ИСТОРИЯ ЧЕТВЁРТАЯ: ЧЁРТОВЫ ИГРЫ

ГЛАВА 1. АПОСТОЛЬСКИЙ ЧАЁК

Бывший ангел-хранитель Авразил медленно приближался к Небесам. Конечно, можно было обратиться в гараж Совета Реального Пространства, помогли бы с транспортом, но вдруг захотелось пройтись пешком. До полуночи ещё далеко, да и не к чему лишним людям знать о его визите на Небеса.

Однако прогулка получилась не из лёгких. И причиной тому вовсе не физическая усталость, хотя, и жарко было не по осеннему, и лямки рюкзака натёрли плечи, и тропинка в облаках могла бы быть не такой крутой.

За годы работы заместителем председателя СРП Авразилу частенько приходилось бывать на Небесах, но тогда у него просто не оставалось времени на разные душевные переживания, тут бы с делами успеть разобраться. Поэтому Авразил оказался не готов к тому, что каждый шаг, каждый брошенный по сторонам взгляд будил целый рой воспоминаний. Они, словно растревоженные комары, выпархивали из зарослей былья, мельтешили перед лицом, больно впивались в тело тонкими хоботками. Вдобавок, будто к перемене погоды, заныли лопатки.

— Фантомные боли, — отмахнулся однажды врач от Авразила. — Разумом вы прекрасно осознаёте, что давно уже не ангел, да и душа, наверное, успокоилась. А вот тело всё ещё помнит, что у него были крылья.

— И что мне делать, доктор?

— Это не лечится. Терпите.

Врач склонился над бумагами. Повыше лба, едва прикрытые волосами, отчётливо проступали следы от ампутированных рожек.

— Что-то ещё? — Авразил и не заметил, задумавшись, что врач прекратил писать.

— Нет. Больше ничего. Спасибо. Всего вам доброго.

— Лучше бы «всего злого» пожелали, коллега, — невесело усмехнулся врач. — Будет совсем невмоготу, приходите, болеутоляющее выпишу.

— Спасибо.

— Не за что.

На Вратах Небес белела какая-то бумажка. «Мест нет! — припомнил Авразил одну из своих детских проказ. — Ничего не меняется».

Но текст объявления был другой.

Под нечеткой фотографией седобородого старика с пронзительно-голубыми глазами Авразил, цепенея, прочитал: «Вчера после долгой продолжительной болезни…»

— Ну, чего уставился, человече, как этот самый на эти, как их?..

Авразил вздрогнул. Из окошка «Для писем и молитв» на него сурово смотрел страж и сторож Небес апостол Пётр… дядя Петя, швейцар…

— Дядя Петя, да как же это?.. — растеряно спросил Авразил, указывая на некролог.

— Чего? — Пётр приоткрыл Врата, кряхтя, протиснулся в щель. — Чего там? А-а, это! — апостол поддел бумажку заскорузлым ногтём, сорвал её, скомкал, — Это ты вниманья не обращай. Бесята балуют. Начитались, понимаешь, Ницше, инсургенты!.. Постой, мы что, знакомы? Чой-то ты меня дядей? — Пётр близоруко прищурился. — Авразилка, ты?

— Я, дядя Петя, я, — у бывшего ангела-хранителя отчего-то немилосердно защипало в глазах.

— Вот оно, значит, как, — уважительно пробасил Пётр. — Пенсионер Вселенского Значения!.. Да ты пей чай, пенсионер — остынет. И варенье накладывай, не стесняйся. Со свежего урожая, варенье-то.

Крохотная, но уютная каморка швейцаров под Главной Лестницей Небес, если не победила Время, то, по крайней мере, заключила с ним пакт о ненападении на веки вечные.

Всё так же пыхтел на столе самовар, золотилось в хрустальной вазочке варенье из райских яблочек, в углу тихо посапывала чёрная дыра по имени Мурка-3…

— Почему только дочка? — спохватился Авразил. — А Мурка где?

— Забрали, — неохотно пробурчал Пётр.

— Кто?!

— Долгая история. Ты чего плохо поел? — сменил апостол тему. — Не понравилась рыба?

— Рыба замечательная, как всегда. Аппетита нет.

— Ну, это дело поправимое. А то я испугался, что ты в вегатерьянцы подался, как сменщик мой.

— Вегетарианцы, — машинально поправил Авразил.

— Да один… прости, Господи. Пашка теперь окромя травы ничего не ест. Позеленел уже. Того и гляди, корнями да листьями изойдёт.

— Где он, кстати?

— Убёг на расширенную вечерю. Он же у нас обчественник. Ничего, завтра с утра свидитесь.

— Нет, дядя Петя, мне пора уже. И так засиделся.

— Куда торопишься? Тебя ишшо не вызывали, — Пётр хмыкнул. — Сейчас самовар раскочегарим, горяченького попьём…

— Нет, спасибо. Дела.

— Ну, беги, коли для тебя дела важнее, — обиженно просопел Пётр.

Авразил попытался встать, но тут же рухнул обратно на табурет. Ноги не держали.

— Чего расселся? Собрался идти — так иди! — поторопил Пётр.

— У меня с ногами что-то, — криво улыбнулся Авразил, но, сопоставив в уме свою внезапную слабость и странное позвякивание, сопровождавшее процесс наливания чая, упёрся взором в апостола.

— Что случилось, Авразилушка? Тебе нехорошо? — заюлил тот.

— Дядя Петя, ты мне в чай ничего не добавлял? — Авразил хотел, чтобы вопрос прозвучал строго, но всё испортила зевота.

— Ну а куды торопиться? Вон как зеваешь. Сейчас мы тебя спать уложим, а с утречка ты и побежишь по своим делам. На тебя ж смотреть страшно: худой, чёрный, глаза красные, морда небритая…

— Что ты мне в чай добавил? Снотоворное?

— Какое снотворное? Я этой гадостью отродясь не баловался. Вот! — Пётр извлёк из-под стола наполовину опорожнённую бутыль. — Амброзия тыщекратной очистки! Ни цвета, ни вкуса, ни запаха — один благотворный градус!

— Ох, дядя Петя! — вздохнул Авразил. — Я же говорил, что мне срочно в Хранилище Миров надо. К Липатию.

— Нет там никого сегодня. Все на расширенной вечере. Ты вот давай, лучше, на кушетку перебирайся, а то, неровен час, сверзишься с табурета, красоту свою испортишь, — апостол подхватил засыпающего Авразила подмышки и чуть не волоком перетащил на узкий диванчик. Заботливо укрыл одеялом. — Отдыхай. Замерзнешь — второе одеяло в ногах. Ночи у нас нынче холодные…

Апостол вдруг замолчал, посмурнел, вернулся к столу, плеснул в чашку амброзии, выпил, не закусывая.

Но Авразил ничего этого уже не видел. Он спал.