"Убийство деда Мороза" - читать интересную книгу автора (Вери Пьер)

Ответ звезды

Вечером г-н де Санта Клаус совершил длительную прогулку по улицам Мортфона.

Полицейские отбыли, прихватив своего пленника. Назавтра должен был приехать другой автомобиль — забрать тело неизвестного и отвезти его в морг в Нанси.

Маркиз не давал себе труда отвечать на множество вопросов относительно кражи и причин убийства. Он бродил, бросая беглые взгляды на двери подвалов, на входы в длинные коридоры, на фасады домов.

Обед в замке был скромен, но сервирован с большим вкусом. Огюсте особенно удалось тушеное мясо с подливой, аппетитное донельзя. Наряд служанки, ее быстрые и бесшумные передвижения, ее готовность откликнуться на малейшее желание хозяина, а также аристократизм барона, его учтивость и значительная внешность придавали этому обеду при свечах, вопреки его простоте, почти изысканный и роскошный характер.

Когда, закурив сигары и прихватив бутылку ликера, сотрапезники расположились у пылающего камина, маркиз вновь заговорил о ковчеге короля Рене.

— Он должен быть из червонного золота и украшен драгоценными камнями. Вот как это пылающее полено.

Барон постучал кочергой по одному из поленьев в камине.

— Вы надеетесь, что звезда поможет вам его найти? — невзначай спросил он.

— Может быть… Может быть… Вы представляете себе этот волшебный призрак? В глубине какого-нибудь подвала, в нише, под лучом электрического фонарика?

Барон покачал головой:

— Волшебный призрак…

— Я вовсе не верил в него, когда ехал в Мортфон. Но две недели, что я провел в этом городке, наполненном игрушками и сказочными персонажами…

— Я хочу поделиться с вами одним пустячным наблюдением, — прервал его барон. — Когда я вас впервые увидел, мне показалось, что ваши глаза были темнее, чем сейчас.

— Вот как? — смутился маркиз.

— Очень глупо, не так ли? Да и ваш акцент… Я не могу удержаться от мысли, что он стал более португальским, чем несколько дней назад.

— Неужели? — рассеянно спросил маркиз.

Он курил, откинув голову; барон задумчиво помешивал угли в камине.

Наконец, искоса глянув на гостя, он сказал:

— Не хочу показаться бестактным, маркиз…

— Прошу вас.

— Доводилось ли вам любить?

— Множество раз.

— Нет, я не про то! — едва ли не с досадой бросил барон. Он снова пристально уставился на огонь. — Я хотел сказать… Доводилось ли вам любить… один-единственный раз?

— Один-единственный? Да, — ответил маркиз. — Было дело. Давно уже.

— И что?

— Она была темноволосая и бледная. Темноволосая и бледная, барон. Она была не португалка.

Барон и маркиз одновременно улыбнулись.

— Настоящая любовь, маркиз, изрядно все меняет, не так ли?

— Иногда меняет, барон.

Маркиз пристально вглядывался, почти впивался глазами в хозяина, склонившегося к огню.

Тот поднял голову, и взгляды их встретились.

— Очень многое меняет, — убежденно заметил барон, едва шевеля губами.

С неба нисходил смутный свет, сглаживая углы, скользя по вазам севрского фарфора. В тишине за окном замяукал кот. Было видно, как он вспрыгнул на карниз. Зрачки его двумя зелеными огоньками проткнули сумерки.

Маркиз стряхнул пепел с сигары. Потом поднес к губам бокал с малиновой водкой.

— Это решительно все меняет, — в третий раз сказал барон.

Маркиз поставил бокал возле железной кованой подставки для дров.

— В таком случае, верните их мне, — сказал он дружелюбно.

Барон побагровел, в чертах его лица проступила почти угрожающая жестокость. Маркиз слегка развел руками, словно говоря: «Разве это не самый лучший выход?..»

Он глядел на барона с сердечностью, почти по-братски. И в самом деле, маркизу де Санта Клаусу не часто доводилось так волноваться.

— Ну что ж! — сказал барон после долгого размышления.

