"188 дней и ночей" - читать интересную книгу автора
 |
Януш Вишневский, Малгожата Домагалик 188 дней и ночей
Вам случается ходить на прогулки в других городах и с другими мужчинами? Вам нравится, когда он ищет Вашу руку, чтобы нежно сжать ее в своей, или Вы просто протягиваете ему ее, чтобы не рисковать и не столкнуться с разочарованием, что он вообще мог бы не искать Вашей руки? А может, для прогуливающихся с мужчинами феминисток инициатива соприкосновения рук — это тоже элемент борьбы полов? И если это борьба, то за что? За право дотронуться или за право ждать проявления его желания? А может, феминистки на прогулках со своими мужчинами не нуждаются ни в каких прикосновениях? Вот лично Вам нужны прикосновения во время прогулки?
Я размышлял об этом, пока летел из Франкфурта-на-Майне в Париж и читал статью известной немецкой феминистки Элис Шварцер, которая в октябрьском номере еженедельника «Die Zeit» за 2003 год написала: «Мужчины, находящиеся у власти, эротичны, тогда как женщины, находящиеся у власти, неженственны (нем. unweiblich)». Вы обладаете властью. Через свои книги и через СМИ, в которых Вы присутствуете постоянно, Вы создаете определенные образцы. Возможность создавать образцы и воздействовать на установки людей — вот для меня квинтэссенция власти. В этом смысле Вы, по моему разумению, обладаете властью, но при этом Вы в высшей степени эротичны. И женственны. Так что в отношении персонально Вас Шварцер ошибается. А кроме того, Вы, в моем понимании, опровергаете главный тезис статьи Шварцер: «Женщины должны решить для себя, что они хотят: иметь власть или быть желанными и любимыми». Она посвятила доказательству своей правоты целых три колонки мелким шрифтом. Причем проделала это в таком стиле, будто доказывала истинность заповедей феминистского Декалога. А разве заповеди нужно доказывать? Кроме того, в своих рассуждениях Шварцер часто попадает в софистические ловушки, и, к примеру, ответственными за феномен принуждаемых к асексуализму «женщин у власти» она делает мужчин. Надеюсь, согласитесь со мной, что дело обстоит не так?
Мои мысли были заняты статьей в «Die Zeit», пока стюардесса не отвлекла меня, спросив, не желаю ли я чего выпить. Дала мне маленькую бутылочку шардоне, улыбнулась и покатила свою тележку в хвост самолета. Ее красота была типично славянской. Я обернулся ей вослед. Она стояла ко мне спиной, наклонившись над тележкой с бутылками, в темно-синем форменном костюме «Люфтганзы», и предлагала напитки пассажирам. Чтобы дотянуться до бутылки на другом конце тележки, ей пришлось нагнуться. Ее юбка открыла серебристую полоску кружев на чулках и островок загорелого тела над поясом. Тогда мне подумалось, что Элис Шварцер понимает власть слишком оторванно от реальности. В том числе и власть на борту самолетов «Люфтганзы».
Прошу прощения за длинное отступление. Я совсем не хотел в первую же ночь провоцировать Вас и говорить о других женщинах. Ни о Вашей подруге Элис Шварцер, ни о Дворкин,[1] ни тем более о стюардессах. Особенно в такую ночь, как эта…
А что, окажись Вы в Париже, пошли бы на прогулку со мной? Да в полночь? Да на кладбище?
Ночью первого ноября кладбища не вселяют страх. Если Вам случалось бывать на кладбище в такую ночь, то наверняка знаете, что впечатления чуть ли не мистические. Мне порою кажется, что для мертвых День Всех Святых то же самое, что для живых Рождественский сочельник.
Мы бы с Вами пошли на особенное кладбище. Практически в центре: 43 гектара, огороженные трехметровой стеной.
Кладбище Пер-Лашез. Есть много людей, для кого Пер-Лашез — единственная причина посетить Париж. Есть и такие, кто приехал в Париж только ради того, чтобы умереть в нем и быть похороненным на Пер-Лашез, этом разбитом на сектора пантеоне душ. Здесь каждая могила как статья в энциклопедии. Как-то мне подумалось: а что могло бы происходить за оградой этого кладбища, если бы какой-нибудь вдохновленный парами этанола или еще какой психоделической химией посильнее поэт на несколько часов оживил это место? Может, тогда Джим Моррисон из сектора N9 спел бы вместе с Эдит Пиаф из сектора N5? Шопен из сектора М9 предложил бы совместные выступления Саре Бернар из сектора L7? Гомосексуалист Оскар Уайльд из сектора К5 соблазнял бы гетеросексуального Аполлинера из сектора J8? А Пруст из сектора J8 и Бальзак из сектора J9 договорились бы вместе написать роман? А может, Делакруа из сектора J9 сетовал бы Модильяни из сектора М5, что слишком рано родился и поэтому не стал импрессионистом?
Пошли бы мы с Вами на это кладбище и убедились бы, что вход закрыт. Кладбища в Париже закрывают раньше, чем банки. Вы были бы разочарованы, не так ли? А мне было бы стыдно, что я этого заранее не проверил. Мужчина обязан сопроводить женщину туда, куда обещал сопроводить. Особенно если дело происходит ночью.
То, что Вы написали, несколько меня удивило, но и утвердило в мысли, что мы, женщины, все же знаем себя лучше. Мне никогда не приходило в голову в чем-либо и a priori (я не имею в виду прелюдию) опережать мужчину, с которым я была или тем более хотела быть. В начале каждого знакомства мне обязательно надо знать, на что я могу рассчитывать: к примеру, на теплое прикосновение руки на прогулке. Мне нужно знать правду. Но ведь в правду заложен и риск разочарования. Надо понимать, что не всегда получится держаться за руки и иметь рядом с собой родную душу. Возможно, Вы скажете, что в этом есть что-то от перестраховки. В начале знакомства мы не обращаем внимания на недостатки кандидата в любовники или мужья. Мы не думаем о неудаче. В самом начале легко сказать: не тот. Было и прошло. Adieu! Только после такой «пробежки», держа партнера за руку, можно надеть розовые очки. Очки любви. Спрыгнуть с трамплина чувств головой вниз в море чувственного безумия. Чудесно, правда? Вы еще не забыли, как это бывает?
В любом случае меня обрадовало, что Вы не видите противоречия между властностью и женственностью. С той только разницей, что в союзе, предполагающем подчинение одной из сторон, женщины или мужчины, власть не может быть эротичной. Рано или поздно она принесет рабство. Такая власть возбуждает только тех, кто любит в постели получать ремнем по заднице.
Хотя существует и такая разновидность власти, которой женщина, в особенности независимая, охотно подчинится. Так происходит, когда мужчина не боится сильной женщины, когда ему доставляют радость ее успехи, он поддерживает ее начинания и говорит: «Ты можешь быть еще лучше». Рано или поздно такой мужчина завоюет женщину и станет для нее самым желанным властителем. Но на всю ли жизнь? Не знаю… Впрочем, бывает ли хоть что-нибудь на всю жизнь?
Я, как когда-то мой отец, каждый год в Задушки[2] зажигаю лампадку. Не на кладбище, а где-нибудь на лугу, на террасе… Как и мой отец, разница лишь в том, что он уходил на пару часов в горы и сидел там, пока не догорит лампадка. Я так никогда и не спросила его, о чем он думал, за кого молился. Не успела. Вчера я была на кладбище в Повонзках. Должно быть, я пришла слишком рано. Суета, невозможность сосредоточиться и без конца звонящие мобильные телефоны. В какую аллею свернуть, где найти место для мистического соединения с душами умерших? И вдруг у кладбищенской стены я увидела группу молодых людей. Множество лампад. Подхожу ближе. Светлые лица, говорят о девушке, которая здесь покоится. «Ты должен ее помнить, она училась на одном курсе с Яцеком, а в феврале на вечеринке у Дороты на ней было красное платье». Было в них что-то настоящее, какое-то благородство и пусть еще не до конца ощущаемое ими, но все же почитание смерти.
Ну что ж, теперь мы знаем, что кладбище Пер-Лашез закрывается в пять, так, может, когда мы окажемся перед закрытыми воротами, зайдем куда-нибудь, чтобы выпить по рюмочке кальвадоса? Как в «Триумфальной арке».
Домагалик не хочет «опережать мужчину»?! Что я слышу?! Вы не подумали, что этим утверждением откалываете большой кусок от того монументального пьедестала, на котором стоите? Мне всегда казалось, что женщины Вашего склада уже на первой прогулке знают, что они должны получить, а когда они этого не получают, то берут это себе сами. И лишь тогда говорят «adieu».
Вы очень приятно удивили меня. Тем более что Ваш пьедестал воздвигли главным образом мужчины из СМИ. Возможно, лишь затем, чтобы снизу посмотреть, какое на Вас белье. Я, как и Вы, выступаю за равноправие мужчин и женщин, а еще — за разделение ролей, выпадающих на их долю. Как и Вы, я считаю, что инициатива первой близости должна идти от мужчины. Так естественнее, потому что именно так (за немногочисленными исключениями) определила эволюция. Действительно, суфражистки выходили на улицы под антиэволюционистскими лозунгами, но только смешили этим народ. Демонстрациями не изменишь хромосом.
Я не считаю себя знатоком женщин, поэтому Ваше удивление безосновательно. Это все журналисты: сначала в своих рецензиях на «Одиночество в Сети» они так меня окрестили, а после выхода сборника рассказов «Любовница» просто прилепили этот ярлык мне на лоб. Мои попытки содрать его пока что не дали результата. А я хочу во что бы то ни стало избавиться от этого ярлыка, потому что, во-первых, к сожалению, он не по моей части, а во-вторых, чувствую, что пресловутое «знание женщин» отождествляется многими с имеющим негативную коннотацию «бабником». А я не бабник. То, что рассказ «Любовница» я написал от первого лица единственного числа женского рода, вовсе не означает, что я знаю женщин. Это означает лишь то, что я рискнул рассказать о женщине так, как я ее понимаю. А понимаю я ее как лучшую часть человечества, которой, несмотря ни на что, в этом мире приходится хуже всех остальных. Причем даже там, где уже давно равноправие записано золотыми буквами в главнейшие правовые акты. Что бы ни делала женщина, она должна делать это в два раза лучше, чем это делает мужчина, чтобы сделанное ею было оценено хотя бы вполовину так же хорошо. К счастью, — Вы это знаете лучше меня, — это вовсе не так трудно, правда? Но все равно несправедливо. Парадоксально, но эта несправедливость по отношению к женщине обернулась против мужчин! Ибо при истинном равноправии женщины могли бы, делая все то же самое, иметь в два раза больше времени для своих мужчин.
Кроме того, мне кажется, что я подготовился к этой теме очень даже тщательно. Как ученый. Я прочел Энгиер, Фрейда, Юнга, Фишер, Райта, Домагалик, Графф, Дунин и Хорни. Читал я также Вулф, Нин, Елинек и Плат… И не только читал. Еще я слушал женщин, когда они говорили о себе, и потом долго размышлял над тем, что они сказали. Во время этих рассказов я старался не просто смотреть на них, я старался заглянуть в них… Я провел целый день у гинеколога во Франкфурте, чтобы все узнать из первых уст. До сих пор я — эдакий феминист-мужчина — борюсь с моей немецкой больничной кассой, чтобы она возместила мои расходы за этот визит. В немецких больничных кассах нет равноправия: мужчины лишены права посещать гинеколога (смех). Если я и изучал природу женщины перед тем, как писать свои книги, то вовсе не с целью эмоционального покушения на них и уж тем более не с целью то и дело инкриминируемого мне группового их обольщения.
Вы растрогали меня рассказом о своем отце, ждавшем в горах в Задушный день, пока не погаснут лампадки, которые он принес. Для меня Задушки — это время, когда я хочу остаться наедине с собой. Но в этот день я вовсе не одинок. Мои родители умерли так давно, что оставшиеся после их смерти одиночество и пустота уже давно преодолены мною. В Задушки мне хочется поговорить с ними, посоветоваться. И еще хочется поплакать. А плакать лучше в одиночестве…
В Задушный день мне всегда вспоминается история человека, который практически ежедневно возжигает кому-нибудь лампадку.
Однажды молодой бедный врач из Штума, получивший образование в Гданьске, приехал на практику в Гёттинген. На шесть месяцев. В клинику. Врач любил некую Агнешку из Гдыни. Очень любил. Писал ей письма. Звонил. Не мог дождаться, когда же закончится практика и он вернется домой. Агнешка из Гдыни не ждала, не писала, не звонила.
Впрочем, нет, она написала однажды. Через месяц. Что они расстаются.
Врач потерял смысл жизни.
Он стал ходить по горам в надежде, что сорвется, стал летать на параплане в надежде, что когда-нибудь мотор подведет, стал прыгать с парашютом в надежде, что тот не раскроется. Все зря.
Он не сорвался ни в Альпах, ни в Гималаях, мотор не подводил, а парашют всегда раскрывался. При этом он обнаружил, что во время мотогонок и прыжков с парашютом ветер прекрасно осушает слезы.
Он был хорошим врачом. В Польшу возвращаться ему не хотелось. Остался в Гёттингене. Прочел в газете, что нужен врач в детскую больницу. Для детей на последней стадии рака. Недалеко от Гейдельберга.
Все, о чем только можно мечтать: прекрасный современный стеклянный дом в парке, томограф SPIN, томограф NMR, две операционные, вертолет. Квартира рядом. Большие деньги. Пожизненный контракт. Палаты солнечные, яркие. Рядом гостиница для родителей. Потолки покрыты картинками. Винни-Пух, Микки-Маус, Симпсоны…
В таких больницах картинки на потолке, а не на стенах, потому что дети по большей части все лежат и у них даже нет сил смотреть по сторонам. Операции проходят в самых современных операционных блоках. Исследования проводятся с помощью новейшего оборудования. И все только ради того, чтобы знать, сколько — месяц или все-таки сорок пять дней.
Но самое главное место в этой больнице вовсе не кабинет с томографом, а часовня. Поначалу родители не ходят туда. Под конец там оказываются все. Большое, просторное, светлое помещение. Под крестом большая доска, металлическая, чтобы на нее можно было магнитиком прикрепить свой листочек со словами прощания. А при входе в клинику, сразу за автоматическими дверями, — другая доска. Не магнитная. Обычная, пробковая. На ней цветными кнопками прикреплены листочки с именами тех, кого не стало за последнюю ночь. Рядом с листочками с именем и фамилией — маленькие проволочные корзиночки, прибитые к доске гвоздем. И в каждой такой корзиночке — плюшевый мишка или кукла. Если на доске ничего нет, значит, день в больнице прошел относительно благополучно. Молодой врач из Штума, которого бросила женщина из Гдыни, может больше не летать на параплане. Да и не хочет больше летать.
Счастливым его не назовешь, зато он востребован. Я знаком с ним.
Пан Януш,
Вы не до конца поняли мою мысль. Я вовсе не считаю, что первый шаг к близости закреплен за какой-то одной из сторон. Особенно когда в игру вступает «отравленная» любовью стрела Амура. В этой игре нет ни правил, ни ролей. Истинная независимость — это такая, которая позволяет мне делать то, что я в данный момент хочу. Если речь идет о серых клетках, то я не сторонница каких-либо разделений. Я вовсе не против и мне даже нравится, когда мужчина открывает передо мной дверь, не садится первым, таскает тяжести, меняет колесо и подает мне пальто. От этого не страдает ни мой феминизм, ни тем более чье-то мужское эго.
А разве Вы, пан Януш, не бабник? Логически развивая вчерашний Ваш вывод об эмансипированных женщинах, я задаюсь вопросом: неужели и Вы хотели изменить значение хромосом в нашей жизни? Ведь именно они ответственны за то, что каждый мужчина без исключения, и Вы тоже, бабник, причем настолько, насколько позволяют внешние условия и обстоятельства. Помню, как меня поразили результаты исследования, проведенного в одном из американских кампусов. Оказалось, что 90 % респондентов решились бы на насилие, если бы оно сошло им с рук. Это речь о насильниках, а уж что говорить о бабниках! Как видите, феминизм научил меня более внимательно вдумываться в слова, произнесенные и написанные мужчинами. И в Ваши тоже. Нужно быть осторожной.
Этот рассказ о несчастной любви врача напомнил мне историю, случившуюся несколько лет назад. У жены одного из моих знакомых обнаружили рак груди. Перед первым причастием сына она мыла окно и внезапно почувствовала боль в груди. Да ладно, наверняка ничего серьезного, обойдется… Профессор взял Басю за руку и дрожащим голосом спросил: «Почему вы не пришли ко мне три месяца назад?» Три месяца. Бася хотела жить, у нее были сын и дочь, был муж. Последний раз мы поужинали с ней за неделю до ее смерти. Она вяло ковыряла вилкой лосося и все время спрашивала, не выглядывает ли из-под ее шарфика дренажная трубка. Умирая, она умоляла не звонить ее обожаемой дочери, которая в то утро сдавала экзамен. Не хотела ее расстраивать… Когда рыдавшая мать хоронила свою Басю, на пасмурном небе, как бы дико это ни звучало, появилось солнце. Зачем я об этом пишу? Через три месяца после ее смерти муж Баси женился. Вернее, так: сначала он купил микроволновку, пару поваренных книг и был почти уверен, что в этом и заключается ведение домашнего хозяйства, но тут-то он и потерпел поражение. У него не было иного выхода. Он должен был жениться. О нем я забыла, а о ней молюсь двадцать восьмого числа каждого месяца.
С Вашего позволения еще раз вернусь к «бабнику», которым вы припечатываете меня, а заодно и всех остальных мужчин. На первый взгляд Вы правы, и на Вашей стороне аргументы всей истории эволюции. Мужчины всей планеты вступают в половой контакт пятьдесят миллиардов раз в году, что в сумме дает около миллиона литров спермы в день. Каждую секунду на всем свете производится около двухсот тысяч миллиардов сперматозоидов, что дает мизерные пять рождений в секунду. Женщина за всю свою жизнь может родить безмерно меньшее количество детей по сравнению с тем, скольким малышам может дать жизнь мужчина. Мужчина, с эволюционной точки зрения, имеет громадное превышение предложения (спермы) над спросом. Уже один этот факт предопределяет полигамную природу мужчин. Если так хотел Бог, то, видимо, в этом был какой-то смысл. Если природой так заложено, то, вероятно, у этого есть какая-то цель. В последнее время имеют хождение две теории, объясняющие такое перепроизводство спермы у мужчин. Одна из них говорит, что лишь небольшая часть спермы годится для целей оплодотворения, тогда как остальная часть содержит генетический брак и пропадает. Согласно другой теории, так много спермы самцу нужно для того, чтобы выиграть в соперничестве с конкурентами. Ни одна из теорий тем не менее не является достоверным объяснением этого превышения предложения над спросом.
К этому еще надо прибавить тестостерон, которого у мужчин значительно больше, чем у женщин. Это губительный гормон. Не только потому, что подталкивает мужчин в направлении полигамии, а еще и потому, что сокращает их жизнь. Многолетние исследования на репрезентативных выборках показали, что кастрированные мужчины живут в среднем на 13 лет дольше, а кастрированные в очень молодом возрасте — на 30 лет дольше. В то время как хозяева гаремов умирали, их стражи продолжали жить. Бывало, что к радости обитательниц гарема, у которых, как свидетельствует история, самый лучший секс был как раз с евнухами.
В этом контексте положение мужчин, перепроизводящих сперму и постоянно находящихся на «высоком тестостероне», в определенной степени объясняет результаты исследований по американскому кампусу, на которые Вы сослались. С другой стороны, биологи-эволюционисты, антропологи и социологи отказываются от модели, согласно которой гены диктуют поведение человека. Теперь считается, что наше поведение лишь на 50–60 % определяется унаследованным нами геномом. Остальное — влияние среды, в которой нам довелось жить. Исследования на однояйцевых близнецах (проведенные на репрезентативной выборке в США), которых разделили в младенческом возрасте, полностью подтверждают этот тезис.
Кроме того, не могу представить себе, что 90 из 100 мужчин, даже с избытком спермы в тестикулах и тестостерона в крови, стали бы насиловать студентку в американском кампусе, даже если бы им была гарантирована безнаказанность. А Вы не считаете, что статистическими данными можно манипулировать с целью доказать справедливость собственного тезиса? Нет ничего более убедительного, чем красивая таблица со статистическими данными. Многим ученым кажется, стоит им только показать числа, так никто из присутствующих не разберется, что их затащили в софизмы. Статистика не врет. Врут статистики. Мне на память пришла забавная фраза, сказанная некогда Уинстоном Черчиллем: «Ни за что не поверю в статистику, к изменению которой я не приложил руку».
Но оставим статистику и сперму. Инициатива первой близости гораздо более интересный сюжет. Я нахожу много очарования в этих словах. И так случилось, что как раз сегодня у меня был особый для этого повод.
Мне позвонил Михаэль, один мой немецкий приятель. Вот уже три года подряд он исправно звонит мне 5 ноября. Три года назад он пришел к дверям моей квартиры в четыре часа утра, постучался и спросил, не выпью ли я с ним водки. Он принес наполовину опорожненную бутылку польской водки и счел, что это достаточный повод для разговора по душам. Он полагал, что в Германии только к поляку можно прийти в четыре часа утра и поговорить о чем-нибудь. «Немцы, — сказал Михаэль, — вызвали бы если не полицию, то уж наверняка скорую психиатрическую». Я не стал пить с ним водку (я вообще не пью водку, что явилось для Михаэля величайшим открытием и сломало один из укоренившихся в нем национальных стереотипов), но откупорил бутылку вина. Так мы и сидели на кухне — я с аргентинским мерло, он с польской водкой, — сидели и разговаривали.
Три года тому назад, когда Михаэлю было 37 лет, его девушке 25, а их совместной жизни два года, они пошли на вернисаж в Музей современного искусства во Франкфурте, где Михаэль и увидел Еву. Он говорит, что это было как удар молнии. Больше всего пострадал его мозг. После этого вернисажа он постоянно только о ней и думал. Его друзья, организовавшие вернисаж, помогли раздобыть номер ее телефона. Во время первой совместной прогулки он подал ей руку. Через три месяца он переселился к ней. Именно тогда, три года назад, 5 ноября, он должен был провести свою первую ночь с ней в качестве «ее мужчины». Он страдал оттого, что изменил своей девушке и «искалечил» ее жизнь. Его страдания не прекращались до четырех утра. Он не мог в одиночку справиться с ними. Надо было кому-то излить душу. Так он вышел на меня.
Три года назад Еве было 57 лет, она не прибегала к пластическим операциям и старилась предписанным природой путем, ничуть не нарушаемым визажистками, ботоксом, инъекциями креатина или глубокими пилингами, после которых неделю нельзя выходить из дому, иначе можно напугать соседей. В ту ночь Михаэль с умилением рассказывал мне о ее мимических морщинках, с восхищением о ее уме и с радостью о том, что впервые в жизни он встретил женщину, перед которой ему не надо притворяться. Михаэль влюбился в Еву. Уже год они счастливая семейная пара. На ее 60-й день рождения он пригласил ее на очередной вернисаж в Музей современного искусства. На сей раз в Нью-Йорк.
После звонка Михаэля я много думал о любви. О той, ради которой человек все ставит на одну карту, и о той, для которой не делается ничего, ей просто позволяют умереть. Но ведь в жизни не обязательно должны быть такие крайности, ведь может быть и иначе. Сколько времени должно утечь в жизни человека, чтобы он понял, что любовь надо пестовать, что за ней нужен уход? И вот что еще я подумал: а не настало ли уже такое время в моей жизни и не достиг ли я уже такого понимания? К сожалению, нет. Не достиг…
Здесь мне на память пришло высказывание, которое всегда вспоминается, как только речь заходит о любви. В свое время священника Яна Твардовского[3] спросили, как надо ухаживать за любовью. Он ответил так: «Как и за ребенком, чтобы она не замерзла, не забаловала и не убежала».
Как Вы думаете, можно оставаться влюбленным да же после пятидесяти лет супружества? Вы верите в единство влюбленных душ и их взаимопроникновение? Как Вы полагаете, желание поговорить и сам разговор женщины с мужчиной — это то, что соединяет их сильнее, чем химия вожделения? Что касается меня, то чем больше я живу, тем больше убеждаюсь, что на самом деле все именно так и обстоит. Может, мне недостаточно того, что меня любят? Может, я хочу знать, почему меня любят? А это требует разговора. Соглашусь с Теодором Зелдином, философом и писателем, который в своей книге «Разговор» (Zeldin Т. Rozmowa. Warszawa: «W. А. В.», 2001) сокрушается над тем, что женщины больше думают о макияже, чем о разговоре. С другой стороны, Зелдин, видимо, не отдает себе отчета в том, как мало времени, если вообще хоть сколько-то, мужчины посвящают размышлениям о разговоре с женщиной (которую они уже заполучили). Из того, что я успел заметить, больше всего о таком разговоре размышляют мужчины, которые делают себе макияж и не завоевывают женщин…
Думал я также о том, что я сам сделал, чтобы подвести женщину к такому разговору? И о том, что делал я это слишком редко. Мне стало очень неуютно с этими мыслями, ну просто плохо.
P.S. «Как за ребенком, чтобы она не замерзла, не забаловала и не убежала…»
Люди охотно рассказывают друг другу такие истории, а доказательства силы любви, которые они приводят, делают веру в нее бессмертной. «Понимаешь, в жизни всякое бывает, — приободряем мы коллегу по работе, которую недавно бросил ее мужчина. — Надо только выучиться ждать, а пока справься со своим страхом, не то спугнешь новую любовь. Дождись подходящего момента и того мужчину, который наполнит твою жизнь любовью». Вот что мы советуем несчастной, хотя прекрасно понимаем, что именно с ожиданием не все так просто. Одним в любви везет, другим — нет. Одни постоянно меняют партнеров, другие всю жизнь остаются холостяками и старыми девами и до глубокой старости читают любовные романы на сон грядущий.
Мне импонирует Ваш интерес к этой теме, но Ваши аргументы о биологических причинах, a priori оправдывающих полигамное поведение мужчин, меня не убеждают. А как же мозг, спрашивается?
Не говоря уже о том, что все эти голые научные факты и теории ежедневно пропускаются через фильтр практического выбора, решений, гнева, счастья и расставаний. И мужчинами тоже. Вы вслед за Теодором Зелдином сожалеете о том, что женщина больше времени тратит на макияж, чем на беседы с мужчиной. Так, может быть, стоит поинтересоваться, почему ей не хочется разговаривать с этим мужчиной? Возможно, он уже давно не похож на того любовника, с которым она проводила страстные ночи, или, положа руку на сердце, он никогда не считал ее серьезным собеседником? А может, он все переворачивает вверх дном, когда не может найти телепрограмму, не любит и не умеет посмеяться над собой?.. Женщина готова многим жертвовать, лишь бы каждый день не видеть в нем того, кто, прикрывшись законами природы, может не сегодня завтра ей изменить. Нужно обладать огромной силой воли, чтобы вести долгие разговоры о футбольном матче, результат которого с большой долей вероятности предсказуем. Правда?
Возвращаясь к Вашей любимой немецкой статистике… Оказывается, когда после первой волны страсти в союз двух людей без извинения и стука входит проза жизни, они разговаривают друг с другом не более семи минут в день. Однако не о том, что они больше не занимаются любовью, а о неоплаченных счетах, о дурацких телепрограммах и воскресном обеде у ее родителей. Им вполне достаточно семи минут. А что касается макияжа, то, когда хочешь скрыть от мира несчастливое лицо, возможно, макияж потребует больше времени и усилий.
У Ивашкевича[4] есть один рассказ, в котором он размышляет о тайне любви. Это история любовников, которые проводили вместе только отпуска. Каждый год она плыла из Америки на сицилийское побережье. А он ждал ее в порту. Они так любили друг друга, что наконец решили: она должна уйти от мужа. Она действительно развелась и без промедления отправилась к любимому. Влюбленные должны были воссоединиться. Он, как всегда, ждал ее на побережье. Только на берег она сошла женой другого мужчины, с которым познакомилась во время путешествия и которого полюбила. То, что ей казалось любовью, было иллюзией. Но одна ли она заблуждалась?
Вы пишете:
«…но Ваши аргументы о биологических причинах, a priori оправдывающих полигамное поведение мужчин, меня не убеждают. А как же мозг, спрашивается?»
По-моему, вы попадаетесь в хорошо замаскированную ловушку трактовки человеческого мозга как чего-то такого, что находится выше биологии. Эту ловушку уже много веков маскируют гуманисты, теологи, психиатры и поэты. Стоит только исследователям эволюции, а в последнее время и нейробиологам разгрести закиданную сухой листвой мифов опасную яму, как сразу находится какой-нибудь одержимый прислужник (пара)анатомии, который начинает снова закидывать ее свежими листьями, очередной раз водружая мозг на алтарь святости.
Мозг биологичен. Точно так же, как и селезенка, простата или толстая кишка. У него только более сложная (впрочем, не у всех) функция. Поэтому он такой большой и так долго формировался. Полигамия рождается в мозгу мужчины, там же и разыгрывается. Половой член и эякулят, о котором я писал, всего лишь ремарки или заметки на полях этой драмы. Многие из женщин смирились бы с полигамными поползновениями своих мужчин, если бы эта активность была аналогична перевариванию пищи. Ведь как бывает: иногда хочется попробовать чего-то другого. Переварить и удалить продукт переработки. Умной женщине будет больно, но, когда боль пройдет и она убедится, что переработанное удалено, она постарается понять. Мужчины, как известно, значительно хуже переносят боль, но они хотят, а может, обязаны делать вид, что дело обстоит иначе. Они носят в себе незаживающую рану: им пришлось поделиться с другим самцом находящейся в их обладании вагиной. А то, что предметом дележа является не только микроскопический клитор, но и макроскопический мозг, часто не имеет для них никакого значения.
Проблема полигамного мозга, в отличие от переваривающего пищу желудка, состоит в способности этого первого запоминать. Часто мужчина держит в памяти слишком много и не в состоянии опомниться. Но память — это также и биология, а если ее еще поделить на процессы, то можно, в сущности, свести к химии. Я не защищаю (мозговой) полигамии мужчин. Я лишь обращаю Ваше внимание на тот факт, что моногамия не является той программой, которую выбрала Природа. А теперь добавлю, что по этой программе работает не только простата, но и мозг. Потому что оба органа соединены сетью электрохимических процессов.
Я знаю этот рассказ Ивашкевича. Его автор был весьма полигамен (о чем вы наверняка прекрасно знаете) и к тому же не всегда разборчив относительно пола своих привязанностей. Был такой период в его жизни, когда он выбрал Марека Хласко[5] (Хласко привлекал не только женщин) и посылал ему букеты красных роз. Самолетом из Москвы.
Вернемся, однако, к рассказу… Очень даже феминистский, по-моему, рассказ. Женщина совершает свободный выбор, не руководствуясь лояльностью и ответственностью, вытекающей из данных обещаний.
Что ж, мозг биологичен и у женщин тоже.
Мозг биологичен так же, как желудок, простата или толстая кишка. Мозг биологичен. И мозг женщины тоже. Аминь. Вы пишете, что умная женщина не только поймет это, но и в случае необходимости простит. Но что и кому простит? Как это — что? Разумеется, измену мужчине. Умная женщина. Пан Януш, неправильно разделять женщин на умных, то есть тех, которые прощают, и на глупых, то есть тех, которые непреклонны. Первые, как я понимаю, закроют глаза на измену мужа, а глупые начнут рвать его одежду и будут стоять на своем, пока не останутся у разбитого корыта. Сами и виноваты. Потому что глупые.
Почему же их не убеждает научно доказанный факт, что мозг точно так же биологичен, как и желудок, простата или прямая кишка? Возможно, потому, что, придерживаясь этой логики, следовало бы прощать предательство, обман, нечестность, насилие, безответственность, трусость. Разве умные так поступают? Думаю, что нет. А глупые? И снова оказывается, что все зависит от угла зрения. И так во всем.
Мозг женщин тоже биологичен. И об этом стоит помнить.
Вы полагаете, что у Сизифа была депрессия?
Вы, наверное, почитываете мифологию (греческую или римскую)? Даже я, практикующий католик, часто больше вдохновения черпаю в истории язычества, чем в Библии. Мифология — потрясающая история греха. Библия же для меня всего лишь скучноватая история его осуждения. Ни один алкоголик не перестанет пить, даже если прочтет, что он осужден на вечные муки.
Библию я читаю главным образом в гостиницах, где мне приходится ночевать. Я читал ее в гостинице в Куала-Лумпур (ислам), в Бангкоке (буддизм), в Нью-Йорке (иудаизм), в Бомбее (индуизм), в Осло (атеизм), а также в Ополе (католицизм). Непонятно почему владельцы гостиниц считают, что в номере должен быть мини-бар, телевизор и Библия. Кое-кто добавляет сюда Интернет. Круг, таким образом, замкнулся. И в Библии, и в Интернете «в начале было слово». Если мне когда-нибудь случится стать владельцем отеля, я к Библии добавлю мифологию.
Для меня Сизиф чрезвычайно драматичный персонаж. Сын Эола и Энареты, легендарный основатель Коринфа. А кое-кто даже поговаривал, что он — отец Одиссея. Одиссей тоже занимает меня. Он сумел оставить все — славу, богатство, признание. Ради любви…
Сизиф был необычайно хитроумным, ему удавалось обманывать даже богов (Зевс наказал его преждевременной смертью за разглашение божественных тайн, но Сизиф обманул Гадеса — Аида — и вернулся в мир живых). Но если не зацикливаться на обмане, то во всем остальном Сизиф — весьма уважаемая и благородная личность. Даже говорят, что он был царем Эфиры.[6] Но все равно у всех в головах его имя связано со страшным наказанием. Когда Зевс похитил одну из своих земных избранниц (Зевс предпочитал их богиням, считая более сладострастными), дочь Асопоса, Агину, и увез ее на один из островов Эгейского моря, то не кто иной, как Сизиф сообщил об этом отцу девушки. Зевс не простил этого Сизифу и сбросил его своей молнией в Тартар. Там в наказание он должен был катить в гору большой камень, который перед самым ее верхом снова скатывался вниз (сизифов труд).
Но, несмотря ни на что, у Сизифа, как мне кажется, не было депрессии. Камень скатывался к подножию горы, он возвращался и снова толкал тот камень наверх в надежде, что на этот раз… что вот он, тот самый раз. Ведь Сизиф не знал, что он никогда не достигнет вершины и не перекатит камень на другую сторону горы. Просто ему об этом никто не сказал, даже боги. Вот какими бесчеловечными они оказались.
Когда я смотрю вокруг себя, то вижу множество сизифов, толкающих свои камни на свои вершины. У меня такое чувство, что сейчас, в ноябре, камни их особенно тяжелы. Они начинают свою работу утром, когда еще темно, а заканчивают ее, когда на дворе уже темно. У них тоже нет депрессии. Хотя, по идее, должна быть. В наше время Интернета и глобальной информатизации все так же трудно рассчитывать на деликатность зевсов. Зато сизиф может купить в аптеке прозак.[7]
Библия стоит в моем в кабинете на одной из верхних полок. Стоит там с тех пор, как мне подарили ее много лет назад, в день первого причастия. Я прочитала ее один раз, а теперь мне достаточно того, что она просто есть. Разве это не свидетельствует о ее «особенности»? Одно то, что она есть, дает ощущение защищенности. Все в ней было описано и рассказано. Добро есть добро, а у зла только одно имя. Так, должно быть, думают те, кто, как и я, находит ее во время отпуска в одной из тумбочек в бунгало, в Парке Крюгера в ЮАР или за Полярным кругом в Рованиеми. Частенько она сопровождает тех, кто оказывается в одиночестве в гостиничных номерах. Спутница одиночества. Вспоминается рассказ Рышарда Капущинского,[8] где описывается, как во время одного из африканских мятежей он оказался в покинутой всеми гостинице. Кроме него там был только дым от его сигарет. Табачный дым в тот момент стал его ближайшим другом. Так и с Библией. Это надежный спутник в моменты абсолютного одиночества. Она вселяет надежду и помогает найти решение в самых безвыходных ситуациях. Порой даже алкоголику нужно знать, что дно, которого он достиг, означает для него проклятие. Нередко дно оказывается единственным спасением: от него можно оттолкнуться. Не об этом ли думал Сизиф, взбираясь на вершину и забывая на полпути про дно? В некотором смысле так же было и с прозаком. В наши дни кратковременное счастье можно купить в аптеке, и для многих из нас сделать это гораздо проще, чем ежедневно бороться за него. Однако когда тебе начинает казаться, что ты счастлив, что наконец настало то, чего тебе хотелось, ты неожиданно снова получаешь обухом по голове. Прозак, должно быть, замысливался как средство от сизифова труда. Но ничего из этого не получилось, да и не могло получиться. Как только прекращаешь глотать «таблетки счастья», тебя тянет к окну, чтобы выброситься.
С уважением и уверенностью в том, что если в жизни имеют ценность лишь мгновения, то иногда и счастью можно пожелать спокойной ночи.
P.S. В связи с этим письмом я нашла, вернее, отыскала бестселлер американского сексолога Рут Вестхаймер «Неземное наслаждение — любовь и секс в еврейской культуре». Автор этой книги рекомендует читать Ветхий Завет желающим узнать о сексуальных удовольствиях. Она убеждена, что Бог является лучшим доктором в вопросах секса, а Библия — учебником любви. Свои смелые взгляды Вестхаймер объясняет также и тем, что в иудаизме сексуальность никогда не считалась грехом. Напротив, в ней видели именно ту ценность, которая помогает скрепить семью и супружеские отношения. Интерпретировав специально подобранные цитаты, доктор доказывает, что иудаизм никогда не запрещал заниматься сексом и тем более говорить о нем. Именно поэтому, считает Вестхаймер, на каждом ночном столике и в каждой, даже третьеразрядной американской гостинице у постели лежит Библия. В любой момент ее можно взять в руки. За свою многолетнюю практику доктор Вестхаймер часто обращалась к Ветхому Завету. Для нее также никогда не имело значения, какой религиозной конфессии принадлежит пациент. Она не замечала, чтобы у протестантов, католиков и мусульман были какие-то разные проблемы. Впрочем, если еврейка пожалуется раввину на то, что у нее не складывается сексуальная жизнь с супругом, пишет Вестхаймер, то, скорее всего, она может рассчитывать на развод. Католичкам это не светит. В других религиях секс часто выходит за рамки репродуктивной функции и призван, прежде всего, доставлять удовольствие. Тот же, кто читает Библию, имеет меньше всего шансов приобрести невроз, связанный с сексом. В заключение Вестхаймер так интерпретирует первую строчку Евангелия от Иоанна: в начале было слово, и звучало оно — «секс». И добавляет, что слово «секс» должно употребляться как эквивалент слова «познание».
Спокойной ночи.
P.P.S. Пани профессор в возрасте восьмидесяти с небольшим лет отправилась в Израиль на поиски очередного мужа. Недавно овдовевшая, она охотно отдаст свое сердце и тело партнеру намного моложе себя. Удовольствие превыше всего.
Что может произойти во время встречи проститутки с монахиней за бокалом шампанского? Ничего особенного. Во всяком случае, для меня. Как это часто бывает с женщинами, они разговаривают о мужчинах и о любви. Монахиня Мария Борджиа (75 лет) говорит о том, насколько важен в ее жизни мужчина по имени Иисус, в то время как Ванесса (23 года) из ночного клуба «Бель Ами» в Берлине рассказывает, как важны для нее те мужчины, которых она встречает, и как важно для нее то «счастье, которое она им дает».
Их встреча организована высокотиражной бульварной немецкой газетой. На фотографии, запечатлевшей эту встречу, Ванесса и Мария чокаются бокалами с шампанским. Блондинка Ванесса в прозрачном боди, у нее длинные пальцы с французским маникюром, ее лица практически не видно за пышными волосами. Волосы монашки собраны под черной шляпкой без полей, ее пальцы худые и морщинистые, а улыбка — как у женщин с картин Тулуз-Лотрека. Именно это и поразило меня в той фотографии. Анри де Тулуз-Лотрек очень часто рисовал парижских проституток. Впрочем, не только рисовал. Его биографы насчитали по крайней мере пять парижских борделей, в которых он снимал комнаты и жил. Своими картинами он часто расплачивался за крышу над головой, за секс и за вино — короче, за все то, чем его угощали эти дамы. Благодаря этому он прекрасно знал атмосферу публичных домов и с непревзойденным мастерством, шокируя и вызывая скандалы, увековечивал ее на своих полотнах. Его картина под названием «В салоне»,[9] на которой изображены проститутки в ожидании клиентов, вошла в канон живописи конца XIX века, а Лотрека окрестили «социологом проституции».
Монахиня Мария Борджиа на той фотографии восхитительно прекрасна. Если бы передо мною встал выбор, провести вечер при свечах с Ванессой или с Марией, я бы без колебаний выбрал Марию. И чтобы это были свечи в ее монастыре.
Сам факт встречи и разговора обеих женщин свидетельствует о том, что экуменизм возможен. И если уж он мог состояться в — будем называть вещи своими именами — борделе, то что уж говорить о конференциях епископов, архиепископов или кардиналов!
В а н е с с а: Я занимаюсь любимым делом. Секс доставляет мне много радости. А ты… неужели тебе никогда не хотелось секса?
М а р и я (спокойно): Когда мне исполнилось двадцать лет, я выбрала себе в спутники жизни Иисуса. Он никогда меня не подводил. Теперь я стараюсь помочь другим людям.
М а р и я: Сколько времени длится… ну, такое свидание двух людей друг с другом?
В а н е с с а: Некоторым мужчинам нужен не секс. Часто бывает, сижу с ним всю ночь и разговариваю. И ничего за это не беру. Они платят только за то, что происходит в постели.
М а р и я: Может ли от такой встречи возникнуть… союз?
В а н е с с а: Нет, в моем конкретном случае нет. Я не влюбляюсь в клиентов. Но с моими подругами такое случалось.
М а р и я: Что для тебя значит Бог?
В а н е с с а: Я верю в Бога. Хожу в церковь. По воскресеньям не работаю здесь.
М а р и я: Но ты грешишь. Ты совершаешь тяжкий грех.
В а н е с с а: Не может быть, чтобы то, что я делаю, было только злом. Я несу радость многим людям.
М а р и я (после недолгого раздумья, спокойно): Я не могу так воспринимать твою работу. Я бы предпочла, чтобы ты пошла другим путем.
Чем не экуменизм? Католичка с католичкой! За шампанским! Вы так не считаете? Я, например, считаю. Это, по-моему, именно тот самый путь, которым должна идти Церковь. В ногу с Марией Борджиа, которая без колебаний вошла в бордель и выпила с Ванессой шампанского. Потому что она полагала, что нет таких мест, в которых слова: «Я бы предпочла, чтобы ты пошла другим путем», были бы некстати.
Мария Борджиа, 75-летняя немецкая монахиня с лицом как на картинах Тулуз-Лотрека, восхитила меня. Тем, что она вошла в публичный дом, она доказала убедительнее, чем тысячами проповеднических поучений, слетающих с амвонов каждое воскресенье, что для разговора о любви все места хороши. Потому что, в сущности, все дело в любви. У всех любовь на первом месте. И у монахини, и у проститутки, и у клиентов этой последней. Из исследований датских социологов, недавно опубликованных в американском научном журнале «Psychology Today», однозначно следует, что проститутками становятся те, которые в детстве были обделены любовью. То же самое касается и мужчин, подсевших на посещение борделей. И только очень немногим из них нужно, чтобы любовь пришла к ним в шапке Санта-Клауса, с полиэтиленовым мешком на голове или в сапогах со звенящими шпорами.
Кроме того, эта монахиня, возможно интуитивно, знала, что в публичном доме она обязательно встретит… верующего человека. По результатам исследований (первых подобного рода), проведенных студентами и научными работниками Силезской медицинской академии, более половины проституток (в Силезии!) считают себя верующими. Каждая пятая ходит в костел по воскресеньям, регулярно исповедуется, получает отпущение грехов и допускается к церковному причастию. Такой привилегии лишены сотни тысяч женщин, которые наверняка не являются проститутками. Их грех, который нельзя отпустить ни в какой исповедальне, состоит в том, что они продолжают пребывать в ритуальной нечистоте. Впрочем, чаще всего он, этот грех, не является порождением греховной природы этих женщин. Он скорее результат страха одиночества. Одиночество на земле им показалось страшнее, чем вечный огонь в аду, и мало того что среди них есть разведенки, так они еще вступают в неосвященный союз с другим мужчиной. Таким образом, совершенно отличаясь от проституток, они автоматически стали незаконнорожденными детьми менее престижного Бога. Я знаю, что значит испытать чувство такого незаконнорожденного.
В жизни моей мамы, Ирены Вишневской, в девичестве Щигельской, было четыре фамилии (считая девичью) и три большие любви. С каждой из этих любовей ей посчастливилось вступить в брак. Плодом последней любви стал я. Мама прибивала на стену над кроватками для нас (для меня и брата) деревянные крестики и учила молитвам. Я знал все молитвы и все их читал перед сном, стоя на коленях в кроватке перед крестиком, что мама прибила к стене слишком большим гвоздем (отец не захотел помочь вешать крест, потому что после трех лет, проведенных в лагере в Штутгофе, он перестал верить в Бога). Каждое воскресенье она отправляла нас с братом в костел и давала с собой деньги на пожертвования. (Иногда, но только иногда, мой брат на эти деньги покупал сигареты. Я же предпочитал сладости.) Однако, несмотря на то что мы были в общем-то образцовыми прихожанами, к нам в квартиру ни разу не пришел ни один ксендз для сбора традиционных рождественских пожертвований. Мать покрестила нас, послала к первому причастию, в школе мы лучше остальных знали молитвы. А ксендз так ни разу и не пришел к нам за рождественскими пожертвованиями. Он обходил дверь нашей торуньской квартиры так, как будто за нею жили прокаженные иноверцы. Никогда не забуду слезы в глазах моей мамы, когда после очередного рождественского обхода ксендзом прихожан, всех, кроме нас, со стола, покрытого лучшей скатертью, мама убрала посеребренное распятие и кропильницу. Убрала их в специальную коробочку в шкаф, где все это должно было ждать целый год очередного обхода. Последний раз она со слезами на глазах проделала это в декабре 1977 года, за десять месяцев до своей смерти.
Моя мать была самой прекрасной и самой праведной разведенной католичкой, какую только я видел в своей жизни…
Знаете ли Вы, что некоторые из своих работ Тулуз-Лотрек покрывал спермой? Но это, как говорится, замечание на полях. Прекрасно, что монахиня разговаривает с проституткой, только в этом разговоре есть для меня что-то невыносимо искупительное. Мало того что проститутка исполнена благородства, она еще ходит в костел и вселяет в несчастных мужчин уверенность, когда это необходимо. Не поэтому ли каждый третий немец пользуется платной любовью? Несмотря на то что у большинства из них есть жены, невесты и любовницы. Им не хватает доброго слова? Трудно поверить в то, что на грешную любовь изменники тратят примерно тридцать миллиардов евро в год. Ох уж эта дочь Коринфа. Посвятив себя старейшей в мире профессии, она убеждает мужчин, истосковавшихся по непристойным словам и жестам, что до сих пор ей ни с кем не было так хорошо. Это ее профессиональный долг. Готовая, умелая и не сомневающаяся в том, кто здесь главный. По правде говоря, проституция — еще одна форма рабства. В основе которого несчастье, нужда, зависимость от алкоголя или наркотиков. Зависимость женщины от мужчины. Судьба проститутки печальна. Неосуществившаяся любовь, тщета существования, отсутствие крыши над головой, а потом — только улица. Согласно американским исследованиям, почти 90 % женщин, занимавшихся проституцией в молодости, прошли через кошмар сексуальных домогательств. Исследования проводились мужчинами, а не феминистками.
Немецкая статистика утверждает, что только десять проституток из ста не заканчивают свою жизнь в приюте. Так выглядит проза жизни дочерей Коринфа.
Никто не знает, отчего исчезла священная проституция, существовавшая целых два тысячелетия. Может быть, из-за распространения болезней или каких-то социальных изменений, а может, потому, что изменились религии. Так или иначе, ее нет и никогда больше не будет.
Ныне миром правят мужчины, и само слово «проститутка» превращено в клеймо, которое ставят на каждой женщине, свернувшей «с прямой дорожки».
Эту страстную речь произносит Мария, героиня романа Паоло Коэльо «Одиннадцать минут» (такова среднестатистическая продолжительность полового акта), имевшего самый высокий рейтинг продаж в мире в 2003 году. Не потому ли этот роман имел такой успех, что у Коэльо героиней является проститутка, которая, согласно стереотипу мужского понимания, выбрала этот путь потому, что она любит это делать? Мария — чистая, мудрая, благородная и смелая женщина. Она очень молода, но как философ размышляет о судьбах мира и своей собственной судьбе. Надо признать, что она необычайно счастлива и не знает, что такое грязь, унижение и жестокость. К ней приходят рафинированные клиенты, и даже тот, с садомазохистскими замашками, без хлыста доводит ее до первого в ее жизни оргазма. «Мария выбрала проституцию, потому что ей была не нужна любовь, — объясняет Коэльо. — Но ее жизненный путь похож и на нашу жизнь, в которой важные вещи можно познать лишь через опыт». Любопытное объяснение. Хочешь узнать правду о себе и других — иди на улицу. Ничего не скажешь, книга «с честью» вписывается в агиографию проституции. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Мария или Красотка из фильма встречают на своем пути красивого, богатого и по уши в нее влюбленного художника или героя Ричарда Гира. Коэльо объясняет, что женщины готовы заниматься чем угодно — детьми, домашним хозяйством, готовкой, планированием отпуска, во время которого больше думают о детях, чем о себе, готовы закрывать глаза на измены мужа, — только не заниматься сексом. Совсем другое дело такая проститутка… Писатель пытается нас убедить в том, что написал книгу о священной роли секса, понять которую ему помогла одна проститутка, вернее, подаренные ею дневники. В довершение красивой сказки настоящая Мария после ухода из профессии поселилась в Лозанне, стала счастливой женой и матерью двоих дочерей. Вредная и шовинистски-лживая история. А жаль, потому что если его «Алхимик» казался чистым и благородным романом о поисках смысла жизни и самого себя, то в «Одиннадцати минутах» уже просматривается маркетинговый ход и мужская точка зрения на проблему: ей нравится заниматься этим. Роман «Одиннадцать минут» написал мужчина. Фильм «Монстр» сняла женщина. Это грустная история, может, потому, что написана она самой жизнью. Пэтти Дженкинс рассказала реальную историю американской проститутки Эйлин Вурнос, приговоренной к смертной казни за убийство семи клиентов. Приговор был приведен в исполнение в половине шестого утра 9 октября 2002 года. Ее жизненный путь совершенно не подошел бы для книги Коэльо. Вурнос уже в возрасте семи лет насиловали отец и дед. Позже к ним присоединился ее брат. Ее били, унижали, морили голодом, свое скудное пропитание она была вынуждена зарабатывать на улице. Она специализировалась на водителях грузовиков. Первый раз Вурнос убила человека, когда ей пришлось защищать свою жизнь, а потом так и пошло. Она даже успела побывать замужем, но быстро покинула шестидесятилетнего бизнесмена и вернулась к своей профессии. Четверть века назад Жермен Грир в книге «Женщина-евнух» написала, что «самым опасным аспектом проституции является то, что многие проститутки соглашаются на садистские ритуалы, которые необходимы некоторым цивилизованным мужчинам для удовлетворения их сексуальных потребностей. Часто проститутки считают, что такова их общественная роль. И хотя те несчастные девушки, задушенные собственными чулками или изнасилованные бутылкой, являются жертвами мужского фетишизма, ни одна женщина, возмущенная этими ужасами, не воскликнет: „Почему вы так нас ненавидите?“» Теперь понятно, почему я такая принципиальная? И злая.
Малгожата,
Вы меня спросили, знаю ли я, что некоторые из своих картин Тулуз-Лотрек покрывал спермой.
Нет, не знаю. Не думаю, что у него ее было столь ко, чтобы хватило на живописные работы. Знаю только, что, когда он выпивал слишком много, он пытался продать свою сперму (за вино) парижским проституткам, которых рисовал. Он хотел, чтобы они зачали гениев. А еще знаю, что сперму в свои краски постоянно добавлял Пикассо. Он считал, что его картины таким образом набирают «жизненную силу и рождаются в момент творения». Художникам иногда кажется, что даже их семя имеет особую ценность. Даже умершее… Вы считаете, это грех? Если грех, тогда какой из Десяти канонических?
Вы полагаете, Десять заповедей должны по-прежнему оставаться самым главным руководством в жизни?
Недавно буквально в дверях перед самым выходом из дома на работу меня задержала телепередача немецкого музыкального канала VIVA. Ведущая задала пяти молодым людям, приглашенным в студию, вопрос о Десяти заповедях, с которым я сегодня обратился к Вам. И можете себе представить: ни один из приглашенных не знал, что такое Десять заповедей.
В моем бюро во Франкфурте висит пробковая доска — американцы, а вслед за ними и весь мир, называют такую доску «пинбордом», — к которой я шпильками прикрепляю листки с напоминаниями о срочных делах. Вы наверняка делаете то же самое. Когда я расправляюсь с очередным срочным делом, то радостно срываю соответствующий листок, чаще всего заменяя его новым. Посреди моего пинборда висит выцветшая от времени бумажка с теми самыми Десятью заповедями. Я повесил ее там лет пятнадцать назад. До сих пор мне так и не удалось провернуть «это дело»: мне хочется сорвать его и заменить новым, но пока что не получается. На день сегодняшний мне удалось справиться только с 60 % дел из Декалога.
Я размышлял об этом сегодня после того, как мой испанский коллега по бюро сказал мне во время ланча, что подыскивает квартиру. Ему придется покинуть дом, потому что жена уличила его в измене и выставила из квартиры его чемоданы. Сам коллега считает, что жене не изменял, потому что к «другой» женщине, о которой говорит его жена, он даже не прикоснулся. Более того, он ее даже толком не видел. Они всего лишь переписывались по Интернету. А жена перехватила их мэйлы. Она считает, что он нарушил шестую и девятую заповеди и поэтому — из-за шестой[10] — она не может делить с ним ложе и пребывать под одной крышей. Мой коллега считает, что если что и нарушил, так только девятую. Даже процитировал мне ее целиком (испанцы считают, что знание катехизиса делает человека более совершенным католиком):
«Не желай жены ближнего твоего, и не желай дома ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабы его, ни вола его, ни осла его, ни всего, что есть у ближнего твоего».[11]
Из перехваченных женой мэйлов следовало, что он не возжелал ни вола, ни осла, ни даже раба. А возжелал он только Клариссу из Москвы, с которой познакомился в международном чате на портале Yahoo. Он возжелал ее, когда она, по его просьбе, послала ему свою фотографию, сделанную во время отпуска (с мужем и двумя детьми) на черноморском пляже.
Как Вы считаете, Десять заповедей во времена Интернета все еще актуальны? Ватикан определенно считает, что да. В 1998 году кардинал Антонио Шьортино, главный редактор влиятельной папской газеты «Familia Christiana», в ответе на вопрос читательницы, заблудшей замужней женщины из Триеста, писал в редакционной статье:
«Виртуальная действительность так же полна искушений, как и действительность реальная. Можно впасть в грех прелюбодеяния в Интернете, не выходя из дому».
Марина, жена моего испанского коллеги по бюро, на самом деле не знала мнения кардинала из Рима, но чувствовала, что если к мэйлу прилагается фотография чуть ли не обнаженной Клариссы на пляже, то это явно противоречит не только девятой, но и шестой заповеди. Кроме того, она успела прочесть комментарий своего мужа относительно тела Клариссы. И это окончательно убедило ее.
Наставляя «не возжелай», не предъявляют ли заповеди человеку слишком высоких требований?
С одной стороны, — оставаясь на почве креационизма, ибо мы говорим о Десяти заповедях, — Бог наделил человека всем, что должно усиливать вожделение: гормоны, нейропередатчики, нейропептиды, — одним словом, всей химией вожделения, а с другой стороны, постоянно приструнивает его и велит ему, чтобы он пользовался всей этой химией только для единственной реакции (деторождения), и то только в одной лаборатории. Такая постановка вопроса должна приводить к бунту тела против духа. Вы так не считаете?
Особенно теперь, когда обнажение стало всеобщей нормой, оно постоянно провоцирует тело на этот бунт. Нагота и в СМИ и в рекламе. Она на улицах. Нагота продает нижнее белье, но с ее помощью (например, в Норвегии) продают и минеральные удобрения. Нагота — Вам наверняка будет трудно в это поверить — в целях рекламы недавно была открыта и Церковью. Перед лицом бегства паствы от религии и по заказу одного из приходов в Вюрцбурге (в Германии принадлежность к вере — это не только духовный, но и финансовый акт: будучи католиком в Германии, я плачу особый налог) людей побуждают остаться в лоне Церкви плакатом, на котором изображены ягодицы молодой девушки с вытатуированным на них крестом.
А может, в этом запланированном Богом бунте и заключена суть дела? Может, именно своим умением подавить этот бунт мы доказываем, что, имея немногим больше генов, чем совокупляющаяся со всеми самцами обезьянка бонобо, мы тем не менее люди?
Девятая заповедь задерживает мое внимание также и по той причине, что решительно ставит женщин особняком. Ибо в ней нет ни слова о вожделении «мужа ближней своей». Есть волы, ослы, есть рабы, рабыни, а вот мужей нет. Из этого могло бы следовать, что женщины свободны от вожделения и достаточно того, что они соблюдают только шестую заповедь: «не прелюбодействуй».
С другой стороны, приняв во внимание, как давно были установлены эти заповеди, отделение «жены ближнего своего» от «раба его» свидетельствует о том, что женское равноправие уже тогда было довольно далеко продвинуто. Со временем оно продвигалось еще дальше, хотя и делало это очень медленно. Например, в Средневековье (цитирую учебник истории государства и права) «мужчина имел полное право наказать жену». Но уже в конце XIV века это право было существенно ограничено: «он не мог ее наказывать ни ножом, ни цепью». Прогресс, и немалый. Не согласны?
