"«КЛЯНУСЬ ПОБЕДИТЬ ВРАГА!»" - читать интересную книгу автора (КОЛЛЕКТИВ АВТОРОВ)

Дорога жизни, дорога смерти

Она смутно помнила свое детство. Были небольшие листы, временами всплывавшие в памяти. Не имевшие никакой связи между собой, они не поясняли, а, лишь, окутывали прошлое вязкой темнотой. Бывали и сны. Удивительно яркие, цветные. В этих снах она видела лишь абстрактные картины. Ярко-зеленая сочность луговой травы. Душистость и колючесть сена. Кристально чистое, голубое небо. И еще глаза. Яркие, задорные, карие, с бесовской искоркой. Глаза неведомого существа, постоянно кормившего ее, ухаживавшего за ней. И лишь бы вспомнить лицо. Но нет. Были одни глаза.

И с каждым тревожным сном, в перерывах между жестокой реальностью, эти глаза выцветали. Становились блеклее. Окутывались пеленой. Вокруг глаз растягивались узкие морщинки. Один лишь блеск, не поддавался напору времени. Все тот же задорный, и, немного печальный.

А однажды ночью, когда выпал первый снег, эти глаза закрылись. И больше никогда не посещали ее в сновидениях.

Вся память стерлась, одним солнечным летним днем. Когда случилось что-то ужасное. Яркая вспышка опалила сознание. Что-то горячее обдало мощный круп, едва не сбив с ног. Помнится, тогда ее охватил ужас. Дикий, животный страх перед неизвестностью. И недоверие. Впервые появившееся в этом могучем сердце.

Она и раньше видела их. В яркой форме, по цвету, напоминавшую вкусную траву. Они всегда улыбались и ласково трепали ее за гриву. Иногда подкармливали сахаром. Жили они неподалеку от ее дома. В огороженных странными колючими ветвями домах. Временами они исчезали на пару дней. Тогда они всегда уходили на запад, по пыльной дороге, навстречу утреннему солнцу. Каждый нес странную палку, отливавшую блеском. А некоторые тащили палки громаднее, и, с виду, тяжелее. Тогда она еще не боялась этих палок. Она еще не знала, какая сила скрывалась в них. Эта сила, тупая, беспощадная, рвавшая плоть на куски. Она помнила, как после яркой вспышки явились они, в пепельной серой форме. Они несли такие же палки. Но их лица не излучали добра и ласки. Смеясь, они поставили свое оружие на сошки. Еще не зная его силы, они решили опробовать его на ее сородичах. Короткая очередь. Сухой треск. И теплая кровь, застывшая на сухих стеблях травы. Никогда раньше она так быстро не бежала. А за спиной, все раздавался треск. В абсолютной тишине. Прерываемый лишь жалобным всхрапыванием.

Целый лист был вырван из книги ее жизни. Солнечные дни сменились дождливо серыми днями. Полными тревоги и уныния. Ее нашли и приютили старые знакомые в форме. Только форма их был потрепана и порвана. Лица накрыло уныние и печаль. И яростный фонтан злобы, наполнял их покрасневшие от напряжения глаза.

Тогда она таскала за собой телегу с ящиками. Ее по-прежнему кормили и оберегали. Защищали от стальных птиц, витавших в небе, укрывая в лесных чащах. Но с каждым днем их становилось все меньше и меньше. Пока очередной дождливой ночью, сознание не озарила новая вспышка огня. Суматоха и паника. Ей вновь пришлось бежать. А когда рассвело, и шум утих, она вернулась к месту ночевки. Но так и никого не нашла. Лишь старая побитая каска, валялась на изрытой воронками земле. Долго она ходила по этим воронкам. Напрасно ожидая старых товарищей. Они так и не вернулись к ней.

Начались долгие скитания по залитой кровью земле. Людей она встречала редко. Чаще, находила мертвые тела. Одни были еще свежи. Другие давно сгнивали под кронами деревьев. Она шла на север. Климат становился холоднее. Могучий холодный ветер больно бил по впалым бокам. Она не знала куда идет. Желание выжить гнало ее к своим. Тем людям в, до боли знакомой, форме. К которым она долго привыкала, после того ужасного треска. До сих пор отдававшегося по ночам в ее ушах.

Выпал снег. Знакомые глаза, по ночам навещавшие ее, покинули сознание, и больше не приходили. Казалось, кто-то, связанный с ней тесной, живой связью, покинул ее. Навсегда. Как те лошади. Как те солдаты. Оставив ее одну. В наполненном огнем мире.

