"Равнодушные" - читать интересную книгу автора (Моравиа Альберто, Потапова Злата...)XVЧерез стеклянный купол на лестницу падал белый свет. Дверь за Микеле тихонько закрылась. На лестничной площадке было тихо. «Никто мне не верит, — подумал он. — И никогда не поверит». Медленно спустился на несколько ступенек. Он испытывал тягостное чувство и, как ни старался, не мог отогнать печальных, отрывочных воспоминаний, Один за другим перед глазами проплывали персонажи и события его жалкой жизни: совращение Карлы, встреча с Лизой, так и не поверившей ему, Мариаграция, Лео. Все они, точно выхваченные вдруг из ночной тьмы вспышками молний, представали яркими мгновенными видениями и сценками на фоне унылого пейзажа. «Никто мне не верит», — грустно повторил он про себя. И сразу же мелькнула мысль: «Карла отдалась Лео». Он вновь и вновь видел перед собой насмешливое лицо Лизы в дверном проеме и испытывал чувство унижения, а потом мрачно представлял себе растрепанную, полуголую Карлу в объятиях Лео… Но едва он попытался воссоздать цельную картину, связать воедино все факты, сжать их в кулак, как кукольник сжимает нити кукол-марионеток, хладнокровно, бесстрастно обдумать всю сложность своего положения, как сразу же запутался, к горлу подступило удушье. Его мысли и желания были слишком вялыми, слабыми, чтобы противостоять жестокой действительности, ему недоставало мудрости, чтобы охватить взглядом всю панораму своей жизни, постичь глубинный смысл событий. Он пытался выстроить свои рассуждения в стройный ряд. «У моей истории, как у медали, две стороны: лицевая и оборотная, — подумал он. — Оборотная — мое равнодушие, отсутствие веры и искренности, лицевая — все события, на которые я не способен отвечать как должно. Но, увы, обе стороны — одинаково неприглядны». Он поднял глаза, точно желая разглядеть обе стороны проблемы. «Нет, — мрачно подумал он. — Я сам виноват… Не умею радоваться жизни». Он снова стал спускаться по лестнице. «Карла тоже виновата». Ему хотелось в упор спросить у нее: «Зачем ты это сделала, Карла?» Но и мама виновата, все они виноваты. И выяснить, с чего началось, понять первопричину — невозможно. Все виноваты… Ему казалось, что он видит их на лестничной площадке, — вот они стоят, прислонившись к стене. «Вы ничтожные людишки, — думал он. — Мне вас жаль… всех… И тебя, мама, с твоей дурацкой ревностью, и тебя, Лео, с твоим победоносным взглядом…» Он точно увидел перед собой Лео, живо представил себе, как цепко хватает его за руку. «Но больше всех мне жаль тебя, Лео!.. Да, да, тебя… Ты уверен, что всемогущ. О, мой бедный Лео!..» Ему хотелось бросить эти слова в лицо своему врагу невозмутимо, вот так… Он опьянел от собственных мыслей, гордо вскинул голову. «Мелкие людишки… жалкие существа. Ничего, скоро увидите, что с вами будет!» Вдруг у самых дверей парадного он обнаружил, что по-прежнему держит шляпу в руках. Собственная рассеянность и никчемность его обескуражили. Он изнемогал от отчаяния, от бессильной злобы к самому себе. «Это я ничтожный человечишка. И нечего придумывать героические истории». Он снова почувствовал себя низвергнутым с воображаемых высот, пригнутым к земле. Надел шляпу и вышел. Дома словно помертвели, платаны замерли, воздух застыл в неподвижности. Свинцовое небо нависло над покатыми крышами. И хотя улица была длинной, на пути — ни тени, ни огонька, а лишь напряженное ожидание бури. «А теперь — к Лео», — подумал он. И мысль об этом привела его в невероятное возбуждение. «Так ты не веришь, что я способен убить Лео!.. — беспрестанно повторял он. — Не веришь?! Ну, а если я его убью?» Он шел быстро, печатая шаг, уверенный в себе, полный решимости. И в такт его шагам гулко отдавались в голове немыслимые, странные фразы: «Идем, Лиза. Придем и вместе убьем Лео… Потом мы его поджарим… Поджарим на медленном огне». И еще: «Лео, Леуччо, Леуччино, позволь пристрелить тебя, как собаку». Он смотрел прямо перед собой и улыбался холодной улыбкой отчаяния. «И твоей блестящей карьере, мой Лео, тоже пришел конец. Как жаль — ведь тебя ждало прекрасное будущее… Я первый пролью слезу… Но что поделаешь?! И тебе пришел конец». Ему хотелось запеть на мотив модной грустной песни. «Fi-ni-ta, fi-ni-ta la bella vita».[3] Он шагал стремительно, твердо и смело, как солдат, идущий на битву. Улица была узкой, неприглядной. Навстречу ему попадались маленькие лавчонки с убогими витринами; цветочный магазин с венками для похорон, типография, оклеенная визитными карточками всех форм и размеров, мебельный магазин, парикмахерская. «Я отправлю тебя на тот свет по всем правилам, мой Лео. Сначала закажу тебе великолепный гроб, потом куплю красивый венок и вложу в него свою визитную карточку… А затем… парикмахер аккуратно тебя побреет», — подумал он. Мебельный магазин примыкал к зданию строгой архитектуры с большими, монастырскими воротами. Он прошел мимо, бросив беглый взгляд на пустой внутренний двор. Потом увидел лавку — витрину, небольшую дверь. Вначале он не понял, что это за лавка, — зеркальная витрина слепила глаза. Сделал еще шаг и увидел наверху надпись белыми буквами «Оружейная лавка». За стеклом витрины выстроились в ряд охотничьи ружья. «Тут я и куплю пистолет», — подумал он. Но сразу не остановился. Наконец вернулся, нерешительно потоптался у дверей и вошел. — Мне нужен пистолет, — громким голосом сказал он, облокотившись на прилавок. Главное было сделано. Внезапно ему стало страшно, — вдруг владелец лавки догадается о его намерениях. Он опустил глаза и постарался изобразить на лице спокойствие и выдержку. Ему видна была лишь грудь продавца. Тот был в черном рабочем халате, и неторопливо, с профессиональной обстоятельностью снимал товар с полок и подносил к прилавку. На застекленных красноватых полках Микеле увидел множество сверкающих ножей: простые, с одним лезвием, и замысловатые — с несколькими, лезвия одних ножей были раскрыты веером, других — коротких и массивных — закрыты. Он поднял глаза, — темная, маленькая лавка казалась еще меньше от сплошных застекленных полок вдоль стен. На одних — пирамиды ружей, на других — собачьи ошейники. В дальнем конце прилавка лежал деревянный брус, в гнезда которого, строго по размеру, были вставлены патроны. Микеле они почему-то напомнили россыпь звезд. Продавец, худой, седовласый человек с усталым лицом и маленькими глазками, методично один за другим выкладывал пистолеты всех типов. И тут же монотонным голосом объявлял цену каждого: сто лир, семьдесят, двести пятьдесят, девяносто пять. Одни пистолеты — автоматические — были черные, плоские, другие — с барабаном — сверкающие, выпуклые. «Для Лео нужен этот», — с усмешкой подумал Микеле глядя на огромный, висевший на стене пистолет с складной рукояткой, похожий скорее на ручной пулемет. Он не испытывал ни волнения, ни неловкости. Наклонившись, выбрал самый дешевый. — Вот этот, — твердо сказал он. — И комплект патронов. Достал из кармана кошелек. «Хватит ли, чтобы расплатиться?» — подумал он, выкладывая деньги на прилавок. Звон металла. Наконец он взял завернутый в бумагу пистолет, сунул его в карман и вышел из лавки. «Теперь отправимся к Лео», — сказал он самому себе. Серые неподвижные облака обронили на землю первые слезинки дождя. На углу была ремонтная мастерская. У раскрытой двери человек в грязном комбинезоне разбирал велосипедное колесо. Было душно. В воздухе стыла тишина. Дома здесь были однотипными, шестиэтажными. Но под моросящим дождем их вид странным образом изменился. Дома словно извивались, гнулись, окнами касались земли. Но почему-то тротуар оставался сухим — никаких следов дождя. Тротуар был в желтых пятнах, похожих на плевки, но на него не упало ни единой капли. Значит, ему все это померещилось?! Он свернул на более широкую улицу. Когда он одолеет ее и пересечет площадь, то окажется на улице, где живет Лео. Торопиться некуда. Он шел медленно и, точно обыкновенный зевака, разглядывал встречных прохожих, афиши кинотеатров, витрины магазинов. Пистолет приятно оттягивал