Пан Януш,
это похоже на то, как если бы Вы меня спросили, нужно ли чистить зубы. Не будешь чистить — рано или поздно останешься вообще без зубов. Согрешишь — и рано или поздно жизнь выставит тебе счет. Хотя я уже слышу возмущенные голоса, заявляющие, что на свете немало негодяев, которые никогда ни за что не заплатили. Это правда, но существует еще и ад, его образ, и порой даже атеист, жаждущий справедливости, возлагает надежды на муки ада. На прошлой неделе я принимала участие в дискуссии, посвященной одному из самых страшных грехов — гордыне. Сколько людей — столько и мнений. Социолог рассказывал о проявлениях гордыни в античной Греции, известный психотерапевт сделал доклад о роли гордыни в отношениях между мужчиной и женщиной, но вид при этом имел сконфуженный. Через пару дней мы узнали о его многолетнем романе с пациенткой.
Для меня гордыня — необоснованное ощущение превосходства над слабыми. Мужчины над женщиной, старшего над младшим и того, кто, не умея преодолеть свои комплексы, мучит других. Полагаю, никто не усомнится в том, что непревзойденные в своем идеализме Десять заповедей являются ЕДИНСТВЕННЫМ в своем роде моральным намордником. Для нас всех. Когда он на лице, ты не укусишь, но можешь лаять. Хоть и вполголоса. Чтобы в этом не погрязнуть и не сойти с ума, просыпаясь по утрам с чувством вины от нарушения одной из заповедей, каждый из нас создает свой собственный декалог. Мы ведь можем себе простить произнесение имени Бога всуе, потому что никогда не изменяли своему супругу, правда? И не важно, что после свадьбы прошло всего два месяца. Поэтому, когда нас спрашивают о том, что самое главное в нашей жизни, мы отвечаем, что семья — это всегда безопаснее, чем… прелюбодеяние. Работа и привязанность к ней — это своего рода освобождение от обязанности праздновать, то есть не работать в святой день. Хотя все больше знакомых мне людей уже сыты по горло гонками на выживание. И несмотря на то что они многого достигли, своим детям такой жизни не пожелали бы. Сознание вездесущего присутствия Декалога ставит нас в не очень выгодное положение, поскольку как никак за нас уже решили, что хорошо, а что плохо, и нам следует отчитываться в содеянном. В результате каждого из нас в большей или меньшей степени мучит чувство вины. Но не будь этого, разве каждый изо дня в день чистил бы зубы? Nobody is perfect.[12]
P.S. Наши ежедневники пестрят множеством проектов и задач. Но все труднее найти в них место для проекта «любовь».
Жоэль — француженка, шестнадцать лет назад покинула Париж и приехала во Франкфурт. Она говорит по-немецки с приятным французским акцентом, а когда волнуется, начинает машинально ввертывать французские слова. В такие моменты она неотразима.
Жоэль — жена Стефана, с которым я работаю в моей франкфуртской фирме и время от времени играю в сквош. Около десяти лет назад Стефан после одной из наших партий в сквош пригласил меня к себе домой. Так я познакомился с Жоэль.
Жоэль изучала историю искусств в Сорбонне, но работает в одном из банков во Франкфурте. Она разбирается в гомеопатии, занимается росписью по шелку, играет во французском любительском театре, она закончила курсы быстрого чтения и успевает прочесть до четырех книг за неделю. Мы часто обмениваемся книгами. Недавно я зашел после работы к Жоэль с новой книгой. Она сидела за кухонным столом, на котором в фарфоровых подсвечниках догорали две свечи и в стеклянной гусятнице стыло жаркое из индейки. Жоэль пила вино и ждала возвращения Стефана.
Мы разговаривали. Но главным образом говорила Жоэль. С этим своим очаровательным французским акцентом.
— Как ты думаешь, сколько длится любовь? — грустно спросила она, поднося бокал к губам. — Наверное, четырнадцать лет и шесть месяцев не такой уж важный повод, чтобы вовремя прийти домой, не так ли, Януш? Да я и сама это знаю. Это не повод, чтобы упрекать его. Что я могу ему сказать? Что он забыл о нашем отмечаемом каждый месяц юбилее? Глупости. Мы оба не помним об этой дате вот уже двенадцать лет, не отмечаем ее. Когда-то отмечали. Например, юбилей седьмого месяца, во время долгого уик-энда в Ругии. В узком спальном мешке. Вот были времена…
Теперь мы не останавливаемся в гостиницах ниже четырех звезд и жалуемся, если в холодильнике мини-бара в номере нет минеральной воды без газа. А тогда, в юбилей шестнадцатого месяца… Прогулка и пикник под проливным дождем в парке недалеко от больницы. А теперь? Теперь мы ходим на прогулки только по воскресеньям. Ровно в 15:30 выходим на прогулку с собакой вокруг ближайших домов, да и то если не предвидится ухудшения погоды.
На юбилей двадцать третьего месяца был завтрак в постели с шампанским. Секс и салат из крабов. От этих крабов аж воротило. Целый день в постели. С перерывами только для ванной или очередной бутылки шампанского из холодильника. Что касается секса, то сегодня мы находимся ниже среднего по стране уровня, да и крабовые салаты тоже не едим, как только прочли в «Шпигеле», что в крабах содержатся вредные для человека тяжелые металлы.
Януш, ты наверняка голоден. Положи себе индейки, пока она совсем не остыла…
Я не знаю, сколько живет любовь. Помню только, что все в том же «Шпигеле» недавно опубликовали данные, согласно которым после шести лет замужества 52 % женщин думают, что зря вышли замуж за своего мужа. А после одиннадцати лет супружества только 19 % пар не думают об измене. Кроме того, согласно данным «Шпигеля», супруги с длительным стажем супружеской жизни разговаривают друг с другом около девяти минут в день.
Я слушал Жоэль.
— Объясни мне — со всей твоей премудрой химией, на которую ты только способен, — почему со временем у мужчин ослабевает желание к партнерше! Почему они не желают нас до самой смерти — нашей или своей?! Как же это, черт побери, печально! Почему женщины вообще хотят, чтобы их желали? Почему они, в конце концов, не могут расслабиться?!
Я доедал холодную индейку и думал: как хорошо, что я не сказал Жоэль о том, что Стефана уже давно не было в бюро, когда я отправился к ней с книгой…
То, какое огромное значение мы, женщины, придаем всякого рода годовщинам, одновременно вызывает тревогу и смех. Годовщина встречи, первого поцелуя, обручения, свадьбы и первой ссоры. Горе тем мужчинам, которые забывают об этих датах. Их ждут упреки и дни молчания. Самые трусливые стараются записывать важные даты в ежедневники, а чтобы не забыть о них, завязывают узелки на носовых платках. О чем это я хотел не забыть?
По мнению Хелен Фишер, которую вы упомянули, любовь, страстная любовь, продолжается около четырех с половиной лет. Потом у счастливчиков страсть перерастает в дружбу, а тем, кому не повезло, грозит скучный и несчастливый многолетний брак…
Я когда-то задумалась, как выглядели бы отношения между людьми, если бы в каждую годовщину свадьбы партнеры отвечали на вопрос: хотим ли мы по-прежнему быть вместе? Точно? Тогда продлеваем любовный контракт на год. Ты все еще хочешь быть рядом со мной? Нет? Тогда до свидания. И расходятся.
Все эти ритуалы, связанные с годовщинами, дают женщинам обманчивое ощущение безопасности. Если есть годовщина, значит, и союз есть. Но чувства нельзя обмануть ежегодным зажиганием свечей и покупкой красных роз. Может быть, поэтому мужчины так часто забывают о датах.
С другой стороны, годовщины вызывают воспоминания. Это шанс что-то изменить в жизни. Да, все уже не так, как раньше. Будет ли еще когда-нибудь так, как было, то есть хорошо? Нет. Тогда угостим друг друга этим открытием, этой годовщиной и разойдемся каждый в свою сторону. До очередных дат и очередных воспоминаний. А может, даже и до юбилеев.
Журналист одного польского ежемесячного журнала спросил меня недавно (по Интернету), соглашусь ли я дать интервью его изданию, в котором есть рубрика «Богатые и знаменитые». В ней богатые и знаменитые высказываются о славе и богатстве. Журналист предположил, что я и богат, и знаменит. Это был вовсе не «Playboy» и не журнал из числа гламурных. Научный журнал по информатике. Я призадумался, зачем нужна такая рубрика в журнале столь специфического профиля. Ответа я так и не нашел, но, поскольку информатика мне профессионально близка, интервью дал.
А Вы? Вы чувствуете себя богатой и знаменитой?
Лично я чувствую себя только богатым. Вот уже семнадцать лет, как у меня достаточно денег, чтобы оплатить свои счета, позволить себе французский багет, красное вино и книги. Для меня это атрибуты богатства.
Возможно, именно поэтому я не хочу быть знаменитостью. Кое-кто пытается убедить меня, что я ошибаюсь и что я просто-таки обязан позиционировать себя как знаменитость. Действительно, в Польше проданы тысячи моих книг, меня показывают по телевизору, у меня берут интервью радиостанции, меня цитируют в газетах, активно вытаскивают на интернет-форумы, приглашают в книжные магазины и библиотеки, просят, чтобы я вручал какие-то престижные награды другим «знаменитостям». Однако по-настоящему знаменитым я ощутил себя за последнее время только раз. Когда моя дочь Иоанна получала аттестат зрелости в гимназии им. Альберта Эйнштейна в Швальбахе около Франкфурта. Со средней оценкой 1,6. Высшая оценка в Германии — единица. Никогда до той поры я не чувствовал себя таким знаменитым, как в тот момент, когда Иоася вернулась на место с аттестатом в руках, а я встал и обнял ее. А весь переполненный зал увидел, что ее отец — Я…
Журналисту я написал:
Знаменитость: так называемые знаменитости — это те, кому люди приносят в дар свое время и внимание. Если первые в это время могут сказать нечто важное, тогда стоит быть знаменитым.
Две будущие выпускницы общеобразовательного лицея № 3 в городе Ополе тоже посчитали, что я «знаменитый». Они попросили меня (по Интернету) подписать мою книгу для их подруги. Они знали, что эта книга имеет для нее большое значение, и хотели сделать ей сюрприз. Как подарок на восемнадцатилетие. Предполагалось, что я подпишу книгу и отошлю на адрес одной из них. Я отказался. В четверг вечером я сел в машину, за ночь проехал 800 км от Франкфурта до Ополе и утром в пятницу предстал перед залом, полным молодых людей из ОЛ № 3 г. Ополе, и отвечал на их вопросы. В течение двух часов я разговаривал с ними о книгах, о том, почему я, не стремившийся стать писателем, все-таки пишу книги, о том, почему ум сексуален и почему чувства, кроме свойственной им поэзии, также имеют свои химические молекулы. В конце встречи я вручил подписанную книгу подруге двух выпускниц.
Я старался не только говорить по делу. Я прежде всего старался говорить с людьми. За два часа никто не покинул зал. Они подарили мне свое время и внимание.
Чувствую ли я себя знаменитой и богатой? Жаль, что Вы не видите моей улыбки в этот момент. Вы чувствовали себя известным, обнимая дочь, но известной в ту самую минуту была она, а у Вас был повод гордиться ею. Это тоже много.
Более всего заслуживают внимания те журналисты, которые редко спрашивают о славе и богатстве, а если и спрашивают, то исключительно для того, чтобы в очередной раз подвергнуть сомнению всеобщую уверенность в том, что целью жизни являются слава и богатство. Каждому свое. Ковальский стал известным, потому что его отца вчера показали по телевизору. Он, кажется, убил соседа. Ковальская прославилась, потому что первый раз публично поцеловалась с павианом. Слава такого рода интересует штатных анкетеров, считающих себя журналистами.
«Пани Малгожата, не могли бы вы кратко, по телефону, ответить: ездите ли вы по воскресеньям за покупками?»; «А поляки хорошие мужья?»
Дурацкие вопросы, которые не предполагают умных ответов. Чувствую ли я себя знаменитой и богатой? Первая часть вопроса не имеет ко мне отношения, а что касается второй — я чувствую себя поощренной. Теми книгами, которые я прочитала, и встречами с людьми, у которых не приклеенные или искусственные, а настоящие лица.
Не важно, что это звучит банально. Это так и по-другому быть не может. Вот и все.
Пожалуй, в одном мы с Вами, пан Януш, сошлись и можем пожать друг другу руки: я тоже могу позволить себе багет, книги и вино. А что мне хотелось бы добавить, если бы это было возможно? Элегантную гасиенду на Карибах и покой. Теперь уже все чаще.
P.S. И еще одно. Люди богаты тем, что сами вокруг себя создают. Двери ограждают их от того, что им чуждо, и от тех, с кем им не по пути. Так и я богата своими мыслями, верой в произнесенные мною слова и тем, что меня все меньше волнует то, что обо мне говорят другие. Как когда-то сказал Артур Сандауэр,[13] «смелость обесценилась». Сегодня то же можно сказать и о славе. Но продавать книги такими тиражами, как Ваши, это действительно что-то значит.
Когда мужчина изменяет женщине с другой женщиной, то для обманутой изменяется настоящее и будущее. Когда же он изменяет ей с мужчиной, то для нее изменяется и прошлое, не так ли?
Как Вы считаете, я прав?
Я думал об этом сегодня, пока стоял в книжном магазине на оживленной улице во Франкфурте. Просматривая книги на полке новых поступлений, я наткнулся на книгу Беттины фон Кляйст «Mein Mann liebt einen Mann» («Мой муж любит мужчину»). Рассчитывая провести в магазине не больше пятнадцати минут, я оставил свой автомобиль в неположенном месте, решив, что пятнадцать минут полиция простит мне. Но книга задержала меня более чем на час.
Как обстоит дело, когда у мужчины любовник, а не любовница? Как можно противостоять такому конкуренту? Беттина фон Кляйст не отвечает на этот вопрос на ста восьмидесяти двух страницах своей книги. Она сама задается этим вопросом. И множеством других. Это моя вина? Мое прошлое с этим мужчиной — один большой обман? Что я сделала не так? Эти вопросы в ситуации с любовником мужа обладают иной степенью осложненности, чем в ситуации с «обычной» любовницей. Значительно более высокой. То, что переживают в такой ситуации женщины, гораздо больше, чем чувство измены. Женщине, которой изменил муж (с другой женщиной), чаще всего сочувствуют, но часто и недооценивают ее страдания. Ей советуют перетерпеть, ссылаются на тысячи подобных ситуаций, обращают в шутку или сводят к тривиальности последствия такой измены. Похлопывают по плечу и говорят: «Не он один, и не ты одна». Когда же в роли любовника выступает мужчина, то приходит конец терпимости, появляется отвержение, отвращение, презрение и изоляция.
Я купил эту книгу. Она стоила штрафной квитанции на лобовом стекле моей машины…
Наконец мэйл покороче. Всякий раз, когда я открываю компьютер, мне становится страшно от объема написанного Вами. Сейчас в самый раз, и я отвечаю. В моем окружении несколько лет назад случилась история, которая нарушила ежедневный покой моих близких и друзей.
Они были супругами более десяти лет. Наверное, все уже знали, что ее муж был гомосексуалистом. У него был хороший вкус, и поэтому чаще всего его видели с молодыми красивыми мужчинами. Он встречался с ними, потому что у жены, проводившей все время на работе в больнице, не было времени ни на походы в кино, ни на прогулки под ручку. Все знали. А она нет. Хотя сейчас, спустя много лет после ее самоубийства, почти никто из ее окружения не сомневается в том, что она была слишком умна и проницательна, чтобы не знать. Может, не хотела знать? Имела на это какие-то свои причины. Она была прекрасным врачом. Нравилась другим мужчинам. У нее были любовники. Она любила смеяться и превосходно каталась на лыжах. И кроме того, у нее, замужней женщины, не было повода бояться выходных, проведенных в одиночестве. Ей предложили поехать на несколько месяцев за границу, чтобы пройти врачебную практику. За большие деньги. Она поехала. Знала? Не знала? Наверное, ей не хотелось знать. Вернулась неожиданно. И не могла больше не знать. Муж впал в отчаяние. Ведь он по-своему ее любил. Не хотел ее потерять. В моей жизни она стояла особняком. Она ни разу меня не обманула. «Будет больно?» — спрашивала я ее. «Будет», — отвечала. Болело, но она держала ладонь маленькой девочки в своей руке. Она ни разу меня не обманула. Зачем она обманывала себя?
19 ноября в Германии церковный праздник. В некоторых землях настолько важный, что его объявили нерабочим днем. 19 ноября — День покаяния и молитвы. И хоть не было толп в церквях — в Германии толп вообще нет, даже в дни Рождества или Пасхи, — но СМИ тем не менее, сообщая о праздновании, сосредоточились на теме покаяния и молитвы. В ходе уличных опросов общественного мнения у людей выясняли, каются ли они и молятся ли. Выяснилось, что не каются, а если и молятся, то главным образом из-за страха. На вопрос, чего они боятся больше всего, следовал ответ: одиночества. Они боятся его больше, чем конца света, термоядерной катастрофы или СПИДа.
«Абсолютное одиночество — наверное, самое страшное наказание, какое только может пасть на нас. Любое удовольствие ослабевает и исчезает, когда мы получаем его в уединении, а каждая неприятность становится более жестокой и невыносимой…» Так об одиночестве писал один из наиболее выдающихся философов Дэвид Юм (1711–1776) в своем труде «Трактат о человеческой природе». Одиночество стало чумой нашего времени. Оно может быть страшным и парализующим. Кроме того, оно неизбежно. Потому что на самом деле каждый человек, в сущности, одинок. Не важно, есть у него близкие или нет. Человек в одиночку переживает свои страхи, даже если кто-то другой в это время держит его за руку. Он сам плачет, даже если кто-то другой вытирает его слезы. И если сейчас у него есть кто-то, кому он может доверить самые большие свои тайны, то вовсе нет гарантии, что так будет до конца жизни. А в конце человек и так уходит в одиночестве…
Сорок лет назад одиночество, согласно исследованиям, проведенным еженедельником «Штерн», ассоциировалось у немцев с такими определениями, как «трагическое», «глубокое», «отважное», «великое». Теперь, в начале XXI века, согласно тому же самому источнику, ассоциируется с определениями «грустное», «старческое», «робкое» или «противное». Одиночество отныне не достойный восхищения выбор героев-отшельников, философов, художников, мыслителей, ищущих незамутненной присутствием других людей нирваны. Впрочем, отшельничество, согласно последней классификации Американской психиатрической ассоциации, одно из заболеваний. Такое же, как психоз или депрессия. В наше время одиночество воспринимается уже не как выбор интеллектуальной или религиозной элиты, а как мучительное страдание. Отдельные циники считают, что мир существует лишь потому, что Богу не хотелось чувствовать себя одиноким.
Вам лучше, чем мне, известно, что женщины чаще оказываются одинокими. Это четко отражает статистика, на которую и Вы тоже ссылались в своих книгах и статьях. Но женщины гораздо успешнее справляются с одиночеством. И приходится им в жизни делать это много раз. Сначала их бросают мужчины, уходящие к более молодым. Потом их покидают взрослые дети, что для некоторых равносильно измене. Но, несмотря на это, они как-то справляются. И на Рождество, и на Пасху, и в мае, когда цветущая сирень с особой силой напоминает об одиночестве. Как раз в мае, а не в сером, холодном, туманном ноябре, отмечается всплеск самоубийств; люди лишают себя жизни чаще всего в теплом, солнечном мае, символизирующем возрождение.
Одинокие мужчины словно распаленные самцы, закрытые в клетках своих пустых квартир. Оставленные из-за измены, они мечутся в своих муках сильнее остальных. Причем не из-за какой-то там банальной неверности, которую сами многажды практиковали. Они страдают главным образом из-за уязвленной любви… собственной. Нет ничего хуже для мужчины, которому изменили, чем парализующая мысль, что его женщина восхищается другим мужчиной. Тем более что он прекрасно понимает: восхищение у женщин, как правило, эмоционально более ярко окрашено. Как же так? Кто-то оказался лучше меня?! Лучше меня?!! И так у всех: у футболистов, у профессоров, попадающих в энциклопедию (футболисты тоже иногда попадают туда).
Они не хотят выйти из клеток и разделить свое одиночество с другими, потому что это было бы свидетельством слабости, а она вроде как не к лицу. Они не поднимут телефонную трубку, чтобы не обнаружить, что не такие уж они мужественные и сильные. Им никогда не придет в голову, например, вымыть окна и (кроме минут забвения, подаренных физическими усилиями) проникнуться чувством сиюминутного успеха: я это сделал — окна чистые. Если они и выходят из дому, то только для того, чтобы напиться в ближайшем баре на углу, а если и поднимут телефонную трубку, то главным: образом затем, чтобы заказать пиццу или такси с доставкой очередной бутылки горячительного. Внешне они могут выглядеть сильными, а заглянешь внутрь — осколки тонкого фарфора.
Порой их клетка вовсе не квартира, в которой нет ничего, кроме матраца, пары детских фотографий, уложенного и готового к переезду чемодана и телевизора, с которым они ложатся спать и выключают сразу после того, как проснутся. Живут они на самом деле на работе. Они давно отдались мысли, что любовь к своей работе представляет кратчайший путь к счастью на земле. Они не выносят пятниц, они знают всех ночных сторожей по имени и радуются наступающему понедельнику. Чрезмерное одиночество этих мужчин задано с самого начала. Их, как правило, оставляют не только женщины, но и дети. Случается, они заново налаживают контакты с детьми, но только когда эти дети уже взрослые и сами могут разобраться, что произошло и почему.
Многие мужчины не справляются с одиночеством. Ни с обычным, ни тем более с чрезмерным. Согласно статистике, одинокие мужчины прибегают к самоубийству в четыре раза чаще, чем одинокие женщины.
Я пишу этот мэйл с работы. Поздним вечером. Ночной сторож только что ушел. Его зовут Юрген. Мы обращаемся друг к другу на «ты» и по имени. Вот уже два года…
Я не знаю никого, кто хотя бы раз не испугался собственного одиночества или его перспективы. Восприятия жизни в одиночку. И не важно, как человек оказался одиноким — по собственной воле, вследствие случайности или по прихоти судьбы. В то время как первая дает силы на переосмысление биографии, ее родные сестры — случайность и судьба — обрекают большинство людей на мучения. Мы особенно боимся одиночества, считающегося своего рода расплатой за грехи. Чаще всего мнимые. Ты один, потому что с тобой очень трудно, ты одна, потому что у тебя слишком высокие требования, мы одни, потому что не одеваемся по моде. Мы слышим это с утра до вечера. И все сильнее боимся одиноких дней и тихих вечерних часов. Тишины одиночества. И от страха перед ним делаем все, чтобы как можно быстрее найти вторую половинку своей души и тела. Когда нужно, ломаем собственный характер, ожидания сводим к минимуму, отдаем последний грош за модную вещь. Лишь бы только не быть в одиночестве. И гоним от себя мысль о том, что в последние мгновения жизни каждый из нас все равно останется наедине с собой.
Мы, не медля, составляем список лиц и событий, которые могут нас спасти от одиночества. Страх перед одной подушкой в спальне, перед единственной чашкой кофе и участью нежеланной старой девы, отвергнутой любовницы и брошенной жены побуждает нас к действиям. Быстрые знакомства и быстрые браки. Нас так затягивает эта борьба, что порой молчание вдвоем кажется нам лучше молчания в одиночку. В большей степени это касается женщин. Они соглашаются и сносят все, лишь бы было для кого сварить суп. Ничего не требуя взамен, не имея амбиций, не мечтая о лучшей, о более достойной жизни, заглушая рыдания собственного «я». Самое главное, что они не одни. Но в жизни есть место и для радости. Случается, причем когда менее всего ждешь, что одиночество уже не тяготит, а становится избавлением, и тогда мы ставим знак равенства между одиночеством и свободой. Свободой чувств, мыслей, желаний и амбиций. Я не знаю никого, кто бы их не имел.
Поэтому, когда нам случится оказаться в одиночестве, пусть и не по собственному выбору, только от нас зависит, как мы распорядимся этим неожиданным подарком судьбы. Закроем перед ним сердца и мысли или поймем, что то враждебное существо, которым представляется нам одиночество, появилось в нашей жизни не случайно, а для чего-то. Философы считают, что оно является единственным доказательством нашего существования. Благодаря ему мы успокаиваем душу и питаем ее самым прекрасным, важным и лучшим, что есть в нас. Требовательностью к самим себе, стремлением стать лучше и совершеннее. А когда мы достигнем этого совершенства, мы станем неинтересны одиночеству и оно уйдет искать того, кто не сможет скрыть в глазах страх перед ним. Ненадолго.
Положительная черта работы в глобализированной фирме, такой, как моя, — глобализация взглядов и установок. Как поляк, я работаю в немецком филиале (немецкие налоги и немецкое трудовое право) американской фирмы (американский директор и английский язык), подчиненной голландскому консорциуму (моя зарплата поступает из Амстердама). Ежедневно я встречаю людей, выходцев из четырнадцати стран, исповедующих четыре основные мировые религии. Иногда, когда я встречаю их у кофемашины, у меня складывается впечатление, что я работаю в ООН. На фирме я говорю по-английски, на улице по-немецки, а дома — по-польски.
Сегодня около кофейного автомата я встретил мо его французского коллегу. Его зовут Жан-Пьер, ему 35 лет, и работает он в отделе реализации. Недавно он вернулся из Соединенных Штатов, где продавал программное обеспечение, которое мы производим (базы данных по химии), американской фармацевтической фирме «Эли Лилли» (которая производит прозак). Жан-Пьер холост, вот уже четыре года у него есть польская невеста, от которой он узнал, что в Польше отмечают именины. Сегодня мои именины, а потому Жан-Пьер удивил меня своими поздравлениями (на запад от Одера именины, как правило, не отмечают). Вручил мне символический подарок. В маленькой красивой коробочке, напоминающей те, в которых хранят кольца, были две таблетки. В каждой по 20 мг тадалафила. В мире более распространено торговое название этого вещества: сиалис. Конкурент виагры, последний писк фармацевтического бума для «осуществившегося романа без опасений». Прямо «от производителя», от «Эли Лилли».
В футлярчике для обручального кольца сиалис вы глядел достойно. Жан-Пьер коварно улыбнулся, когда я с удивлением распаковал подарок.
— Приятного уик-энда, — добавил он.
Сиалис на рынке совсем недавно, но уже успел получить просторечное название «уикэндер». Он остается в кровеносной системе в течение тридцати шести часов. Принятый в субботу вечером, он продолжает действовать до понедельничного утра. Голубая виагра, эффективная максимум четыре часа, должна в этом месте порозоветь. Аналогично и светло-оранжевая левитра, очередной современный афродизиак из той же самой «конюшни». Она действует только пять часов.
Сиалис, левитра, виагра — святая троица испуганных мужчин. Мобильник, кредитная карточка и средство против эректильной дисфункции. Противоядие от «синдрома Саманты», нимфоманки из сериала «Секс в большом городе»? У все большего числа мужчин, не только на Манхэттене, проблемы с желанием. Они же думают решить проблему с помощью цветных таблеток. Но ни одно из этих средств не возвращает желания. Если в чем и поможет, так это только наполнить кровью пещеристое тело члена и задержать там кровь подольше, пока это желание не появится. Желание — вот изначальное условие. Если нет желания, не поможет никакой «уикэндер». Я знаю, что фармацевтическая промышленность интенсивно работает и над проблемой желания. Его стимуляция с помощью таблеток — вопрос времени, причем очень близкого. Находясь, в силу профессии, рядом с фармацевтической промышленностью, я точно знаю, что гонка за такой таблеткой идет уже давно.
Мужчины с разноцветными таблетками в кармане стали жертвой ложного, как я считаю, мифа, созданного женщинами: «У мужчин на уме только одно». Для того чтобы соответствовать этому мифу, около 1,6 миллиона американцев в возрасте до тридцати девяти лет (данные производителя виагры фирмы «Пфайзер») обращаются к врачу за рецептом, не имея никаких симптомов эректильной дисфункции. Просто им хотелось бы чувствовать себя увереннее в мире — как об этом точно сказав один из заинтересованных, — «в котором надо выглядеть хорошо, быть при деньгах и не бояться осечки сначала в лифте, а потом в очередной раз в спальне». Мужчины знают, что этот миф о мужчинах в полной формулировке звучит так: «Женщины жалуются, что у мужчин на уме только одно, но когда мужчины перестают об этом думать, женщины чувствуют себя оскорбленными».
Я думаю, что фармацевтической промышленности известен и этот, полный вариант мифа.
Если нет желания, то и лекарство не поможет? Что ж, наука дала мужчинам не только афродизиак, но и лекарство для самого жестокого обмана. Я не люблю тебя, не хочу, но ты, дорогая, еще долго об этом не узнаешь. Достаточно одной таблетки голубого цвета. Она гарантирует сексуальную готовность в течение почти шести часов. Если в упаковке находится тридцать таблеток, то легко подсчитать, что с кровати можно не вставать семь с половиной дней. Если захочется. Тяжело приходится женщинам. Возможно, поэтому они научились лгать, если дело касается «этой» сферы. Когда уже нельзя ссылаться на головную боль, то можно стать самой изощренной притворщицей на свете.
Неподражаемой.
— Тебе было хорошо?
— Чудесно. Ты не слышал?
У мужчин с притворством в этой сфере проблем гораздо больше, и когда уже нечего изображать, потому что факты говорят сами за себя, то они бросают в лицо любимой женщине реплику «это все из-за тебя» либо вынуждают ее стараться еще больше. Как в старом еврейском анекдоте: если болят руки, то не следует выходить замуж. Во всяком случае, за импотента.
Когда уже не помогает висение на лампе и прочие акробатические трюки, мужчина либо уходит, либо начинает изменять напропалую. У него есть оправдание.
Сегодня у него появилась таблетка голубого цвета. Если он еще любит свою женщину, если ему хочется ей нравиться, то он примет пилюлю втайне от нее.
Однако опасность кроется в другом, не в теле. Виагра дает мужчинам свободу, как когда-то противозачаточные таблетки дали ее женщинам. Она лелеет мужской нарциссизм. Обычный мужчина в любой момент может превратиться в Тарзана. Надо заметить, что я не знаю ни одного мужчины, который публично, но не ради провокации, признался бы в том, что для успешного секса прибегает к виагре. Я также не слышала о мужчинах, которые долгое время притворялись бы, пусть далее из жалости, что испытывают влечение к своим женам.
Они этого не делают и, более того, причину не удач всегда ищут не в себе, а в ней. Зато я знаю женщин, которые на бабских посиделках до слез потешаются над своими любовниками, горстями глотающими виагру, и при этом делают вид, что природа Дон Жуана не позволяет им отдыхать в спальне. Можете мне поверить, этот смех ужасен.
Его бы испугался не один мужчина, даже тот, для которого перспектива прятать упаковку с виагрой в ванной представляется настолько же невероятной, как и сказочный железный волк.[14] Чтобы он да прибегал к химии в алькове? Никогда!
Пока.
В том районе Франкфурта, где я живу, находятся здания семи банков, центральные офисы четырех общегерманских страховых фирм, пять итальянских ресторанов, четыре магазина, владельцы которых итальянцы, и один большой итальянский римско-католический костел. Большинство транспортных средств, паркующихся недалеко от моего дома, это мотороллеры Piaggio, автомобили «фиат», «альфа-ромео» или «порше». Итальянец, если уж он не покупает итальянскую машину, копит деньги до тех пор, пока их хватит на «порше». Итальянцы считают, что ездить на «порше» — это никакое не предательство национальных интересов. Если бы речь шла о чем-то худшем, чем «порше», то это было бы предательством. «Порше», считают итальянцы, только потому немецкая, а не итальянская, что нельзя, чтобы в одной стране был и папа римский, и заводы «Порше» одновременно. Для итальянцев, по крайней мере тех, с которыми я встречаюсь и разговариваю (мои соседи, владельцы магазинчиков, официанты), автомобиль марки «порше» — святыня и предмет вожделения одновременно. Я сам видел (и слышал), как Антонио, владелец химчистки, что на углу, присвистывал и молитвенно складывал ладони, завидев на улице «порше». Антонио точно так же складывает ладони и точно так же свистит, когда мимо его химчистки проходит красивая молодая женщина. Чем длиннее ее волосы (лучше светлые) и короче юбка, тем громче его свист и тем набожнее жест его сложенных ладоней.
В этом году Антонио исполнится шестьдесят лет, у него три дочери, которых я иногда вижу, когда они гладят рубашки, и жена, которую я повстречал впервые во время позавчерашней воскресной мессы в итальянском храме. Антонио в элегантном черном костюме сидел рядом с дочерьми и женой в первом ряду. Заметив меня, он улыбнулся. Недавно по моей просьбе он учил меня молитве «Отче наш» по-итальянски. Я тогда не сказал ему, зачем мне это нужно. А сегодня утром я вместе с ним произнес: «Padre Nostro che sei nei cieli, sia santificato il Tuo Nome, venga il Tuo Regno…» Ладони Антонио были сложены. Точно так же, как перед своей химчисткой, когда провожает взглядом «порше» или женщину.
Богослужение на итальянском — эмоциональное событие, даже если понимаешь только «Отче наш». Проповедь, которой я не понимал, тоже произвела на меня впечатление. Есть в этом языке нечто возвышенное, торжественное. Особенно в таком месте и в церковных песнопениях оно приводит душу в восторг. Даже если дело происходит в немецком Франкфурте.
После богослужения я задержался у книжного прилавка, что перед церковью. Мой взгляд остановился на необычной книге. Она называлась «Il sesso santo» и лежала рядом с Библией. В переводе — «Святой секс». Продавщица, пожилая женщина с платочком на голове, рекомендовала эту книгу как итальянский бестселлер. Рядом с итальянским оригиналом лежал ее немецкий перевод. Выпущенная католическим издательством «Edizione Segno», книга эта являлась своего рода инструкцией, простыми словами объясняющей католикам, какую сексуальную практику до венчания, а какую после венчания разрешает Ватикан и что запрещает. Написанная анонимной группой авторов — католические супружеские пары, психологи, гинекологи, теолог, — она представляла собой своеобразное подобие известной, по крайней мере мне и моему поколению, польской книги «Искусство любви» Михалины Вислоцкой.[15]
Противодействие зачатию, само собой, категорически отвергается авторами «Святого секса». Никаких таблеток, никаких внутриматочных спиралей и никаких презервативов. И здесь мне приходит на память история противозачаточной таблетки, которая с самого начала взбудоражила Церковь. В конце 50-х годов профессор гинекологии Джон Рок из знаменитого Гарварда синтезировал таблетку, управляющую менструальным циклом. В 1960 году американское министерство здравоохранения после тщательных проверок разрешило продавать эту таблетку в аптеках. Рок (по вероисповеданию католик) был убежден, что его находка абсолютно в русле учения Церкви. У него были серьезные основания так думать. Папа Пий XII разрешил продажу таблетки в лечебных целях. Рок считал, что это одновременно и разрешение на продолжение бесплодного периода у женщин. Но это предположение профессора Рока было ошибочным. В 1968 году очередной папа римский — Павел IV — в своей энциклике «Humanae vitae» однозначно осудил таблетку как противоречащую учению Церкви и воле Бога (впрочем, вопреки решениям соборной комиссии, членом которой был либеральный бельгийский кардинал Суэненс, «умолявший святых отцов не превращать вопрос о противозачаточных средствах в новое дело Галилея», то есть не втягивать Церковь в заведомо проигрышный для нее спор). Вскоре после этого профессор Рок был удален из Гарварда, и в официальном сообщении университетских властей он был однозначно раскритикован и дискредитирован как ученый. Кроме того, оставаясь на позициях формального права, Гарвард в порядке мести урезал профессорскую пенсию Рока до семидесяти пяти долларов в месяц. В это трудно поверить, но это правда. От консерватизма и ханжества не свободны даже святыни науки. Сначала Рок, а потом и Ролл…
Из «Il sesso santo» я узнал, что, несмотря на то что перед венчанием можно на тело партнера/партнерши смотреть, его нельзя обнажать. Допускаются прикосновения и поцелуи, но при этом следует избегать эрогенных участков. В частности, до венчания нельзя проникать языком в рот партнера/партнерши. Зато после венчания можно целовать все тело партнера/партнерши, в том числе и лобковые волосы, клитор и пенис. Но в целях контроля за чрезмерным возбуждением католическая супружеская пара всегда должна иметь наготове на ночном столике стакан холодной воды. Предпочтительная поза католической (естественно, венчанной) пары — «поза Эдема во дни плодны». Мужчина лежит на спине, женщина сидит на мужчине. Его пенис находится между ног жены. Жена чувствует мошонку мужа, муж касается груди жены. После вероятного оргазма мужа рекомендуется совместная молитва или разговор супругов, впрочем, допускаются и поцелуи.
Я вчитывался в эту камасутру для католиков и размышлял о сладострастном католицизме Антония.
Стакан воды вместо… — самый забавный способ контрацепции по-польски. Как-то раз я пригласила в свою программу пары, которые поклялись друг другу сохранить чистоту до брака и, к обоюдной радости, сдержали слово. Они почти целый час пытались убедить собравшихся в студии в том, что без особых усилий можно справиться с плотскими желаниями и от этого любовь становится еще сильнее.
Интересно, что от имени пар охотнее высказывались мужчины. Главы семей. Их женщины лишь кивали, давая понять, что считают совершенно естественным и правильным воздержание до брака. Роберт Текели[16] когда-то пригласил меня на «Радио Плюс». Я вошла в студию грешницей — такая мне была отведена роль ведущим, а вышла кандидаткой на новообращенную. К удивлению и неподдельной радости ведущего. Я немного упрощаю, но неожиданно оказалось, что мои набожные коллеги по профессии хотели говорить не о том, что нас, людей, соединяет, а о различиях, баррикадах, необходимых для сохранения морального порядка.
Более всего они были поражены тем, что я причащаюсь и не согрешила, разведясь, потому что никогда не венчалась. К сожалению, ни они, ни ксендз в другой программе так и не смогли или не захотели мне объяснить, почему Церковь допускает, чтобы на венчание приходили беременные невесты, голову которых украшает венок. Почему-то это никого не смущает.
Что это — лицемерие или игнорирование неудобных фактов?
Наконец я встретила ксендза (да, того, моего любимого), и вот что он мне ответил. Когда я спросила его о молчаливом согласии Церкви с тем, что большинство молодых людей идут к алтарю после первой брачной ночи, он сказал: да, есть и такие девушки, которые идут под венец, будучи беременными, но разве не лучше, если ребенок родится в браке? И хотя девственность, без сомнения, важна, венчание все-таки является, прежде всего, таинством. Самое главное — клятва.
Таинство брака — единственное из таинств, к которому супруги взаимно причащают друг друга. То есть если они и повинны в грехе добрачной нечистоты, то исключительно по отношению друг к другу. А это, как я понимаю, их личное дело…
В домах из бетона много свободной любви…
Особенно внебрачной. Недавно еженедельник «Штерн» назвал внебрачный секс «национальным видом спорта» немцев и в статье на несколько страниц успокаивал, что это, вполне возможно, очень полезный вид спорта, если им заниматься в меру и придерживаться определенных правил. Авторесса статьи в подтверждение своего тезиса сослалась на подробные анкеты, проведенные уважаемым немецким институтом изучения общественного мнения «Gewis», на высказывание титулованных сексологов, психологов и социологов. Не обошлось дело и без пикантных замечаний самих заинтересованных, уже давно занимающихся этим видом спорта. Оказалось, что в бетонных блоках постсоциалистических районов Ростока и на декадентских виллах пригородов Гамбурга или Мюнхена очень много любви. И не обязательно между мужем и женой. Хроническая нехватка чувства в браке — вот главная причина, по которой человек ищет любовь на стороне. Я вспомнил довольно драматичную исповедь 38-летнего учителя, оправдывавшего свой роман с матерью одной из его учениц. На вопрос журналистки, почему он изменяет своей жене, он ответил:
«Четыре года брака и два года никакого секса. Сколько можно заниматься онанизмом под ночную программу RTL2? Предложение с моей стороны пойти вместе к психотерапевту моя жена Елена отвергла, даже не комментируя. Если бы существовали пижамы из колючей проволоки, она наверняка надела бы на себя такую».
Этот учитель не исключение. Из подробной таблицы, помещенной в «Штерне», следует, что самым частым мотивом измен (61 % женщин, 47 % мужчин) является утрата интереса к сексу у партнеров. Вторым в этом ряду (статистическом) называется «желание нового». Согласно мнению социологов и социальных биологов (в последнее время сначала в США, а потом и в странах Западной Европы появилась очень модная группа биологов, которые называют себя «социальными биологами»), это имеет свои основания. Сегодня супружество, если оно доживает до смерти одного из партнеров, длится около сорока трех лет. Для многих это слишком долго. Или достаточно долго, чтобы супружеское ложе превратилось в глыбу льда. Сорок три года одинакового секса с одним и тем же человеком? Те же самые вздохи и охи? Как цинично сказал один из анкетированных, после определенного времени наступает такой момент, что более, чем секс со своей женой, человека начинает возбуждать перелистывание новейшего каталога «Икеи». Другие же предпочтут сослуживицу из бухгалтерии или того типа с округлой задницей, регулярно покупающего йогурты «Данон» в продовольственном на углу.
В последнее время сексологи советуют воспринимать измену спокойно. Как нечто естественное. Согласно последним их исследованиям (проф. Издебский), гражданское состояние мало что меняет в этом раскладе: процент мужчин, живущих одновременно с двумя партнершами, точно такой же среди холостых, как и среди женатых. Иначе дело обстоит у женщин: замужние в три раза меньше, чем незамужние, практикуют отношения с двумя партнерами.
Специалисты по семейной психологии считают, что каждый, кто решается на многолетнее супружество, должен быть готовым к риску измены точно так же, как надо быть готовым к риску попасть в ДТП на своем «мерседесе». Те, кто не знает, как подготовить себя к этому, имеют здесь, в Германии, богатые возможности для ознакомления; взять хотя бы книги и учебники с однозначными названиями: «Без риска. Советы для тех, кто вышел на путь измены» или «Потаенная любовь. Почему хороший брак и измена не исключают друг друга».
Я лишь поверхностно знаком с их содержанием, но и того, что я знаю, достаточно, чтобы заметить некую тревожную закономерность. Измена, даже если и не получает в начале XXI века одобрения, наверняка получает разрешение. Согласно таблице в «Штерне», свыше 41 % опрошенных женщин не видят в измене мужа повода для развода, если он в ней признался, счел мимолетной случайностью и обещал исправиться. И что интересно, целых 66 % мужчин готовы не разрывать брака с неверной женой. Более того, около 16 % (по сравнению с 10 % мужчин) женщин считает, что секс на стороне повышает качество их секса в супружестве.
Я все думал, почему дело обстоит именно так. Попытался хоть на мгновение отождествить себя с теми женщинами (их 41 %), которые терпимо относятся к измене. Мужчины в данном случае мне менее интересны, потому что они относятся к измене скорее как к спорту, а я мало интересуюсь спортом. Для многих мужчин, как и в спорте, в зачет идет только результат. Они часто не помнят даже, с кем играли. Знают только, что были ножки, сиськи, попки.
Но почему женщины?! Я пришел к выводу, что, возможно, это проистекает из изначальной мудрости этих женщин. Всеобщее мнение, что у мужчин бывают угрызения совести, исходит из смелого предположения, что у мужчин вообще есть совесть. Признание мужчины в измене (лично я считаю, что в любом случае это ошибка) доказывает, что у некоторых из нас совесть все-таки есть и что она иногда грызет человека. Вы ведь согласитесь, что нельзя иметь угрызения совести, не имея совести. А когда женщина вдруг обнаруживает, что у мужчины, с которым она живет и который столько раз подводил ее, есть совесть, то есть что он вовсе не такой плохой, каким она его себе представляла, она начинает колебаться: может быть, ради этого стоить его простить? Последний раз. Особенно когда он врет так, как ей больше всего нравится: «Понимаешь, вечер, отель, три с половиной промилле алкоголя в крови, минутная слабость…» Он признался «когда», он признался «где», он признался «как». Лучше простить и не вытягивать «почему» — ради собственного же спокойствия. Может, отсюда берется этот (целый!) 41 %?
Приведенные выше данные касаются только измен, которые уже были выявлены. Вся «подводная часть айсберга измен» все еще скрыта и ждет своих анкетеров. Из собранных за последнее время в Польше данных следует, что на постоянной основе двойную жизнь там ведут 25 % населения, но только 4 % населения подозревают, что являются объектом измены. Для всех было бы лучше, если бы эти измены навсегда оставались тайной. Если верить психотерапевтам, занимающимся терапией семейных пар, признание в измене приносит значительно больше потерь, чем ее сокрытие. В связи с этим, для блага заинтересованных, они призывают «задействовать все возможные средства», чтобы, что называется, спрятать концы в воду. При этом они ссылаются на данные своих кабинетов: среднестатистический брак «с третьим неизвестным» длится дольше, чем брак с «третьим известным». Автор упоминавшейся выше «Потаенной любви», мюнхенский психоаналитик и психотерапевт Вольфганг Шмидбауэр, даже советует время от времени прибегать — в случае сомнений и возможных подозрений партнера — ко лжи и обману так же, «как люди прибегают к пенициллину во время воспаления легких». По-моему, это странный рецепт еще более странного врача. А впрочем, ничего странного: в последнее время в домах из бетона стало много странной любви. Вы так не считаете?
Пан Януш,
в очередной раз мы возвращаемся к теме измены. Я, наверное, не самый удачный собеседник в этом вопросе. Неверность дает то, чего не дает верность, утверждают любители ходить на сторону. Любовный адреналин. Пятьдесят лет назад Альфред Чарльз Кинси[17] пришел к выводу, что 26 % американок находят любовника в конце пятого года замужества. В наши дни их количество возросло в три раза. На измену влияет и равноправие. Радоваться или расстраиваться? В свою очередь, двое американских исследователей полов Джордж Насса и Роланд Либи говорят о стирании границ, которые разделяют природу мужской и женской измены. Из опубликованных ими данных следует, что почти 60 % мужчин и 55 % женщин начинают изменять своим партнерам до сорока лет. При этом был опровергнут миф, что женщины чаще изменяют тогда, когда чувствуют себя несчастливыми в браке.
Я могу понять все поводы, из-за которых люди изменяют, но я также не хотела бы быть с кем-то, кто мне изменил, или с тем, кому изменила я. Разумеется, существуют еще и разного рода семейные и финансовые вопросы, ну и, конечно, самое главное — дети. У меня их нет, и, может быть, поэтому в вопросе измены я так ортодоксальна. Возможно, именно поэтому меня не пугают привлекательные женщины, появляющиеся рядом с моим мужчиной, — моя позиция ясна: понять пойму, но не прощу. Однако этот девиз касается обеих сторон. Я также знаю, что для меня измена означала бы, что я влюбилась в кого-то другого.
Скучно и несовременно. Ничего не поделаешь. Честно говоря, мне не хочется писать на эту тему, поскольку за последнюю четверть века мое мнение не изменилось. О господи!
Вы тоже чувствуете себя в ноябре «выжатой»? На меня ноябрь наводит тоску и удручает. Если бы только можно было изменить календарь, я первым делом вычеркнул бы из него ноябрь. Каждый год я обещаю себе, что откажусь от летнего отпуска и поеду в ноябре туда, где весна встречается с летом. Бегство из меланхолии севера в беззаботность юга. Вроде как то же самое (так считают постоянно подверженные депрессии финны), но это «грусть под солнцем». К сожалению, до сих пор я не выполнил данного себе обещания. Единственная положительная сторона ноября — становящиеся все более долгими вечера. В такие вечера (около 19.00) я отхожу от компьютера, химии и программирования и читаю. Поворачиваю телевизор экраном к стенке и достаю книги из кипы отложенных «для обязательного прочтения». Некоторые лежали и ждали своей очереди с января.
В ноябре я охотнее всего читаю философов. Философия увлекает. Родилась она из человеческого удивления и сама это удивление рождает. Кроме того, она — своего рода моя «неосуществившаяся любовь». Изучая физику в университете им. Николая Коперника в Торуни (вторая половина XX века), я решил параллельно закончить еще один факультет. Совершенно бессмысленно — если принять во внимание время, в которое мы тогда жили, — я выбрал экономику. В результате я — магистр физики и магистр экономики. Но этот второй титул ассоциируется у меня скорее с магистром алхимии. Во второй половине XX века (поздний Герек[18]) «экономика» была даже не мистикой (таковою была философия). Она была мистификацией.
Если бы мне пришлось расписать философов по месяцам, то к ноябрю я приписал бы Шопенгауэра (родился в Гданьске) и Ницше. Никто больше так не подходит к ноябрьскому дождю и грусти, как эти двое. Апологеты тотального пессимизма, нигилизма и безнадежности. Даже удивительно, что они могли стать источником вдохновения для других. А ведь стали: для Мальро, Манна, Шоу, Штрауса, Вагнера, Малера. Все они черпали из тех двух полными пригоршнями. А в Польше: Пшыбышевский, Стафф, Бжозовский. Грусть, тоска и боль привлекают и искушают. Эти чувства несравненно легче делить с другими, чем счастье. По себе это знаю. В моем «Одиночестве в Сети» столько печали и страдания, что одна из читательниц написала мне: «Книга, которую я взяла бы с собой в могилу? „Одиночество…“. Она искусно доводит человека до состояния отчаяния».
Когда читаешь Шопенгауэра и Ницше в ноябре, пьешь вино и слушаешь песни Коэна, начинаешь ощущать, что для полноты (не)счастья не хватает только бритвы, которой можно чиркнуть себя…
Вы в силу Ваших убеждений по определению не должны любить Шопенгауэра. Редко кто из философов так последовательно язвительно высказывался о женщинах. Взять хотя бы это: «Женщина — своего рода промежуточное состояние между ребенком и мужчиной; женщина остается большим ребенком в течение всей ее жизни, она диспропорциональна: узкие плечи, широкие бедра и короткие конечности. Кроме того, она не обладает знанием ни о чем, и ей не присущ гений, она ограниченна, она может быть учительницей у детей, потому что сама ребенок, фривольный и близорукий». Думается, этой цитаты достаточно.
Вы не считаете, что причиной пессимизма и крайнего нигилизма Шопенгауэра (а я уверен, что, как феминистка, Вы знакомы с его работами лучше, чем с работами других философов) была его темная ненависть к женщинам? Многие полагают, что эта ненависть не что иное, как маска страха перед женщинами. Всеми. Включая собственную мать. Когда она запретила ему беспокоить приходящих в их дом гостей своими рассказами о «бессмысленности жизни», он порвал с ней все отношения и до конца жизни не навестил.
В свою очередь, Ницше распространял упадочничество, катастрофизм и атеизм. Он отрицал все. В том числе и право (!) Бога на существование. Смысл существования он видел в том, чтобы стать сверхчеловеком. А сверхчеловек, по мнению Фрейда, атеист, ибо «каждый становится атеистом, когда почувствует, что он лучше своего Бога». Это Ницше спросил: «Если бы Бог был, то как я мог бы перенести то, что я — не Он?»
Ницше был поклонником Шопенгауэра. Иногда я представляю себе их встречу на Вашей телевизионной «Лихорадке». Я знаю, что Вы пригласили бы их обоих. Это была бы встреча тысячелетия. Шопенгауэр, Ницше и Домагалик!!! Ницше, видимо, пришел бы (если бы мог ходить: в возрасте сорока пяти лет он заболел сифилисом, а потом его парализовало, и он редко вставал с постели) с плеткой («Идешь к женщине? Не забудь взять с собой плетку!» — его собственные слова). Шопенгауэр упорно не смотрел бы Вам в глаза. А Вы задали бы им вопрос: «Господа, а много ли у вас было женщин?» Как мне во время моей «Лихорадки» с Вами. Интересно, что бы они ответили? Шопенгауэр наверняка гордо сказал бы, что ни одной, и принялся бы агитировать Вас и телезрителей относительно «бессмыслицы близости, которая требует подавлять в себе стремление к действию ради того, чтобы испытать облегчение через тотальное отрешение от мира», ссылаясь при этом на свою работу «Об основе морали». Вы должны были бы остановить его рассуждения, потому что Шопенгауэр как оратор был невыносим. Получив слово, он не прерывал свою речь до тех пор, пока хоть кто-то из слушающих проявлял признаки интереса. Но Вы умеете оборвать своего собеседника на середине слова с таким обаянием, что даже Шопенгауэр немедленно замолк бы.
Подозреваю, что Ницше смутился бы и ничего не сказал. Он был очень впечатлительным. Гораздо более впечатлительным, чем это многим могло бы показаться. В возрасте сорока пяти лет во время посещения Турина он ехал в экипаже. Вдруг конь перестал слушаться. Возница огрел коня хлыстом. Ницше стал на защиту животного и вырвал хлыст из рук возницы. Потом он вышел из экипажа, обнял голову коня и заплакал. Это не вполне согласуется с образом декадента-нигилиста, выступающего с идеей сверхчеловека, не так ли? Но только на первый взгляд. Если вчитаться в работы Ницше, можно без труда найти мысли, выражающие убеждения в двойственности человеческой натуры: цинизм вместе с ненавистью, равнодушие и хитрость, жестокий ум и голубиную кротость.
Вы дали бы ему минутку помолчать и окунуться в воспоминания, но потом «пронзили» бы его сердце вопросом о Лу Саломе. Вы должны были бы спросить его о ней, потому что Саломе была у Ницше (так говорят биографы) единственной в жизни любовью. Неосуществленной, нереализованной, несчастливой. Только раз в жизни Ницше пытался вступить в брак. Именно с Лу Саломе. Невзирая на то что она тогда была замужем за его другом (тоже философом) Полем Рэ. Это ради 21-летней Лу Саломе Ницше расстался с убеждением, что «если женщина обладает развитым интеллектом, то у нее не все в порядке с сексуальностью». Ему было мало «встречи душ», ему не хватало восхищения его умом, чувства полного понимания и «стимулирования гения». Готовясь к программе, Вы, естественно, заранее узнали бы об этом и достали бы из рукава туза — Лу Саломе. Тем более что Саломе — Ваша (простите за, возможно, слишком далеко заходящее сравнение) сестра по феминизму: одетая в прекрасное тело женщина с андрогенной душой и мозгом. Одна из величайших феминисток рубежа XIX и XX веков. Это о ней говорили, что «если Лу влюбляется в мужчину, то через девять месяцев этот мужчина рождает книгу». Ницше подтвердил это правило. После расставания с Саломе он в тоске и ненависти написал знаменитого «Заратустру». Нетипичный для Ницше пример рассуждений, написанных с чувством и настроением. При Саломе Ницше переставал быть Богом и становился мужчиной…
Чтение философов в ноябрьские вечера может обернуться массой сюрпризов. Рекомендую.
Варшава, воскресенье
Пан Януш,
Вы ошибаетесь, потому что этим великим я задала бы совсем другой вопрос: господа, почему у вас было так мало женщин? С другой стороны, если бы мы теоретически встретились, то у моих гостей была бы огромная разница в возрасте, которая сделала бы разговор, по существу, невозможным. В лучшем случае Ницше было бы шестнадцать, а Шопенгауэру, незадолго до смерти, семьдесят два года. Парень и пожилой мужчина. В презрительном отношении к женщинам их объединял сифилис, вследствие которого они оба покинули наш мир. Шопенгауэр говорил о себе: «Я не святой — спал со многими женщинами, и ничего больше». У Ницше женщин было гораздо меньше, что, однако, не мешало ему авторитетно высказываться на их счет. Так или иначе, это просто идеальные собеседники для каждой уважающей себя феминистки. Намного интереснее разговаривать с женоненавистником, чем с поклонником слабого пола. За каждым из этих мужчин стоит женщина, которая ему не подчинилась, которую он когда-то не покорил, которая так или иначе задела его самолюбие. Мужчины не могут этого простить. Я уже слышу вопрос: а женщины могут? Да, и именно потому, что по-прежнему гораздо меньше внимания обращают на действия мужчин и все больше верят их словам, а не делам. К сожалению.
Шопенгауэр признавал за женщинами одно достоинство: «эротическую привлекательность молодости, к сожалению исчезающую после замужества», а перед смертью неожиданно признался: «Чем больше я узнаю мужчин, тем меньше их люблю. Если бы я мог то же сказать о женщинах, все сложилось бы гораздо лучше». С губ слетает вопрос: у кого? В случае с Ницше вопросы могли бы концентрироваться вокруг архетипического сюжета — отношений сына и матери. Как вы могли так безумно влюбиться в Лу Саломе? Этот вопрос также мог бы прийтись кстати. Хотя она и не блистала красотой, но была остроумной и независимой! Независимая женщина — что может быть ужаснее, господин Ницше? Не поэтому ли у вас с ней ничего не получилось? Интересно также было бы узнать, почему сначала он говорил, что Лу умнейшая из женщин, а спустя годы писал, что она «сухая, грязная обезьяна с подкладной грудью»? Так говорит Заратустра.
Уже в больнице для душевнобольных, куда Ницше попал в конце жизни, он признался: «В моей жизни было четыре женщины. Те из них, кто дал мне хоть немного счастья, были проститутками. Прекрасная Элизабет, но она моя сестра. Лу была умна (иногда не очень), но отказалась выйти за меня замуж». Итак, господа, почему у вас было так мало женщин?
Я вспоминаю времена «Мужского стриптиза[19]» — все правильные и политически выверенные факты в биографии гостя начинали «играть» только тогда, когда на освященном образе проступали неожиданные черты.
Мне как раз пришло в голову, что если бы это было возможно, то я охотно пригласила бы на нашу встречу Бронислава Малиновского,[20] и он удивительно вписался бы в общество этих двух господ. Он умер более шестидесяти лет назад, но на факультете культурологии, которую я изучала, этот человек был для нас культовой персоной, как и Рут Бенедикт.[21] Она дала нам формы культуры, а он распалил наше воображение Тробрианскими островами. Ну и его книга «Сексуальная жизнь дикарей». Ученый и исследователь, в отношениях с женщинами Малиновский вел себя как неврастеничный литературный герой. Он влюблялся не на жизнь, а на смерть. Чаще в женщин, связанных узами с другими мужчинами, что вызывает подозрение — должно быть, он боялся свободных женщин. «Я не могу ее любить только чувственно, в женщине, которая доставляет мне наслаждение, я должен также видеть и душу», — написал Малиновский в возрасте двадцати пяти лет. Однако когда верх над платоническим чувством одерживали плотские желания, он умерял себя словами: «Да что ж это, в конце концов, чтобы из-за каких-то угрызений совести я бабу не сумел завалить? Зачем? Да, муза мне позарез нужна, муза с талантом, чтобы через нее переживать».
