"Русская православная церковь в 1917 - 1927 годах" - читать интересную книгу автора (Фомин Александр Михайлович)

РУССКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ В ПЕРВЫЕ МЕСЯЦЫ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ И ВО ВРЕМЯ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

Как раз в то время, когда в Москве делегаты Собора решали вопрос о восстановлении патриаршества, в северной столице произошло вооруженное восстание. Временное правительство пало, вся власть перешла в руки Советов, а фактически в руки партии большевиков. После нескольких дней упорных боев Советская власть установилась и в Москве.

Пришедшая к власти партия была одной из самых радикальных в тогдашней России. Именно поэтому в тот момент никто кроме самих большевиков не верил, что они смогут удержать власть сколько-нибудь долгое время. Не верили в это и участники московского Собора. Между тем лидеры большевиков придерживались резко антиклерикальных и вообще антирелигиозных позиций, что не могло не привести их в скором будущем к жесткому столкновению с руководством самой влиятельной в России религиозной организации — Православной Церкви. Этим руководством в тот момент являлся Собор.

В ходе октябрьских боев в Москве руководство Церкви предприняло робкую и тщетную попытку «примирить» враждующие стороны. Когда же победитель определился, делегаты Собора вернулись к своим заседаниям, предпочитая просто не замечать совершившейся перемены. Несколько недель длилось это взаимное «незамечание» Советской власти и Православной Церкви. Собор был занят выборами Патриарха, а руководство большевиков, отделенное от него тысячей с лишним километров, заботилось о собственном утверждении у власти. Однако долго все это продолжаться не могло.

11 ноября (ст. ст.) Собор выступил с посланием, в котором хотя и не содержалось никаких имен и названий политических сил, но довольно ясно сквозило недовольство происшедшими событиями. «Ко всем несчастиям присоединилась междоусобица, охватившая Русскую землю… В течение ряда дней русские пушки обстреливали величайшую святыню России — наш священный Московский Кремль… Вместо обещанного лжеучителями нового общественного строения — кровавая распря строителей, вместо мира и братства народов — смешение языков и ожесточенная ненависть братьев. Давно уже в русскую душу проникают севы антихристовы, и сердце народное отравляется учениями, ниспровергающими веру в Бога, насаждающими зависть, алчность, хищение чужого. На этой почве обещают они создание всеобщего счастья на земле… Открыто проповедуется борьба против веры Христовой, противление всякой святыне и самопревознесение против всего, называемого Богом… Посему и рушится Держава Российская от этого беснующегося безбожия.» В заключение Собор призывал православную паству оставить «безумную и нечестивую мечту лжеучителей, призывающих осуществить всемирное братство путем всемирного междоусобия» и «вернуться на путь Христов». Сами же «лжеучители» объявлялись «изменниками Родины»[1]

Делегаты Собора, казалось, плохо отдавали себе отчет в том, что именно произошло в стране, и какого рода власть в ней установилась. Подтверждение этому — соборное определение «О правовом положении Православной Российской Церкви», принятое ими 2 декабря 1917 года. Согласно этому документу Церковь в своей внутренней жизни должна быть независима от государственной власти и обязалась соблюдать «гражданские законы» государства. На этом, однако, «либерализм» документа заканчивался. Православная церковь как «величайшая святыня огромного большинства населения и как великая историческая сила, созидавшая Российское государство» требовала для себя «первенствующего среди других исповеданий публично-правового положения». В чем же должно было заключаться это положение? Государство должно было признавать юридическую силу за всеми постановлениями, изданными для себя Церковью. Все касающиеся Церкви законы должны были издаваться только «по соглашению с церковной властью». Обязательно православными должны были быть глава государства (!), министр исповеданий, министр народного просвещения и товарищи этих министров. Православный календарь должен был признаваться государственным календарем, а главные церковные праздники и воскресные дни — «неприсутственными днями». «Богохульные» публичные выступления и действия, а также «насилия и угрозы для отвлечения от православия» должны были признаваться уголовными преступлениями и соответственно наказываться. Церковный брак для православных граждан должен был признаваться законным, регистрация актов гражданского состояния оставалась в руках церкви. Церковные учебные заведения как богословского так и общеобразовательного характера приравнивались по своему статусу к правительственным. Во всех светских школах преподавание Закона Божия для православных учащихся должно было оставаться обязательным. При армии и флоте должны были содержаться штатные священники, которые, как и законоучители в школах должны были содержаться за счет государственной казны. Духовные лица освобождались от воинской и других «натуральных» повинностей. Церковные имущества объявлялись неприкосновенными и не подлежали налогообложению, если они не приносили дохода «путем отдачи их в аренду или наем». Церковь требовала для себя ежегодных субсидий от государства «в пределах потребностей», которые определялись ее руководством и затем утверждались законодательно. Церковь, правда, обещала отчитываться в расходовании этих средств «на общем основании» т. е. как и всякое другое ведомство. Она требовала прав юридического лица не только для себя как целого, но и для всех своих «установлений» (приходов, монастырей, братств, семинарий, школ и т. д.)[2]

