"Самозванка" - читать интересную книгу автора (Самохин Валерий)

ГЛАВА ДВЕННАДЦАТАЯ

Море было ласковым, летним; мерцало золотистой дымкой восходящего солнца и лениво играло с утренним ветерком пенными барашками волн. Едва различимая прибрежная полоска, причудливой нитью вытянувшись вдали у горизонта, пронзительными криками беспокойных чаек извещала мореходов о своей близости. Звенели снасти, тоненько — испуганно! — отзывался судовой колокол, и гудели головы у запорожцев — атаман Гонта излагал незадачливым пиратам свои сокровенные мысли. Излагал внятно, доступно и многоэтажно.

Нет, полковник, конечно, атаман авторитетный. И в рубке толк понимает, и любого краснобая за пояс заткнет. Слова знает, которые Лисица отродясь не слыхал.

Молодой казак даже сощурился от удовольствия, услышав особо изощренную тираду.

Пираты… хе! Это вахтенный из греческих матросов заорал, когда размалеванные усатые хари через борт полезли. Лисица хмыкнул. На беззащитное судно позарились, корсары недоделанные. Захватчики, в хвост их и в гриву. Вот и получайте на пироги!

Абордажная команда смущенно переминалась с ноги на ногу, дергая себя, кто во что горазд: один теребил русый чуб, другой пытался оторвать собственный ус, а иные — безмятежно, привычно — ковыряли в носу, извлекая серо-зеленые катышки. Движения были уверенными, отработанными, а с трудом добытое вещество, с неподдельным интересом изучаемое на свету, явно относилось к мозговым; иначе, чем еще можно объяснить наивно-простодушный взгляд, с коим старатели взирали на атамана. Наконец, выдохшись, Гонта сипло рыкнул:

— Ну?!

— Дык, батько, — с опаской начал один из пиратов, преданно выкатив единственный глаз; другой был скрыт под черной повязкой. — Тута… кажись… — шумно сглотнув слюну, он окончательно умолк, растерянно запустив пятерню в затылок.

— Оно ж, енто… — сокрушенно развел руками стоявший рядом разбойник: густобровый, с вырванными ноздрями и слегка шепелявящий при разговоре. — Не разумели… И его ораторское искусство пропало втуне.

— Дык… енто, — передразнил их атаман, сплюнув на палубу. — Порубали б друг дружку, и что тогда?..

Слава богу, все обошлось — отделались легкими царапинами. Трое убитых матросов в счет не шли.

Спали казаки, дремал на предутренней зорьке уставший караул, когда сотня запорожцев Донского куреня на двух «чайках» незамеченной подкралась к беззащитному галеоту. Уже трещали первые выстрелы, и сабли с радостным шипеньем рвались из ножен, когда боевой казачий клич, с двух сторон прозвучавший в ночи, разом охладил буйные головы. Абордаж закончился внезапно, едва начавшись — тяжелая длань атамана Гонты щедрыми зуботычинами развеяла возникшее недоразумение.

— Вожаков своих, где потеряли? — продолжался допрос. Дончаки мрачно переглянулись. Ответил одноглазый, угрюмо, со вздохом:

— Побили их, батько. Шляхта в сабли взяла. А кто спасся — те в кандалах имперских красуются.

Корабль тихо покачивался на волнах, словно баюкая пригорюнившихся запорожцев. Верхняя палуба трехмачтового судна, еще недавно напоминавшая растревоженный улей, погрузилась в молчание. Данила подошел к атаману и стал сбоку от него. Бросив на него мимолетный взгляд, Гонта вновь повернулся к «пиратским» вожакам.

— Пойдете с нами в страну заморскую? Вопрос был задан в лоб — жестко, требовательно.

— А куда ж нам деваться-то, батько? — пожал плечами одноглазый. — Обратной дороги нет, а султану служить мы не хотим.

— Ну и добре, — кивнул Гонта. — Как кличут тебя, казак?

— Полусотник Илья Смушко! — отвлекаясь от тяжких воспоминаний, на глазах воспрянул «пират».

— Рыбари среди твоих казаков найдутся?