Эгоистично, но искренне. В один из апрельских дней тридцатилетний Малиновский записывает в своем дневнике: «Постоянная борьба с невидимой, отсутствующей, неуловимой женщиной, парализующей мою способность, лишающей радости восприятия жизни, создающей какую-то пустоту, которая меня поглощает, пропасть, которая меня притягивает, сила небытия. Я теперь ясно понимаю, почему женщина является символом зла, разрушения, краха мужчины. Это борьба человека по-настоящему творческого со смиренным членом стада». В тробрианском дневнике, который он вел, с октября 1917 по июль 1918 года в жизни исследователя появляется Элси Мэссон, его будущая жена. Малиновский сожалеет: «Сколько времени я потерял на полулюбовь, и потому пару неистовых попыток заняться развратом я заклеймлю, убежденный в том, что это ни к чему не приводит, и даже если бы я имел тех женщин, это было бы барахтаньем в грязи (онанизм, разврат) и так далее».
И еще одно, пан Януш, Шопенгауэр разорвал отношения с матерью из-за ревности. Он не мог вынести постоянного присутствия ее молодого любовника. Он хотел, чтобы она сделала выбор. Мать его сделала, а он ей никогда этого не простил.
Вы, наверное, удивитесь, но в такое мрачное время, как этот ноябрь, я воскресаю. Когда за окном начинается дождь, небо серое и безнадежное, я порхаю. И это мое самоощущение настолько отличается от состояния других, что я начинаю подозревать, что нашлись бы врачи, которые такое состояние назвали бы болезнью.
Оба они прекрасные химики (со степенью; у одного даже из престижного Гарвардского университета), обоим присуще необычайное (во всяком случае, для немцев) чувство юмора, оба почти всегда (и в понедельник утром) улыбаются, и оба благоухают, по мнению моих сослуживиц, самыми замечательными духами. Одного зовут Ральф, другого — Бернд (а вместе — Ramp;B). Оба — гомосексуалисты, которые не делают никакой тайны из своей сексуальной ориентации.
С обоими я связан работой над моим собственным проектом и поэтому часто имею возможность проводить с ними больше времени, чем с другими сотрудниками фирмы. Если бы меня попросили на шкале симпатий от единицы до десятки выставить им оценку, я без колебания поставил бы и Бернду и Ральфу по десятке. И это при том, что я придерживаюсь гетеросексуальной ориентации. Ральф получил бы даже десять с половиной, с тех пор как он стал приветствовать меня в коридоре забавно произносимым по-польски «дженьдобры», что ассоциируется у него, как он сам признался, с «ginamp;tonic».
Ральф и Бернд, чтобы было ясно, не составляют пару. У каждого из них есть свой партнер за пределами фирмы, и их случайно соединила здесь (химическая) информатика. По мнению моих сослуживиц из фирмы, Ramp;B «самые симпатичные мужчины во всем здании». Должен признаться, что я почувствовал себя немного обойденным. Меня озадачило, что же такое присутствует в гомосексуальных мужчинах, что они так нравятся женщинам. Я спросил об этом и других знакомых женщин и, проанализировав их ответы, смог выделить пять (список построен в соответствии со шкалой значимости) причин, в силу которых такого склада мужчины получают настолько высокие оценки окружающих.
1. Они видят женскую душу.
Они не заглядывают к тебе в декольте, не жмутся к твоим бедрам в танце. Не говорят ничего «милого», чтобы затащить тебя в постель. Разговор с ними трогает твою душу, а не лапает твое тело.
2. Они радуются за тебя без задней мысли.
Если они говорят, что сочувствуют тебе, когда ты страдаешь, — значит, они именно это и имеют в виду. Они не стремятся растрогать тебя своим сочувствием, чтобы в конце концов стянуть с тебя трусы.
3. С ними можно говорить напрямую.
Мир геев похож на мир женщин. Как и женщины, они хотят быть привлекательными, ухоженными и обязаны быть вдвое лучше остальных, чтобы хоть чего-нибудь в жизни достичь. Они понимают тебя на 100 %, когда ты говоришь о покупках, об огуречной маске. При этом они остаются мужчинами, они знают, что мужчины думают и как и почему страдают.
4. Им знакома тоска по бескорыстной близости.
В них можно уткнуть нос, прижаться к ним, чувствовать их тепло в танце, не рискуя, что они воспримут эту близость как сигнал для чего-то большего.
5. Их комплименты настоящие.
Главным образом потому, что не являются результатом хитроумно выстроенной сексуальной игры. Они ценны вдвойне. Если гомосексуалист восхитится твоими глазами, ты можешь быть уверена, что они на самом деле восхищают его, а не так, как бывает с другими: его одурманила твоя грудь, а глаза он в упор не видит.
Ваш список наверняка больше, не так ли?
Пан Януш,
Вы помните, что говорил Рокко Буттильоне?[22] Гомосексуализм — это грех. Он так считает. В таком случае перед кем? Перед Богом, перед нами, гетеросексуалами, природой или перед традициями и приличиями, принятыми в обществе? Эта многоплановость толкования греха гомосексуализма одна из многих причин, в силу которых так долго держится один из последних бастионов — гомофобия. Я не хочу иметь дело с соседом, учителем, другом, если он гомосексуалист. Впервые это определение появилось в 1868 году и, по мнению Мишеля Фуко,[23] приблизительно в это же самое время ему была присвоена сексуальная и правовая категория. «Женственность и гомосексуализм исторически являются табу для поляков?» — задается вопросом Томаш Китлинский[24] в одной из глав своей недавно опубликованной книги «Гомофобия по-польски». Откуда в нас ненависть к женщинам и геям? Откуда берется зло? Как писал выходивший за пределы гетеросексуализма Витольд Гомбрович:[25] «Все дело в том, что я взращен на вашей помойке. От меня воняет теми отбросами, которые вы сносили туда на протяжении нескольких столетий». Геи в Польше все еще считаются отбросами, подытоживает Китлинский. Думаете, преувеличивает? Разве он не прав, когда пишет, что в Польше до сих пор существует разделение на чужих (евреи, цыгане, женщины, геи, безработные, бездомные) и своих — всезнающих, справедливых и, возвращаясь к сути дела, безгрешных? Более того, определение «гомосексуалист» до сих пор не является этически нейтральным. Гей — грешник, распутник. Гомосексуалист грешен, потому что его сексуальные пристрастия не соответствуют генетическим условиям, потому что его любовь основывается на сексе, а его ориентация своего рода мода на распущенность. Британский социолог Мери Макинтош считает использование клейма «гомосексуалист» способом общественного контроля, позволяющего отделять грязных развратников от непорочного большинства. И поэтому единственным лекарством от гомофобии является выход из укрытия чужих, для того чтобы начать жить под боком у своих. Я знаю одно: гею не с каждой женщиной по пути. Они не выносят тех, кто кичится своей женственностью. Именно внешней. Им не нравятся сильно расстегнутые блузки, из которых чуть ли не вываливается грудь.
Они брезгуют нарочитой сексуальностью. Но их не раздражает женская душа, в которой столько же драматизма, сколько и в их жизни. Самые большие трудности возникают у тех из них, которые, несмотря ни на что, делают хорошую мину при плохой игре.
Отвечают на знаки внимания и комплименты женщин, которым нравятся, но потом, когда вынуждены дать им свой номер телефона, в этот решающий момент меняют в нем последнюю цифру. Мучаются также и те, которые изображают гетеросексуальных мужей и отцов. Что происходит с их жизнью? Достаточно посмотреть телесериал «Ангелы в Америке». Именно поэтому тех, кто решился жить в открытую, так немного, особенно в Польше.
Я дружу с одним из тех, кто не рискнул жить открыто.
Привлекательный, мужественный, никто ни разу не видел его в гей-клубе. Мы довольно часто встречаемся и беседуем о его тайной жизни, о том, как трудно ему ее устроить. С кем и где? Я знаю, какие мужчины ему нравятся, и ловлю себя на том, что мы разговариваем о них, как две женщины. А, этот… в нем что-то есть, и так далее. Мы никогда не уточняем, что именно, хотя наверняка оказалось бы, что каждый из нас, говоря «об этом», имеет в виду что-то свое. Когда мы познакомились, третьей фразой моего нынешнего приятеля было: «Вы знаете, а я…» «Да, знаю», — подтвердила я. Откуда?
Может быть, я поняла это, когда услышала, с каким достоинством он говорит. Ему нечего скрывать, но он относится к тем, кому легче жить с идеализированным представлением о мире геев. Толерантные, независтливые, примиренные с собственным выбором. Полный набор прав (кроме усыновления). Много шума наделала книга Михала Витковского «Любиево». Другой мой знакомый-гей подарил мне эту книгу со словами: «Ты должна это прочитать». Великолепно, хотя в ней есть и бьющие по нервам сцены. Это правда. В ней есть грязные, отталкивающе физиологичные сцены. Отвратительные.
Витковский вводит нас в мир геев и тех, кого в субкультуре педерастов называют тетками. Он вынуждает нас заходить в общественные туалеты и слушать, но что? Истории геев. Рассказы о человеческом падении. Кенгуриха, Цыганка, Паула. Цитата из стихотворения Флоры Ресторанной:
Меня резануло то, что действие книги Витковского происходит во Вроцлаве. Я помню эти места, которые проезжала по дороге на учебу, знаменитый гейский писсуар рядом с костелом Божьего Тела и то маленькое кафе напротив здания Оперного театра, где мы с удовольствием поглощали пирожные. Неужели этот мир действительно существует? А может, без излишнего пафоса, но ради обычной порядочности согласиться с Лешеком Колаковским,[27] который говорит, что начало к созданию открытого общества, в котором каждый гуманен и где все равны в моральных обязательствах, положили многие цивилизации. Древнегреческие философы, иудейские пророки, святые буддисты и христиане прокладывали путь к универсальной человеческой морали. А ведь там тоже были чужие.
Интересно, у животных секс лучше, чем у людей?
Со вчерашнего воскресенья я вовсе в этом не уверен и скорее склонен считать, что выделение Homo sapiens в качестве единственного существа, которое из секса сделало нечто большее, чем способ продления вида, является очередным мифом, необходимым человеку, чтобы доказать (вот только кому?) свое превосходство. Вчера, вместо того чтобы читать отложенные статьи по оптимизации алгоритмов в объектном программировании (возможно, Вы в это с трудом поверите, но иногда изучение алгоритмов можно сравнить с интеллектуальным детективом), я провел более двух часов с книгой Михаэля Тирша «Эта странная сексуальная жизнь животных». То, что я прочел, оказалось для меня вовсе не странным, потому что я не вижу странности в том, что так распространено… среди людей.
Когда речь заходит «про это», то надо сказать, что животные умеют почти все, что делают (по крайней мере в начале любовной связи) люди. Обезьяны бонобо практикуют французский поцелуй (часто одновременно с несколькими партнерами и партнершами), рыбки гурами во время любовной прелюдии прижимаются губами и застывают так до десяти минут, слон без колебания всовывает свой хобот в рот слонихи. Морские львы трутся мордами друг о друга в течение двух часов, а черепахи (без виагры или сиалиса) совокупляются в течение десяти часов. Люди говорят, пишут, мечтают «про это» постоянно, а «это самое» у них продолжается в среднем десять минут (если верить популярному автору Коэльо — одиннадцать). Животные не умеют рассказать «про это». Они просто делают это. Некоторые из них на это (очень даже продолжительное) время забывают обо всем свете. Половой акт полёвок длится сорок часов, мыши вида Antechinus flavipes, обитающие в Австралии, на Тасмании и в Новой Гвинее, совокупляются двадцать четыре часа без перерыва, гремучие змеи делают это в течение двадцати двух часов, черепахи около десяти часов, а носороги около полутора часов.
То, что Дарвин («принцип, в силу которого закрепляется каждое полезное изменение, я назвал естественным отбором…») определял как «выбор самки», коллективно практикуется с самыми лучшими результатами. То, о чем мечтают отдельные крайне ортодоксальные и поэтому инфантильные феминистки, уже давно получилось у беспозвоночных из семейства коловраток (Rotatoria), очень полюбивших аквариумы. Уже тридцать миллионов лет в мирном симбиозе живут матери с дочерьми и до сих пор не произвели на свет ни одного самца.
Гомосексуализм, как показывает природа, вовсе не выдумка сатаны и касается не только людей. Насекомые, черви, равно как и некоторые виды морских свинок, практикуют его не реже, чем люди. Самки определенного вида человекообразных обезьян, которые явно никогда не слышали об острове Лесбос, с удовольствием (отнюдь не для продолжения вида) предаются утонченному сексу главным образом между собой. Гомосексуальное поведение не представляет из себя нечто исключительное. Оно отмечено более чем у четырехсот пятидесяти видов животных. Точно так же исключением не являются у животных и самцы человеческого (под)вида: «уестествляю все, что движется». Альпийский сверчок (Anonconotus alpinus), как только в его поле видения появляется самка, бросается на нее и принуждает к сношению, длящемуся несколько секунд. Согласно наблюдениям британских энтомологов, сверчок меняет партнершу каждые восемнадцать секунд. В мире животных это своеобразный рекорд полигамии (распущенная обезьянка бонобо явно проигрывает сверчку). Более того, он даже не беспокоится о том, принадлежит ли самка к тому же самому виду! Британцы не дали никакой информации на тему отношения самок (в том числе и представительниц других видов) к такому поведению сверчка: трактуют ли они «это» как насилие?
Имеющий до сих пор широкое хождение тезис, что люди, дескать, совокупляются для удовольствия, а животные для продолжения рода, безоснователен. Как тогда можно объяснить, что несколько видов приматов спариваются, выбирая для этого такое время, когда самки не способны к репродукции? Некоторые из животных, причем не обязательно из приматов, для того чтобы сделать приятное своим самкам, преображаются так, чтобы быть на высоте положения. У самца осьминога — обычного моллюска без позвоночника — во время генеративного периода вырастает дополнительное, модифицированное плечо, так называемый hectocotylus. Во время акта спаривания он ласкает им партнершу. Потом достает им из своего нутра сперматофоры и переносит их в углубление в мантии самки. Иногда он делает это так энергично, что дополнительное плечо отрывается и проникает в тело его избранницы, которая вместе с ним величественно отплывает. Кто из мужчин готов оторвать себе руку ради своей женщины?! Даже если бы знал, что оставляет ее у нее в вагине?
То, что до сих пор пока не удалось генетикам, давно получило распространение среди тростниковых мух на Сейшелах, пятнистых гиен и морских слонов. Все эти виды могут выбрать пол потомства и произвести на свет самца или самку в зависимости от того, что больше подходит к конкретным условиям среды. Люди тоже умеют так делать — и этому нет никакого научного объяснения, — но лишь на коротких отрезках своего развития. После войн женщины рожают значительно больше мальчиков, чем девочек, в мирный период статистика практически выравнивается: на сто шесть девочек приходится в среднем сто один мальчик. Сороковые и начало пятидесятых годов XX века в Германии, в Польше и в Советском Союзе были периодом бума рождения мальчиков. Откуда Мать-Природа знала, что мужчины погибли на фронтах или в лагерях, до сих пор загадка…
А еще у животных встречается такое, чего никогда не бывает у человека: у самцов куниц увеличение яичек и члена всегда сопровождается увеличением мозга. Вы должны согласиться, что у мужчин, как правило, все наоборот. В свою очередь, то, что является неосуществимой и самой потаенной мечтой многих мужчин, само собой разумеющееся у обитающей в Японии ласточниковой бабочки: во время полового акта самец может видеть своим пенисом!
Вопреки сложившемуся мнению, ум животных не занят «постоянно одним только этим». Для доказательства близости и принадлежности друг другу они могут нежно касаться друг друга и брать части тела друг друга в рот или облизывать. Птицы из пары, например альбатросы, чистят друг другу перья, а тупайи (напоминающие наших обычных белок) сидят по нескольку часов в день рядышком, прижавшись. Без малейшего сексуального подтекста.
Читая о тупайях и рассматривая фотографии, где они нежно прижимаются друг к другу, я подумал: кто же более странный, люди или звери?
Пан Януш,
казалось бы, мы покончили с ханжеством и сказали adieu всевозможным табу. Мы такие образованные. Однако сексологи бьют тревогу. Мы все еще очень далеки от понимания сущности физической стороны любви. Мы не можем ответить на самые простые вопросы. Оказывается, чем больше свободы в том, что разрешено обычаем, тем труднее нам воспринять указания, советы и технические приемы. Далее не хочется протянуть руку к таблетке. Стоит, однако, преодолеть себя, чтобы взять книгу Оливии Джадсон «Dr. Tatiana's Sex Advice to All Creation» («Сексуальные советы доктора Татьяны — для всех, маленьких и больших»), из которой можно узнать, что каждый способ хорош, которая объясняет нам, бестолковым, что в действительности нужно мужчине и женщине. В постели. По неясным до сих пор причинам отречение от секса и плоти почти всегда приводит к краху и вымиранию. «Отрекаясь, ты выпадаешь из игры», — пишет Джадсон, известный специалист по эволюционной биологии. Так что мы занимаемся любовью для того, чтобы продолжить свой род, произвести на свет потомство. Мы и животные. У них генетические изменения также приводят к смене традиций, вплоть до того, что они становятся более игривыми, развратными, непостоянными. Риск существует всегда: длинный птичий хвост вызывает у самок интерес, но и в лапах у кота такая птичка может оказаться быстрее. Объясняя сексуальные повадки животных, Джадсон приводит множество впечатляющих воображение примеров их эротического темперамента. Кто бы мог подумать, что среди самых выносливых любовников лидируют палочники. Акт спаривания в их исполнении длится в среднем десять недель. Но поскольку самец по размеру меньше самки в два раза, то ей незатруднительно носить его на спине.
Генетика подыграла темпераменту. В подтверждение этой мысли доктор Джадсон приводит рассказ о львах, спаривающихся с двумя партнершами сто пятьдесят семь раз на протяжении пятидесяти пяти часов. Некоторые животные в совершенстве овладели умением совмещать секс с кормлением — самец приходит на свидание с едой. «Как мы видим, любовь — это не только стягивание брюк», — заключает Джадсон. Она также советует не давать возможности съесть себя во время прелюдии, поскольку некоторые самцы не могут смириться с отказом. Что интересно, самки редко борются за своих партнеров не на жизнь, а на смерть. А если и борются, то только тогда, когда находятся в отчаянии, в связи с немногочисленностью самцов. Они не сдаются и в ситуации, когда понимают, что именно этот самец-производитель может дать ей столько детей, сколько она хотела бы. А что касается человеческой зависти к моногамной жизни лебедей, то не стоит мучиться: по мнению многих исследователей, моногамия в мире животных возможна только тогда, когда отвечает потребностям обоих партнеров, когда отсутствие измен гарантирует, что они оставят после себя больше потомства, чем если бы решились на неверность. В животном мире действует даже Теория Хорошей Жены: я моногамна, потому что одна бы в жизни не справилась. Но из каждого правила есть исключение. Самцы известных калифорнийских грызунов (Peromyscus Califomicus) не покидают своих самок, даже когда те становятся старыми и некрасивыми. Самцы не покидают, а самки? Если бы я была самкой европейского богомола, то заметила бы, что секс вызывает у меня больше эмоций, если я заранее отгрызу голову моему любовнику. Довольно универсально звучит, не так ли?..
Час назад я размышлял о природе нашей судьбы — случайность она или предназначение? Если предназначение, то кто пишет ее сценарий? Кто получил такое право? И от кого? Если Бог, то от какого другого Бога получил?
Вчера я возвращался домой поздно вечером, ехал на машине по пустой улице в одном из районов под Франкфуртом. Никаких перекрестков. Плавный поворот, освещенный желтыми лампами. Четко видна белая прерывистая линия на хорошем асфальте. Каждые сто метров знаки, напоминающие, что максимально допустимая скорость на этом участке 40 км/час. Пустота улицы в словно бы игрушечном немецком городке около десяти вечера. Меня внезапно останавливают фиолетовые мигалки на крыше полицейской машины. За красным шлагбаумом, перегораживающим улицу, карета «скорой помощи», рядом «мерседес», в котором приехал врач (в немецких каретах «скорой помощи» есть санитары, но не бывает врача; его вызывают только в случае необходимости). Полицейский в черной кожаной куртке жестко приказывает мне припарковаться на обочине. Паркуюсь, подаю полицейскому документы. Он проверяет их в своей машине — настоящие ли. У меня польская фамилия. Я разговариваю с акцентом. Воспользовавшись отсутствием полицейского, подхожу поближе к «скорой». На обочине, врезавшись в дерево, стоит черный «фольксваген-гольф» с крышей, сильно вогнутой со стороны пассажирского сиденья. На асфальте тело, прикрытое черной пленкой. Двое молодых мужчин достают металлический гроб из серебристого «мерседеса», стоящего напротив того, что раньше было «фольксвагеном». У одного во рту сигарета. Они ставят гроб на асфальт рядом с телом, лежащим под пленкой. Поднимают тело, не снимая с него пленки. Пленка немного съезжает. Становятся видны белые остроносые высокие (десять сантиметров над щиколоткой) ботинки. Точно такие же я покупал недавно с моей младшей дочкой. Санитары кладут тело в гроб, закрывают крышку и вкатывают его в «мерседес». Я нащупываю телефон в кармане куртки. Звоню дочери.
— Ада, черт побери, где ты?! — кричу я в трубку.
— Дома, а где мне еще быть? — отвечает она спокойно. — А почему такой крик?
В этот момент полицейский в кожаной куртке воз вращается с документами. Громко приказывает мне немедленно вернуться в машину и уезжать. Он не понимает по-польски. Я не двигаюсь с места. Он начинает мне угрожать. Призывает на помощь коллегу. Я ухожу.
«Дома, а где мне еще быть…» Ее голос, ее. Боже…
Час назад я съездил на то самое место. К дереву прибит деревянный крест. Свечи. Плюшевые мишки. Цветы. Ее звали Сабрина. На прибитой к дереву фотографии молодая улыбающаяся девушка. В январе ей должно было исполниться семнадцать лет. Кругом молодые люди. Она ехала со своим парнем из той же самой гимназии, из выпускного класса. Никто не знает, как произошло ДТП. Кроме травмы стопы, с парнем ничего серьезного. «Скорая» взяла у него только кровь на анализ. Алкоголя не обнаружили. Сейчас он находится в психбольнице.
Случайность или предопределенность? На эту тему написаны книги, научные и псевдонаучные исследования философов, теологов, математиков, астрологов или шаманов. Некоторые из них настолько невежественны, что из предсказания судьбы сделали себе профессию и за определенную плату гадают по линиям рук, по расположению звезд или раскладу карт. Я — верующий в Бога физик, информатик, а в последнее время и химик и знаю, что ответ на этот вопрос зависит от момента. Есть такие моменты, когда я верю, что нечто в моей жизни было предопределено, чтобы неделю или час спустя быть уверенным, что это не более чем случайность. Жизнь — это своеобразная реализация Программы Судьбы. Никто на самом деле не знает, кто у нее Программист. Может, именно в этом и состоит магия жизни. Вы так не считаете? Для одних стечение обстоятельств — это реальное воплощение теории вероятности, для других это прием, к которому прибегает Бог, для того чтобы Самому остаться в тени. И те и другие могут оказаться правы. Могут.
Завтра я зажгу свечку у дерева Сабрины.
Пан Януш,
сколько раз приходилось Вам снимать ногу с педали газа, проезжая мимо разбитых автомобилей? Много раз, правда? В этот момент нас словно что-то хватает за горло, а во рту делается сухо. И мы беззвучно спрашиваем себя: неужели так выглядит смерть? Какое-то время мы едем, соблюдая правила, но уже через несколько километров возвращаемся к привычной жизни. Чтобы превысить допустимую скорость. А что если и мы не случайно оказались в том месте? Возможно, нам нужно было что-то понять, испугаться, обрадоваться тому, что мы живы. Почему же тогда мы, вернувшись в мир живых, так быстро и при первом удобном случае превышаем скорость? Хотим что-то выиграть? Почему те, кому на сей раз повезло, не задумываются об этом? Почему мы так быстро забываем о том, что выиграли жизнь в лотерее? Не потому ли, что, в конце концов, мы все рано или поздно проиграем? Ирония или предостережение? Мой отец великолепно водил. Он погиб в автомобильной катастрофе, сидя на пассажирском сиденье рядом с водителем. Иногда я пытаюсь понять, что он почувствовал, когда понял, что из того виража им выйти не удастся?
Мир снова оповестили, кто в этом году самый умный физик, химик, врач или экономист. Сразу после этого решили, кто написал самую главную книгу, и выбрали того (в этом году женщину), кто больше остальных сделал для мира во всем мире. Практически все газеты — начиная с бульварных и до самых респектабельных — увлеченно освещали присуждение Нобелевских премий в этом году.
Бульварные (такие, как, например, немецкий «Бильд») агитировали быть умным и в качестве аргумента приводили главным образом размер выплачиваемых премий. А в редакционных комментариях впадали в возвышенный патриотический тон, когда из биографии лауреата становилось ясно, что «это же наш человек», потому что его бабка со стороны отца родилась в Германии и провела там первые три месяца своей жизни, прежде чем ее родители вывезли в колыбельке в США. В том, что касается назойливых и порой смешных попыток докопаться до национальных корней всех тех, кто добивается всемирного успеха (спортсмены, актеры, музыканты, писатели или ученые), немцы идут вровень с поляками, если не опережают их. В недавно опубликованном списке ста самых выдающихся немцев даже Моцарта записали немцем. Не говоря уже о Копернике, который в учебниках некоторых немецких земель назван «выдающимся немецким астрономом, родившимся в г. Торн», то есть в Торуни. Адрианна, моя младшая, семнадцатилетняя дочь, рожденная во Франкфурте-на-Майне, — сестра Иоанны, рожденной в Торуни, — встала на уроке физики в своей гимназии им. Альберта Эйнштейна и объяснила классу (и учителю), что Коперник не мог быть немцем, если родился там же, где родились ее прабабка, бабка и отец, «а они все поляки». Возможно, это слишком детская и наивная аргументация, но я испытал своего рода гордость, когда она рассказывала мне об этом.
Так называемые интеллектуальные газеты (например, «Die Zeit»), комментирующие решения стокгольмского капитула, пытались выяснить, почему именно этот, а не какой-то другой ученый был объявлен самым умным и что он сделал, чтобы заслужить себе такое отличие. Как правило, читатель совсем не понимает, о чем пишет журналист. Главным образом потому, что трудно понятно писать о том, чего сам не понимаешь. Как в свое время сказал Эйнштейн, дважды удостоенный Нобелевской премии: «Считай, что ты ничего не понимаешь, если ты не в состоянии понятно объяснить это своей бабушке».
С другой стороны, трудно винить журналистов, если сами лауреаты не могут (не только своим бабушкам) доступно объяснить, за что они получили свою премию. Несколько дней назад я смотрел по Би-би-си интервью с одним из нынешних лауреатов Нобелевской премии в области физики (за исследования в области сверхтекучести и сверхпроводимости). Я никогда не стану бабушкой, а кроме того, я пять лет изучал физику, но, несмотря на это, я не слишком много понял из его рассказа. Редактор, бравший интервью, делал умное лицо и вежливо поддакивал даже тогда, когда лауреат перешел на птичий язык и стал использовать терминологию, которой нет даже в самых новых изданиях специальных физических энциклопедий.
Лично я против присуждения Нобелевских премий. Работа комитета при Шведской академии наук напоминает мне вердикты судей, оценивающих выступления фигуристов. Я никогда не мог понять, как они различают выступление, получившее оценку 5.8, от выступления, оцененного в 6.00.
Кроме того, считаю, что в наше время при всеобщей доступности информации ни одно из фундаментальных открытий не является на сто процентов пионерским и всегда базируется на открытиях других ученых.
Никогда не забуду того разговора, который у меня состоялся на эту тему в декабре 1999 года в одном из шикарных ресторанов в лондонском Сохо во время моего пребывания на ежегодной конференции и информационной выставке «Online Meeting». Эта конференция хоть и не имеет высокого научного ранга, но постоянно притягивает в Лондон химиков-информационщиков из всех самых значительных научных центров мира. Циники, с которыми я в данном случае соглашусь, считают, что пребывание в Лондоне в районе двадцатых чисел декабря — хороший повод сделать рождественские покупки на Оксфорд-стрит или в изысканном магазине «Харродс». Что-то в этом есть, потому что редко на какой другой конференции я встречаю столько жен моих досточтимых ученых коллег.
Случилось так, что в 1999 году я был приглашен на ужин, на котором присутствовал тот самый Николас Террет, которого британская пресса окрестила «отцом виагры». В свое время он возглавлял коллектив ученых, которые в британском филиале американской фирмы «Пфайзер» синтезировали sildenafil citrate, вещество, присутствующее в виагре. Фирма «Пфайзер» была заинтересована в приобретении очередной версии написанной мной программы, что объясняет мое присутствие на этом ужине. После десерта и нескольких бокалов французского вина, которое любит Террет (очкарик лет сорока, в слишком узком, как у всех британцев, костюме), я спросил его, стал ли он богаче после того, как его виагра принесла фирме миллиарды долларов прибыли. Он спокойно ответил, что нет, и добавил то, что я помню по сей день:
«„Пфайзер“ открыл за последние двадцать лет три или четыре лекарства, вышедшие в массовом порядке на рынок. На фирме работает около двухсот химиков и столько же биологов, то есть более четырехсот ученых, из которых лишь некоторым посчастливилось принять участие в проектах, непосредственно приведших к открытию этих лекарств. В том числе и силденафила (Террет упорно избегал названия „виагра“ в разговоре). Остальные работали на этих нескольких, чтобы те не пошли ложным путем. Отрицательные результаты их исследований важны не менее, чем положительные результаты работы моей группы. Очень легко выбирать из ста дорог правильный путь, если девяносто семь из них были проверены другими, удостоверившимися, что эти дороги ведут в никуда. По какой же причине я должен получить больше, чем они?»
Каждый раз, когда мир будоражат сообщения прессы о ежегодных присуждениях Нобелевских премий, мне на память приходит этот разговор. Кроме того, весь этот ажиотаж претит мне в силу еще одного соображения, а именно: уважаемый Нобелевский комитет может просто ошибаться или оказаться не вполне объективным в своем выводе. Премия этого года по медицине за исследования по применимости магнитно-резонансной томографии (МРТ) для безопасного и неинвазивного «просвечивания» (сканирования) всего человеческого тела с целью поиска новообразований или других патологических изменений внутри тела — лучший тому пример. Мир науки и многочисленных откликах недвусмысленно попенял стокгольмскому жюри, что оно не вспомнило о заслугах в этом вопросе Раймонда Дамадиана, который первым предложил использовать МРТ в медицине. Лауреаты этого года, Лотербур и Мэнсфилд, по мнению решительного большинства серьезных ученых, лишь технически усовершенствовали метод обработки, предложенный Дамадианом.
За долгую историю присуждения Нобелевских премий наберется несколько примеров сознательного выбора или ошибочного умолчания. Два из них, к счастью неосуществившихся, касаются национальной гордости Польши, и оба примера — вода на мельницу феминисток. Едва не прошла мимо Нобелевской премии наша Мария Склодовская-Кюри.
Когда в 1903 году решался вопрос о премии по физике за открытие радия, стокгольмский комитет решил присудить эту награду Пьеру Кюри, мужу Склодовской, и Анри Беккерелю. Видимо, из-за своего пола она, по мнению уважаемого комитета, могла быть в этой работе лишь лаборанткой, помогавшей своему мужу. Но в конце концов ее вписали в число лауреатов после поставленного ее мужем ультиматума.
Через восемь лет кандидатура Склодовской появилась вновь, на этот раз в разделе химии, за измерение атомного веса радия и открытие полония. Существенным (!) препятствием в деле присуждения ей премии оказался для комитета тот факт, что Склодовская после смерти мужа в 1906 году якобы связала свою жизнь с женатым мужчиной, физиком Полем Ланжевеном.[28] На этот раз аргументация комитета опустилась если не до панели, то наверняка до уровня французских бульварных изданий того времени (1911 год), распускавших сплетни о романе Склодовской, пытаясь таким образом оказать давление на решение комитета.
Нас ожидают помпезные торжества по случаю вручения красочных дипломов и чеков в Стокгольме, и мы можем спокойно ждать следующего представления в будущем году…
Пан Януш,
так случилось, что несколько лет назад меня увлекла биография Склодовской. Она была робкой, упрямой и плохо одевалась. У нее был муж и две дочери. Ее роман с женатым мужчиной вызвал в обществе ужасный скандал. Тогда она уже была вдовой, но ее любимый имел жену и четверых детей. Достижений Склодовской в изучении радиоактивности и открытия радия оказалось недостаточно, чтобы оградить ее от злых нападок моралистов. Иностранка-разлучница! И хотя она, как заметил Эйнштейн, старалась делать хорошую мину при плохой игре и на ее лице не отражались ни боль, ни радость, с той поры ее жизнь уже не была такой, как прежде. Ей было сорок три года, когда она познакомилась с Ланжевеном, женатым на Эмме-Жанне Дефоссе, дочери ремесленника, женщине красивой, но простоватой. Их брак оказался недоразумением. Разговоры Склодовской с Ланжевеном о его семейных проблемах привели их к более близким отношениям. Грустная вдова, как он называл Марию, притягивала его, «как лучик света в траурном святилище, в котором она закрылась». В середине 1910 года у них возник роман. Страстный, бурный, который, однако, имел мало общего с настоящей любовью. Вместо того чтобы дарить радость, он разрушал. В то самое время, по сообщениям газеты «Le Matin», в Париже каждый день регистрировалось тридцать девять измен. Было принято иметь не любовницу, а женщину, ради которой стоило оставить жену и детей. Какое-то время связь Марии с Ланжевеном была окутана тайной. «Мой дорогой Поль, весь вчерашний вечер и ночь я думала о тебе и тех часах, которые мы провели вместе и которые стали для меня таким прекрасным воспоминанием. Я все еще вижу твои добрые и полные нежности глаза, твою чудесную улыбку и мечтаю о мгновении, когда снова смогу ощутить сладость твоего присутствия». Еще немного, и уважаемая вдова Пьера Кюри будет напоминать загнанное животное, а угрозы со стороны жены любовника убить ее станут обыденностью. Ланжевен сомневается. Он не хочет скандала. Склодовская неожиданно начинает настаивать. «Когда тебя охватывает страх, что ты причинишь боль своим четверым детям, подумай о том, что две мои маленькие девочки со дня на день могут стать сиротами, если мы не придем к какому-нибудь основательному решению. Пожалуйста, не заставляй меня слишком долго ждать нашего соединения. Тогда я бы смогла с уверенностью смотреть в будущее». Но Ланжевен не может принять решение. Он мечется. «Мои ночи ужасны, я думаю о том, что ты с ней, не могу спать, с огромным трудом забываюсь на два-три часа, а потом просыпаюсь в бреду и не могу работать, сделай же что-нибудь», — умоляет его Склодовская. Ланжевен уходит из дому. Пройдет год, прежде чем его брак разрушится с катастрофическими для всех последствиями. Марии все время придется встречаться с осуждающими взглядами. Французская пресса подвергнет ее нападкам.
Одна из газет публикует любовные письма Марии Кюри. Читатели не могут оторваться от этой, с подробностями описанной истории прелюбодеяния. Самые бурные эмоции и возмущение вызовет бесстрастный тон писем. Никаких чувств. Толпа скандирует у ее дома: «Прочь — чужестранка, похитительница мужей!» «Мадам Кюри обезумела от любви», — сообщается в прессе. Причем неприятие вызывало не столько ее иностранное происхождение, сколько пол. Недостаточно, что ученая, что роман, но ко всему прочему еще и женщина. Скандал вызвал пять дуэлей! В одной из них принимал участие сам Ланжевен и вышел из нее невредимым. Одетый в застегнутый под шею сюртук и очень бледный, он вызвал на поединок одного из журналистов. Похоже, оба выстрелили в воздух.
В ноябре 1911 года агентство Рейтер сообщает, что Мария Кюри удостоена очередной Нобелевской премии, на этот раз в области химии. Несмотря на не самую благоприятную атмосферу вокруг своей персоны, она решила принять награду лично. «В моих действиях нет ничего, что заставляло бы чувствовать себя униженной». За эту неожиданную любовь Мария Кюри заплатит высокую цену — у нее испорчена репутация и серьезное заболевание почек. Когда роман закончился, Мария весила всего сорок семь килограммов. Ланжевен публично извинялся перед бывшей любовницей, написав: «Она поплатилась за то, что во имя нашей дружбы пыталась спасти то, что считала моим будущим в науке». Вскоре Ланжевен вернется к жене и до конца жизни будет изменять ей со своими секретаршами. Один из биографов Склодовской, Роберт Рейд, напишет: «Она относилась к своей профессии так же, как и другие ее коллеги, но так сложилось, что все они без исключения были мужчинами. Она не ждала от них никаких поблажек и уступок, и никто ей так их и не сделал. Она вынесла все, и ей удалось убедить мужчин в том, что они имеют дело не с кем-то равным, а с тем, с кем непросто сравняться».
Есть книги, по прочтении которых чувствуешь, что ты стал умнее. А почему так, неизвестно…
Сегодня я прочитал такую книгу, стоя в пробке на автостраде Гейдельберг—Франкфурт. Я возвращался на машине после посещения химического факультета в Гейдельберге. Очаровательный исторический университетский город над Неккаром и с развалинами замка на холме. Американцы, похоже, специально не слишком бомбили этот город, планируя разместить в нем штаб-квартиру своих войск после войны. До сих пор не могу отойти от впечатления, что национальный язык в Гейдельберге — английский.
Сразу за Гейдельбергом движение на автостраде остановилось после того, как платформа, перевозившая автомобили, столкнулась с другим автомобилем и загорелась. Зная хронические пробки на немецких дорогах, я вожу с собой книги «на этот случай». Сегодня я прочел книгу профессора Анджея Ежмановского «Гены и жизнь: тревоги современного биолога». Пробка рассосалась еще до того, как я окончил чтение. Мне пришлось отъехать на ближайшую стоянку, чтобы дочитать книгу. А поскольку я вожу с собой еще и ноутбук, я решил, что называется, по горячим следам (просто с паркинга) поделиться с Вами своими замечаниями. А то снова вернусь поздно и закручусь с домашними делами. Но о пробке сообщали по радио, так что у меня есть очень хорошее оправдание.
Ежмановский прекрасно описал свой роман. Ибо как иначе, если не «любовным романом», можно назвать исполненный чувством, уважением, рефлексией, моментами вдохновения, моментами тревоги и всегда — неподдельной заботой союз, в котором пребывает взрослый мужчина? Чтобы все сразу было ясно: у профессора Ежмановского любовный роман с биологией.
Впрочем, не первый (мне известны и другие его книги). Мало кто умеет популяризировать науку так, как это делает Ежмановский. А популяризировать науку, апеллируя не только к сознанию, но и к эмоциям, это совсем не просто. Ежмановский кротко преклоняет голову перед Природой и с восхищением и удивлением (как ученый, я сам прекрасно знаю, насколько трудно бывает сохранять восхищение своей отраслью науки в течение долгого времени) описывает все то, что Она наизобретала и расставила по своим местам в окружающем мире. И себе и читателям он задает вопросы («Зачем нужны волки?», «Почему шишка выглядит как шишка?», «Зачем божьей коровке пятнышки на крылышках?» и т. д.), отвечает на них со свойственной ему блестящей эрудицией и приглашает к размышлениям. При этом он незаметно для читателя направляет его в русло размышлений: кто или что стоит за всем этим, кто тот Великий Программист?
Ежмановский, конечно, не знает ответа на этот вопрос, да и никто пока не знает, но он знает генетику и дрейфует в направлении ответа на магической волне генов, кодируемых этой волной белков и возникающих в силу этого характерных черт или целых организмов. Никогда до сих пор мне не приходилось читать столь внятного и в то же время столь поразительного описания волшебной триады «ген-белок-организм». После его описания сразу все становится понятным. Три буквы в четырехбуквенном алфавите ДНК (А-Т-Ц-Г) кодируют двадцать букв аминокислот (существует только двадцать аминокислот, каждая обозначается одной буквой), которые, в свою очередь, складываются в белки, а те конструируют организмы и определяют их жизнь. Просто? В книге Ежмановского простота этой триады объяснена так, что создается ощущение, что ты это знал всегда. И за всем этим стоят ДНК и геном, о котором почти что у каждого с тех пор, как клонировали овечку, есть что сказать. Ежмановский пытается показать, что клонирование овечки Долли и расшифровка генома — это только начало пути, а не его конец. То, что мы знаем, из каких деталей собран космический челнок, вовсе не тождественно знанию, почему этот челнок летает. А жизнь ведь гораздо сложнее любого космического челнока. Об этом тоже пишет Ежмановский, обращаясь к молекулярной биологии и генетике, которая только теперь начинает свою настоящую жизнь. Я тоже считаю, что расшифровка генома — это лишь начало пути. Мне кажется, карту генома человека можно сравнить с нотной записью, непонятной для того, кто не разбирается в нотах, например, для такого, как я. Когда я смотрю в ноты на нотном стане, то не знаю, что это — запись случайного нажатия фортепьянных клавиш или запись «Страстей» Баха. Именно такое знание в нашем случае и должна дать, после расшифровки генома, молекулярная биология.
В биологии было место для романтики первопроходцев сразу после открытия Криком и Уотсоном тайны наследственности и копирования с помощью состоящей из двух нитей мистической структуры ДНК. В биологии есть место для потрясающего приключения, каким оказалась расшифровка генетического кода в геноме, закончившегося оригинальным предложением Ежмановского — к которому я со всей убежденностью присоединяюсь — сделать день 26 июня (в этот день в 2000 году было объявлено о завершении расшифровки человеческого генома) Всемирным днем биологии.
Несмотря на то что молекулярная биология, генетика и геном являются осью этой книги, для Ежмановского, специалиста в области биохимии, сама ДНК не является наиглавнейшим. Он не считает, что современной биологии удастся все выяснить с помощью механизмов на уровне молекул. Сам автор пытается откреститься от ярлыка редукциониста. В этом отношении книга Ежмановского чем-то напоминает мне бестселлер французского генетика, нобелевского лауреата Франсуа Жакоба «О мухах, мышах и людях», в котором тоже идет речь об ограниченности молекулярной биологии в деле выяснения механизмов жизни и эволюции.
«Биология — это не физика с ее историческими законами и никогда ею не будет, — пишет Ежмановский. — Потому что биология — это жизнь, а жизнь не есть уравнение».
Не смог я побороть искушения и дочитал книгу Ежмановского в машине на паркинге у автострады. Это на самом деле прекрасное романтическое приключение. Рекомендую Вам.
Чем дольше я читала Ваше последнее письмо, тем сильнее этот в общем убедительный в своей простоте вывод о геноме уводил меня от романа с биологией и все больше напоминал мне о разговоре, который состоялся у меня пару дней назад. Я, хоть и не соблюдающая все церковные обряды, но все же католичка, хотела узнать у ксендза, как он, такой умный и просвещенный человек (просто иначе одетый), может согласиться с доктриной Церкви, запрещающей использование презервативов. Мы не смогли достичь понимания в этом вопросе, даже когда я привела в качестве аргумента факт, что этот кусочек латекса может спасти от СПИДа, и, более того, когда сослалась на то, что презерватив предотвращает нежелательную беременность. Я знаю, что беременность, согласно Церкви, не может быть нежелательной. А от СПИДа защищает не презерватив, а определенный образ жизни, услышала я. И если образ жизни, как, например, в Южной Африке, уже невозможно реформировать, то какой смысл призывать пользоваться презервативами? Мы быстро отказались от поиска компромисса. Нам приятно делать вид, что он возможен в этом вопросе. Во всяком случае, публично. Несмотря на это, я спросила, а как быть с презервативом в дни наименьшей способности к оплодотворению? Мой ксендз был очень недоволен такой постановкой вопроса. Он возмутился и сказал, что разница между мною и человеком глубоко верующим заключается в том, что последний вообще не задается таким вопросом. Вера естественным образом защищает тебя от каких-либо сомнений. В этой связи выходит, что изучение генома человека провоцирует возникновение вопросов, ответы на которые знать не нужно. Меня одновременно охватило беспокойство и, признаюсь, ощущение трудно объяснимой зависти. Как это возможно — не сомневаться, не быть в разладе с самим собой и не мучиться размышлениями? Разве тогда удастся достичь того, о чем мы больше всего мечтаем, — покоя? Возникает ли в нас в таком случае глубокая убежденность, что во всем этом есть Божий промысел? Не поддающийся пониманию. Если веришь, то не спрашиваешь.
Попытки понять что-либо, что касается справедливости или несправедливости божественных решений, становятся бессмысленны. Мы разговаривали с ксендзом по телефону. За день до этого я смотрела его выступление по телевидению.
Он обмолвился, что был осторожным в своих высказываниях, поскольку каждое его слово могло быть интерпретировано ошибочно. Двумя днями ранее его испанский коллега выступил в средствах массовой информации с сообщением о том, что есть шанс получить разрешение от Церкви на использование презервативов. Разгорелся скандал. Духовное лицо отказалось от своего заявления. А как же все-таки обстоит дело с презервативами в бесплодные дни? «Малгося, отстань, я не хочу об этом думать», — услышала я.
Старость — это болезнь? А если болезнь, то можно ли ее лечить?
Живет на севере Германии одна моя знакомая, которая считает, что те, кто соглашается стареть, виноваты сами. Она полагает, что морщины и целлюлит у женщин — это свидетельство неопрятности, все равно что обгрызенные или грязные ногти. Утверждение довольно жесткое, и я с ним не согласен. Но мне трудно оспаривать его, потому что у нее есть передо мною то преимущество, что она работает в клинике, где делают пластические операции, и в связи с этим у нее есть доступ к данным, что называется, из первых рук. Как старшая медсестра в этой эксклюзивной клинике, она располагает действительно хорошими данными. И не только статистическими. Она следит за выздоровлением пациентов, которым увеличили грудь, чьи животы и бедра были подвергнуты липосакции, веки и губы подтянуты, носы выпрямлены и уменьшены, а уши аккуратно вылеплены. Главным образом у женщин, но в последнее время все чаще и у мужчин. Она одной из первых видит их реакцию сразу после снятия бинтов. Она наблюдает не только те раны, что затягиваются на теле после надрезов скальпелем, но и те, что затягиваются на душе и в голове после «надрезов» комплексами, стыдом и протестом против утраты формы, вызванной старением. Она умеет взволнованно и вдохновенно рассказывать о вновь обретенной радости этих людей.
Она — полька, приехала в Германию привлекательной двадцативосьмилетней блондинкой и остается привлекательной сорокачетырехлетней блондинкой. В вечернем платье с глубоким декольте и разрезами по бокам, она представляет «опасность» для большинства жен немецких врачей, приглашенных на тот же самый прием. Ее грудь так и рвется из платья, ширина ее бедер находится в идеальном соотношении с ее талией, ее глаза прикрывают гладкие веки. Она не ездит в отпуск на Бали и на горнолыжный курорт в Шамони. Она не брала кредит на новую машину, потому что выплачивает по кредитам за свои операции. Два раза она делала липосакцию живота и бедер, два раза увеличивала грудь: один раз собственым жиром, удаленным из бедер, второй раз — силиконовыми подушками по двести граммов каждая. Совсем недавно разглаживала кожу вокруг глаз. От коррекции губ она пока отказалась, потому что у нее свои губы всегда были полные и с этим можно подождать. Кроме кредита, все свои сбережения она потратила на новое белье и замену гардероба. Она носит только «La Perla», поэтому каждый комплект обходится ей самое малое в триста евро. К новой груди, новым бедрам эти пятнадцать комплектов белья обошлись около четырех с половиной тысяч евро. К этому следует прибавить новые платья, жакеты и юбки. Она смеется: слава богу, обувь менять не пришлось. Мне не жалко ни пляжей Бали, ни альпийских снегов, от которых остаются только загар и несколько фотографий в альбоме. Загар можно получить в солярии при клинике, а альбомы все равно никто не смотрит. Зато в зеркало смотришь каждый день. Кроме того, когда она подытожила все свои расходы на кремы, тоники, молочко, тонеры, пилинги, маски и посещение косметичек, оказалось, что если она и переплатила, то самую малость.
Главное, что делала она это для себя. Наверняка не для своего мужа, который решительно воспротивился всему этому, особенно когда узнал, сколько это стоит. Она объясняла ему, что все серфинговые доски, которые он купил за то время, пока она делала свои процедуры, стоят гораздо дороже, а стало быть, не на что жаловаться. Но и после ее процедур они спят вместе так же редко, как и раньше. Не заметила она также, чтобы ее новый бюст и новые бедра сделали их совместную жизнь более разнообразной.
Ее подруги по работе разделились на два лагеря. Одни подвергают ее тотальной критике и сплетничают за ее спиной, другие тихо завидуют ей. В основном тому, как она выглядит. Впрочем, и ее смелости тоже. С тех пор как она сменила свою внешность, врачи, с которыми она работает, особенно неместные, специально вызываемые для проведения операций, флиртуют с ней, как с какой-то молоденькой практиканткой.
Старость для нее — болезнь. Пока что неизлечимая. Но она считает, что можно сдержать ее симптомы. Она вовсе не обязана смиряться с опадающей грудью, оплывающими жиром бедрами и морщинистыми веками. Если старость не лечится кремами, фитнесом, очередными диетами, пребыванием на космически дорогих курортах, обещающих велнесс, глубоким пилингом или гормональным антиэйджингом, то приходится искать другие методы. Мало кто мирится с приходящим с возрастом ревматизмом, но большинство мирится с приходящим с возрастом увяданием груди. Как каждый нормальный человек, она не хочет страдать от ревматизма, но, кроме того, она не желает испытывать страдания от увядающей груди.
Недавно я снова виделся с ней. Она как раз была после накачки груди силиконом. Она не видела причин что-то скрывать от меня. Не видел таких причин и я. Мы пили чай. А поскольку было уже довольно поздно, она была одета в прозрачный шелковый пеньюар. Я так давно знаком с ней и ее мужем, что она могла позволить себе это. Мы разговаривали. В том числе и о ее последней операции. Я не мог устоять от искушения взглянуть на ее «новую» грудь. Она заметила это и спросила, не соглашусь ли я испытать ее прикосновением.
— Мне нужно, чтобы ты честно сказал, как оно отличается от прикосновения к груди без силикона.
Она подняла край пеньюара, заслонила им свое лицо и приоткрыла грудь. Я дотронулся. Грудь была теплой и упругой, абсолютно нормальной, если не считать, что грудь выглядела гораздо моложе ее самой. Я сказал ей об этом.
— Но я именно этого и хотела. Чтобы грудь была молодой… — ответила она.
После я долго размышлял обо всем этом. Принять ли покорно к сведению, что юность не вечна и что это относится прежде всего к нашему внешнему виду? Или безропотное старение, означающее согласие с установленным порядком вещей, достойно и естественно? Или все-таки можно не соглашаться со старением и бороться? А если можно, то не является ли эта борьба слепым подчинением культу молодости, который завладел сначала СМИ, а потом и миром? Люди всегда хотели выглядеть молодо. Это желание вовсе не феномен последних двадцати лет. Разве что раньше женщины омолаживались ваннами с козьим молоком, позднее нанесением на кожу крема «Нивея», а теперь могут вколоть себе ботокс. Ничто не вызывает большей зависти у женщин, чем вид случайно встреченной школьной подруги, которая выглядит так, будто время для нее остановилось.
Кто сказал, что Природа всегда права? Чем прививка против туберкулеза отличается от силиконовых подушек в груди? В обоих случаях в организм вводятся инородные субстанции. Почему никто не сплетничает с первых полос газет по поводу бактерии Mycobacterium bovis в организме привитой БЦЖ женщины и делает бульварную сенсацию из силикона в груди той же самой женщины?
Может, Вы знаете почему?
Моя старенькая тетушка, очередной раз услышав, что какая-то из ее кузин поверила в чудесные, омолаживающие свойства нового крема, говаривала: «Да, золотце, наверное, ты права, старый ботинок выглядит гораздо лучше, когда его намажут кремом». (Замечу, что сама тетушка всю жизнь пользовалась кремом «Нивея» и имела упругую и здоровую кожу.) Так же обстоит дело и с пластическими операциями, хотя руки все еще не поддаются омоложению. Есть проблемы с шеей. Пока. Но все же мы все время омолаживаемся, потому что нас убедили — только молодость, пусть даже возвращенная обманом, имеет ценность. Только она вожделенна. По-прежнему в цене молодые женщины, а не юноши. Мужчина, даже старея, не утрачивает шанс жениться или завести любовницу, если сможет ее обеспечить. Наличие у мужчин денег и обладание властью действует на них, как омолаживающий эликсир. Стареющей женщине, по крайней мере пока, ничто не поможет. Она стареет, и все тут.
Неожиданно в эту антиженскую постановку вопроса вторгается медицина. Врачи не сомневаются, что уже скоро мы будем жить намного дольше. Очень долго. Лет так до ста двадцати.
Столетняя старушка с подправленным лицом и подтянутой загорелой кожей или восьмидесятилетняя старушка со здоровой печенью, прекрасно работающими почками и сеточкой морщин на лице? Пусть расстраиваются те, кого это коснется. Меня, однако, интересует, что будет происходить в головах этих старых-молодых. Мне шестьдесят лет, и у меня ментальность шестидесятилетней, или же мне девяносто лет, а в голове беззаботность, как у двадцатилетней? Я смотрюсь в зеркало и вижу столетнюю женщину и ее гладкую, как персик, кожу. Нормально ли это? Какие последствия все это будет иметь для всех этих счастливчиков? Можно было бы спросить об этом Лема, но он уже кому-то сказал, что его это не интересует. Обрадованная, я звоню своему отчиму, врачу, и рассказываю, что один из профессоров пообещал, что уже совсем скоро люди будут жить больше ста лет. «А зачем?» — раздался ответ. Я интуитивно согласна со своим отчимом. Ведь когда-то у нас из рук выскользнет то, что определяет нашу судьбу. А пока нам следует смириться с мыслью, которая звучит так: мы молоды, но когда-нибудь состаримся.
Память — функция времени. Чем больше време ни пройдет с момента какого-нибудь события, тем больше несущественных подробностей начинает затенять само событие, оттесняя истинное его значение на задний план.
13 декабря 1981 года мне было 26 лет, и я жил тогда в Польше. Я знал, что есть страны, в которых живется лучше, удобнее или просто нормально. Я достаточно много читал, чтобы обладать таким знанием. Оно не давило мне на мозги. Я родился между Бугом и Одером и гордился этим. Возможно, это звучит патетично и сегодня в глобализированном мире без границ это немодно, но так было на самом деле. Это был такой, как я сейчас понимаю, географический патриотизм. Некая юношеская непоколебимая уверенность, что твоя страна лучше других стран, потому что ты родился в ней.
Если бы кто-то сказал мне тогда, что когда-нибудь я переберусь на ПМЖ в другую страну, я бы не поверил. Мне хотелось жить только в Польше, и я был уверен, что в конце концов дождусь своей квартиры с ванной и скоплю деньги на малютку «фиат». У меня не было заграничного паспорта, я участвовал в каких-то параноидальных выборах, на которые являлось 99,9 % имеющих право голоса, и покупал доллары на черном рынке, чтобы потратить их на джинсы в «Певексе».[29]
Единственное, что меня на самом деле беспокоило, так это ощущение, что я родился в стране второго сорта. Мир (западный) рассматривал Польшу как страну бедняков, которые скорее пройдут пять километров пешком, чем купят билет за доллар на метро в Нью-Йорке или Париже. Но этот мир не видел, что шли мы с бутербродами в рюкзаках в музеи или оперы, а не в Диснейленд. Задевало меня и то, что причисление меня ко второму сорту подразумевает также второсортность моего мозга, моих знаний, моей культуры и моего образования. Я не знал, как нужно правильно есть лангустов, но во время ужина умел поддержать беседу о новейших тенденциях в информатике. Я понимал также, что вскоре эти тенденции станут реальностью в их лабораториях, а на мою долю останется только читать о них, но все равно мне казалось, что я владею чуть ли не большей информацией, чем они. После ужина они заказывали такси и ехали с женами в многозвездочные отели в центре города, в то время как я брал свой рюкзак из гардероба и шел пешком в гостиницу на окраине. Потому что я тогда методично ограничивал себя во всем, чтобы скопить как можно больше долларов до возвращения в Польшу.
Но моя жена! О, если бы я мог взять ее туда, она затмила бы красотой и элегантностью всех тамошних женщин!
Кроме того, я знал, что живу в стране, которая все время разыгрывает своего рода политическую комедию. Милиционеры-католики, партийные служки в костеле, сообщения со съездов партии в самом начале новостей, сообщения с заседаний епископата — в конце. Благосостояние в статистических ежегодниках и очереди перед костелами за продовольственной помощью из ненавистной Германии.
Таков был написанный самой Историей сценарий этой комедии. Ялта, холодная война, «руководящая роль» и зоны влияний. Я родился в своей зоне, и у меня не было времени изменить историю. Я смирился с ней и делал свое дело. Работал и учился, продвигаясь в социальном плане из авангардного рабочего класса к обедневшему классу будущих интеллигентов. Да и какую историю я должен был менять?
Моя мать — аполитичная католичка, рожденная в Берлине полунемка; мой отец — поляк, атеист и либерал, три года проведший в концлагере Штутгоф. Ненависть к немцам прекратилась в нем не от доброты душевной, а от усталости ненавидеть. Бабушка, писавшая мне готикой списки покупок на листочках и в возрасте восьмидесяти девяти лет встававшая по стойке «смирно» при первых звуках польского национального гимна; дед, начинавший день с чтения «Трибуны люду»,[30] симпатизировавший коммунизму патриот времен санации (для него Польша кончилась вместе с санацией[31]), ненавидящий польских «перекрашенных коммунистов», потому что Берут[32] упрятал его в тюрьму на четыре года за то, что во время войны он вступил в помогающую немцам синюю полицию.[33]
Я познакомился с несколькими вариантами этой самой истории. До сих пор не знаю, какой из них правильный. Да и вообще существует ли некий единый для всех истинный вариант истории? Согласно Маркесу («Сто лет одиночества»), история — это вовсе не то, что на самом деле произошло, а главным образом то, что люди об этом вспоминают и что и как об этом рассказывают. Три поколения на пятидесяти квадратных метрах в моей торуньской квартире и четыре человека, рассказывающие четыре разные версии одного и того же события. Пятую, совершенно отличную от всех предыдущих версию я с удивлением узнал в школе. Мне кажется, что это, должно быть, какая-то национальная черта поляков (может, еще и евреев): в нас сидит ген анархии, проявляющийся в стремлении самостоятельно познать мир.
