"Веснушки — от хорошего настроения" - читать интересную книгу автора (Разумневич Владимир Лукьянович)

Глава X Веснушки

После «ледового побоища», организованного в спальне, Стасик приуныл. Унылым он стал вовсе не из-за сизой шишки на лбу и даже не из-за рубахи, которую в пылу сражения порвал разъярённый Мирон. Тревожит другое — странное поведение Владимира Семёновича. Даже разговаривать не хочет со Стасиком. Пройдёт мимо, кивнёт головой — и всё, словно Стасик не человек, а ничтожная букашка. Разве это не обидно?

Первые два дня Стасик ещё мог держать себя в руках. Придёт с уроков, пообедает и вместе с товарищами садится за учебники. И учебники были послушными — легко отдавали свои знания. Но на третий день заупрямились. Сколько ни зубри, ничего не остаётся в голове. А всё потому, вероятно, что Владимир Семёнович наказывает его своим молчанием.

— Странный он какой-то человек, — жалуется Стасик Пете. — Не ругается. И в круг позора не ставит.

— Слышал, что вчера Владимир Семёнович сказал? Сказал, что запрещает в интернате рисовать круг позора. У нас теперь будет круг почёта.

— Для хулиганов? Вот здорово!

— Нет, для спортсменов, которые победят.

После занятий Стасик приближается к двери с табличкой: «Директор». Ждёт появления Владимира Семёновича. Пока не поговорит с ним начистоту, не успокоится.

Директор выходит из кабинета. На Стасика — ноль внимания. Направляется в столовую. Стасик за ним.

— Проголодался, Комов?

— Я… Мне… — Стасик не знает, что сказать. — У меня в животе что-то колет.

— Тогда тебе не в столовую, а в медпункт нужной. Ступай к врачу.

Разговор не получается. Но Стасик не отступает от своего. Теперь он дежурит у дверей столовой. Должен же Владимир Семёнович выйти обратно!

— Караульным к щам приставили? — с издёвкой спрашивает, пробегая мимо, Женя Окунева.

Стасик хочет сказать в ответ что-то хлёсткое, но в этот миг дверь открывается, и появляется директор.

Он озабочен. Не замечая Стасика, спускается на нижний этаж, в мастерскую. Стасик едва успевает за ним.

«Хоть бы обернулся, — обиженно думает Стасик. — Молчит. Лучше бы обругал».

Чтобы как-то привлечь к себе внимание, Стасик начинает громко, на весь коридор, стонать. Тут Владимир Семёнович замечает его:

— Опять живот болит?

— Хуже — всё тело.

— Хитришь ты что-то, Комов, — говорит директор. — Виноватым себя чувствуешь? Теперь, пожалуй, самое время поговорить по душам. Идём ко мне в кабинет.

Они заходят в знакомый директорский кабинет. Садятся друг против друга. Стасик вспоминает, как ещё совсем недавно пили они здесь с директором чай. Теперь Владимир Семёнович, конечно, не угостит его чаем.

— Ты, поди, ждёшь, что я ругать тебя начну? — спрашивает директор. — А мне что-то не хочется. Думал, мы друзьями станем — не вышло. Жаль.

Стасик огорчён ещё больше. В носу щекотно, чихать хочется.

— Я хочу дружить, — бубнит он.

— Тебе-то хорошо. А мне, директору, с таким непутёвым дружить нельзя. Каждый скажет: «Директор, а повлиять на него не может».

— Не скажут. Всё я уже понял. Всё!

Владимир Семёнович не отвечает, молча направляется к шкафу:

— Чайку бы не мешало попить. Чайник ещё тёплый.

Они пьют душистый, крепкой заварки чай.

— Слушай, Стасик, — говорит ему директор, — я видел, как ты однажды кувыркался на полу и вверх ногами ходил. Для цирка готовишь себя?

— Нет. Хочу в космос слетать.

— В космос? Зачем же для этого вверх ногами стоять?