— Через турецкий пролив корабль провести? — догадливо вскинулся полусотник. Дождавшись утверждающего кивка, он продолжил: — Батя мой лоцманом был не из последних, дед Константинополь брал… Я сам на египетские берега ходил, и Варне порох понюхать давал.

— Ночью пойдем? — уточнил на всякий случай атаман.

Илья поднял голову вверх. По раннему чистому небу сиротливо проплывали одинокие облака.

— Придется ждать грозы, — пояснил он. — Анатолийский берег скалистый, и тучи выпадают туманом. Хоть глаз выколи, в двух шагах не видно ни зги. Османские сторожевики уходят на румелийскую сторону, чтоб не побиться… Вот тогда и проскочим. Помолчав минуту, Гонта одобрительно кивнул:

— Ладно, сотник, ступай, займись своими людьми. — И тут же, без паузы, леденящим тоном спросил у Данилы. — Грека почему до сих пор на рее не вижу?

— Какого грека? — изумился тот.

— Который казака зарезал.

Настала очередь задуматься Даниле. И в самом деле — почему? Мелькнула перед глазами давешняя картинка: грек с окровавленным ножом, в черных глазах — обреченное отчаянье, вызов и глухая тоска-безнадега. Отгоняя видение, сотник тряхнул головой и, осторожно подбирая слова, ответил:

— Он воин, батько. Такой же, как и мы. А его зарезать хотели, словно тварь бессловесную…

— Пожалел? — катнув желваками, желчно усмехнулся атаман. — Смотри, как бы боком не вышло.

— Война план покажет, — туманно пообещал Данила.

— Как? — заинтересовался Гонта. — Интересное выражение, не слышал…

Достав из кожаного кисета трубку, он сосредоточенно принялся забивать ее турецким табаком. Чиркнув пару раз кресалом, прикурил, пыхнул душистым облаком, радостно подхваченным ветром, и задумчиво произнес:

— С полонянками ничего не надумал? — Заметив удивленно вскинутые брови, атаман пояснил: — Продать их надо, нельзя баб в плавание брать. Да и казаки, того гляди, глотки из-за них начнут друг дружке рвать… Сам-то, чай, уже глаз положил на какую?

— Ни-ни! — испугано отмахнулся Данила и истово побожился: — Вот те крест, и в мыслях не держал!

День прошел в хлопотах. Пустующие трюмы в срочном порядке переоборудовались в более-менее сносное жилье, благо плотницкий инструмент имелся в достатке. Казачья старшина заняла кубрики для офицеров на второй палубе, Гонте досталась роскошная каюта прежнего хозяина. Обустраивались.

До своей каморки Данила добрался лишь после захода солнца, упал без сил на жесткий матрас, прикрыл на секунду глаза и… моментально уснул, без сновидений. Пробудился он от негромкого плеска волн за бортом, и осторожных попыток кого-то невидимого в темноте стянуть с него сапоги. Сонно ворочая языком, сотник лениво поинтересовался:

— Это ты, Лисица?

Смутный силуэт негромко рассмеялся низким, грудным смехом, присел у изголовья и ласково погладил его по щеке.

— Ты охренел, казак! — сделав попытку подняться, Данила ткнулся носом в мягкие, упругие груди. У Лисицы точно таких не было! — запоздало мелькнула сумасшедшая мысль.

— То я, пан сотник, — горячий девичий шепот сбил дыхание. — Марыся.

Слегка дрожащие тонкие пальчики коснулись губ. Как наяву он увидел стройную фигуру в воздушном платье из белой кисеи, голубой атласный кушак, обтягивающий осиную талию, золотисто-рыжие локоны и лукавую, обещающую улыбку спасенной им невольницы.

Как наяву… Остальное он не видел — чувствовал. И бархатную кожу, и жаркие губы и острые коготки, с болью вонзившиеся в спину, и дурманящий голову сирийский парфюм… Ведьма! Рыжая ведьма из Кракова. Ишь, как глазища горят!

— Дзякую, пан, що спас мене! — мешая польские и украинские слова, полячка ловко стянула с него рубаху.