Невыразимая боль сковала сердце. Лошадь всхрапнула, и вновь подняла голову к ночному небу. Ярко сияли звезды. Из широких ноздрей валил теплый пар. Залитая лунным светом и осыпанная снегом поляна, служившая ей этой ночью местом для ночлега, мертвенно бледно блестела. Вдали как всегда сверкали яркие всполохи огня. Иногда, тяжелый шум и свист доносился до ее ушей, заставляя их тревожно колыхаться. Лошадь тяжело вздохнула. Попробовала вновь представить те карие глаза. Но они напрочь выветрились из памяти, покалеченной ярким огнем. Потерянная и никому не нужная, она печально склонила голову к холодной земле. Большие и блестящие глаза медленно захлопнулись…

Поселок остался далеко за спиной. Мешки с мукой были погружены на сани. По два-три мешка, занимавших не такую уж и большую часть саней. Но больше брать было нельзя. Лед опасно трещал под ногами. Мы шли рядом с санями, успокаивающе поглаживая усталую лошадь по бокам и аккуратно ведя ее по еще не окрепшему льду. До ближайшей земли было километров двадцать. Мы фактически, сидели на бочках с порохом. Которые вот-вот могли взорваться. И взрывались. Два обоза уже ушли под воду, под оглушающий треск ломаемого льда. Люди спаслись. Лошадей жалко. Перед глазами все еще стояли эти большие глаза. Бесконечно усталые. Они и не пытались вырваться из саней. Слишком сильно устали, от этого ада. Им же так тяжело, как и нам. А может и еще тяжелее. Никто не объяснит, куда подевался любящий хозяин. Почему люди так быстро исчезают. Почему их убивают. Убивают со звериным, сволочным хладнокровием. В их глазах, они те же грузовики или мешки с мукой. Суки…

Муров нервничал. Мы были первыми, не считая групп разведчиков, которые шли по этой дороге. Так необходимой умирающему городу. Это дорога была единственным спасательным кругом, брошенным городу. Нет, конечно, тысячи солдат гибли к югу от нас, перемешивая землю в кашу, тщетно пытаясь прорваться к Ленинграду. Но прорыва блокады так и не было. А люди гибли.

Вообще, к смерти здесь привыкаешь быстро. Нет никакого благородного пафоса. Не было того образа солдата-защитника, сиявшего на плакатах. Солдат-защитник в условиях острого дефицита и трехсот метров пройти не мог. Но шел. Упорно скрипя зубами. Шел в рваной, грязной форме. Шел, сваливаемый болезнями, скованный холодом и голодом. И бил врагов. Уже на полном исходе сил. Бил беспощадно, с такой же звериной жестокостью, с какой они шли по нашей земле. Бил шипя, матерясь, стискивая кулаки до мертвенной белизны. Бил. Ибо на пощаду было надеяться глупо.

Впереди раздался угрожающий треск. Обоз Пчельникова замер на месте. Установилась напряженная тишь. Лишь судорожно выл ночной зимний ветер, да гулко ухало к югу от нас. Бойцы тихо отвели лошадь с санями в сторону, и пошли по новому маршруту. Мы двинулись вслед за ними.

Я уже и не помнил, где мы нашли эту странную лошадь. Привыкшая к разрывам снарядов и свинцовому ливню, она была ценной находкой для нас. Множество лошадей приписанных к отряду были пугливыми, страшились разрывов снарядов и отступали под огнем противника. Для того чтобы они привыкли к этой каше, требовалось время. А здесь – абсолютно спокойная лошадь, неведомо как прошедшая к нашим позициям сквозь минные поля и огонь немецких батарей. Чудо.

У этой лошади были совершенно другие глаза. Не беспокойно метавшиеся от испуга. Нет, они были спокойны, немного задумчивы. Местами, в них мелькали искры грусти и печали. Неизвестно откуда она пришла. Может из деревеньки неподалеку. А может, шла от самой Белоруссии. Кличку ей так и не придумали. Так и звали, лошадью.

Несколько разрывов прозвучали совсем близко. На побережье. Один снаряд, судя по звукам, угодил в прибрежный лед, наверняка образовав здоровую брешь с бурлящей водой. Еще один снаряд разорвался в километре к западу от нас. Зарево огня приподняло завесу тьма над обозом. Контуры беспокойно стоявших бойцов отчетливо вырисовывались на фоне угасшего пламени. Одна такая смерть могла попасть и по нам. И здесь уже совсем не важно, зацепит тебя осколком, или нет. Ледяная вода и тяжелое снаряжение не дадут тебе шанса.

От обоза Мурова прибежал солдат. Аккуратно скользя по занесенному снегом льду, он сказал нам, что до мыса Осиновец осталось совсем немного. И ближе к утру, мы уже будем там.