— В космосе по-всякому придётся: и вниз головой, и на боку, и кувыркаться. Невесомость. Вот я и тренируюсь.

— Что верно, то верно: в космос без подготовки не пустят. Только ведь одним кувырканием тут не отделаешься.

— Я ещё на брусьях тренироваться буду, чтобы мускулы затвердели.

— На брусьях без опытного наставника трудновато. Хорошо бы для этой цели тренера-спортсмена иметь.

— Можно ещё и военного, — подсказывает Стасик и вздыхает. — Только где военного-то возьмёшь? Был генерал и ушёл. Одна пуговица осталась.

— Не только пуговица, — улыбается директор. — Генерал нас не забывает. Утром по телефону звонил. Сказал, чтобы гостей-танкистов честь по чести в интернате встретили.

— Вот бы! А когда?

— Сегодня. После ужина.

— Да мы их так встретим! С барабаном и трещотками!

— Барабаны у них и свои имеются. Трещотки же лучше оставить в покое. А то, чего доброго, танкистов оглушите.

— Как же тогда встречать? Может, в их честь пальнуть из пушки-снегометателя?

— И пальбы не надо. Чего-нибудь другое придумаем. Только ты пока об этом никому. Договорились?

Вечером пионерская линейка, вытянувшись из конца в конец зала, замирает в ожидании приятных новостей. Сейчас ребята услышат что-то необычное и очень важное. Торжественно поблёскивают глаза пионервожатой. Она в белой шёлковой кофточке, по-праздничному нарядная. Руки её то ложатся по швам, то тихо щупают кончик галстука, то прячутся за спину. Волнуется Любовь Павловна. И ребята, глядя на неё, тоже волнуются: что-то она скажет им?

Вожатая отбрасывает со лба светлую лёгкую прядь. Но волосы не слушаются её, снова падают на лоб.

Любовь Павловна обводит взглядом пионерский строй и спрашивает:

— Помните, ребята, к нам генерал приходил?

— Конечно, помним!

— Вы о военной тайне говорили…

— А мы подслушивали…

— Так вот, — подождав, пока ребята успокоятся, продолжает вожатая, — отныне тайна перестала быть тайной. Я вам её сейчас раскрою…

— У-у-ух! — довольно гудит пионерский строй.

И только Стасик хитровато помалкивает: уж он-то точно знает, что это за тайна.

Но Любовь Павловна не спешит разглашать её. Она медленно проходит вдоль строя. Стук каблучков звучно рассыпается по залу.

Пионерам не терпится. Минута молчания им кажется целой вечностью.

— Вот увидишь, в боевой поход поведут, — шепчет Мирон Стасику, который стоит слева от него. — Как ты думаешь?

— Не спрашивай. А то я проболтаюсь раньше времени…

Любовь Павловна останавливается на другом конце линейки:

— Так вот слушайте: генерал сказал тогда, что танковая часть решила взять шефство над школой-интернатом…

Линейка разом оживает, ребята радостно стучат ногами.

— Ура! — кричит Стасик.

Ребята подхватывают его крик.

— Это ещё не всё, — говорит Любовь Павловна, успокаивая их жестом. — Как нам сообщил товарищ генерал, военные будут у нас с минуты на минуту. С оркестром! Покажут свой первый концерт. Мальчики, не забудьте ботинки почистить. Военные во всём любят порядок и дисциплину… А теперь можете расходиться.

Но никто не расходится. Все обступают Любовь Павловну. Галдят, суетятся, о танкистах расспрашивают.

— Эх ты — «в боевой поход поведут»! — напоминает Мирону Стасик и смеётся. — На танке не водят, а возят!

— Это ещё лучше! Раз такие шефы, всякое может случиться…

Когда военные появляются в большом зале, ребята начинают смеяться, хлопать в ладоши и кричать. В фойе, сверкая трубами, громко играет военный оркестр. Когда оркестранты, устав дуть в трубы, делают передышку, около сцены начинает звучать певучий баян.