По существу этот документ был политической программой Церкви в новых условиях. Уже тогда всякому здравомыслящему человеку было ясно, что эта программа, поражающая своим консерватизмом и политической близорукостью, была тогда совершенно нереальна. Документ представлял собой шаг назад даже по сравнению с вероисповедной политикой временного правительства (в области образования) и вступал в противоречие с уже принятыми к тому времени декретами Советской власти (Декрет о земле «социализировал» в том числе и церковные земли). По существу церковь принимала от революции все то, что шло ей на пользу (политическую независимость), но настаивала на сохранении всех своих старых привилегий. Такой подход к ситуации в тот момент выглядел как анахронизм. Советская власть просто не обратила внимания на эти требования.

31 декабря 1917 г. (13 января 1918 г.) был опубликован проект Декрета СНК о свободе совести, церковных и религиозных обществах, известного также как Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви. 20 января (2 февраля) 1918 года Декрет был принят и спустя три дня вновь опубликован уже как официальный документ. Согласно этому документу Церковь отделялась от государства, что выражалось в полной отмене всех привилегий по религиозному принципу, отказе от религиозных обрядов как официальных церемоний, отмене религиозной присяги, полной секуляризации актов гражданского состояния, приравнивании всех религиозных обществ к «частным обществам и союзам» и отказе от всякой их поддержки со стороны государства. Гражданам предоставлялось право исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, свободно исполнять религиозные обряды, не посягая на общественный порядок, права других граждан и Советской Республики. Никто не мог по религиозным убеждениям освобождаться от гражданских обязанностей, допускалась лишь замена одной обязанности другой. Школа отделялась от церкви. В учебных заведениях любого типа, где преподавались общеобразовательные предметы, запрещалось преподавание религиозных вероучений. Разрешалось обучаться и обучать религии лишь «частным образом».

Вышеизложенные статьи декрета представляли собой радикальную, но в целом общедемократическую программу секуляризации общественной жизни. Под большинством из них без колебаний подписались бы политики тогдашних светских государств Запада. Но последние две статьи Декрета резко контрастировали с традиционно-либеральными представлениями о свободе совести. Согласно этим статьям религиозные общества лишались прав юридического лица и права владеть собственностью. Их имущества объявлялись «народным достоянием». Богослужебные здания и предметы отдавались религиозным обществам в «бесплатное пользование» по решению местных или центральных властей[3].

Лишение религиозных обществ прав юридического лица было актом открытой дискриминации в их отношении, ибо прочие «частные общества и союзы» такие права имели. Лишение религиозных обществ прав собственности даже на храмы и богослужебную утварь ставило эти общества в унизительную зависимость от гражданских властей, создавало почву для прямого вмешательства власти в церковные дела (например, в случае спора между общинами), а также для последующих массовых экспроприаций церковных зданий и предметов культа. По существу, декларируя отделение церкви от государства, большевики одновременно создавали базу для прямого вмешательства государства в церковную жизнь.

Как видим, принципы раздельного существования светской власти и религии, в верности которым до революции клялись едва ли не все революционеры, о которых тогда же часто говорили многие религиозные деятели, в реальности не выполнялись последовательно ни теми, ни другими. Рассмотренные мной два документа (Определение Собора и Декрет СНК) представляют собой как бы декларации принципов сосуществования Церкви и государства, с которыми РПЦ и Советская власть пришли к революции. Достаточно беглого взгляда на эти документы, чтобы заметить, что они полностью, во всех своих пунктах взаимно исключают друг друга. Эти документы стали своего рода «перчатками», которые Православная Церковь и Советское государство бросили друг другу перед решительной схваткой.