карман. Он остановился возле какого-то магазина, вынул сверток, осторожно развернул его и крепко сжал рукоятку пистолета. Металл холодил руку. Легкое нажатие курка, и все будет кончено. Для Лео. Один выстрел, два, три. А затем немного дрогнет ствол… Он сжал зубы и крепче стиснул рукоятку… Выстрел… Еще один. Он живо представил себе, как это произойдет. Он поднимется по лестнице, войдет в гостиную. Будет ждать с пистолетом в руке. Наконец появится Лео. «Что случилось, Микеле?» — «Вот что случилось», — ответит он и сразу же выстрелит. Главное, не промахнуться. Толстый Лео — удобная мишень, и, куда бы ни попала первая пуля, он упадет. Тогда он прицелится и выстрелит Лео в голову. Потом склонится над ним. Лео будет валяться ничком на полу и громко стонать. Он приставит дуло пистолета к виску этого негодяя. Ощущение будет очень странным — голова жертвы дернется, Лео взглянет на него обезумевшими глазами. И тогда он, Микеле, в третий раз выстрелит. Грохот, струйка дыма! А потом надо будет уйти, сразу же, не оглядываясь, уйти из этой комнаты, в которой, раскинув руки, будет лежать на полу безупречно одетый господин, и на него будет литься из окон яркий свет. Нужно быстро спуститься по лестнице и выскочить на улицу, прежде чем появится кто-нибудь из жильцов. На улице — толпа людей, полно машин. А там, наверху, в маленькой комнате — убитый. Он, Микеле, пойдет искать полицейского. (Где находится ближайший полицейский участок, куда можно прийти и добровольно сдаться в руки полиции?) На перекрестке будет неподвижно стоять полицейский. Он подойдет и тихонько тронет его за плечо. Полицейский обернется, решив, что один из прохожих хочет у него что-то спросить. «Слушаю вас», — вежливо скажет полицейский. «Арестуйте меня… Я убил человека…» Полицейский недоумевающе посмотрит на него. «Я убил человека, — повторит он. — Арестуйте меня». А между тем мимо будут спешить куда-то люди, мчаться автомобили… Наконец полицейский, не очень ему веря, неохотно поведет его. Не схватит его за шиворот, не наденет наручники, а просто отведет в ближайший полицейский участок. Пыльная комната, на столе конторская книга, несколько полицейских, застоявшийся запах табачного дыма. Письменный стол. За столом — толстый, седой полицейский комиссар с грубыми манерами. Допрос. Однажды, когда его обокрали, он уже приходил в полицию. Все должно произойти именно так. Он отошел от витрины магазина и двинулся дальше. А потом будет суд. Все газеты под огромными заголовками оповестят об убийстве. Опубликуют подробные судебные отчеты. Поместят фотографии: его, убитого, «проницательного» комиссара полиции, который арестовал преступника, комнаты, где произошло убийство, не забудут даже крестиком указать место, где был найден труп. Все, конечно, проявят нездоровое любопытство, и в день открытия процесса зал суда будет переполнен. В первом ряду — элегантные дамы, его знакомые из высшего общества. Как на театральной премьере. Напряженное ожидание. Выходит судья. Микеле казалось, что он видит его, — невозмутимый, выдержанный старец, который разговаривает с ним, как учитель с учеником. С высоты своего пыльного трона, наклонив голову и глядя на него без всякой злобы из-под седых бровей, он спросит: «Подсудимый, что вы можете сказать в свое оправдание?» Тут он поднимется со скамьи. Взгляды всех в зале будут устремлены на него. Он расскажет о своем преступлении. Поудобнее устроившись на сиденьях, элегантные дамы с жадностью вслушиваются в каждое его слово. Но время от времени они все же небрежно поправляют волосы либо, закинув ногу на ногу, лениво потягиваются. В зале так тихо, что слышно, как пролетает муха. В полнейшей тишине он откровенно расскажет свою печальную историю. И каждое его слово создаст вокруг него особый ореол, — подобно тому, как каракатица, подвергшаяся нападению, обволакивает себя чернильной жидкостью. Потом, когда он признается в своей неискренности, своей неспособности к настоящему делу, отсутствии подлинной веры, старик судья наверняка смягчится и склонится к нему седой головой. Мало-помалу публика неслышно покинет зал, и на пыльном возвышении останутся лишь двое, он и судья, среди грязных стен и пустых стульев. И он расскажет судье все до конца. «Так вот, — скажет он в заключение, — я убил Лео, не испытывая к нему ненависти… Хладнокровно… без настоящего чувства гнева… С тем же успехом я мог бы не выстрелить, а сказать ему; „Поздравляю тебя, Лео, моя сестра красивая девочка…“ Мое истинное преступление и мое несчастье — равнодушие». Воцарится тишина. Судья посмотрит на него с любопытством, как смотрят на урода. Затем — грохот отодвигаемого кресла, который отдается эхом в зале суда, как отдается гулким эхом голос под церковными сводами. Судья покинет свой трон и, ступая по пыльному полу непомерно большими ногами, дружелюбно подойдет к нему; маленького роста, щупленький, в черной, достающей до пят мантии, надетой словно для того, чтобы скрыть какой-то физический недостаток. Быть может, из-за того, что он непрерывно восседает в судейском кресле, у него отекают ноги. Маленького роста, щупленький, с огромной головой. «О синьор судья… синьор судья!» С этими словами он бросится к ногам старика. А тот после секундного молчания скажет: «Ты невиновен в убийстве. Но за неискренность, отсутствие веры, ты приговариваешься к пожизненному заключению». Жестокий приговор. А когда он поднимет голову, то вдруг увидит, что зал снова полон, судья рассеянно глядит куда-то в сторону, а возле него самого стоят два вооруженных охранника. Одно видение в другом. Нелепые химеры. В действительности все произойдет иначе. Родные найдут ему знаменитого адвоката, и тот в ярких красках обрисует его жизнь примерного сына и брата, который долго подвергался всяческим унижениям со стороны Лео и, не выдержав, отомстил ему. Публика в зале встретит речь адвоката аплодисментами. Вызовут свидетелей. Первой даст показания Лиза. Небрежно одетая, ненакрашенная, она своим фальшиво-проникновенным голосом расскажет о том, как узнала о любовной связи Лео и Карлы. Ее рассказ произведет на публику огромное впечатление. Лиза поведает, как он сказал ей, что намерен убить Лео. И как она ему не поверила. «Почему?» «Потому, что сказано это было очень странно». «Как именно?» «Спокойно, почти шутливым тоном». «Знал ли подсудимый об отношениях его матери с убитым?» «Да, знал». «Как вел себя убитый в доме своей любовницы?» «Как хозяин». «Как долго длилась связь между убитым и матерью подсудимого?» «Пятнадцать лет». «А с ее дочерью?» «Насколько мне известно, всего несколько дней». «Знала ли дочь о том, что ее мать была возлюбленной убитого?» «Да, знала». «В каких отношениях были подсудимый и убитый?» «В дружеских». «А деловых отношений между ними не было?» «Были». «Что это были за отношения?» «Точно не помню, но, кажется, речь шла о продаже виллы». «Правда ли, что подсудимый говорил, будто Лео Мерумечи хочет их разорить?» «Да, правда…» «Какие причины заставили вас рассказать подсудимому о любовной связи между убитым и Карлой?» «Симпатия к подсудимому, дружеские чувства ко всей семье». «Как убитый относился к Карле прежде?» «Как отец. Ведь он знал ее еще маленькой девочкой с косичками и голыми ножками!» «Слыла ли Карла девушкой честной и серьезной?» «Нет… Суждения о ней были нелестные». «Думаете ли вы, что убитый был влюблен в Карлу?» «Нет». «А Карла — в убитого?» «И она вовсе не была в него влюблена». «Считаете ли вы, что убитый намеревался жениться на Карле?» «Насколько мне известно — нет». «Правда ли, что убитый не скрывал от Карлы и ее брата своей связи с их матерью?» «Да, правда». «Правда ли, что между убитым и его возлюбленной часто вспыхивали ссоры?» «Да». «По каким причинам?» «Мариаграция была очень ревнивой». «К кому она ревновала убитого?» «Ко всем знакомым женщинам». «Подозревала ли Мариаграция свою дочь в связи с убитым?» «Нет. Больше того, она даже внушала мне, что Лео питает к Карле отцовские чувства». «Последний вопрос. Верили ли вы, что подсудимый способен