Он положил руку на закругленный верх подставки для дров, ощупал его пальцами, раздался легкий щелчок, и верх подставки, приподнятый на петлях, разделился на две части. Из открывшегося углубления барон достал бриллиант и протянул его маркизу. Ровно и отчетливо он произнес:

— Второй вы найдете в…

Барон осекся, не успев завершить фразу. Маркиз де Санта Клаус нажал на верх второй подставки и обнаружил там второй бриллиант. Он положил оба камня в свой жилетный карман, словно это были мелкие монеты. Затем пригубил бокал и попытался затянуться. Сигара успела погаснуть. Маркиз прикурил от головни.

— Видите ли, барон… — начал он.

Барон стоял выпрямившись. Ни один мускул его лица, на которое падали отсветы огня, не дрогнул.

— Видите ли барон, эта сказка…

Он добродушно рассмеялся.

— Черт возьми, почему вы хитрили?

— Хитрил?

— Конечно. Я распутал это во всех отношениях сказочное дело, когда убедился, что ключ от него находится именно в сказке. Я принялся искать ошибку, подробность, которая не укладывалась бы в логику сказочного действия. Человеку чуждо совершенство — поэтому ошибка должна была существовать. Я ее нашел.

Вспомните-ка… Хрустальный башмачок. А именно: потерянная бальная туфелька. Мне говорила про нее мадемуазель Арно, потом Корнюсс. Тут-то и была хитрость.

— Что вы хотите сказать?

— Очень просто: в сказке Золушка теряет свою туфельку после бала, а не перед ним. Это меня и остановило. Почему в столь кропотливо налаженном механизме возникло такое разногласие со сказкой? Почему волшебное зрелище, столь тщательно рассчитанное, было внезапно искажено, испорчено, если хотите? И второе, что меня удивило и что отличалось от обычного сюжета. Вы, барон, до того никогда не посещали ни рождественских ужинов, ни балов и жили так замкнуто, — почему же на сей раз вы пригласили маленькую Золушку? Совпадение, по меньшей мере, любопытное. Когда я попытался объяснить себе ту необычную путаницу, которая произошла в голове папаши Корнюсса (путаницу, которая и вас должна была застать врасплох, поскольку, рассуждая здраво, вы имели все основания думать, что пьяница просто ничего не запомнит), я предположил, что Дед Мороз, который вышел от вас двадцать четвертого декабря около десяти вечера, мог быть совсем не тем Дедом Морозом, который заходил к вам без четверти десять и которому вы предложили стакан вина. Таким образом, приглашение Золушки, подгонка нарядов после их примерки, а главное — долгие вынужденные поиски потерянной туфельки приобретали смысл. В самом деле, если туфелька была не потеряна, а припрятана — вами, барон! — вы могли рассчитывать, что обе женщины, занятые ее поисками, не заметят вашего недолгого отсутствия. Больше того, случись необходимость, они подтвердили бы ваше присутствие в замке в то время, когда была совершена кража. Туфелька Золушки давала вам алиби! Прелестная идея, — но если тот, кто водится с феями, вздумает их обмануть… он должен ждать неотвратимого прикосновения волшебной палочки.

Барон опустил голову.

— Меня мучает совесть оттого, что я стал причиной смерти аббата Фукса.

— Вы виноваты только в неосторожности. Анонимное письмо в начале прошлого месяца, затем попытка кражи шестого декабря… Позвольте вам сказать, что это письмо не показалось мне достойным внимания, а попытка ограбления, отягощенная бегством на ходулях, была просто вздором. Человек в маске вел себя так, будто он ни в коем случае не собирался совершить кражу. Цель у всех этих поступков была одна: внушить мысль о готовящемся преступлении.

Двадцать четвертого декабря, когда вы явились к аббату Фуксу под видом Корнюсса и кюре достал раку из сейфа, вам, должно быть, не стоило труда убедить его, что настоящие бриллианты — не настоящие, а фальшивые. Кюре, уже три недели одержимый страхом за свое сокровище, тут же в это поверил, бросился к ювелиру, а вы в это время… Барон, я охотно выпил бы еще немного малиновой водки.

Установилась долгая тишина.