Поместный Собор болезненно отреагировал на этот Декрет, расценив его как «злостное покушение на весь строй жизни православной Церкви и акт открытого против нее гонения». Верующим запрещалось участвовать в проведении в жизнь этого Декрета под страхом отлучения от Церкви. В Соборном воззвании по поводу Декрета верующие в очень неопределенных выражениях призывались встать на защиту «заветных святынь»[4]. Никаких указаний на то, что именно не устраивало церковников в Декрете в воззвании не было, однако можно было догадаться, что их особый гнев вызвали именно последние статьи декрета о юридических правах и собственности Церкви. Декрет и воззвание вызвали широкие волнения среди верующего населения страны, перераставшие иногда в столкновения со сторонниками Декрета и с властями.

Недовольство подогревалось еще и тем, что власти преступили к практическому осуществлению принципов Декрета. Еще до его официального принятия Наркомпрос издал постановление о национализации всех принадлежавших Церкви учебных заведений независимо от их характера. Национализировалось и передавалось в ведение наркомпроса все их движимое и недвижимое имущество, все их денежные фонды, ценные бумаги и проценты по ним[5]. Это постановление стало активно проводиться в жизнь. Одновременно началось закрытие «домовых» церквей при разных учреждениях и монастырей, причем в числе первых оказалась Александро-Невская Лавра в Петрограде. На местах выполнение этих распоряжений Советской власти часто сопровождалось грубыми надругательствами над религиозными святынями и оскорблениями религиозных чувств верующих. Сказывалась и общая нестабильность ситуации в стране, слабый тогда еще контроль центральной власти на местах, разгул бандитизма, появление огромного количества вооруженных и никому не подчиняющихся людей (главным образом дезертиров из развалившейся старой армии) и т. п. Часто разного рода преступные элементы выдавали себя за представителей власти и занимались откровенным грабежом, нередко прельщаясь богатствами православных храмов. Да и сами отряды Красной гвардии в тот период мало отличались от разбойничьих шаек, так как формировались они в основном из тех же вчерашних солдат. Все это давало вполне реальную почву для разговоров о «гонениях» на веру.

Отчасти из-за страха перед охватившим страну хаосом, отчасти из-за своего принципиального несогласия с решениями и действиями Советской власти Церковь предпринимает ряд решительных шагов для самозащиты от грозивших ей посягательств.

19 января 1918 года Патриарх Тихон издал послание, которое долго потом служило для власть предержавших, а также для советских историков доказательством контрреволюционности Православной Церкви. Этот документ был составлен так, что мог допускать различные толкования. Вначале по-церковному велеречиво рисовалась картина междоусобий, разбоев, и насилий, охвативших русскую землю. Говорилось весьма неопределенно о «гонениях на истину Христову». Затем Патриарх своей властью «данной от Бога» предавал анафеме виновников всех этих бедствий, не называя их. Далее, уже после анафематствованья, следовали прямые выпады против Советской власти. Гнев Патриарха вызывали отмена обязательности крещения и церковного брака, обстрел Кремля в октябре 1917-го, осквернение некоторых чтимых православными святынь, захват властями монастырей и церковных учебных заведений. Притом виновники всего этого (на сей раз речь явно шла о власть предержащих) назывались «безбожными властелинами тьмы века сего». Объявив церковные имущества «народным достоянием», власти, по мнению Тихона, даже не спросили об этом воли народа. Власть «…проявляет всюду самое разнузданное своеволие и сплошное насилие над Святою Церковью Православной». Верующие призывались встать на защиту Церкви, от пастырей требовалось организовывать из них «духовные союзы». Вместе с тем верующие призывались силе оружия противостоять «силой веры, властного всенародного вопля», а также «силой святого воодушевления». При необходимости требовалось и «пострадать за дело Христово». Иными словами речь в послании велась как бы о ненасильственном сопротивлении. Никаких прямых призывов к вооруженной борьбе в тексте послания не было[6].

И большевики, и их явные враги истолковали этот документ как анафему Советской власти. Церковь же впоследствии указывала, что анафеме подвергалась не власть, а все, кто грабил, убивал и осквернял святыни, то есть в том числе и простые бандиты, разбойничьи шайки разных «батек» и прочие преступники, под чьим бы флагом они не выступали.