на убийство?» «Нет». «Почему?» «Потому что он слишком слабоволен». Придет в суд мать, одетая в траурное платье, накрашенная, недоступная. Однако не очень уверенная в себе. Она обойдет загородку, за которой сидят свидетели, и направится прямо к судье, точно это ее знакомый. Давая показания, она станет длинно рассказывать всю историю, начав со стародавних времен. Голос ее будет надрывным, она прибегнет к театральным жестам. Черная вуаль будет беспрестанно вздыматься, создавая впечатление, что она вырядилась на бал-маскарад. Защитники закидают ее вопросами и набросятся на нее, как кровожадные зубастые акулы на несчастную жертву. Под конец мать подтвердит, что преданно любила убитого. На вопрос, не лишил ли ее Лео всего имущества, она ответит отрицательно. «А что вы знали о совращении дочери?» «Со стороны Лео это было безумием, но пусть тот, кто не совершил в жизни ни одного безумства, бросит в него первый камень…» «Вы это называете безумием?» — с иронией заметит его, Микеле, защитник. Между ним и прокурором начнется словесная перепалка. Судья призовет их обоих к порядку. «Считаете ли вы, что Лео, желая искупить свой неблаговидный поступок, потом женился бы на Карле?» После короткого замешательства мать ответит: «Нет… Я этого не думаю». Ее показания вызовут сенсацию. Могла ли она примириться с таким унизительным положением — ее любовник и друг дома стал бы любовником ее дочери? Мать в растерянности. Потом отвечает: «Нет, но Лео заранее подумал обо всем. Он решил подыскать Карле мужа». Смех в зале. Язвительные реплики. «Правда ли, что убитый пообещал Карле дать приданое, когда она выйдет замуж?» «Да, правда». «А в обмен, — заметит его защитник, — синьор Лео заранее оставил за собой „право первой ночи“». Новая ожесточенная перепалка между защитником и прокурором. Публика на его, Микеле, стороне… В зале раздается свист. Председательствующий говорит, что прикажет немедленно очистить зал от публики. Так всегда бывает на громких процессах. «Правда ли, что между убитым и подсудимым в последнее время происходили весьма бурные объяснения?» «Да, правда». «Верно ли, что подсудимый однажды бросил в Лео пепельницу?» «Да, но промахнулся и попал мне в плечо…» «Каковы были причины ссоры?» «Микеле ошибочно считал, что Лео, давая деньги под залог, хотел нас разорить». «А как вел себя убитый во время той ссоры?» «Очень достойно. Как благородный человек». «Правда ли, что между вами и убитым часто бывали ссоры?» «Нет. Между нами царила полнейшая гармония». «Но ваша приятельница намекнула, что дело обстояло иначе». «Это и понятно. У нее есть свои причины, чтобы чернить память покойного». «Какие именно?» «О, одна-единственная! Но весьма серьезная. В прошлом она была его любовницей». Шум в зале. «Похоже, — бросит реплику его защитник, — этой участи не избежала ни одна из знакомых покойного!» «Когда Лиза была его любовницей? До вас?» «Да». «На следствии вы обвинили Лизу в том, что она подстрекала вашего сына к совершению преступления? Вы подтверждаете свое обвинение?» «Да, подтверждаю». «Чем при этом руководствовалась Лиза?» «Ревностью и завистью». «Вы также обвинили ее в том, что она хотела совратить вашего сына?» «Безусловно… Ведь у этой женщины нет ни стыда, ни совести!» Слова матери производят сильное впечатление на публику. Судья просит ее не прибегать к столь резким выражениям. Мать бурно протестует. «Да, — громко крикнет она. — Лиза была и осталась развратной женщиной, способной даже на убийство!» Судья вторично попросит ее проявлять большую сдержанность. «Правда ли, что, когда убитый охладел к вам, вы заподозрили Лизу, а не свою дочь?» «Да. Потому что Лиза явно пыталась возобновить любовную связь с Лео». «Словом, по вашему мнению, главный виновник преступления — Лиза?» «Конечно. Это она подстрекала Микеле, разжигала в нем ненависть. В сущности, убийство — ее рук дело…» «По-вашему, убитый поступил честно, соблазнив вашу дочь?» «Нет. Но ведь известно — человек слаб. И потом, есть тут вина и Карлы…» «А — Микеле?» «Микеле — несчастный, безответственный мальчишка, слепое орудие в руках Лизы. Он слишком безволен, чтобы сам совершить преступление». Последней из трех даст показания Карла. Это будет утром. Осунувшаяся, бледная, она направится к барьеру, провожаемая жадными взглядами публики. На ней будет светлое платье, светлые чулки и светлая шляпка. На плечах — меховая горжетка. Элегантная молодая женщина, не робкая и не наглая, слегка накрашенная. Старик судья посмотрит на нее так же беззлобно, как прежде смотрел на него. Она облокотится о барьер и медленно начнет свой рассказ. Публика с величайшим любопытством ждет пикантных подробностей. Напряжение в зале все нарастает. Но тут судья велит очистить зал и продолжить слушание дела при закрытых дверях. В ответ — ропот, свистки. Но приходится подчиниться. Постепенно зал пустеет. Карла остается единственным ярким пятном на фоне серых стен и черных судейских мантий. Допрос свидетельницы продолжается. «Правда ли, что в последнее время между убитым и вами были интимные отношения?» «Да, правда». «Знали вы о любовной связи между вашей матерью и убитым?» «Конечно, — с детских лет». «Как, с детских лет?» «Однажды, еще маленькой девочкой, я увидела в зеркале, как они обнимались». «А знали ли вы, что убитый не мог или не хотел жениться на вас?» «Да, знала». «Было ли вам известно, что убитый присвоил почти все ваше имущество?» «Да, мне и это было известно». «И, несмотря на все, вы сошлись с ним?» «Да». «Почему?» «Сама не знаю». «Как вел себя с вами убитый? Как влюбленный или как развратник?» «Как развратник». «Значит, он вас не любил?» «Наверно, нет». «Каким образом начались ваши интимные отношения?» «Однажды, когда я была одна дома и, скучая, почитывала книгу, пришел Лео. Завязалась теплая интимная беседа. Постепенно его возбуждение передалось мне. Лео поцеловал меня и пригласил к себе домой». «И вы пошли?» «Да — на следующий день». «И что там произошло?» «Все, что бывает при любовной встрече». «Встречались ли вы после этого у него дома?» «Да, каждый день». «Правда ли, что Лиза застала вас в передней после бального вечера и вы сидели обнявшись?» «Да, раз она это утверждает». «Не боялись ли вы, что мать застанет вас в объятиях Лео?» «Нет». «Не думали ли вы, что губите себя, связавшись с этим человеком?» «Нет». «Почему?» «Мне было все равно». «Мать скрывала от вас свою связь с убитым?» «Нет. Больше того, делилась со мной своими переживаниями». «Убитый говорил с вами о матери?» «Да». «Как он о ней отзывался?» «Плохо». «Что он о ней говорил?» «Что она старая, глупая и что он ее разлюбил». «По словам вашей матери, убитый, несмотря на любовную связь с вами, собирался подыскать вам мужа и даже дать приданое? Это правда?» «Нет». «Откуда вам это известно?» «Потому что Лео предложил мне бросить мать и брата и обещал снять маленькую комнатку, где бы мы могли встречаться». «И вы согласились?» «Со временем скорее всего согласилась бы». «Убитый не боялся, что Микеле заставит вас порвать с ним?» «Нет». «Почему?» «Он был убежден, что, если дать Микеле немного денег, он оставит нас в покое». «А ваша мать?» «Мать вначале устроила бы истерику, но в конце концов тоже утешилась бы…» «Знали ли вы о частых ссорах между убитым и Микеле?» «Да, однажды вечером Лео пригрозил Микеле надрать ему уши». «А как отреагировал ваш брат?» «Микеле кинул в него пепельницу, но попал в маму». «Брат когда-нибудь говорил вам о намерении убить Лео?» «Никогда». «Как относился Микеле к семейным неурядицам?» «Равнодушно. Он человек безвольный». Потом и Карла удалится. Но сначала она подойдет к нему, чтобы попрощаться. Он представил себе, как это произойдет. Смущенная, печальная, она поглядит на него умоляюще и растроганно, спросит о его здоровье. Он крепко пожмет ей руку. Потом она направится к дверям, слегка покачивая бедрами. И по дробному стуку высоких каблуков, по короткой дешевой юбке, по осторожным движениям, по ее неуверенному виду он поймет, как тяжко ей приходится в этой новой жизни. Впрочем, он