Снопы искр взмывали над поленьями. Угли шевелились как живые. Их сияние, их переменчивые отблески создавали иллюзию бесконечного движения. Казалось, там, в камине, плавится металл — самый драгоценный из всех, что существует на земле. Толстый чурбан, обглоданный пламенем, выкатился на середину очага, раздавив своей тяжестью волшебные замки, построенные из драгоценных камней и золота, которые в нагромождении золы старательно возводил человеческий взгляд.

— Чего же вы ждете, маркиз? — внезапно с нескрываемой тревогой спросил барон. — Чего же вы ждете и не задаете вопрос, который уже вот-вот готов сорваться с ваших губ? Итак, почему? Почему я, барон де Ла Файль, совершил кражу?

Маркиз промолчал. Ударом каминных щипцов барон разбил груду раскаленных углей. Казалось, молчание становится ему невыносимо, и он продолжал:

— Представлю, как вы себе говорите: «Барон влез в долги!» Или так: «Бедняга, он слишком долго прожил в уединении… Сплошные похождения, да, но вовсе не любовь!.. Барон надумал погулять». Так вы себе говорите, да? Вы ошибаетесь, маркиз!

Барон взял со столика книгу.

— Мое последнее чтение: «Жизнь суперинтенданта Фуке». Проясняет ли это для вас что-нибудь? Еще нет? А мои архивы? Вы же справлялись в моих архивах: вы могли заметить, что бароны де Ла Файль некогда были чрезвычайно удачливы. Ну что, вам еще непонятно?

— Еще нет, барон.

Барон де Ла Файль пришел в волнение. Он заходил взад и вперед по комнате.

— Чрезвычайно удачливы, я сказал… Более того, маркиз, — они умели жить в роскоши. Потому что само по себе обладание — ничто. А вот умение тратить!.. Умение с помощью золота и банкнот создавать красоту, которая тем драгоценнее, чем эфемернее: красоту нарядов, таких воздушных, что один порыв ветра может их разорвать; красоту водяных струй, таких хрупких, что малейшее дуновение может их опрокинуть и разбить на тысячи брызг; красоту фейерверков, пожираемых тьмою в миг их рождения; красоту роз, которые распускаются и отцветают за один день.

Барон бросал слова в исступлении, он пьянел от их звука. Потом он горестно рассмеялся.

— Теперь представьте себе жизнь лотарингского дворянчика, обреченного скудно кормиться бульонами да тушеным мясом, владельца замка, чья прислуга состоит из одной старухи; барона, вынужденного экономить на свечах, чтобы в Новый год участвовать в празднике святого Сильвестра, в то время как его предки… Понимаете теперь, как росла эта страсть? Похитить бриллианты, без толку упрятанные в сундук и лишь в конце каждого года предстающие нашему взору; завладеть ими и благодаря им воскресить здесь великолепие прошлого, возжечь огни на этом холме, в этом старом замке — от подвалов до флюгера на крыше. Чтобы вновь здесь блистало все, что есть прекрасного в мире: женщины, цветы, музыка — вновь как когда-то!

— А потом? — ледяным тоном спросил маркиз.

Возбуждение барона тут же исчезло.

— Потом?

— Да. Когда закончится праздник.

— Что? Вы ничего не понимаете! Потом?.. — Он устало махнул рукой. — Потом?.. Не все ли равно…

Надолго замолчав, он наконец пробормотал:

— Чего уж там! Я, по крайней мере, устроил бы праздник…

Маркиз украдкой улыбнулся. Голос барона окреп.

— Праздник, который не стоил бы никаких денег! А между тем на нем было бы все: хрусталь, тонкий фарфор, музыканты, танцы. И она, сидящая напротив меня, — такой хрупкий, такой чистый ребенок… Ну а теперь… — Он снова утомленно махнул рукой. — Не все ли равно…

— Барон, — сказал маркиз, — а теперь нужно сделать следующее. Камни без всяких комментариев отправятся к монсеньеру Жибелю. Бриллианы вернутся на свое место. Дело на этом прекращается. Думаю, будет достойно сожаления, если все сказанное здесь выйдет за эти стены.

Барон стал бел как бумага, губы его задрожали.

— Маркиз, я не могу!.. Я..

— Барон, хочу попросить у вас еще капельку этого превосходного напитка.

Кот, сидевший на карнизе, исчез.