13 декабря 1981 года, в воскресенье, около 9.00 меня разбудил отец и сказал, что пора вставать, иначе я, репетитор, не успею к своим ученикам. Я спросил почему. Он ответил: «Ночью ввели военное положение, и ты не сможешь воспользоваться машиной. Вставай, не то опоздаешь».
Мой отец принимал историю со спокойствием. Он не переносил политики и политиков. До конца жизни он относился к ним как к абсолютным лузерам. Он всегда говорил мне, что политик — это такой человек, который умеет только правдоподобно врать, и больше ничего.
«Учись, не то политиком станешь», — добавлял он.
Военное положение, объявленное по телевидению генералом с припудренным лицом, не произвело на него особого впечатления. Если человек в течение трех лет выходил утром на перекличку перед бараком в концлагере и слышал ругань пьяного или — что еще хуже — с похмелья гестаповца, его мало будет волновать то, что он услышит в теплой квартире в обращении, начинающемся со слов «Дорогие соотечественники».[34] Для моего отца мир состоял из обещаний и угроз, исходивших от нормальных людей. Настоящих, вне истории. Таких, как его сын, который должен был быть на занятиях с учениками в 10.30. Отец относился к 13 декабря как к очередной сцене в комедии, которую ему пришлось смотреть.
Я не пошел репетиторствовать в тот день. Я не разделял равнодушия моего отца. Я слышал по телевизору пропагандистские речи и пытался понять, сколько в них правды. До сих пор не выяснил.
В тот день моя жизнь изменилась. Оказалось, что история разыгрывается не на какой-то там неведомой сцене, как пьеса, которую смотришь из зрительного зала. Что она касается и меня.
Я подозреваю, что каждый мог бы рассказать свою собственную историю, связанную с тем днем. Вы наверняка тоже. 13 декабря…
Это особая дата, таковой она и останется.
13 декабря около полуночи я мерзла на одной из варшавских стоянок такси. Как раз от одного из так систов мы услышали: «Люди! Возвращайтесь домой. Война». Было без нескольких минут двенадцать.
На другой день — звонок в дверь. На пороге стоит пожилой мужчина и говорит: «Дети, любите друг друга. Танки на улицах, началась война».
Война или нет, но я знала, что сделаю все, чтобы провести праздники со своими родителями в Легнице. Как всегда.
В пять утра я заняла очередь в одно учреждение, а потом, глядя в глаза какому-то функционеру, поклялась, что действительно еду к маме и папе.
Я должна была получить этот пропуск.
Я не могла позвонить им и сказать, что у меня есть пропуск, но они и так знали, что я приеду. Получилось, и в сочельник я была там, где должна быть, где была всегда.
У каждого из нас было свое 13 декабря, и каждый испытал на себе его последствия, помимо общественных еще и личные.
Именно тогда я радикально изменила свою жизнь. Личную жизнь. Начала все сначала и по-другому. Тогда я осознала, впервые в жизни и по-взрослому, чего я не хочу.
«Дети, любите друг друга». Эта фраза сбила меня с толку. Любовь я отложила на несколько лет. Правильно ли я поступила?
Пожалуй, что нет, но если посмотреть на это с вы соты времени, я тогда не могла поступить иначе. Ни по отношению к себе, ни к другим. Несколько лет было упущено… Как в жизни вообще, так и в личной.
«Ничто на свете не длится вечно, но ничто не проходит бесследно. А ничто не проходит бесследно, потому что не длится вечно».
Я прочитала это у Филипа Рота[35] в его увлекательном «Человеческом пороке». Именно так и бывает с нашей памятью, хотя память о 13 декабря, даже если для нашего блага она должна быть избирательной, осталась в нас — тогда двадцатилетних, ожидавших большой жизни и большой любви, — тягостным воспоминанием, от которого нам не удастся избавиться.
Обязательно прочитайте Рота, если Вы этого еще не сделали. Какая книга, какое понимание женщины и мужчины и всего, что их соединяет и разъединяет. Это книга о том, от чего мы отказываемся в жизни, когда играем навязанные нам и написанные другими роли. Даже приняв во внимание, что это сама жизнь пишет нам сценарий на каждый день и что нам не остается ничего другого, как выучить роль и подыгрывать внешним обстоятельствам своей жизни. Потому что в противном случае — только катастрофа.
Возможно, я ошибаюсь, но интуиция мне подсказывает, что Вас что-то угнетает…
Что?
Пани Малгожата,
возвращаюсь к 13 декабря. Личные истории, что называется, простых людей наверняка более интересны, чем рассказанные политиками (с обеих сторон баррикады), которые традиционно занимают и, видимо, долго еще будут занимать умы историков и социологов. Политики, и таково мое мнение, не сами сочиняли рассказываемые ими сюжеты. Они в основном воплощали в жизнь спущенные сверху сценарии, предварительно обсужденные с другими политиками. И это касается не только тех политиков, которым пришло в голову переоборудовать тюрьмы в интернаты, но и тех, которых арестовали и посадили в эти интернаты. Эти вторые, несомненно, жертвы, а потому у них несравненно больше права описывать свои страдания. С другой стороны, я склонен верить также в страдания Ярузельского, который в одном из последних интервью признался, что в декабре 1981 года он пережил мгновения, когда подумывал о самоубийстве.
Страдания так называемых палачей — это хорошо известная мне тема. Вот уже более десятка лет я живу в Германии, а здесь от нее трудно уйти. Она широко представлена в литературе. Причем не только мемуарной. Даже имеющие привилегию «позднего рождения» немцы не проходят мимо нее равнодушно. Закрытие этой темы коротким «и поделом им» (у нас, у поляков, есть такая тенденция) совсем не то, что устраивает меня. Я не впадаю в сентиментальность по отношению к «отверженным», но я в состоянии понять их горечь и обиду.
Упомянутый Вами американский писатель Филип Рот, кажется, также не уклоняется от этой темы, хотя в совершенно ином контексте, в другие времена и в другой стране. Однако Рот делает это, вписываясь в канву прекрасных сюжетов. Мне знакома книга, о которой Вы говорите. В 2002 году я летел на химический конгресс в г. Колумбус, штат Огайо, и во время пересадки в аэропорту Нью-Йорка купил новую книгу Рота, название которой по-английски звучало как «The human stain»[36] и которое на польский перевели как «Человеческий порок». Я помню, как она меня увлекла (пожалуйста, никому этого не говорите!), я читал ее также в конференц-зале, «под партой», когда очередной докладчик становился слишком скучным.
Я купил Рота не вслепую. Мне была известна другая его книга, изданная в 1999 году под названием «Я вышла замуж за коммуниста». Именно после этой книги я сделался охотником за книгами Рота. Когда прочтешь «Я вышла замуж за коммуниста», лучше узнаешь самого автора. Что называется, как свои пять пальцев. Да Рот и не скрывал, что один из рассказчиков в книге — его альтер эго. Возможно, вы сочтете меня слишком въедливым, но мне почему-то всегда хочется знать, насколько читаемая книга автобиографична.
Все читатели были в восторге от блестящих описаний времени маккартизма, мне же лично больше всего понравилась картина несчастной семьи. «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Рот взял эту знаменитую фразу из Толстого дословно и занялся генезисом несчастливой семьи. Я считаю, что все психотерапевты, пытающиеся склеить распадающиеся семьи, должны рекомендовать эту книгу своим пациентам.
Меня не удивляет Ваше восхищение «Человеческим пороком». Меня удивляет лишь то, что в этот горшочек сладкого восхищения Вы не бросили щепотку соли. По-моему, Вы, как «бдительная феминистка», должны были это сделать. А поскольку, как Вам известно, я также феминист, то позволю заметить, что после прочтения «Человеческого порока» может показаться, что Рот демонстрирует явные симптомы мизогинии. Считаю, что его женские героини, Дельфина Ру и Фауни Фарли, гротескны и Рот едва терпит их. В какой-то момент во время чтения книги у меня создалось впечатление, что Рот от имени своего героя мстит этим женщинам за его-свою импотенцию. Возможно, я ошибаюсь…
Для меня эта книга была также повествованием о быстротечности жизни, причем повествованием старого человека, который уже не может неизбежностью этой быстротечности пренебречь. Только молодость может думать: «Время проходит, ничего, впереди еще много времени». У Рота прощание с молодостью однозначно и неотвратимо. Оно символизирует импотенцию героя. По-моему, это извращенный способ показать то, чего люди не хотят принять к сведению: кое-что им уже не принадлежит. Они умирают. Бесповоротно.
В последнее время меня часто посещают такие мысли (хотя я не импотент, и это совпадение здесь абсолютно (!!!) случайно), и потому мне грустно. Видимо, это заметно, если судить по Вашему заботливому вниманию. Заявляю, что это отнюдь не проявление известного midlife-crisis.[37] Я знаю, о чем говорю, потому что такой «кризис» мне случилось пережить уже несколько раз. Первый раз, когда мне было восемнадцать лет, а второй — после тридцати. И еще несколько раз потом.
Я удручен по той же самой причине, что и Цуккерман, герой книги Рота. А именно: что некоторые решения, которые я принял, нельзя отменить, что кое-каких вещей я уже не сделаю никогда, что я абсолютно не желаю с этим смириться и что даже знаю, кому по этому вопросу можно написать жалобу…
А может, я ошибаюсь? Может, это вовсе никакой не синдром неизбежной быстротечности времени, а всего лишь банальное SAD, то есть Сезонное Аффективное Расстройство настроения, следствие нехватки солнечного света? Ведь через неделю наступит самый короткий день в году. Наверное, стоит как можно скорее отправиться в какой-нибудь торговый центр и постоять в свете елочных гирлянд.
Пан Януш,
меня удивило, что роман Рота показался Вам женоненавистническим. Честно признаюсь, мне это даже в голову не приходило. Феминизм, если придерживаться терминологии, не боится слабых, сломанных жизнью женщин. Он не любит только ненастоящих. К тому же Рот проходится по всем своим героям. Я не вижу здесь никакой диспропорции. И как можно сравнивать поруганную молодую женщину, которую жизнь превратила в половую тряпку, и мужчину, решившего покончить с жизнью? Я бы не рискнула. Для Вас это история о преходящем, об импотенции — этом ощутимом подтверждении быстротечности жизни. А для меня это литературный пример самого худшего зла, которое человек может сделать самому себе, — отказа от своих корней, от самого себя. Рот пишет о страшной вещи — расизме. Я была в Южной Африке перед самым падением апартеида. Видела скамейки, предназначенные исключительно для белых, телефонные будки для черных и автобусы, в которых не было белых. Стыд. Позор. То, что не должно укладываться в голове, долго и четко функционировало. В книге Рота написано и об этом тоже, об ощущении превосходства, которое — нравится нам это или нет — есть в каждом из нас. Только не каждому удается победить в себе эту болезнь. Расизм, как дьявол, вводит людей в искушение. В ресторане нам необходим самый лучший столик, на светофоре не терпится тронуться с места первым… Когда мы считаем, что мужчины сообразительнее женщин, а женщины, в свою очередь, не любят своих свекровей, мы тем самым, сознательно или нет, соглашаемся на жизнь в пороке, или, если угодно, ставим на свою жизнь клеймо.
Пани Малгожата,
я не упомянул проблему расизма в книге Рота, но это вовсе не значит, что я игнорирую ее. Идеи книги Рота в этом отношении для меня абсолютно очевидны. Я ценю «Порок» также и за то, что автор вплел свое послание в историю без излишнего морализма и ненужного менторства. В этом отношении роман напоминает мне трогательную книгу Э. Доктороу «Рэгтайм». Расизм во всех формах присутствует в современном мире на всех географических широтах и во всех культурах, независимо от уровня цивилизационного развития.
История человека в этом отношении добилась действительно видных достижений — под знаменем равенства она изменяла законодательство, освобождала рабов и через принятие соответствующих конституций уравнивала их в правах, — но эволюция человека как морального животного потерпела полный крах. Люди не хотят ощущать себя равными с другими. Им, как правило, хочется считать, что они лучше других. Если они не могут отличиться чем-то реальным, они начинают верить, что кожа, в которой меньше пигмента, лучше той, в которой пигмента больше. Ну вроде того, как если бы принять, что зеленые чернила лучше синих или что красный автомобиль лучше черного. Кроме того, свою инаковость (читай: превосходство) они рассматривают как право для привилегий. Мне кажется, это присуще человеческой природе: порок, с которым человек не может и, как выясняется, даже не хочет справиться. Это просто вписано в логику человеческого предназначения. Причем вписала это в нее своею собственной рукой мать-эволюция.
Эволюционную обусловленность безудержного желания господствовать уже у прапрачеловека прекрасно и страстно описывает неутомимый американский популяризатор науки Роберт Райт. В своей книге (она читается как увлекательный исторический роман!) «Nonzero. Логика человеческого предназначения» Райт доказывает, что без жажды господствовать не было бы прогресса и развития, а цивилизация остановилась бы на этапе обществ (кое-кто даже говорит, что не обществ, а конгломератов слабо связанных друг с другом семей) охотников-собирателей. Пользуясь открытиями археологов, антропологи привели неоспоримые доказательства, что человеческие существа с самых ранних этапов истории стремились к так называемому общественному статусу, причем делали это остервенело. Кое-кто называет это низменными инстинктами. Но факт остается фактом, что эти самые низменные инстинкты уже господствовали в нашей жизни около 50 000 лет тому назад. Но как сегодня, так и тогда человек пытался поднять свое социальное положение в группе и произвести впечатление на других. Мы прилагаем огромные усилия, чтобы достичь этого, чтобы создать нечто такое, что найдет широкое применение, вызовет восхищение, а нам даст власть и сделает лидером. В случае, например, племени охотников-собирателей шошонов, которые десятки тысяч лет населяли территорию современного американского штата Вашингтон, этим «чем-то» стало изобретение и изготовление примитивной сетки для ловли зайцев. Сегодня в штате Вашингтон проживает другой лидер, который тоже придумал нечто, что очень подняло его социальный ранг. Его зовут Билл Гейтс. Короче говоря, без желания доминировать в группе не было бы ни прогресса, ни ловушек на зайцев, ни системы Windows…
Есть еще самонадеянные и уверенные в собственной непогрешимости, желающие убедить других, что это вовсе не порок и нечего здесь прикрывать, припудривать или стушевывать. Ибо если нет порока, то и скрывать нечего. Достаточно лишь убедить других, что так природа захотела. Но это имеет свои четкие границы. Когда большую ценность хочется доказать не тем, что была сделана более совершенная сетка для ловли зайцев или более совершенная операционная система для компьютера, а утверждается лишь то, что одна раса лучше другой, это никакой не прогресс. Это обычная низость. Я имею здесь в виду не столько неонацистских придурков, плетущих свои софизмы, сколько тех, кто под знаменем науки и своего авторитета старается создать и обосновать теорию на основе подтасованных данных. Одна из таких личностей — Уильям Шокли. Как физик Шокли был (он умер в 1989 году) для меня в какой-то степени авторитетом. В 1956 году он получил Нобелевскую премию за открытие транзистора, сделавшего революцию в электронике. Без транзистора и всего, что после этого открытия наступило, не было бы интегральных схем, Интернета и глобальной коммуникации. Но речь не об этом.
Овеянный славой и уважением, с гарантированным местом в энциклопедиях и к тому же очень богатый, Шокли под конец жизни совсем забросил физику и занялся генетикой. Причем весьма специфичной генетикой. После кратких и неполных исследований, которых не подтвердил никто, кроме него самого, Шокли объявил, что черные жители Соединенных Штатов имеют коэффициент интеллектуального развития (IQ) значительно более низкий, чем белые. Короче говоря, будучи лауреатом Нобелевской премии, он без зазрения совести использовал свою славу и везде, где только мог, распространял информацию, что негры менее интеллектуально развиты, чем белые, и что это обусловлено генетическими различиями, то есть, по мнению Шокли, вписано Природой или Творцом в эволюционную программу развития человека. И значит, это неизбежно. Но поскольку чернокожая часть населения США размножается значительно быстрее, чем белокожая, Шокли предположил, что американское сообщество как целое со временем значительно понизит свой уровень интеллекта. То есть, говоря кратко и крепко, оно станет сообществом глупцов. В качестве противоядия Шокли предложил создать специальный государственный фонд, в задачу которого входило бы финансировать каждого негра, если он воздержится от производства потомства! Кроме того, уже из собственных средств он финансировал создание специального образцового банка спермы (только для белых), хранящего семя мужчин с высоким коэффициентом IQ.
Теории Шокли, так живо напоминающие бредни нацистских евгеников, были столь ярко расистскими, что привели к демонстрации и беспорядкам в кампусах американских университетов. В 1980 году в Атланте в местной газете «The Atlanta Constitution» появилась статья, сравнивавшая теорию Шокли с нацизмом. Шокли обвинил газету в клевете на доброе имя и потребовал компенсации морального ущерба в размере 1 250 000 долларов. По суду он получил только символический один доллар, а суд высшей инстанции оставил этот приговор без изменений. Коллеги-ученые решительно отмежевались от Шокли, многие порвали с ним даже научные контакты. Независимые исследования, проведенные на репрезентативных группах, происходящих из тех же самых социальных слоев, полностью опровергли результаты и теории Шокли.
Последние годы жизни Шокли провел в полном одиночестве. Часть его бывших друзей сочла его сумасшедшим, часть — опасным психопатом с Нобелевской премией, а часть — истерически стремящимся к славе бесноватым старцем. Лишь его жена Эмми была с ним, считая, что генетические теории мужа представляют большую ценность, чем то, что он сделал для физики. Женщины часто любят не только своих мужей, но и их теории… даже когда они безусловно ложные.
Нобелевский лауреат Уильям Шокли один из примеров тех людей, кто убежден в своем превосходстве и не желает иметь никаких пороков. Стремление к совершенству иногда может показать, насколько мы несовершенны.
Пан Януш,
я лежу на диване, слушаю берлинское «Радио Джаз» и прихожу к выводу, что на свете полно таких жен, как жена профессора Шокли. Они не хотят увидеть своих мужей такими, какие они есть на самом деле, по разным причинам — ради собственной выгоды и из-за обычного страха. Поэтому в конфликтных ситуациях все их недостатки превращаются в индивидуальные особенности, характера и объясняются словами: ну что же, мой муж другой. А иногда они добавляют: выдающийся. Я знаю многих женщин, которые каждый день терзают ближайшее окружение своей фрустрацией, вызванной тем, что они продолжают играть роль половины в неудачных и давно уже умерших парах. Терзают? Да, терзают, в мельчайших деталях «прорабатывая» характеры своих мужей в бесконечных телефонных разговорах.
Мой телефон молчит лишь тогда, когда мужья посвящают своим женам целый день, не смотрят на них с ненавистью, не выходят из дома без мобильного телефона и не были уличены во лжи.
Удивительно, сколько женщин обманывают себя в этом отношении. Даже когда любовь, к которой они привыкли, давно полиняла, и это заметил бы даже слепец.
И каждый день, поднося трубку к уху, чтобы яко бы поделиться своими чувствами, а на самом деле пожаловаться на неверного, холодного, плохого мужа, они делают это только для того, чтобы услышать: перестань, он вовсе не так плох. Ты так считаешь? — переспрашивают они с надеждой в голосе.
В тот момент хочется закричать: «Ты с ума сошла, женщина? Собирай вещи и беги куда глаза глядят. Не трать на него свою жизнь. Уважай себя».
Напиши на листке, каким человеком ты была до того, как встретила его. Другим. Что случилось с женщинами, которые перестали замечать, с кем они проводят ночи и дни, что этот человек их не уважает, не любит и относится к ним хуже, чем они того заслуживают?
Звонит телефон, та же история, тот же сценарий. Не звонил, не звонил, а тут вот взял да позвонил. Вчера был милый, сегодня сволочь, а завтра… Легко догадаться. Я иногда думаю, как бы я повела себя на его месте? Стала бы я уважать женщину, готовую стерпеть все? А может, ее безволие и покорность вызвали бы во мне агрессию, желание пойти на сторону, но прежде всего нагнали бы на меня неодолимую скуку от уклада, в котором я существую? Порочного уклада….
Наконец-то я купила телефон, который определяет номер звонящего…
Пани Малгожата,
есть страны, где Вам не пришлось бы покупать такой телефон. И не только потому, что уже давно телефоны, в которых не высвечивается номер звонящего, непоколебимые традиционалисты могут приобрести только в антикварных магазинах. В этих странах женщины не рассказывают «тех самых историй с тем самым сценарием», что, однако, не означает, что у мужчин в этих странах нет «невыносимых пороков». Несогласие сосуществовать в одном измерении с пороком (потому что, в сущности, именно из этого несогласия берет начало фрустрация Ваших подруг) для женщин той страны, где я сейчас нахожусь, является чем-то столь же абстрактным, как и восьмимерное искривленное время-пространство. При этом мужчины здесь наверняка имеют гораздо больше пороков (но конечно, только если на все это смотреть с перспективы нашей, западной, культуры и традиции), чем партнеры Ваших подруг, что звонят Вам вечерами.
Чувство несогласия появляется у нас тогда, когда существует по крайней мере виртуальный образ некоей альтернативной, более совершенной системы, к которой мы начинаем стремиться. Так, например, появились феминизм и гендеризм, которые для большинства женщин в Польше ассоциируются, в частности, с Вашим именем и с тем, что Вы пишете в своих книгах и статьях и о чем рассказываете по телевизору. В Эмиратах феминизм отсутствует. Это факт. Зато не могу представить себе, что это означает также отсутствие «несогласия»…
Сидел я сегодня в Дубае в кафе, в два раза большем, чем варшавский торговый центр «Галерея Мокотув», смотрел на идущих в полуметре за своими мужчинами арабок и думал, не хотели бы они иметь здесь свою Домагалик.
Я представил Вас в черной, до земли, длинной абайе (своего рода сермяге) и в прикрывающей Ваши волосы и лицо шиели. Я вообразил, как могли бы выглядеть Ваши глаза в прямоугольном вырезе черной шиели. И захотели бы Вы тогда вообще показаться перед миром. Потому что существует возможность, что Вы были бы более ортодоксальной и носили бы черную шелковую шиель, целиком закрывающую лицо. Но такую, полностью закрытую, Домагалик я не мог себе представить. Да и не хотелось.
Этот вырез — единственное место, которое позволяет увидеть в женщинах их женственность. Кроме того, женственность этих женщин можно только вынюхать. Арабы создали первые духи, смешивая экстракты жасмина, розы и лилии, еще пять тысяч лет тому назад. Так и здесь, в Омане, производятся легендарные самые дорогие в мире духи «Amouage», составленные парижским парфюмером Ги Робером из ста двадцати эссенций, отобранных им из четырех тысяч. Весь Дубай пахнет, как парфюмерный магазин на Елисейских Полях. В моем представлении: у Вас был бы немного больший вырез в шиели и от Вас исходил бы аромат «Amouage».
От других женщин Вас только и отличали бы эти несколько миллиметров отсутствующего материала вокруг глаз. Возможно, и Вы тоже шли бы за своим мужчиной, но на расстоянии 30 сантиметров, а не полуметра. И на этом наверняка кончился бы для Вас доступный набор средств продемонстрировать свой феминизм. И я думаю, если бы Вы родились здесь, воспитывались и ходили бы в местную школу, Вам никогда не пришла бы в голову мысль о «несогласии».
Я не знаю, о чем думают эти женщины на сон грядущий. Но мне говорили, что я ошибаюсь, представляя, что засыпают они несчастными.
Наше представление об эмансипации и равенстве женщин известно здесь широко. Никто не запрещает женщинам в абайях читать переводы феминистских памфлетов Элис Шварцер. Если бы «Впрост» с Вашими фельетонами существовал на арабском языке, то нецензурированный журнал лежал бы на полке рядом с другими журналами во всех киосках. Женщины в абайях живут так, как живут, это их собственный выбор. Их подчиненность мужчинам, как мы ее воспринимаем, только видимость, а смирение с этой подчиненностью относится к числу основных способностей, которые требует от них их жизнь. Это идет от традиции, религии и от естественной убежденности, что такая модель жизни — самая лучшая. В том числе и для них самих. В стенах своего дома, когда вблизи нет чужих мужчин, а только муж, брат или отец, женщины снимают свои абайи и свои шиели и за чашечкой кофе обсуждают со своими мужьями на равных все, что касается семьи, которая в арабском мире — самое важное. Им не мешает то, что у их мужа есть еще три семьи с тремя женами, что они не знают номеров мобильников своих мужей и что им нельзя спросить, куда идет их муж сегодня вечером. Сегодня, в пятидесяти километрах от Дубая, на пляже в Джебель-Али, где полным-полно европейских женщин в бикини, я думал: если бы Вы жили здесь, Вы тоже считали бы такое их поведение порочным.
Но в одном Вы можете быть уверены: если бы Вы жили здесь, Ваш телефон не звонил бы по вечерам…
Пан Януш,
иногда у меня возникает впечатление, что многое Вы воспринимаете очень серьезно и слишком принципиально. Но это не упрек. К примеру, мой феминизм. Для Вас это идеология, а для меня стиль жизни. Моей жизни. Без шествий, речовок и ненужных манифестаций. Вы только подумайте, разве это не прекрасно, что мое восприятие мира уравновешивается профессией, которой я себя посвятила? И у Вас также, правда? Должно быть, поэтому я не верю, что женщины — не важно, где они живут, на Северном полюсе или в африканских трущобах, — не делятся друг с другом своими жизненными историями. Они делятся, но только в им одним известной кодировке. С помощью шифра, нам не понятного и который практически невозможно взломать.
Я пишу Вам и слушаю своего любимого Херберта Грёнемайера, который поет: «Am Strand des lebens ohne Grund, ohne Verstand ist nichts vergebens ich baue die Traume auf den Sand, Es ist ok Alles auf dem Weg Est ist Sonnenzeit unbeschwert und frei Der Mensch heisst Mensch» (На пляже жизни без причины, без рассудка, у всего есть цель, я строю мечты на песке. Все ОК. Все путем. Солнечное время, ненарушенное и свободное. Человек значит человек).
Вот именно. Я могу слушать Грёнемайера день и ночь, потому что душой и сердцем он для меня стопроцентный феминист. Der Mensch heist Mensch (Человек значит человек).
И пигмейка, и арабка, и та, которая еще не знает, что скоро и ей придется переосмыслить свою жизнь, раньше или позже каждая из них признается самой себе в том, кто она на самом деле. Феминистка или нет — не имеет значения. Главное — является ли она собой. Потому что эмансипация, на мой взгляд, основывается на признании за собой права мыслить по-своему. А первая ступень ее достижения — примирение с собственным «я». Кстати, знаете ли Вы, что именно арабские женщины больше всех в мире покупают роскошное французское белье? Феминистское. Заказывают ли они подвязки и пояса для чулок? Уверена, Вы знаете ответ и на этот вопрос.
Как тут не поверить в метафизику? Хотя я к этому отношусь проще, чем Вы, поскольку не рассматриваю ее с научной точки зрения. Вы вчера прислали мне электронное письмо из Эмиратов, а сегодня мне позвонили и пригласили на презентацию. Какую? Улыбаетесь? Вы, разумеется, угадали… Самых дорогих духов в мире — «Amouage».
Я перечитала Ваше письмо еще раз и могу сказать, что меня не раздражают повторяющиеся телефонные сценарии, и я могла бы написать не один, но меня выводит из себя пассивность героев, их неумение постоять за себя. И еще многоженство.
Я представила себе всех этих жен, которые, как героиня «Крестного отца», зажигают свечи в церкви, узнав, что их похотливые мужья спят с другими женщинами. Наконец-то у них будет покой. Они выспятся, не будут бояться очередной беременности, подумают… Хотя последнее может оказаться слишком опасным, не так ли?
Для их мужей.
С огромной симпатией и уважением.
Пани Малгожата,
я позволил себе вернуться в наших беседах к Вашему (и, напомню, моему также!) феминизму только потому, что, если смотреть на него из страны, в которой я сейчас нахожусь, он предстанет в совершенно иной оптике. Этой оптикой правят законы отражения от выпуклых зеркал. Вы ведь помните их из уроков физики? Если нет, то Вы наверняка вспомните детство, ярмарки с каруселями и комнатами смеха в цирковых повозках. Наше отражение в эллиптических зеркалах было таким уродливым, что вызывало смех. Мы смеялись над слишком короткими ногами, над гигантскими носами или неестественно большими, прямо-таки рыбьими глазами. Отраженные в таких зеркалах, мы сами казались себе смешными.
Иногда я думаю, а может быть, женщины в абайях и шиелях, мимо которых я прохожу на улицах Дубая, воспринимают феминизм и феминисток в виде смехотворных отражений в кривом зеркале? Не видят ли они в этом зеркале неестественно деформированных женщин со слишком большими головами и потому беспрестанно размышляющих о том, что у мужчин слишком много прав; со слишком большими глазами, чтобы они могли закрыть их на подлость мужчин; со слишком большими ушами, которыми они ясно слышат все эти утопические речи об окончательной эмансипации? Я этого наверняка не знаю, хотя «принципиально и серьезно» очень хотелось бы знать. Но я наверняка никогда об этом не узнаю, потому что здесь немыслимо, чтобы незнакомый мужчина вступил в разговор с женщиной в абайе.
То, что арабские страны, а Эмираты в особенности, представляют из себя огромный рынок сбыта не только для французского, но в последнее время также и для итальянского эксклюзивного белья, я знаю из путеводителя, призывающего туристок покупать белье именно в Дубае. И правильно, потому что если присмотреться к торговым центрам этого города, то бутики с таким бельем находишь на каждом шагу. Даже если принять во внимание, что Дубай — зона свободной торговли и что все здесь значительно дешевле, чем в Европе, следует предположить, что клиентками этих бутиков являются очень богатые дамы. Если и есть в Дубае кто-то очень богатый, то это главным образом местные женщины; завистливые иностранцы называют их «туземками», что, по-моему, звучит пренебрежительно и обидно. Я видел в этих магазинах и подвязки, и пояса для чулок, из чего я делаю вывод, что на это должен быть спрос. Арабы, эти великие мастера торговли, никогда не станут держать в магазине товар, который не пользуется спросом. Вы же меня совершенно удивили вопросом о «феминистском» белье. Должен признаться, до сих пор даже не слышал о таком. Вы очень заинтриговали меня этим вопросом, потому что, не говоря уже о моем восхищении дамским бельем, мне просто захотелось знать, случалось ли мне когда-нибудь в жизни раздеть феминистку. Не поясните ли, что это такое — «феминистское» белье? Разумеется, если это не слишком личный вопрос…
Еще раз обращусь к теме арабских женщин (не беспокойтесь, завтра вечерним рейсом я должен, к сожалению, возвращаться во Франкфурт, а значит, эта тема естественным образом потеряет свою актуальность), причем в контексте многоженства, на которое Вы смотрите глазами своего — циничного в данном случае — воображения. Меня в феномене многоженства озадачивает один очень конкретный аспект, а именно: как эти женщины справляются с ревностью? Их способность подавить в себе такое необузданное чувство, как ревность, тоже идет от традиции и религии, предписывающей полное подчинение мужчине, полигамность которого — причем не обязательно только та, что санкционирована браком, — неотделима от его природы? Для современной женщины из нашего культурного ареала, причем не обязательно феминистки, наблюдение за тем, как ее партнер строит свои отношения с другой, было бы ниже ее достоинства. Но даже если опустить вопросы достоинства, а сосредоточиться исключительно на эмоциях, все равно отсутствие чувства ревности у этих женщин вводит меня в оторопь.
Потому что ревность и любовь идут по жизни парой. Как сестры-близнецы, но ревность, в отличие от любви, деструктивна. Патологическое желание иметь партнера в своей собственности толкает многих к самым большим и самым страшным преступлениям. Накопившийся в литературе и поэзии последних двух тысяч лет богатый перечень преступлений «от любви» не что иное, как перечень преступлений «на почве ревности». Я сам много раз в письмах к Вам сравнивал любовь с дурманом, с наркотическим действием опиатов, вырабатываемых в мозгу влюбленных. В случае ревности этот дурман зашкаливает, переходит все границы и после достижения некоторой критической массы (я употребил здесь термин «масса», потому что молекулы эмоции имеют свою атомную массу) ведет к потере чувств. Недавно в одной из интересных интернет-публикаций на тему психологии я прочел, что испытывающий ревность переживает более восьмидесяти пяти разных эмоций, в число которых входят такие крайне негативные, как унижение, страх, отчаяние или отверженность. Кроме того, концентрация кортизола, стероидного гормона стресса, в слюне такого человека перекрывает более чем на 1500 % норму! Поддержание такого уровня кортизола в течение длительного времени может привести к необратимым процессам отмирания клеток головного мозга, к своеобразному разъеданию коры головного мозга. Как получилось так, что некоторые женщины сумели овладеть всеми этими эмоциями, возвыситься над своей химией и стать выше ревности? А может, они просто не любят этих мужчин? Как Вы думаете?
Херберт Грёнемайер! Я потрясен. Оказывается, Вы знаете его песни настолько, чтобы цитировать целые строфы. Гениально! Знают ли в Польше это имя? Мне всегда хотелось спросить об этом у знакомых. Теперь-то уж я наверняка это сделаю. Грёнемайер продает миллионы пластинок, его выступления собирают полные залы, и он не сходит со сцены вот уже более двадцати лет. Он певец «взволнованной лирики», как называют его музыку критики, а им вторят СМИ. Он автор прекрасных оригинальных и поэтичных текстов, композитор, актер (он играл в семи фильмах). Самый большой его хит «Manner» («Мужчины») 1984 года журнал «Шпигель» назвал «тайным национальным гимном немцев». В словах своих произведений он говорит о самых важных вещах, таких как любовь, гордость, зависть, боль, отчаяние и надежда. Он провоцирует людей, практически заставляет их задумываться. Он вселяет в людей надежду. Не только своей музыкой. Он дает надежду также своей жизнью и выживанием вопреки всему. В 1998 году в течение нескольких недель уходят из жизни больной белокровием его брат (он отдал свой спинной мозг для пересадки брату) и от рака груди его многолетняя спутница жизни Ана Хенкель, мать двоих его детей.
В 1987 году, сразу после моего приезда в Германию, я, еще не зная языка, когда чувствовал себя одиноко в пустой квартире, включал телевизор, и мне казалось, что по нему постоянно крутят только военные фильмы. Такое очень польское языковое предубеждение поколения, воспитанного на «Четырех танкистах» и капитане Клоссе. Но когда звучали песни Грёнемайера, тоже по-немецки, у меня это ощущение напрочь исчезало. И хоть я не слишком много понимал из того, о чем он пел, но как-то подсознательно чувствовал, что о чем-то очень важном. Если не по каким-то другим соображениям, то хотя бы только из-за Грёнемайера стоит выучить немецкий…
До контакта из Франкфурта…
Пан Януш,
я сижу на скамейке в почти пустом в это время дня парке, наслаждаюсь неземной тишиной, птичьим пением и предаюсь философским размышлениям. Если бы еще пару лет назад кто-нибудь сказал мне, что я буду радоваться пребыванию в санаторном антураже, то… Вот именно. Тишина, неаккуратно собранные волосы и любимая футболка, в некоторых местах обесцвеченная серой. Свобода. Именно поэтому я не променяю эти две июньские недели, которые провожу здесь каждый год, ни на какое другое место, и нигде я не обретаю такое душевное спокойствие, как здесь.
Но это так, мимоходом. В этом году я все свободное от реабилитационных процедур время часами смотрю футбольный чемпионат. Голландцы не ахти, однако сыграли вничью с немцами, шведы поразительно выбили из игры болгар, Фигу не тот, Байо не играет, Джеймс из английской сборной неотразим. Сегодня португальцы защищают свою честь в матче с русскими, а испанцы? Вовсе не уверена, что я хочу, чтобы они обыграли греков…
Думаю, я не ошибаюсь, предполагая, что Вас не особенно интересует футбол?
Я все чаще прихожу к выводу, свойственному зрелости, что многое в нашей жизни в значительной степени не является случайностью. Когда мне было одиннадцать лет, я, вопреки запретам родителей, — а меня как раз хотели в очередной раз загипсовать, — пошла играть с друзьями в футбол. Я пробила одиннадцатиметровый, чтобы на несколько последующих лет распрощаться с возможностью ходить и бегать. Штифты, костыли, вытяжки и слова утешения — угораздило же меня получить перелом, случающийся один раз на несколько тысяч. В результате я больше не забивала штрафных, но страсть к футболу осталась.
Сижу себе на скамейке и наблюдаю за больными, прихрамывающими людьми, чья жизнь в большей степени пролетела.
Из обрывков доходящих до меня разговоров слышно удивление, что все так быстро прошло. Было и больше не вернется. Этим, наверное, и продиктованы отчаянные попытки привлечь внимание слишком расстегнутой блузкой, кричащим макияжем и громким смехом. Мне не нравится, но я могу это понять. Хуже обстоит дело с придавленными прозой жизни охотницами, которые не считают себя проигравшими и, несмотря на то что прозвучал сигнал окончания охоты, продолжают выискивать зверя. Есть в их поведении что-то унизительное и угнетающее. На фоне достойного поведения старых людей, которых здесь так много. Именно рядом с ними я чувствую покой. Потому что знаю — всему свое время и место.
Все в жизни приходит и уходит. Поэтому раз в год, всегда в середине июня, я приезжаю сюда, где на первом плане не вырождение и пороки, а примирившаяся со всем старость. Если у кого-то здесь случится эмоциональный кризис, жизненная иерархия все поставит на место. А на ее страже стоят даже бездомные псы, скрытые от солнца тенью, отбрасываемой одинокой старушкой. Я не хожу на танцы по вечерам, потому что, как Вы уже знаете, люблю футбол.
Кроме того, моя семья и собака в Варшаве.
P.S. Я не знаю, что такое феминистское белье, так же как не вижу разницы между женщиной современных нравов, которая, как я понимаю, является для мужчин более легкой добычей, и той, которая к тому же еще и феминистка. Мне вспомнился анекдот о блондинке. Что делает блондинка после пробуждения? Одевается и возвращается домой. Современная или феминистка? Если бы продолжить в юмористическом духе, то, возможно, Вам и удастся раздеть феминистку, но только после того, как Вы поклянетесь, что будете смотреть на нее не как на двухголового теленка, а как на…
Пани Малгожата,
хотелось бы присесть рядом с Вами на той скамеечке… Там, в Буско.
Мне кажется, что Домагалик в обесцвеченной под воздействием серы майке и с небрежно собранными волосами, Домагалик, которая сама себя отправила в отпуск, без гнетущей спешки, без кортизола в крови, без сотового телефона под рукой, без мыслей, беспрестанно возвращающихся к страницам сдаваемого номера газеты, без лихорадки снимаемой в это время «Лихорадки»,[38] без астматического дыхания Варшавы на своем затылке, эта Домагалик — совсем другая Домагалик. Пока еще, как мне кажется, неоткрытая. И поэтому мне хотелось бы присесть с Вами на этой скамеечке и поговорить. Без диктофона, без блокнота. Хотите знать, какие вопросы я задам Вам, с клятвенным обещанием, что немедленно забуду ответы?
Есть у меня приятель, немец, который делит женщин на две категории: одни интересуются футболом, а другие просто некрасивые. Если бы женщиной был я, он никогда бы на меня не взглянул. Я не считаю, что в качестве женщины я был бы особенно красив, но я интересуюсь футболом. С той только разницей, что мне абсолютно все равно, кто у кого выиграл, кто кому проиграл, кто с кем сыграл вничью, кто забил гол, а кто промахнулся. Результат матча мне совершенно безразличен (за исключением игр сборной Польши, когда я на время превращаюсь в болельщика). Однако мне не все равно, как этот результат отражается на людях. Недавно ехал я поздним вечером, после матча Германия—Голландия (1:1), на машине по улицам опустевшего Франкфурта. Рекламные щиты завешаны рекламой, связанной с проходящим чемпионатом Европы. Больше всего рекламы пива, без которого «футбол лишен вкуса», или жидкокристаллических — пока еще очень дорогих — телевизоров, без которых «футбол невозможно понять». Можно подумать, что на экранах традиционных телевизоров эти парни играют в гандбол. Мое внимание особенно привлекла реклама телевизоров. Билборды выстраиваются в историю, рассказанную в трех картинах. На первой, после того как загорелся результат 1:0 (на фоне виден немецкий флаг), привлекательная девушка размахивает лифчиком, который только что сняла с себя, на второй картине (2:0) у нее в руке уже цветастые стринги, а на третьей (3:0) она уже на коленях, а ее голова между ног мужчины, сидящего перед телевизором. До сих пор мне не попадался на глаза протест хоть какой-нибудь немецкой феминистки, которая призвала бы к бойкоту фирмы, производящей телевизоры, и к удалению плакатов с рекламных щитов.
Если уж разговор зашел о телевидении, футболе и женщинах, то не могу удержаться и не поделиться с Вами, истинной болельщицей, информацией, которую я прочел вчера в одной из британских газет. Оказалось, что более 40 % мужчин с превеликим удовольствием смотрели бы трансляции футбольных матчей в одиночестве или в кругу друзей и охотно отрешились бы не только от своих, но и от всех вообще женщин на это время. Выяснилось, что женщины просто мешают им и сильно раздражают. Из опроса, проведенного по заказу газеты, становятся ясными причины (ранжированные по порядку от самых главных до менее существенных), в силу которых мужчины предпочитают смотреть футбол без женщин:
— женщины прижимаются к тебе во время передачи;
— постоянно спрашивают, что такое офсайд;
— благосклонно оценивают внешний вид игроков противника;
— спрашивают, по какой причине дают штрафной;
— неправильно произносят фамилии игроков;
— во время трансляции могут заговорить на темы, не связанные с футболом;
— некстати демонстрируют радость, когда гол забивает противник;
— даже во время второго тайма умудряются спрашивать, в каких цветах играют наши;
— в перерыве переключают канал, вместо того чтобы слушать комментарии из студии;
— на видеокассету, на которой записаны лучшие фрагменты матча, могут уже через неделю записать какой-то бессмысленный сериал.
Вы ведь не станете отрицать важность этих причин?
Футбол, а прежде всего его действующие лица, является в Германии красочной и раскручивающей торговлю темой. СМИ охотно публикуют налоговые декларации игроков (в миллионах евро), помещают снимки их домов в лучших районах главных немецких городов и новейшие модели «феррари» и «мазератти» («мерседесы» для тех, кто на скамейке запасных), стоящие перед этими домами. Очень редко обращают внимание — а у меня таки складывается впечатление, что специально замалчивают, — на то, что они миллионеры, не имеющие среднего образования. Особый интерес вызывают женщины, с которыми спят «наши парни». Пресса старается отражать мнение «народа» и возмущается вместе с «народом» (читающим чаще всего эсэмэски и «Бильд», эту газету-мать польского «Факта»), когда футболисты национальной сборной не спят в своих супружеских ложах. Благодаря футболу мы узнаем истинные моральные ценности, исповедуемые обществом. Тот, кто бегает по полю в майке с национальными символами и должен бить (и пусть как следует бьет, потому что это за наши налоги!) голландцев, французов, португальцев, но больше всего англичан, он должен быть верным своей жене. Если побьет всех вышеперечисленных, так уж и быть, на его левые ходки посмотрят сквозь пальцы, но если, боже упаси, не побьет, держись, парень.
Помню заголовки газет (не только «Бильда») несколько месяцев назад, когда Оливера Кана (из мюнхенской «Баварии»), вратаря национальной сборной, застукали на измене. Если у измен может быть рейтинг, то измена Кана получила бы высший показатель моего неодобрения. Кан изменил своей жене с обкуренной посетительницей ночных клубов в Мюнхене за девять дней до рождения своего второго ребенка. По-моему, даже изменять надо, не теряя достоинства и с чувством ответственности. Как Вы думаете?
Футбол, даже если не зацикливаться на результатах, в принципе интересен. Порой мне даже становится жаль, что я не ощущаю никаких особых эмоций, когда двадцать два здоровых мужчины гоняются за одним мячом. Включаю телевизор, отключаю звук и сажусь с книгой в кресле. Результат я узнаю, и назавтра у меня будет что обсудить на работе у кофе-автомата. Я ведь смотрел матч…
А Кана я никогда не полюблю. Даже если бы он завоевал чемпионский титул не только Европы, но и всего мира.
Неслучайность биографии? В последнее время чем больше читаю книг, тем больше задумываюсь над вопросом, что такое случайность и что такое предопределенность. Когда-то меня об этом спрашивали как физика и вообще человека науки в интервью для прессы. Сейчас по памяти я не сумею в точности воспроизвести то, что тогда ответил, но сказал я примерно следующее:
Старость — не случайность. Это факт. Старение и неизбежно наступающая старость — наше предназначение (если, конечно, какая-то роковая случайность в нашей судьбе не воспретит нам дожить до старости). Человеческая жизнь рассчитана на конечное количество делений клеток. И этого не отменит и не изменит ни фармакология, ни пластическая хирургия, ни — пока — генетика и молекулярная инженерия, на которые сейчас возлагают самые большие надежды. После определенного количества делений мы исчерпываем свой лимит и все заканчивается.
Должен Вам признаться, что меня больше страшит процесс старения, чем состояние старости. Главным образом потому, что со старением надо сталкиваться ежедневно в течение долгого времени, а старость надо в один прекрасный день просто принять к сведению. Средняя продолжительность жизни благодаря прогрессу медицины, росту благосостояния и совершенствованию системы здравоохранения постоянно возрастает (по крайней мере, в странах так называемого промышленно развитого Севера). Но когда приглядишься к этому повнимательнее, то замечаешь, что если что и увеличивает свой срок, так это старость. Не увеличивается наша лучшая средняя часть жизни. Увеличивается только старость. Не уверен, что лично мне в моем конкретном случае хочется именно этого.
В последнее время я все чаще задумываюсь, а когда же начинается старость? И с чего она начинается? У женщин, например, она начинается менопаузой или скорее решением, что эта юбка в ее возрасте слишком ей коротка? А у мужчин? Когда у мужчин начинается старость? С момента, когда, имея вечером два варианта на выбор, он выбирает тот, что позволит ему быстрее оказаться дома?
Вы правы. Все в жизни имеет свое время. Соответствующее время. Свое место и свое время — как Вы это сказали. Вот только какое время считать соответствующим?
Тема философская. Помните наш разговор о Шопенгауэре и Ницше? Оба они активно изучали природу мимолетности бытия. Артур Шопенгауэр сравнивал отдельные этапы жизни человека с временами года. Он выделил три десятилетия между двадцатью и пятьюдесятью годами (в его время медицина не была столь развита). В его классификации эти годы соответствовали весне, лету и осени. Ницше понимал это по-другому, но в общем соглашался с ним, написав, что осень жизни является «тайной, как и все, что находится в состоянии покоя, она подобна высокому пространному плоскогорью, которое продувает холодный ветер; с ясным безоблачным небом над ним, днем и ночью глядящим всегда с одинаковой кротостью…»
Вчера я купил мотороллер. Классическую ностальгическую «Веспу» (по-польски «Осу») металлизированного перламутрового цвета, на котором капли дождя светятся лазурью. Нет более практичного средства передвижения в переполненном машинами Франкфурте. Мне не пришло в голову, что в моем возрасте на мотороллере я выгляжу как некто, «отчаянно пытающийся привлечь к себе внимание окружающих». Возможно, и те женщины в слишком облегающих блузках и прохаживающиеся по парку в Буско тоже не отдают себе в этом отчета?
Отдыхайте…
P.S. Сегодня 16 июня 2004 года. Ровно сто лет тому назад двадцатидвухлетний выпускник Юнивер-сити-Колледж в Дублине Джеймс Джойс пригласил на первое свидание Нору Барнакл, дочь пекаря и горничную в одном из второразрядных дублинских отелей. Должно быть, это произвело на него огромное впечатление, поскольку именно этот день, 16 июня 1904 года, был тем днем, в который еврейский сборщик объявлений для газет Леопольд Блум, герой «Улисса», переживает свой необычный будничный день, заполненный повседневной кутерьмой. Для некоторых описание переживаний Блума Джойс оформил в Самой Большой, Самой Главной и Самой Оригинальной Книге в истории литературы, все с большой буквы. Со стыдом признаюсь Вам, что я никогда так и не смог дочитать «Улисса» до конца. У меня всегда находился какой-нибудь, чаще всего надуманный, повод (скажу честно: книга Джойса мне была скучна), чтобы прервать ее чтение. Сегодня я решил, что прочту ее целиком. Интересно, Вы тоже подходили к «Улиссу» несколько раз или только я достойный сожаления невежда?
Пан Януш,
разумеется, мне хотелось бы знать, какие вопросы Вы мне зададите.
Только я не могу понять — и это меня по-настоящему интригует, — почему Вы непременно должны будете забыть мои ответы. Думаете, я не смогу ответить или открою Вам какие-то страшные секреты? Дело в том, что у человека, который так, как я, уже более двадцати лет задает вопросы другим, рано или поздно возникает ощущение, что нет таких вопросов, на которые невозможно ответить, даже если не хочется этого делать.
Вы купили мотороллер (потрясающе!) и не хотите привлекать к себе внимание. Верю. Тем более что в этом вопросе мужчинам гораздо легче, чем женщинам, поскольку по законам природы именно они являются охотниками. Ну, может, за исключением тех, которые всегда выглядят привлекательно благодаря внушительной сумме на счете, гарантирующей спокойное будущее.
Вы пишете: «По-моему, даже изменять надо, не теряя достоинства и с чувством ответственности. Как Вы думаете?»
Так вот я думаю, что как ни старайся, а изменять достойно не получится, потому что измена — это ложь. Обман, замешанный на страхе быть разоблаченным. Чтобы изменять, надо быть ловким, изворотливым и надеяться, что жена узнает обо всем последней. Но разве можно при этом сохранить достоинство? По отношению к себе, глядя на свое отражение в зеркале, или тем, кому мы изменяем? Если кто-то с этим согласится, то можно предположить, что он кривит душой, поскольку сам изменял и не хочет в этом признаться или является смертельно скучным человеком, которому чужды любовные порывы тел и сердец.
Что в нашей жизни случайность, а что — предназначение? Снова трудный вопрос. Все, что случайно, кажется менее важным и по определению умаляет ценность того, что за собой влечет. Приходит легко и как бы невзначай. Предназначение автоматически выделяет нас из толпы, превращая в людей, отмеченных не только любовью, но и страданием. Может одарить, а может и покарать. В тетрадке, в которой я много лет записываю различные высказывания, нашла такую фразу Анатоля Франса: «Случай может быть псевдонимом Бога, если он не хочет подписаться». Красиво, правда?
Я боюсь пророчеств, гадалок и их предсказаний. Давно, еще когда я училась в университете, в одном из вроцлавских кафе с милым названием «Гавана» к нашему столику подсел странный мужчина. И хотя его никто не спрашивал, он стал рассказывать нам, что нас ждет в будущем. Я запомнила то, что он сказал мне и подруге. Сбылось количество детей и мужей. Он был так добр, что пообещал нам долгую жизнь. Время покажет. И хотя в нем не было ничего особенного, мне кажется, что я и сегодня, не задумываясь, могла бы его описать. Бррр…
Я, так же как и Вы, не знаю, когда приходит старость — с первой морщинкой на лице или когда мы перестаем мечтать. Вы мечтаете? О чем вы мечтали в последний раз?
Всему свое время и место. Мы так думаем, наверное, потому, что в нас рождается чувство внутреннего равновесия, что что-то происходит именно здесь и сейчас. Возможно, это уже было, ну и что с того.
Пани Малгожата,
когда я написал, что пообещал бы Ваши ответы немедленно забыть, я прибег к своего рода мыслительным сокращениям, потому что имел в виду то самое «забвение», которое в данном случае равнялось бы деликатности. Вы ведь сами признались, подытоживая двадцатилетний опыт задавания вопросов, что есть такие ответы, которые по своей сути не предназначены для «распространения» за рамки, скажем так, скамейки в Буско. Потому что они имеют слишком личный характер. А если человек не хочет или не может ответить на вопросы, то сам факт, что вопросы были заданы, уже говорит о покушении на чью-то приватность. Эту границу определяет не спрашивающий. Ее определяет отвечающий. Не все бывает «на продажу». Лишь это единственное я имел в виду. Между искренностью и эксгибиционизмом очень тонкая и зыбкая граница. То, что нам кажется обычной искренностью или открытостью, для других может оказаться доставанием пресловутого (по крайней мере, в англосаксонских странах) скелета из шкафа. Такое может только оскорбить, возмутить, оставить неприятный осадок и даже вызвать отвращение. Приватность надо охранять, окружать стеной, а то и колючей проволокой. Вам это известно лучше, чем мне. Я в «этом деле» новичок. Вы эту отрасль пестовали годами. Когда я написал «Одиночество в Сети», большинству казалось, что я достал из ящика свой дневник, набрал его на компьютере, издал, развез по книжным магазинам и сделал из этого бестселлер. Что я описал свой интернетовский любовный роман, разрешил Форемняк и Ленинскому читать его по радио, выставил рекламные щиты по Варшаве и рассказывал об этом в утренней телепередаче «Кофе или чай?». А потом вдобавок Домагалик позволила себе (в «Лихорадке») спросить: «Пан Януш, а много ли у Вас было женщин?» Бедная его жена! Бедные его дочки! Как он мог?! И еще эта Шаполовская,[39] трогающая его колено во время программы! Жуть. Никакого достоинства! И такое пускают в прайм-тайм, сразу после «Новостей»! Я до сих пор размышляю, возможно ли защитить себя от таких обвинений. Как убедить людей, что это не мой любовный роман, что это не моя биография, что на основе собственной биографии можно написать тысячи историй, причем по большей части вымышленных? Что своих героев можно наделить собственной впечатлительностью, своим мировоззрением, но при этом одеть их в не свои сюжеты. И так делает большинство авторов. Они смотрят на мир собственными глазами, анализируют его в своем мозгу, но рассказывают чужие или придуманные истории. Мне всегда делается не по себе, когда во время встреч с читателями или в СМИ мне задают вопрос типа: «А как приняла „Одиночество в Сети“ ваша жена?» Не знаю, как приняла. Не говорила мне об этом. Она вообще решила не читать эту книгу. По разным причинам. Она никогда не высказывается о вещах, которых не знает. В том числе и о книгах, которые она не читала.
Предательство vs.Чувство собственного достоинства.
Сопоставление на первый взгляд нелогичное, на первый взгляд морально ущербное и на первый же взгляд взаимоисключающее. На первый взгляд. Буду настаивать на этом. Многие мужчины думают, что предательство и неверность — это две диаметрально противоположные вещи. Неверность имеет для них подоплеку чисто сексуальную, физическую. Им кажется, что, не сохранив верность, т. е. оказавшись неверными, они тем не менее не совершили предательства (может, есть у этого что-то общее с военной присягой?). Предательство для них — это духовная сфера, удаленная на миллионы световых лет от неверности, отождествляемой ими с телесностью, которую они рассматривают как нечто тривиальное и малозначимое. Они могут, воспользовавшись услугами проститутки и проверив, застегнута ли молния на брюках, опечалиться, что опаздывают домой на ужин или на родительское собрание в школу к дочери. Они были неверны, но никого, как считают они сами, не предали. Им кажется, что они побывали вроде как в Макдоналдсе. Ведь можно же иногда на ходу перехватить что-то из фастфуда, искренне восхищаясь при этом кулинарными способностями жены. Для женщин это звучит как космический абсурд. Впрочем, не для всех. В историю войдет сказанная недавно английской королевой Елизаветой II фраза: «От мужчины требуется не верность, а лояльность».
Возможно, это отголоски постэволюционной отрыжки. У женщин такого, похоже, нет. Наверное, потому, что в их ДНК две хромосомы X. А у мужчин одна хромосома X и одна хромоногая хромосома Y. XX против XY. Подозреваю, что именно в ней, в этой хромоногой, и локализован ген предательства. Ген верности, если таковой вообще существует, наверняка находится в хромосоме X. Я ничуть не удивлюсь, если об этом вскоре появится статья в каком-нибудь солидном научном журнале.
Почему мужчины-«непредатели» бывают неверными? Я думал об этом и попробовал составить список причин, в силу которых мужчины делают это. Этот список может произвести впечатление приглашения к супружеской неверности, что вовсе не является моей целью. Ни в коем случае. Я позволил себе только сгруппировать те причины, которые мужчины могут принять во внимание, решаясь на супружескую неверность. В этом много сарказма, немного иронии, но есть, как мне думается, и изрядная доля правды:
1. Гены. Верность биологически чужда мужчинам. Это подтверждают и эволюционные биологи, и сексологи. И мы уже не раз писали об этом во время наших дней и ночей, так что не стану еще раз надоедать Вам с этим. Добавлю только, что «та другая» или та очередная чаще всего оказывается более молодой. Пожилые женщины напоминают мужчине мать, ассоциируются у них с чисткой зубов или стрижкой ногтей — короче, тем, что менее всего они станут искать в чужих постелях. Рискну даже вывести математическую формулу идеального возраста любовницы: половина возраста мужчины плюс семь лет.
2. Самоутверждение. Мужчины, решающиеся на супружескую неверность, это преимущественно успешные мужчины. Серьезные, энергичные, амбициозные, динамичные, всегда имеющие перед собой цель. Три из четырех женщин считают своих любовников «людьми успешными» (источник: Майя Лангсдорфф. «Die Geliebte»). Такие мужчины постоянно ищут подтверждения своей успешности. Самоутверждения. Ничто так не укрепляет их самоуважения, как кричащая женщина. Но не от злости, а от наслаждения.
3. Фантазии. Жена может быть «святой», но это ничуть не делает ее более привлекательной. Изменяющие мужчины хотят реализовать свои наиболее изощренные эротические фантазии, которые они по разным причинам не могут пережить в семейной спальне. Кроме того, привычная домашняя обстановка снижает уровень возбуждения. Рядом с любовницей нет повседневности, и к тому же пикантности добавляет участие в чем-то запретном. «Запретный плод…» и т. д.