это уже понял по жалкому траурному платью матери, утерявшей все свое прежнее достоинство. Все три женщины, неразрывно связанные с его жизнью, сестра, мать и любовница, уйдут к себе домой. Суд возобновится. Затем выступит прокурор. Произнесет гневную речь. Постарается в мрачных тонах обрисовать атмосферу лжи и разврата, в которой только и могло произойти подобное гнусное преступление. Он признает, что у обвиняемого есть смягчающие вину обстоятельства, но докажет, что убийство было предумышленным. «Господа присяжные заседатели! — воскликнет он, стукнув кулаком по столу. — Налицо предумышленное преступление. Обвиняемый, согласно показаниям свидетельницы, узнал от нее, что Лео Мерумечи соблазнил его сестру, и, уходя, в шутливом тоне сказал, что убьет соблазнителя… Значит, обвиняемый уже принял решение, — и Мерумечи был обречен. Обвиняемый не собирался с ним объясниться, а заранее решил его убить. Для этого он пошел к нему домой. Тут не может быть никаких сомнений. Что же касается Лизы Бокка, то она, очевидно, дала ложные показания. Между разговором со свидетельницей и преступлением прошло почти два часа. Что делал обвиняемый в это время? Выйдя из дома своей возлюбленной, он направился в ближайший оружейный магазин (заметьте, он находится на той же улице, где живет свидетельница!) и купил за семьдесят лир пистолет. Потом он какое-то время бесцельно бродит по городу, одинокий, как корабль в бурю, с единственной мыслью отомстить обольстителю своей сестры, кровью смыть позор. Представьте себе, как он с заряженным пистолетом в кармане останавливается у витрин магазинов, идет дальше, сворачивает на улицу, где жил Лео Мерумечи, снова идет дальше, возвращается, наконец, подходит к дверям его дома. Он долго колеблется, наконец входит, поднимается по лестнице… И вот, вообразите себе, как он проникает в дом своего врага! Лео Мерумечи идет ему навстречу, веселый, радостный, с дружеской улыбкой… С беспечной улыбкой человека, господа присяжные заседатели, не подозревающего, что он идет навстречу собственной гибели. Протягивает обвиняемому руку… И тут обвиняемый стреляет. Лео Мерумечи падает. Обвиняемый наклоняется и спокойно, безжалостно приканчивает его выстрелом в висок. Затем с хладнокровием закоренелого преступника закрывает за собой дверь и идет в полицию». Прокурор подробно разберет, как упорно, неумолимо обвиняемый преследовал свою цель — убить Лео Мерумечи. «А ведь он знал, что Карла, как это явствует из показаний свидетелей, отнюдь не была невинной, чистой девушкой. Совсем наоборот. И, значит, о совращении в подлинном значении этого слова говорить не приходится». Слова прокурора произведут сильнейшее впечатление, и свою обвинительную речь прокурор закончит так: «Карла — одна из тех девушек, которые с самых юных лет бывают склонны к пороку. Сегодня один любовник, завтра — другой. Увы, в наше ужасное время таких безнравственных особ — великое множество». Он подчеркнет, что скорее всего не Лео соблазнил Карлу, а она его, из злорадного чувства соперничества с матерью. «Господа присяжные заседатели, — скажет он в заключение. — Никто не может самочинно вершить правосудие и тем более считать, что бог повелел ему покарать врата. Подсудимый осмелился взять на себя роль судьи. Он вынес своему врагу бесчеловечный, жестокий приговор и привел его в исполнение. В этом — главная вина подсудимого. Убийство было совершено не в порыве ярости или праведного гнева. Обвиняемый тщательно обдумал свое кровавое преступление. Не забывайте, что для подсудимого Лео Мерумечи стал трупом задолго до своей смерти. Подсудимый как бы заранее вырыл для несчастного могилу. „А ты, Микеле, — воскликнет прокурор, обращаясь к нему, — прими приговор, как возмездие за свое преступление. Лишь после того, как ты искупишь в тюрьме свой грех и очистишься, ты сможешь вернуться в семью и в общество“. „Непонятно, почему судьи и прокуроры любят обращаться к обвиняемым на „ты“, — подумал Микеле. Он покачал головой. — Ты ошибаешься, господин прокурор, — с иронией подумал он. — Глубоко ошибаешься. Не было и не будет ни очищения, ни искупления греха, ни даже любви к семье… Равнодушие, одно только равнодушие“. Он печально улыбнулся. А кто выступит после прокурора? Его защитник. Знаменитый адвокат, новый Демосфен поднимется и весьма нелестно обрисует всех участников этой истории. Не преминет он и воссоздать мрачную атмосферу в семье обвиняемого. Мать — бесчестная, порочная женщина. Лео — настоящий ростовщик и развратник, Лиза — сплетница, падкая до любовных утех. А подсудимый и его сестра Карла — лишь жертвы. Их отец был алкоголиком. (У подсудимых, если верить адвокатам, отцы всегда алкоголики.) Они росли без материнской любви, без веры. Откуда же у подсудимого могли быть моральные устои?! „Вначале — любовник Лизы, а затем — матери подсудимого, — воскликнет адвокат, — Лео затем стал любовником Карлы. А ведь она была дочерью его прежней любовницы, дочерью, господа присяжные заседатели!.. Этот человек знал ее маленькой, невинной девочкой с длинными косичками. Он держал ее на коленях и, если можно так выразиться, взрастил для своих любовных прихотей… Он превратил этот дом в гарем!.. — патетически воскликнет адвокат. — Но и этого ему было мало… Он простер свои жадные руки к имуществу семьи…“ И, наконец, сложив камень за камнем зловещее здание преступлений Лео Мерумечи, красноречивый адвокат великолепно поставленным голосом возгласит: „Убийство было актом правосудия“. Микеле живо представил себе адвоката, этого Цицерона с багровым лицом и разметавшейся гривой волос. Грохнув кулаком по столу, он прорычит: „Неужели вы осудите моего подзащитного?! Ведь он лишь отомстил за поруганную честь сестры“. И тут, подняв глаза, он увидел, что идет по улице, где живет Лео. Он похолодел от страха. „Вот оно, начинается“, — в ужасе подумал он. Улицу он узнал по прежним рассказам Лео. Много новых домов, большие безлюдные сады, по обеим сторонам строящиеся дома, тротуары — немощеные, редкие прохожие, никто не оборачивается и вообще не обращает на него никакого внимания. „Но я здесь, чтобы убить Лео“, — подумал он. Это показалось ему невероятным. Он сунул руку в карман, потрогал пистолет. Убить Лео означает обагрить руки кровью, навсегда лишить врага жизни. „Лео нужно убить“, — лихорадочно проносилось у него в голове. „Убить… искусно… Так, чтобы никто не услышал выстрела… прицелиться в грудь… Он упадет. Я нагнусь и неторопливо, бесшумно его прикончу“. Минутная сцена вдруг представилась ему бесконечно долгой, распадающейся на ряд эпизодов. Его бил озноб. „Надо убить Лео незаметно. Тогда все будет хорошо“. Небо было серым; редкие прохожие, виллы, сады. Промчался автомобиль. „В кармане — пистолет, вот — рукоятка, вот — курок“. Микеле остановился, чтобы посмотреть номер дома, и его поразило собственное спокойствие. „Если я и дальше буду так же спокоен, ничего не выйдет, — со страхом подумал он. — Надо рассвирепеть, преисполниться гнева…“ Он двинулся дальше — дом номер восемьдесят три был в конце улицы. „Нужно разжечь в себе ярость, — снова подумал он. — Так… Почему я должен ненавидеть Лео?… Он соблазнил мать, затем — сестру… Всего несколько дней тому назад в своем доме он овладел ею… Нагая, обесчещенная… Моя сестра обесчещена… Моя сестра!.. С моей сестрой он обошелся, как с гулящей девкой… Овладел ею на своей грязной постели… Голая, она лежала в его объятиях… уступив похоти этого зверя… Какой позор!.. Я содрогаюсь при одной мысли об этом!.. Он опозорил Карлу“. Он провел рукой по подбородку, в горле у него пересохло. „К черту Карлу“, — с отчаянием подумал он, чувствуя, что не в силах возненавидеть Лео. Все эти видения не привели его в ярость… Он снова остановился и посмотрел номер дома — шестьдесят пять. И тут он отчаянно испугался, что не решится на убийство. Сунул руку в карман, нервно стиснул пистолет. „К дьяволу их всех!.. Наплевать на причины… Я решил убить его и убью“. Он ускорил шаг, минуя один дом за другим — все быстрее и быстрее. „Лео надо убить, и я его убью… Вот и все причины!..