью и вновь посмотрел прямо в глаза герцогу.

— Я непременно сообщу обо всем герцогу, милорд, — сказал он тихим ровным голосом. — А также доложу о вашей версии. И выскажу свое собственное мнение, которое заключается в том, что ваше маленькое открытие ничего не значит против всех остальных улик, которые указывают на виновность лорда Тависа.

Он повернулся и вышел прочь в сопровождении одного из стражников.

Некоторое время Фотир и все прочие молчали. Потом молодой Маркуллет снова подошел к окну и уставился на пятно крови.

— Это наверняка что-то значит, — проговорил он. — Правда ведь?

Фотир хотел ответить утвердительно, но он знал верный ответ еще прежде, чем Яван произнес его вслух.

— Это что-то значит только в том случае, — сказал герцог, — если Андреас так посчитает.

Вопли безумного узника стали хриплыми, прерывистыми. Теперь они звучали тише, словно силы наконец начали покидать несчастного. С первого дня заточения Тавис старался не обращать внимания на крики и до известной степени преуспел в своих попытках. Теперь он мог спать, что было сдвигом по сравнению с несколькими первыми днями, а иногда и вовсе переставал обращать внимание на вопли, которые в такие минуты звучали фоном, словно грохот волн, бившихся о скаты под Кергским замком.

Все же Тавис всегда замечал, когда крики прекращались, поскольку тишина приносила облегчение — и поскольку это неизменно означало, что в темницу кто-то вошел.

Поэтому, когда вопли стихли на сей раз, против обыкновения завершившись приступом судорожного кашля, он решил, что опять пришел отец или Ксавер. Отец приходил к нему сегодня уже дважды — во второй раз чтобы сообщить о пятне крови, обнаруженном на ставне. Такая новость подбодрила бы Тависа, если бы он смел надеяться. Возможно, очередной визит обещал новые добрые вести.

Однако дверь на площадке лестницы не открылась даже после того, как кашель прекратился. Тавис ждал, когда загремит засов или послышатся голоса за дверью. Спустя несколько минут он начал прислушиваться, не подаст ли голос другой заключенный. Но в темнице по-прежнему царила тишина.

Не потерял ли несчастный сознание? Не умер ли он? Тавису ни разу не приходило в голову, что такое может случиться, хотя этого следовало ожидать. Человек находился в камере смертников. Одному Ину ведомо, сколько времени он провел там без пищи и воды. Удивительно, что он протянул так долго. И все же Тавис не мог смириться с мыслью, что сосед не возобновит свои вопли через минуту.

Он должен был почувствовать облегчение. Сколько часов он провел, моля о тишине? Сколько раз ему хотелось закричать соседу, чтобы он умолк? Наконец он обрел покой. Но какой ценой? Как бы сильно ни раздражали безумные вопли, сознавать, что он остался совсем один в темнице, было еще тяжелее. Как ни странно, он находил некоторое утешение в присутствии другого узника. А может статься, он утешался мыслью о бедственном положении другого человека, сознанием, что его собственная участь, пусть страшная, все же легче участи несчастного безумца, обреченного на медленную смерть от голода и жажды.

Внезапно тюремная камера показалась Тавису темнее, меньше, холоднее. Ужас, с которым он отчаянно боролся на протяжении последних дней, вновь охватил его душу, сжал сердце, словно один из демонов Подземного Царства. Тавис хотел окликнуть соседа, спросить, как он. Но что, если он ответит? А что, если нет?

Он закрыл глаза, с трудом подавляя желание закричать, и тут наконец услышал лязг тюремного засова и шаги на лестнице. Возможно, именно поэтому сосед затих.

Открыв глаза, Тавис неловко встал на ноги и напряженно всмотрелся в темноту, ожидая увидеть отца или Ксавера. Но при виде посетителя у него внутри все перевернулось.

Пришел отец Бриенны в сопровождении двух стражников и прелата Кентигернского монастыря Ина.

— Меня сейчас казнят, — прошептал он. — О Ин, смилуйся надо мной!

— Приятно слышать, что вы взываете к богу, сын мой, — промолвил прелат с улыбкой на худом костлявом лице. — Возможно, у вас еще осталась надежда спасти свою душу.

— Вы пришли повесить меня? — Голос у Тависа дрожал, как у испуганного ребенка.

Лицо герцога было мрачным, как стены темницы; в глазах у него горела ненависть. Тавис не сомневался, что герцог желает его смерти и с удовольствием убил бы его голыми руками.

Но на вопрос ответил прелат:

— Нет, сын мой. Сегодня казни не будет. Но срок приближается, и Подземное Царство ждет. Вы примирились с Ином?

— Я… я не знаю.