4. Смелость. Уже маленькие мальчики хотят, чтобы их считали самыми смелыми во дворе. Измена не всегда для мужчин признак слабости. Совсем наоборот. Кто идет на риск двойной жизни, тот креативен, у того есть смелость, он обладает фантазией. Прыжок в какую-нибудь чужую постель — всегда акт смелости. А заодно и проверка своей «рыночной котировки».
5. Дефицит чувств. Типичная отговорка уличенных в неверности мужчин типа «это был всего лишь секс» глупа и наивна. За изменой всегда скрывается дефицит чувств. Почему они не могут где-то на стороне получить ту близость, которой им не хватает дома?
6. Свобода. Неверность во имя свободы. И с супружеством и с бросанием курить дела обстоят аналогичным образом. Бросить курить само по себе не трудно. Гораздо труднее смириться с мыслью, что я больше никогда не почувствую запах сигареты. Никогда больше не познаю другой женщины?! Прежде чем в результате этой мысли мужчиной овладеет паника, он успокаивает себя мыслью, что должны же быть какие-то аварийные выходы. Вся власть в руках жены, но лояльная оппозиция — в разных позах с любовницей. Во имя широко понимаемой свободы.
7. Приключение. Маленькие мальчики прекрасно знают, что яблоки из чужого сада вкуснее. Так почему же у взрослых мальчиков должно быть по-другому? Мужчины до конца жизни остаются мальчишками. Маленьких мальчиков от больших отличает только стоимость их игрушек.
8. Вызов. Почему надо делать счастливой только одну женщину? Ведь можно осчастливить и других. Правда, это требует некоторых усилий, в чем-то самоотречения, но и удовлетворение приносит небывалое. С какой стати состоять только в одном наблюдательном совете? Настоящий мужчина должен смело принимать вызов судьбы. Кроме того, это своего рода замена извечной фантазии многих мужчин: оказаться в постели сразу с двумя женщинами. Правда, существует большая вероятность, что любовь втроем — это измена двум женщинам, а не одной, да уж ладно. Вызов он и есть вызов.
Отговорки эгоцентрика, лжеца и подонка — так ведь Вы сейчас думаете? И Вы совершенно правы. Но я уверен, что огромное большинство, 70 % статистически признающихся в неверности мужчин, более или менее руководствуются этим своеобразным окталогом. Я не имею в виду тех хронических, патологических и неизлечимых ходоков, которым кажется, что турпутевка «all inclusive» должна включать также девушку, которая приходит утром убирать номер в отеле.
Позвольте же мне представить в моем следующем письме «список причин», по которым неверными (теперь уже все чаще) становятся женщины.
Как и Вы, я боюсь пророчеств, разных там гаданий, предсказаний и вообще всякого рода оккультизма в смысле эзотерической доктрины, предполагающей наличие в человеке и природе тайных сил. Я всегда старался избежать участия в различного рода магических практиках, была ли то цыганка, которая обязательно хотела посмотреть мою линию жизни, или безработный астрофизик, который переквалифицировался в астролога и предлагал на своем ноутбуке просчитать мой «истинный гороскоп». Мне никогда не хотелось, чтобы кто-то придумал и за деньги рассказал мне мое будущее. А о своем прошлом я и так все прекрасно знаю. И это опасение не имеет ничего общего с моим образованием. Я знаком с несколькими физиками, химиками и информатиками, которые верят в каббалу. Особенно те, которые пророчат свои неслыханные успехи в будущем. Я опасался, что каждое предсказание может возмутить мир моих мечтаний. Можно пытаться предвидеть чье-то будущее, но нельзя предсказать ничьих мечтаний. А для меня будущее — это прежде всего мечты. А их не может знать ни цыганка, ни нумеролог с ноутбуком, ни даже я сам. Это не подвластно никакому оккультизму. Ни нумерологическому, ни тантрическому.
Вы спрашиваете меня, мечтаю ли я. Разумеется, мечтаю. Прежде чем что-то произойдет, об этом надо помечтать, представить себе это. Значительная часть моей жизни соткана из мечтаний, которые поначалу казались мне совершенно нереальными. Буду я мечтать и за минуту до смерти, веря, что даже и эта последняя мечта тоже исполнится. В последнее время я мечтаю как-то неправильно. Большинство из моих мечтаний живет со мной долго, возвращается, кристаллизуется и через какое-то время превращается в «проекты». А вот последние мечтания «не из этой оперы», потому что я стал мечтать о чем-то таком, что не может исполниться. Я мечтаю о том, чтобы направить ход времени вспять. Мне хотелось бы вернуться на некоторые развилки моего жизненного пути, еще раз внимательно прочитать надписи на дорожных указателях и пойти в другом направлении. Видимо, это из-за моего старения. Одно, а для многих единственное преимущество старения — приобретение мудрости и так называемого опыта. Иногда я начинаю очень даже сомневаться, а пригодится ли этот опыт хоть на что-нибудь. Мы ведь все равно совершаем ошибки, с той только разницей, что, обладая опытом, мы сразу понимаем, что совершили ошибку…
Через два месяца, ровно через два месяца мне стукнет пятьдесят. Примите мое приглашение и приезжайте 18 августа в Торунь, чтобы провести со мной, моей семьей и моими друзьями несколько часов этого дня. В Торунь, город, в котором я родился. Как несправедливо, что наша жизнь идет к концу, а не к началу. Когда-то я написал об этом в книге «Любовница». Разрешите, приведу здесь отрывок:
«Когда-то он сказал мне, что Бог, наверное, ошибся и все запустил в направлении, противоположном течению времени. Что, по его мнению, люди должны рождаться перед смертью и жить от смерти до рождения и даже до зачатия. То есть в противоположную сторону. Якоб считал, что в биологическом смысле процесс умирания такой же активный, как жизнь. Поэтому смерть не отличается от рождения, И потому люди теоретически могли бы рождаться за миллисекунды до смерти. И тогда уже в самом начале они обладали бы жизненной мудростью, опытом и приходящими с возрастом спокойствием и рассудительностью. Все свои ошибки, измены и жизненные промахи они бы уже совершили. При них были бы все их шрамы, и морщины, и все воспоминания, но жили бы они в другом направлении. Кожа у них делалась бы все глаже, и с каждым днем любознательность их становилась бы все больше, волосы не такими седыми, глаза блестели бы ярче, сердце становилось бы все сильнее и открытее, чтобы принимать новые удары и новые любови. А потом, в самом конце, который стал бы одновременно началом, они исчезали бы из этого мира не в горести, не в страданиях, не в отчаянии, а в экстазе зачатия. То есть в любви».[40]
Не считаете ли Вы, что пущенная в обратном направлении — с конца в начало — жизнь была бы самой лучшей идеей Программиста?
P.S. Вы уже, наверное, не в Буско и не сидите больше на санаторской скамеечке в майке, обесцвеченной под воздействием серы, и с небрежно уложенными волосами. Варшава призвала Вас к порядку, не так ли? Но ведь я могу продолжать задавать вопросы, да? Один вопрос на день или на ночь? С признанием Вашего полного права отвергнуть все или некоторые из вопросов. Могу ведь, а?
Вопрос № 1: Какой раз был для Вас главнее, первый или последний?
Буско, пятница
Пан Януш,
Вы правы. Есть один вопрос, на который я всегда отвечаю, хотя и считаю, что никто не должен и не имеет права меня об этом спрашивать, однако спрашивают. Вопрос этот касается детей.
«Пани Малгожата, почему вы не хотите завести ребенка?» — спрашивает сидящая передо мной молодая журналистка и, прищурившись, сверлит меня взглядом: Наконец-то я выведу ее на чистую воду. Домагалик не хочет иметь детей, потому что она законченная карьеристка и ради написания фельетонов и появления на экране отказывается от материнства.
Услышав подобный вопрос, я всегда думаю, что глагол «не хотите» правильнее было бы заменить на «не имеете». Когда-то на этот вопрос я отвечала подробно: что так сложилась моя жизнь, что иметь ребенка — самое прекрасное, что может быть на свете. Мой ответ записывали, но через некоторое время он снова звучал с обязательным глаголом «не хотите». Перед моим отъездом в Буско я приняла участие в одной программе, которая должна была выявить скрытые закоулки моей женской натуры.
После первого же вопроса я, бывалая, поняла, в каком направлении мы идем: властная в любви, гордящаяся своей независимостью, рассеянная, и, где-то на заднем плане, — высшее образование, какие-то программы и книги. В конце был задан главный вопрос: «Пани Малгожата, а что вы можете знать о любви, если вам не довелось испытать материнства?» Я уже хотела парировать: «А какое право вы имеете задавать мне такие вопросы, а почему вы сами решились завести ребенка только после тридцати, а почему у вас только один ребенок, разве это не эгоистично?» Я уже представила, какое впечатление произведет на нее моя тирада, но, как всегда, ответила, что материнство — самое счастливое состояние женщины, что так сложилась моя жизнь, но… Интервью закончилось, журналистка говорила, что очень довольна, что через две недели материал будет готов, а я, возвращаясь на такси в редакцию, подумала, что снова не получилось поговорить иначе и о чем-то другом. Что ж, хотеть и иметь действительно разные вещи.
С уважением, МД
P.S. В вопросе о том, много ли женщин имел тот или иной мужчина, я не вижу ничего неуместного хотя бы потому, что на него можно ответить по-разному:
а) в самый раз;
б) нет — это ответ для ревнивых подруг и гораздо чаще соответствует действительности, чем нам кажется;
в) да — ответ скорее теоретический, тем более что так, не кривя душой, могут ответить немногие из нас;
г) что значит много?
Если я не ошибаюсь, Вы выбрали ответ «г», что меня, знающую Вас, несколько удивило, но Вы, к счастью, быстро вернулись на «путь истины» и стали говорить правду. Тем более что подразумевалось не количество, а так называемое знание дела. Разумеется, речь шла о том, что было до брака. «Отмазки эгоцентрика, лжеца и подонка — так ведь Вы сейчас думаете?» — пишете Вы. Откуда Вы знаете?
Приводя мнение среднестатистического мужчины, Вы правы, когда замечаете, что с любовницей нет будней, что поход на сторону требует смелости, что за изменой кроются дефицит чувств и страх, что никогда больше не будет другой женщины. Интересно, откуда берется мужское убеждение в том, что женщины в данном вопросе думают по-другому. Полагаю, что у них просто меньше времени на измену и, несомненно, меньше смелости на то, чтобы разрушить более-менее сложившуюся жизнь. Потому что неверность для женщины чаще всего означает начало новых серьезных отношений с другим мужчиной. При условии, что он в последний момент не вернется к домашнему очагу. К лучшему супу из помидоров, выглаженным рубашкам, туда, где в присутствии женщины не надо втягивать живот. Все известно и предсказуемо.
А теперь я отвечу на Ваш вопрос: «Какой раз был для Вас главнее, первый или последний?» Отвечаю спонтанно, без долгих раздумий: «Тот, которого еще не было». Многозначно? Это один из вариантов ответа на коварные вопросы.
Франкфурт-на-Майне, суббота, ночь
Пани Малгожата, от Судьбы, видимо, не уйдешь…
Позволю себе еще раз обратиться к этой теме. Есть у меня для этого важная причина. Я все еще нахожусь под впечатлением трогательного репортажа, который пустили по немецкому телевидению и который абсолютно случайно мне удалось посмотреть сегодня вечером. Я смотрю телевизор урывками. Практически исключительно когда у меня набирается куча выстиранных вещей для глажки, которую на потом отложить невозможно. Утюг и телевизор для меня как сиамские близнецы, сросшиеся пластиком удлинителя. В последнее время «братец-телевизор» редко кажется мне более интеллектуальным, чем «братец-утюг». Кроме того, за утюг пока что не приходится вносить абонентской платы. Интересно, каково Ваше мнение относительно польского телевидения. Но сегодня вечером телевидение меня взволновано…
В Германии только один такой детский сад. Он возник благодаря деятельности вдохновенных, впечатлительных и решительных людей, решивших «бороться до конца». И победивших. В этом единственном в своем роде саду каждый день надежда перемешивается со слезами. Двадцать два ребенка в возрасте от двух до шести лет играют друг с другом. Половина из них здоровые, остальные — с самого рождения заражены ВИЧ. У преобладающей части здоровых детей родители являются носителями ВИЧ.
Где начинается Судьба? Просматривая этот репортаж, я вдруг понял, что вовсе не с нашим рождением. И даже не с нашим зачатием. Она начинается гораздо, гораздо раньше. И хуже всего то, что мы никак не можем на это повлиять. Она начинается уже в биографии и в Судьбе тех, кто призвал нас — то ли случайно, то ли осознанно — к жизни. Несправедливо.
Тиму пять лет, и у него нет ВИЧ. Его матери осталось жить месяц, максимум полтора. Директор детского сада договорилась с Тимом, что, когда мама «уйдет», Тим переедет к ней. Своего отца Тим никогда не видел. Даже на фото. Мать встретилась с отцом Тима только раз в жизни. Она даже не помнит его имени. Она тогда была «под кайфом». За порцию героина она заплатила тем, чем могла тогда заплатить. А ничего другого у нее и не было. Десять минут грязного «интима» в провонявшем мочой вокзальном туалете. Через девять месяцев родился Тим. Антье четыре года. Она инфицирована. Она прекрасно знает, что может пользоваться только своей зубной щеткой и только своей ложечкой для йогурта. Патрик тоже инфицирован. Сегодня у него день рождения — пять лет. Стол украшен цветами, другие дети принесли ему подарки, на торте горят пять свечек. Дети хлопают в ладоши, когда Патрику удается задуть все пять разом. Потом они подходят к нему, обнимают и поздравляют. Мартин, воспитатель (один из «боровшихся до конца», здоровый), на вопрос о страхе заразиться спокойно отвечает: «Абсолютно необоснован. Наша дочь тоже посещает этот детский сад. Надо лишь быть внимательным, когда дети во время игры могут пораниться». В этот момент Патрик радостно подбегает к воспитателю. Прижимается к нему и забирается на колени. Очень маловероятно, что Патрику удастся задуть свои свечки через год. Но год — это вечность. Жизнь этих детей — это «здесь и сейчас». «Здесь» существует с недавнего времени. «Сейчас» для большинства из них кончится еще до того, как они пойдут в школу. Когда умирает кто-нибудь из детей, воспитательницы и воспитатели в ЭТОМ детском саду говорят, что ребенок уехал. Детишки, что помладше, верят в это. Детский сад «Надежда». Надежда с большой буквы «Н». Противостоящая каждый день Судьбе. Детский сад для детей с «очень коротким временем полураспада», как назвала его директор, воспитатель, повар и нянечка в одном лице. «У этих детей очень мало времени…» — сказала она на камеру.
Репортаж кончился титрами с благодарностью фирме, которая финансирует этот сад с самого начала, без фанфар и упоминания в СМИ. Эта фирма называется «Майкрософт». Это тоже меня растрогало, я как-то по-другому, может, с большей нежностью коснулся клавиатуры своего компьютера, садясь перед ним, чтобы написать Вам это письмо. Традиционно, как информатик, я нахожусь на «антимайкрософтовской» волне и упрямо «не перевариваю» его. За то, что он такой большой, такой всемогущий, такой алчный и такой вездесущий. Я хорошо помню минуты отчаяния и даже приступы агрессии, когда мой компьютер зависал как раз когда я заканчивал писать двадцатую страницу важной документации или тысячную строку моей программы. А когда оказывалось, что единственное, что может вывести его из ступора, это вытаскивание штепселя из розетки и что, когда я сделаю это, я потеряю все, что написал, во мне ничего не оставалось, кроме кипучей ненависти и жажды кровавой мести. А поскольку трудно ненавидеть всю фирму, я сосредоточивался главным образом на ненависти к Биллу Гейтсу. Это довольно типично. Редко ненавидят системы, но охотно тех, кто эти системы создавал. Я осыпал Билла Гейтса проклятиями на всех известных мне языках, но главным образом по-английски. Слово «fuck» было самым безобидным из тех, которые он мог бы услышать, если бы находился поблизости.
Порой мне кажется, что Гейтса ненавидят все, кроме его родителей, его жены, его детей и акционеров фирмы «Майкрософт». За все. За его богатство, за его успешность и за то, что в глубине души их поражает мысль: в наши дни мир без его Windows был бы на самом деле как мир без окон. А тем временем Гейтс поступает очень последовательно, в соответствии с планом, который сам себе начертал и никогда не скрывал от мира. Как-то раз на вопрос, как надо жить, чтобы достичь такого успеха, он ответил: «Сделать так, чтобы люди нуждались в тебе. Они должны нуждаться в том, что у тебя есть. Потом им некуда будет пойти». Гейтсу это удалось. И сделал он это очень элегантно. Он последовательно шел своей дорогой, постепенно, но систематически ставя мир в зависимость от своего программного продукта. Когда-то он сказал знаменательные слова: «Мы готовы сказать людям все, что угодно, лишь бы они поверили, что наш путь — это их путь».
Для одних Гейтс современный киборг, для других — проходимец с моложавым лицом, у которого столько долларов, что он мог бы заполнить ими весь бассейн перед своим напичканным электроникой, словно космический корабль, дворцом, таким большим, что получил в ведомстве связи особый почтовый код. Для третьих он хищная акула со следами крови на зубах — после того, как разодрал в клочья очередную фирму, что стояла на его пути к абсолютной власти. А тут нате — сюрприз. Оказывается, Гейтс не только самый богатый человек в мире, но и самый большой филантроп на планете Земля. Я стал по-другому думать о нем после того репортажа, да и Windows вроде как-то меньше стал зависать. Иногда достаточно маленького пустяка (что для него детский садик? — пустяк), чтобы изменить мнение о человеке.
Первое «приближение» к Гейтсу как к человеку произошло у меня уже несколько месяцев назад. Помню, как на, интернет-странице «Майкрософта» я нашел приглашение принять участие в видеоконференции по поводу посещения Гейтсом средней школы в маленьком городке Висалия в Калифорнии. Я остался подольше на работе и с помощью Интернета перенесся в физкультурный зал в «Маунт Уитни Хай Скул» в Висалии. Стоя перед собравшейся там молодежью и учителями, Гейтс сказал нечто такое, что заинтриговало меня, озадачило и подтолкнуло к раздумьям. Только раз он произнес слово «Майкрософт». Больше всего времени он посвятил критике системы обучения, направленной на пропаганду культа «хорошего самочувствия», подчиняющейся правилам «политкорректности» и таким образом готовящей молодое поколение к «поражению в реальной настоящей жизни за стенами школы». Он закончил свое выступление формулировкой десяти правил, которые я помню до сих пор и которые завтра (давно уже хотел сделать это) расскажу своим дочкам.
Правила Билла Гейтса:
1. Жизнь несправедлива. Привыкни к этому.
2. Мир не интересует, что ты думаешь о себе. Тем не менее мир надеется, что ты достигнешь чего-то, ПРЕЖДЕ ЧЕМ почувствуешь, что ты великий.
3. Ты не будешь зарабатывать сорок тысяч долларов сразу после получения аттестата зрелости и не станешь вице-президентом со служебной машиной, оснащенной телефоном. Это надо заработать.
4. Если тебе кажется, что учителя донимают тебя, подожди с выводами до момента, когда у тебя появится твой первый шеф.
5. Ты не должен считать раздачу гамбургеров в «Макдоналдсе» ниже своего достоинства. Твои дедушки иначе определяли «стояние на раздаче гамбургеров в „Макдоналдсе“». Они называли это возможностью (opportunity). Возможностью роста.
6. Если тебе не везет, это не вина твоих родителей. Не зацикливайся на своих ошибках. Учись на них.
7. Когда тебя еще не было на свете, твои родители уже были, и они не были такими занудливыми, какими ты видишь их теперь. После твоего рождения они оплачивали твои счета, стирали твое белье и слушали твои излияния на тему, какой ты крутой. Прежде чем ты начнешь охранять джунгли от вредителей поколения твоих родителей, постарайся сначала дезинфицировать шкафы в своей собственной комнате.
8. Твоя школа делает все, чтобы в ней не было лучших и худших. В некоторых школах с этой целью даже решили вообще не выставлять оценки ученикам. А еще есть школы, где экзамены продолжаются так долго, пока из экзаменационного зала не выйдет последний ученик. Это не имеет ничего общего с реальной жизнью.
9. Жизнь не делится на семестры. В жизни нет раз и навсегда установленных летних каникул. Никто никому не помогает «найти себя». Подразумевается, что каждый сам найдет себя. Без посторонней помощи.
10. Телевидение не имеет ничего общего с настоящей жизнью. В реальной жизни надо в конце концов выйти из кафе и найти работу.
Билл Гейтс и его десять заповедей для молодежи. Можно допустить, что он прав. Мало кто оказал такое воздействие на XX век и формирует век XXI, как он. Если совсем нет мозгов, такого не достигнешь. Кроме того, Windows в последнее время на самом деле не виснет…
Мой обещанный список.
Относительно того, почему женщины бывают неверными. Я помню! Но позвольте мне представить его в следующем письме. Сегодня уже слишком поздно. И хотя неверность чаще всего ассоциируется с ночью, но не с такой поздней. Сейчас четыре часа утра. Обманутые мужья могут в это время спать спокойно. Если до четырех утра ничего не случилось, то ничего уже и не случится. А если случилось, то все равно уже слишком поздно…
P.S. Только один вопрос «на скамеечке в Буско»…
Вопрос № 2: Чем оказалась для Вас потеря девственности?
Варшава, воскресенье
Не знаю почему, но мужчина, стоящий у гладильной доски, вызывает у женщин материнские чувства. Какой самостоятельный, хозяйственный и беспомощный одновременно, — поражаются они. Должно быть, рядом с ним нет женщины, которая избавила бы его от глажения рубашек, или та, что с ним, ему не подходит, — слышу я комментарии женщин. Одним словом, не повезло бедняге. Но это так, между прочим.
Вы спрашиваете, где начинается предназначение? Может, когда перед нами неожиданно встает вопрос: как такое могло случиться и почему именно со мной? Потерпев неудачу, в момент отчаяния мы утешаем себя: наверное, так должно было случиться. Хотя в такие мгновения мы предназначение называем невезением. Так сколько же сочиненных нами сценариев и возможных успехов разрушило предназначение? Разумеется, мы всегда можем оправдаться перед собой непредвиденными обстоятельствами, чтобы объяснить себе, почему жизнь не удалась. Мы также можем постараться обезопасить себя от разочарований и приобрести пакет житейской мудрости а-ля Билл Гейтс. Первый урок гения звучит так: жизнь — не сказка, и детей с малых лет нужно приучать к этой мысли. Его правила, которые Вы, возможно, уже успели прочитать своим дочерям, Вы наверняка сначала примерили на себя, на собственную биографию. Я делаю это сейчас. Обдумываю, действительно ли жизнь так несправедлива? Я бы назвала ее неразгаданной. Во втором пункте у Гейтса я заметила некоторую нелогичность. Мир не интересует, что ты о себе думаешь, но, несмотря на это, он надеется, что ты чего-то достигнешь, прежде чем почувствуешь себя великим, а это значит, что ты должен знать об этом прежде, чем узнает мир. Так можно ли достичь успеха при отсутствии ощущения собственной уникальности? И не важно, касается ли это профессиональной сферы или личной жизни. Мой опыт подсказывает, что невозможно, а если такое происходит, то это исключение, которое подтверждает правило или факт существования предназначения. Несмотря на то что в списке Гейтса много прописных истин и излагает он их, как Мафусаил, одна из них представляется мне наиболее важной и близкой. «Когда тебя еще не было на свете, твои родители уже были, и они не были такими занудливыми, какими ты видишь их теперь. После твоего рождения они оплачивали твои счета, стирали твое белье и слушали твои излияния на тему, какой ты крутой, и т. д.». А что потом… Девчонки-подростки не имеют ничего против того, чтобы в будущим стать похожими на своих матерей. Они подражают им во всем: тому, как те выглядят, готовят, и в их стремлении перещеголять мамаш подружек. А детство, без сомнения, самый счастливый период в отношениях матери и дочери, потому что мать авторитетно и по-своему объясняет ей мир, а дочь не знает лучшего учителя. Подросшие дочери уже не представляют себе, что могли бы жить, как их матери. Не знаю, как моя мать это терпела, — говорят они, закатывая глаза. Затем следует целый перечень: моя жизнь будет выглядеть совсем иначе; я не позволю забить свою индивидуальность; я не буду ничьей прислугой. Но никто лучше «прислуги» не знает, что в жизни ничего не бывает даром, каждый шаг имеет свою цену. И если им не удастся подружиться с собственным ребенком, их роль женщины-матери не будет исполнена. В старости неблагодарные дети поместят их в «дом ненужных людей». Где у каждого на груди будет висеть табличка: «отец-зануда» или «старуха-мать». Наши родители, мы родители. Предназначение или невезение?
P.S. На вопрос, чем была для меня потеря девственности, отвечаю: невозможное стало возможным.
Пани Малгожата,
в нашем (Северном) полушарии началось лето. В предвкушении лета я вынес ноутбук на балкон моей квартиры, откупорил бутылку охлажденного «Пино Гриджио» и пишу это письмо под уже летним небом. Жаль, что огни Майнхэттэна (так во Франкфурте называют район небоскребов, недалеко от которого я живу) разжижают темноту звездного этой ночью неба. Меня раздражает, что красные сигнальные огни на крышах небоскребов смешиваются с белыми огоньками звезд. Внезапно на дышле Большого Воза[41] загорается красный стоп-сигнальный огонек. Ужас! Современность всегда страшно мешает (какое-то время) вечности. Потом переходит в нее. Интересно, с какого момента и кто решает это?
А теперь относительно Большого Воза. В последнее время у меня из головы нейдет один немецкий анекдот о поляках, в свое время пущенный в свет несравненным немецким комиком Харальдом Шмидтом, который около 23.00 ежедневно по будням шутит по телевидению SAT-I на тему каждого абсурда, с которым за последние сутки столкнулось человечество. Харальд Шмидт прекрасно знает, что абсурдно обвинять поляков в патологической краже автомобилей. Он сам приводил данные о том, что в Италии пропадает ежедневно больше автомобилей, чем в Польше (ладно, в Италии живет больше людей и там больше автомобилей, но не будем слишком придирчивы…). Несмотря на это, в Германии кражу автомобилей, о чем знает каждый проживающий в этой стране турецкий ребенок, связывают с «обладателями польского паспорта». Такого, как у меня.
Шмидт начал очень серьезно:
— Господа, вчера первый польский астронавт был запущен в космос. Поздравляем, восхищены и завидуем. Это не удалось нам даже в бывшей ГДР… (отдельные смешки в зале).
Когда же воцарилась тишина, Шмидт сложил руки и добавил с траурным выражением лица:
— И представьте себе, со вчерашнего дня с неба исчез Большой Воз…
Мне настолько нравится Шмидт, что я, несмотря на уязвленную им мою польскую гордость, простил ему это. Я не смеялся вместе с остальными зрителями. Не хотел давать им этого удовлетворения. Я смеялся с опозданием.
Лето…
Ведь совсем недавно отмечали Новый год: у меня такое ощущение, как будто это было всего две недели назад. Поразительно, как мчится время. А у Вас тоже такое ощущение? У моего коллеги, математика Жан-Пьера, француза, работающего в соседней комнате, есть простое объяснение этому. Когда нам десять лет, то один год составляет одну десятую нашей жизни. Когда же нам пятьдесят лет, то год составляет одну пятидесятую. Все так просто! Одна пятидесятая должна быть (в пять раз) короче одной десятой. Он верит в это. Он живет монотонно, как если бы годы жизни были последовательностью равномерно уменьшающихся натуральных чисел. Он пытается вместить как можно больше женщин в эти равномерно сокращающиеся отрезки своей жизни. Когда-нибудь я расскажу Вам об этом. Искусством флирта Жан-Пьер овладел в совершенстве, и в этом смысле он не вполне совпадает с общепринятым представлением о математиках. Никто не соблазняет женщин с таким изяществом. И с такой результативностью…
Начинающееся лето — хороший повод вернуться к теме измены женщин. Летом у женщин происходит значительно больше сексуальных измен, чем, например, осенью. По крайней мере так утверждают ученые из Института Кинси при университете Индианы (Блумингтон, США). Институт Кинси — всемирный авторитет в вопросах научного изучения секса. Его возникновение относится к 50-м годам прошлого века, ко времени знаменитых докладов Кинси — американского энтомолога, который написал их по заказу правительства США и шокировал ими пуританскую (а тогда особенно пуританскую) Америку. Сильнее всего вторым из своих докладов, который был посвящен сексуальности женщин: «Sexual Behavior in Human Female» (1953). Ученые из Института Кинси продолжили исследования, и из их работ следует, в частности, что женщины изменяют своим партнерам летом почти в 6 раз чаще, чем в другие времена года. Летом также имеет место относительно большее количество внебрачных беременностей. Кроме того, летом женщины мастурбируют в 7 раз (!) чаще, чем зимой. Весна пробуждает, но по-настоящему сексуальным становится лето. Summer 69. Кто это пел? Брайан Адамс? Может, Вы помните?
Вот в этих условиях вернусь к моему списку причин женских измен. За этим списком не стоит никакой институт. Да и за мной, в сущности, никто и ничто не стоит. Ио если биолог Кинси, занимавшийся до изучения человеческого секса сексуальностью фруктовых ос из семейства Cynipidae, написал толстый доклад, который вошел в историю, то химик-информатик тоже может попробовать, не так ли? Это будут мои собственные размышления, немного подкрепленные статистикой. А она однозначна. Свыше 52 % («Шпигель») всех женщин, находящихся в постоянном союзе (исследования Дюрекса), желают себе «другого мужчину». Около 34 % женщин уже имеют его. Почему?
1. Потому что она хочет и он хочет…
Женщинам нравится, когда мужчина хочет. Само желание, выраженное мужчиной, как мне кажется, для женщины гораздо важнее, чем его исполнение. Если они не получают этого у себя дома, то хотят почувствовать это вне его. Их совершенно не устраивает случайный секс для повышения статистики или чтобы «на эту неделю отметиться». Особенно когда это событие столь же редкое, как, например, уик-энды, цветы без повода, совместная обнаженность в ванной или ужин, который не просто принятие пищи, а элемент церемонии перед тем, как отправиться в постель. Женщины хотят, чтобы он хотел. И чтобы он не скрывал своего желания. У меня в архиве есть статья из «Штерна» двухлетней давности. Журналист расспросил женщин, у которых были любовники. У одной из них, тридцатичетырехлетней Карин из Берлина, в любовниках был… импотент. Причем на восемнадцать лет старше ее мужа. Карин сказала журналисту: «Я ощущаю его желание уже тогда, когда звоню в его дверь».
2. Потому что он делает это значительно лучше…
Из исследований сексологов упоминавшегося выше Института Кинси следует, что секс с любовником оценивается женщиной-изменницей по десятибалльной шкале в 8—10 баллов, тогда как оценка секса с постоянным партнером не превышает 4 баллов. Разумеется, по той же самой шкале. Многие мужья считают, что секс и игра в гольф имеют много общего друг с другом: от них можно получать радость, даже если не слишком умеешь делать это. Жены таких мужчин редко играют в гольф, если вообще играют, в связи с чем не разделяют ни их мнения, ни радости. Многие мужья найдут упавшие в темном гараже ключи от машины. Даже если им придется встать на колени и ощупать пол. В то же самое время те же самые мужчины не сумеют найти те места на теле своей жены (то ли забыли, то ли совсем не предприняли труда узнать их расположение), одно прикосновение к которым пальцами или губами открывает нечто несравненно большее, чем полированная железка на четырех колесах. Из собранных последователями Кинси данных следует, что средний секс пары, в которой партнеры друг с другом более семи лет, длится около одиннадцати минут (совпадение с названием последней книги Паоло Коэльо «Одиннадцать минут» не совсем случайно). По статистике, меньше длится только коитус с проституткой. Половой акт с любовником, по тем же самым данным, длится в среднем в три раза дольше.
3. Потому что он говорит ей о ее привлекательности и в результате делает ее еще более привлекательной…
Женщина хочет, чтобы ею восхищались и чтобы ее завоевывали. Она не чувствует этого рядом с тем, кто начинает называть ее «мамочка», не замечает ее новой прически (разве что она обреется наголо), а посещение косметического кабинета трактует как ненужный каприз и «дыру в бюджете». Они хотят, чтобы их освобождали от юбок, блузок и белья, которые они себе купили. Хотят, чтобы «ненасытные» руки растрепали их новые прически. Они хотят, чтобы их кто-то снова смешил. Им хватает хронически плохого настроения их мужей, которые с утра весело флиртуют на работе со своими молоденькими ассистентками, а вечером приносят домой кислые мины, стрессы, неудачи и свое нуждающееся в компрессах израненное эго. Он жалуется перед сном на своего шефа или на не платящих в срок контрагентов. Мужик в пижаме лежит рядом в постели и ничего общего не имеет с эротикой. Когда ты уже наизусть знаешь его причитания, можно сделать вид, что слушаешь его, а мыслями находиться с любовником. И самое интересное, что у этого последнего тоже есть шеф и ему контрагенты тоже не платят в срок. С той только разницей, что он о них никогда не говорит в постели. Ему жаль тратить на них время.
4. Потому что он придает жизни новый смысл…
Многие женщины устали от своей супружеской жизни и разочаровались в ней, внешне благополучной и счастливой. Эти изменницы — из числа эмансипаток. Довольно быстро брак начинает ужасать обыденностью и повторяемостью, граничащими с ритуалом. Они стремятся уйти от ритуала. Они не хотят одиночества вдвоем. Их тяготит супружеская лямка. В определенный момент своей жизни они заново открывают древнюю мудрость, гласящую, что «супружество — такой тяжелый воз, что везти его надо втроем». Они начинают искать новый смысл, новые пути развития и находят… любовника. Они считают, что только с ним они могут развить свою личность, что с ним они могут вылечиться от болезни одиночества. С ним у них опять появляется аппетит к жизни. Любовник в качестве психотерапевта. Мало того что значительно дешевле обходится, так от него еще можно получать подарки. Становясь на путь неверности, женщина реализует неотъемлемое право на счастье. И это право на счастье стоит для многих из них выше божественного закона святости супружества.
5. Потому что она может так отомстить…
В опросах, проведенных Институтом Кинси, около 36 % женщин заявляли, что изменяли своему мужу в ответ на его измену или измены. Но он, к сожалению, никогда об этом не узнает. Во-первых, он слишком бесчувственный (потому что дело происходит уже на втором году брака, в среднем после 18 месяцев совместной жизни) и слишком ленивый, чтобы затеять слежку и проверку, а во-вторых (или все-таки, наверное, во-первых), ни один из так называемых уважающих себя мужчин даже не может в мыслях допустить, что его женщина могла бы изменить ему. Он считает, что и всем остальным мужчинам она не нужна точно так же, как и ему. А тем временем женщина сводит счеты с мужем-изменником. Сначала сладка сама месть. Но со временем сладким становится и любовник.
Представленный список наверняка может показаться Вам неполным. Интересно, что бы Вы добавили в него?
P.S. Вопрос № 3: Существует ли что-либо в Вашей жизни, чего Вы стыдитесь?
Пан Януш, ос или мушек?
Шестьдесят четыре года назад немецкий философ Эрнст Юнгер[42] записывает в своем дневнике: «Разговор о мужчине, который является хорошим мужем, но плохим любовником. В таких случаях женщины обычно говорят: у меня всегда была другая жизнь. Я задумался над причиной таких признаний, должно быть, они вызваны одиночеством, в котором пребывают двое людей и в котором есть что-то ужасающее. Мужчины живут в таком союзе, словно стоят над пропастью со змеями и скелетами, наскоро замаскированной цветами. Но зачем? Только потому, что испытывают страх и чувствуют неуверенность в себе? При полном взаимопонимании наши близкие доверили бы нам свои тайны, как дети».
Вы, как я уже убедилась, опираетесь на данные и цифры, а я больше доверяю наблюдениям, почерпнутым из жизни. Между прочим, согласно им, мы, женщины, более всего ценим тех мужчин, которых постоянно надо завоевывать. Мужчин непокорных. Трудных. Таких, у которых безнаказанно не попляшешь на голове. Мы заявляем, что ищем в отношениях с мужчиной стабильности, но как только мы ее обретаем, она начинает нам надоедать. В воображении начинаем рассматривать ближайшее окружение и создаем образ идеального партнера. Совершенно не похожего на того, который сидит рядом с нами на диване. Тот, которого создали наши мечты, должен быть сумасшедшим, особенным и непременно нравиться женщинам.
Почему так происходит? Потому что у женщин до сих пор проблемы с самооценкой. Обычный мужчина не может убедить их в том, что они самые лучшие. Вот почему так важно быть необыкновенной в глазах того, о котором мы мечтаем. Но логика не изменяется. Ему нравится моя задница, значит, я чего-то стою. Когда она перестанет быть упругой, любимый потеряет ко мне интерес. Я потеряю ценность. В отличие от мужчин, для которых страсть женщины является очередным фактом и подтверждением того, что он особенный, непохожий на других. Это для него не награда, а нечто само собой разумеющееся. Правда, у меня когда-то была подруга, которая, перед тем как лечь в постель с парнем, заводила будильник, и если их близость длилась менее сорока пяти минут (рекомендованных Михалиной Вислоцкой), она записывала его в свою тетрадочку в клетку на странице, озаглавленной «Импотент». И прекращала с ним общаться. Ей ни разу не пришло в голову, что именно она могла повлиять на любовную клепсидру. В результате бесед с подругами, знакомыми и незнакомыми женщинами я пришла к выводу, что самой большой критике со стороны жен подвергаются мужья, придерживающиеся традиций. Одно и то же на протяжении многих лет. Никаких неожиданностей. Раз-два — и готово! Чужие мужчины представляются женщинам привлекательными, потому что они не задумываются о том, что у идеализированного любовника тоже может быть недовольная физиономия и от него можно услышать глупые замечания, с той лишь разницей, что с этими проблемами сталкивается другая. Они до последнего уверены в том, что объект их вожделения не храпит, не потеет и не расхаживает по дому в трусах и носках.
P.S. Есть ли что-то, чего я стыжусь? — спрашиваете Вы. Да, хотя я Вас разочарую, потому что речь идет не о сексе. В подростковом возрасте я копила деньги на подарки близким. Как раз приближались именины мамы, и я отправилась в знакомый книжный магазин. «Может, Дюма?» — спросила меня продавщица. А я, услышав фамилию писателя, окинула взглядом прилавок, чтобы узнать, красиво ли будет выглядеть подарок, но никакого Дюма не нашла. Был там какой-то Думас, но ведь это наверняка не то, что предлагает мне продавщица, подумала я. Не буду рассказывать, как я себя чувствовала, когда дама объясняла мне, что у французов так уж заведено: пишут «думас», а читают «дюма». Вероятно, комплекс на почве Александра Дюма-отца остался у меня и по сей день, потому что, когда я читаю, что «супружеское ярмо настолько тяжело, что нужны двое, а порой и трое, чтобы его вынести», мне вместо измены приходит в голову мысль о теще.
Пани Малгожата,
фруктовых ос. Это ответ на вопрос, чью сексуальность в начале своей карьеры изучал Кинси…
Сейчас поздний вечер, начало лета. Я люблю тишину и спокойствие пустого этажа покинутого людьми здания института, когда (почти) все ушли домой. Не звонят телефоны, нет летучек, нет дел, которые надо сделать «еще вчера», и с чистой совестью можно оставить на завтра все поступающие мэйлы. Американцы в Калифорнии (там расположено центральное управление и главная часть моей фирмы) только приступают в это время к работе и прекрасно знают, что во Франкфурте уже никого нет. Одним из многих преимуществ глобализированной фирмы, разбросанной по нескольким континентам, является оправдывающий отсутствие сотрудника на месте закон движения планет. Когда в Калифорнии восходит солнце, во Франкфурте оно заходит, и можно спокойно идти домой, не оглядываясь на то, что директор только что сел за рабочий стол в своем кабинете.
Отдельные фирмы ловко используют астрономию с целью преумножения прибыли. Например, в концерне «Даймлер-Крайслер» (тот, что «мерседес» производит) пришли к простой, в сущности, идее. Отдел исследования и развития — там, между прочим, проектируют новые модели автомобилей — расположили в Японии, Штутгарте и Сан-Франциско. Работу над проектом начинают японцы в Токио. Результаты своей работы посылают через Интранет (защищенная локальная сеть компьютеров концерна) своим коллегам в Штутгарт. В течение следующих восьми часов немцы продолжают работу японцев и, когда кончается их рабочий день, пересылают свои результаты в филиал «Даймлер-Крайслер» в Сан-Франциско, где их уже ждут начинающие свой рабочий день американцы. Когда же эти последние после целого рабочего дня стоят в гигантских пробках в Сан-Франциско, на свою работу снова приходят японцы. Таким образом работа над проектами в «Даймлер-Крайслер» продолжается все двадцать четыре часа в сутки.
Вот так гелиоцентрическая система, открытая всемирно известным жителем Торуни, накручивает прибыли немецко-американскому концерну. И потому ничего удивительного, если принять во внимание то, как немцы гордятся своими автомобилями, что Коперник, к моему огромному удивлению и возмущению, появился в списке самых великих немцев, оказавших наибольшее влияние на историю этой страны. Немцам до сих пор кажется, что если кто-то родился в Торуне и жил во Фромборке, да еще о нем пишут в энциклопедиях, то этот человек непременно должен быть немцем. Аналогичным образом думают они и о Моцарте (тоже занимает высокое положение в этом списке), который в течение всей своей жизни много раз подчеркивал, что он австриец. Единственным австрийцем (по месту рождения), которого немцы весьма охотно оставили бы в истории Австрии и вычеркнули бы из своей, был Адольф Гитлер. Гитлера нет в этом списке. Хотя должен быть. Потому что именно он, а не Дитер Болен (основатель ансамбля «Модерн Токинг», который в свое время буквально всех, в том числе и Польшу, истязал своим кичем, находится в первой двадцатке этого списка) изменил историю Германии. История есть история. Есть в ней и блеск, есть и мрачные тени. В истории Германии, по-моему, очень много тумана. Я считаю, надо говорить не только о тех, кто приподнимает занавес.
Простите за столь пространное отклонение от темы. Я ведь собирался писать о тишине на опустевшем этаже административного здания, а не о связи «мерседеса» с Коперником и Гитлером. Стоит тишина. Можно наконец начать мыслительный процесс и настоящую работу. Основная часть компьютерной программы, которую я проектирую и создаю, возникла в тишине именно таких вечеров. Мне всегда хотелось объяснить это моей жене, но, сдается, я не очень-то преуспел в этом.
В такое время нет очереди к кофейному автомату на кухне нашей фирмы. Я как раз возвращался оттуда и не мог не пройти мимо двери моего французского коллеги. Я уже писал о нем в одном из писем. Вы помните? Жан-Пьер, гениальный математик, который наряду с разработкой занимательной «теории дифференциального ощущения постоянно убывающей жизни» в совершенстве овладел искусством флирта. Ни один из известных мне мужчин не соблазняет женщин так искусно, как это делает Жан-Пьер. Проходя мимо открытой двери его комнаты, я невольно задержал взгляд на длинных ногах сидевшей на его рабочем столе молодой улыбающейся брюнетки. Совсем другой, не той, что была в «последний раз», причем этот «последний раз» был не далее как три недели назад, да и была тогда, пожалуй, не брюнетка, а блондинка. А впрочем, не уверен, поди разберись в этих женщинах Жан-Пьера. Иногда я думаю, как же он все так делает и не путается в их именах. Брюнетки, блондинки, шатенки, короткие волосы, длинные, студентки, матери студенток, высокие, низкие, большая грудь, маленькая грудь… Одно объединяет всех этих женщин: рано или поздно все они посещают рабочую комнату Жан-Пьера. У меня создается впечатление, что это часть протокола: сначала математика и химия на экране компьютера и только после этого химия в постели. Впрочем, могу и ошибаться: может, сначала постель и только потом математика. Хотя эта последовательность не очень вяжется с Жан-Пьером. Для него химия играет хоть и важную роль, но все-таки второстепенную. Кроме того, он прекрасно осведомлен, что как раз мозг мужчины, а не его простата заводит женщин. Мозг Жан-Пьера — это математика.
Для Жан-Пьера она главное. Как-то раз мы разговаривали о математике, как физик и математик, и из этого разговора я узнал, что в качестве соблазнителей физики будут покруче математиков. В его устах данное утверждение приобретало совершенно особое значение и звучало довольно кокетливо. Жан-Пьер говорил, что физикой можно «увлечь массы», а математикой — довести до смертной скуки. Если физик пишет, например, о черных дырах, то в воображении «массы» встает картина, как какая-то черная дыра проглатывает звезду, и народ уже взволнован этой фантазией или даже напуган. Если бы математика попросили описать феномен черной дыры, то ему пришлось бы прибегнуть к сложному тензорному уравнению. При упоминании тензорного уравнения «масса» начинает зевать. Это невежество «массы» в отношении тензорных уравнений в глазах моего французского коллеги болезненно переживаемая несправедливость, тем более что физика ни за что не смогла бы развиться без математики. В этом я полностью согласен с моим французом. Если бы не французский математик Анри Пуанкаре (1854–1912), Эйнштейну никогда бы не удалось сформулировать самое важное и самое известное в истории человечества уравнение: Е=mc2. Второй пример, который охотно приводит Жан-Пьер, это наделавшая в последнее время столько шума в физике так называемая теория хаоса. Без Бенуа Мандельброта, опять-таки французского математика, хоть и рожденного в 1924 году в Варшаве (в 1936 году он вместе с родителями эмигрировал во Францию). Физикам никогда бы не пришло в голову использовать понятие хаоса для описания поведения объектов во Вселенной. Мало кто знает, что хоть упоминавшийся выше Пуанкаре первым открыл хаос, но Мандельброт разработал математические основы его теории. Большинство знает его лишь как открывателя так называемых фракталов, сильно воздействующей на воображение геометрической модели реального мира. Мандельброт заметил то, что оставалось незаметным в геометрии мира, и сумел описать это простыми алгоритмами. Так называемый жук Мандельброта, самый известный из его фракталов (жаль, что нет у меня под рукой, чтобы показать его Вам), выглядит как самый настоящий жук. Если на него посмотреть через лупу, мы найдем на его краях маленьких жучков, на которых, в свою очередь, если на них взглянуть через микроскоп, мы заметим еще более мелких жучков. Но Мандельброт придумал свои алгоритмы вовсе не для того, чтобы люди могли смотреть на постоянно уменьшающихся в размерах жуков. Фракталы прежде всего демонстрируют теорию хаоса, описывающую физические системы, движение которых резко изменяется под воздействием даже минимального воздействия извне. Которое к тому же абсолютно невозможно предвидеть. Хаос во Вселенной и в жизни — постоянное состояние, а порядок — временное состояние. Поэтому можно сказать, что поляки в большей степени живут в соответствии с законами физики, а немцы своим правилом «Ordnung muss sein»[43] регулярно нарушают их. Поляки живут по второму закону термодинамики. Закон этот, в сущности, весьма удручает: энтропия, или беспорядок, неизбежно возрастает. Немцы не хотят мириться с этим и своим навязываемым всем порядком (Ordnung) стараются противостоять беспорядку. Комфортнее жить в стране, где все отрегулировано, но душевнее в стране, где действует закон возрастания энтропии. Неизбывная зависть математиков к физикам имеет свои обоснования. И речь здесь вовсе не о Нобелевской премии, которая по математике не присуждается (у математиков есть пусть менее известная, но зато своя премия, так называемая Филдсовская медаль). Если что и задевает математиков, так это скорее наглость физиков и постоянное задвигание математики на второй план. Здесь мне на память пришел, кажется, правдивый анекдот, который с удовольствием рассказывают математики, особенно когда выпьют. В свое время Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716), выдающийся немецкий математик, открыватель бинарной (ноль-единица) системы, на основе которой функционирует компьютер, присутствовал на научном собрании физиков. Подводя итог дискуссии, некий молодой самоуверенный физик нарушил границы терпения Лейбница, заявив, что физика, дескать, полностью заменила математику, что если мир и отстал бы без математики, то всего лишь на неделю, потому что физики и так до всего бы сами дошли своим умом. В этот момент Лейбница просто прорвало, он попросил слова и сказал: «Истинно, истинно говорите, коллега. Мир без математиков отстал бы только на неделю. Но на ту неделю, за которую Бог сотворил мир».
По-настоящему хорошо относиться ко мне Жан-Пьер стал только после того, как услышал от меня этот анекдот. От меня, физика по образованию.
По мнению моего французского коллеги, физики занимаются лишь скучной неживой материей (другое дело биологи!), тогда как математика как наука — нечто магическое, а каждый математик является открывателем, а не простым изобретателем.
Кроме того, мир, который открывает математик, — идеальный мир. Отмечая этот идеализм, Жан-Пьер ссылается на самые громкие имена в мире математики, такие как Карл Гаусс (1777–1855) или Г. X. Харди (1877–1947). Гаусс говорил, что «существует лишь одна наука, теория чисел, которая настолько далека от повседневной человеческой деятельности, что она навсегда останется чистой». Харди, в свою очередь, был абсолютным апологетом математики и считал, что «никто еще не поставил ни одной военной цели, ради которой может быть использована теория чисел». Я не согласен с жан-пьеровской идеализацией математики, причем вне зависимости от того, на какие высокие авторитеты он при этом ссылается. У американского Агентства национальной безопасности в штате больше математиков, чем в самых больших американских университетах. Не думаю, что целыми днями они занимаются там математическими теориями сохранения мира на земле. Но Жан-Пьер имеет в виду в основном намерения, а не результаты математических открытий. Для того чтобы совершить такие открытия, — я продолжаю цитировать Жан-Пьера, — недостаточно только знаний и таланта. Для этого нужно также вдохновение. Как для поэзии. К Жан-Пьеру вдохновение приходит вместе с приходом женщины. А поскольку вдохновение — состояние отнюдь не перманентное, то ему свойственно как приходить, так и уходить. И таким вот простым способом математика была связана с поэзией, а поэзия — с женщинами. Для того чтобы создавать хорошую математику, ее надо воспринимать как своего рода поэзию, а хорошая поэзия, о чем мы все знаем, без женщин (и очень часто без вина) возникнуть не может. Утверждая это, мой французский коллега отнюдь не оригинален, ибо пересказывает взгляды другого француза — поэта, прозаика, драматурга, кинорежиссера, художника, скульптора, графика и скандалиста Жана Кокто (1889–1963), который везде и всюду пропагандировал свою золотую мысль, что «поэзия — это точная наука». Правда, мысль эта дана в зеркальном отображении, но смысл тот же самый. Впрочем, тем же самым было отношение Кокто к роли музы (не обязательно женщины) в творчестве. Свое самое большое произведение, драму «Орфей», Кокто создал после смерти своего несовершеннолетнего любовника (юноше было пятнадцать лет, Кокто было двадцать девять, когда дело дошло до их интимной близости), тоже писателя, Раймона Радиге.
Мой французский коллега до мозга костей математик и в совершенстве владеет искусством соблазнения женщин. При этом он худющий, уши торчком, а большинство блондинок, брюнеток и шатенок, которых он приводил в бюро, были выше его ростом. Жан-Пьер хвастается, что только французы по-настоящему владеют искусством флирта, и он лучшее тому доказательство. Он объясняет это их национальной ментальностыо. Когда флиртует немец или поляк, то, по его мнению, делает это так, как если бы он писал компьютерную программу или покупал акции на бирже: самое важное для него — цель. Если ему не удается достичь цели, он раздосадован и обижен, словно мальчик, которого пристыдили перед всем классом. Француз же флиртует совсем иначе. Если женщина, на которую он положил глаз, в третий раз говорит ему «нет», он делает четвертую попытку. Так просто! Цель — сам флирт, а не то, что возникает в результате флирта. Немцы и поляки делают упор на премьеру, на первое впечатление. Французы же в ходе каждого, даже самого последнего представления играют так, как будто это их премьера. А ко всему прочему, французы ни одно из представлений не считают последним. Ибо они преклоняются перед принципом, что мужчина обязан завоевывать женщину, но вовсе не обязан обязательно завоевать ее, овладеть ею. Если он ее завоюет, это значит, что пора кончать спектакль. Разве что между делом он может потерять ради нее рассудок (что в его жизни случалось всего два раза, потому что тогда он был слишком молод и неопытен). Способность потерять разум для Жан-Пьера связана с национальными чертами. Например, немец гораздо чаще теряет разум от своего «мерседеса», чем от своей женщины.
Допишу этот мэйл послезавтра. Прошу прощения. Жан-Пьер вошел в мою рабочую комнату и стоит прямо за моей спиной. Видимо, его брюнетка уже ушла домой. На экране моего монитора есть Ваша фотография. Когда я пишу Вам, мне хочется смотреть на нее. Мне нравится смотреть на нее. Своего рода имитация интимности, но она должна мне помочь в разговоре с Вами. Жан-Пьер вошел без стука в мою рабочую комнату, посмотрел на мой монитор и без тени колебаний спросил: не любовница ли? В его мире (и такое мышление он переносит на мир всех остальных гетеросексуальных мужчин) все не являющиеся кровными родственницами женщины принадлежат к трем непересекающимся множествам (останусь в рамках теории множеств и математической терминологии). Первое множество — женщины, которых он уже имел, второе — женщины, которых он еще не имел по той причине, что пока с ними не сталкивался. Третье множество состоит из одного элемента, и им является мать Тереза из Калькутты. Ему трудно поверить, что кто-то может пользоваться другой теорией множеств, иметь другие классификации и думать по-другому.
Если позволите, я прервусь и толком объясню ему суть моих с Вами отношений. Тем более что он восхищен Вашей красотой и наверняка попросит у меня номер Вашего телефона…
P.S. Вопрос № 4: О чем в последнее время Вы тоскуете больше всего?
Пан Януш,
я терпеть не могла всех своих математиков и математичек. В тот день, когда я сдала выпускной экзамен по математике на пять, мы вместе в подружками сожгли учебники этой королевы наук в лесу. Наверное, в этом был какой-то смысл, потому что вскоре я поняла, что большинство из нас, женщин, после знакомства с таблицей умножения используют математику только в практических целях. Для того чтобы была пара, нужны двое — он и она. Для полной семьи недостает одного или двух детей, и тогда их будет трое или четверо. Видимость спокойствия. Примерно так же мы решаем первую, а для большинства из нас самую важную математическую задачу. Дом, душевный покой и чтобы все сложилось в соответствии с нашими представлениями о более или менее спокойной жизни. Счастливой или нет, не важно, главное, чтобы она поддавалась учету. К этому добавляются зарплата, незапланированные расходы и неоплаченные счета. Когда в результате мы выходим по нулям, тогда жизнь кажется нам спокойной. В свободное время женщины считают года, морщинки и очередные годовщины. Сколько лет прошло после бракосочетания и сколько еще осталось? Вот и вся математика. Несколько больше математических проблем возникает у нас, женщин, когда мы пытаемся планировать беременность. Когда родить первого ребенка, а когда воздержаться от материнства.
О математике, которая связывает и регулирует отношения между мужчиной и женщиной, Франсуа Озон снял прекрасный, правдивый фильм «5 х 2». Перед нами проходят пять эпизодов, и в каждом встречаются двое, чтобы любить друг друга всю оставшуюся жизнь. Но чтобы так случилось, кто-то с кем-то должен был расстаться, кто-то кому-то должен был изменить и влюбиться в кого-то другого, а потом поверить, что наконец-то произошло настоящее чудо под названием «любовь на всю жизнь». Насколько драматично, настолько же и тривиально. Тем более что разводы затрагивают не холостяков, а предпочитающих одинокую жизнь становится все больше и больше. Шанс провести всю жизнь вместе имеют только те, кто поздно встретился, настолько поздно, что не успевают друг другу наскучить. Когда именно? Снова арифметика.
Какими же одинокими должны чувствовать себя великие математики, эти маги, по сравнению с нами, простыми смертными? Да и как иначе может быть, если в то время, как он занят интегралами, его женщина не может заснуть от новости, что скачки уровня тестостерона каждые двадцать минут вызывают у него интерес к чьей-то заднице? В самом деле, около восьми вечера у него не возникает желания заняться любовью, но приблизительно в четыре утра тестостерон требует своего. Далее выспаться с мужчиной не удается. И не важно, имеем ли мы дело с мачо или обычным парнем: и тот и другой зависят от одного — от тестостерона. Может, на нас должна произвести впечатление каким-то образом рассчитанная, то есть математическая, информация, согласно которой женщины, испытывающие оргазм, сжигают чуть больше ста калорий. Однако те, которые пытаются его имитировать, теряют свыше трехсот калорий. Пещерный человек нашего времени, иными словами, наш муж или жених ежедневно ограничивается всего лишь двумя тысячами слов и не может понять, почему его партнерша произносит их аж семь тысяч. Что делать с оставшимися пятью тысячами? Говорить их кому-то другому, кто, по крайней мере, в самом начале будет делать вид, что слушает, или сразу успокоиться и болтать с подружками по телефону?
Из ежегодно публикуемого отчета ООН следует, что счастливчиком является тот, кто ежедневно поглощает от двух с половиной тысяч до четырех тысяч калорий, имеет три комплекта одежды и столько же пар обуви, умеет читать и писать. Тоже математика. Как пишет в своем бестселлере «Wanting Everything: The Art of Happiness» («Искусство быть счастливым») Дороти Роув: «Жизнь, как и счастье, не поддается экспертизам. А счастье мы можем обрести, только когда поймем самих себя. И тогда нам явится единственная, неповторимая и дающая нам удовлетворение истина». Возможно, поддающаяся исчислению.
Ведь именно с помощью королевы наук люди давно подсчитали, что приблизительно через семь лет совместной жизни в отношениях наступает кризис, потому что еще раньше, то есть всего через два года «жизни душа в душу», более 70 % женщин приходит к выводу, что не чувствуют себя счастливыми рядом с тем, кто с каждым днем становится все более чужим и непонимающим. Справедливости ради надо сказать, что в то же самое время столько же мужчин перестает радоваться жизни, поскольку их сексуальные отношения с партнершей становятся смертельно скучными. Это тоже математика, и, пожалуй, не менее важная, чем подсчет денег, которые остаются в нашем кошельке до конца месяца. Помню, какое сильное впечатление произвели на меня много лет назад слова бывшей жены американского писателя Нормана Мейлера, Адели. Когда немецкий журналист спросил ее, какие советы она дает своей внучке, она ответила: «В жизни нельзя ни от кого зависеть, поэтому ты должна сама зарабатывать деньги. Не позволяй себя бить и не выходи замуж за мужчину только потому, что он известный человек. Но самое главное то, что цена хлеба растет из года в год, — не забывай об этом». Математика.
