"Кудесник" - читать интересную книгу автора (Полевой Пётр Николаевич)XIX Приговор над врагамиЦаревна Софья жадно и осторожно прислушивалась к радостным кликам народа, величавшего боярина Матвеева. Каждый раз, когда эти клики во дворцовом дворе или на ближней площади возрастали до того, что царевна могла расслышать эти «здравия» и «многолетия», — она злобно улыбалась и приговаривала про себя: «Да, да! И здравия, и многолетия — да не на много дней! — и в мыслях своих дополняла: — Знает ли он, что уж отточены те копья и бердыши, о которые изрежется, истерзается его белое боярское тело?» И так прислушивалась она к кликам и день, и другой — всеми забытая, всеми пренебреженная, пылающая завистью и местью. Всеми — кроме искренно преданного князя Василия Голицына, который по-прежнему каждодневно навещал ее под рясой монаха. Но и тот был вынужден присутствовать на радостных торжествах и пиршествах, которыми приветствовали возвращение Матвеева из ссылки. И каждый вечер он являлся к царевне с докладом о том, что видел при дворе, что слышал, и какие о чем шли толки… Вечером, 14 мая, на второй день пребывания Матвеева в Москве, князь Василий, придя, по обычаю, в терем Софьи, был несколько встревожен: — Царевна, — сказал он с укором, — зачем скрываешь ты от верного раба своего те замыслы, которые питаешь в глубине души своей? Ужели раб твой и слуга по гроб не может дать тебе доброго совета, ни протянуть руку помощи в беде? — Не понимаю я твоей темной риторской речи, князь Василий! — сказала царевна, стараясь скрыть свое смущение. — Если точно ты не понимаешь, то дозволь мне высказаться пред тобой на чистоту… Неведомо откуда, ко двору проникли слухи о том, что ты со стрельцами заодно готовишь смуту! Что ты побуждаешь стрельцов стоять за право на престол царевича Ивана? Что подкупаешь их и деньгами, и лаской, и всякими посулами идти против Нарышкиных?.. — Ну, а ты как об этом думаешь, князь Василий? — лукаво и вкрадчиво заговорила царевна, заглядывая князю в очи. — Я даже думать об этом не хочу! Я считал бы эти толки за измышления твоих злодеев, если бы… — Ну, если бы… Продолжай смелее, князь! — Если бы темные слухи не доходили до меня с других сторон, из логовища старой лисы, боярина Ивана Михайловича… — А! Так и оттуда тоже идут слухи? Ну, вот и скажи, что думаешь об этих слухах, если их считаешь правдивыми и верными. — Попытку такую… Заодно с буйными, разнузданными скопищами стрельцов… Вступиться за права царевича Ивана — больного, косного умом и языком — о! такую попытку считаю я безумием, царевна! Царевна гордо выпрямилась. — Если бы я не знала, что ты мне всем сердцем предан, я бы спросила тебя: за сколько ты продал душу Нарышкиным, взявшись меня отговаривать от замысла, который я лелею, и трепетно, и радостно ношу в груди моей, как мать ребенка носит под сердцем!.. — Или как мы иной раз змею отогреваем у себя за пазухой! — язвительно и желчно ответил ей князь Василий. — Не смей так говорить! — грозно проговорила царевна Софья, бросая на князя Василия пламенный и гневный взгляд. — Не смей судить о том, что не твоего ума дело! Мягок ты очень, князь! Нежен ты! Не на то ты создан, чтобы силой, натиском, хотя бы и кровавым, вырвать свое счастье из рук противников!.. Ты — муж совета, ты в делах посольских — правая рука… Ну, а где надо засапожником действовать, где надо по колена в крови идти… — О! Не дай Бог и врагу моему! Кровь проливать и добиваться счастья! Да разве же это возможно? Разве, навек лишившись сна, можно быть счастливым? — Ну, да! Зная тебя, я и устранила тебя от замысла… Он слишком для тебя опасен, он пахнет кровью, и ты не укорять меня должен в неискренности, а благодарить за то, что я тебя щажу и отстраняю… — Царевна! — сказал князь Василий с глубоким чувством сознания собственного достоинства. — Никто не может упрекнуть меня ни в трусости, ни в недостатке воинского мужества… Хотя я больше заседал в совете царском и больше действовал пером, нежели мечом, я тыла не обращал к врагу и смерти умел смотреть в лицо! Но то в открытом поле, а не за углом… С честными воинами, а не с презренными крамольниками… — Тут уж не до того! — перебила его царевна. — Тут или тюрьма и келья — или власть царская! Или в