— Но как же быть с властями? — с тревогой в голосе вдруг спросил барон. — Виновный в краже…

— Останется неизвестным. Если только доктор Рикоме не возьмет вину на себя.

— Я предпочел бы неизвестность.

Спустившись с холма, маркиз де Санта Клаус почувствовал, что мороз ослабел. Стало почти тепло.

«Какое милосердие! — иронически подумал он. — Но уж если за дело взялись небо и маркиз де Санта Клаус…»

Было совсем поздно. Маркиз искал на небосводе Пастушью звезду. Он не нашел ее. И пожалел об этом.

Почти все огни в Мортфоне были потушены; казалось, он повис черным пятном между мерцающим небом и снежной равниной, словно на полпути между реальностью и легендой. Человек с мешком спал в постели почтальона, матушка Мишель — в кровати м-ль Тюрнер; Дед с розгами съежился под периной полевого сторожа Виркура, Дед Мороз храпел на простынях Корнюсса… А что Золушка?

Облокотившись о подоконник, Катрин Арно смотрела в сторону замка. Г-н де Санта Клаус припомнил фразу барона: «Это решительно все меняет…»

Он вздохнул. Он вспомнил тот свой один-единственный раз. И приложил пальцы к губам…

Таков был воздушный поцелуй маркиза де Санта Клауса, который мог бы с тем же успехом называться маркизом де Карабасом, — ведь ни его имя, ни его родовое имение не были упомянуты в Готском альманахе[16],— да, жаль, что этого поцелуя не видела Золушка, увлеченная настоящим бароном, чье имя чуть не попало в полицейские протоколы.

В гостинице «У святого Николая-батюшки» еще горел свет. Служанка вязала, г-жа Копф читала газету. Копф и Хаген состязались в силе, поднимая стулья на вытянутых руках.

— Господин маркиз, вас повсюду ищут. Вам телеграмма.

Телеграмма была из Нанси, из епископства:

«Кажется, это не похоже на поздравления», — с насмешкой подумал маркиз.

Он спросил:

— Когда уходит первый поезд в Нанси?

— В четверть девятого, господин маркиз. А в полвосьмого из Мортфона идет машина.

— Я уезжаю. Приготовьте счет и не забудьте меня разбудить.

— Господин маркиз так скоро от нас уезжает. Вот беда! — вздохнула г-жа Копф.

— Не в обиду вам будь сказано, господин маркиз, — шутливо заметил Хаген, — но если вы собираетесь уехать с первым поездом, у вас в запасе не много времени, чтобы отыскать Золотую Руку.

— Что же делать? Увы, придется смириться… Кстати, о Золотой Руке, — господин Копф, я сожалею, что у меня не будет времени попрощаться с Каппелем. Будьте столь любезны передать ему от меня вот это. Единственный в своем роде прибор для поиска сокровищ!

Маркиз положил на стойку бара свой детектор.

Следующим утром на Большой площади, когда маркиз де Санта Клаус уже располагался в старой колымаге, к нему подошел учитель.

— Ба! Да никак вы уезжаете? В самом деле?

— Нет таких добрых друзей, господин Вилар, которым не приходилось бы расставаться.

— Я очень огорчен, господин маркиз. Очень.

Не зная, что еще добавить, учитель с минуту поразмышлял, а потом без всякой иронии спросил:

— А ковчег? Знаменитая Золотая Рука? Да вы отступаетесь, как я вижу?

— Думаете, отступаюсь? — живо отозвался маркиз. — Вы меня плохо знаете!

Он постучал по своему чемодану, покрытому наклейками, и по-шутовски продекламировал:

Каково? До меня столько людей хотели это узнать! Однако надо уметь разговаривать со светилами. Я нашел Золотую Руку. Она здесь, в моем чемодане.

Учитель расхохотался.

В это время появился г-н Нуаргутт. Он широким жестом приветствовал маркиза де Санта Клауса, не удостоившего его ответом.

Когда маркиз явился в епископство, монсеньер Жибель принял его с таким выражением лица, которое предвещало все что угодно, за исключением поздравлений.

