В САМОМ ЦЕНТРЕ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ

Мы теперь знаем, что находится в самом центре Соединенных Штатов. Лужок, где пасется восемь коров бурой масти, неубранное поле сорго и проселочная дорога, которая опускается в ложбинку, а потом выскакивает на обыкновенный холмик, покрытый желтеющей травой. Дорога здесь делает петлю, оставляя на ее внешней стороне небольшую харчевню с гаражом.

Помимо нас, в самом центре Соединенных Штатов Америки было еще три человека. Хозяйка закусочного заведения и два ковбоя — безусый старик и бородатый юноша. Положив на колени свои широкополые шляпы, ковбои ели мороженое и вели неторопливую деревенскую беседу. Старик говорил, что сегодня ночью были заморозки и что он вообще не припомнит таких ранних холодов.

— Уже сейчас 25 градусов[1], — сказал парень, поеживаясь. — Будет веселенькая зима.

— И веселенькое лето, — грустно добавил старый ковбой. — Опять упадут закупочные цены на зерно. И опять нам придется высыпать кукурузные початки в ящики у дороги…

Ковбои тяжело вздохнули и заказали себе еще по порции мороженого. У хозяйки тоже были свои заботы. Она все время выглядывала в окно, но дорога была пустынна. Старый ковбой перехватил взгляд хозяйки и сказал понимающе:

— Что поделаешь, голубушка. Разве в такую погоду заманишь кого-нибудь в нашу глухомань?..

И все-таки мы находились в самом центре Соединенных Штатов Америки. Холм, на котором петляла дорога, был удалей «а совершенно равное расстояние от побережья Тихого и Атлантического океанов, от Канады на севере и от Мексики на юге. В этом не было никакого сомнения. Здесь же на холме была сложена из неотесанных камней усеченная пирамида высотою в человеческий рост. К пирамиде была приколочена металлическая плита:

«Бели вы проколете острием карандаша карту Соединенных Штатов именно в этом месте, то она будет свободно вращаться вокруг своей оси.

Географический центр США.

Долгота 98 градусов 35 минут.

Широта 39 градусов 50 минут».

Рядом с пирамидой на шесте красовалась не менее впечатляющая надпись: «Тот, кто бросит здесь бумагу, уплатит от 50 до 500 долларов штрафа».

Непомерно высокая шкала штрафа объяснялась, очевидно, тем, что Америка стремилась держать свой пуп в чистоте.

Мы не стали проводить ни один из экспериментов: вращать карту на острие карандаша и сорить бумажками вокруг пирамиды. Оставив свои росписи в книге посетителей, хранящейся в цинковой коробке, мы сели в машину и доехали до развилки четырех дорог, которые под прямым утлом разбегались на юг, на север, на запад, на восток.

Здесь мы вышли из автомобиля и, подобно былинным богатырям, остановились в глубоком раздумье.

— Куда поедем? — спросил Москвич.

— Наш маршрут строго определен государственным департаментом, — ответил Вашингтонец. — Дорога ясна…

Перед нами расстилалось федеральное шоссе № 36, по которому мы ехали уже три дня. Не самая лучшая из американских дорог, но, наверное, и не самая худшая.

В нескольких десятках миль южнее проходит дорога № 70 — первоклассная автострада — четыре нитки в одну сторону, четыре — в другую. А здесь одна нитка туда — другая навстречу. Семидесятая дорога — сплошной поток автомашин, бегущих через десять штатов от столицы страны до Скалистых гор, неумолчный шорох покрышек, скорость до ста пятидесяти километров в час.

Тридцать шестая дорога — пасторальная тишина, кукурузные поля справа и слева, башни элеваторов на горизонте. Не спеша, едут по своим делам фермеры. Везут в автоприцепе визжащих свиней. Мчатся серебристые автоцистерны с молоком, красные — € жидкими химическими удобрениями.

Об американской дороге можно говорить стихами. Полезнее же — технической прозой. Мы не специалисты в дорожном строительстве и поэтому не беремся рассуждать о том, как должно возводить дороги. Лучше кратко передадим наш разговор с мистером Миллером — вице-президентом одной из сельскохозяйственных фирм Среднего Запада. Мы познакомились с ним накануне в мотеле, разговорились.