“ Дом семьдесят пять, семьдесят шесть… перекресток… семьдесят семь, семьдесят восемь. Внезапно он побежал, пистолет больно бил о бедро. Он заметил, что навстречу ему идет по тротуару девочка лет десяти, держа за руку совсем маленького мальчика. Он подумал, что, пожалуй, поравняется с ними у дома Лео. Но все-таки успел первым добраться до ворот и юркнул в них, пожалев, что бежал слишком медленно. „Самое приятное было бы, — мелькнула мысль, — если бы Лео не оказалось дома“. Он торопливо поднялся по лестнице и на второй лестничной площадке увидел номер квартиры Лео. Надпись на медной дощечке гласила: „Кавалер Лео Меру-мечи“. Он не позвонил — хотел сначала отдышаться. Постоял перед закрытой дверью, дожидаясь, когда сердце успокоится и перестанет бешено колотиться. Но сердце продолжало гулко биться в груди, и он невольно судорожно ловил ртом воздух. „Даже сердце и легкие, — с досадой думал он, — не подчиняются мне. — Он приложил руку к груди, стараясь унять нервную дрожь. — Сколько еще времени пройдет, прежде чем я не только душой, но и телом буду готов к действию?“ Он сосчитал до шестидесяти, продолжая стоять в нелепой позе солдата, застывшего по стойке „смирно“, перед закрытой дверью. Снова начал считать… Наконец устал, махнул рукой и позвонил. Трель звонка эхом отозвалась в пустой квартире. Ни шороха, ни звука шагов. „Лео нет дома“, — с радостью и величайшим облегчением подумал он. „Позвоню еще раз для очистки совести и потом уйду“. Собравшись снова нажать кнопку звонка, он уже представил себе, что опять выходит на улицу и отправляется гулять по городу, свободный, беззаботный. Он уже забыл о своих планах мести, как вдруг за дверью послышались тяжелые шаги. Дверь открылась, и на пороге появился Лео. Он был в незастегнутом халате, надетом на голое тело. Взлохмаченный, мрачный. Он посмотрел на Микеле сверху вниз и зевнул. — А, это ты, — сонным голосом сказал он, не приглашая Микеле войти. — Что тебе надо? Они поглядели друг на друга. „Что мне надо?! — хотелось крикнуть Микеле. — Тебе, негодяй, это и самому отлично известно!“ Но он сдержался. У него словно сдавило тисками грудь. — Ничего, — выдохнул он. — Всего лишь поговорить с тобой. Лео поднял глаза и смерил его наглым взглядом. На лице его была написана досада. — Поговорить. Со мной? Чего вдруг? В такой поздний час?! — с преувеличенным изумлением сказал он, по-прежнему стоя на пороге. — Что же ты собираешься мне сообщить?… Послушай, Микеле, — добавил он, пытаясь закрыть дверь. — Я еще не совсем пришел в себя после сна. Не лучше ли нам встретиться в один из ближайших дней? Можно даже завтра. — И хотел захлопнуть дверь. „Лжешь, ты вовсе не спал!“ — подумал Микеле. Внезапно ему все стало ясно. „Карла у него… в его спальне“. И он тут же представил себе, как она, голая, сидит на краю постели и напряженно прислушивается к разговору между любовником и неведомым посетителем. Он резко толкнул дверь. — Нет, — сказал он прерывающимся голосом. — Нет, я хочу поговорить с тобой сегодня… Сию минуту. Лео на миг растерялся. — Ну хорошо, — процедил он наконец сквозь зубы, явно давая понять, что не следует злоупотреблять его долготерпением. Микеле вошел в переднюю. „Карла там, в спальне“, — подумал он в сильнейшем волнении. — Признайся, — с трудом проговорил он, когда Лео затворил дверь и дружески положил ему руку на плечо, — признайся, — я помешал приятной беседе. Ведь в спальне у тебя сидит гость или гостья… Скорее всего красивая девушка, не так ли? Лео повернулся и противно, с нескрываемым самодовольством усмехнулся. — Что ты, — никого!.. Я спал, — слабо возразил он. Микеле понял, что не ошибся. Он сунул руку в карман и крепко сжал пистолет. — Я крепко спал, — повторил Лео, идя впереди него по коридору. — Спал и видел чудесные сны. — Ах, вот как?! — Да… А ты пришел и разбудил меня. „Нет, стрелять ему в спину не буду“, — подумал Микеле. Он вынул пистолет и, прижимая локоть к бедру, прицелился в Лео… „Едва он обернется, я выстрелю“. Лео вошел в гостиную, подошел к столу, закурил сигарету. В халате он был похож на борца перед выходом на ринг. Всклокоченный, большеголовый, он стоял, широко расставив ноги, спокойно, как человек, абсолютно уверенный в себе. Потом наклонился, чтобы потушить спичку. Обернулся. И тут Микеле, впервые ощутив к нему ненависть, вскинул руку и выстрелил. Ни грохота, ни дыма. При виде наведенного пистолета Лео в величайшем испуге замычал и молниеносно спрятался за стул. Сухо щелкнул курок. „Осечка“, — подумал Микеле. — Ты спятил! — завопил Лео. Он схватил стул и замахнулся, снова превратившись в удобную мишень. Микеле резко наклонился вперед и выстрелил во второй раз. И снова глухо щелкнул курок. „Пистолет не заряжен, — сообразил он наконец. — А патроны у меня в кармане“. Лео бросил в него стул. Микеле увернулся, стул пролетел мимо. Он отскочил к противоположной стене. Во рту пересохло, сердце бешено колотилось. „Патрон, хоть бы один патрон успеть вынуть!“ — с отчаянием подумал он. Он наклонился, лихорадочно нащупал в кармане несколько патронов, поднял голову и торопливо, непослушными пальцами, попытался зарядить пистолет. Но Лео заметил его маневр и сбоку изо всех сил ударил Микеле стулом сразу по рукам и по колену. Он невольно разжал пальцы, и пистолет упал на пол. От боли он на миг зажмурился. Его охватил неукротимый гнев… Он бросился на Лео; пытаясь схватить его за горло. Но Лео перехватил его руку. Завязалась борьба. Лео швырнул его влево… вправо, затем толкнул с таким остервенением, что Микеле с размаху ударился о стул и шлепнулся на диван. Лео мгновенно очутился рядом, подмял его под себя и схватил за запястья. Они взглянули друг на друга. Багровый, задыхающийся под тяжестью врага, Микеле попытался освободиться. Но, как он ни извивался, все было напрасно. Наконец боль и бессильная злоба на самого себя заставили его сдаться. Он подумал, что никогда еще жизнь не обходилась с ним столь жестоко. Вновь, как в детстве, он ощутил потребность в ласковом прикосновении материнской руки, утешавшей его в горестях. Глаза его наполнились слезами. Он разжал ослабевшие пальцы и затих. Лео не отрывал от него бдительного взгляда. Халат его совсем распахнулся, голая волосатая грудь бурно вздымалась, большие ноздри раздувались с каким-то звериным бешенством. Он пристально, еле сдерживая ярость, смотрел Микеле прямо в глаза. — Ты ненормальный! — воскликнул Лео, тряхнув головой. И после секундного раздумья отпустил его. Микеле поднялся, потирая вспухшие запястья. Лео стоял посреди комнаты, рядом валялся опрокинутый стул, а в углу зловещим пятном чернел пистолет. „Да, все кончено… И притом самым бессмысленным для меня образом“. Но он никак не мог решить, должен ли он и дальше изображать негодование либо честно признаться, что ему страшно… Он смотрел на Лео и машинально потирал запястья. — Ты доставишь мне огромнейшее удовольствие, — сказал наконец Лео, повернувшись к двери, — если уберешься вон, и немедля. Он хотел нещадно обругать Микеле, но в последний момент сдержался. — И учти, — добавил он, — об этой твоей идиотской выходке я обязательно расскажу матери. Но Микеле не двинулся с места. „Он меня не осыпает бранью, не грозит избить, потому что надеется поскорее выпроводить, — подумал Микеле. — Он явно боится, что я увижу Карлу. Она наверняка — в спальне“. Он смотрел на дверь в спальню и удивлялся, что она ничем не отличается от всех остальных и ничем не выдает присутствия там Карлы. Он представил себе, как Карла в одной сорочке бросается назад, в спальню, край сорочки застревает в дверях и отрывается. — Где Карла? — спросил он твердым голосом. На наглом лице Лео промелькнул испуг, — но лишь на миг. — Карла? — повторил он с величайшим изумлением. — Откуда мне знать? Может, сидит дома, а может, гуляет по городу. — Он подошел к Микеле и крепко сжал его локоть. — Не соизволишь ли ты наконец убраться? — Поосторожнее! — крикнул Микеле, побледнев и пристально глядя на Лео. Но даже не