Гонта утром вздернет меня на рее вместе с греком! — последний разумный проблеск исчез, растворился в сладостной истоме…

Атаман его вешать не стал. Может, не хотел портить аппетит перед завтраком, а может, качка была тому виной: волны стали круче, корабль кренился с боку на бок, и вид болтающегося тела на мачте мог вызвать приступ морской болезни у кого угодно. Казнь не состоялась. Гонта лишь глянул насуплено, и хмуро процедил:

— Если начнется буча, выкину за борт всех… вместе с тобой.

Данила скорчил виноватую физиономию, покаянно вздохнул и отправился в обход по кораблю. Получив по дороге пару одобрительных хлопков по спине от ухмыляющихся казаков и несколько откровенно завистливых взглядов, сотник, мысленно чертыхнувшись, спустился на нижнюю палубу к матросским каютам. Нырнув в полумрак корабельных недр, он нос к носу столкнулся с паном Ляшко.

— Твоя затея? — вместо приветствия, сухо осведомился Данила.

— То, проше пана, не я, — ехидно ответил шляхтич, расплываясь в довольной улыбке: — Це была панночка.

— Тьфу, на тебя! — в сердцах сплюнул сотник. — Ясен пень, что не ты… и не Лисица… — зябко поежившись и бросив подозрительный взгляд на ясновельможную грудь, озабочено спросил: — И что теперь делать?

— Не разумеешь? — радостно заржал пан Ляшко. — Могу подсказать.

— Иди к черту! — беззлобно посоветовал Данила, сплюнув на дощатый настил, и поинтересовался: — Лисицу не видел?

Изменился Данила. Сильно изменился. Раньше простой казак был, бесхитростный. А ныне сотник войсковой — бунчуковый, не наказной. Лисица всегда за друга горой стоял, а теперь тем паче — кому хошь за него глотку перережет. И не потому, что он сотник и колдун, а… Просто Данила знает, как по правде. По старой Русской Правде.

Лисице про нее бабка еще сказывала, но он не шибко-то ей и верил. Закон в Сечи простой: что с бою взято, то твое. Серебро, оружие, девки. Хочешь — продай, а хочешь сам пользуй. Когда Умань брали, много казаков легло, но и добыча была немалой. Однако, Данила запретил полон брать. Сказал, что на Руси неволи раньше не было. И он не дозволит.

Десяток роптать начал, но Метелица быстро порядок навел. У него рука крепкая, не забалуешь. И ведь прав оказался характерник! Когда шляхта панцирная ударила, только кони верные спасли от гибели неминуемой. А кто за ясырь свой держался, легли под саблями. Все, до единого.

Еще сказал, что повесит каждого, кто девку силой возьмет. Ему-то что за нужда? Всегда так было. Ну, да ладно — он знает, что говорит. Когда другие казаки жидов вешали — тайники искали — Данила пообещал голову отрубить каждому, кто на безоружного саблю поднимет.

И снова как в воду глядел колдун! Вывели они из Умани семью еврейскую, подальше от города проводили. Отпустили. Жид-меняла сам все отдал, даже кожу сдирать не пришлось! До последнего злотого мошну вывернул. Ну, может, и оставил что себе, но казаки довольны были. Другие не в пример меньше награбили.

Лисица облизал пересохшие губы. Вина бы сейчас глоток, аль меду хмельного. Но нельзя. Вот закончится день, сядет солнце за Черные холмы, и тогда — в казацком кругу — пойдет по рукам ковш с пенной брагой. А пока — терпи казак. Недолго, вечереет уже.

Воткнув топор в ошкуренное бревно, Лисица зачерпнул ладонью пригоршню снега и с наслажденьем растер разгоряченное лицо. От костра потянуло запахом жареного мяса. Казак сглотнул слюну.

— Что, брат, живот к спине прилип? — весело подмигнул пан Ляшко.

Этому все нипочем. Он и в аду ухмыляться будет. А Лисицу от бизонов уже воротит. Сейчас бы галушек со сметаной, или борща с пампушками. Да где ж их взять-то, на чужбине? Намедни вепря добыли, вроде и свинья, но мясо другое — жесткое, вонючее, как козий сыр. Косули еще реже попадаются. Но ничего, обстроимся, до весны доживем, там и разговеемся. А пока и буйвол сгодится. Этого добра здесь — стада несметные.