Пани Малгожата,
разрешите мне вернуться к разговору, прерванному два дня назад. Жан-Пьер очарован Вами. Когда он «застукал» меня с Вашей фотографией на экране, мне пришлось немного рассказать ему о Вас. И не столько потому, что так сложились обстоятельства, сколько из желания это сделать. Впрочем, не думаю, что он слушал слишком внимательно, так он был занят разглядыванием фото. Есть в нем что-то невероятно мальчишеское (несмотря на его сорок пять): он взахлеб рассказывает о том, как он очарован. Как знать, может, это тоже элемент его стратегии флирта? Нырнуть в очарованность с головой, а потом как можно красочней об этом рассказывать.
Потом мы разговаривали о женщинах и о… флирте. Из этого разговора я много узнал о французах. Жан-Пьер считает, что только французы умеют соблазнять женщин. Не знаю, прав ли он. Потому что он, как француз — правда, вот уже более десяти лет живущий в Германии, — не может быть объективным по определению. Он считает, что во Франции флирт является элементом традиции, которую верно хранят и ревностно чтут все мужчины. Такой же традиции, как курение «Житан» после утреннего кофе, вино во время обеда и ужина или кегли в любое свободное время. То, что у мужчины есть жена, невеста или постоянная партнерша, не играет при этом, считает он, никакой роли. Жан-Пьер уверен, что флирт креативен. Флирт позволяет мужчине показать, что он умеет и что он имеет: шарм, вкус, фантазию и — а почему нет? — деньги. Соблазняя женщину, француз гораздо щедрее, чем, например, немец. Даже французский математик. «Если кто-то хорошо считает, — добавил Жан-Пьер с улыбкой, — это вовсе не означает, что он крохобор». Причем внешность в этом деле играет самую ничтожную роль. В качестве примера мужчины, который, несмотря на свою абсолютную (физическую) непривлекательность, завоевал одну из самых привлекательных женщин своего времени во Франции, Жан-Пьер привел Сержа Генсбура. Этот «безобразный Серж», с ушами торчком, глазами навыкате и впалой грудью, засыпал и просыпался в постели Джейн Биркин. Это они вдвоем охали, ахали, вздыхали и вожделенно стонали в «скандальном» гимне «Je t'aime (moi non plus)», который раскалял добела танцующие пары на вечеринках во времена раннего Терека. И если мужская часть нефранцузского мира завидовала Генсбуру в том, что он прикасается к Биркин, французы завидовали его возможностям в отношении тех женщин, которые у него есть наряду с Биркин и будут после нее. Угадывая мысли своих соотечественников, Генсбур чуть ли не перед объективами бульварных фоторепортеров постоянно изменял своей Джейн. И что интересно, чем откровеннее он это делал, тем более красивые женщины интересовались им. Чтобы я не думал, что Генсбур — это какое-то исключение, Жан-Пьер привел мне в качестве примера другого француза, о котором трудно сказать, что он красавец, и который во всех деталях повторил «успех» Генсбура. Франсуа Трюффо, французский режиссер, который, несмотря на свою тщедушность, считается любителем и знатоком тел самых привлекательных актрис нашего континента.
Позволю себе дать комментарий химика феномену Генсбура и Трюффо. Вполне возможно, что оба этих господина, кроме тех чар, которыми они пленяли женщин (у меня нет аргументов оспорить это), источали запах мускуса. Недавно мне в руки попала очень интересная статья о феромонах, из которой однозначно следует, что мужчины, интенсивно выделяющие андростенол, стероидный алкоголь с запахом мускуса, представляют любовную приманку для женщин. Это подтверждено исследованиями на репрезентативных выборках женщин. Выделяемый мужчинами андростенол известен как «феромон хряка». При этом сам хряк пахнет не андростенолом, а его окисленной производной, то есть андростеноном, а этот кетон имеет легко узнаваемый запах разложившейся мочи. Интересно отметить, что небольшую дозу андростенона добавляют в духи. Наибольшее количество андростенона выделяют подмышки мужчины, особенно чернокожего. Причем лучше всего, когда подмышка небритая. У мужчин источником андростенона являются именно волосы подмышек. Есть догадка, что это неслучайно, потому что подмышки мужчины находятся на уровне носа женщины. В случае Сержа Генсбура это может работать, потому что он высокого роста. Но вот в случае с невысоким Трюффо это не так. Может, они выделяли андростенон каждый по-своему…
Однако оставим спекуляции на тему химии феромонов и вернемся к французам и их флирту. Мораль? В контексте флирта она не слишком интересует французов. «Жить морально — жить безрадостно», — процитировал Жан-Пьер высказывание одной женщины. Француженки. Уникальной. Ее звали Эдит Пиаф. Она сама много раз публично признавалась, что никогда не отказывалась ни от одной из радостей жизни, а прощаясь с жизнью, она спела об этом в своей незабываемой песне «Non, je ne regrette rien» («Я ни о чем не жалею»). Жан-Пьер считает, что Пиаф высказала лишь то, о чем всегда думает среднестатистическая француженка. Флирт, полагает он, как для замужних, так и незамужних француженок является «той самой приправой», которую они охотно добавляют в часто безвкусный суп своей повседневности.
Этим же он объяснял исключительную привлекательность своих соотечественниц (при этом я должен отметить, что Жан-Пьер пока не бывал в Польше). Француженка прекрасна, привлекательна, ухоженна, потому что она хочет, чтобы ее постоянно соблазняли. При этом он сослался на статистику, доказывающую, что из всех женщин в мире (а не только в Европе) француженки самые стройные. Например, в Париже магазинов с бельем на 20 % больше, чем пекарен. А это, по мысли Жан-Пьера, говорит о том, что француженки больше думают о лифчиках и трусиках на стройном теле, чем о еде, которая могла бы повредить этому телу. Слишком несерьезно выглядит такой подгон статистики, но что-то в этом есть, потому что, в соответствии с недавно опубликованными модным журналом «Vogue» результатами опроса более тысячи мужчин со всего мира, француженки были однозначно признаны самыми стройными и самыми сухопарыми в мире женщинами.
Для француза завоевать женщину — это вызов, который он охотно принимает. Француз ненавидит легкие победы. Женщина, слишком рано говорящая «oui» и оказывающаяся слишком легкой добычей, расстраивает весь его тонко разработанный план. Но если она так никогда и не скажет ему «oui», ничего страшного не произойдет. Флиртующий француз не альпинист, и он не зациклен на «покорении вершин» (я не спросил Жан-Пьера, важен ли для него оргазм). Для него «целью является сам путь».
«Точно так же, как и для женщины, причем не обязательно француженки», — добавил он, улыбаясь.
Относительно «покорения вершин» трудно не согласиться с Жан-Пьером. Если к флирту подойти как к своего рода эрзацу любовного акта, то для женщин само «покорение вершины» играет второстепенную роль. Гораздо важнее то, что происходит по ходу дела. Так говорят и сексологи, и антропологи, и нейрохимики, и… разумеется, сами женщины. Но это особая тема, к которой, если позволите, я при случае вернусь.
P.S. Вопрос № 5: Кто из мужчин вызвал у Вас восхищение в последнее время?
Пан Януш,
я снова не выполнила задание и не ответила Вам, профессору, на вопрос: о чем в последнее время я больше всего тоскую? Отвечаю: я тоскую по тишине от дел, людей и вещей, которые часто не стоят того, чтобы ими заниматься. Выходит, я тоскую по времени, когда стану страшной старухой и буду жить в домике у леса и писать, к примеру, любовные истории со счастливым концом. А возвращаясь к прежней теме, мне даже как-то неловко признаться, но за мной никогда не ухаживали французы. Но я подозреваю, что Ваш избалованный женщинами коллега Жан-Пьер, как и большинство мужчин, очарован женщиной до тех пор, пока не узнает ее характера, пока, к своему огромному удивлению, не обнаружит, что милая на первый взгляд блондинка вовсе не такая молчаливая, хозяйственная и тем более экономная женщина. Очарование проходит. Французский юморист Тристан Бернар когда-то удачно высказался на эту тему: «Раньше мужчины женились на кухарках и флиртовали с хористками, теперь они женятся на хористках и нанимают хороших кухарок». Ура! Наступила справедливость. И хористки, и кухарки одинаково незаменимы и наконец оценены по достоинству. А за ними идут врачихи, студентки, домохозяйки, пловчихи и мастерицы иных искусств.
Моя покойная бабушка Хелена имела обыкновение говорить: если женщина смотрит только на одного мужчину или не смотрит только на одного, закрадывается подозрение, что она проявляет к нему интерес и присматривает его для свадебного танца. Такое поведение женщины, в понимании моей бабушки, означало только одно — флирт. А поскольку это было довольно давно, то я сегодня могу признаться в том, что выбрала второй вариант, не смотреть. Более эффективный.
Ну а теперь серьезно. Женщина сексуальная, с большими голубыми глазами, имеющая мужа, который всегда сможет стать прикрытием, если ситуация выйдет из-под контроля, — это именно то, что производит впечатление на мужчин, готовых к приключениям. Одни удовольствия и ноль опасностей.
С женщинами не так просто. Мужчина, вызывающий у них бурю эмоций, не должен быть слишком легкой добычей. Ему не нужно, что наверняка покажется многим мужчинам непонятным и нелогичным, быть красивым. Во всяком случае, не на первый взгляд. Неожиданно может оказаться, что у него красивые руки и безупречная, ослепительная белозубая улыбка. В этом его очарование.
Услышав определение «очаровательный уродец», каждая из нас понимает, что скрывается за этими словами. На того же, кто произнесет «очаровательная уродка», коллеги смотрят с сочувствием. Ну, может, если погасить свет. Так думают мужчины. Знаю, знаю, мозг имеет биологическую природу. Глубокая морщина на лбу у мужчины, выразительный подбородок и трехдневная щетина обещают женщине интересной души человека и ночной разговор. Ради трудного мужчины можно и согрешить, потому что с ним возможен не только флирт, но и любовь на всю жизнь. Есть за что бороться, а это для женщины самое главное. Трудная женщина является вызовом для мужского эго. Сколько удастся выиграть — сет или весь матч? Причем победа означает вовсе не начало чего-то нового, а конец того, что еще не началось. Избранная женщина из трудной превращается в легкую. Конец.
А разве может быть иначе, если, согласно исследованиям, проведенным немецким социологом Вернером Хабермелем (я задумалась, правда ли, что немцы, как никто другой в Европе, заняты изучением человеческой сексуальности), «только одна из десяти пар по-настоящему счастлива в постели». Пофлиртовали и хватит?
Американские клинические психологи доктор Коннел Коуэн и доктор Мелвин Киндер в книге «Любимые женщины, брошенные женщины» приводят своего рода рецепт бесконечного флирта. Женщины с удачной и богатой сексуальной жизнью знают, что с мужчиной всегда следует быть разной, что неудовлетворенность и тоска порождают более интенсивные чувства, чем удовлетворение от обладания. Время от времени в мужчине нужно вызывать эти чувства, чтобы разжечь в нем страсть. Заинтригуй его, советуют ученые, заставь поволноваться. Не спеши выполнять каждый его каприз, не пытайся любой ценой доставить ему удовольствие. Это ему лишь наскучит. Не откликайся на каждый его зов. И пусть он иногда задумывается, по-прежнему ли ты его любишь и желаешь. Это ничем не угрожает вашему союзу, но заставит его уважать, заботиться и ценить тебя еще больше. Как же мило, что ученые подтверждают слова моей бабушки. И, наверное, слова всех бабушек на свете. Только как все это объяснить юной девушке, любимой внучке, которая верит, что встретила мужчину, с которым хотела бы прожить всю жизнь?
P.S. Я каждый день восхищаюсь своим отчимом, который продолжает жить на прежних оборотах и, невзирая на свои возраст, остается настоящим мужчиной (и не важно, что иногда старомодным). А пару дней назад меня поразил и очаровал своей просвещенностью, остроумием, чувством юмора и свободой Артур Жмиевский.[44] Я входила в студию, убежденная в том, что мне предстоит встреча с сухим, бесстрастным и до тошноты предсказуемым человеком. Не знаю, может, он такой и есть, но в тот вечер он был другим. Он меня восхитил.
Пани Малгожата,
родители взрослеющих дочерей в Германии (думаю, что то же самое уже несколько лет происходит и в Польше) в один прекрасный день замечают, что на письменном столе или в ранце их отпрыска появляется цветастый журнал, который не вызывает у них, родителей, особого восторга. То же самое было и со мною (два раза) в случае с моими собственными дочерьми, когда им было около тринадцати-четырнадцати лет. Этот журнал называется «Bravo» и знаменит, между прочим, тем, что и о прыщах на лице, и о сексе пишет в одних и тех же выражениях. Я не имел ничего против профессиональных советов косметологов, мода раздражала меня только тогда, когда она уверяла моих дочерей, что лучше всего человек выглядит в штанах от «Gucci», «Calvin Klein» или «DG» (sorry, счета оплачиваю все же я), зато советы сексологов в ответах на письма (главным образом) читательниц (парни в этом возрасте читают или «Playboy» или не любят писать письма) ошарашили меня. До сих пор (а дело было четыре года назад) я помню письмо в «Bravo» от некой обеспокоенной четырнадцатилетней (sic!) Лауры из Бохума, которая спрашивала, могут ли заканчивающиеся оргазмом многократные мастурбации с помощью душа негативно повлиять на «качество ее оргазмов», получаемых от общения с Андреасом (шестнадцать лет, тоже из Бохума). Мне стало не по себе. Причем не по поводу того, что, когда мне было четырнадцать лет, я не знал никого в нашем микрорайоне в Торуни, у кого была бы ванная с душем. Мне стало не по себе от советов специалистки по сексологии из журнала «Bravo». Она успокаивала Лауру тем, что «оргазм — это всего лишь оргазм», но и предостерегала ее, что она должна быть осторожна, потому что «вода сушит кожу», в связи с чем девочка должна позаботиться о «тщательном увлажнении промежности хорошим кремом». Ни слова о любви, ни слова о том, что стоит повременить с половой близостью, что секс — это прежде всего близость и интимность, что он не только удовольствие, но и ответственность, что… Нет! Ничего подобного в ответе консультантки из «Bravo» не было. «Оргазм — это всего лишь оргазм». Все равно, от душа или от любви. Главное, чтобы он был. Что за космическая чепуха, распространяемая в сотнях тысяч экземпляров какой-то там цветастой газетенки, раскупаемой теми, кто по причине своей незрелости часто пока еще не имеет образцов и авторитетов. В возрасте тринадцати-четырнадцати лет происходит бунт против родителей, и тогда образцы чаще всего ищут вне дома. Особенно образцы сексуальности и всего, что с ней связано. Для большинства детей не существует сексуальной жизни родителей, а когда они о ней узнают — чаще всего случайно, — они бывают очень удивлены. Иногда мне кажется, что у моих дочерей сложилось впечатление, что их родители были близки друг с другом только два раза. «После первого родилась я, а после второго, и последнего, моя сестра».
Не могу припомнить, знал ли я в возрасте четырнадцати лет такое слово, как «оргазм». Наверняка не знал. И ничего, абсолютно ничего не потерял в жизни от этого. Может быть, именно поэтому я был недоволен, что мои дочки тратят свои карманные деньги на покупку «Bravo». Оргазм для меня слишком важная вещь и слишком прекрасное явление, чтобы валить его в одну кучу с «хорошим кремом для увлажнения промежности». Я не хотел и до сих пор не хочу, чтобы у моих дочерей были проблемы Лауры из Бохума и чтобы они посмотрели на секс через современную кривую оптику редакторов журнала, которого волнует лишь количество проданных экземпляров. Их даже не беспокоит, что в широкую продажу поступает ложь.
Оргазм…
Чем же является на самом деле эта длящаяся несколько секунд эйфория? Надо, чтобы оргазмы случались, а лучше, чтобы они случались каждый раз. Оргазм в последнее время был окружен особым почетом и оказался в первых строках списка вещей, определяющих «качество жизни». Женщина обязательно должна испытывать оргазм (и глянцевые журналы весьма преуспели в такой агитации, не так ли?), потому что это является элементом образа современной, эмансипированной и состоявшейся, успешной женщины. Если мужчина не доводит ее до оргазма, значит, он «не тот», не ее мужчина. Даже если он честен, образован, эмоционален, ответственен и нежен. Его можно направить к сексологу, потом пойти туда на несколько лекций с ним вместе, но если не помогает и это, то стоит задуматься над будущим такого союза. Сегодняшний преуспевающий мужчина знает о подобном положении дел и поэтому все чаще сначала раздевает успешную женщину, а потом они втроем идут в душ или в постель. Он, она и его страх. Если после первой совместно проведенной ночи женщина посмотрит мужчине в глаза и скажет: «Это даже хорошо, что нас соединяет нечто более высокое, чем животный секс», то для мужчины это вовсе не комплимент. А скорее приговор…
Женщина должна быть уверенной в себе, развивающейся, финансово самостоятельной, продвигающейся вверх по карьерной лестнице, обогащающейся, путешествующей, и при всем при этом она должна испытывать наслаждение. Непременно! Оргазм стал для женщин в последнее время чем-то вроде культа. Для одних предметом поклонения стал более редкий, вагинальный вариант (11,8 % женщин), потому что более распространенный, клиторальный (34,6 % женщин) — это лишь «имитация». Для третьих (31,1 % женщин), в свою очередь/оба варианта равноценны в смысле масштаба испытываемых ощущений (статистика взята из опросов, проведенных немецким еженедельником «Focus»). В пользу превосходства вагинального оргазма выступал сам отец психоанализа Зигмунд Фрейд, который в 1905 году определил его как «зрелый» в противоположность «незрелому», клиторальному. В последнее время сексологи, и среди них польский сексологический король Лев (Старович), в один голос утверждают, что деление оргазма на вагинальный и клиторальный — это (цитирую) «полнейшая чушь». Оргазм един (это не мой тезис!), как един голод, который также ощущается по-разному: то болезненней, то легче. Один раз оргазм приходит благодаря стимулированию большого пальца левой ноги, другой раз наступает от сосания мизинца правой руки, а иногда не надо ни сосать, ни стимулировать, потому что он приходит во сне или в дневных мечтах наяву в очереди в кассу. Достаточно унестись в мечтах и стиснуть бедра…
Правы ли те (в основном, что называется, в возрасте) женщины, которые на вопрос встревоженных подруг отвечают: «Если ты не знаешь, что это такое, значит, у тебя никогда этого не было»? Ученые утверждают, что этот общеизвестный и даже шаблонный ответ не всегда отражает истину. И они имеют основания утверждать так. Мифология или для некоторых мистификация оргазма начинает проигрывать фактам. Оргазм стал в последнее время темой разных исследований, научных публикаций или докладов, с которыми выступают на важных мировых конференциях и конгрессах. По оргазму даже стали писать диссертации.
Оргазм начинается в мозгу. И там же кончается. Сегодня это знают даже парализованные женщины и мужчины, передвигающиеся в инвалидных колясках, равно как и две тысячи лет назад об этом знали «стражи ложа» (евнухи). Убежден в этом и доктор Герт Хольштеге, нейробиолог и профессор анатомии из университета в Гронингене (Голландия), который использовал для изучения оргазма стоящий три миллиона евро и весящий более тонны позитронно-электронный томограф. Сценарий эксперимента, проведенного Хольштеге, напоминает сценарий порнографического фильма с элементами научной фантастики. Мужчина лежит на кушетке, его голова — в трубе томографа. Привлекательная молодая женщина, одетая лишь в кружевное белье, нежно массирует пенис мужчины. Сидящий за стеклом Хольштеге (вместе с сотрудниками) регистрирует на экране цветного монитора, соединенного с томографом, активность отдельных областей головного мозга мужчины. По прошествии четырех минут (это дольше среднестатистического, мужчина не был молод, а партнерша вот уж десять лет как была его женой) эксперимент повторяется со сменой ролей. Женщина снимает белье, ложится на кушетку, помещает голову в трубу томографа. Мужчина пальцами массирует ее лобок. Хольштеге регистрирует активность отдельных областей мозга женщины.
Что следует из этих исследований? Кажется, ничего такого, о чем не знали бы наши прабабки и матери. Мужчине надо «побыстрее», а женщина хочет нежности и чтобы «подольше». Но остается вопрос: зачем? И вот тут пригодился томограф за три миллиона евро. У мужчин светятся, как двухсотваттные лампочки в темном коридоре, те участки мозга, которые в эволюционном смысле считаются самыми древними и находятся в лимбической системе. Такие участки есть и у крокодилов, и у петухов. Там локализированы эмоции, инстинкты, но там нет рассудка. У женщин, в свою очередь, лимбическая система остается малоактивной (слабое свечение), тогда как повышенную активность и, соответственно, свечение демонстрирует участок так называемого большого мозга, ответственный, в частности, за рассудок и рациональное мышление. Немного печально и удручающе должно быть для мужчин (и для крокодилов), Вам не кажется? Он с диким, самым глубоким чувством, а она как на переэкзаменовке по философии. Попытки объяснить эти особенности женского мозга предприняла, в частности, известная антрополог из США, упоминавшаяся уже в нашей переписке, доктор Хелен Фишер (недавно две ее замечательные книги — «Почему мы любим» и «Анатомия любви» — появились в Польше). Фишер утверждает, что во времена каменного века было важно, чтобы один из участников любовного акта (тогда его не называли так поэтически возвышенно) был начеку. В любой момент к пещере мог приблизиться голодный лев (на этот раз не Старович, хотя его книги я помню с таких давних времен, что у меня складывается впечатление, что он был всегда, даже в эпоху позднего палеолита) или уйти ребенок. Этим внимательным партнером, по мнению Фишер, как раз и была женщина. Мужчина отдавался стихии своих инстинктов, тогда как женщина беспокойно осматривалась по сторонам. И теперь, в начале третьего тысячелетия, это ее беспокойство регистрирует томограф в Голландии.
Фишер пошла еще дальше, предприняв попытку ответить на основной вопрос: зачем вообще женщинам нужны оргазмы? Я понимаю, что это очень грубый вопрос, который может вывести из себя не только Вас. Но Фишер не была первой, кто задал (себе и другим) этот вопрос. Уже двадцать шесть лет назад известный американский эволюционный психолог Дональд Саймонс высказался публично (как в научных публикациях, так и в ходе серьезных научных конгрессов), что «с перспективы эволюции женский оргазм не нужен, и его можно признать за излишнюю роскошь». В плане деторождения, продолжения рода оргазм женщине не нужен (мужчине он нужен для эякуляции). Для зачатия потомства женщине нужно лишь согласиться на участие в половом акте. Фишер оспаривает Саймонса и считает, что для эволюции этого не было достаточно. Для сохранения человеческого вида безопаснее было наградить женщину наслаждением. Если соитие будет ассоциироваться у нее с приятным, она охотнее вступит в него, повышая, таким образом, вероятность зачатия. Физиологи подтверждают тезис Фишер: сопровождающие женский оргазм маточные сокращения увеличивают шансы соединения яйцеклетки со сперматозоидом. Задолго до того, как появились физиологи, древние греки уже знали это. В античной Греции считали, что зачатие может произойти только после близости, сопровождавшейся оргазмом. Оргазмом женщины, разумеется.
Позицию Фишер поддерживает также известный выпускник Оксфорда, британский биолог Десмонд Моррис, автор весьма популярной, в том числе и в Польше, книги «Голая обезьяна». Он считает, что женский оргазм способствует оплодотворению, потому что задерживает сперму в родовых путях женщины. Он так пишет об этом: «Каждая реакция, которая склоняет самку к поддержанию горизонтального положения, пока самец эякулирует и заканчивает соитие, очень полезна, а внезапный оргазм самки, который удовлетворяет ее сексуально и лишает сил, дает именно такой результат». Утверждения Морриса даже имеют свое довольно игривое название: «теория засасывания». Моррис лишь выдвинул гипотезу, что женский оргазм напрямую связан с успехом зачатия. Нашлись и желающие проверить это эмпирически. В 1993 году Робин Бэйкер (женщина) и Марк Беллис (мужчина) выступили на страницах престижного научного журнала «Animal Behavior» с тезисом, что «теория засасывания» подтверждается на практике. В своем эксперименте они вычислили объем спермы, вытекающей из вагин тридцати двух женщин после полового акта (объем исследовательского материала они измеряли лично). Таким образом они установили, что женский оргазм, имевший место в пределах от одной минуты перед эякуляцией мужчины до сорока пяти минут после нее, увеличивает количество спермы, которая остается в родовых путях женщины.
Специалисты по анатомии тоже на стороне Фишер. По крайней мере, если речь идет о телесном инструментарии женщины для восприятия наслаждения. В 1998 году австралийский гинеколог Хелен О'Коннелл открыла, к огромному удивлению не только мужчин (23,5 % мужчин в Польше никогда не слышали о том, что у женщины есть клитор, а более 37 % не смогли бы его найти!), что клитор значительно больше, чем до сих пор считалось, и не является миниатюрным анатомическим аналогом (и по своей роли также) мужского пениса. О'Коннелл установила, что у большинства женщин клитор имеет в длину около девяти сантиметров и своими крыльями окружает с обеих сторон вход во влагалище. Клитор, таким образом, никакой не «жалкий аналог мужского пениса». Мало того, что он примерно в девять раз больше, чем до сих пор считалось, он еще снабжен примерно восемью тысячами нервных окончаний, восемью тысячами! Это сравнимо с количеством нервных окончаний на средних размеров пенисе взрослого мужчины. Наконец, единственной признаваемой современными эволюционистами причиной, по которой он такой большой и так густо пронизан нервными окончаниями, стала как раз необходимость дать женщине испытать оргазм. Эволюционно и анатомически клитор предназначен только для одного: приносить женщине удовольствие. Настойчиво обращаю Ваше внимание на год этого открытия: 1998-й! Не считаете ли Вы, что наука, в которой преобладают мужчины, после открытия О'Коннелл должна попросить у женщин прощения? Причем на коленях? Во времена, когда космические зонды посылают к границам Вселенной, во времена нейтронных бомб, Интернета и расшифрованного генома вдруг обнаруживается, что в женщине есть нечто, что в девять раз больше и в тысячи раз чувствительнее, чем считалось до сих пор! Это как открыть маленькую Кубу и объявить миру, что открыли Америку. Уже давно посчитаны иглы всех видов ежей, измерена средняя величина пениса всех видов китовых, определено точное количество пятнышек на крыльях бабочек, порхающих в бассейне Амазонки, но — наверняка по недоразумению (sic!) — не занимались с надлежащим вниманием анатомией женщины. На мой взгляд, это существенное недоразумение, которое может иметь — и здесь я в высшей степени серьезен — практические последствия. Я сам проверил: ни в одном учебнике анатомии для польских студентов-медиков не упоминается анатомическое открытие доктора О'Коннелл. В связи с этим следует предположить, что во время операций, выполняемых на паховой области женщины, никакого внимания не обращают на тот факт, что без малейшего медицинского основания можно повредить скальпелем нечто очень важное. Мало того, что мужчины часто не могут доставить женщине удовольствие, они еще могут ее от этого удовольствия буквально (!) навсегда избавить.
Многие биологи-эволюционисты не согласятся с Фишер, утверждая, что оргазм у женщины — это не что иное, как случайный побочный результат мужского оргазма, и как таковой он не дает никаких конкретных эволюционных выгод. Аналогично тому, как мужчинам совершенно не нужны грудные соски. Однако они есть, но если бы их не было, то эволюция ничего не потеряла бы. Эти ученые выражают мнение, что если бы оргазм способствовал (с эволюционной точки зрения) воспроизводству населения, то женщины испытывали бы его, как и мужчины, всегда. Ответ Фишер на этот аргумент (воспроизвожу по ее интервью, которое она дала немецкой прессе) не только дельный по сути, но и, как мне представляется, прекрасный по форме. Оргазм для женщины самое чувственное испытание, и в связи с этим, что вполне логично, женщина ставит выше остальных мужчин того, с которым она испытывает оргазм. Оргазм становится для женщины тем показателем, с помощью которого она оценивает преданность своего партнера. Тот, кто старается дать и дает женщине оргазм, увеличивает свои шансы на то, что женщина останется с ним. Кроме того, это означает для нее, что ее партнер будет не только хорошим любовником, но и хорошим, заботливым отцом их детей. В отличие от нетерпеливого эгоцентрика, интересующегося лишь своим оргазмом. Таким образом, каждый новый оргазм женщины способствует деторождению и подталкивает ее к тому, что для эволюции и для выживания вида самое главное.
Но ведь — и Вы, наверное, со мною согласитесь — в постели мало кто думает об эволюции, не так ли? Все думают только об этом одном. И они правы…
P.S. Вопрос № 6: Считаете ли Вы Фишер феминисткой?
Пан Януш,
не становимся ли мы с Вами похожими на двух стариков, сидящих на балконе в «Маппет-шоу», которым никогда ничего не нравится? Всегда что-нибудь бывает слишком старомодно или слишком авангардно. В наше время все было иначе и т. д. Это правда, потому что современные четырнадцатилетние — я никого не хочу обидеть — о многом могли бы рассказать, а может, и много чему научить. Пусть я несколько преувеличила. Помню, я тоже приблизительно в возрасте Ваших дочерей читала «Bravo», но тогда меня больше интересовали модные и совершенно нам недоступные шмотки на фотографиях, чем последствия их снятия под душем.
А что касается оргазма, то мне снова кажется, что Вы подходите к этой теме с типично мужской точки зрения — не в обиду Вам будет сказано, — как это делают большинство журналов для женщин, которые в этой теме находят неисчерпаемые возможности для написания статей. Оргазм или есть, или его нет. Клиторальный, вагинальный, притворный или настоящий, многократный и т. д. Для одних это редкое событие, для других — ежедневное переживание. В том, что Вы написали, мое воображение поразило нечто другое, чем существование или отсутствие множественного оргазма. Вся эта борьба за огонь. Что бы случилось, если бы именно женщине в самом начале надоело быть бдительной участницей любовного акта и она перестала бы высматривать льва, который мечтал разорвать на части спаривающегося с ней любовника? А что бы было, если бы ее примеру последовали остальные ее подруги? Тогда поменялись бы их роли. Он — отец-поляк, а она — мать-суфражистка.[45] Кроме того, о существовании доктора О'Коннелл следовало бы немедленно уведомить голливудских сценаристов, что, возможно, уже сделано, и главную роль предложить Кейт Бланшет, которая представила бы это открытие более значительно благодаря своей выразительной игре. Вы, пан Януш, уже приучили меня к тому, что подходите к этой проблеме исключительно с научной точки зрения, я же в этом вопросе решительно выступаю за упрощение. Иметь оргазм или не иметь — не столь драматичный вопрос, главное с кем!!!
P.S. Фишер просто умная женщина.
Пани Малгожата, я в Нью-Йорке.
Редко какой город, кроме Торуни и в последнее время Франкфурта-на-Майне, имеет для меня такое значение, как этот. Я задержался здесь на несколько часов перед поездкой в Чикаго, где находится больше десятка польских книжных магазинов, где живет больше миллиона человек, считающих себя поляками, кое-кто читает польские книги, а многие из читающих читали и мои. Организатор ярмарки (на самом деле это будет необычная ярмарка, как подсказывает мне опыт) счел это обстоятельство достаточным поводом, чтобы я на ней появился. Я согласился. При условии, что в Чикаго я прилечу с промежуточной посадкой в Нью-Йорке.
Давным-давно я провел в этом городе одну пятидесятую часть моей теперешней жизни. Вроде как немного. Во многих физических экспериментах 2 % — значительно меньше допустимой ошибки, которая ввиду своей незначительности не нарушает результатов измерения, и в связи с этим ее можно не принимать во внимание. Но жизнь — нечто большее, чем физический эксперимент. Жизнь нельзя повторить, а «ошибка измерения» — это порой единственная и последняя ошибка, которую мы допускаем. Или единственная причина, ради которой стоило принять участие в эксперименте. Тот год сформировал меня и бесповоротно изменил мое мировоззрение. Когда я порой оборачиваюсь и гляжу назад (в последнее время у меня это случается часто) на свою биографию, то мне кажется, что эти двенадцать месяцев, которые я прожил (слово «провел» было бы здесь неадекватным упрощением) в Нью-Йорке, были своего рода инициацией. На своем жизненном пути я уже много встретил и до сих пор часто встречаю мужчин, которые все еще не прошли через инициацию. Некоторые из них старше меня. До сих пор они остаются безответственными мальчишками, которым кажется, что мальчиков от взрослых дядь отличает только цена их игрушек. Поэтому я выступаю за необходимость инициации. После инициации мужчины могли бы получать свидетельство, женщины благодаря этому знали бы, с кем они имеют дело, а избиратели не выбирали бы в сейм «мальчишек». Женщинам, думаю, инициация не нужна. В их жизни и так много бесповоротных событий по типу инициации (первая менструация, потеря девственности, первый муж, первая свекровь, первый ребенок), что после всего этого приглашать их пройтись босиком по раскаленным углям — дело совершенно излишнее. Вы не считаете, что обряд инициации у мужчин пора ввести соответствующим законом? Это вовсе не обязано быть сразу индейским болевым испытанием смелости или церемонией смешивания крови из сделанных ножом надрезов на предплечье. Достаточно высадить мужчину одного на какой-нибудь остров. Лучше всего на Манхэттен…
В октябре 1983 года я вышел из самолета компании «LOT» в аэропорту Нью-Йорка. Мне, степендиату польско-американского Фонда Костюшко, предстояло написать здесь кандидатскую по информатике. Маленький чемоданчик, несколько долларов, купленных у фарцовщика возле «Певекса», и глубокая вера в то, что я избранный. Фонд делал все, чтобы я именно так ощущал себя. Там неустанно повторяли, что «Фонд дает стипендии не всем подряд, а только лучшим из лучших». Длительный процесс отбора кандидатов в стипендиаты порой напоминал отбор на звание лауреата Нобелевской премии, олимпиаду по лингвистике и квалификационное собеседование на должность руководителя крупной международной корпорации. Не хватало только тестов на детекторе лжи о любви к Америке и предоставления свидетельства о хорошем поведении.
Садясь в самолет «Ил-62» (уже одно это добавляло драматургию во все происходящее, если принять к сведению данные о безопасности, а скорее об опасности полета на этом типе самолетов), я оставил в аэропорту Варшавы Польшу, в которой было военное положение, где детские подгузники отпускались по карточкам, планировалось ввести карточки на обувь, а телефонного соединения с «братским» Бухарестом приходилось ждать до сорока восьми часов. Не знаю, как долго ждали в то время соединения с «империалистическими» Соединенными Штатами. Тогда я думал, что надо было взять минимум неделю отпуска. Вот почему я даже никогда не пробовал делать это.
Дома, в Торуни, я оставил жену и трехмесячную дочку Иоанну. Я знал, что не увижу их целый год. Что не увижу первых шагов моей дочери, не услышу первых сказанных ею слов и не проведу с ней ни первого Рождественского сочельника, ни первого ее дня рождения, а после своего возвращения стану для нее каким-то чужим дядькой. Даже если бы у меня тогда теоретически хватило денег на чудовищные по дороговизне авиабилеты для них (более четырех месячных зарплат магистра на должности ассистента в вузе), то все равно правительство Соединенных Штатов не выдало бы им въездных виз. Потому что правительство заранее предполагало — в нашем случае совершенно ошибочно, — что если позволить всей семье уехать из Польши, то это будет путешествие в одну сторону. Для всей семьи. А это уже три проблемы вместо потенциально только одной. Американцам в эмиграционных службах тогда казалось, как, впрочем, это им кажется и сейчас, что американская виза — это как плацкарта на поездку в рай, куда прилетают на самолете. Или работники американского эмиграционного управления никогда не путешествуют, или им так промыли мозги, что те перестали думать. Этот второй вариант гораздо более правдоподобен.
Мы договорились с женой, что если по телевизору ничего не сообщат о катастрофе самолета компании «LOT», значит, я долетел благополучно. Нам казалось чем-то невероятным, что, несмотря на общепринятую пропаганду успехов (успехом тогда было поймать самогонщика и отобрать у него «орудие преступления», например телевизор, за которым он прятал самогонный аппарат), власти ПНР отважатся утаить факт авиакатастрофы и не сообщат о смерти гражданина в теленовостях. Теперь это может показаться опереточным гротеском, но тогда все было очень даже серьезно. В те времена много смехотворного в Польше проходило вполне «серьезно», и абсурд был если не безграничным, то по крайней мере космическим. Я сам помню распоряжение, согласно которому право покупки бананов было исключительно у детей, а у взрослых — только в особых ситуациях, если этот взрослый предъявит продавцу свидетельство о том, что он болен диабетом.
Я получил свои «пять минут», растянутые на двенадцать месяцев. Если в твоем распоряжении только пять минут, надо использовать каждую секунду. Фонд переводил на банковский счет (тогда гражданину ПНР не разрешалось иметь свой банковский счет за границей, но — напоминаю всем юристам — за это «преступление» меня невозможно наказать за давностью лет) стипендиата сумму в семьсот семьдесят долларов. Казалось бы, громадная сумма. Тем более если принять во внимание, что в Польше моя месячная зарплата была эквивалентна тогда двадцати пяти долларам. Но это не имело никакого значения, потому что на Манхэттене за семьсот семьдесят долларов нельзя было снять даже самую маленькую квартирку. Я снял комнату за чертой Манхэттена, в шести километрах от университета, в котором работал, в соседнем, через реку, районе Квинс у стюардессы «Пан-Америкэн». Уже через неделю у меня сложился распорядок дня. Вставал я в четыре утра, ложился спать в полвторого ночи. Я пошел на утреннюю работу (с пяти до девяти утра) на строительство и убирал там строительный мусор из зданий, предназначенных под снос, занимался написанием кандидатской в учебном заведении, распространением рекламных объявлений, вскапыванием садика у дома стюардессы, репетиторством с ее одиннадцатилетним сыном. В университет я добирался пешком (автобусный билет в одну сторону стоил доллар), в субботы и воскресенья, когда не надо было выносить строительный мусор, я мог спать до шести утра и работать в университете до полуночи. Когда через год я возвращался в Польшу, я весил на тринадцать килограммов меньше, о чем вспоминаю теперь с завистью.
В Нью-Йорке я избавился не только от килограммов. Я избавился еще от чего-то такого, что меня тяготило гораздо больше. Я раз и навсегда избавился от глубоко скрываемого комплекса неполноценности, что я родился и воспитывался в стране, которая в силу разных политических пертурбаций перестала иметь значение. Это как раз и была моя «инициация». Я понял, что я не хуже только потому, что я из «третьеразрядной», в смысле информатики, Польши. Я писал более совершенные компьютерные программы, чем мои коллеги, рожденные и получившие образование в США (если один компьютер на все учебное заведение, а не на каждое рабочее место, то приходится больше стараться), мои доклады в рамках семинаров были не хуже, чем выступления других, которые имели все возможности подготовиться лучше хотя бы потому, что жизнь не заставляла их перетаскивать тонны мусора на спине и они могли отвести на сон «законные» восемь часов в сутки. Если не считать того, что я был вынужден экономить на автобусных билетах и что у меня никогда в жизни не было кредитной карты, я ничем не отличался от них. Мы учились по тем же самым учебникам, у нас были те же самые мозги, мы не понимали одни и те же вещи, и нас увлекали одни и те же мысли. Там, в Нью-Йорке, я убедился, что я не из худшей части мира, хотя у нас не работали телефоны, а по соображениям «государственной безопасности» ученым был запрещен доступ к ксероксу.
Кроме того, я дал себе тогда слово, что когда-нибудь обязательно из дома стюардессы, у которой я снимал комнату, я не пойду пешком, а приеду в университет на такси. Сегодня я сдержал это слово. Заказал такси. Поехал. Правда, единственное чувство, на котором я поймал себя, когда садился в такси, было ощущение собственной старости и безумная грусть.
P.S. У меня в последнее время впечатление, что все «прогибаются» перед Нью-Йорком. После 11 сентября это стало модным. Особенно в СМИ, и особенно в польских СМИ. Даже те, кто никогда не видел башен ВТЦ, пишут о них так, как будто их детство прошло на Манхэттене и они ходили в детский сад недалеко от ВТЦ (для любознательных: ближайший к Граунд Зиро детский сад находится далеко, только в Гринвич-Вилладж, и плата за него вполне сопоставима с платой за обучение в Гарварде). Поэтому я сегодня не хочу добавлять свои рассказы к уже собранной мартирологии 11 сентября. Хочу лишь сказать Вам, что Нью-Йорк вовсе никакой не «израненный город, не поднявшийся до сих пор с колен», как я прочитал недавно в польском бульварном журнале. Нью-Йорк гордо стоит на обеих ногах. Лучше всего это видно по лицам людей, которые проходят вблизи Граунд Зиро. Я был там сегодня вечером. Да, действительно, на лице Нью-Йорка есть шрам, но такой шрам вряд ли может быть поводом для стыда. Это прекрасный шрам…
P.P.S. Вопрос № 7: Какой период своей жизни Вы считаете самым главным?
Вы правы, нет ничего ужаснее в жизни, чем унизительное чувство неполноценности. От него одни несчастья. Я хуже остальных. И дело даже не в комплексах, которые действительно могут нам многое испортить и усложнить, но свою жизнь мы как-нибудь устроим. Речь идет о глубоком убеждении в том, что мы никогда не узнаем множество важных вещей и не испытаем целый спектр эмоций вследствие нашей худшести (это такое новое существительное, можно?), психической слабости и посредственных интеллектуальных способностей. Вспоминаю встречу с молодыми немцами из Гамбурга. Семидесятые годы. Как диковинка из-за Одера, я, несомненно, представляла для них интерес. Эдакая Ванда, отвергнувшая немца.[46] Как потом оказалось — до поры до времени. С одним из них я проводила особенно много времени, но мое восхищение незаурядной арийской красотой росло прямо пропорционально разочарованию, которое вызывала у меня его невежественность, вернее, недостаточная информированность. Своеобразная пустота. Внешний мир, начинавшийся политикой и заканчивавшийся шоу-бизнесом, существовал для него лишь в той мере, в какой он в данный момент его увлекал. Разумеется, он не был кретином, выросшим в капиталистическом инкубаторе. Хотя нельзя не признать, что капитализм его подпортил. Но он, однако, не испытывал дискомфорта от того, что не знал биографии Сартра[47] и того факта, что Симона де Бовуар[48] стирала его рубашки. Только иногда, чаще всего удивленный, он спрашивал меня, откуда я все это знаю и зачем мне это. Когда я настойчиво (при этом у меня в ушах звучало герековское «Поможете?[49]») демонстрировала доказательства хорошего социалистического образования, при каждом удобном случае со скоростью автомата произнося фамилии, даты, события, мои немецкие коллеги одобрительно кивали головой. Сегодня я понимаю, что они ни на миг не почувствовали себя ущербными, детьми худшего Бога.
Меня это ужасно бесило, и я последовательно между собой и ими возводила стену, наподобие Берлинской. Я, человек, живущий за железным занавесом, знаю, а вы, которым все подают на блюдечке, не знаете? Стыдно. Кроме того, где здесь справедливость? Разве я не лучше и, в этой связи, не заслуживаю лучшей жизни? Парадоксально, но с высоты двадцати с небольшим лет я благодарю свои комплексы, возникшие у меня от жизни в сермяжной стране. Я избавилась от них, и сегодня никто не может поверить в то, что они у меня были. Достоевский, Прус, Кафка, прочитанные до наступления пятнадцатилетия. Французский кинематограф «новой волны», итальянский неореализм. Только бы те, что за стеной, не подумали, что мы еще не спустились с деревьев. Потребность принадлежать к лучшему миру была настолько сильной, что мы почти забыли, что это нужно не для других, а нам самим. Это соперничество со временем переродилось в очень важное для душевного здоровья чувство собственного достоинства. Знаю для себя, и мне этого хватает. Но если бы у меня были дети, я наверняка стала бы их убеждать в том, что даже если их сверстники из других стран не знают того, что знают они, с них никто не снимал обязанности повышать свой интеллектуальный уровень.
Вы спрашиваете меня о самом счастливом периоде моей жизни. Пожалуй, счастьем было детское ощущение абсолютной защищенности в родительском доме. Тогда я могла задать любой вопрос, знала, почему дедушка годами слушал «Свободную Европу», отчим после полудня принимал пациентов, а вечером мама стучала в дверь моей комнаты, чтобы спросить, сколько я съем бутербродов на ужин.
Пани Малгожата,
наверное, нет в мире более подходящего места (может, только Новый Орлеан), чтобы прикоснуться к блюзу и прочувствовать его. До мозга костей…
Клуб называется «Blue Chicago» и находится в двенадцати минутах ходьбы от «Magnificent Mile» («Прекрасной Мили») в Чикаго, отрезка Мичиган-авеню, который считается «одним из самых замечательных торговых центров мира». На небольшой, усеянной небоскребами площади центра американского города уместилось 460 магазинов, 275 ресторанов и 51 гостиница. Американцы, живущие или посещающие Чикаго, считают, что это «прекрасно и великолепно» (отсюда и название Magnificent). Многие прибывают в Чикаго как раз ради того, чтобы попасть на эту «Прекрасную Милю», и не замечают, что стоит сделать перерыв в шопинге или еде, как окажешься на живописном берегу озера Мичиган. Если бы я имел возможность повлиять на названия улиц в Чикаго, то название «Прекрасные Мили» (их больше, чем одна) я оставил бы за этим берегом.
Лично я не даю себя очаровать ни одному торговому центру ни в одном из городов земного шара, на какой бы широте и долготе ни находились эти города, и мне становится не по себе, когда приходится провести больше часа, например, в «Галерее Мокотув» в Варшаве. Мои дочки не могут понять этого, а мне не хочется в очередной раз объяснять им это. Возможно, когда они начнут сами оплачивать свои покупки, им это станет ясно. Если любовь отцов к дочерям измерять временем, проведенным в торговых центрах в разных городах мира, у меня был бы шанс на очень хороший результат. Однако я вряд ли стал бы им гордиться. Гораздо важнее то время, которое отец провел с дочерьми, когда они были маленькие, за чтением сказок, рассказами о звездах или о том, что в жизни самое главное теперь, когда они выросли. Я мало им читал и мало рассказывал, и сейчас меня грызет совесть и я хочу хоть как-то, пусть даже в торговых центрах, компенсировать то потерянное время…
Однако собирался я писать о блюзе в Чикаго. Клуб исключительный (536 N. Кларк-стрит; тел. (312) 661-0100, если кто заинтересуется и захочет туда поехать). Кажется, после Великого пожара 1871 года, сровнявшего с землей громадную часть города, клуб «Blue Chicago» на Кларк-стрит стал первым местом, в котором играли «вживую» сначала джаз и свинг, а потом и блюз. Через какое-то время джаз ушел из «Blue Chicago» и остался только блюз.
Музыка в Чикаго — повсюду. Лицо города создавали не гангстеры (Аль Капоне, Хайми Вайсе, Биг Джим Колозино), а архитекторы (Уильям Ле Барон Дженни именно в Чикаго в 1885 году впервые применил новый тип конструкции — стальной каркас здания, чем начал новую эпоху в архитектуре, эпоху небоскребов) и… музыканты. Такие, например, как Бенни Гудмен и Луи Армстронг.
Вчера вечером перед «Blue Chicago» стояла большая очередь. В большинстве своем состоящая из европейцев. Вход в маленькое темное помещение загораживал толстый негр в цветастой гавайской рубашке. На его выпяченном животе возлежал золотой крест, прикрепленный к свисавшей с его шеи толстой цепи. В руке он держал пачку банкнот. Приняв от меня пятидолларовую бумажку, он доложил ее к пачке и отметил получение денег тем, что втянул свой необъятный живот. Возник просвет между стеной коридора и ним. Через дверь-вертушку я вошел внутрь. Когда входил, услышал у себя за спиной: «God bless you» (Да благословит тебя Господь)…
Я сел к стойке бара напротив маленькой сцены. Трое черных музыкантов в безукоризненно белых костюмах и черных рубашках с жабо настраивали инструменты. Несколько минут спустя на сцену вышла (босиком) очень высокая белая девушка. Она была одета в облегающие джинсы и розовую маечку. Она поставила три стакана с водой на маленьком столике рядом с микрофоном, улыбнулась и сказала, что зовут ее Джоселин Ив Стокер, что ей семнадцать лет, что приехала сюда из английского Девона и что, если господа позволят, она тут немного пошумит. Она начала петь блюз. Давно я не слышал такого прекрасного «шума». Если бы не тот факт, что она стояла в нескольких метрах от меня, я ни за что бы не поверил, что она белая и такая молодая. Она пела о том, о чем всегда поется в блюзе: о грусти, о потерянной любви, о злобе, ненависти, плаче, печали и надежде. Она рассказывала обо всем этом так, будто она сама все это пережила, и только это показалось мне фальшивым. Невозможно, будучи такой молодой, иметь в себе столько грусти. Даже сама Арета Франклин не смогла бы спеть более черного, более ностальшчного блюза, чем спела эта девчушка. Но иногда, когда я закрывал глаза, она напоминала мне своим голосом Дженис Джоплин. Но только иногда. Семнадцатилетняя Джоселин Ив Стокер, которая «шумела» в тот вечер в «Blue Chicago», больше известна под псевдонимом Джосс Стоун. Она продала уже более пяти миллионов своих дисков…
Наверное, нет места лучше (повторю: может, за исключением Нового Орлеана), чтобы забыться, прикоснуться к блюзу и прочувствовать его. Если Вам случится в ближайшее время быть в Чикаго, сходите в «Blue Chicago», что на Кларк-стрит, 536 N.
Непременно…
P.S. Семь главных вопросов — это как семь главных грехов или семь таинств (как Вы полагаете, существует ли некая мистическая связь между количеством таинств и количеством грехов?), и этого вполне хватит. Пока что у меня нет никаких других вопросов, которые я мог бы задать на нашей скамейке в парке в Буско…
Вчера я ходила в кино на фильм о Рэе. Обычно меня напрягает, когда я смотрю экранизированные биографии, поскольку чаще всего герой в них скорее придуманный, чем настоящий. Признаюсь, биография Рэя Чарльза потрясает. Знаете ли Вы ее? О многих подробностях я узнала впервые. Они учат смирению. Утверждают в мысли, что если кто-то остается верен себе от начала и до конца, то даже самые серьезные провалы, дурные пристрастия и слабости не нанесут ущерба личности. Конечно, можно поспорить, что является провалом, а что нет.
Просто невероятно, что в жизни одного человека почти все складывалось не так, как должно было сложиться. Расовая сегрегация, не тот цвет кожи, нужда, несчастный случай и многолетняя зависимость от героина. По иронии судьбы, Бог наделил его еще и талантом гения. Черная жемчужина, родившаяся из слез, выплаканных матерью слепнущего мальчика. Между прочим, мать Рэя, отличавшаяся житейской мудростью, могла бы оставить далеко позади не одну выпускницу престижного университета. Она не помогала слепнущему сыну дойти до двери, потому что знала, что он должен найти ее сам, чтобы выжить. Увечье не оправдывает страха перед жизнью. Нужно найти в себе силы и не убегать от жизни, прикрываясь им.
Рэй Чарльз обладал таким сильным характером, что иногда кажется, будто он специально создавался под киносценарий. На свете нет ничего невозможного, нет ситуаций, которые не могут быть хуже этих, казалось бы, самых худших. Есть только человек, который с тем, что он получил от Бога и от людей, может сделать все или ничего.
Его увенчавшаяся успехом борьба с зависимостью от героина с точки зрения медицинской статистики была обречена на неудачу — из сотни людей справиться с ней удается лишь нескольким. Можно неожиданно почувствовать потребность в кайфе даже спустя десять лет. Рэй Чарльз в течение сорока последующих лет ни разу не употреблял наркотики. В этом фильме есть сцена, которая наверняка Вам понравилась бы. Интересно узнать Ваше мнение, имеет ли она статистико-методическую ценность?
У Рэя Чарльза был свой, наработанный годами способ распознавания привлекательной женщины по изгибам ее ладони. Он брал ее руку в свои и нежно изучал пальцами. Похоже, он ни разу не ошибся. Хотя о вкусах не спорят.
Сегодня я выбралась на «Авиатора» — номинированную на «Оскара» в одиннадцати категориях экранизацию биографии Говарда Хьюза. Вроде все в этом фильме как надо, но все же как-то пресно. Превосходно сыграл Леонардо Ди Каприо, но сам фильм все равно не заводит. Три часа вы наблюдаете за великим провидцем, одержимым мечтами, которые могут прийти в голову лишь избранным. Но в голове остается лишь история сумасшедшего миллионера, наделенного гениальными способностями. И все. Я задумалась: почему? Может, потому что режиссер хотел сравняться с героем фильма? В «Авиаторе» есть сцена, в которой мучимый манией преследования Хыоз сначала по привычке выпивает молоко из бутылки, а потом в нее писает. Но Скорсезе этого не достаточно, ему нужно произвести эффект, и поэтому через мгновение мы видим целый ряд бутылок с мочой. Наверное, хорошо, что не он делал фильм о Рэе Чарльзе.
Фильм, в котором главным является герой. В прямом и переносном смысле слова. Должно быть, именно поэтому из фильма «Авиатор» мы ничего не узнали о матери Хьюза, властной, патологически привязанной к сыну. Связанной с ним чем-то вроде эмоционального кровосмешения. О его неудачных браках мы тоже ничего не узнали. И о том, что первые свои изобретения он сделал, когда ему было десять лет, и что умер он в возрасте семидесяти с небольшим лет в абсолютном одиночестве. Это так не по-голливудски.
Малгожата, Вы говорите: Рэй Чарльз…
Я уверен, что он бывал, и притом не раз, в «Blue Chicago». По пути в аэропорт я попросил таксиста-индуса задержаться на минуту у «магазина с музыкой». Там я купил последний диск Рэя: «Ray Charles: Genius Loves Company». В частности, его дуэты с Натали Коул, Норой Джонс, Дайаной Кролл и Ван Моррисоном. Жду не дождусь, чтобы послушать все целиком за бокалом хорошего вина. Фильма пока, к сожалению, не видел. Слишком редко получается теперь выкроить время на кино. Посмотрю сразу же после прилета. Ну, может, не сразу, но в самое ближайшее время. Сразу из аэропорта я помчусь в институт, на работу.
Столько планов по прибытии. Я пока что только час в самолете, а чтобы послушать, а потом и увидеть Рэя, должен благополучно долететь. А в этом я никогда не уверен…
Сижу на месте 18Н в экономклассе «боинга» «Люфтганзы». Подо мною примерно десять километров до поверхности Атлантического океана. За бортом самолета минус 55 градусов по Цельсию, и самолет за час преодолевает около тысячи километров. Такую информацию дал сам командир воздушного судна Шнайдер. Я всегда прерываю текущие дела и внимательно вслушиваюсь в голос командира. Вне зависимости от того, на каких авиалиниях я нахожусь и какая фамилия у командира воздушного судна, говорят везде и всегда почти одно и то же. Я прекрасно знаю, что он скажет, я знаю температуру за бортом лайнера, знаю, с какой скоростью и на какой высоте мы летим. Но больше, чем содержание речи командира, меня интересует то, каким голосом он это скажет. Мне нравится, когда он говорит это спокойным голосом уверенного в себе человека, у которого все находится под контролем. Нравится, когда он говорит внушающим доверие тоном опытного психотерапевта. Меня очень беспокоит, когда я слышу печальный или усталый голос пациента упомянутого психотерапевта. Тогда у меня в голове появляется тревожная мысль, что, быть может, командир переживает как раз свой худший эпизод депрессии и не слишком цепляется за жизнь. Я не хочу (знаю, что это покажется Вам абсурдным и истеричным) умирать из-за чьей-то депрессии…
Я боюсь летать, но, с другой стороны, не могу представить свою жизнь без авиаперелетов. На самом деле, для того чтобы я мог заниматься своим делом, мне нельзя не летать. Я работаю в глобализированной фирме, у которой есть свой наблюдательный совет в Амстердаме и дирекция недалеко от Сан-Франциско. Я работаю в интернациональной команде, готовящей серьезный проект на трех континентах, я провожу отпуска на далеких островах и в последнее время, в связи с рекламной кампанией моих книг, часто езжу из Франкфурта в Польшу. Без самолетов я не смог бы быть в 17.00 в пятницу за компьютером в своем бюро во Франкфурте-на-Майне, в 23.00 — в варшавской гостинице и в понедельник утром, в 10.00, снова в рабочем кабинете во Франкфурте. Я вынужден летать. Если бы не самолеты, я не смог бы оказаться там, где я должен или хотел бы присутствовать. Хоть и летаю часто, но летать боюсь. Каждый раз, когда я занимаю свое кресло в самолете, я отдаю себе отчет, что оказался внутри очень сложного устройства, которое состоит из миллиона разных деталей, и что эти более миллиона деталей должны работать и безукоризненно взаимодействовать. Кроме того, самолет, как сложное устройство, не может обойтись без специальных компьютерных программ, а мне, как информатику, прекрасно известно, что любая компьютерная программа способна подвести, и когда это произойдет — только вопрос времени. Достаточно появиться пограничным условиям, которые не мог предвидеть программист. Кроме того, после 11 сентября в каждом самолете — я уверен в этом — над рядами кресел носится дух какого-нибудь террориста…
Каждый раз, когда я сажусь на свое место и пристегиваюсь ремнем безопасности, я испытываю ощущение частичной, но неизбежной потери контроля над собственной судьбой. Тогда я нетерпеливо жду, пока мы не окажемся на высоте и командир воздушного судна не успокоит меня своим голосом. Раньше я старался успокоить себя сам. Сначала в аэропорту, этанолом, содержащимся в красном вине, потом молитвой, произносимой с закрытыми глазами в момент взлета. Молился я и сегодня. То, что я написал Вам о своем страхе, является, в сущности, актом… смелости. Мужчины, о чем Вы знаете лучше меня, выслушав многих разных мужчин в своем цикле «Мастер и Малгожата[50]», редко признаются женщинам в том, что они чего-то боятся, а другим мужчинам не признаются в этом вообще.