попробовал вырваться. — Не думай — я тебя не боюсь. Когда захочу, тогда и уйду. — Может, ты все-таки соизволишь убраться отсюда?! — повторил Лео, повышая голос. Он поволок Микеле к двери, тот отчаянно упирался. — Я знаю, — закричал он, — что Карла в твоей спальне. Лео больно толкнул его в спину. — Пусти, — завопил он. Но Лео еще сильнее заломил ему руку. — Нет, уйдешь, как миленький, уйдешь! — со злобной радостью процедил он сквозь зубы. — В своем доме — я хозяин и волен делать все, что мне вздумается. Он грубо толкал Микеле в спину, не давая ему никакой возможности вырваться. — Негодяй! — закричал Микеле, чувствуя, что вот-вот упадет. — Подлый негодяй! — Да, да, — негодяй! — подтвердил Лео, выталкивая его в коридор. — Но сколько бы ты ни надрывался, из дома моего ты сейчас уберешься. В эту секунду дверь спальни отворилась, и вошла Карла. Сна была без жакета — в короткой юбке и шерстяной коричневой блузке. Похоже, что одевалась она впопыхах. Растрепанные волосы, лицо — усталое и помятое, какое бывает у женщин, не успевших утром привести себя в порядок. Она закрыла дверь и, не спуская глаз с Микеле, вышла на середину комнаты. — Услышала шум, — сказала она, — и решила посмотреть, что происходит. — Как! — воскликнул Лео, который после секундного замешательства бросил Микеле и подбежал к ней. Он грубо схватил ее за руку. — Как ты посмела выйти?! Я же тебе велел оставаться в спальне! Хорошо же ты ко мне относишься! Да вы оба ненормальные!.. Как ты могла?! От ярости он не в силах был выговорить больше ни слова. Наконец он сумел совладать с нервами. — Но раз уж ты вышла, — пробурчал он, — то полюбуйся на своего братца. Хорош, нечего сказать! Врывается в чужой дом и стреляет в людей. Впрочем, разбирайтесь сами… Я умываю руки… Он отошел к окну и с деланно спокойным видом сел в кресло. Микеле смотрел на сестру. Куда девался весь его гнев? Испарился при одном появлении Карлы. Если б Лео так бесцеремонно не схватил Карлу за руку и не будь она одета так небрежно, он не мог бы с уверенностью сказать, что сестра — любовница Лео. „Представляю, в каком она была виде, когда я пришел!“- подумал он, жадно стараясь отыскать следы недавней любовной сцены. Томное выражение на усталом лице, круги под глазами, остатки помады в углах губ, блуждающий взгляд — все подтверждало его подозрения. Но само тело, которое только что содрогалось от неистовых ласк Лео было совершенно таким же, как всегда. Лишь видневшаяся из-под не застегнутой доверху блузки белая полоска груди казалась чуть припухшей. Разыгравшееся воображение, помогло ему живо представить себе, что все ее тело, наверно, в синяках от страстных поцелуев Лео. — Поздравляю, — с трудом выговорил он наконец. — Но, право же, незачем было одеваться… Ты могла, как и Лео, выйти в одном халате. Он показал на Лео. Тот с силой запахнул халат на груди. Короткое молчание. — Микеле, не будь таким жестоким! — внезапно сказала Карла жалобно, просяще. — Дай мне объяснить… — Что тут объяснять! — Микеле подошел к столу и тяжело на него оперся. — Не знаю, любишь ли ты его, — продолжал он так, словно Лео вообще не было в комнате, — но одно ясно — ты сама, своими руками погубила себя… Ведь ты знала, что это за человек и как он дорог маме. И все-таки отдалась ему…, К тому же я уверен, что ты его не любишь… — Не люблю, — не поднимая глаз, подтвердила Карла. — Но была другая причина! „А, вот оно что! Была другая причина!“ — повторил про себя Лео. Он смотрел на обоих, брата и сестру, с презрительным любопытством. Гнев его утих, и теперь он спокойно ждал, как дальше развернутся события. „Я бы мог легко объяснить, что это за причина, — думал он, вспоминая, с каким сладострастием Карла предавалась любви всего десять минут назад. — Причина эта называется похотью, жаждой наслаждений…“ — Ты сама не знаешь, почему решилась на эту низость, — продолжал Микеле. Он вошел в роль, и ему казалось, что он читает в ее виновато опущенных глазах, как в раскрытой книге. — И ничего не сможешь объяснить. — Нет, знаю, — возразила она, окинув его быстрым взглядом. — Тогда объясни. Карла в смятении переводила взгляд с Микеле на Лео. „Чтобы начать новую жизнь“, — хотела она ответить. Но у нее не хватало духу. Прежняя искренняя надежда теперь казалась ей глупой и нелепой. Ведь что изменилось в ее жизни, кроме того, что она утратила девственность?! Стыд, боязнь, что ей не поверят и поднимут ее на смех, мешали ей признаться в своей давней» несбыточной мечте. Она опустила голову, так ничего и не сказав. — Я сам тебе скажу — почему! — воскликнул Микеле, очень довольный собой и в то же время страшно злой оттого, что приходится играть роль сурового обвинителя. («Что я — отец семейства?» — подумал он.) — В минуту слабости и тоски ты покорно уступила домогательствам Лео. Только потому, что он оказался рядом. Иначе бы ты сошлась с любым другим, прояви тот настойчивость… Ты отдалась ему без всякого чувства. Чтобы хоть что-то сделать. — Да… хоть что-то, — повторила она. «И это она называет „сделать хоть что-то“», — усмехаясь, подумал Лео. Он не испытывал жалости ни к ней, ни к Микеле. Но больше всего его злило, что Микеле, этот сумасбродный мальчишка, который пытался его застрелить и при этом забыл зарядить пистолет, и эта шлюшка Карла, которая всего несколько минут назад лежала голая в его объятиях и позволяла ему все, изображают из себя суровых судей. С заоблачных высей, в ореоле святости, с ангельскими крылышками за плечами, они разыгрывают из себя чистых и благородных, а его бесчестят, смешивают с грязью. «Хватит притворяться! — хотелось крикнуть ему. — Не надевайте на себя личину благонравия, прервите обвинительные речи… Назовите вещи своими именами… Не притворяйтесь так нагло… Будьте самими собой». Однако он сдержался — очень уж ему хотелось посмотреть, чем кончится объяснение между братом и сестрой. — А потом ты поняла, что ничего не изменилось, — продолжал Микеле. — Вырвалась из невыносимых условий, чтобы попасть в условия такие же безотрадные и тоскливые… Вот как все было!.. Он на миг умолк, взглянул на Карлу и увидел, что она застыла в неподвижности. Упрямо молчит и выслушивает его упреки, хотя и почтительно, даже покорно, как и подобает хорошей сестре, но совершенно равнодушно. И уж наверняка не чувствует за собой вины. В то же время он понимал, что и вся эта сцена — от начала до конца надуманная, фальшивая, что он принуждает себя действовать, — и ему стало нестерпимо больно и стыдно. «Вокруг сплошная тьма! — подумал он. — Черная, непроглядная». Он опустил глаза. — Все придется начинать сначала, — проникновенно, но очень неуверенным голосом сказал он. — Наши ошибки порождены скукой, отчаянным желанием поскорее насладиться жизнью… Ты не любишь этого человека, я не испытываю к нему ненависти… И все-таки наши судьбы, хоть и по-разному, переплелись с его судьбой… — Сердце сдавила тоска. От сознания собственного бессилия ему хотелось закричать. Но он лишь горько заключил: — Должна же когда-нибудь и для нас начаться новая жизнь! — Новая жизнь? — словно эхо, с тоской повторила Карла. Она подошла к окну. Первые капли дождя упали на пыльные стекла. Какое-то мгновение она зачарованно смотрела в окно. Новая жизнь! А тюка ничего не изменилось. Ее грязная любовная интрига так и осталась грязной интригой, и ничем иным. Ей показалось, что она вот-вот задохнется. — Нет, — звонким голосом, не оборачиваясь, сказала она. — Не верю, что для нас может начаться новая жизнь. Пойми, я сошлась с ним, — она смущенно показала на Лео, неподвижно сидящего в кресле, — ради новой жизни… А теперь вижу, что ничего не изменилось… Лучше больше и не пытаться!.. Жить как живется. — Нет же, нет! — воскликнул Микеле, но в голосе его, не было ни веры, ни горячности. Теперь, когда мало было одного сострадания к Карле, а нужно было как-то ей помочь, он со страхом понял, что теряет последнюю надежду. — Ничего не изменилось только потому, что ты не любила и не любишь Лео… Это была роковая ошибка… Чтобы изменить жизнь, надо всегда