— Без хороших дорог невозможно развивать современное сельское хозяйство, — говорил он, посасывая потухшую трубку. — Хочешь повышения производительности труда в сельском хозяйстве — строй хорошие дороги. Хочешь сохранить сельскохозяйственные продукты — строй хорошие дороги. Хочешь быстро доставлять продукты в любой конец страны — строй хорошие дороги. Хочешь уменьшить расходы по перевозке продуктов — строй хорошие дороги. Конечно, для этого нужны огромные средства, но расходы окупятся уже через несколько лет.

Дорога № 36 — типичная «рабочая» дорога сельскохозяйственных штатов Среднего Запада. Ширина ее проезжей части — семь с половиной метров. Белой краской четко обозначена осевая линия. Бели она пунктирная — обгон разрешен. Если сплошная — запрещен. Иногда появляются две параллельные осевые линии — одна сплошная, другая пунктирная. В чьем ряду пунктир, тот и имеет право обгона. Проще пареной репы!

Время от времени на асфальте попадаются нарисованные белой краской силуэты самолета. Это предупреждение водителям: движение по дороге контролируется полицейскими самолетами и вертолетами. Специальные приборы засекают превышение скорости, и по радио пилот выводит на нарушителя полицейскую машину.

Теперь нам предстояло проститься с шоссе № 36. Мы повернули в сторону Тихого океана. На пути к самому большому океану лежал совсем небольшой город Додж-сити.

Громкая и яркая слава дважды поселялась на улицах этого города, известного в стране под именем «Столица ковбоев». Первый раз она пришла сюда вместе с фургонами первооткрывателей, тянувшимися с востока в поисках новых земель. Извечные жители этих мест — индейцы были частично истреблены, частично изгнаны в пустыню. Та же участь постигла казавшиеся несметными стада бизонов.

Скоро Додж-сити стал центром сельскохозяйственного района, куда стекались ковбои, охотники на бизонов, конокрады, шулеры, беглые каторжники, бродяги. На главной улице города — Фронт-стрит один за одним открывались кабаки, по-здешнему — салуны, с полуобнаженными девицами, танцующими канкан. Деньги и виски лились, как вода, сообщает местный справочник. Закон и порядок были понятиями неизвестными. Над всем властвовал шестизарядный револьвер. Додж-сити быстро приобрел общенациональную репутацию самого дикого и самого беззаконного города на Диком Западе. На долгие годы Додж-сити стал, синонимом разгула, дикости, разбоя и самосуда.

Каждый город гордится своей историей. Эту гордость уловили мы и в Додж-сити, любуясь скульптурой ковбоя, установленного на холме рядом с современным полицейским управлением. Он стоит на гранитном постаменте, широко расставив ноги в ковбойских джинсах и полусапожках со шпорами в виде звездочек. На голове его ковбойская шляпа с огромными полями. На постаменте надпись: «Из пепла моего костра возник этот город».

Правая рука ковбоя метнулась к пистолету, висящему на бедре. На устах его блуждает тень улыбки. Так и, кажется, что он только что бросил своему противнику популярную в те времена фразу: «Вдвоем нам тесно в этом городе, пусть останется один!» — вслед за которой звучали выстрелы.

Побеждал тот, кто первым выхватит из кобуры револьвер и первым выстрелит. Прицеливаться, ловить противника на мушку времени не оставалось. Поэтому и стреляли «с бедра», подчас из двух пистолетов сразу, что требовало, конечно, определенного искусства.

Оставшийся в живых небрежно сдувал пороховой дымок, сочившийся из дула револьвера, так же небрежно опускал его в кобуру и уходил в салун любоваться канканом, играть в карты и затевать новые ссоры. А неудачника, выхватившего свой пистолет с опозданием на долю секунды, волокли на кладбище Бут-хилл и, если он не был постоянным жителем Додж-сити, поспешно закапывали в землю, не обмыв и даже не сняв с ног полусапожек со шпорами-звездочками, чего требуют американские погребальные традиции.