Теперь я больше не боюсь. Я слышу знакомый спокойный шум работы двигателей, нет турбулентности, и мы летим на нужной высоте. Успокоил меня и этанол из аэропорта, и голос командира Шнайдера, и вид улыбающихся стюардесс, и те самые минус 55 за бортом лайнера. Когда что-то в течение продолжительного времени не меняется, мы предаемся иллюзии, что так будет до конца. Я достал ноутбук, в наушниках у меня классическая музыка. Приятный не только для слуха, но и для сердца польский акцент: не только Шопен, но и современный Хенрик Миколай Гурецкий со своей «Маленькой фантазией» в аудиопрограмме на трансатлантических рейсах немецкой «Люфтганзы». Пишу Вам, размышляя о своей молитве во время взлета…
Я молился от страха. В этом нет никаких сомнений. Религия и религиозность очень сильно обусловлены страхом. Я считаю, что ни одна религия не возникла бы, если бы человек не испытывал чувства страха. И не хотел бы выжить любой ценой.
Являются ли потребность и желание выжить главными причинами, в силу которых люди пришли к идее Бога и религии? Если да, то религия не многим отличается от эволюции. Разрешите пофилософствовать на эту тему. Философия и религия соприкасаются друг с другом во многих точках. Но в то же время они существенно отличаются друг от друга. Ошибки в религии очень опасны, тогда как ошибки в философии могут только вызвать смех. У меня для этого есть несколько часов, и я подумал, что, будучи на десять километров ближе к небу, мы могли бы поговорить о религии. Ведь можем, правда?
Иногда я задаюсь вопросом, что было сначала: бог[51] или потребность в боге?
Другими словами: люди создали религию и подчинились ей на основе трансцендентальных знаков, посланных им «сверху» какими-нибудь Яхве, Аллахом, Кришной или Богом? Или скорее — на определенном этапе эволюции человека — возникла потребность выдумать кого-нибудь такого, чтобы сохранить вид? Многие ученые, даже из ортодоксальных атеистов, рассматривающих религию как одну из разновидностей духовного фокуса-покуса, признаются, что без бога и религии люди как вид не смогли бы выжить. Люди, по их мнению, стали людьми, между прочим, еще и потому, что появился некий Главный Моральный Полицейский в виде бога, который свистел и свистит в свой свисток, когда дела выходят из-под контроля человека. Таким образом, человек, постоянно «направляемый» богом, превращался из дикого зверя в моральное животное. Вы помните? Мы уже разговаривали об этом во время обсуждения книги Роберта Райта «Моральное животное».
История народов, племен и родов, которые в ходе эволюции не обнаружили потребности в существовании бога, есть история обществ, которые вымерли в хаосе растянутого во времени группового самоубийства. Идея полезности и даже необходимости феномена бога для сохранения вида — это то, что соединяет стоящих на почве дарвинизма редукционистов и ортодоксальных креационистов с учеными степенями теологических академий, которые, в свою очередь, трактуют дарвинизм как паранаучную выдумку разочаровавшегося английского атеиста. Обвинение Дарвина (если это вообще является обвинением; для меня, например, не является) в атеизме безосновательно. Сам Дарвин за всю свою жизнь ни разу не назвал себя атеистом. Он был скорее агностиком, то есть человеком, считающим, что нет достаточных оснований как принять, так и отвергнуть тезис о существовании бога.
Несмотря на ожесточенность этого противостояния, обе группы соглашаются в том, что бог был и остается нужным человечеству. Согласно креационистам, с первой секунды жизни человека, созданного богом «по образу и подобию своему», согласно неодарвинистам (сам Дарвин никогда не писал об этом), только с определенного момента эволюции человека. Если это так, то, по мысли эволюционистов, это должно каким-то образом отразиться на генах в человеческой ДНК. И в этот момент, вынужден признаться, возникает довольно провокационный вопрос: существует ли ген бога?
Рискну утверждать, что, несмотря на кажущуюся простоту, в этом вопросе нет ни упрощения, ни того, что могло бы оскорбить верующих (к числу которых я причисляю и себя). Если бог существует, то он существовал всегда, это факт, что человеческую трансцендентальность (я намеренно избегаю слова «религиозность»; трансцендентальность — способность человека принимать опыт, имеющий место за границами человеческого разума, а религиозность — это экспрессия религии, которая в свою очередь является доктриной, определяющей отношение человека к sacrum; очень часто sacrum отождествляется с одним богом, понимаемым как трансцендентальное бытие) можно связать с наличием и действием гена или группы генов, ни в коем случае не меняет этого факта. Существует бог, и, возможно, существует соотнесенный с ним ген. Одно не исключает другого. Существование ДНК и генов не ставит под сомнения даже «Радио Марыя[52]». Да и не может ставить, потому что генетике отведено место и она признается учением Церкви, которая спокойно относится к геному и к наследственности. Помню, как в свое время я прочел геологический труд, разрешенный Ватиканом к публикации, в котором рассматривалась проблематика первородного греха и были даны его интерпретации. С определенным радостным удивлением я нашел там такие слова:
«Церковь учит, что передача первородного греха осуществляется через родственные связи. Но речь не о генетическом наследовании: первородный грех не записан в генах человека».
Если Бог создал человека вместе с его ДНК в ядрах всех его клеток, то Он мог ведь в своей премудрости позаботиться также и о том, чтобы закрепить за собой свой собственный ген. С другой стороны, если Бога нет и он на определенном этапе развития был выдуман людьми с целью эволюционного сохранения вида, то тем более трансцендентальность Homo sapiens должна перейти на генетику и естественно, что в определенный момент появится кто-то, кто захочет вычленить этот ген в геноме человека.
И этот «кто-то» появился. Это Дин X. Хамер, молекулярный биолог; он говорит, что «если уж в человеческом сознании есть место для бога, то тем более есть в нем место для понятия гена бога». Д-р Хамер руководит сектором структуры и регулирования генов в биохимической лаборатории Национального института рака (США). Он занимается, в частности, тем, что меня давно уже интересует: (био)химией вожделения. Его (и журналиста Питера. Коупленда) противоречивую (не для меня) книжку «The science of Desire: the Search for the Gay Gene and the Biology of Behavior» («Наука желания: в поисках гена гомосексуальности и биологии поведения»), отмеченную в 1994 году престижной «The New York Times», я читал пару лет назад. Теперь же, в 2004-м, в США появилась новая книга Хамера, еще более «противоречивая»: «The God Gene: Plow Faith is Hardwired Into Our Genes» («Ген бога: как вера встроена в наши гены»). Десять лет назад Хамер локализовал «ген гомосексуальности», теперь он сделал это с тем, что назвал «геном бога». У немцев есть такой фразеологизм «Es ist echt ein Hammer», что в вольном переводе гласит: «Это столь же истинно, как удар молотом». Д-р Хамер ударил очередной раз. Он не дает (по крайней мере мне) забыть о себе. И стоит за этим наука, результаты многолетних напряженных исследований и очень серьезная организация, в которой работали и работают нобелевские лауреаты. Вчера под утро, по возвращении в гостиницу из «Blue Chicago», мне не хотелось спать. Сначала блюз, а потом Хамер. Необычная ночь…
Так где же он, этот ген бога, и что из себя представляет?
Я подумал, что буду продолжать эту захватывающую тему на земле, после приземления во франкфуртском аэропорту. Командир Шнайдер включил сигнал «пристегнуть ремни» и объявил спокойным голосом, что мы входим в зону турбулентности. Я боюсь «зон турбулентности». Выключаю ноутбук и стараюсь переждать турбулентность. Попросил стюардессу принести мне маленькую бутылочку бордо. Гены генами, но за вином со страхом приближающейся турбулентности удается справиться значительно легче. Может, за это тоже отвечает какой-нибудь ген…
Пан Януш,
я обожаю летать на самолете, хотя каждый раз, пристегивая ремень безопасности, я проверяю, висит ли у меня на шее золотая цепочка с бирюзой, которую в нашей семье носили все женщины. Тогда меня не покидает ощущение — может быть, наивное, — что и на этот раз она убережет меня от всех турбулентностей. Я летаю и раньше часто путешествовала самолетом, но лишь однажды, когда после взлета погасла лампочка «пристегнуть ремень безопасности», вдруг раздался громкий голос стюарда: «Немедленно займите свои места», у меня замерло сердце. Не нужно было слов, мы взялись с Дирком за руки и были уверены в том, что это конец. Единственная мысль, которая тогда пришла мне в голову, что я еще из франкфуртского аэропорта позвонила своим родителям. Они знали, где я. Должно быть, я тогда была близка к состоянию парализующего страха, который испытали все, кому не удалось благополучно приземлиться. Это одновременно поражающая и сладостная слабость. Ты еще есть, и тебя уже нет. Я, как и Вы, и как миллионы пассажиров, вслушиваюсь в голос пилота, приветствующего пассажиров перед полетом. Напряженный? Новичок или бывалый? Однажды, когда я летела очень далеко, на север, мне на мгновение показалось, что затихли все двигатели. По лицам обслуживающего персонала я поняла, что мне показалось. Не знаю, слышали ли Вы о крушении самолета, случившемся несколько лет назад, в котором погибла не одна сотня человек, летевших из Нью-Йорка в Париж. На том самолете должна была лететь одна из девушек, принимавших участие в конкурсе «Мисс Польша», но она опоздала на рейс. Счастливая, правда? Но ненадолго. Вскоре ее зарезал неизвестный обожатель на одной из вроцлавских улиц. К чему я клоню? Человек предполагает, а Бог располагает. Банально, но так. Во время полета нужно расслабляться. Моя знакомая, которая вообще могла бы не выходить из самолета, говорит, что бояться нечего — пилот тоже хочет приземлиться. А если вдруг не хочет? Но здесь уже начинается Камю и экзистенциально-алкогольный душевный разлад литературных героев.
Результатом моей многолетней журналистской деятельности и бесед с мужчинами стало наблюдение, совершенно отличающееся от того, о чем пишете Вы. Сейчас стало модно или, как говорят, прикольно признаваться в собственных страхах, опасениях и неуверенности. И не на кушетке у психотерапевта, а перед всей Польшей. В результате уверенный в себе во всех жизненных обстоятельствах телевизионный герой превращается в неспособного к размышлениям кретина и перестает интересовать даже тех женщин, которые еще недавно мечтали опереться на его сильное плечо. В эмоциональной сфере в моде все больше сомнения, а не стопроцентная уверенность.
Не всегда поставленный диагноз бывает правильным. Рассказ о человеческой жизни может быть как коротким, так и длинным, кому как нравится, — заинтриговывает читателя в «Элементарных частицах» Мишель Уэльбек. История каждого из нас может быть грустной или веселой, выдуманной или правдивой. Сочиненной с прицелом на литературу или прожитой здесь, сейчас, по-настоящему. С одним «но»: властью в данном случае обладает тот, кто решает, какую историю о себе он хочет рассказать. К примеру, героини «Элементарных частиц» посредством ангора выбрали жизнь неудавшуюся. Одинокие, озлобленные, меланхоличные, не желающие смириться с уходящим временем. Ничего им не удается. Ни любовь, ни работа, ни дети. Они зависят от мужских экзистенциальных драм и являющихся их следствием развязок. Они плохо кончают. Уэльбек именно так, безнадежно, видит судьбу женщин, особенно поколения шестьдесятых годов. Он выставляет им счет за равноправие, следствием которого является то, что они «старятся в одиночестве, их влагалища виртуально мертвы». Это не единичная судьба, по мнению писателя, это биография целого поколения. Свободная любовь, противозачаточная пилюля, разнузданный эротизм, никаких ограничений и пустота. Что-то пошло не так, но почему? Потому что мужчины долго стеснялись задуматься над своей судьбой. А женщины не представляли себе иной жизни, кроме той, что основывается на посвящении другим. Ну и что с того, что когда-то у них были дерзкие мечты и смелые амбиции, раз и тогда было понятно, что они появились на свет для того, чтобы украшать жизнь мужчин. Нянчить; обслуживать и очаровывать их. Как можно дольше. В результате, в то время как мужчины концентрировались на собственной душе, для женщин первостепенную ценность представляло тело. До сих пор самые большие стрессы женщина испытывает, «когда она переворачивается на живот, потому что заметно, что у нее целлюлит, и когда она ложится на спину, потому что видно, как обвисла ее кожа». В отличие от нее мужчина может спокойно переворачиваться с боку на бок, потому что у него нет целлюлита, зато есть эрекция, которая делает его господином и властителем. Властителем женщины. Самой коварной конкуренткой которой является молодость. Культ молодости стал смертельно опасным для женщин. Молодые влюбляются, а старые расстаются — такова истина, напоминающая навязчивую рекламу, проникшую в сознание современных людей. «Женщины принимают транквилизаторы, занимаются йогой, ходят к психологам; они доживают до глубокой старости и тяжко страдают. Выставляют на продажу ослабевшие, обезображенные тела, сами это сознают и терзаются. И все же продолжают в том же духе, так как не в силах отказаться от надежды быть любимыми». А стареющие мужчины? Они удовлетворены тем, что имеют. Уэльбек все же нас обнадеживает, не все потеряно — «женщина и после определенного возраста всегда может переспать с мужиком, но стать любимой она никогда уже не сможет». Таковы мужчины, вот и все, — откровенно заявляет писатель. Эту истину учли эмансипированные женщины. С тех пор в судьбе каждой «нормальной» женщины мужчина должен быть дополнением к жизни, а не ее целью. Но, чтобы прийти к такому «здоровому образу жизни», женщина должна вести себя в жизни «по-мужски». Сначала учеба и хорошие отметки на экзаменах, потом профессиональная карьера. В свободное время спорт. В этой иерархии свидания — это всего лишь приятное времяпрепровождение. И ничто иное. В любом случае ничто такое, что могло бы усложнить женщине жизнь. Но, по мнению Уэльбека, женщинам этого недостаточно. Берясь за жизненные перестановки, они, несчастные, автоматически «отрезают себя от счастья», и «им остаются лишь воспоминания». А все из-за этих феминисток — «эти шлюхи беспрерывно болтали о мытье посуды и разделении обязанностей, они буквально одержимы мытьем посуды. За несколько лет им удается превратить мужиков из своего окружения в бессильных брюзжащих невротиков». Вот видите, пан Януш, какое разрушительное воздействие может оказать на психику выполнение домашних обязанностей. А поскольку мужчина с тряпкой выглядит отталкивающе, ничего удивительного в том, что феминистки стали оглядываться по сторонам в поисках очередного кандидата на перевоспитание. «И тогда они, как правило, начинают испытывать ностальгию по мужественности. А в итоге вырисовывается такая картина: они посылали к черту своих мужиков и допосылались: теперь их по полной программе отымеют какие-нибудь дебильные мачо а-ля латино». Просто и логично? Но будущее, как утверждает Уэльбек, как и прежде, принадлежит женщинам. И теперь уже ясно, почему дочери феминисток поколения шестидесятых годов заставляют «дебильного мачо а-ля латино» вытирать пыль и готовить курицу. Каждый день, а не по праздникам. И только после того, как настоят на своем, то есть превратят, как и их матери, брутального парня в ручного, «они дадут сделать себе ребенка и примутся варить варенье». При этом рассказ о человеческой жизни может быть как коротким, так и длинным, кому как нравится. Ведь мы сами его авторы.
И вот еще что: должна Вас огорчить, поскольку меня совершенно не интересует биохимия желания, меня интересует только тот, кто у меня его вызывает. Гены генами, но одно не вызывает сомнения: если желание умирает, то раз и навсегда. Возможно, именно в этом и заключается его разрушительная, демоническая сила.
P.S. Уэльбека называют Гарри Поттером для взрослых. Не напоминают ли его рассуждения… как бы это сказать… детские или, может быть, мысли человека, впавшего в детство?
Пани Малгожата,
я подумал, что, прежде чем я вернусь к теме гена бога, я подвергну себя тесту. Мне было интересно, насколько я сам трансцендентален и в какой степени подвержен или склонен к душевному подъему или экстазу, связанному с религией. Вы тоже можете проделать этот тест. Достаточно приобрести интересную книгу Роберта Клонингера «Feeling Good: The Science of Well-Being» («Хорошо себя чувствуя: наука быть довольным жизнью»).[53] Клонингер, психиатр из Университета Вашингтона в г. Сент-Луисе (Миссури, США), разработал вместе со своей командой подробный психологический тест, позволяющий измерить, в частности, способность человека к самостоятельному (без помощи священников и церкви) выходу на более высокий уровень восприятия. Лица с сильно выраженной этой способностью также в высокой степени подвержены влиянию религии. У меня получилось из этого теста, что я «очень скептичен и неподатлив, когда дело касается создания в себе трансцендентного сознания». Я получил минимальное количество очков из того, что можно получить. Другими словами, я, по мнению Клонингера, абсолютно не подвержен религиозному воодушевлению. Означает ли это, что я не несу в себе гена бога? А может, этот ген во мне есть, но не проявляет активности? Или, может, это означает то, что меня больше, чем гены, сформировали (если речь идет об экспрессии и переживании религиозных чувств) воспитание и опыт, вынесенный из моего отношения к миру, в котором я живу? Как Вы думаете, получил бы Кароль Войтыла[54] максимальное количество очков в тесте Клонингера? Может, именно прожитая мною жизнь сформировала у меня определенный способ мышления? Так утверждают, например, атеисты и агностики. По их мнению, все без исключения мы родимся как атеисты и невозможно подозревать новорожденного, что он прибывает в этот мир с некоей встроенной естественной религиозностью. И что интересно, Хамер признается в том, что он атеист…
После этой рефлексии позволю себе вернуться к нашему разговору и к гену бога, вычлененному Хамером. В эксперименте Хамера более тысячи мужчин и женщин прошли тест Клонингера. Кандидаты, показавшие крайние, то есть лучшие и худшие, результаты в этом тесте, то есть наиболее и наименее трансцендентальные, были помещены в так называемую целевую группу, геном которых и изучался. Исследование генома всех участников эксперимента на этом этапе растянуло бы в силу технических сложностей этот эксперимент в бесконечность. Я говорю «на этом этапе», потому что убежден, что всего через несколько лет прибор с тестом, расшифровывающий геном, станет таким же распространенным, как и тест на беременность. Капля крови на сенсоре прибора теста ДНК, прибор подключен к компьютеру на столе, и через несколько минут, а может даже и секунд, в какой-то файл записывается карта генома. Потом этот файл переносится на CD и прячется в коробку, где хранятся свидетельство о рождении, свидетельство о браке, аттестат зрелости. Так будет, увидите.
Далее Хамер, чтобы избежать исследования всех генов (считается, что у человека около 35 тысяч генов), у каждого из выделенной группы составил список девяти генов, которые у нейробиологов считаются генами, играющими главную роль в выработке так называемых моноаминов. Эти относительно простые химические соединения (пептиды) в больших количествах присутствуют в мозге человека и отвечают за такие основные жизненные функции, как регуляция настроения или моторика. К их числу относятся также известные с первых страниц самых разных, не обязательно научных, изданий: серотонин, допамин и норадреналин. Моноамины, о чем нам давно известно, являются такими соединениями, концентрация которых подвержена резким изменениям у тех, кто находится в состоянии экстаза, под воздействием LSD, магических грибов или пейотля (Lofofora Wiliamsii), наркотика, содержащего мескалин, получаемого из сока определенного вида кактуса и употребляемого мексиканскими индейцами во время спиритических сеансов и… религиозных церемоний уже тысячи лет.
Люди на самой заре истории подхлестывали наркотиками свои трансцендентальные состояния, связанные с религией. Если что-то длится с эпохи неолита, то есть примерно уже десять тысяч лет, то можно предположить, что это отнюдь не феномен культуры, а нечто, встроенное в природу человека, то есть в его… геном. Отслеживая историю наркотиков, можно прийти к выводу, что не было такой культуры, в которой какое-нибудь дурманящее вещество (подхлестывающее действие моноаминов в мозге) не было известно и использовалось в религиозных или культовых обрядах. На клинописных табличках шумеров (шесть тысяч лет тому назад) упоминается опиум, главный компонент которого, обусловливающий психотропное действие, — морфин. Шумеры применяли опиум, в частности, для вхождения в состояние религиозной эйфории. Отвар мухомора красного (Атапita muscaria) применялся как психотропное средство уже десять тысяч лет тому назад (неолит) во время ритуальных церемоний, устраиваемых представителями великих культур Востока: у индусов это была сома, у зороастрийцев — хаома. Древние греки применяли алкоголь в культовых целях во время дионисийских обрядов. Имеющий психотропное воздействие ибогаин, получаемый из корня африканского растения (Tabernathe ibogo), применялся племенем фанг в обрядах синкретической религии бвити в Центральной Африке. Впрочем, ибогаин широко применяется там до сего дня. Галюциноген, содержащий псилоцибин и псилоцин, получаемый из гриба Psilocybe mexiсапа и Stropharia cubensis, применяли во время своих религиозных церемоний приверженцы культа журемы на востоке Бразилии. Получаемые из стеблей индийской конопли (Cannabis sativa) гашиш и марихуана были известны в Китае и Средней Азии уже пять тысяч лет тому назад. Позже гашиш и марихуана распространились на страны исламской культуры, в которых существует запрет на алкоголь. История наркомании, служившей сначала магии, а потом религии, как Вы можете заметить, очень длинна, а шаманы, маги и жрецы — первые знатоки механизмов химии эмоций. Возможно, они чувствовали, что Бог находится в генах, и хотели с помощью химии сделать эти гены активными? Факт остается фактом: моноаминам в религиозно восторженном мозгу помогали химией с самых ранних лет. В середине 60-х годов XX века врач и теолог Вальтер Панке из знаменитого Гарварда вернулся к псилоцибину (Psilocybe mexiсапа). Он уговорил студентов своего семинара на интересный эксперимент. Половина группы перед мессой проглотила псилоцибин. Потом в течение двух с половиной часов вся группа слушала проповедь, религиозную музыку и все молились. После мессы принявшие псилоцибин говорили о небывалых ощущениях трансцендентального единства, восторга и триумфа любви. Восемь из десяти студентов, принявших наркотик, подтвердили, что ощутили не испытанное ими до сих пор приближение к Богу.
Знали об этом и первые психиатры, психотерапевты и психологи начала XX века, которые частично брали на себя роль шаманов и гуру. Именно так охотно и даже кичливо именовал себя Зигмунд Фрейд, родоначальник современного психоанализа. Его отношение к верующим ничем не отличалось от его отношения к психически больным. Фрейд говорил, что религия — это «всеобщий навязчивый невроз человечества». Люди предпочитают болеть распространенным социальным неврозом под названием «религия», чем страдать по причине собственного невроза. Главным образом потому, что первый — ненастоящий, а значит — неопасный. Он сам когда-то написал, что «религия — это мираж, а силу свою она черпает из готовности приспособиться под наши инстинктивные, направляемые желанием рефлексы». Фрейд не скрывал своего желания заменить религию психоанализом, так же как в свое время религия заняла место магии. Смотришь иногда на некоторых психотерапевтов и думаешь, что они разделяют желание Фрейда…
Вернемся, однако, от истории к современности и гену бога. То, что заметил Хамер и его команда во время изучения отобранных девяти генов, можно смело назвать «счастливой случайностью». Без малейших колебаний удалось констатировать, что ген, известный как VMAT2 (надеюсь, что когда-нибудь гены назовут так, чтобы нормальный человек мог по названию определить, о чем речь) и отвечающий за транспортировку моноаминов, у лиц с самым высоким результатом в тесте Клонингера (то есть у самых религиозных) иной, чем у получивших в этом тесте наименьшее количество баллов (таких, например, как я). Различие в этом гене состоит в замене одного принципиального основания (как Вам известно, их всего четыре: Аденин, Гуанин, Цитозин и Тимин, и отсюда карта генома — это цепочка из примерно трех с половиной миллиардов букв АТГАЦАГГ… и т. д.): у «религиозных» в одном месте гена VMAT2 вместо аденина (А) был цитозин (Ц). Согласитесь, что изменение небольшое. Если принять во внимание, что геном человека содержит примерно три с половиной миллиарда оснований А, Ц, Т и Г. Что ж, три с половиной миллиарда — цифра большая. Если представить себе одно основание длиной в один миллиметр и выстроить все их вплотную одно за другим, то геном человека растянулся бы, как река Дунай. А это очень длинная река…
Тут же возникает вопрос, кто здесь мутант. Получает ли ребенок с цитозином в одной точке VMAT2 по сравнению с ребенком, у которого в этой точке аденин, большие шансы стать папой римским? Достаточно ли методами молекулярной инженерии заменить А на Ц для того, чтобы обнаженная девушки с разворота «Плейбоя» сразу облачилась в монашеское одеяние, почувствовала религиозное призвание и решила уйти в монастырь? Я понимаю, что я провокационно заостряю и упрощаю проблему. Даже Хамер не думает, что только один ген может предопределить чью-то религиозность. Догмат «священной триады»: «один ген — один белок — одна жизненная функция», в последние годы был решительно опровергнут самими генетиками и молекулярными биологами. Чаще всего иа ход жизненных процессов оказывает влияние множество генов. А на нечто столь сложное, как вера в Бога, могут оказывать влияние сотни или даже тысячи генов. Тем не менее, говорит Хамер, открытая им связь между геном транспортировки моноаминов и верой не подлежит сомнению, то есть если у верующих и существует некий доминирующий ген, то это VMAT2.
Здесь я дополню слова Хамера данными из исследований, проводившихся в последнее время на однояйцевых близнецах, разделенных сразу после рождения (то есть каждый из них формировался под воздействием своей, отличной от близнеца, среды). У однояйцевых близнецов, как ни у кого другого, есть много общих черт, но есть и много существенных различий. Одни становятся юристами, в то время как другие ожидают исполнения приговора в камерах смертников. Но единственное у таких близнецов общее — их одинаковая интенсивность веры: они либо ударяются в религиозные церемониалы, либо в атеизм. Не считаете ли Вы это поразительным?
Что было вначале — бог или потребность в боге? По-моему, Хамер своими исследованиями многое сделал для ответа на этот вопрос. А как думаете Вы? Что было вначале?
Надеюсь, что не наскучил Вам своей генетической теологией или теологической генетикой…
P.S. А в Бога-то Вы верите?
Пан Януш,
да, я верю в Бога и в то, что Он мудр, добр, внимателен и терпелив и все обо мне знает, и Ему вовсе не нужна моя исповедь. Поэтому мне не нравится, когда кто-то афиширует свою набожность, считая, что признание в совершенных грехах перед ксендзом разрешает совершение других до очередной исповеди и так далее. Каждый из нас верит во что-то или кого-то, кто освобождает нас от страха, превращающего нашу жизнь в муку. Никто из нас не хочет быть распятым, даже если нам пообещают, что страдания облагораживают и что потом будет легче попасть на небо. В награду за страдания. Помню свой разговор с Ромой Лигоцкой,[55] которая опровергла это утверждение. Страдание не делает нас лучше. Оно только некоторым из нас — возможно, благодаря генам, о которых Вы пишете, — дает шанс заглянуть вглубь себя. После чего возникают умные книги и проникновенные песни. Большинству из нас страдания не приносят ничего хорошего, напротив, рано или поздно они превращают нас в людей обиженных, психически покалеченных и эмоционально опустошенных. Мы ищем Бога в моменты глубочайшего отчаяния. Когда мы счастливы, мы вспоминаем о нем гораздо реже. Если вообще вспоминаем. Церемония первого причастия, которую мы устраиваем нашим детям, своей роскошью должна поразить соседей. Венок, украшающий во время венчания голову невесты, не являющейся девственницей, Богу, судя по всему, не мешает. Все напоказ, ничего для души.
Как-то вечером я сидела в одном из жолибожских[56] костелов, потому что не могла в тот момент быть в другом месте. Что-то тянуло меня к алтарю, у которого не раз стоял ксендз Попелушко.[57] В тот день я метафизически чувствовала присутствие дорогого мне человека, Эдварда Венде,[58] ушедшего в мир иной. Разве это не подтверждение тому, что нужно верить в Бога? Люди входили и выходили, но царившая в костеле тишина производила впечатление, что стены отражают их мысли. В тот момент каждый из нас почувствовал, что нет ничего выше религии. Она надо всем. «Когда-нибудь придется ответить за все, за все. Неизбежно. А ты все откладываешь: в чем-то ошибался, кому-то остался должен, перед чем-то струсил, в чем-то виноват, — но за все это однажды придется отчитаться. Поэтому неустанно работай над своей душой, ты ведь нe безгрешен. А когда поведут тебя на костер, повторяй про себя: я невиновен, и все же я виновен. И рассчитайся добровольно, прежде чем они потребуют этого от тебя, не медли, и если ты это сделаешь, люди будут тебя уважать». Этими словами Шандора Мараи[59] тоже можно ответить на Ваш вопрос о моей вере в Бога.
Малгожата,
Вас никогда не поражала мысль, что жизнь — она только одна? И если бы вдруг пришлось умирать, стали бы Вы задавать себе такие, например, вопросы:
— Достаточно ли часто я смеялась?
— Достаточно ли часто я плакала?
— Достаточно ли часто я танцевала, работала, отдыхала?
— Достаточно ли много прочла я книг?
— Достаточно ли много выпила я соленой воды, купаясь в море?
— Достаточно ли много голубизны неба было в моих глазах?
— Достаточно ли часто я босиком ступала по росе на лугу?
— Достаточно ли я любила и достаточно ли я была любима?
— Достаточно ли я…
Вам приходится иногда думать о конце своей жизни и задаете ли Вы себе такие или подобные вопросы? Вчера меня совершенно неожиданно спровоцировали задать их себе…
Вчера у моей немецкой коллеги Сандры был день рождения — тридцать пять лет. Она приготовила несколько тарелок салата, заказала на фирме несколько коробок фантастически красочных бутербродов, привезла восемь ящиков холодного шампанского и повесила под потолком зала для семинаров несколько цветных шариков. Утром разослала по внутрифирменному Интранету мэйлы с приглашением и в 16.00 уже ждала своих гостей (на нашей фирме можно организовывать «частные встречи» только после 16.00). Пришли все. Кто-то на пять минут, кто-то на пять бокалов, кто-то, чтобы хорошенько поесть. Те, кто любил Сандру, остались до конца. Я очень люблю ее. Я остался до самого конца. Когда все уже вернулись к себе в кабинеты или к себе домой, мы остались одни, вдвоем, и разговаривали, поедая бутерброды с икрой, запивая их шампанским. Именно тогда, во время нашего разговора, Сандра в моем присутствии вслух задавала себе эти вопросы. Это наверняка из-за дня рождения. «Как думаешь, число тридцать пять какое-то исключительное для женщины? Или каждое число больше тридцати является для женщины поводом для грусти и философских размышлений о быстротечности жизни? Как ты считаешь?»
Типичная немка не задавала бы даже себе таких вопросов в присутствии коллеги по работе. В Германии немки и немцы с коллегами по работе, как правило, не разговаривают о своих убеждениях, о религии, которую исповедуют (и на которую идет часть налогов), о партии, за которую голосовали на последних выборах, об отношении к гомосексуализму или к абортам. Тем более не задают вопроса типа «достаточно ли я люблю и достаточно ли я любима?». Но Сандру не назовешь типичной немкой. Она очень красива, у нее кандидатская по маркетингу и татуировка на спине. Летом, когда жарко, она ходит по коридорам бюро босиком и с легкими цветастыми юбками носит обтягивающую майку, выгодно выставляющую на всеобщее обозрение грудь и татуировку. Мне нравится смотреть на нее. Больше, когда она стоит ко мне лицом, хотя и татуировка тоже интересна, особенно когда спина загорелая. Кроме того, у Сандры художественные наклонности, и в свободные минуты она пишет абстрактные картины, которые наша фирма согласилась вывесить в коридоре. Как-то раз она призналась мне по секрету, что хотела бы написать книгу и что даже «носит ее в себе», только пока еще не хватает смелости «выпустить ее из себя в мир».
Думаю, что начиная с определенного числа прожитых лет каждый «круглый» день рождения тормозит человека. А некоторые дни рождения тормозят очень сильно. Когда я отметил свое тридцатилетие (в Польше), то в течение двух недель пребывал в состоянии, которое можно сравнить с депрессией. Мне казалось, что за мной уже больше трети жизни, а я не достиг даже тысячной доли из того, что хотел достичь. У меня было ощущение провала. Но что интересно, в день моего сорокалетия (в Германии) я ничего подобного не испытывал. У меня и здесь было ощущение, что я постоянно нахожусь ниже одной трехсотой в реализации своих планов, но это не вызывало во мне никакой затяжной грусти или меланхолии.
И только когда мне исполнилось сорок четыре года, совершенно без рационально обоснованной причины меня охватило парализующее предчувствие приближающейся смерти. Это предчувствие, наверное, самое точное описание так называемого кризиса среднего возраста у мужчины. Мы все еще участвуем в крысиных бегах, но внезапно до нас доходит, что медали-то все уже розданы и у нас нет шансов взойти на пьедестал. Мы бежим, все отрывистее дыша, но все равно медленнее, чем наши желания. Я помню, как я не хотел смириться с этим. В определенном смысле из-за этой своей непримиримости я и начал писать «Одиночество…».
Сандру ее тридцать пятый день рождения тоже тормознул. Она думала в этот день, между прочим, и о том, хочет ли она хоть что-то изменить в своей жизни и есть ли у нее на это время. Если я задаю себе такие же вопросы, как Сандра вчера, это значит, что я не уверен, что жизнь, которой я живу, лучшая из возможных. Именно так вчера я и понял, разговаривая с Сандрой под шампанское и бутерброды с икрой. Дольше остальных мы разбирали вопрос про любовь:
Достаточно ли я любил/-а и достаточно ли я был/-а любим/-а?
Сандра утверждает, что любит своего мужа, но, несмотря на это, вся в сомнениях и превращает эти сомнения в вопросы: «На самом ли деле этот мужчина самая большая моя любовь? Не упустила ли я, оставаясь с ним, какой-то другой, большей любви? Если пропадает восхищение кем-то после десяти лет совместной с ним жизни, означает ли это, что теряется также кусок любви к нему? Да и делится ли любовь на куски? Или когда начинаешь мириться с его недостатками, которые не замечала раньше, — является ли это доказательством любви (принимаешь человека таким, каков он есть, целиком), или это всего лишь компромисс и доказательство смирения с судьбой во имя привязанности, уважения и некогда произнесенных обетов? Не есть ли это просто удобство и привычка? Или простой страх перед переменами? Не надо ли в жизни, как на рабочем столе, время от времени наводить порядок и переставлять все? А может, жизнь следует переживать частями, отрывками и на каждом отрывке „самая большая любовь“ означала бы кого-то другого? А может, мужчины именно так и живут, обменивая на разных отрезках своей жизни женщин на более молодых? Что это вообще такое — „большая любовь“? Это тот, кого ты любишь, или тот, кого бы ты хотела любить? А стоит ли вообще задавать себе такие вопросы, когда появляются морщины, тридцать пять лет и все меньшие шансы какой-то другой любви, не говоря уже о „большой любви“?!»
Сегодня утром я встретил Сандру в коридоре. Я смотрел на нее немного по-другому. У нее очаровательные мимические морщинки вокруг глаз. Все из-за улыбки, которая редко покидает ее лицо. И сегодня она тоже была улыбчивой и радостной. Как всегда.
Пан Януш,
на все вопросы, которые Вы задали мне накануне, отвечаю коротко: я, должно быть, как и каждый из нас, почти всего в жизни испытала слишком мало. На этом и основывается сожаление об уходящем времени. Только некоторые счастливчики могут сказать: я ни о чем не жалею, у меня всего было вдоволь, и все по высшему разряду. С другой стороны, если я часто задаю себе этот вопрос, не значит ли это, что у меня еще осталось желание жить? Искренне и громко смеяться, и не важно, что порой без причины. Сандра, о который Вы написали, оказалась в ситуации, сформулированной феминистками так: каждая женщина после тридцати впервые задает себе вопрос, что она собой представляет.
Эта в некотором смысле условная дата вовсе не должна вызывать философские размышления, но может дать шанс привести свою жизнь в порядок (а как же иначе: где женщина, там и наведение порядка) или радикально ее изменить. Это просто, поскольку в возрасте тридцати лет женщина обладает множеством преимуществ: она молода, но уже знает, чего она хочет от отношений с мужчиной, и — если не сидела сложа руки — к тому же независима. Может сама о себе позаботиться. Как написал мой любимый Эрнст Юнгер, «жизнь — это всего лишь место для жизни, это лишь поле битвы, на котором идет борьба за жизнь. Это на скорую руку возведенный форт на внешней стороне цитадели, в которую мы отступаем в смерть.
Таким образом, цель жизни заключается в том, чтобы понять, что есть жизнь. Это хотя и не меняет абсолюта, как считают священники, но помогает при переходе в мир иной. Ставки, на которые мы играем нашими жетонами, поразительно высоки, Мы похожи на детей, которые играют зернышками фасоли, не подозревая, что в каждом из них заложено майское или апрельское чудо». Можно ли представить себе более прекрасный призыв принять и полюбить себя, да еще в выбранной самим собой жизни?
Кстати, читая Ваши описания и наблюдения зa женщинами, я поймала себя на мысли, что Вы единственный из не моих мужчин, который относится к сексуальности, эротизму и физическому аспекту женщины без сексизма. Даже когда Вы пишете, что любите смотреть на красивую грудь Сандры, Вы не забываете упомянуть ее кандидатскую степень в области маркетинга. Вы просто описываете ее такой, какая она есть. У нее красивое тело и замечательный ум.
И еще я считаю, что в наших отношениях с мужчинами вопрос о температуре чувств является одним из самых коварных и опасных. Он является ловушкой именно для тех женщин, которые требуют от мужчины температуры кипения, а этого делать не следует. Теплоты им недостаточно, но если бы они раньше прислушались к советам опытных людей, то узнали бы, что ничто так не укрепляет любовь, как покой и убеждение в том, что даже самые горячие и свежие чувства со временем охладевают.
Когда я была девочкой, мой отчим любил говорить: «Моя дочь любит сильно, но недолго». Я остаюсь себе верна и по-прежнему не задаюсь вопросом, на всю ли это жизнь, и, может быть, поэтому не испытываю страха перед одиночеством. И наверняка потому, что уже перешагнула так пугающий нас сегодня тридцатипятилетний рубеж и установила с жизнью партнерские отношения. Независимость поможет мне в любви. И тогда можно будет любить так долго, как захочется, и кого захочется и совершенно бескорыстно, потому что по собственному выбору. А кроме того, любовь (для меня) — это неустанная борьба, не совместимая с покоем. Трудно, но в этом нет ничего невозможного.
До сих пор он единственный в мире энтомолог (исследователь насекомых), о котором поют песни (написанные звездой Бродвея Коулом Портером). Кое-кто считает его «освободителем», другие — «гениальным и отважным первопроходцем», а третьи — «отвратительным извращенцем», который с помощью «помоечной науки оправдал дегенерацию человека». Но несмотря на это, а может, и благодаря этому Альфред Чарльз Кинси остается до сего дня одной из наиболее влиятельных личностей в культурной истории Соединенных Штатов и самым известным и противоречивым сексологом в истории человечества. Благодаря именно его исследованиям, балансирующим на грани помешательства и попыток разрушения самых больших табу, а также благодаря его смелости мир узнал, что почти все мужчины занимаются онанизмом, что женщины достигают пика своей сексуальной активности в возрасте тридцати пяти лет и что гомосексуализм вовсе не какая-то маргинальная аномалия «одного на миллион». Когда он опубликовал результаты своих исследований (1948 год — первый доклад, 1953 год — второй доклад), он сделался мишенью для едких и крайне грубых нападок Церкви, политиков, юристов, СМИ, педагогов и даже коллег-ученых. Он был предан анафеме, подвергнут остракизму, облит грязью, вписан в самые черные списки анархистов, коммунистов и слуг дьявола. В пуританской американской прессе появились даже призывы лишить его гражданства США и навечно изгнать из страны. Сегодня о Кинси поют песни, пишут книги, а в последнее время даже сняли фильм.
Несколько дней тому назад, во время последнего посещения Нью-Йорка и Чикаго, я не мог избежать (да и не хотел, потому что Кинси интересует меня с давних пор; я даже включил отрывок доклада Кинси в свою книгу «Одиночество в Сети») жаркой дискуссии о только что вышедшем на экраны американских кинотеатров фильме «Кинси». Режиссер и сценарист в одном лице — Роберт Кондон (фамилия совершенно случайна в данном контексте) исследовал все возможные (их было несколько) биографии Кинси, пригласил звезд американского кино (Лайэм Ниссон в заглавной роли) и в двухчасовой картине рассказал о жизни и работе исследователя насекомых, которому шеф, ректор Университета Индиана, в один прекрасный день в 1938 году поручил (вдохновленный проектом, финансируемым Фондом Рокфеллера) заняться научным анализом сексуального поведения американского общества.
Сегодня, в начале XXI века, через более чем пятьдесят лет после последнего докдада Кинси («О сексуальной жизни женщин», 1953 год), даже фильм о нем будит противоречия и хор голосов протеста. Члены двух крайне консервативных общественных организаций США — «Catholic Outreach» и «Focus on Family» — выступили с массовыми апелляциями в суд с целью не допустить фильм в прокат и нападают на режиссера, в частности, за «распространение порнографии и публичную агитацию в пользу гомосексуализма».
Что же такое исследовал и опубликовал Кинси, что даже много лет спустя после «детей-цветов», Вудстока и сексуальной революции конца 60-х, после стихшей волны порнографии, под громкое и тихое приятие гомосексуальных супружеских пар в некоторых европейских государствах, после революции, которую вызвала противозачаточная таблетка (появившаяся в аптеках в 1960 году), и после истерии со СПИДом 90-х годов XX века все еще существуют люди, которые выходят с транспарантами на улицы американских городов, раздают пропагандистские листовки, в которых Кинси назван сатаной, и призывают к бойкоту фильма?
Ничего великого и революционного. Вместе со своими сотрудниками Кинси опросил более двенадцати тысяч мужчин и женщин (разных возрастов, рас, уровней образования, рода занятий, религиозных убеждений и т. д.), задавая им от трехсот до пятисот вопросов. Далее он тщательно изучил ответы на вопросы анкет, упорядочил их и сопоставил, а потом прокомментировал. На это ушло семнадцать лет его жизни, заполненных тяжелой, кропотливой работой (ведь тогда не было не только общедоступных компьютеров, но и простых калькуляторов).
Я задал себе труд (800 страниц!) прочитать в оригинале один из докладов Кинси. Первый, датированный 1948 годом, «О сексуальном поведении мужчин». Позволю себе теперь, в соответствии с моей собственной тематической классификацией, привести нечто вроде резюме того, что я прочел:
Онанизм:
88 % женатых мужчин в возрасте 16–20 лет (возраст для начала заключения брака для мужчин составлял в США 16 лет) регулярно занимаются онанизмом. Более половины (55 %) занимается этим в возрасте старше 50 лет. Женатые мужчины чаще всего занимаются онанизмом в возрасте 21–25 лет. Из всех профессиональных групп чаще всего им занимаются люди с высшим образованием. Студенты вузов занимаются им в два раза чаще, чем люди, имеющие только начальное образование.
Секс до женитьбы:
86 % мужчин имели секс до свадьбы. Существенно различаются данные по добрачному сексу у людей с разным уровнем образования: у людей, имеющих только начальное образование, добрачный секс встречался в семь раз чаще, чем у их сверстников-студентов.
Опыт общения с проститутками:
Более 69 % белых американцев имели в своей жизни дело с проститутками. Среди мужчин в возрасте до 25 лет, имеющих только начальное образование, в контактах с проститутками признались 74 %, с высшим образованием — 28 %.
Опыт гомосексуальных отношений:
Минимум 37 % исследованных мужчин имели гомосексуальный опыт (петтинг, совместный онанизм, анальный секс). Для неженатых мужчин в возрасте до 35 лет доля таких мужчин доходит даже до 53 %. Гомосексуальный опыт в большинстве случаев касается жителей больших городов со средним образованием.
Внебрачные сексуальные контакты:
Около 50 % женатых мужчин признались в наличии у них внебрачных сексуальных отношений. С возрастом их процент увеличивается. Они изменяют женам чаще всего с более молодыми женщинами, имеющими более низкий образовательный уровень (чаще всего начальная школа), чем они. Только 10 % мужчин изменяют своим женам с проститутками.
Позы во время занятий сексом:
Самая частая поза во время сексуальных отношений — так называемая миссионерская поза. Поза «наездницы» (женщина сверху, мужчина внизу, лицом друг к другу) — вторая по частоте практикуемая поза. Женщины и мужчины, имеющие только начальное образование, реже (только 17 %) предпочитают позу «наездницы», в отличие от людей с высшим образованием (35 %). Позу «сзади» выбирают лишь приблизительно 10 % пар.
Частота сексуальных контактов:
Среднее количество оргазмов в неделю в результате сексуальных актов (мастурбация, петтинг, половые отношения) для американского общества составляет 3,27 для возрастной группы младше 30 лет и 2,34 для тех, кому за 30. Это означает, что у пар, участникам которых до 30 лет, секс бывает через день. Эти результаты разнятся по возрастным группам. Так, например, около 3 % мужчин в возрасте до 30 лет сообщили о 14 оргазмах в неделю. Частота копуляций сильно зависит от возраста: сорокалетние сообщали о 2,4 оргазмах в неделю, пятидесятилетние — о 1,7, а шестидесятилетние — о 1,3.
Не знаю, как Вы, но лично я в этом сопоставлении не вижу ничего революционного и наверняка ничего такого, что могло бы возмутить белых или чернокожих американцев из любой образовательной или возрастной группы. Я пытаюсь при этом представить себе пуританскую Америку 50-х годов XX века. Но и тогда трудно понять абсурдно преувеличенную реакцию на то, что опубликовал Кинси. Единственное, на что обратили внимание его критики (самые спокойные из них), так это на факт, что он первым показал огромную пропасть между сексуальной моральностью, пропагандируемой СМИ, и реальным сексуальным поведением американского общества. Пожалуй, только это и могло шокировать. Кинси первым вошел в спальню, приподнял одеяло и увидел, что там происходит на самом деле. Оказалось, что происходит там значительно больше, чем о том говорят американцы за обеденным столом после общей молитвы перед едой.
В этом отношении Америка не сильно изменилась со времени опубликования докладов Кинси. В законодательстве многих штатов США некоторые из форм сексуального поведения продолжают оставаться незаконными, за них положено суровое наказание. Так, за супружеский (sic!) оральный или анальный секс, если он обнаружится, можно и в наше время попасть на несколько лет в тюрьму. Может, именно поэтому вышедший на экраны американских кинотеатров фильм о Кинси все еще будит столько противоречий. Американцам нравилось и до сих пор нравится пребывать в убежденности, что, как общество, они представляют из себя образец непоколебимой нравственности. В последнее время делают даже попытки распространить свое понимание морали по всему свету. И если того требуют обстоятельства, то с оружием в руках.
Доклады Кинси показали, что у морали два лица. Между теорией и практикой лежит широченная пропасть. Кинси сказал американцам, что король не просто голый, а, будучи голым, с удовольствием манипулирует своими гениталиями. В реакции на это многие просто-таки одержимые моралисты хотели бы поставить под вопрос, а если не получится, то хотя бы замазать эту правду. Но они упускают из виду, что сам по себе такой подход аморален. Что делать, коль скоро Америка именно такова. Такова была тогда и такою же осталась сегодня. По-рабски прикованной к свободе. Несколько лет тому назад после страшного побоища в школе в Литлтауне запретили ношение вовсе не оружия, а длинных плащей, под которыми это оружие можно было пронести в школу. Паранойя, не так ли? Стрелять можно, но не в пианиста, который играет для нас. Разве что после концерта…
Когда нельзя напасть на мысль, нападают на ее автора. Это, как правило, действует. Каждого можно закидать грязью и вывалять в помоях. Лучшей в этом смысле мишенью является тот, кто с фонариком в руках заглядывает людям под одеяла. Но легче всего поливать грязью покойников. Тогда есть стопроцентная уверенность, что не ответят и что грязь надолго, может, даже навсегда пристанет к ним. Фильм Ричарда Кондона поднял целую волну таких грубых нападок на Кинси. Не только как на ученого, но и как человека. Но об этом в очередном нашем разговоре. Только сейчас заметил, как поздно.
Пора в кровать и поплотнее завернуться в одеяло…
Януш,
я все тут думала, а почему Вы свою классификацию выстроили не в алфавитном порядке? Но это так, замечание как бы между прочим. А теперь вывод: получается, что онанизм прямо пропорционален уровню образования онаниста. Профессора возглавляют гонку?
Добрачный секс. Чем менее образованны мужчины, тем охотнее они вступают в запрещенные до свадьбы — по крайней мере, теоретически запрещенные — отношения с женщинами. На этот раз профессора в самом конце, да? Значит ли это, что не всегда наградой за хорошую учебу становится удовольствие? Смотри: «Любовник леди Чаттерлей».
Связи с проститутками. Подобная ситуация. Чем хуже оценки в дневнике, тем острее желание вступить в сексуальные отношения с женщиной легкого поведения. Ученье не идет в паре с необузданным и платным сексом.
Гомосексуальные отношения. Уровень образования — выше или ниже — не имеет значения. Достаточно законченного среднего образования.
Внебрачные связи. Чаще всего мужчины, имеющие многолетний брачный стаж, изменяют жене с женщиной не только моложе ее, но и хуже образованной.
Сексуальные позиции. Среди любителей миссионерской позы преобладают люди со средним образованием, а позу наездницы предпочитают мужчины и женщины, имеющие степень магистра. Способствует ли это защите диссертации?
Слышали ли Вы о функционировавшем в конце семидесятых Международном обществе временных сексуальных партнеров и работавших в нем профессиональных тренерах, которые занимались лечением пациентов и пациенток, имевших сексуальные проблемы? Почти как у Кинси. С той лишь разницей, что они были не любителями, а профессионалами высочайшего уровня. Вы спросите, в чем заключалась их миссия? Они лечили сексуальные отклонения, беря на себя роль временного партнера. Общество действовало в нескольких странах, в том числе в Голландии, а в Израиле, как это ни удивительно, функционирует до сих пор. Идея была проста. Скажем, мужчина обращался в Общество с какой-то сексуальной проблемой, а временная партнерша должна была его от нее избавить, разбудить, научить его ласкам и наслаждению. Переходить ли к настоящим отношениям или нет, решали только они. Молено предположить, что это зависело от привлекательности секс-тренера. Хотя от этого возникали проблемы, поскольку пациенты влюблялись в своих тренеров. Я поинтересовалась у профессора Льва-Старовича,[60] насколько, по его мнению, результаты проведенных Кинси исследований повлияли на американское общество. Оказывается, не сильно. В отличие от Нью-Йорка, большая часть Америки представляет собой консервативное общество, опирающееся на основательный протестантизм, в котором принято трактовать Библию буквально. Там теория эволюции и дарвинизм даже исключены из школьных программ, поскольку местные власти наделены такими полномочиями. Они не хотят знать теорию эволюции. Старович сказал, что каждый раз, приезжая туда, он чувствует себя так, словно находится на другой планете.
То же самое мне пришло в голову, когда я знакомилась с правилом Хайнцельмана, который в своей работе «Новая пара, или В направлении полигамии» советует своим читателям расширить союз до четырех персон. По практическим соображениям. «Когда муж находится у любовницы, у жены появляется время на курсы вязания, которые она всегда хотела окончить».
Однако вера в то, что улучшение нашей сексуальной жизни всеми возможными способами принесет нам счастье, начинает ослабевать. Десять лет назад это заблуждение опровергла Вирджиния Джонсон, без сомнения являющаяся одним из самых известных психотерапевтов, которая вместе со своим мужем Уильямом Мастерсом почти тридцать шесть лет вытаскивала из «постельных проблем» супружеские пары. Госпожа Джонсон ушла от своего мужа, публично заявив, что «бездарно потратила свою жизнь, потому что все эти годы подстраивалась под пристрастия господина Мастерса». Она, к примеру, отказалась от уютного дома, потому что он предпочитал гостиничные апартаменты, а о театре, опере и хорошей книге говорить не приходится. «Ну ладно, а что с сексом? — поинтересовался пытливый журналист. — Насколько я понимаю, он был превосходным?» — «Многие люди спрашивают меня об этом, — рассмеялась г-жа Джонсон, — но это примитивный образ мыслей. Я вас разочарую: секс действительно приносил нам большое удовлетворение. Но счастье и супружество все-таки несколько больше, чем секс».
Пани Малгожата,
вернусь еще раз к Кинси. Я накопал немножко в Интернете, провел два интересных часа в библиотеке франкфуртского университета. Сейчас передо мною ксерокс одной из его публикаций. Я выбрал именно ее, потому что здесь напечатана его фотография. Задумчивое, грустное лицо пожилого мужчины с зачесанной назад густой шевелюрой и выразительным ртом. В свою очередь, в городской библиотеке на Борнхайм, во Франкфурте, я нашел две биографии Кинси: одна 1997 года издания, написанная Джеймсом Г. Джоунсом, вторая — 1998 года издания, написанная Джонатаном Гэтроуном-Харди. Продюсер фильма о Кинси, Гэйл Матракс, купил права только на эту вторую. По моему скромному мнению, выбрал лучшую. В ней больше интеллектуальной перспективы и меньше эмоциональных комментариев.
Кем же был человек, который в своих лекциях имел обыкновение говорить: «Существуют только три сексуальные аномалии: воздержание, целибат и запоздалое супружество». Одним этим он сначала шокировал, а потом раззадорил своих противников. Кинси в биографии пера Гэтроуна-Харди — человек абсолютно и безгранично преданный своей миссии познания. Он сумел выдержать — и ничего удивительного, если принять во внимание находившиеся в его распоряжении данные, — четкую дистанцию по отношению к «исследуемому материалу», с которым приходилось иметь дело. Он никогда не впадал в морализаторство. Даже тогда, когда, по мнению своих коллег, должен был сделать это. Кинси наблюдал и сообщал о сексуальной жизни людей точно так же, как он некогда наблюдал и описывал жизнь фруктовых ос из подгруппы Cynipidae. Он считал, что его роль состоит исключительно в исследовании, понимании и описании. Такой подход он сохранял по отношению ко всему. Ницше говорил, что существуют не факты сами по себе, а лишь их интерпретации. А Кинси говорил, что существуют только факты. И никогда не сходил с позиций исследователя. В том числе и в отношении к (описанному в книге Джоунса) сексуальному чудовищу по имени Рекс Кинг, который во время встречи с Кинси с невозмутимым спокойствием рассказывал ему о своих сексуальных контактах с мужчинами, женщинами, мальчиками, девочками, членами своей семьи (секс с собственным отцом) и с животными. Сообщения Кинга были столь шокирующими, что, когда он в подробностях описывал, как вызывал оргазм у младенца, ассистент Кинси, Уорделл Помрой, покинул кабинет, в котором происходил опрос. Говорят (хотя не существует доказательств), что Кинси потом много лет переписывался с Кингом, уговаривая того прислать ему свои дневники с описаниями актов педофилии, которые он допускал с мальчиками в возрасте от (sic!) двух месяцев до пятнадцати лет. Кинси (по тем же самым, пусть и не подтвержденным, но очень похожим на правду утверждениям) не считал, что обязан сообщать об этом в полицию. Он считал себя кем-то вроде исповедника, связанного тайной исповеди. Однако это не помешало ему опубликовать материал: о случае Рекса Кинга в своем первом докладе. Что ж, можно обсудить этическую сторону его деятельности, тем более что ученый-исследователь в лаборатории — это отнюдь не рукоположенный жрец в исповедальне.
Аналогичным образом противоречивы (впрочем, тоже не подтвержденные) и другие факты из жизни Кинси. Автор первой биографии, Джеймс Г. Джоунс, рассматривает в своей книге сексуальную жизнь самого Кинси. По его сведениям, Кинси с самого юного возраста занимался изощренной мастурбацией, от которой он так и не смог избавиться. Он считает, что Кинси получал сексуальное удовольствие, возбуждая щетинкой щетки свою уретру или перевязывая мошонку веревочкой и дергая за нее. Кроме того, Джоунс говорит, что у Кинси были многочисленные гомосексуальные контакты (в фильме это отражено), он агитировал членов своего исследовательского коллектива менять партнеров (что также представлено в фильме Кондона) и прибегал к самоудушению, получая при этом сексуальное удовлетворение. Джоунс приходит к выводу, что предпочтения самого Кинси оказали громадное влияние на круг интересов и результаты его исследований. Особенно в части тех, что относились к поведению гомосексуалистов.
Обе упомянутые мною книги-биографии по-разному интерпретируют факты — в том числе и подтвержденные — из жизни Кинси. Например, точно известно, что за два года до своей смерти от сердечного приступа в возрасте 62 лет (1956 г.) Кинси сам порезал себя перочинным ножом. Причиной такого поведения, считает Джоунс, было состояние отчаяния, в котором пребывал Кинси. Случаи нанесения самому себе ран в состоянии отчаяния или глубокой депрессии, по мнению психиатров, типичны и гораздо более распространены, чем это может показаться. Гэтроун-Харди, в свою очередь, считает, что ни о какой депрессии и речи быть не может и что совершенное Кинси было всего лишь частью его исследований о связи боли с сексуальным удовольствием. Кинси не ограничился сообщениями мазохистов, которых он обследовал. Ему хотелось иметь свое мнение на эту тему.
Сегодня уже трудно сказать, кто из авторов прав. Сведения о сексуальной жизни Кинси существуют, но они закрыты в архиве института, носящем его имя, при Университете Индиана в г. Блумингтон (штат Индиана, США). Как и семь тысяч девятьсот восемьдесят пять истинных историй, которые собрал сам Кинси, и около десяти тысяч других историй, собранных членами его исследовательского коллектива. Из-за очень строгих правил защиты данных, принятых в этом институте, шансы, что эти рассказы когда-либо увидят свет божий, практически равны нулю. Поэтому я считаю, что самого. Кинси пока что следует оценивать на основе того, что он оставил после себя в виде публикаций, докладов, записок и книг. Все другое — в лучшем случае преждевременное выливание грязи и помоев в ведро с надписью «Кинси».
Приветствую Вас, пан Януш.
Какая бы она ни была — Бог ей судья, — но она была права в том, что связывала понятие секса с любовью. Это была одна из самых мудрых полек. Благодаря ей я с пятнадцати лет тренировала мышцы Кегеля. Мудрая, откровенная и честная, и совершенно не лицемерная. СМИ посвятили уходу Михалины Вислоцкой из жизни так мало внимания, что до многих это известие, кажется, еще не дошло. Вислоцкая умерла? Самому популярному доктору ars amandi[61] — как ее называли — было восемьдесят четыре года. Она много лет болела и не появлялась на публике, но кто хотя бы раз не слышал об авторе «Искусства любви»?