Лошадь устало всхрапнула и уткнулась теплой сопящей мордой ко мне в шею. Липкий язык пару раз лизнул давно немытый воротник шубы. Я рассеяно похлопал ее по морде, вскользь пробежавшись по ней взглядом.

Отблеск фонаря на санях успел выхватить из темноты ее глаза. Они впервые излучали умиротворенность и радость.

Днем колонны почти не ходили. Основной поток машин, вытеснивших обозы с лошадьми, шел по ночам. Днем мы были почти как на ладони, и пускать машины по этой скатерти было небезопасно. Да и по ночам, мы старались не светиться, иногда гася фонари машин.

Несмотря на то, что по дороге теперь ходили преимущественно полуторки, оставалось место и для конных обозов. Я все по-прежнему вел ту самую счастливую лошадь по уже окрепшему льду. Привыкшая ко мне, она неотступно следовала за мной, полностью полагаясь на меня как на проводника.

С тех пор как мы в первый раз прошли по льду той ноябрьской ночью, многое изменилось. Лошадь крепко привязалась ко мне, признавая только меня, и отступая от прочих членов обоза. Эта привязанность была для меня трогательной. Тем более что мою собственную лошадь убило авиабомбой. Возможно, и эта лошадь потеряла своего хозяина. И каждый из нас восполнял свою утрату в лице другого.

А еще нам сильно везло. Многие обозы и грузовики постоянно проваливались под лед. Проваливались из-за артобстрела. Или от спешки водителя. А может и по неопытности. Многие гибли. Несмотря на то, что постоянно стояли на подножке, аккуратно ведя полуторку по хрусталю.

Вот и сейчас, когда мы шли в хвосте колонны, мы проходили мимо очередной пробоины. Сквозь водную гладь пробивались фонари полуторки, разрезая воздух, словно прожектор. Что-то сильно засосало под ложечкой. Бойцы, кашляя, постоянно озирались на этот луч. Невероятно красивый, он служил мемориалом для своего экипажа. Сколько таких лучей горело в небе над Ладогой…

Это был мой последний поход по дороге мертвых. По возвращению, меня переводили в боевую часть. Я не мог ослушаться приказа. Но было паскудно. Как будто, я предавал старого друга. Как же тебе объяснить это, товарищ…

Я вновь обернулся и вгляделся в ее глаза. Сонные, уставшие, тем не менее, они с радостью смотрели на меня. Судя по твоим шрамам, ты через многое прошла. Ты должна быть сильной. Мы все должны быть сильными.

Я видела их город. Видела собственными глазами. Он умирал. На улицах лежали замерзшие и погибшие от голода. Стояла мертвецкая тишь. Лишь изредка доносились разрывы снарядов, да тихо скрипел снег под ногами еще живых. Бесцельно, бездумно бродивших по городу с ужасавшим равнодушием ко всему. Солдаты, притихшие и испуганные, переминались с ноги на ногу за санями. Им было страшно. Несмотря на то, что сами они пережили многое. Вид мертвого города пугал их. Лишал сердца надеждой.

Что-то хрупкое заскрипело под копытом. Осторожно подняв ногу, склонив голову к земле, я увидела оторванную голову маленького человечка. Пустую. Без глаз. Лишь две черные точки зияли на ее лице. Мой новый товарищ успокаивающе потрепал тогда меня по холке. Но мне было ужасно страшно. Как и сейчас. Когда он оставил меня, уйдя под скорбную тишину с другими солдатами. Он уходил туда, где балом правила смерть.

Его глаза опять появились в моей голове. Смертельно усталые. Угасавшие во тьме. Так же, как и мои угасали в мутной пелене ледяной воды. Убийцы вновь пришли за мной. Убежавшая от солдат, не выдержавшая горесть разлуки, я нашла приют у выживших крестьян. Они кормили и ухаживали за мной. А я, по ночам, тщетно пыталась найти его, того рослого парня с русыми волосами и ядовито-зелеными глазами. Парня, который научил меня не бояться многих вещей. Стальных птиц. Палачей, которые иногда приходили к нам, но каждый раз он прогонял их обратно во тьму, вместе со своими товарищами. А теперь, я была одна. И нас, меня и моих защитников, вели по тонкому льду безымянной речки. И я уже догадывалась, зачем.

– Стоять!

Крестьяне молча, в одних тряпках, слабо защищавших на этом адском холоде, стали в ряд, загородив собою мое больное тело.

Шакалы с нескрываемым удовольствием упивались своей силой и властью. Их было не больше десяти. Нас было в шесть раз больше. Но у них было оружие. А эти дрожащие от холода люди боялись огня. Но только не я.