— При Кергском замке есть церковь, не так ли?

— Конечно, отец прелат.

— И кто возглавляет ее?

— Некто по имени Невил. Я не знаю фамилии.

— Невил, — повторил прелат, улыбаясь еще шире. — Ну конечно. Брат Ортишен.

Тавис кивнул. Точно, Ортишен. Кергский прелат больше общался с его матерью, чем с отцом, который до сих пор сопротивлялся переходу от Старой Веры к почитанию Ина. Герцог выезжал из замка каждый месяц, чтобы навестить настоятеля Кергского храма Элинеды. Как будущий король Эйбитара, часто говорил Яван, он обязан прислушиваться к представителям обеих религий, и Тавис тоже. Но герцогиня не одобряла политику мужа, указывая на то, что все прочие эйбитарские дома уже приняли веру Ина, и настойчиво повторяя, что Кергам настало время сделать то же самое. Со своей стороны, Тавис отдавал предпочтение древним ритуалам и медитациям, проводившимся в храмах, перед мрачными богослужениями поклонников Ина.

— Несомненно, Невил посвятил вас в учение Ина, — продолжал прелат.

— Да, отец прелат.

— Значит, вы знаете, что Ин ценит правду превыше всего. «Слово твое будет золотом, и дела твои будут отражением помыслов твоего сердца».

Тавис узнал фразу: четвертая заповедь Ина. Находись здесь отец, он непременно заметил бы, что данное высказывание стало бы первой заповедью, если бы Ин ценил правду превыше всего. Однако Тавис промолчал.

— Конечно же, сын мой, ты не хочешь предстать перед Ином с сердцем, отягощенным ложью. В Подземном Царстве тяжело приходится тем, кто скрывает правду.

— Да, отец прелат. Я в этом не сомневаюсь. — Тавис хорошо понимал, к чему клонит прелат, чего они добиваются от него. Он снова посмотрел прямо в глаза Андреасу и постарался стойко выдержать полный ненависти взгляд герцога. — Вы хотите, чтобы я признался в убийстве Бриенны.

— Мы хотим, чтобы ты обрел покой, — настойчиво сказал прелат. — Ты отнял у человека жизнь и должен ответить перед богом за свой поступок. Ужели ты хочешь предстать перед Ином не только убийцей, но еще и лжецом? Признайся во всем сейчас, и тогда твой путь в Подземное Царство станет легче.

— Я не могу сделать этого, — сказал Тавис, не сводя глаз с герцога. — Я не убивал Бриенну.

— Ты нагло лжешь! — вскричал Андреас. Он шагнул вперед и отвесил Тавису тяжелую оплеуху.

У Тависа зазвенело в ушах, и щека запылала. Он на мгновение задержал дыхание, пытаясь удержать подступившие к глазам слезы, и отвернул лицо в сторону, не смея вновь взглянуть в глаза герцогу.

— Опомнись, сын мой. — Мягкий голос прелата проливался в душу, словно целительный бальзам. — Прошу тебя Ты погубил свою жизнь зверским убийством и ложью. Не повторяй прежних ошибок, собираясь предстать перед лицом бога.

— Я не убивал, — повторил Тавис, зная, что последует дальше.

Он ударился головой о стену после страшного удара Андреаса. Колени у него подогнулись, но он с трудом удержал равновесие. Кровь потекла по лицу с разбитой скулы, куда пришелся удар герцога, и с виска, которым он ударился о стену. Больше всего на свете Тавису хотелось держаться мужественно, вынести все испытания так достойно, чтобы Бриенна, будь она жива, могла гордиться им, но он не сумел сдержать слез.

— Признавайся, трусливый ублюдок! — яростно прошипел Андреас.

Тавис подавил рыдание, но не ответил.

— Признавайся! — повторил герцог, вновь нанося мальчику сокрушительный удар по голове. Он приблизил свое лицо вплотную к лицу Тависа, по-прежнему прижимая кулак к его щеке. Тавис почувствовал запах винного перегара. — Признавайся, говорю тебе!

Прелат осторожно откашлялся:

— Господин герцог, я не уверен, что это…

— Ступайте прочь! — приказал Андреас, даже не взглянув на мужчину. — Вы выполнили свою миссию.

Наступила длинная пауза. Тавис не чувствовал ничего, кроме горячего дыхания герцога на своей щеке.

— Хорошо, — наконец сказал прелат. — Да спасет Ин твою душу, сын мой!

Казалось, мужчине потребовалась целая вечность, чтобы подняться по ступенькам и выйти из темницы. Все это время Андреас не шевелился и не отпуская узника. Тавису казалось, что его череп вот-вот расколется, словно стекло, под тяжелой рукой герцога и что последний именно этого и хочет.