— Я не хотел бы говорить ничего для вас обидного, мэтр Лепик, — сказал прелат, — но не могу утаить от вас разочарования, которое вызвано вашим двухнедельным пребыванием в Мортфоне. Весьма печальные новости. В надежде предотвратить похищение бриллиантов мы недвусмысленно рассчитывали на вас, и все-таки похищение произошло…

— Монсеньер, — холодно возразил Лепик, — прошу позволить вас поправить. Произошло не одно, а два похищения. Бриллианты были украдены дважды.

Епископ нахмурил брови. Если эти слова — всего лишь грубая шутка, то такие шутки не в его вкусе.

— Хорошо, — осторожно заметил он. — К похищению мы еще вернемся. Я вам высказал свое разочарование. Мы вас предупредили: «Главное, никаких скандалов». Однако они последовали один за другим. Хуже того, произошло убийство!

— Прошу позволения еще раз вас поправить, монсеньер, — тон Лепика становился все холодней. — Произошло не одно, а два убийства.

Епископа передернуло. Это было уж слишком!

— Сударь! — возмутился он. — Сударь!..

Лепик вытащил из-за кресла чемодан, покрытый наклейками. В чемодане оказались белье, несколько книг, записная книжка, набор отмычек, электрический фонарик, два пистолета и несколько свертков.

Он развернул один из них, потом другой. В них оказались два драгоценных камня. Под изумленным взглядом епископа адвокат положил их на письменный стол.

— Монсеньер, вот бриллианты, которые украшали раку святого Николая. Настоящие. Я получил их из рук того, кто совершил первую кражу. В данном случае речь идет о сохранении честного имени, и я поклялся не открывать тайну.

Епископ в благословляющем жесте поднял руку.

— Мэтр, — воскликнул он, — прошу вас, забудьте мои прежние слова! Вы поклялись сохранить тайну, и мы не будем искать ее разгадку. Камни были похищены у церкви, к ней они и вернулись. Не будем больше о них говорить.

— И все-таки, монсеньер, нам придется немного продолжить эту тему, поскольку я сказал: две кражи, и первая проясняет вторую. Первая произошла вечером двадцать четвертого декабря, в половине одиннадцатого. Для того чтобы ее совершить, похититель оделся в маскарадный костюм Деда Мороза.

Но он был не одинок в своем страстном желании завладеть бриллиантами. Второе похищение произошло несколько позже, и тоже благодаря маскарадному костюму, — этот нехитрый прием позволяет, по крайней мере в принципе, избежать кражи со взломом или грабежа. Когда закончилась рождественская месса, сторожа святого Николая увидели священника: он появился из ризницы и прошел за алтарь. Ростом и чертами лица он был весьма похож на аббата Фукса. Но это был не Фукс. Аббат, чувствуя, что ему нездоровится, отправился домой. Спрятавшись позади алтаря, на котором была выставлена рака, человек в костюме священника отогнул золотые закрепы точно так же, как это сделал два с половиной часа назад вор, одетый Дедом Морозом, чтобы заменить настоящие бриллианты фальшивыми.

— Очень странно, — пробормотал епископ. — Но вот в чем вопрос. Допускаю, что человек, одетый священником, мог подменить один из камней, но как он мог похитить второй бриллиант, тот, что находился спереди раки, на стороне, обращенной к сторожам?

— Нет ничего проще. Вынув камень на задней стороне, он повернул раку к себе и…

— Позвольте! И что же, ни один из стражей не услышал этого?

— Признаться, монсеньер, ни один.

— Что же они, по-вашему, спали?

— Ни в коем случае, монсеньер! Они бодрствовали. И тем не менее вор мог вертеть раку как ему вздумается.

Епископ был удивлен, но не проронил ни слова. Адвокат продолжал:

— Монсеньер, в Мортфоне живет один весьма достойный человек, учитель. Правда, бывает, что его суждения…

— Вы говорите о господине Виларе? Понимаю, о чем идет речь. Это тот самый Вилар, который каждый значительный религиозный праздник отмечает исполнением «Песни отправления»…

— Именно так, монсеньер. И второй похититель знал об этом. Он знал, что мощные звуки оркестра, доносящиеся с площади перед церковью, наверняка отвлекут на мгновенье внимание сторожей, тем более что они были приучены к музицированию учителя. На то самое предполагаемое и ожидаемое мгновение, когда рака и была повернута!