Как бы то ни было, но этот документ определил отношение Церкви к новой власти по крайней мере на следующие полтора года. В течение 1918 года руководством РПЦ был издан еще ряд документов как бы разъяснявших патриаршее послание и претворявших в жизнь его идеи. Этому отчасти способствовало зверское убийство бандитами в Киеве местного митрополита Владимира 25 января 1917 года, вызвавшее бурю негодования в церковных кругах. Большевики, правда, не имели никакого отношения к этому преступлению (Киев они тогда не контролировали).

28 февраля Патриарх Тихон и Синод издали постановление, направленное против Декрета об отделении Церкви от государства. В борьбе против проведения этого Декрета в жизнь руководство РПЦ делало ставку на православных мирян. Пастырям предписывалось в меру сил поддерживать все начинания мирян для защиты Церкви. Миряне должны были организовывать свои союзы с просветительскими и благотворительными (а не религиозными) задачами и наименованиями, целью которых должна была стать защита храмов и церковного имущества от посягательств. Эти союзы могли даже в крайних случаях объявлять себя собственниками церковного имущества. На эту уловку церковные власти шли потому, что Декрет лишил собственно религиозные объединения прав на владение собственностью. Подобного рода «светские» союзы православных мирян должны были создаваться при монастырях и церковных учебных заведениях. Педагогические и родительские советы при школах должны были требовать сохранения преподавания в них Закона Божия. Богослужебные предметы, метрические книги и прочее церковное имущество следовало всемерно оберегать от «захвата». для чего советовалось даже прятать их подальше. При насильственном изъятии этих предметов общинам предписывалось составлять описи изъятого. Для защиты имуществ предписывалось ударять в набат. Регистрация рождений, браков и смерти должна была вестись в церкви в прежнем порядке. Гражданская регистрация брака верующим позволялась, но единственно законным признавался церковный брак. Произвольное заключение и расторжение гражданского брака без церковного венчания Церковь считала прелюбодеянием. Все, кто принимал участие в противоцерковной деятельности, подлежали отлучению от Церкви[7].

18 апреля Собор издал определение, согласно которому 25 января (день убийства митрополита Владимира) устанавливался как день поминовения новых мучеников и исповедников. Поддерживалась инициатива Патриарха и Синода о создании союзов (братств) православных мирян, кроме того, при Патриархе образовывался Совет приходских общин, который должен был координировать их деятельность[8]. Примерно в том же духе было написано и соборное определение от 12 сентября 1918 года. Кроме подтверждения ранее сделанных распоряжений этот документ санкционировал проведение лишившимися храмов общинами богослужений «в частном доме или ином приличествующем помещении»[9]. Так открывалась дорога для будущего «катакомбного» существования многих церковных общин.

Между тем 10 июля была принята первая конституция Советской России, которая подтверждала отделение государства и школы от церкви и признавала за гражданами свободу религиозной и антирелигиозной пропаганды (ст. 13). Вместе с тем монахи и священнослужители, как и некоторые другие категории граждан, лишались избирательного права (ст. 65).

Ответом властей на перечисленные меры Церкви стала инструкция Наркомюста от 24 августа 1918 года о порядке проведения в жизнь Декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви. Этим документом лишались прав юридического лица и подлежали закрытию все благотворительные, просветительские и иные общества, ограничивавшие круг своих членов людьми одного вероисповедания. Религиозные общества обязывались представить местным властям описи своего богослужебного имущества. Это имущество передавалось в пользование группам мирян числом не менее 20 человек. Фактически эти «двадцатки» мирян становились единственными органами верующего населения, с которыми власти соглашались иметь дело. Эти группы несли материальную ответственность перед государством за вверенные им богослужебные предметы. Все небогослужебное движимое и недвижимое имущество религиозных общин, а также метрические книги подлежали изъятию[10]. Эта инструкция сводила на нет все ухищрения церковной администрации по обеспечению за верующими хоть каких-то юридических прав на используемые ими храмы и священные предметы.

Это противостояние между Советской властью и Православной Церковью развивалось на фоне разгоравшегося пожара гражданской войны. Территория, подконтрольная большевикам резко сокращалась. Запад страны был оккупирован Германией и Австрией, на Юге действовали армии Деникина и казаки Краснова. В Сибири после чехословацкого мятежа возникло несколько антибольшевистских правительств, а осенью 1918 года власть там захватил адмирал Колчак, на Севере высадились англичане и вскоре возникло местное правительство генерала Миллера, на Северо-Западе действовал генерал Юденич.