— Данила как? — вместо ответа буркнул Лисица.

— Оклемался уже, — поспешил успокоить шляхтич. — С утра вставал уже, бульончику похлебал. Денек-другой и опять в седло… — ухмыльнувшись, добавил: — С такой сиделкой и я не прочь поболеть.

Лисица заржал. Сиделка и впрямь была хороша. Только уж больно кричит по ночам. Пан Ляшко еще на корабле объяснил казакам, что характерник обряд творит колдовской с полонянкой. Не все поверили. Тогда пан Ляшко сказал, что колдуну фиолетово (Данилино словечко!) — Марыся, аль казак какой. Есть охотники? Нет? Ну и не лезьте поперед батьки в пекло, он сам знает, что делает. А без колдуна нам никак.

Босфор тогда мышкой проскочили, ни одна собака османская не тявкнула. Хотя собак у них отродясь не было. Но и сами турки ничего не учуяли. Только слышно было вдали, как галеры сторожевые склянками бренчат. На воде звук хорошо доносится, однако туман все скрыл.

А в Средиземноморье пираты напали — всамделишные, не запорожские. Алжирцы или марокканцы, кто их разберет. Данила, что тогда учудил. Казаки в трюм попрятались, на палубе только матросы остались, да старшина войсковая, в платья купеческие ряженая. Флаг торговый спустили. Когда пираты на борт поднялись числом малым, их в трюм проводили — товар показать. И повязали. Без шума и крови.

И здесь без удачи не обошлось. Мальчонка с ними был, юнак. Сыном бея знатного оказался, славу себе решил добыть в походе. Храбрый паренек, хоть и нехристь. Стоит бледный весь, глазенками сверкает, но не дрожит. Добрый воин вырастет, если не раньше повесят.

Долго тогда с ними торговались, какой выкуп за бейчонка брать. Старичок с пиратами был, в халате расшитом и колпаке скоморошьем, со звездами. Данила потом сказал, что он их считает. Дурной совсем. Зачем их считать? Но хитрый. Однако, против колдуна кишка тонка у него. Как тогда Данила сказал? Договор есть непротивление сторон. Звездочет попросил повторить, и записал это в книгу. Дорогая книга, сразу видно. Лисица поначалу стащить ее хотел, потом передумал — все равно читать не умеет.

С пиратами просто договорились: они казаков через пролив проведут под своим флагом, а взамен бейчонка получат. Так и получилось. Гибралтар прошли, ни франки, ни инглизы пискнуть не посмели. Еще бы! Алжирцы с них дань берут, и флаг корсарский в этих морях в почете немалом. Когда в океан вышли, бейчонка отдали, но пушки — от греха подальше — с бригов пиратских сняли.

Как до страны заморской добирались, Лисица не помнил. Болезнь морская скрутила. Когда в залив вошли и на якорь встали, Данила с Гонтой к губернатору отправились местному. Вернулись мрачные. Встретили их неласково и посоветовали убираться подобру-поздорову. Не нужны им сабли казачьи, своих солдат, мол, прокормить едва могут.

Собрали кош, как обычно. Покричали, пошумели, угомонились. Стали ждать, что старшина скажет. Данила предложил Сечь Заморскую основать. Место на карте показал — Дакота называется. Сказывал, что вскоре люд ремесленный и землепашцы в те края будут перебираться. Если форт отстроить (это крепость по-местному), то будут и паланки свои — заморские, не запорожские. Дань будут платить за охрану. Гонта противился поначалу — далече, мол, не ближний свет, но колдун шепнул ему что-то на ухо, и атаман враз согласился. Не иначе слово сказал тайное. Бывалые казаки бают, что со времен Ивана Серко не было еще такого характерника.

Неделю в путь собирались. Скарб закупали, проводников искали. Галеот продать хотели, но купцов не нашлось. Грекам оставили, только пушки забрали. На коленях казаков благодарили. Лисицу аж слеза прошибла. Вот только Янис с ними увязался, он теперь от Данилы ни на шаг не отходит, словно пес цепной. Здоровый, черт! Колдун его бодигардом кличет.