На Бут-хилл («Бут» по-английски — сапог) воссоздана копия кладбища тех времен Из каждой могилы торчат носки глиняных сапожек. Надписи на могильных камнях гласят:

«Беззубый Нил. Убит в 1876 году во время драки на танцульках. Его последние слова были. «Обстоятельства привели меня к этому печальному концу».

«Техасец Джек Райт. Убит в 1872 году. Развлекался тем, что стрелял в индейских детей».

«Таинственный Дейв Баркер. Его настоящее имя и происхождение похоронены вместе с ним».

В глубине кладбища огромное сухое дерево, а с его голых, белых, как кости, ветвей свисают три веревочные петли. Под деревом три безымянные могилы. «Помолитесь за тех, на чьих костях построен этот город», — призывает надпись.

Неподалеку — музей Мы подошли к его дверям и испуганно отшатнулись от дула пистолета, наведенного прямо на нас с плаката на стене. Лицо ковбоя, направившего на нас пистолет, от подбородка до глаз было закрыто черным платком. «Это не грабеж, — успокоил нас ковбой. — Но я прошу вас опустить в кружку по четвертаку, иначе музей не сможет существовать».

В маленьком музее было собрано все, что относилось к славе Додж-сити. В основном это было оружие. «Кольты», «винчестеры», «ремингтоны» висели вперемежку с портретами «маршалов» (так называют в США некую смесь между городским полицейским и судебным исполнителем), пытавшихся навести в городе порядок. Под каждым портретом была дана подробная и точная справка о том, при каких печальных обстоятельствах и при помощи какого оружия маршалы были отправлены на тот свет.

Жизнь маршалов была короткой. Но и они успевали кое-что сделать. Маршал Уильям Мастерсон, например, в течение года отправил на Бут-хилл двадцать шесть человек, пока его самого не свалила пуля пьяного конокрада.

Оглядываясь на дерево-виселицу и поеживаясь от печальных мыслей, мы побежали на Фронт-стрит, в знаменитый «Лонг бранч салун», чтобы «опрокинуть» там по стопочке старого доброго виски, отогреться и, так сказать, забыться.

Створчатые двери салуна, начинающиеся на уровне колен входящего и кончающиеся на уровне его подбородка, были с внутренней стороны отполированы спинами и задами ковбоев, вылетавших на тротуар от ударов кулаком или табуреткой. Над старинной фисгармонией висел веселенький плакатик: «Пожалуйста, не стреляйте в пианиста. Он старается, как может». Штукатурка вокруг плакатика была облуплена пулями. На маленькой эстраде изготовились к лихому канкану современные «герлс», но в старинной одежде.

Виски в салуне нам не дали: в штате Канзас сейчас полусухой закон.

— Вы можете купить бочку виски в магазине, но не можете выпить стопку в салуне, — пожаловался бармен. Он нацедил нам старинного безалкогольного напитка под названием «сарсапарилла» и мрачно добавил:

— В ковбойские времена, когда какой-нибудь чудак заказывал в салуне вот эту сарсапариллу, начинался хохот и подначки Ну, а потом, разумеется, стреляли «с бедра».

Смысл дальнейших рассуждений бармена сводился к тому, что слава покинула Додж-сити в тот самый день, когда в салунах перестали подавать виски и пиво…

Сегодня Додж-сити — обычный американский городок с прицелом на туристов. Именно поэтому предприимчивые бизнесмены построили в «Столице ковбоев» и ее окрестностях четыре ночных клуба, сорок пять ресторанов, закусочных, кафе и баров, двадцать три отеля и мотеля, пятнадцать салонов красоты для женщин Туристский бизнес приносит немалые доходы. Потомки ковбоев переквалифицировались в гидов, дамских парикмахеров и официантов.

В городе построена точная копия улицы семидесятых годов прошлого века с салунами, где время от времени возникают хорошо отрепетированные и талантливо поставленные потасовки со стрельбой. Здесь же старинный банк, на который нападают бандиты. Гремят выстрелы маршалов, и грабители, театрально хватаясь за грудь и роняя пистолеты, довольно естественно скатываются с крыши банка в уличную пыль.