Территории, занятые интервентами и белыми генералами были не только губерниями России, но и епархиями Православной Церкви. Белые генералы вели войну под знаменами великорусского национализма и верности православию. На их знаменах изображались лики святых, своих сторонников они призывали идти в бой «за поруганную веру». При полках, эскадронах и батальонах белых армий содержались войсковые священники. Все это резко контрастировало с открытой антицерковностью большевиков. Поэтому не приходится удивляться тому, что во многих приходах с нетерпением ожидали появления «белого воинства». Часто смена власти сопровождалась колокольным звоном и торжественными молебнами, как это произошло, например, при высадке интервентов в Мурманске. Однако не стоит излишне доверять «религиозным» декларациям белых генералов. Для большинства из них это был лишь пропагандистский ход. Торжественные встречи со стороны духовенства часто устраивались им по распоряжениям их же подчиненных. Это, однако, не меняет того факта, что очень значительная часть Церкви и в первую очередь епископата на занятых белыми территориях открыто встала на их сторону. На территориях, занятых белыми армиями, организовывались единые органы церковного управления. В ноябре 1918 года в Томске состоялось Сибирское церковное совещание, которое образовало Высшее Временное Церковное Управление. В мае 1919 года в Ставрополе, в тылу у Деникина, состоялся Юго-Восточный русский церковный Собор. На нем также как и в Томске было образовано Высшее Временное Церковное Управление. Впоследствии этот орган стал основой для так называемого «карловацкого» синода. Почетным председателем этого Управления стал митрополит Киевский Антоний (Храповицкий), бывший кандидат в Патриархи.

Что касается руководства РПЦ в Москве, то оно старалось продемонстрировать известный нейтралитет по отношению к воюющим сторонам. Весной 1918 года Патриарх Тихон отказался дать благословение не только деникинской Добровольческой армии, но и личное тайное благословение кому бы то ни было из участников белого движения, о чем просил его князь Г. И. Трубецкой.

Однако оставаться последовательно нейтральным руководству Церкви удавалось не всегда. 5 (18) марта 1918 года Патриарх в специальном послании решительно осудил Брестский мир, который он счел позором для России.

Гражданская война в России быстро вылилась в настоящую вакханалию террора. Историку бесполезно искать в ней «более виноватых». Белые, красные, многочисленные «третьи силы» соревновались друг с другом в жестокости по отношению к противникам. Если белый террор обрушивался в первую очередь на большевиков и их сторонников, на фабричных рабочих, деревенскую голытьбу, а также (что характерно) на евреев, то жертвами красного террора становились, прежде всего, «нетрудовые элементы» и в особенности духовенство, которое у многих красноармейцев пользовалось репутацией «контры» (за свою связь со старым режимом и за поддержку белых некоторыми церковниками). Особенно разнузданным красный террор стал после убийства Урицкого и покушения на Ленина летом 1918 года. Широко применялось взятие заложников с последующей «децимацией» (расстрелом каждого десятого). Многие епископы, монахи, священники, просто православные миряне становились жертвами красного, «зеленого» и просто безнаказанно-уголовного террора, часто сопровождавшегося надругательством над религиозными святынями.

7 ноября 1918 года, в годовщину Октябрьской революции, Патриарх Тихон обратился с письмом к Совету Народных Комиссаров. Эпиграфом к нему он взял слова из Евангелия: «Все, взявшие меч, мечем погибнут». Это письмо — обвинительный акт против большевистской власти, рассчитанный, конечно же не столько на власть предержащих, сколько на мнение общественности, которой этот документ скоро стал известен. Патриарху нельзя отказать в определенном гражданском мужестве. Таким языком Церковь не разговаривала с властями со времен митрополита Филиппа (XVI в.) Тихон обвиняет большевиков в обмане народа, в разжигании кровавой междоусобицы, в разгуле террора, в заключении позорного мира, в подстрекательстве к грабежам, в попрании свободы слова и печати, в гонениях на веру. «Ныне же к вам, употребляющим власть на преследование ближних и истребление невинных, простираем Мы наше слово увещания: отпразднуйте годовщину своего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения, стеснения веры; обратитесь не к разрушению, а к устроению порядка и законности»[11] — так заканчивает свое письмо Тихон.