Когда до коней черед дошел, выяснилось, что грошей на них не хватит — дорог за морем скакун, не по мошне. Данила тогда Лисицу отправил платья купить индейские (индейцы — это татары местные), и переодеть в них полусотню. Бойцов отбирал безусых, молодых. Размалевал казаков (словно дьякон пьяный, войско со смеху животы чуть не надорвало), и в набег отправил.

Пять сотен голов с собой привели. И солдат английских. Но это не вояки. Пальнули пару раз по ним из кустов, они и побежали, как поп за поросем…

М-да, свинка сейчас не помешала бы. Лисица вздохнул. Желудок отозвался радостным бурчанием. Предвкушал.

— О чем задумался, пан сотник? — могучий хлопок по спине вывел казака из раздумий, едва не опрокинув его на землю.

Зубы скалит ясновельможный брат. Он-то бунчук уже давно получил, привык к нему. А Лисица лишь вторую неделю в наказных атаманах, Данилу подменяет. Скрутила колдуна лихоманка болотная, десятый день в горячке лежит. Ну да, бог не выдаст, свинья не съест. Кстати, о свиньях…

— Не пора ли на ужин? — озаботился Лисица, шумно втянув морозный воздух. Взглянув на темнеющее небо, подернутое облачной дымкой, он произнес: — Караул еще проверять.

— Да что с ним станется, — беспечно махнул рукой пан Ляшко. — Не украдут, чай! — и гулко расхохотался над собственной шуткой.

Лисица осуждающе покачал головой. Неделю назад прибыли послы от местного племени. Три морщинистых старика с татуированными лицами. С ними конный десяток молодых воинов: краснокожих, невозмутимых, надменных. Переговоры закончились ничем. Индейцы дали семь дней на сборы. Это земля их предков, и Великий Дух не дозволяет бледнолицым строить здесь свои хижины. Семь дней, иначе… Что будет иначе, ясно было и без слов. Жаль, что Данила в беспамятстве лежал, он бы договорился. Гонта осерчал тогда без меры, выгнал послов. Зря он так. Лучше бы просто прирезал.

Индейцы стерпели обиду молча. Сидели с каменными лицами, словно истуканы. Ни один мускул не дрогнул. Лишь молодые воины побледнели. Но тоже ни слова не молвили. Лисица вспомнил об этом с невольным уважением — казаки в такой ситуации глотки порвали бы. И свои и чужие.

— Сегодня срок истекает, — напомнил он шляхтичу.

— Ну и что? — безразлично пожал плечами пан Ляшко. — Дикари они и есть дикари. Ни пушек, ни ружей — одни луки со стрелами. Незамеченными не подберутся — до гор три версты, вокруг равнина… Через месяц-другой форт достроим, сами к ним в гости наведаемся.

Форта, как такового, еще не было. Светлел в сумерках курень сосновым свежешкуреным бревном. Курился дымок над избушкой панночек — им строили в первую очередь, и печь уже просохла, топилась. Были готовы две сторожевые башни, что со стороны гор, и уже возводился частокол между ними. Вот, собственно, и вся крепость. Хорошо хоть из шалашей походных перед морозами успели перебраться.

— Ладно, — нехотя согласился Лисица. — Идем харчеваться.

Лагерь жил своей жизнью. Весело стучали топоры, визжали пилы, и гулко звенел молот кузнеца. Откуда-то издалека, на грани слышимости, доносилось протяжное мычанье бизоньего стада. Просторная палатка, обтянутая бычьими шкурами, служила кухней. Десять полонянок кашеварили с раннего утра до поздней ночи.

Прав был колдун — пригодились панночки. И раздоров не было. Данила просто забрал свою долю от набегов живым призом. Казаки не возражали. А когда спохватились, было поздно. Чужое имущество лапать нельзя. Не по закону. Правда, парочку особо ретивых пришлось вздернуть на суку, но это дело обычное. Татей всегда хватало. Но все же меньше, чем у индейцев. Они, перед уходом, пообещали выкопать топор войны. Это ж что за жизнь такая, раз топоры в землю прячут? — посочувствовал бедолагам Лисица.

— О, панове сотники, проше к столу, — радостно захлопотала Марыся при виде казаков и тут же прикрикнула на своих подружек.