быть искренним! Ему вдруг показалось необычайно странным, что все свои недостатки он приписывает другим, как те психические больные, которые считают больными всех окружающих. Он подумал, что он безнадежный эгоист, не видит никого, кроме самого себя, и совершенно не понимает Карлу. — Во всяком случае, так мне кажется, — обескуражено добавил он. — Тебе надо расстаться с Лео, которого ты не любишь… Продадим виллу, вернем ему долг, а если и нам кое-что останется, — тем лучше. Осточертевшие званые вечера, все те же приятели, та же обстановка, — со всем этим мы расстанемся! Поселимся в нескольких комнатах — это и будет нашей новой жизнью. Но голос его звучал вяло, неуверенно, он и сам это ощущал. Нет в нем самом ни жара, ни сердечности, ни внутренней силы, а есть лишь равнодушие и усталость. Он даже не в состоянии ласково положить Карле руку на плечо. Карла отвела взгляд от грустных, без искорки надежды глаз брата и уставилась в окно. — Нет, это невозможно, — сказала она наконец, словно разговаривая сама с собой. В комнате воцарилась тишина. Едва Микеле умолк, Лео почувствовал, что холодеет от страха. Куда девались все его высокомерие и сарказм! «Продать виллу… Этот сумасшедший на все способен», — подумал он. Но если эта семейка продаст виллу, он упустит выгоднейшее дело. Если они пригласят экспертов, то выяснится истинная цена этого огромного дома. Ведь вилла находится в одном из самых фешенебельных кварталов города, да еще окружена большим садом, который можно выгодно продать по частям. Тогда их уже не переубедишь. «Для них — новая жизнь, а для меня — самая настоящая катастрофа», — подумал он. Неожиданно в голову ему пришла спасительная идея. И как врачи в тяжелых случаях, не мешкая, прибегают к крайним мерам, так и он решил тут же ее осуществить. — Подождите, — воскликнул он. — Подождите, а обо мне вы подумали?! Он вскочил, резко отстранив Микеле, схватил Карлу за руку и заставил ее сесть. — Садись вот сюда, в это кресло! Карла так покорно выполнила его приказание, что Микеле стало не по себе. «Ничего у нас не выйдет», — с тоской подумал он. Лео тоже сел — напротив Карлы. — Конечно, мы поступили плохо, — начал он с той твердой решимостью, которую проявлял во всех своих делах. — Совершили немало ошибок… И пока вы тут разговаривали, я все думал об этом. И в первую очередь о тебе, Карла. Так вот! Что ты скажешь, если я, в искупление грехов, предложу тебе выйти за меня замуж? На его мясистых губах играла плотоядная, торжествующая улыбка. Он заранее был уверен в успехе. — Ну, что ты на это скажешь? — повторил он и, перегнувшись, схватил ее за руку. Карла попыталась высвободиться, но не смогла. — Пожениться? — сказала она с горькой улыбкой. — Нам с тобой пожениться? — Да — пожениться, — подтвердил Лео. — Что здесь такого особенного? Карла покачала головой. Ей была противна сама мысль о подобном браке, — ведь мать, бывшая любовница мужа, будет жить под одной с ними крышей, постоянно ревнуя ее к Лео. И потом, уже поздно. Она и сама не знала почему, но была твердо уверена — им слишком поздно жениться. Слишком хорошо они знали друг друга, чтобы стать мужем и женой… Лучше им разойтись, расстаться… Либо — почему бы и нет — остаться любовниками. В первую минуту она инстинктивно почувствовала такое отвращение к подобному исходу, который никак не вязался с ее прежними наивными и целомудренными представлениями о замужестве, что браку с Лео она предпочла бы самую жалкую, постыдную жизнь. Так ей думалось, но она молчала, точно околдованная улыбкой и победным взглядом Лео. И тут на плечи ей легли руки Микеле. — Прошу тебя, откажи ему, — тихонько прошептал он, чтобы не услышал Лео. Тот отпустил руку Карлы и вскочил. — Может, ты наконец оставишь в покое свою сестру?! — в бешенстве крикнул он. — Это ей, а не тебе нужно выйти замуж!.. Сделать разумный выбор… И вообще, лучше бы ты вышел из комнаты и дал нам спокойно поговорить. Потом мы сами тебя позовем. — Никуда я отсюда не уйду, — с вызовом ответил Микеле. Лео зло махнул рукой, но промолчал. — Так подумай хорошенько, Карла! — сказал он, снова сжав ее руку. — Подумай — и реши… По-моему, я для тебя не такая уж плохая партия. У меня деньги, солидное положение, меня знают и уважают влиятельные люди… Так что подумай. — Он на миг умолк. — И потом, — добавил он, — в твоем-то положении, какие у тебя шансы найти другого мужа? — Как это… в моем положении? — пристально глядя на него, переспросила Карла. — А вот так, — с кривой усмешкой сказал Лео. — У тебя нет ни гроша, да и репутация довольно скверная. Поэтому… — Скверная, — прервала она его звенящим голосом. — Да, скверная, — повторил Лео. — Все твои приятели всерьез тебя не принимают… Одним словом, поразвлечься они всегда готовы, а жениться — не больно-то. Ничего хорошего от них не жди… В комнате снова стало тихо. Они посмотрели друг на друга. «Это ты и мама виноваты, что так ко мне относятся!» — хотелось ей крикнуть любовнику в лицо. Но она сдержалась и лишь печально опустила голову. — А я, — продолжал Лео, — все бы уладил… И не только ты, но и вся семья зажила бы по-иному… Мариаграцию мы взяли бы к себе… Микеле стал бы работать… Пожалуй, я бы сам подыскал для него какое-нибудь местечко… После каждого нового обещания он пристально смотрел на Карлу, как лесоруб, который после каждого удара топором смотрит, скоро ли упадет подрубленное дерево. Но Карла глядела в окно, исхлестанное струями дождя, и молчала. Гостиную постепенно окутала темная, сырая пелена. И в этой полутьме Микеле безостановочно расхаживал по комнате. «Подыщет местечко… Я стану работать… — в смятении повторял он. — Лео наверняка говорит правду… И свои обещания он, пожалуй, выполнит… Я начну зарабатывать… — Его зыбким порывам честности Лео противопоставлял твердые обещания. — Что же выбрать?» Искушение было сильным — деньги, знакомства, женщины и, может, путешествия, веселые развлечения… Во всяком случае, это будет надежная, спокойная, дарящая немало радостей жизнь, и пройдет она в интересной работе, дружеских беседах, шумных празднествах… Вот сколько счастливых перемен принесет ему замужество Карлы… И вовсе он не продаст свою сестру, — он не верит в эти громкие слова, звучащие, как грозное обвинение, не верит в такие понятия, как честь и долг… И, как всегда, он оставался равнодушным, вялым и равнодушным. «Ничего ей не скажу, — решил он, с трудом устояв перед соблазном… Пусть сама сделает выбор… Согласится — хорошо, откажет ему — тоже хорошо». Но он чувствовал и понимал, что поступает подло. Он поднял глаза и посмотрел в окно. В блеклом свете, на фоне серых стекол, четко выделялись два черных пятна — копна волос Карлы и шевелюра Лео… «Верно, идет дождь», — подумал он. Он снова зашагал по комнате… Но то и дело останавливался и смотрел на Лео и Карлу. Где он уже видел эти две фигуры у окна? Каждый раз, когда он бросал на них взгляд, ему становилось нестерпимо грустно. «Вот, я меряю шагами темную гостиную, — думал он. — А они сидят у окна и беседуют о чем-то своем… Мы бесконечно далеки друг от друга. Точно нас разделяет невидимая стена… Почему так происходит? Словно мы каждый сам по себе, и один не замечает другого. — На глаза у него навернулись слезы. — Где же все-таки я их видел?» А Лео продолжал убеждать Карлу. — Если ты не решаешься из-за Мариаграции, то напрасно. Клянусь тебе, между нами все давно кончено! Он умолк. Карла покачала головой. — Нет, не из-за мамы, — ответила она. — Может быть, из-за Лизы? — О нет! — Тогда из-за чего же? — воскликнул он. — Почему бы тебе не согласиться? Не вижу причин для отказа… Надеюсь, — добавил он, крепче сжав руку Карлы, — не из-за нежных чувств к другому. Карла посмотрела на него. Первым ее побуждением было отвергнуть его. Но теперь она ясно видела, что ждет ее впереди. «В самом деле, почему я должна отказать ему, если уже ему отдалась, пусть не душой, но телом?» Она вся словно окаменела. Доводы Лео ее не убедили, о нет! «Мы не любим друг друга, — подумала она. — И брак наш будет