Однако чем призрачнее становилась надежда на скорое падение большевистского режима, тем яснее руководство Церкви понимало необходимость встать «над схваткой». 6 (21) июня 1919 года Тихон обратился к верующим с очередным посланием. Он еще раз описал ужасы гражданской войны и террора, приписав их безбожной сущности новой власти и призвал христиан не стремиться к мести, но смело идти на муки за веру[12]. В том же послании, однако, Патриарх резко осудил еврейские погромы, которыми особенно увлекались тогда белогвардейцы и подстрекаемые ими шовинистические «элементы». Но полный поворот в сторону аполитичности был совершен Патриархом в его следующем послании от 25 сентября (8 октября) 1919 года, направленном православному духовенству. Он решительно отвергал все обвинения в контрреволюционности Церкви и в ее стремлении к свержению Советского строя, в поддержке белого движения и интервенции. На все эти обвинения Тихон отвечал, что «Церковь не связывает себя ни с каким определенным образом правления, ибо таковое имеет лишь относительное историческое значение». Патриарх призывал духовенство не участвовать в политической борьбе, подчиняться велениям Советской власти «поскольку они не противоречат вере и благочестию» и сосредоточить все силы на проповеди слова Божия, столь необходимой при широком распространении неверия[13]. Уже в этом послании легко заметить тенденцию к переходу Церкви на лояльные позиции по отношению к советской власти. Быть может эта тенденция смогла бы уже тогда закрепиться, если бы не новые рискованные и, в сущности, провокационные шаги большевиков.

Важнейшее орудие борьбы с Церковью большевики видели в «атеистической пропаганде». Наиболее действенное средство этой пропаганды они видели в скорейшем разоблачении «народных предрассудков» и «церковного обмана». С этой целью еще в 1918 году началась кампания по вскрытию почитаемых верующими «мощей» святых, которые по утверждениям духовенства были «нетленными». Вскрытие мощей предполагалось проводить в присутствии представителей местной власти, врачей, духовенства и верующих. При вскрытии эти комиссии иногда обнаруживали истлевшие кости, иногда — тряпичную или восковую куклу, иногда — мумифицированный труп. Причем в последнем случае иногда даже советские работники впадали в нерешительность. Однако далеко не всегда вскрытия мощей приводили к ожидаемому результату. Как свидетельствует письмо С. Мицкевича (сотрудника Московского отдела народного образования, одного из старейших революционеров) Ленину вскрытие часто порождало слухи о подлоге мощей и усиливало озлобление верующих. Тем не менее, Ленин настаивал на продолжении вскрытий[14]. «Вскрытию» подверглись, в частности, мощи Сергия Радонежского и Александра Невского. Вскрытые мощи иногда через несколько дней возвращались на прежнее место, а иногда передавались в музеи. Если в 1918–1919 годах власти при проведении этих операций еще соблюдали известную осторожность, то 29 июля 1920 года СНК РСФСР принял по предложению наркомата юстиции постановление «о ликвидации мощей во всероссийском масштабе», согласно которому все вскрытые мощи подлежали передаче в музеи или захоронению[15]. К весне 1921 года наркомюст увидел, что такой «красногвардейский» подход к делу приводит к серьезным конфликтам с местным населением. В секретном циркуляре всем губисполкомам и губпарткомам от 1 апреля 1921 года он предписал перед вскрытием обязательно проводить соответствующую агитационную кампанию и всегда учитывать местные условия. Тем не менее, предлагалось проводить операции по вскрытию «планомерно и последовательно»[16].

Вместе с тем власти продолжали закрытие монастырей. 20 апреля 1920 года по специальному распоряжению В.И. Ленина была закрыта Троице-Сергиева Лавра. Понятно, что популярности большевикам среди верующего населения эта акция не добавила.

Кампания по вскрытию мощей действительно заставила некоторых верующих отвернуться от религии, но она принесла большевикам гораздо больше проблем, чем успехов, так как часто воспринималась православными людьми как кощунство и надругательство над святынями. Никакое примирение между Церковью и властью в этих условиях становилось невозможно. Предстояли еще решительные столкновения.