— Какое коварство! — вскричал прелат. — Чудовищная изобретательность и расчетливость!

— Не так ли, монсеньер?

— А что же убийства, те два убийства, о которых вы говорили?

— Я как раз подхожу к ним, — ответил Лепик. — Вначале рассмотрим первое из этих преступлений, убийство того неизвестного, который из-за своей внешности был прозван «немцем».

В мэрии, в темной комнате, я изучил при свете моего электрического фонарика череп этого немца. Он был острижен очень коротко, и сквозь волосы просвечивала белесая кожа. Мои наблюдения привели к тому, что на темени я обнаружил едва заметное круглое пятно. На первый взгляд было непонятно, почему я сразу не обратил на него внимания. Но это более темное пятно так мало отличалось по цвету от остального кожного покрова, что увидеть его было почти невозможно. Оно могло стать заметным только при исключительных обстоятельствах — в темной комнате, под лучом фонарика.

— Священник! — упавшим голосом сказал епископ.

— Да, монсеньер, священник. Волосы его были пострижены, чтобы исчезла тонзура. И этот неизвестный был самым известным человеком в округе. Мальчишки и отцы семейств, которые с испугом во все глаза разглядывали его немецкие черты, не признали того, кто их крестил и обручал, — аббата Жерома Фукса!

— Аббат Фукс?.. Задушен?.. О!.. — с ужасом прошептал епископ.

— Все это дело, в конечном итоге, могло бы быть рассмотрено как ряд подлогов. Нечто вроде жуткой комедии ужасов. Но знаете, что самое удивительное?

Полиция задержала Рикоме. Она задержала его из-за преступления, которого он не совершил.

— Не совершил?

— Нет, монсеньер, Рикоме не убийца аббата Фукса. Священника задушил соучастник доктора. В час пополуночи двадцать пятого декабря этот соучастник, который уже несколько дней прятался у доктора, надел рясу и отправился в церковь. Он похитил камни — не будем забывать, фальшивые камни! Затем возвратился в ризницу и столкнулся лицом к лицу с настоящим аббатом Фуксом, пришедшим из дому раньше, чем похититель того ожидал. Аббат, мгновенно догадавшись обо всем, хотел звать на помощь. Неизвестный схватил его за горло.

Из ризницы он перетащил свою жертву в сад и сообщил о «несчастном случае» Рикоме, который караулил поблизости. Вдвоем они перенесли священника к доктору.

Что же теперь делать убийце? Очевидно, бежать? Но как? Пешком? Безрассудно. На автомобиле? Доктор Рикоме был честолюбив, но беден, его дела шли так неважно, что уже долгие годы он не мог позволить себе такую роскошь, как автомобиль. Доктор и его сообщник были в замешательстве. «Сначала, — решил Рикоме, — нужно выиграть время».

Они постригли и побрили аббата Фукса. Раздели его, облачили в костюм убийцы, а тот, в свой черед, влез в одежду аббата. Закончив это зловещее переодевание, они отнесли труп к подземелью и договорились, что фальшивый священник вернется в дом аббата Фукса. Ризничий близорук и не углядит подмены. Впрочем, чтобы дело выгорело, его нужно было быстро закончить. Фальшивый аббат симулировал сердечный приступ, доктор позвонил в Нанси и срочно вызвал машину «Скорой помощи».

Машина «Скорой помощи»! Вот гениальная находка! — так, по крайней мере, должен был думать доктор. Вот быстрый и безопасный способ исчезнуть для фальшивого священника, под ногами которого горела земля Мортфона.

Но доктор не принял в расчет бурю. Снежные заносы, вырванные деревья, непроезжие дороги… Настоящая блокада! К Мортфону не пробиться. Не может проехать машина «Скорой помощи». Не могут проехать полицейские. Никто не может проехать! Но… Все относительно. Кое-кто все же сумел пробиться.

— Кто?

— Это уже не имеет значения. Итак, исчезнуть невозможно.