Весь этот спектакль идет под треск кинокамер и восторженный вой ребятишек.

Но главное богатство Канзаса — тучные стада коров. Вот почему на заставках здешней телевизионной станции изображен коровий череп с рогами. Телевизионные передачи в соседних штатах начинаются с молитвы, а в Канзасе дикторы перво-наперво сообщают о ценах на говядину.

Да, конечно, Додж-сити уже не тот, каким он был когда-то. Нет живописных ковбоев, перевелись конокрады. Коровьи стада теперь охраняют при помощи вертолетов, а вместо коней воруют автомобили. В городе существует компания авиационных такси, на которых можно слетать к теще на ферму или проведать в степи свою нефтяную вышку. Там, где когда-то лежали пыльные дороги, сегодня первоклассные шоссе, по которым вслед за автомобилями катятся волны вонючего бензинового дыма. И, тоскуя по ушедшей славе, жители Додж-сити поставили памятник быкам, которые были запряжены в фургоны с первыми поселенцами. На постаменте памятника надпись: «Наши тропы стали вашими автострадами».

Но слава вернулась в Додж-сити. Вернул ее городу Голливуд. Вот уже полтора десятка лет в каждый понедельник на миллионах телевизионных экранов возникает массивная фигура маршала Мэтта Диллона, которого играет актер Джеймс Арнэсс. За пятнадцать телевизионных лет его пистолет не сделал ни одного промаха. От его железного кулака валятся наземь самые могучие конокрады. Утверждая в Додж-сити закон и порядок, Мэт Диллон отправляет на тот свет трех-четырех, а иногда и пять человек в течение шестидесяти минут, отведенных компанией «Си-Би-Эс» для популярной серии «Ган смоук» («Револьверный дым»). На стороне сурового, беспощадного, но благородного маршала — содержательница салуна очаровательная Китти и местный «Док» (доктор), лица, в отличие от Диллона, действительно жившие в Додж-сити в прошлом веке.

Каждую неделю «Ган смоук» смотрят не менее тридцати пяти миллионов человек. Когда в 1967 году компания решила было заменить эту программу другой, телезрители едва не взбунтовались, а сенат штата Канзас даже принял специальную резолюцию, осуждающую «Си-Би-Эс» за покушение на телевизионную жизнь маршала Диллона.

Телевизионная программа имеет неизменный успех. Так прошлое перекликается с настоящим. Когда мы спросили одного жителя Додж-сити о том, что он думает о культе насилия в современной Америке, он ответил нам словами из библии: — Отцы наши ели кислый виноград, а на зубах наших оскомина.

И тогда Вашингтонец вспомнил, что в его журналистском блокноте есть запись беседы с известным в Америке актером и драматургом Осси Дэвисом.

— В период молодости нашей нации, — говорил Дэвис, — звуки выстрелов были музыкой нашей мужественности. Мы согнали краснокожих с их земли и растоптали их расу. И это звучало для нас как музыка. Мы закабалили черных, отняли у них плоды их труда и право на человеческое достоинство. И это звучало для нас музыкой. Мы воздвигали славу Америке на перемолотых костях отдельных людей и целых народов. Мы воздвигли эту славу не с проповедью любви и мира, а путем насилия, путем агрессии против тех, кто был слабее нас. Но теперь дуло револьвера, завершив полный цикл, направлено на нас самих, и закон возмездия, от которого нам так долго удавалось увиливать, стучится, наконец, в нашу дверь.

… Каждый американец знает, где находится Додж-сити. Но редко кто из них слышал, что в самом центре Америки, в трех часах езды от этого нашумевшего города, стоит еще город, который называется Москвой.

Мы бы, наверное, посчитали себя плохими москвичами, если бы не отправились навестить своих канзасских земляков. Здешнее Подмосковье выглядело необычно: не было ни березовых рощ, ни широких рек, ни оживленных поселков. Кругом лежала степь, такая ровная и гладкая, что казалось, будто кто-то специально прошелся по ней гигантскими катками. На полях то и дело попадались нефтяные качалки. Издалека они напоминали кузнечиков, заглядывающих под листья в поисках капелек росы.