Грубо сколоченный стол был заставлен немудреной снедью в мгновенье ока. Пан Ляшко одобрительно крякнул, проводив взглядом расторопных полонянок. Лисица усмехнулся про себя — молодец девка, боятся ее товарки. Атаман в юбке. Знает Данила, с кем обряды колдовские творить.

— А скажи-ка красавица, — зажмурился от удовольствия пан Ляшко, отведав горячей похлебки. — Как…

Что он хотел узнать, осталось неведомо. Чинное застолье прервалось истошным криком, от которого вздрогнули все:

— Татары!!!

Спустя мгновенье послышались беспорядочные выстрелы. Басовито ухнула пушка. Выскочив на улицу, друзья услышали еще один вопль:

— Индейцы!!!

Неожиданно темноту прочертили огненные полосы. Со звонким чмоканьем, различимым даже в оружейном треске, горящие стрелы вонзались в деревянные строения. Сторожевые башни и частокол вспыхнули разом, словно это был сухой камыш, а не свежесрубленное дерево. Яркое пламя перемежалось клубами черного, зловещего дыма. Порывы ветра донесли незнакомый зловонный запах.

— Колдовство! — испуганно выкрикнул какой-то казак, не забывая, впрочем, выцеливать едва видимые на снегу белые силуэты.

Сделав еще один огненный залп, индейцы исчезли, словно их и не было. Вслед прозвучали бесполезные выстрелы — сражаться было не с кем.

— Прекратить огонь! — в вечернем воздухе разнесся рык полковника. — Беречь заряды! Караулы за стены — в дозор.

Что делать дальше, казаки знали и без приказов. Несколько конных разъездов вылетело за периметр в охранение, остальные бросились тушить разгорающееся пламя. Однако, тушить, собственно, было и нечего. Стрелы, попавшие в курень и избушку, погасли сами собой, а засечная черта полыхала так яростно, что в десятке шагов обжигала жаром. Чудеса.

— Что за чертовщина? — хмуро бросил Гонта, подойдя к группе казаков, оживленно размахивающих руками.

Перед ними на снегу лежал обезглавленный индеец. Белый халат был заляпан кровью, а безвольно откинутая рука крепко сжимала глиняный горшок, из которого вытекала черная маслянистая жидкость.

— Не знаю, батько, — коротко ответил пан Ляшко и легонько поддел носком треснутую емкость. — Первый раз такое вижу, чтобы пал так зачинался.

— Перед избушкой еще один лежит, — задумчиво пояснил Лисица. — Тоже с горшком… И курень не пострадал, стрелы сами потухли.

— Похоже, что они бросали эту гадость на стены, а потом поджигали стрелами, — высказал догадку сотник Смушко. — У византийцев такой огонь есть… А халаты надели, чтобы незаметно подкрасться. Хитро! — протянул он с явным уважением.

— И кто на нас напал: татары, индейцы или византийцы? — ехидно осведомился Гонта. — Османы от страха никому не померещились?

Казаки рассмеялись. Лисица хмыкнул со всеми вместе, почесал в затылке и глубокомысленно предложил:

— Данилу звать надо.

Разрешить загадку мог только колдун. Казаки переглянулись. Гонта уже открыл рот, чтобы отдать команду, как характерник появился сам. Услышал видать. Слегка пошатывающийся, худой, с болезненным блеском в глазах. Окинув взором ждущих товарищей, Данила присел на корточки перед индейцем, обмакнул палец в темную жидкость и поднес к носу. Понюхал, лизнул языком и поднял изумленный взгляд. Вновь посмотрел на убитого и зачем-то помял в пальцах ткань халата.

— Ну что там, не тяни! — нетерпеливо подстегнул его Гонта.

— Греческий огонь? — влез Смушко.

— Может и греческий, а может и «коктейль Молотова», — непонятно ответил колдун, с кряхтением поднимаясь с колен. — Я в этом не шибко разбираюсь. Да и не это главное… — сделав паузу, он внимательно посмотрел на полковника и негромко продолжил: — Мне другое интересно, батько. Какая сволочь одела чингачгуков в маскхалаты?..