Но когда тюремная дверь наконец открылась и потом захлопнулась за прелатом, Андреас отступил назад.

— Я рад, что ты отказал ему, — сказал герцог. Его лицо налилось кровью, во взгляде пылала безумная ненависть. — Мне приятно думать о вечных муках, которые ждут тебя в Подземном Царстве. Мне не терпелось услышать твое признание, но прелат сказал, что признание, вырванное под пыткой, не спасет твою душу после смерти. Поэтому он настаивал на том, чтобы я дал тебе возможность признаться добровольно. — Он пожал плечами. — Теперь, когда ты отказался сделать это, я вправе поступить с тобой, как мне угодно.

— Клянусь вам, милорд, я не убивал Бриенну.

Тавис и не предполагал, что столь тучный человек способен двигаться так быстро. Но он даже не успел проследить взглядом за молниеносным движением руки и сверкнувшим в воздухе лезвием, а меч уже полоснул его по плечу.

Мальчик закричал от боли, когда из раны хлынула кровь, пропитывая лохмотья, еще недавно бывшие праздничным платьем.

Герцог вытянул меч вперед, поднеся острие к самым глазам Тависа.

— Каждый следующий отрицательный ответ обернется кровью, — сказал он. — Каждая следующая ложь обернется болью.

— Но я говорю правду!

Снова сверкнуло лезвие, на сей раз полоснув по щеке. Тавис задохнулся. Его лицо горело, как будто кровь, стекавшая по подбородку и шее, была раскаленной лавой, извергнутой вулканом.

— Солги еще раз — и ты лишишься глаза.

— Когда мой отец увидит меня…

— Ах да, твой отец. — Герцог потряс головой. — Полагаю, твоего отца и его товарищей не скоро допустят сюда. Скорее всего в следующий раз они увидят тебя в день твоей казни.

Тавис закрыл глаза, и слезы снова потекли у него по лицу.

— Ты думал, что пятнышко крови, которое они нашли сегодня, поможет им добиться твоего освобождения?

Он не ответил, боясь навлечь на себя очередной удар любым своим словом.

Но даже молчание не спасло Тависа.

— Отвечай! — яростно потребовал герцог, приставив острие меча к уголку его глаза.

— Да, — выдохнул Тавис. — Я так думал.

Андреас отвел меч в сторону — по крайней мере на мгновение.

— Я в этом не сомневался. Похоже, твой отец тоже на это рассчитывал. — Он слабо улыбнулся и вновь потряс головой. — Та кровь ничего для меня не значит по сравнению с кровью на твоих руках и кинжале. — Он снова шагнул вперед и схватил Тависа за грудки. — Посмотри сюда! — Его голос отдался эхом от каменных стен темницы. — Посмотри! Твоя одежда до сих пор в крови моей дочери! И ты хочешь, чтобы я поверил в твою невиновность только потому, что твои друзья нашли каплю крови на ставне окна?

Тавис дрожал всем телом. Он отвел взгляд в сторону, потом опустил — лишь бы не видеть выражение глаз герцога.

— Хочешь, да?

Тавис кивнул и, вероятно, тем самым спас свой глаз. Лезвие снова полоснуло по лицу, но порез протянулся от уголка глаза до уха. Несмотря на кровь, заливавшую глаз, он еще видел. Слезы неудержимо струились по лицу, но Тавис не смел издать ни звука. Он стиснул зубы, ожидая следующего движения меча и спрашивая себя, чем он оскорбил богов, что они послали ему такое испытание.

— Ты считаешь меня жестоким, — сказал Андреас. Это прозвучало как утверждение, и Тавис почувствовал некоторое облегчение: по крайней мере от него не требовалось ответа. — Ты считаешь меня чудовищем, поскольку я нахожу удовольствие в возможности причинять тебе боль. Ты бы меня понял, если бы дожил до того, чтобы стать отцом.

«Я еще жив, — хотел сказать он. — Не говорите так, словно я уже умер». Но он промолчал.

Герцог снова поднял меч, но потом нахмурился и опустил руку.

— Мне следует быть поосторожнее, — сказал он. — Иначе ты умрешь от потери крови. Надо найти другой метод убеждения. Если ты не хочешь признаться сейчас.

Но Тавис по-прежнему молчал. Андреас подступил ближе, грубо схватил его левую руку и заломил мизинец назад.

— Отвечай! Ты признаешься?

— Нет, — сказал Тавис насколько мог мужественно. — Мне не в чем… — Он не договорил, завопив от страшной боли, когда герцог сломал ему палец.