несчастливым». Но доводы Микеле показались ей просто ребяческими. «Жизнь не меняется. И никогда не изменится. Лео прав… Лучше нам пожениться». И она уже готова была покориться судьбе, ответить ему с робкой, стыдливой улыбкой: «Я согласна» (она даже представила себе трогательную сцену — Лео, ее будущий муж, обнимает ее за талию и целует в лоб), — как вдруг из глубины гостиной донесся громкий, страстный голос Микеле: «Ради бога, Карла, ради бога, откажи ему!» Лео и Карла разом обернулись. Микеле стоял посреди комнаты и, казалось, сам устыдился своего порыва. Лео вскочил и стукнул кулаком по столу. — Может, ты уймешься?! — завопил он. — Может, ты наконец перестанешь вмешиваться не в свои дела? Микеле шагнул ему навстречу. — Это моя сестра, — сказал он, — Да — твоя сестра! — повторил Лео. — Ну и что? Она что, не имеет права сама выбрать себе мужа?! Он снова уселся в кресло. — Послушай меня, Карла… — сказал он. — Не обращай внимания на советы твоего брата… Он сам не знает, что говорит. Но Карла повелительным жестом велела ему замолчать. — Почему я должна ему отказать? — спросила она, повернувшись к Микеле. Тот замялся. Потом пробормотал: — Ты его не любишь. — Довод не слишком убедительный… Можно жить вместе и без любви. — А наша мать? — О, мать! — Карла пожала плечами. — Она не будет нам помехой. Она умолкла. — Карла, — не сдавался Микеле. — Ты должна ему отказать… Уже хотя бы потому, что я тебя об этом прошу… Если ты выйдешь замуж за Лео… все пойдет прахом… Голос его дрожал. «Конечно, — думала она, внимательно глядя на брата, — ничего хорошего мне этот брак не сулит». Но после крушения всех радужных надежд на новую жизнь она сейчас отчетливо представляла себе реальное положение дел. — Что же я получу взамен? — резко спросила она. — Взамен?! Микеле посмотрел на сестру. В глазах Карлы стыло спокойствие. Щеки казались черными, лицо обрамляла темная масса волос. — Что получишь взамен?… Свободу. Сможешь свободно начать новую жизнь. Карла ничего не ответила. — Не думай, что я притворяюсь, лгу, — добавил он, пораженный тем, как неубедительно звучат его ничего не значащие фразы. — Я сам примерно в таком же положении… Но рано или поздно… Рано или поздно мы отыщем путь к новой жизни. Не отрывая взгляда от окна, Карла недоверчиво покачала головой. «Поверь мне, Карла!» — хотелось ему крикнуть сестре. Лео презрительно усмехнулся. — Слова. Одни слова, — сказал он. — Не бывает жизни новой и жизни старой. Она такая, какая есть. Карла стремительно повернулась к Лео. — Значит, Лео, ты предлагаешь мне стать твоей женой? — с вымученным кокетством спросила она. — Конечно, — решительно ответил он. — А ты не боишься, что наш брак будет неудачным? Я так уверена, что ты мне со временем изменишь, — спокойно добавила она. «Это ты мне со временем изменишь, шлюшка моя», — подумал Лео, глядя на ее большую голову, оставшуюся в тени. Он хотел слегка шлепнуть ее по груди, шутливо и бесстыдно. Ведь всего несколько минут тому назад она, голая, белокожая, извивалась под ним, как неопытный зверек. «Я женюсь на шлюхе», — повторил он про себя. И протянул ей руку. — Клянусь, — торжественно произнес он, — что всегда буду тебе верным мужем. — Карла, — повторил Микеле, — откажи ему. Он подошел к ней и положил руку на плечо. — Откажи ему… Есть причина… Я скажу тебе о ней потом. Карла молча смотрела в окно. Ее голова казалась несоразмерно большой в сравнении с узкими худыми плечами. Было уже очень поздно. Последние лучи света растаяли на мокрых стеклах. Шел дождь. В комнате стало совсем темно. Свет луны выхватывал из тьмы лишь странно осунувшиеся лица и лежавшие на столе руки. — Мне пора, — сказала наконец Карла. И встала, — Каков же будет ответ? — спросил Лео. Он тоже встал, ощупью добрался до стены, зажег люстру. Яркий свет ослепил их, они изумленно посмотрели друг на друга. Карла и Микеле, стоявшие рядом у окна, растерянно глядели на Лео, прислонившегося к двери, И тут впервые Лео бросилось в глаза сходство между братом и сестрой: то же робкое выражение лица, тот же неуверенный жест руки. На лице Карлы была написана усталость, она украдкой потерла ладонью глаза, обведенные темными кругами. Лицо Микеле выражало грусть и смятение. И оба они, как показалось Лео, смотрели на него с испугом. — Ответ? — после короткого молчания повторила Карла. — Завтра, Лео… завтра… Мне еще надо поговорить с мамой. Она повернулась к Микеле и положила ему руку на грудь. — Подожди меня здесь. Я только надену шляпу и вернусь, — сказала она, пристально глядя ему в лицо. Она проскользнула между братом и столом, легко и чуть развязно прошла мимо Лео, открыла дверь и не стала ее закрывать. Секунду спустя в спальне загорелся свет. Микеле увидел зеркальный шкаф, ковер, стул, на который была небрежно брошена мужская рубашка. Рукав ее свисал, отражаясь в зеркале. Карла двигалась по комнате уверенно, как хозяйка. Зажгла лампочку на комоде, аккуратно причесалась. Затем вышла в соседнюю комнату, вернулась, держа в руках жакет и шляпу; кокетливо вертясь перед зеркалом, надела их, снова куда-то исчезла, вернулась с сумочкой, напудрилась. Все это время и Микеле и Лео не сдвинулись с места и не проронили ни слова. Лео так и остался стоять у двери в распахнутом на голой груди халате, коротком, узком в талии, со множеством складок. Он стоял, широко расставив ноги и опустив голову, и с глубокомысленным видом разглядывал половицы. Поредевшие, взлохмаченные волосы на облысевшем лбу казались черным пушистым облачком. Заложив руки за спину, он то и дело привставал на цыпочки и тяжело опускался на пятки. Микеле так и не отошел от окна, откуда зачарованно следил за уверенными, непринужденными движениями сестры, которая прихорашивалась перед зеркалом. Ему казалось, что вся спальня насквозь пропитана запахом, разврата и похоти. В ней, наверно, царил полнейший беспорядок: скомканные простыни, брошенное на стулья нижнее белье, упавшие на пол подушки, запах духов, табачного дыма и пота. И в этом логове порока, среди всего этого беспорядка, Карла двигалась легко и даже весело, упруго ступая своими стройными ногами. Еще минуту назад лицо ее было усталым, бледным, волосы растрепаны. И вот уже она совершенно преобразилась: припудрилась, накрасила губы, надела изящную шляпку. Лицо ее, с двумя колечками волос на ушах, порозовело, вновь стало приятным и свежим. Она отошла от помутневшего зеркала, обогнула стул со свисавшей до пола рубашкой, вышла из этого душного алькова и подошла к нему. — Я готова, — спокойно сказала она. Протянула возлюбленному руку. — До свидания, Лео. — Значит, ты согласна, да? — прошептал Лео, целуя ей кончики пальцев. Он чувствовал себя уверенно. Карла досмотрела на его самодовольное лицо и ничего не ответила. Все трое вышли в холл: первой — Карла, за ней — Микеле и Лео. Пока Микеле в противоположном углу надевал плащ, Лео радостно топтался возле Карлы. — Мы с тобой поженимся, непременно поженимся, — возбужденно прошептал он. Ему хотелось, чтобы она улыбнулась в знак согласия или хотя бы ответила ему нежным взглядом. Но Карла упрямо делала вид, будто ничего не замечает и не слышит. — До свидания, Лео, — уже стоя на пороге, повторила она. Сквозь щель в неплотно прикрытой двери он какое-то время следил, как Карла и Микеле молча, не оборачиваясь, спускаются по лестнице. По стене за ними скользили две продолговатые, расплывчатые тени. Наконец он захлопнул дверь и вернулся в гостиную. На полу валялся пистолет Микеле. Он поднял его, рассеянно подержал в руке, точно хотел определить его вес. Внезапно он вспомнил, что приглашен на званый вечер в «Гранд-отель». «Да, и Мариаграция тоже собирается на этот вечер! Прекрасный случай для того, чтобы окончательно убедить Карлу», — подумал он. Вполне довольный жизнью, он подошел к зеркалу в спальне. — Ей-богу, ты совсем неплохо выглядишь, дружище, — громко сказал он самому себе и даже хотел от радости похлопать себя по животу. — И, женившись, ты останешься прежним Лео! Он прошел в ванную комнату и начал мыться. |
||
|