На рассвете следующего утра мы узнаем, что господин аббат Фукс скончался от приступа сердечной болезни. Обнаруживаются припрятанные доктором в скамеечке для молитвы запасы водки. Однако, когда доктор Рикоме, зайдя в мэрию, увидел, как я изучаю в темноте, при свете моего фонарика, череп задушенного человека, он должен был сообразить, что пропал, что истина вот-вот откроется. Он, конечно, понял, что я догадался, кто такой этот псевдонемец. Но если покойный был аббатом Фуксом, кто в таком случае от него избавился, кто был тем самозванцем, что занял его место в доме кюре, кто перенес вымышленный сердечный приступ, зная, что аббат страдал именно сердцем? Если речь идет о симуляции, то доктор в курсе дела: ведь он констатировал заболевание! Но если так, то причиной новой смерти стало новое преступление. И кто же, кроме доктора, мог его совершить?

Я внимательно рассмотрел безымянный палец новоявленного кюре. И на первой фаланге нашел утолщение — такой след остается, если долго носить обручальное кольцо.

— Мне по-прежнему неясны две детали, — сказал епископ. — Во-первых, балахон Деда Мороза: с какой целью он оказался на трупе аббата Фукса?

— Это проще простого. Вскоре после убийства священника похитители обнаружили, что они тоже жертвы — жертвы предыдущего похищения. Тогда они обрядили покойного аббата в балахон Деда Мороза и рассчитали, впрочем, не без оснований, что общественное мнение наверняка увяжет между собой смерть и похищение бриллиантов. Если полиция раскроет автора первой кражи, она неизбежно докажет, что он действовал с сообщником и убил его, когда похищение было совершено. При помощи этой уловки Рикоме и его компаньон избавлялись от каких-либо подозрений.

— Верно! Проницательность, с которой вы распутали эту гнусную интригу, выше всяких похвал!

Лепик поклонился.

— Это мое мнение, — с легким замешательством продолжал епископ, — позволяет мне свободнее задать вам один откровенный вопрос. У меня сложилось впечатление, что вы все время, если можно так сказать, наверстывали упущенное… А вы-то сами, что вы делали вечером и в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое декабря между половиной одиннадцатого и часом?

— Я спал, монсеньер.

— Что вы сказали?

— Ризничий Блез Каппель, не знавший истинной причины моего появления в Мортфоне и принявший меня за злоумышленника, позаботился усыпить меня добрым ударом ходулями по голове! Впрочем, на следующий день он попытался сделать то же самое. Это самый лучший метатель ходулей, какого я когда-либо встречал.

Проспер Лепик откланялся. Один из викариев незаметно передал ему конверт, который он столь же незаметно сунул в карман. Внезапно, уже выйдя от епископа, он попросил принять его вновь.

— Монсеньер, я совершенно непростительно рассеян!

Он раскрыл чемодан и развернул длинный пакет.

Епископ Жибель вскрикнул от радости.

— Монсеньер, я забыл вам отдать Золотую Руку короля Рене. Это уникальное произведение искусства. Наверное, оно стоит огромных денег? Что-нибудь около миллиона, да?

— Вы нашли ее!.. Вы ее отыскали!.. Значит, правда — все, что про нее рассказывали? — бормотал епископ, задыхаясь от волнения. — Где она была спрятана?

— В Мортфоне, на Печной улице.

— Как же вы догадались искать ее именно там?

— Я последовал совету одного ризничего, который жил во время Революции: «Пастушья звезда, ты близка и низка. Скажи, где лежит Золотая Рука!» Бог мой! А ведь ответ звезды показался мне сначала детским. Звезда мне сказала: «Жил-был некогда славный ризничий, который любил играть в слова!..» Но ничего детского в этом не было.

Прелат в рассеянности глядел на маркиза.

— Я начал смутно догадываться об истине, когда изучал архивы барона де Ла Файля. Я нашел в них древний план Мортфона, на котором названия улиц были написаны еще по старой орфографии. Среди них я наткнулся на некую Млечную улицу. Это меня удивило: я знал, что в Мортфоне нет улицы под таким названием. Немного поразмыслив, я решил сравнить два плана — старый и современный — и убедился, что та улица, которая прежде называлась Млечной, ныне носит название Печной. Было несложно догадаться, что на позднем плане, видимо по рассеянности, вместо двух букв «М» и «Л» написали одну «П». Млечная улица… Млечный сок… Млечный Путь… Звезда! «Пастушья звезда… — вспомнил я, — скажи…» А может быть, так: «Млечная улица, скажи…»? Эта догадка меня словно обожгла… Но — «Пастушья»? Мне явно недоставало пастуха. Я не находил его. Я не находил ни его, ни его стада. Однажды, бродя по Печной улице, я обратил внимание на приземистое строение, почти разрушенное временем. Изучив его, я понял, что некогда здесь была овчарня. На сей раз ответ был близок. Овцы, обыкновенно, не ходят без пастуха. Я привел в систему все мои наблюдения, все детали, которые старый ризничий свел когда-то в две поэтические строчки:

Остальное было делом техники!..