гроб ложись, или на престол всходи! Тут некогда смотреть и взвешивать, и рассуждать, и степенями родов считаться… Чем бы ни взять, да лишь бы взять! Кто с нами — тот наш; кто не с нами — тот враг, и нет ему пощады! — Государыня-царевна! Не знаю, в чем твой замысел и далеко ли ты в нем ушла; но знаю, что он тебе грозит позором и гибелью!.. Я слышал от достоверных людей, что уж сегодня Матвеев совещался и с патриархом, и с Долгорукими; что был и у царицы долго на тайной беседе; что речь шла о тебе… И что Иван Нарышкин говорил: «Давно пора эту змею распластать под пятой»… Подумай же, царевна! Прежде чем решиться… В это время в дверь, скрытую под стенным ковром, раздался условный стук, и чей-то знакомый голос произнес: — Господи, Иисусе Христе, помилуй ны! — Аминь! — быстро и горячо проговорила царевна Софья, бросаясь к потайной двери. — Отец Варсонофий, гряди! Ковер приподнялся и пропустил в терем высокую и сухощавую фигуру монаха, у которого скуфья была так надвинута на голову, что из-под нее выдвигался только длинный крючковатый нос и клочья жидкой седой бороды. Князь Василий едва мог узнать в этой фигуре старого боярина Ивана Милославского. — Князь Василий! — сказала царевна. — Вот отец Варсонофий, наверно, принес тебе ответ на твой вопрос: далеко ли ушла я в замысле моем?.. Он же пусть и скажет тебе: я ли в руках Нарышкиных, или они в моих? Нарышкин ли Иван змею раздавит, или она ему вопьется жалом в сердце?! Ну, говори, отец Варсонофий! Говори, не опасаясь, с какими ты пришел вестями! — У нас все готово! — размеренно и мрачно проговорил Милославский, сверкая из-под скуфьи своими хищными очами. — Слышишь, князь Василий? — с торжеством проговорила царевна. — Слышу — и трепещу за тебя царевна! и еще раз молю… — Поздно, князь… Как ты изволишь видеть, я знала хорошо, я угадала, кого куда назначить! На наше нынешнее дело ты нам негож… Ты муж совета, — мы и возьмем тебя в совет, когда настанет время для совещаний; а теперь — ступай и жди от нас вестей в своих палатах… Она величаво и твердо протянула ему руку; он упал пред нею на колени и с чувством поцеловал ее руку, шепча про себя: — Да хранит тебя Бог! — затем поднялся и ушел тем же потайным ходом, которым пришел Милославский. Боярин Иван Михайлович глянул ему вслед с презрительною улыбкой. — Белоручка! — проговорил он желчно. — Ему бы все только жемчугом по бархату низать! В кровях омываться — не наше дело… Пусть это другие делают за нас, а мы придем потом и им на шею сядем… — Так все готово? — перебила его царевна. — Все совершенно… Надо вот еще проверить список, чтобы какой ошибки не было… А там приказывай: когда вершить дело? Он вынул свернутый столбцом список намеченных жертв — страшный, кровавый список смерти! — и подал его царевне. Софья развернула его и быстро пробежала глазами. Ни одна жилка не дрогнула в лице ее, когда пред нею стали длинною вереницею проходить эти лица, обреченные на казнь, быть может предназначенную им даже на завтра… В голове ее даже не шевельнулась мысль о том, что в ту минуту, когда она держит в руках этот страшный список, имена, написанные в нем, еще «не звук пустой», а живые люди… Что они дышат, существуют, радуются жизнью, пьют жадными устами от ее кубка, любят, надеются, окружены семьями, женами и благами земными, — что они менее всего озабочены тою душой, которую она готовится вырвать из их тела!.. — А где же тут Гутменш? — спросила Софья у Милославского. — Он не внесен… Я думал, что тебе он люб — не то, что дохтур Данила! — Нет, нет! Обоих… Гутменшу тоже слишком много известно… Надо его молчать заставить… — Хорошо. Внесу, — преспокойно отвечал Милославский, принимая список от царевны. — Так когда же? День назначить надо… — Зачем нам медлить? Замыслы наши уж наверху известны. О них уже совещались сегодня… На завтра могут меры принять… Так, значит, завтра утром начинайте… — Так завтра — утром? — Да. Завтра, — твердо проговорила царевна, как бы подтверждая этим словом свой приговор над врагами. — Только завтра мы еще застанем их врасплох. Боярин поклонился и как тень исчез за ковром, оставив Софью в полутьме ее терема, среди непроглядного мрака ее души, готовой на все, ради достижения намеченной страшной цели. |
||||||
|