Но вот появились башни элеваторов, и мы въехали в город Москву. Пробежали полтора десятка домиков, и мы очутились опять в чистом поле. Москвы как таковой не оказалось.

— Быть может, эта Москва раскинулась не столько вдоль, сколько поперек? — предположил Москвич.

Пришлось вернуться в город и у газолиновой станции свернуть направо. Не прошло и минуты, как мы были на южной окраине города, возле одноэтажного здания школы. У калитки лежал, позевывая, огромный пятнистый дог, лишая нас возможности зайти на школьный двор. За школой начиналась взлетная площадка. Там стояло несколько одноместных самолетиков. Было ясно, что это не Домодедово и даже не Быково.

Из степи налетел мини-смерч и закружил опавшие листья на главной московской улице, состоящей, всего из нескольких строений. Так выглядела, наверное, бывшая Тверская-Ямская во времена благополучного княжения Юрия Долгорукого. Улица была безлюдной.

— Где же тут жители? — удивился Москвич. — Должен же, наконец, здесь быть хотя бы свой Моссовет!

Вспомнив, что мистер Адамс, гид авторов «Одноэтажной Америки», всегда брал самую достоверную информацию на газолиновых станциях, Вашингтонец подъехал к бензоколонке и отправился в разведку.

В накуренной комнате верещал телевизор. Молодой парень в форме полицейского, развалясь в кресле и положив ноги на стол, с интересом следил за перипетиями матча регбистов. Его широкий пояс с пистолетом был небрежно отброшен на диван, где сидел механик, поглядывающий то на экран, то на дорогу. Полицейский не удостоил вошедшего взглядом. Очевидно, если бы техасец Джек Райт, погребенный в Додж-сити на Бут-хилле, встал из своей могилы и под окнами газолиновой станции принялся опять палить в детей, то и это событие не заставило бы полицейского оторваться от экрана, на котором регбисты Канзасского университета ломали ребра своим коллегам из Бостона. Вашингтонцу ответил механик:

— Оффис мэра мистера Джека Гескла находится здесь же, на газолиновой станции. Он сейчас поехал домой обедать.

— Господин мэр вернется?

Вопрос показался механику даже смешным. Мистер Гескл владеет и этой газолиновой станцией и самым большим элеватором. Разве такой уважаемый джентльмен дает кому-либо отчет о своих планах?

— Лучше всего позвоните ему домой, — посоветовал механик.

Попасть на прием к мэру канзасской Москвы оказалось куда сложнее, чем к председателю Моссовета товарищу Промыслову. Мистер Гескл сегодня никого не принимал.

— Я согласен говорить с вами только по телефону, — объявил он.

— Мы тоже согласны, — ответил Вашингтонец. — Но как же мы сможем передать вам по телефону бутылку московской водки, которая едет из самой Москвы?

В телефонной трубке раздались неопределенные звуки, выражающие, очевидно, душевное терзание мистера Гескла.

— Хорошо, приезжайте ко мне домой, — сказал он не очень уверенным голосом.

Мэр города Москвы встретил нас на крыльце. Вид у него был настороженный, даже испуганный, будто мы явились сюда, чтобы описать у него элеватор. Из-за спины мэра выглядывала его жена миссис Джозефина и взрослый сын Майкл.

Дом самого состоятельного москвича был высок и обширен. Мистер Гескл пригласил нас в богато убранную гостиную.

— Так вы, может быть, из этой Москвы, которая, как я слышал, есть еще у нас и в Техасе? — с некоторой надеждой спросил он.

Москвичу пришлось освободить мистера Гескла от последних иллюзий.

— Мы советские журналисты, путешествуем по Соединенным Штатам. Хотим задать вам несколько вопросов.

— И что, я должен отвечать на все, что вы спросите?! — воскликнул мэр. — Может быть, вы пожелаете узнать у меня, почему сегодня дует ветер!