— Сыграй нам немножко, солдатская гармошка! — слышится весёлый голос баяниста.

Стасик пробирается сквозь толпу мальчишек и девчонок к сцене. Прорвать их плотный круг не так-то просто! Каждый стремится стать поближе к баянисту.

Стасик поднимается на цыпочки и видит баяниста с погонами ефрейтора. У него ясные-ясные глаза и веснушчатый нос.

Стасик подаётся вперёд, наступает на ногу Борьке Титову, отстраняет локтем Тому Асееву и её подружек, вплотную подходит к баянисту. Тот не может теперь не обратить на него внимание:

— Откуда такой шустрый птенец выпорхнул?

Мальчишки наперебой объясняют:

— Он не птенец, он Стаська Комов!

— Александром Невским был…

— Вверх ногами умеет стоять…

Кажется, что баянисту почему-то приятно слышать такие отзывы о Стасике.

— Характеристика что надо! Порядочек! — смеётся он. — Тогда будем знакомиться: ефрейтор Тимофей Савельев!

— А я командир крепости.

— Это где же твоя крепость?

— Разве не видели? У нас во дворе. Целую неделю её лепили. Мы с Мироном пушку-снегометатель придумали…

— А веснушки у тебя свои? Не с моего ли носа, случайно, ты их на свой нос переманил?

Мальчики так и покатываются со смеху. Рассматривают Стасины веснушки.

Смущённый вниманием к своему носу, Стасик уверяет:

— Веснушки у меня собственные. С самого детства! Как снег сойдёт, так и появляются. А нынче весны не дождались. Откуда только взялись?

Баянист усмехается:

— Настроение у тебя нынче какое?

— Хорошее, — отвечает Стасик.

— Вот видишь! Веснушки — от хорошего настроения! Коли веснушки на носу, значит, и на душе весело. Верная примета. И вообще они даются лишь счастливым людям. По себе знаю. Так что смотри, не позорь наши веснушки!

Он широко раздвигает мехи баяна, и зал наполняется знакомой мелодией. Задумчиво перебирая лады, баянист не торопясь, как будто рассказывая, начинает:

И тут песню подхватывают не только стоявшие в кругу. С разных концов зала несутся, набирая высокую силу, детские голоса:

На сцене появляется Любовь Павловна. Она ждёт, когда ребята допоют песню. Потом просит детей поставить стулья на место. Сейчас шефы начнут свой концерт.

— Славная девушка. Кто она у вас? — показывает баянист на Любовь Павловну.

— Она не девушка. Она вожатая, — разъясняет Стасик. — Справедливая. Меня защищала…

— Это хорошо… Ты, хлопец, карауль место возле себя, — поднимаясь, наказывает баянист Стасику. — Выступлю, к тебе подсяду.

Концерт начинается с пляски. Какой-то военный старательно, часто-часто и громко-громко бьёт каблуками, исполняя «Яблочко». В зале трясётся пол, и кажется, вот-вот с потолка прямо на голову полетит штукатурка. Плясунов сменяют ещё два солдата. Встают посреди сцены плечом к плечу, и всем видно, как они похожи друг на друга. Не различишь. Словно их под копирку делали. Близнецы поют «Во поле берёзонька стояла…». Высокий танкист с погонами старшины читает стихи Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо». Стасик аплодирует ему громче всех. Старшина, посматривая на Стасика, чинно раскланивается.

Но всех затмевает своей игрой веснушчатый баянист.

Мальчишки орут на разные голоса:

— Ещё, дядя Тимоша! Ещё разок!

Баянист играет снова. А они опять галдят:

— Ещё! Ещё!

Лоб у баяниста отсвечивает капельками пота. Стасику жалко дядю Тимошу, и он старается перекричать зал:

— Хватит! Хватит!

— Тебе что, не нравится? — подлетает к нему Борька Титов. — Ты против общественного мнения?