Андреас взялся за безымянный:

— Осталось еще девять. Сколько пальцев нужно сломать, чтобы ты сказал мне то, что я хочу услышать?

— Вы хотите, чтобы я солгал?

Боль полыхнула в мозгу, подобно белому пламени. По-детски скуля, Тавис рухнул на пол, хотя герцог продолжал держать его руку. Он чувствовал на себе взгляд Андреаса, но не находил сил поднять глаза. Мгновение спустя мужчина отпустил руку мальчика и присел перед ним на корточки.

— Почему ты все отрицаешь? — спросил он почти ласково. — Ты уже должен бы понять, что запирательство не спасет тебя от казни, но просто продлит твои страдания.

Тут Тавис наконец посмотрел герцогу в глаза, собрав все свое мужество, которого до сих пор не подозревал в себе.

— Да, я все понимаю. И тем не менее настаиваю на своей невиновности. Неужели это вам ни о чем не говорит?

Андреас снова ударил его, на сей раз в висок, которым раньше Тавис стукнулся о каменную стену. Мальчик задержал дыхание, ожидая, когда утихнет боль.

«Вот награда за мою смелость».

— Это говорит мне только о том, что ты достойный сын своего отца. Ты такой же упрямый и безрассудный. — Еще несколько секунд герцог пристально смотрел на него, а потом встал и потряс головой. — Я вернусь завтра. Пожалуй, мы начнем с больших пальцев. Я слышал, это довольно больно.

Он повернулся и направился к лестнице.

— Могу я задать вам вопрос? — спросил Тавис.

— Разумеется.

— Не опасаясь, что вы ударите или покалечите меня?

Лицо Андреаса снова побагровело, и на какое-то мгновение Тавису показалось, что герцог сейчас ударит его ногой. Однако после минутного колебания он кивнул.

Мальчик на мгновение закрыл глаза. Он чувствовал острую пульсирующую боль в руке, мучительно ныли синяки и порезы на лице. Возможно, для него было бы легче признаться в убийстве. Но он не мог сдаться. В этом отношении Тавис действительно был достойным сыном своего отца.

— Ну? — раздраженно спросил герцог.

— Если я убил Бриенну, — сказал Тавис, поднимая взгляд, — почему я остался в комнате? Почему не бежал из Кентигерна?

Андреас пожал плечами:

— Ты был пьян. Ты заснул. Вряд ли ты замышлял убить мою дочь. Ты действовал под влиянием слепого гнева, как в случае с сыном Хагана.

У Тависа расширились глаза и запылало лицо.

— Да, — сказал герцог. — Мне все известно. Похоже, в пьяном виде ты не отдаешь себе отчета в своих действиях.

— Но в случае с Ксавером все было иначе! — поспешно ответил мальчик. — Тогда я только что вернулся с Посвящения, получив плохое пророчество! Я был вне себя!

— Разумеется, — с сомнением сказал Андреас. — И что же тебе открыло плохое пророчество?

Тавис запнулся и отвел вгляд в сторону. Что он мог ответить?

— Это не имеет значения.

— Нет, — сказал герцог. — Думаю, имеет.

Он снова повернулся и стал подниматься по ступенькам. Двое стражников следовали за ним по пятам. Тавис услышал, как открывается дверь, а затем слова герцога:

— Больше к нему никого не пускать. Даже отца. Если они станут протестовать, пошлите их ко мне.

Дверь захлопнулась, и голоса постепенно стихли в отдалении. Тавис судорожно вздохнул и заплакал навзрыд, как не плакал с раннего детства. Острая боль пронизывала руку с каждым ударом сердца. Кровь стекала с лица и плеча, запекаясь на коже; порезы горели, словно свежевыжженные клейма; синяки на скулах вспухли и болезненно ныли.

Однако Тавис плакал не от физической боли — по крайней мере не от нее одной.

Да, тогда он поступил безрассудно: глупо, возможно, даже жестоко. И он сам никогда не простит себя за то, что сделал с Ксавером. Но сейчас он был невиновен. Он почти точно знал это. Пятнышко крови, обнаруженное отцом и Ксавером, наверняка что-то значило. По жестокой иронии судьбы мальчику приходилось нести наказание за злодеяние, которого он не совершал.

Тавис услышал отдаленный звон городских колоколов. «Вероятно, предзакатные», — подумал он, хотя уже снова потерял счет времени. Но в тишине, наступившей минуту спустя, он опять вспомнил о другом узнике, который доводил его своими воплями все предшествующие дни. Он напряг слух, пытаясь различить хоть какой-то звук, хоть какой-нибудь признак жизни. Однако он знал, что не услышит ничего. Человек умер, скончался в камере смертников. Никогда еще Тавис не чувствовал себя таким одиноким.