Мы заверили его, что наши вопросы будут совсем нетрудными. Например, нам интересно узнать, как велик город, которым он управляет.

— В городе Москве триста пятьдесят человек, еще кошки с собаками, — радуясь своему остроумию, ответил мэр.

Нам этот ответ тоже показался удачным, и мы вынули блокноты.

— Вы что-то хотите записывать? — опять насторожился мистер Гескл.

— Да, хотим, ведь мы уже объяснили вам, что работаем в «Правде». Скажите, пожалуйста, что интересного есть в вашем городе?

— Да ничего тут нет, — хмуро сказал мэр. — Сплошное захолустье…

— Но почему же? Мы уже видели школу, аэродром…

— Некоторые фермеры побогаче имеют свои самолеты. Их здесь что-то около четырех, — сообщил мэр. — Или вам требуются точные цифры?

Мы ответили, что вполне удовлетворимся этими приблизительными сведениями. Мистер Гескл улыбнулся. Постепенно он начал осваиваться в нашей компании и освобождаться от своей скованности. Первоначальные волнения мистера Гескла нам стали понятны после того, как мы узнали, что он впервые видит советских людей.

— Я здесь родился, и прожил 48 лет, и могу твердо вас заверить, что никогда к нам еще не приезжали из настоящей Москвы, и никто из наших горожан не бывал в России. Но они, конечно, гордятся тем, что живут в городе, который носит имя вашей столицы.

Мы поблагодарили мистера Гескла за его дружеские слова и сказали, что желаем канзасским москвичам всего самого хорошего.

— А главное — мира.

— Мир — это самое главное, — охотно согласился мистер Гескл. — Пусть всегда будет мир!

Вспомнив о подаренной ему московской водке, мэр приказал сыну откупорить бутылку.

— За мир я выпью с удовольствием, — сказал он. — Мы, американцы, не хотим ничего, кроме мира. Я уверен, что и вы там, в России, тоже. Нам ведь с вами нечего делить, не правда ли?

Эту короткую речь мэр произнес стоя. Встали и мы. Вслед за нами поднялись с дивана Джозефина с Майклом. Не хватало только духового оркестра, исполняющего национальные гимны двух великих держав, и пощелкивающих на ветру государственных флагов.

Затем Джозефина сходила на кухню и принесла оттуда три высоких стакана, картонную коробку апельсинового сока и изящное ведерко со льдом. Догадавшись, что мистер Гескл собирается пить русскую водку по-американски (наперсток водки, полстакана льда и полстакана апельсинового сока), Москвич запротестовал.

— Зачем же портить водку? — мягко упрекнул он хозяина. Вместо высоких стаканов появились три миниатюрных рюмочки.

— За мир во всем мире! — необыкновенно торжественно произнес мэр и осторожно прикоснулся к рюмочке губами.

— М-м-м! — промычал он, рассматривая на свет уже пустую рюмку. — Кажется, это получше, чем наш кукурузный «мун-шайн». Не хотите попробовать нашего, домашнего?

На наших глазах мэр Москвы превратился из важного официального лица в обыкновенного американца, не лишенного маленьких человеческих слабостей.

— Что-то у меня закружилась голова, — пожаловался он, провожая нас до машины. — Не выпить ли мне еще рюмочку после вашего отъезда?

Мы поняли, что сегодня мэр уже не пойдет в свой Моссовет при газолиновой станции.

Мистер Гескл поделился с нами предположением, что канзасская Москва получила свое имя от индейцев. Подтвердить догадку мэра могли бы сами индейцы, когда-то владевшие этими тучными полями и лугами. Но сегодня на сотни миль [вокруг Москвы не было ни одного индейца. Насаждая закон револьвера и кулака, Америка в духе города Додж-сити жестоко и бесповоротно решила для себя индейскую проблему.

О судьбе индейцев нам предстоит узнать в безжизненных каменных пустынях Нью-Мексико и Аризоны. Туда мы и отправляемся через штат Оклахому, простившись с Москвой, расположенной в самом центре Соединенных Штатов.