Монсеньер Жибель был человеком весьма хладнокровным, но в этот миг присутствие духа его покинуло. Фантастическое явление Золотой Руки, искрящейся драгоценными камнями, доконало его больше, чем сообщение адвоката о двух кражах и двух убийствах там, где епископ ожидал услышать лишь об одном похищении и одной смерти. Мысли его смешались, перед глазами поплыл густой плотный туман, в котором, как сказочная звезда, сверкал ковчег; словно во сне, он увидел человека с темными волосами, желтыми зрачками и совиным лицом; епископ протянул ему руку, человек, склонившийся перед ним в глубоком поклоне, поцеловал епископский перстень и исчез.

На площади Станислава Проспер Лепик вскрыл конверт, который ему вручил викарий. В конверте был чек на десять тысяч франков на банк «Лионский кредит». Адвокат беззаботно направился к банку. Возле дверей Лепика поджидал священник.

— Меня направил к вам монсеньер Жибель. В чек, который он вам вручил, вкралась небольшая ошибка.

— Да что вы! Чек выписан по всем правилам.

Священник улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Отнюдь нет, — возразил он. — Прошу вас принять этот чек взамен прежнего.

Новый чек был на сто тысяч франков.

— А! Ну что ж! — попросту ответил Проспер Лепик.

Прошло два года.

Доктор Рикоме, которого Проспер Лепик при помощи своего красноречия избавил от больших неприятностей, искупает свою вину и прежние грехи честолюбия и алчности, ухаживая за больными в Сен-Лоран-дю-Марони[17]. Он показал, что его сообщником был его собственный брат.

Похищенные бриллианты вернулись на свое место. Ювелир Тюрнер с большой радостью собственноручно поместил их между золотыми закрепами. Однако сейф в ризнице Мортфона, лотарингского городка неподалеку от Сире, отныне хранит еще большую драгоценность — сказочную Золотую Руку короля Рене. Монсеньер Жибель пожелал, чтобы этот городок и впредь хранил у себя ковчег, проспавший полтора века в одном из его подвалов и найденный при известных читателю обстоятельствах.

Тому, кто хочет увидеть это чудо, достаточно обратиться к мяснику Матиасу Хагену: он теперь помогает исполнять обязанности ризничего Блезу Каппелю, глаза которого совсем ослабли.

В ризнице появился новый сейф с электрической сигнализацией. Осмотр Золотой Руки стоит один франк. Можно также подняться по Печной улице и увидеть то место, где Проспер Лепик обнаружил ковчег.

Гаспар Корнюсс по-прежнему работает фотографом и делает в своем ателье почтовые открытки; каждый год двадцать четвертого декабря он, как и раньше, надевает наряд Деда Мороза и совершает свой обход. Только с памятью у него все хуже и хуже. Копф и его жена все еще держат гостиницу «У святого Николая-батюшки». Г-н Вилар занялся политикой. Г-н Нуаргутт подхватил желтуху, от которой никак не может излечиться: за его спиной Виркур поговаривает, что во всем виноват дурной характер мэра.

В замке барона де Ла Файля дважды в неделю, по четвергам и воскресеньям, теперь проходят сказочные торжества. Это детские праздники. Барон устроил кукольный театр, для которого мортфонские ремесленники изготовили кукол. Спектакли собирают детей со всей округи.

После представления целая ватага малышей окружает юную г-жу де Ла Файль, которую местные жители изо всех сил стараются больше не звать Золушкой, к чему они привыкли за долгие годы.

Когда детям наскучивают игры, они просят рассказать какую-нибудь историю.

Тогда Золушка садится и начинает:

— Жили-были однажды…