Пролепетав что-то на своем языке, один из палачей навскидку выстрелил из своей винтовки. Хрустнула плоть. На лед брызнула алая кровь молодой девушки. Ее тело, истощенное голодом, беззвучно упало на лед, вскружив вокруг себя снег.

Горестно заплакали женщины. Мужчины, нерешительно склонившие головы, яростно сжимали кулаки. Кто-то попытался сделать шаг, но тотчас же отступил, краем взгляда заметив блестящую сталь автомата. И тогда я поняла, что нужно делать. Приходило время отдавать долги. Крестьянам. Палачам. Ему. С ядовито-зелеными глазами.

Они рассмеялись, увидев, как я, оттолкнув мужиков, вышла вперед. Смеясь и пытаясь напугать меня своим шипением, они еще больше разжигали во мне огонь.

– Стой, глупая лошадь! – насмешливо крикнул капитан.

Я сделала еще несколько шагов. Они перестали смеяться, завидев, как их жертвы последовали за мной. Полетели окурки недокуренных сигарет. Клацнули автоматы и винтовки, взводимые к бою. Раздались угрожающие крики.

Давно мне не приходилось так быстро бегать. Быстро, но при этом, беззаботно. С веселым смехом я понеслась к ним, а те в нерешительности наставили на меня свои трубочки. Глупцы.

И тут раздался выстрел. Что-то холодное пробило мою скорлупу, и холод начал медленно протекать в горячее тело. Капитан с сосредоточенным лицом сжимал свой пистолет, делая выстрел за выстрелом, пока не истощился магазин.

Наступила абсолютная тишь. Где-то вдали ревели снаряды. В этот день было слишком много взрывов. Палачи молча стояли рядом с капитаном. А мужики, ошеломленно смотрели на меня.

Теперь и я видела свою кровь. Она была такой же алой. Как у них. Но не как у тех шакалов.

Вот и все, что требовалось сделать. Крестьяне простояли еще пару секунд. А потом, с бешеным глухим урчанием, со слезами боли и ненависти на лице, кинулись к моим убийцам.

Уже лежа на льду, я видела, как они бегут. Они тоже боялись. Они были такими же, даже трусливее. Единственное, что было с ними, это их оружие. Но и то, было бесполезно, если руки сковывал страх.

Знакомый бриллиантовый отсвет блеснул в моей голове. И я устало закрыла глаза. На этот раз, навсегда…

Огонь. Повсюду горел огонь. Постоянно раздавались взрывы. Земля была перепахана и перемолота. Вся в осколках, вся в кровавой гари. Мы остались одни. Целый батальон. Без огневой поддержки. Теперь нас самих мешали с землей. Все горело в огне… горели люди… да что там, люди… земля горела…

Мы умирали. Нас методично смешивали с землей. Цинично. Скотски. Наверняка, с ядовитой ухмылкой. Нас побеждали, но мы оставались непобежденными. Мы так и не сдали им эту пядь земли, всю пропитанную кровью. Мы не отдали им этот пятачок. Невский пятачок.

Люди сходили с ума. Пытались метаться в этой каше. Но все было напрасно. Мы были отрезаны, мы были одни. И никто не мог придти на помощь.

Кто-то связывал белые полотнища маскхалатов. Молчаливо, сосредоточенно, как будто это было последнее важное дело в жизни. Несколько бойцов, все в крови и в огне, что-то выписывали на получившемся полотнище своей кровью.

Что-то тяжело ухнуло по затылку. Огонь обдал спину. Свалил меня с ног, окунув лицо в горячую и острую от осколков землю. Глупо. Глупо вот так умирать. Глупо и обидно. Даже зло. Не в честной схватке. Нет. Они даже не видели нас в лицо. Они думают, что победят. Нет. Они проиграют. Они уже проиграли.

Перед глазами пронеслись глаза той лошади. Интересно, что с ней стало…

Белое полотнище развевалось над перемолотой землей. На ней было написано кровью.

«Помогите»…

Лошадь и уставший человек, весь седой, несмотря на молодой возраст, молчаливо шагали по яркому летнему лугу. Оба они, наконец, нашли свой дом и покой. Лошади больше не снились те карие глаза, которые с ужасной для немцев усмешкой, взирали на своих палачей с петли виселицы. А парень больше не вспоминал тот миг, когда что-то злое и сильное разорвало телегу с его родителями. Оба они была опалены войной. Это заключалось в седине и несвоевременных морщинах парня. В шрамах на мощном теле животного. Каждый из них обжегся в те ужасные дни. Но теперь, ничто не было важным.

Они получили свой дом…