— Я не против мнения. Я против того, чтобы мучили дядю Тимошу.

— Так бы и кричал. А то дядя Тимоша подумает, что мы его слушать не хотим, и обидится.

Теперь уже Борька кричит вместе со Стасиком:

— Хва-тит му-чить! Хва-тит му-чить!

Зал постепенно затихает. Борька садится на пустой стул рядом со Стасиком.

— Уходи отсюда, — отпихивает его обеими руками Стасик.

— Это почему же?

— Я для дяди Тимоши занял.

— Станет он здесь сидеть. Так ты ему и нужен!

— Это место, молодой человек, действительно принадлежит мне, — раздаётся голос баяниста.

Борька краснеет, как помидор. Он просит прощения и уходит на своё прежнее место, садится рядом с Томой Асеевой.

Концерт продолжается. Но Стасику теперь не смотрится и не слушается. Он чувствует рядом локоть дяди Тимоши. Так и подмывает задать баянисту какой-нибудь вопрос, рассказать ему о штурме снежной крепости, о «ледовом побоище». Да неудобно: дядя Тимоша внимательно слушает выступающих и изо всех сил, как мальчишка, хлопает в ладоши.

После концерта он говорит Стасику:

— Показывай, как живёшь, в каком порядке содержишь свою боевую точку.

— У нас не боевая, а только спальная точка. С кроватями.

Стасик ведёт дядю Тимошу в свою комнату.

— Ну что же, порядочек! Чисто и культурно, — говорит дядя Тимоша, осматривая ряды коек, и, дойдя до второй койки от окна, качает головой: — Один неряха на всю комнату. Заправить не сумел…

У Стасика от стыда горят уши. Как тут признаешься, что это его постель?

Но дядя Тимоша человек наблюдательный:

— Ясно — твоя кровать. Не ожидал.

Он сбрасывает одеяло, подушку и начинает стелить заново. Стелит быстро, ловко, по-военному. Минута — и всё готово! Аккуратно прибрано, лучше, чем на любой другой койке.

— Учись. В армии будешь — пригодится. В жизни всё надо уметь самому: и стирать, и гладить, и электропробку вставить, и пуговицу пришить. Попробуй отдери-ка на моей гимнастёрке хотя бы одну.

Стасик берётся за среднюю пуговицу. Сначала тянет легонечко, только для видимости. Потом со всей силой. Пуговица — ни с места.

— Сам пришивал, — поясняет дядя Тимоша.

— А мне генерал свою пуговицу подарил! — хвастается Стасик и лезет в тумбочку. — Она у него от шинели отлетела.

— Должно быть, он её очень давно пришивал, вот нитка и истёрлась. Случается. А вообще-то генералы получше солдат пуговицы пришивают. Долгую жизнь в армии служат, всему научились.

Дядя Тимоша хвалит генеральскую пуговицу и заглядывает в выдвинутый ящик тумбочки. Берёт в руки рогатку, морщится:

— Первобытное орудие. Нам, веснушчатым, оно не к лицу. Ты, Стасик, забрось-ка её подальше. Я тебе из дерева наган вырежу.

— А свой автомат мне покажете?

— Не только покажу, но и целиться научу.

— Тренироваться будем?

— А то как же! Солдат без тренировок, что танк без гусениц.

Они разговаривают долго, обо всём на свете.

— Знакомство, можно сказать, состоялось, — радуется дядя Тимоша. — Похожие мы с тобой, Стасик, люди. Не только веснушками. Хочешь, я к тебе приходить буду?

— Хочу.

— Порядочек! На той неделе свожу тебя в наш военный городок. Поближе познакомишься с солдатским житьём-бытьём. И в кино можешь остаться, если захочешь.

— В кино я всегда готов. Только чтоб про героев.

— У нас других не бывает, — весело говорит дядя Тимоша и слегка, совсем не больно, щёлкает Стасика по носу. — Смотри веснушек своих до тех пор не растеряй! Солдат всегда веснушкам рад.