С тех пор как книга появилась в магазинах, а случилось это тридцать лет назад, ее купили свыше семи миллионов человек. Помню, какой фурор она произвела в нашей гимназии. Она вызывала шок и смех. За последним скрывались юношеская стыдливость и страх перед грядущей инициацией. Со взглядами Вислоцкой прекрасно сочетается изречение французского моралиста Жана де Лабрюйера,[62] которое Вы, возможно, знаете: «Часто бывает, что женщина скрывает от мужчины чувства, которые к нему испытывает, в то время как он изображает те чувства, которые не испытывает». Что нужно сделать, чтобы так не было? — спрашивали Вислоцкую несколько десятков лет назад. А она объясняла: не выключать свет в спальне, упиваться сексуальностью, перестать притворяться, и тогда в постели нам будет хорошо, как никогда прежде. Вислоцкая, которую особенно в мещанской среде считали скандалисткой, мгновенно завоевала симпатии молодежи. Ее читали под подушкой, в университетах. Уже в пятидесятые годы она ездила по стране и пропагандировала методы контрацепции. Рассказывала не только о том, что материнство должно быть осознанным, но и об удовольствии, которое женщина и мужчина могут получать в спальне. Вислоцкая первой публично опровергла миф о том, что мужчина сначала влюбляется в женщину, а потом думает о чем-то большем. Пани доктор прямо заявляла, что сначала мужчина думает о сексе и только потом начинает задумываться о любви. Правда? Моя бабушка тоже так считала.
Такой взгляд на мир не вписывался в обывательскую действительность того времени, согласно которой женщина и мужчина появились на свет, чтобы создать ячейку общества, а именно: семью. Но несмотря на это, на телевидении ей предоставляли лучшее эфирное время. Она стала одной из самых популярных женщин в Польше. Впервые со времени Боя-Желенского[63] и Ирены Кшивицкой[64] появился человек, который говорил о сексе с пониманием, образно и без ханжества. Для меня Вислоцкая — польская Рут Вестхаймер, о которой я уже Вам писала и которой в Америке несколько поколений благодарны за избавление от плена консервативных традиций. Благодаря своей прямолинейности она легко преодолевала запреты, что мало кому удавалось. Она не использовала научные термины, не прибегала к банальным метафорам, но как сама призналась в одном из интервью: «Главное, что я помогала тем, у кого тут было слишком узко, там слишком широко, здесь слишком коротко, там чересчур длинно». На вопрос, почему сейчас женщины стали такими доступными, а мужчины бесчестными, она отвечала так: «Всегда были девушки целомудренные и распутные. Были мужчины, относившиеся к женщине ответственно, и такие, которым было все равно. Соблазняли девушку и бросали беременную». Для Вислоцкой все было просто, она все могла произнести вслух. Импотенция, андропауза, менопауза, точка G и то, что иногда возникает желание изменить. Вислоцкая — эдакий польский Кинси в юбке. Что касается сексуальных вопросов, она сама себя цензурировала, имела свои представления о том, что хорошо, а что плохо. Ей как-то не приходило в голову посоветовать разнообразить ars amandi наручниками. Или хлестать ремнем по заднице, использовать одежду из латекса и тому подобное. Думаю, если бы она была жива, то в некоторых вопросах постаралась бы переубедить Кинси. Не потому ли, что она была женщиной? Нет, прежде всего она верила в нормальный секс и здоровых людей.
Всю свою жизнь она посвятила работе, приобрела профессиональный авторитет, но о личной жизни не позаботилась. Она открыто заявляла о том, что можно быть счастливым тысячью разными способами — и не всегда в постели, как в ее собственном случае. Вероятно, они с мужем друг другу не подходили. Он хотел постоянно, она — редко. Он ей изменял, но раз она не хотела заниматься любовью, могла ли запретить ему ходить налево? Она узнала, что значит быть одинокой женщиной, когда после развода испытала на себе остракизм друзей. И не скрывала этого. Она была искренней со своими пациентами. Учила их тому, что в любви нужна дисциплина. Предостерегала их от веры в неугасающую страсть между мужчиной и женщиной, поскольку это приносит нам больше вреда, чем пользы. Интересно, как бы она отреагировала на фразу Кинси о том, что существует только три сексуальные аномалии: воздержание, целибат и поздний брак? Нетрудно заметить, что главным пунктом в этой классификации является секс, вернее, его отсутствие. Хотя поздний брак можно представить в виде союза людей, которые вместе, но не потому, что этого хотели, а потому, что наконец обрели удовлетворение в сексуальной жизни. Воздержание и целибат — это обычно выбор, не правда ли?
И еще. Вислоцкая всю жизнь пропагандировала идею, столь же важную, как и та, согласно которой источник радости пары — в удачном сексе. По ее мнению, любовь — это также, а может, и в первую очередь слова, которые мы друг другу говорим, забота, которой мы окружаем своего партнера, и дружба. Страстные объятия, разнообразные позы и эротические рекорды ничего не дают, поскольку с каждым днем и месяцем сексуальная температура понижается. Лучше подготовиться не к эрзацу любовных утех, но к тому, что это надо принять, как бы ни было трудно. Это не просто, в особенности потому, что мы живем во времена, которые не любят таких признаний и заставляют нас верить и бороться за экстаз, который, кстати говоря, благодаря некоторым международным фармацевтическим концернам скоро будет длиться до конца жизни. Сейчас он продолжается до конца любви.
Малгожата,
если человеческие души после смерти действительно переходят в какие-то иные миры — а как человек верующий я считаю, что дело обстоит именно так, — то я уверен, что душа Кинси и душа Вислоцкой попали в один и тот же мир. Кинси нетерпеливо поджидал там Вислоцкую, чтобы заполнить ее анкету и послушать ее истории. Он уже все знал заранее от Рут Вестхаймер, у него уже было достаточно разговоров с Мастерсом и Джонсон, и ему смертельно наскучил Ван де Вельде.[65] Все они прибыли после смерти с всесторонне исследованного и давно уже сексуально освобожденного Запада. Что же касается Вислоцкой, то она прибыла из страны, которая при жизни Кинси (а умер он в 1956 году) была белым пятном на сексуальной карте земли.
Если при входе в эти разные миры Создатель поставил святых, то наверняка в мире Кинси и Вислоцкой вход охранял святой Августин. Не считаете ли Вы, что избрание на этот пост св. Августина было бы доказательством великой мудрости Творца? Вспоминаю один из Ваших фельетонов в журнале «Впрост» в начале 2003 года, в котором Вы цитировали известное изречение св. Августина: «Мало того что пенис поднимается, он делает это по собственной воле». Я запомнил этот фельетон, в частности, еще и потому, что Вы со свойственным Вам красноречием подняли тему пениса. Если привлекательная феминистка склоняется над пенисом, то это, как мне кажется, достойно увековечения.
После довольно разухабистой молодости (именно к этому периоду относится приведенное выше высказывание) святой Августин обратился к вере в Бога и стал пылким неофитом. Его учение до сих пор (а это уже сильно больше полутора тысяч лет) источник вдохновения для ультраконсервативной моральной теологии. Ее главным постулатом был разрыв с идеей манихейства, согласно которой мир — это поле непрерывной битвы между силами добра и зла, света и тьмы. Святой Августин, который перед обращением в христианство сам был рьяным манихейцем, стал с неменьшим рвением бороться с прежней верой. Он отказал злу в праве на существование и стал говорить, что это всего лишь отсутствие добра, а не самостоятельная независимая сущность. Подобно тому как темнота — не что иное, как отсутствие света. Люди, согласно св. Августину, делятся на две отдельные группы: одни будут спасены, другие — обречены на вечные муки.
Не кто иной, как Августин, соединил первородный грех, вожделение и секс. Он говорил, что первородный грех переносится из поколения в поколение через сексуальное удовольствие. По мнению Августина, половые отношения, сами по себе порочные, могут быть оправданы чистым мотивом — стремлением к деторождению. Св. Августин не только пробежал в своей биографии спринт от распущенности через стоицизм к религиозному фанатизму, но и оказался первым эволюционистом! Поиск удовольствия в сексе в учении св. Августина вырос до ранга первородного греха! Это касается в первую очередь 88 % всех занимающихся онанизмом мужчин (согласно Кинси), которые делают это отнюдь не для продолжения рода, а исключительно ради удовольствия. Новообращенный сексуальный маньяк, ставший святым и получивший должность стражника душ исследователей сексуального поведения человека. Ничего не могу сказать в отношении Вислоцкой, а вот Кинси был бы в восторге. В мире земном он никогда не избегал дискуссий с умными охранителями нравственности. Глупых он игнорировал. Когда в отсутствии убедительных аргументов они начинали оскорблять его, он просто разворачивался и спокойно уходил.
До сих пор храню в своей библиотеке (привезенной из Польши) сильно потрепанную и многажды читанную книгу Вислоцкой «Любовное искусство». Что-то не припомню, чтобы мои дочери когда-либо держали ее в руках, хотя стоит она на вполне доступном месте на полке и должна, по идее, привлекать по крайней мере названием. А может, любовные утехи давно уже никакое не искусство? И им эта книга кажется страшно устаревшей. Поколение «Bravo Girl» относится к Вислоцкой как к исторической книге со смешными картинками. А когда я сказал им, что эта книга была, по сути, первым справочником по сексологии в странах Варшавского Договора, они спросили меня, что это за Договор такой. «Что ж… — подумал я, — очередная победа политики над любовью». Я отложил книгу и стал рассказывать все, что знал, о стоящих на страже мира, а стало быть, и польских границ, братских армиях в Болгарии и Румынии. Я расстроился только тогда, когда младшая дочка спросила меня, где находится Румыния и что у нее общего с Польшей. И чему только учат теперь в школах?!
Для меня эта книга — символ. Когда она вышла после многих перипетий (я узнал об этом из последнего — за несколько месяцев до смерти — интервью Вислоцкой) в 1976 году (мне было тогда двадцать два года), то стала знаменем перемен в тогдашней Польше. «Певексы», малые «фиаты», фотографии обнаженных женщин на последней странице студенческого журнала «ITD» (в течение какого-то времени его главным редактором был тогда еще молодой, стройный и социалистический Александр Квасьневский) и Вислоцкая — эрзац свободы в Польше, принадлежавшей тогда к Варшавскому Договору. Начитавшись Вислоцкой, люди садились в свои «фиаты-малюхи» и ехали в лес предаваться любовным утехам как сумасшедшие на задних сиденьях автомобилей, спроектированных для цирковых лилипутов. По пути они останавливались в «Певексах» и покупали сигареты «More». Может, помните? Черные и эротически длинные, по сорок центов за пачку. Около 10 мг отравы на одну сигарету, приобретенную за чеки или доллары, нелегально купленные у фарцовщика,
В «малюхах» они делали то же самое, что и американцы на задних сиденьях своих «кадиллаков». А потом затягивались черными тонкими «More» и на какое-то мгновение чувствовали освобождение. Если женщины не испытывали оргазма на заднем сиденье маленького «фиата», то по возвращении в свои «однушки», «двушки» и «трешки» в домах из бетонных панелей, в которых нет места для свободной любви, снова открывали книгу Вислоцкой, откуда узнавали, что «отсутствие оргазма у женщин бывает очень часто». Если у мужчин случались нарушения эрекции или слишком раннее семяизвержение, то они списывали это на ситуацию, на запах бензина и масла, идущий от мотора, расположенного за задним сиденьем, или на тесноту в машине. Женщины, мало того что были расстроены отсутствием собственного оргазма, были обеспокоены эректильной дисфункцией, или eiaculatio praecox, своих партнеров на заднем сиденье. Вислоцкая в этом плане успокаивает.
Михалина Вислоцкая была первой настоящей польской учительницей сексологии. Может, даже (в начале) она не знала об этом. Ее книга, кроме всего прочего, была также учебником. Современным и по тем временам, да и для нашего теперешнего единственным по-настоящему честным. Но столь отличным от тех, что издаются в современной, свободной от цензуры Польше. Недавно мне в руки попал учебник по сексуальному воспитанию для средних школ под редакцией некой Тересы Круль, выпущенный издательством «Рубикон». Учебник рекомендован министерством и появился благодаря деньгам налогоплательщиков (то есть также и моим). И что же я там вижу? Например, это (только две характерные цитаты):
(1) противозачаточная таблетка полностью расстраивает природные механизмы функционирования женщины;
(2) мастурбация может стать причиной задержки развития или других заболеваний.
Я листал этот «учебник» и нетерпеливо ждал, когда же появятся замечания о том, что у мужчин от мастурбации на ладонях образуются чирии, у женщин от орального секса выпадают зубы, а регулярное употребление презервативов вызывает перхоть или в крайнем случае слепоту. К счастью, не нашел. Что ж, видать, работает еще цензура…
«Искусство любви», написанное Михалиной Вислоцкой, никогда не была для меня всего лишь сухим справочником. Помню, что, когда я уже отошел от первого гормонального возбуждения, вызванного этой книгой, я понял, что она также и о том, как любить. Она полна тепла, сердечности и великодушия.
Я уверен, что, когда св. Августин удалится на мгновение, Кинси шепнет на ухо Вислоцкой, что очень завидует ей. И что дело вовсе не в невероятных семи миллионах экземпляров «Искусства любви» (это не считая пиратских перепечаток), а в том, что ей удалось написать о любви. Не доклад, а книгу…
Пан Януш,
Вы пишете о том, что мы живем во времена, в которые искусство любви стало никому не нужно. Оно превратилось еще в один вид деятельности и перестало нести в себе тайну. Мы живем в полной уверенности, что прекрасно образованны в этом вопросе и что вряд ли чему новому можем научиться. Значит, мир, по идее, должен быть полон идеальных любовников и любовниц. Откуда же в таком случае берутся статистические данные, согласно которым 98 % немок в совершенстве овладели не столько искусством любви, сколько мастерством симулирования оргазма.
Впрочем, национальность здесь ни при чем; жаль только, что статистика не может ответить на вопрос, почему они это делают — ради спокойствия, желая услышать слова любви или боясь быть обвиненной в холодности. Это, пожалуй, последний бастион, который не удалось взять эмансипированным любовницам. Они не могут честно, без притворства, глядя в глаза мужчине, сказать: «Сегодня я не хочу, иду спать».
Головная боль до сих пор остается одной из любимых отговорок, а фармацевтические фирмы только потирают руки. На помощь сексуальным врушкам и притворщицам могла бы прийти «виагра» для женщин, но, как заявили американские врачи, ей вряд ли бы удалось побудить женщин к эротическим шалостям, да еще неизвестно, какие побочные эффекты могло бы иметь такое лекарство.
Я только что разговаривала с одной из своих подруг, которая решила полностью изменить, а вернее, разрушить свою жизнь, поскольку встретила мужчину, оказавшегося великолепным любовником. Гораздо лучшим, чем ее муж, с которым она прожила четверть века. Нетрудно подсчитать, что ей уже за пятьдесят. Я не считаю себя моралисткой, но когда слышу, что кто-то может пожертвовать всем ради кого-то, кто этого не стоит, не могу сдержаться. Искусство любви в данном случае вытеснило искусство мышления. Если нас не поразила амнезия и мы в состоянии воскресить в памяти наши предыдущие союзы, то как можно забыть, что отношения не строятся на одной постели? Потому что быстрее всего людям надоедает секс. И тогда начинаешь замечать не только несовершенство тела партнера, но и недостатки его характера. Иногда я думаю, что не везет тем мужчинам, у которых ненасытные партнерши. Там у него ноет, тут ломит, он начинает присматриваться к рекламе средств от болей в позвоночнике, а по ночам со своей неутомимой любовницей, вынужден делать вид, что она самая желанная женщина на свете. А та, заглушая свой страх перед мыслью, что ей не повезло, требует доказательств того, что она все-таки не ошиблась в выборе. Я не понимаю женщин, которые не могут смириться с тем, что жизнь ведет их в одном направлении. До самой старости. Должно быть, страшно, когда мы, не подготовленные к встрече с уходящим временем, начинаем с ним борьбу, победителем из которой всегда выходит время. Я вспоминаю, что в нашей семье ни мама, ни бабушка никогда не говорили о борьбе с морщинами. Бабушка считала, что расцвет у женщины наступает в пятьдесят лет, но и шестьдесят, по ее мнению, не беда. Помню, что у каждой из них была подруга, наподобие моей, погибель для мужчины, которому очень быстро надоедало изображать из себя Казанову. Одна из них была владелицей парикмахерской, а ее любовник работал у нее менеджером. Так он только и ждал, когда она поедет на омолаживающие процедуры в санаторий. Тогда все клиентки были его. Ходок был еще тот.
Другая была замужем за талантливым киношником, бывшим заключенным Освенцима. Когда он с ней познакомился, то его в жизни волновало все, кроме секса. Поэтому он спокойно и даже с радостью закрывал глаза на все ее измены. Ему не хотелось, а ей было недостаточно. Одной изменяли, другая сама изменяла. И что в сумме? Ноль?
Малгося.
Прошу обратить внимание на обращение. Ведь правда теплое и какое-то очень личное? И к тому же у меня есть разрешение на это от твоего мужа Дирка. Все равно никто не называет тебя так, как он. Даже этим он не обязан ни с кем делиться. Итак, мы перешли на «ты». Согласись, поздновато. Сколько дней? И сколько ночей?
Все оказалось проще, чем я представлял. Твоя теплая улыбка в коридоре во дворце Собаньских в Варшаве, бокалы вина в твоей и моей руке и внезапно эта фраза, выхваченная из гомона разговоров вокруг: «Пан Януш, меня зовут Малгося…» Помню, что тогда я коснулся твоей руки…
В наше время для многих, особенно для очень молодых людей, это не имеет значения. Переход с формы «пан/пани» к форме «ты» у них не связан ни с какими формальными обстоятельствами, потому что поддержание этой первой формы кажется им чем-то старосветским и искусственным. Мне кое-что об этом известно. После выхода моих книг я получил свыше семнадцати тысяч мэйлов. Большинство корреспондентов обращаются ко мне на «ты». Я же в своих ответах (если до этого доходит) обращаюсь к ним «пан/пани». Я не могу, да и не хочу иначе. Мне кажется, что, поступив по-другому, я не окажу им должного уважения. Мне нужно преодолеть некую границу близости и недвусмысленно выраженного согласия, чтобы обратиться к кому-то на «ты».
Эта граница может проходить у разных людей в совершенно разных местах. Мне на память приходит рассказ Томаша Яструна «Убийца и ребенок» из прекрасного томика «Горячий лед». Пара героев этого рассказа, действие которого разворачивается в спальном вагоне поезда, после очень короткого (всего несколько минут) знакомства соединяются в постели, а вернее, сливаются на вагонной полке в экстазе, и тем не менее мужчина не считает себя вправе обратиться к спутнице на «ты». Однако она резко осаживает его словами: «Ты наконец можешь говорить мне „ты“, а то как-то нехорошо получается: и в задницу уже посмотрел, а все продолжаешь говорить „пани“…»
В Германии это соблюдается еще строже, чем в Польше. Порой доходит до абсурда. Со многими моими коллегами обоего пола мы по сей день, после семнадцати лет чуть ли не ежедневных встреч и разговоров, обращаемся друг к другу на «sie» (вы). На форму «du» (ты) я решился бы перейти только после явного предложения с их стороны. Вспоминаю один характерный инцидент, имевший место несколько лет назад, непонятный для меня и одновременно забавный. Во время дискуссии по проекту, который мы готовили в группе, вспыхнула перепалка между двумя членами нашего коллектива. То, что должно было быть содержательным «brain storming»(«мозговым натиском»), вышло из-под контроля и переродилось в типичный «blame storming» (ты должна это знать по своей профессиональной практике), то есть «напряженный поиск виновного» (английское «blame» значит «вина»), ничего полезного проекту не дающий, бессмысленная трата времени. В поисках виновного один из коллег зашел слишком далеко, взял слово и, как сочли все присутствовавшие на собрании, оскорбил другого. Кроме гневной отповеди тот услышал в присутствии всего коллектива: «С сегодняшнего дня попрошу вас запомнить: мы больше не на „ты“». До сих пор эти двое друг с другом на «вы».
Отказываясь от былой близости в отношениях, немцы очень часто возвращаются к обращению на «вы», особенно когда почувствуют себя задетыми, обманутыми или сочли, что столкнулись с нелояльностью. Я даже знаю одну супружескую экс-пару, которая после двадцати двух лет брака (sic!) и очень грязного бракоразводного процесса перешла к обращению на «вы». Причем не по инициативе адвокатов. Не могу себе представить реакцию их детей (у них два мальчика-подростка), когда они слышат, как их мать обращается к их отцу на «вы»…
Мы в конце концов перешли на ты, и сделалось как-то теплее. Я очень рад, и спасибо за доверие. Долго буду хранить в памяти подробности этого события: и что компания была незаурядная, и что повод нашей встречи был нерядовой. Торжество в честь вручения «Серебряных яблок-2004», устроенное твоим журналом. Я чувствовал себя особенно польщенным этим приглашением. Ученых редко приглашают в мир «красивых и богатых», фотографии которых украшают гламурные издания. Сексологов (очаровательный профессор Збигнев Издебский, с которым ты посадила меня за одним столом) — куда ни шло, но чтобы информатиков или химиков — что-то не припомню…
Это был незабываемый вечер. Своим приглашением ты ввела меня в другой мир. Большинство из встреченных там я раньше видел на обложках журналов или на экране телевизора. Интересно было познакомиться с ними лично. Профессор Издебский рассказывал потрясающие истории о сексе, Гражина Шаполовская сменила парфюм (когда ты снимала нас для «Лихорадки», она пахла совсем по-другому) и стала более склонной к размышлениям. Майка Ежовская,[66] которая до той поры ассоциировалась у меня исключительно с детскими песенками моих дочек, спела, к моему удивлению, восхитительный блюз. А кроме того, трудно было оторвать взгляд от ее бюста. Равно как и трудно было мне оторвать взгляд от всей Иоанны Бродзик,[67] которая подошла ко мне и сказала, что я написал важные для нее книги. Марчин Данец,[68] в свою очередь, рассказывал презабавные истории под сигарету. Он несет радость людям, просто оставаясь собой. Не только за деньги. Скромность — и этим я был поражен — царила в зале, спроектированном расточительными архитекторами. Большинство из приглашенных — это люди успеха. Я знаю, как тяжело работать на успех. Сколько при этом теряешь и как часто приходится делать трудный выбор в стремлении к нему. Сохранение при этом скромности — вот мера настоящего величия.
Рядом со мною за столом сидела очаровательная женщина моего примерно возраста, фамилию которой я тогда не запомнил. Мы разговаривали. Она вдруг спросила: «Пан Януш, не против выйти со мной на сигарету?» Мы спустились в зал в подвале. Отравлялись табаком рядом с Данцем и его молодой женой. Я между прочим спросил, чем она занимается, когда не бывает на таких приемах. Она ответила, что работает «в области косметики». Я всегда, когда оказываюсь в Польше, покупаю польскую косметику и привожу ее во Франкфурт. Для себя, для семьи, для друзей и знакомых. Я спросил ее, не знает ли она, почему ее так трудно купить на Западе, например в Германии. По моему мнению, добавил я, она ничуть не хуже западной. И тогда я узнал, что хуже. Главным образом в отношении расходов на продвижение на рынок и «напористости рекламы». В остальном — ничем. Я спросил ее, откуда она это знает. И она ответила: «Я обязана знать это, пан Януш. Меня зовут Ирена Эрис[69]».
Действительно. Ирена Эрис, работающая «в области косметики», обязана знать это.
Януш,
я только потому и выучила немецкий, что мне повезло, по крайней мере вначале, общаться с такими немцами, которые убеждали меня, что даже в том, как я делаю ошибки, есть свой шарм. Мне даже сошло с рук, когда я своей будущей свекрови сказала, что она страшная, хотя собиралась произнести совсем другое прилагательное. Несмотря ни на что, я с энтузиазмом погружалась в изучение чужой речи, чтобы как можно быстрее понять, что читает мой мужчина, что его интересует и какими словами он описывает мир, в котором мы должны были вместе жить. Это важно, очень важно, потому что, когда проходит сумасшедшая страсть, слова — это то, что не только соединяет, но и разъединяет. Банальные фразы в повседневной жизни имеют огромное значение. Одно слово может иметь тысячи интерпретаций. Возможно, поэтому мне в свое время очень понравилось замечание старшего коллеги по профессии, который делил мужчин на тех, которые любят заниматься «этим», и тех, которые после «этого» хотят еще и поговорить. Приятно видеть людей, которые, несмотря на разногласия, уважают друг друга настолько, что продолжают общаться всю оставшуюся жизнь. Хотя это вовсе не так просто.
Я никогда не принадлежала к «варшавскому обществу», в котором принято, что люди, не переносящие друг друга, изображают любовь. Я их вижу, встречаюсь с ними, иногда наблюдаю за тем, как они себя ведут, но не более того. Среди них есть и известные люди. Когда же я слышу их рассказы о любви и счастье, которое им довелось испытать, то… я вспоминаю о том, как они делили совместно нажитое имущество, и не могу понять, как это возможно, что после раздела имущества бывшая жена, которую ни во что не ставили и которой постоянно изменяли, прекрасно живет и, несмотря на это, решается на публичный маскарад. Подумаешь, будет немного стыдно перед окружением, зато вся Польша уверена в том, что их с мужем связывают чувства. Верит и завидует. А это очень важно. Быть объектом восхищения и зависти. И ничего, что публика верит в то, чего нет, и завидует тому, что является иллюзией. Но самой обидной для униженных наложниц, готовых выносить все ради сумочек «Prada» и появления на престижном приеме с мужчиной, является уход супруга к женщине, которая на целое поколение моложе его. Их глаза наполнены страхом. Эстафету принимают женщины намного моложе, с более упругими телами и, как часто случается, намного более требовательные. Им больше идут шмотки известных марок, да и мужчина выглядит привлекательнее, держа в своей руке тонкую ручку молоденькой кандидатки на новую возлюбленную.
Как прекрасно стареть с достоинством — это выражение не имеет для них смысла. В ход идут иглы, скальпели и портновские ножницы, которые в одном месте укорачивают, а в другом… нет, не удлиняют, а укорачивают еще больше. Я не имею ничего против того, чтобы каждый делал с собой то, что ему заблагорассудится, но прооперированные, неестественно подтянутые и настороженно смотрящие по сторонам почти уже ставшие бывшими жены производят грустное впечатление. А что с чувством собственного достоинства, где приятные воспоминания о том, что и в их направлении мужчины когда-то протягивали руку, где, наконец, уважение ко времени, которое не удастся остановить?
Я умолчу о мужьях стареющих жен, поскольку, во-первых, сама природа позаботилась о динамике старения их тел и уменьшения банковских счетов, а во-вторых, ничто не может изменить их убеждения в том, что они никогда не постареют. Они еще не раз подумают, а не вернуться ли в прежний дом, где достаточно было слов, а вместо упражнений в спальне можно было лежать на диване. И даже храпеть.
Малгожата,
существуют люди, которые стреляют себе в голову, когда считают, что собранное там знание не позволяет им дальше осмысленно жить. Когда они применяют для того «магнум» 44-го калибра, то красные от крови рваные клочки мозга можно найти в радиусе десяти метров. Когда для места выстрела выбирают посыпанную гравием аллейку недалеко от контейнера для биоотходов, то могут быть уверены, что большая часть их мозгов приземлится на расположенной в нескольких шагах помойке и смешается с находящимся там биологическим месивом. Не в этом ли хотел быть уверен Хантер Томпсон, совершивший в последнее воскресенье самоубийство на территории своей горной усадьбы, что недалеко от Аспена в Колорадо?
Похоже, что да. Такой демонстративной смертью Томпсон убил как минимум двух зайцев сразу. Во-первых, недвусмысленно дал понять миру, что он думает о знании, которое собрал о нем (а как журналист нескольких известных американских газет и журналов — в частности, «Time» и «National Observer» — он жил тем, что преумножал это знание). Во-вторых, стреляя себе в голову из «магнума», он знал, что оставляет прекрасный материал для журналистов, которые наверняка опишут его самоубийство.
Тема самоубийства (пожалуйста, прости мне этот холодный репортерский язык перед лицом смерти человека, но я знаю, что душе Томпсона это не помешает) — одна из самых «благодарных» для журналиста. Сам Томпсон охотно описывал самоубийства. И в течение какого-то времени делал это совершенно отлично от остальной журналистской братии. Его стиль письма вошел в историю под названием «гонзо» (у Томпсона была кличка «Гонзо», и даже в некрологах, появившихся в США, его именуют Хантер «Гонзо» Томпсон). Описывая события окружающего мира, он специально разрушал границы между пишущим и темой, между фактами и фабулой. Такую журналистику — о чем, как опытный редактор, ты, видимо, знаешь лучше меня — называли журналистикой «гонзо». Томпсон был первым, кому удалось убедительно для читателя соединить репортаж с новеллистикой. Он считал, что коктейль из одних только фактов (которые он никогда не передергивал!) не имеет аромата и на вкус пресный. В него надо выжать сок из настроения, добавить ликера из, казалось бы, несущественного описания места события, и только тогда коктейль приобретет вкус. Уж кто-кто, а Томпсон знал толк в напитках. Он редко расставался со стаканом своего любимого виски «Chivas-Regal». После известия о его самоубийстве его любимый бар «Woody Creek Tavern» в Аспене, где Томпсон выпил море виски, объявил траур и на один день закрыл свои двери.
Не считаешь ли ты, что, создавая эту книгу, мы в определенном смысле занимаемся журналистикой «гонзо»? Ведь я мог написать, что Томпсон застрелился в такой-то и такой-то день, там-то и там-то. Но я поступил иначе. Я добавил целый кусок о помойке. Это как, уже «гонзо» или еще нет?
Я занимаю твои и свои мысли Томпсоном вовсе не потому, что он был пионером некоего нового направления в журналистике. Он мне гораздо ближе как писатель. Я прочел только одну из его книг, причем очень давно. Ее пока нет в переводе на польский. Томпсон издал ее в 1971 году, я прочитал ее в июне 1984 года. Она называется «Fear and Loathing in Las Vegas» («Страх и ненависть в Лас-Вегасе»). Со стыдом признаюсь, что это была единственная книга из так называемой беллетристики, которую я прочел за время моей годичной стажировки в Нью-Йорке. Тогда я писал кандидатскую или работал, вынося на спине щебень из руин демонтируемых домов. На чтение чего-либо, кроме информатики, у меня не было ни времени, ни сил. Книгу Томпсона мне подбросил в июне 1984 года мой американский приятель Джим, снимавший комнату рядом в доме стюардессы из компании «Пан-Америкэн» (вроде я уже об этом писал?), которая сдавала свободные квадратные метры своей полуразвалившейся и опустевшей виллы одиноким мужчинам. Только белым. Ни прошлое съемщиков жилья, ни их национальность ее не интересовали. Главное было то, что они белые и одинокие. Своеобразный расизм, не так ли? Как стюардесса узнавала, что они одинокие, я до сих пор не знаю. Случайно сдала соседнюю с моей комнату Джиму. Слово за слово, пиво на пиво, и мы подружились. Джим, хоть он не оставил ни жены, ни ребенка в Польше, с которой не было телефонной связи, был даже более одиноким, чем я. Он боролся с этим своим одиночеством изо всех сил. И очень часто — нюхая кокаин. Несостоявшийся архитектор (выставлен из учебного заведения за наркотики), он оставался верным строительству и вместе со мной выносил щебень на спине из нью-йоркских развалин. Вечерами и ночами, если не осчастливливал ни одной из женщин, на которых он производил потрясающее впечатление, он курил марихуану, слушал мрачную музыку и читал мрачные книги. Однажды он сказал мне, что ни одна из женщин пока не дала ему того, что дает чтение книги. Я не мог понять этого и попросил его дать почитать хотя бы одну из его книг. Он дал мне «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» Томпсона. И теперь ты наконец знаешь, почему именно Томпсон стал темой сегодняшней ночи…
«Страх и ненависть…» — книга о зле, которое внутри человека. Но и о том, каким злым становится человек, когда он поверит, что для выживания в системе, в которой он родился, надо быть… злым. Тогда, в 1984 году, я не мог понять главной идеи, которую пытался донести Томпсон. Американская система демократии, неограниченные возможности, миф свободы выбора, право на личное счастье, записанное в конституцию, чистильщики ботинок, становящиеся владельцами обувных фабрик… Все это казалось мне тогда безупречно чистым и невероятно прекрасным. Я нахожусь в абсолютном центре Вселенной, моя свобода, мое неограниченное право на счастье и моя судьба зависят исключительно от меня. Когда приезжаешь из Польши, где твоя судьба зависела от чиновника паспортного стола, такая восторженная реакция представляется естественной. Джим ничуть не разделял моей восторженности. Образ жизни в США он называл «коррумпированным мифом», политиков — «мутантами не просто без генов, но даже и без хромосом», журналистов так называемой свободной печати — «лагерем притворных беженцев для конформистов и неудачников». Тогда я, в сущности, не понимал, о чем говорит Джим. Мне казалось, что он перебрал дозу и в каком-то смысле бредит наяву, агитируя «коммуниста» за коммунизм. Наверное, он догадывался о моих мыслях и именно поэтому подсунул мне книгу Томпсона.
У Джима с Томпсоном было много общего. Томпсон тоже обожал вызванные наркотиками галлюцинации, также не выносил журналистов (хотя был одним из них) и также считал политиков неким подвидом людей. В свою очередь, Джим, как и Томпсон, совершил самоубийство. С той только разницей, что не прибег к «магнуму» 44-го калибра. Как стоявший на полицейском учете, он не имел права купить оружие (по нормальной цене) в магазине, которых полно в Нью-Йорке, а на покупку на черном рынке ему было жаль денег. Он предпочитал тратить их на книги и кокаин. Джим тихо повесился на брючном ремне в приюте для бездомных в Батон-Руж, административном центре штата Луизиана. В нескольких километрах от клиники, в которой он когда-то появился на свет…
К книге Томпсона я вернулся несколько лет назад. Специально заказал ее на «Амазоне». Я писал тогда «Одиночество в Сети» и пытался как можно больше вспомнить о Джиме (его сильно беллетрезированная биография появляется в моей книге). Во время второго прочтения спустя годы я понял «Страх и ненависть…» совершенно иначе. Правда — функция времени. В американском мифе правды еще меньше, чем в полной абсурда греческой мифологии, вранья об американской свободе больше, чем в рекламе кремов, через двадцать дней применения которых становишься на двадцать лет моложе. Впрочем, кажущаяся неправда тоже функция времени.
Сегодня я думаю, а не напророчествовал ли Томпсон свое самоубийство уже в 1971 году, издавая «Страх и ненависть…». Многое говорит в пользу такого соображения. Хроническое несогласие с тем местом, в котором приходилось жить, и тем ханжеством, с которым приходится мириться, чтобы там жить, часто ломает людей впечатлительных. А Томпсон был на редкость впечатлительным. Как и Джим.
Сегодня в интернет-версии газеты «Los Angeles Times» я прочитал статью о самоубийстве Томпсона. «Шикарный красный „кадиллак“, стоящий на ностальгической стоянке перед усадьбой культового поэта слова, тридцатидвухлетняя привлекательная жена писателя Анита, погруженная в отчаяние…»
Да, видать, ребята не вполне поняли, что даже «гонзо» надо уметь писать…
Ты прав, истина — функция времени. А с чем она не имеет ничего общего, так это с американской демократией, древнегреческими богами и кремами, которые всего за несколько часов делают кожу ослепительной. Правда связана с нашим воображением, ожиданиями, заблуждениями. «Бабуля, какая же ты циничная», — говорила я, когда она выражала сомнение в том, что мужчины влюбляются в нас с первого взгляда. «Мама, вот увидишь, он исправится, нужно только подождать».
Не исправился, но это так, между прочим. Так же было с убеждением, что вокруг нас только друзья. Нет. По правде говоря, не многие из окружающих хотят, чтобы у нас все удачно складывалось. Не многие радуются нашим успехам. Многие прыгают от счастья, услышав о наших неудачах. Сначала отсутствие симметрии между нашими представлениями о мире и жестокой действительностью расстраивает, а потом придает необыкновенную силу. Одни называют это жизненной мудростью, другие говорят про нас, что мы толстокожие.
Чем больше мы знаем об этой диспропорции, тем сильнее вынуждены противостоять расхожим истинам о том, что в жизни все решают деньги, что нельзя никому доверять, кроме своей матери, что каждое доброе дело выходит боком.
Не знаю почему, но самоубийство Томпсона вызвало у меня ассоциации с эвтаназией.
Самоубийца — самый главный ее сторонник.
Существуют книги, в которые человек влюбляется сразу и на всю жизнь. Когда-то меня захватил Милан Кундера, а совсем недавно Джойс Кэрол Оутс. К ним присоединился американский мыслитель и идеолог трансперсональной психологии Кен Уилбер со своей книгой «Бессмертные смертные. Правдивый рассказ о жизни, любви, страдании, умирании и освобождении». Ты читал?
Помнишь вердикт, который вынес Суд по правам человека в Страсбурге: парализованная Диана Притти должна умереть естественной смертью? Судебное решение стало «прецедентом», но все знали, что скандал утихнет, только когда Притти перестанет дышать. Решительные противники эвтаназии посоветовали ей отказаться от приема пищи, чтобы прийти к тому, за что она борется. И совесть будет чиста. Во всяком случае, у тех, кто сегодня говорит об опасных последствиях легализации эвтаназии и не видит проблемы в том, что обрекают Притти на страдания. Единодушно.
Трей было тридцать восемь лет, когда она познакомилась со своим мужем Кеном Уилбером. Через две недели после свадьбы у нее был обнаружен рак груди четвертой степени. Они боролись за ее жизнь почти пять лет. Операции, облучение, рецидив, сахарный диабет, химиотерапия, облучение и рецидивы. Самые дорогие клиники, нетрадиционные методы лечения и надежда на спасение. После того как жене был поставлен диагноз, Уилбер написал в своем дневнике: «В любой болезни человек вынужден познакомиться с двумя ее аспектами. Во-первых, он встречается лицом к лицу с течением болезни… Во-вторых, он оказывается наедине с тем, что создают вокруг болезней общество, в котором он живет, и культура, — с осуждением, страхом, надеждами, мифами, легендами, ценностями и истолкованиями. Общество следит за тем, когда и чем ты болеешь; культурная среда, в которой ты живешь, определяет границы здоровья: когда ты здоров, а когда нездоров. Когда же доктор произносит слово „рак“, мы вынуждены бороться не только с собственным страхом, но и с окружением, которое боится его в неменьшей степени. Особенно беспокоит факт, что общество осуждает нездоровье», — пишет Уилбер и замечает, что у каждой культуры свои представления на этот счет. Христианство объясняет болезни Божьей карой за грехи, нью-эйдж убеждает в том, что болезнь помогает нам познать себя. Сколько религий и теорий, столько и объяснений рака.
В книге Уилбера переплетаются его ощущения с записями, которые вела его умирающая жена. «Я всегда задавалась вопросом: что составляет дело моей жизни? Может, я слишком много сил тратила на работу и слишком мало на жизнь? Это объяснение приносит облегчение. Наконец я могу быть собой. Я больше не буду стараться походить на мужчину и начну наслаждаться тем, что я женщина». Перед смертью Трей Уилбер записывает: «Мы были разными, возможно, это касается всех мужчин и женщин. Мы научились это ценить — не только признавать, но и быть благодарными за это. Нашим любимым выражением стала фраза Платона: „Когда-то мужчины и женщины были единым целым, но потом были разделены, поэтому они все время ищут и жаждут единства, называемого любовью“».
Они думали о том, чтобы покончить с собой, спрыгнуть с моста, положить всему этому конец. Но этого не случилось, Трей сдалась, когда у нее обнаружили несколько новых опухолевых узлов и она стала слепнуть. Для того чтобы умереть, ей не требовалось согласия уважаемых докторов, не нужно было отказываться от еды, как Диане Притти. Ты уже видел «Малышку на миллион» Иствуда? Разве человек не должен иметь право на то, чтобы не только достойно жить, но и достойно умереть? Правильно ли, что парализованная молодая боксерша вынуждена откусить себе язык, чтобы умереть от потери крови? Нормально ли, что ей дают оглупляющие лекарства, чтобы она снова не решилась на подобный шаг? И является ли тот, кто решится ей помочь, убийцей?
Малгося,
«расхожие истины…» — пишешь ты в своем письме. И тогда я задумался, а чьи же истины я всегда слушаю с самым большим вниманием, а потом сосредоточенно размышляю о том, что услышал. Для меня теперь существует только один-единственный такой глашатай. Кароль Войтыла, польский римлянин. Я порой не соглашаюсь с тем, что он говорит, но знаю: что бы он ни говорил, он говорит истину. Свою истину. Истина так же относительна, как и все остальное, и проходит проверку, пока мы придерживаемся ее. Войтыла придерживается своих истин. Он — первосвященник Римско-католической церкви, стоит во главе Ватикана, и в связи с этим он еще и политик. Ни один из политиков, кроме него, не говорит правду. Ни там, где я сейчас проживаю, ни в Польше. В политику встроена ложь. Дипломатия — искусство жонглирования враньем таким образом, чтобы «нет» означало «может быть», а «да» было всегда с оговорками.
Политики — это такие люди, которые сначала устраивают шторм на море, а потом начинают убеждать, что только они могут спасти нас от этого шторма. Кроме того, им кажется, что они «авторитеты», потому что все, по их мнению, является политическим. Если старушка сажает цветы на могиле своего мужа, значит, она занимается аграрной политикой и поддерживает тем самым одну из партий. Если дело происходит в Польше, то, вероятнее всего, крестьянскую, в Германии — партию «зеленых». А политический «авторитет» — это тот, кто сам себе присвоил этот титул только потому, что один раз ему подфартило что-то угадать. Как в телеконкурсе, когда спрашивают: «Какого цвета красный автомобиль: черного, красного или зеленого?» Вообще-то я недолюбливаю политиков, хоть и знаю, что и среди них есть достойные доверия люди. Думаю, что таких среди них процентов десять. А остальные девяносто усердно работают над тем, чтобы эти десять свести к минимуму. В последнее время меня не отпускает вопрос, что вообще сподвигает мужчину стать политиком. Поискал немного в библиотеке и в Интернете. Нашел очень интересную книгу американца Гарольда Ласвелла «Psychopathology and politics» («Психопатология и политика»); не знаю, была ли она переведена и издана в Польше. На основе фрейдовского психоанализа Ласвелл пытается доказать довольно неожиданный тезис: в политику идут мужчины, которые хотят компенсировать свои провалы в личной жизни. Стремление сделать политическую карьеру, согласно Ласвеллу, выявляет существование сексуальных нарушений в детстве или отрочестве.
Homo politicus — не кто иной, как пытающийся полученные ранее расстройства компенсировать удовлетворением чрезмерно раздутой потребности в уважении и признании. Стремление к удовлетворению этой потребности — характерная черта фигуры политика. Однако в основе лежат фрустрация и многочисленные комплексы. Поэтому я не могу согласиться с фактом, что именно политики определяют, когда мне умереть, если я не умру естественным образом: в автомобильной аварии, в авиакатастрофе, во время землетрясения, от атипичной пневмонии, от вируса Эбола, от птичьего гриппа, от СПИДа, от магдебургской болезни, от инфаркта, от инсульта, от цирроза печени, от рака легких, от какого-нибудь другого рака или просто от старости (чего себе желаю меньше всего). В последнее время я довольно часто думаю о своей смерти. Существуют пять вещей, которые я хотел бы сделать, прежде чем умру: написать завещание, попрощаться с самыми близкими, съесть последнюю клубнику, улыбнуться всему миру, заснуть. Больше всего я хотел бы умереть, как герой трогательного и надолго остающегося в памяти французского фильма «Вторжение варваров». Но такая идеальная смерть бывает только в кино…
Впрочем, смерть иногда бывает как в совсем другом кино. Особенно когда надо это объяснить тому, кто пока не понимает, что такое смерть. Так, один отец в Германии старается объяснить своей трехлетней дочке Ангелине, что он скоро умрет. Он делает это публично, в газетах, чтобы помочь другим отцам, которые, возможно, находятся в похожей ситуации. Дочка пока не умеет читать, а когда научится, ее отца уже несколько лет как не будет на свете. Томас живет в Потсдаме, и в его мозгу со страшной скоростью растет глиобластома, и никакими силами не удается остановить ее рост. Томасу тридцать один год, и если не будет никаких осложнений, то жить ему осталось максимум три месяца. Если появятся осложнения, тогда его жизнь может сократиться до трех недель. Ему повезло (согласись, что слово «повезло» — многозначное слово), что он не потерял способности говорить. «Подсолнух растет так: сначала зернышко, потом стебель, а потом распускается прекрасный цветок. Вот такой же цветок растет и в моей голове. Когда он вырастет, я буду должен уйти», — рассказывает Томас своей дочке Ангелине. «Куда?» — спрашивает Ангелина. «Поискать другой цветок, — рассказывает Томас. — Эти поиски будут долгими-долгими…» — добавляет он. У смерти есть много разных сценариев… И это совсем не кино.
Вернемся, однако, к эвтаназии в политике. Знаю я и Уилбера, знаю и Оутс, помню также и ставший прецедентом (то есть определяющим принятие решений в будущем) вердикт Страсбургского суда. Не я этих судей выбирал. Однако из моих налогов они получают жалованье (свыше десяти тысяч евро в месяц), это я оплачиваю их судейские мантии и служебные полеты в бизнес-классе в Страсбург. Иными словами, в определенном смысле я тоже причастен к их вердиктам. В том числе и вердикту по делу Дианы Притти. Право на смерть должно быть равнозначным праву на жизнь. Если кто-то выступает за неограниченное право на жизнь от первого деления клеток в зиготе (Церковь, например), то он же (тоже Церковь), по идее, должен поддерживать и неограниченное право на смерть. Признание за мной свободной воли умереть гораздо выше, чем признание за мной несвободной воли родиться, которая к тому же вовсе не моя, а кого-то поначалу совершенно мне чуждого (кроме генов), воля моих родителей. Итак, почему же, в сущности, чужая воля должна быть для меня более важной, чем моя собственная? Мне это непонятно. Эвтаназию я поддерживаю, как и большинство голландцев, проголосовавших за нее. Иногда я думаю, что жизнь «за дамбой», ниже уровня моря способствует умственному развитию. Голландцы живут «за дамбой» и имеют одно из умнейших законодательств в мире. Может, если бы вся Польша располагалась на Жулавах,[70] мы были бы более мудрым народом? Интересная тема для социологов и антропологов, не считаешь?
Я все пытался понять юристов из Страсбурга и пришел к выводу, что, видимо, наученные жизненным опытом, они верят не в свободную волю, а только в добрую. По их мнению, признаком доброй воли является жажда жизни даже тогда, когда она напоминает жизнь овоща. Никто свободный (никогда в это не поверю) тем не менее не хочет быть овощем. Но с овощем трудно договориться, поэтому все должны решать «огородники-овощеводы» (родители, супруги, дети, кураторы, врачи, юристы и т. д.). Но ведь с эмбрионом или зародышем никто не разговаривает. Свободная воля представляется страсбургским судьям жизни и смерти иллюзией. Но не добрая воля. Не парадокс ли это? Хотя она (свободная воля) является основой человеческой культуры, цивилизации, этических и правовых систем. На этом строится большинство уголовных кодексов, в соответствии с которыми преступление, совершенное в состоянии аффекта, и преступление, совершенное с холодным расчетом, оцениваются по-разному.
В последнее время под сомнение ставится свободная воля, опасным образом поднимая также вопрос о человеческой свободе. Основной вклад в это сделала современная генетика, которую я сам порой превозношу и на которую так часто в наших разговорах ссылаюсь. Известный биолог Ричард Доукинз, например, утверждает, что свободной воли не существует. Он считает, что люди — это роботы, запрограммированные на трансмиссию «эгоистических молекул, называемых генами». В свою очередь, британский психолог Сьюзан Блэкмор идет еще дальше в исследованиях человеческого мозга и пользуется понятием «мема» как аналогом «гена». Блэкмор утверждает, что ум человека — не что иное, как совокупность мемов, создающих в нас ощущение фиктивной самости и тождественности. Они делают это ради собственных эгоистических целей, не обращая внимания ни на какие ограничения, в том числе и на волю, которая, согласно Блэкмор, является всего лишь виртуальной имитацией взаимодействия мемов. Меметика, как аналог генетики, делает в настоящее время головокружительную карьеру в мире. Во время последнего Фестиваля науки в Варшаве, организованного, между прочим, генетиком и неутомимым популяризатором мудрости и знания профессором Магдаленой Фикус, один из докладов был посвящен меметике. Это была, в принципе, первая публичная презентация в Польше этой совершенно абстрактной области науки.
Я не имею ничего против генетики и психологии, что же касается меметики, то она пока что вызывает во мне только любопытство, но привлекать эти науки, чтобы доказать людям, что понятия свободной воли и свободного выбора — это мифы, я считаю чрезвычайно опасным злоупотреблением. Причем даже более страшным, чем обращение к евгенике для обоснования так называемой управляемой эволюции и благословения идеи проектировании людей (разумеется, самых прекрасных и умных). Если воплотить все задумки евгеников в жизнь, эволюция может закончиться каталогом для рассылки биологических черт проектируемых детей и доступных на свободном рынке генетических услуг, в том числе и оказываемых клиенту на дому. Мир, в котором все будут как президент Буш-младший или Ким Чен Ир, хуже, чем конец света…
Малгожата, пожалуйста, прояви свою свободную и добрую волю и прости мне это длиннющее отклонение от темы нашего разговора об эвтаназии. Воля человека в этом случае является тем, что должно без малейших исключений или оговорок приниматься во внимание. Но в случае с эвтаназией это не так. Кроме того, меня очень озадачивает то громадное лицемерие, которое демонстрирует мир, когда заводит речь о смерти во исполнение желания. Насилие над волей зиготы (если в этом случае можно говорить о какой бы то ни было воле) многим представляется более важным, чем изъявление воли того, у кого на триллионы клеток больше, чем у зиготы, и, прежде чем он стал овощем, мог принять решение отойти в мир иной достойным, самим им избранным способом. Именно этого дуализма в мышлении я не понимаю. Те, у кого хватает силы и смелости, могут убить себя сами. Те, кто нуждается в помощи, должны, как мне думается, получить ее. Эвтаназия (с греч. «легкая смерть») — это не то же самое, что убийство из сострадания. Некоторые хотят по разным причинам встретить свою смерть лицом к лицу. Зачатие — событие, которое от нас не зависит, но смерть должна быть нашим выбором. Так, например, заведено в культурах аборигенов. Если, например, абориген хочет умереть, он прощается со всеми и уходит в глубь пустыни, когда сочтет, что его час настал. И никто не станет удерживать его, потому что там уважают право человека на такое решение. Для аборигенов оно — составная часть свободы.
Эвтаназия — это экзекуция, но не в смысле насилия над человеком, а экзекуция — осуществление его воли. Только надо сначала убедиться, что она совершенно свободна. Меня не пугает контраргумент сторонников иного, чем мой, стиля мышления, потому что я знаю: никогда «больные от жизни» в массовом порядке не побегут к своим врачам, чтобы те им сначала вкололи дозу наркоза, а потом дозу убийственного водного раствора соды и пенобарбитала. Воля к жизни имеет эволюционное первенство и представляет самый сильный из всех инстинктов. Люди — отнюдь не обезумевшие и идущие на массовое самоубийство леминги из компьютерных игр. Соглашусь, что правом на эвтаназию люди могут и злоупотребить. Это как с ножом: им можно нарезать хлеб, но им можно и убить. Но никому в связи с этим не придет в голову ввести запрет на использование ножей.
Неправдой является также утверждение, что эвтаназия может оказаться быстрым и дешевым способом избавления от хлопот со стариками, за которыми нужен уход. С удивлением прочитал я недавно во «Frankfurter Rundschau» статью, в которой молодой журналист, рассказывая о своей поездке в Сибирь, на северо-восток Якутии, утверждал, делая из этого сенсацию, что населяющие этот регион чукчи убивают своих стариков, как только те становятся в тягость семье. Я не мог в это поверить. И что же оказалось: действительно, такое имело место в XIX веке и было похоже на практики австралийских аборигенов. Но никто никого не убивал и тем более не делает этого сейчас, а всего лишь проявлялось уважение к воле человека на смерть.
Проблема эвтаназии будит в Польше массу разнотолков. Почти половина поляков (48 %) считает, что польское право должно разрешать безболезненно прерывать жизнь тем неизлечимо больным, страдания которых невозможно облегчить. 37 % опрошенных категорически против этого. В то же время, когда в вопросе появляется слово «эвтаназия», 48 % выступают против нее, а поддерживают только 35 %. Исследование указывает на то, что 6 % поляков вообще не знают, что означает это слово, а термин этот, согласно Центру исследования общественного мнения, во всеобщем ощущении будит негативные эмоции. Аналогично дело обстоит с искусственным поддержанием жизни больного с помощью специальной аппаратуры. Около 44 % поляков против этого, а 39 % согласны с применением таких методов. Такое почти симметричное разделение общества свидетельствует о том, что религиозность (а поляки ультрарелигиозны) здесь отнюдь не главный критерий. Как за эвтаназию, так и против нее выступают и католики, и неверующие. У католиков мнение часто является следствием неправильной интерпретации воли смерти. И если тяжелобольной человек, находящийся в здравом уме, говорит, что он хочет умереть, то религия тут же интерпретирует это так: он не может хотеть умереть, просто он просит больше любви.
Кроме того, поляки не хотят, да и не умеют говорить об умирании. В Польше тема смерти — табу. И в мыслях, и в разговорах. Большинство из нас (74 %) либо редко думает на эту тему, либо вообще не думает о ней. Поляки слишком пропитаны типично западной культурой успешного человека, который, карабкаясь вверх по карьерной лестнице, не имеет ни времени, ни желания подумать о страдании и смерти. Когда окружающий нас мир агрессивно утверждает культ здоровья, красоты и развлечений, то негоже думать о старости, а тем более о своих похоронах. Представлять себе гниющее в могиле тело — нечто с пограничья психического заболевания или маниакальной извращенности. Потребительское общество — а поляки ничем здесь не выделяются — прогнало смерть за исключением, разумеется, смерти знаменитостей. Мы и наши близкие не умрем. Смерть случается только с людьми из телевизора и с первых страниц газет. Раз они публично существовали, то пусть в наказание публично умирают. Вот такие у меня появились мысли в связи с темой эвтаназии…
Момент нашего прихода в этот мир определяет пара людей, но момент ухода мы должны иметь право определять сами или тот, кто выступает от нашего имени. Не только в этом, но и в этом тоже состоит для меня достоинство человека и его свобода.
P.S. Свободная воля — тема для меня захватывающая не только из-за противоречий, которые возникают. Если позволишь, я как-нибудь вернусь к ней в наших разговорах.
P.P.S. Завтра я уезжаю. Очень далеко. По собственной воле и с радостью на душе. Буду писать тебе…
Януш,
два года назад, когда близкий мне человек неожиданно потерял сознание и все небесные и земные знаки свидетельствовали о том, что он больше не очнется, а если даже и очнется, то обречен на «растительное существование», я вспомнила его слова: «Запомни, ты не должна допустить, чтобы я вел вегетативное существование, прежде чем умру». Мой отчим врач и прекрасно знает, что означает такое состояние. Случилось чудо, через сорок восемь часов он проснулся и очень скоро вернулся к прежней форме. Он играет в бридж, принимает пациентов, а уровень холестерина в его крови как у восемнадцатилетнего. Но я не раз задумывалась о том, чтобы было, если бы все сложилось иначе. Если бы мой мудрый отчим стал «растением»… Знаю одно: если бы у нас была разрешена эвтаназия и если бы когда-нибудь передо мной встал вопрос сделать выбор между красной кнопкой с надписью «вегетативное существование» и зеленой с надписью «смерть», то я сначала поцеловала бы руку моего отчима, а потом нажала на зеленую кнопку. В противном случае я не смогла бы смотреть ему в глаза, убеждая себя в том, что ему так лучше. Хотя он уже не выздоровеет, но еще поживет. Для нас? У меня в ушах наверняка звучал бы его вопрос: «А зачем?»
Быть слепым — это само по себе трагедия. Но быть слепым на Сейшелах — это невообразимая трагедия…
Об этом месте на Земле надо говорить цветными картинками. Слов будет недостаточно. Архипелаг из ста пятнадцати островов в Индийском океане находится на четвертом градусе южной широты, всего в девяти с половиной часах полета из Франкфурта-на-Майне. Ближе всего от Сейшелов — и в этом парадокс (во всяком случае, так кажется европейцам) — на другие курорты: на Маврикий, на Мальдивы, на Мадагаскар, на сафари в Кению. Прохладно на Сейшелах — это когда температура опускается днем до 26 градусов по Цельсию. Около шестисот пятидесяти миллионов лет тому назад две континентальные плиты столкнулись друг с другом и в результате тектонического взрыва выпихнули со дна океана острова, которые иногда выступают на тысячу метров над уровнем моря. Так появился (географический) рай на земле — Сейшелы.
В 1756 году к острову Маэ причалила флотилия под предводительством бравого ирландского капитана Корнелия Николаса Морфи, прибывшего сюда по поручению (и за деньги) французского короля Людовика XV. Сразу же по прибытии он провозгласил эти острова собственностью французской короны и назвал их (историки до сих пор не могут найти рациональную причину) именем министра финансов при французском дворе, Жана Моро де Сешелля. Нет никаких документов, подтверждающих, что де Сешелль когда-либо ступал на эти земли. Весьма вероятно, что ирландец должен был таким способом расплатиться за «что-то» с министром. Но установить это могла бы только какая-нибудь (польская) комиссия[71] по вопросам Сейшелов.
В 1811 году от французов Сейшелы перешли к британцам, которые правили и без зазрения совести эксплуатировали эти острова (рабство было отменено только в 1839 году) до 1976 года, когда Сейшелы перестали быть британской колонией, провозгласили свою независимость и в ходе демократических выборов избрали своего первого президента Джеймса Манчама. В 1977 году он впервые выехал за границу. И это была его ошибка. Во время его отсутствия получивший образование в университетах Швейцарии и Англии социалист Альбер Рене организовал государственный переворот и пришел к власти. Он и его социалистическо-левацкая партия находятся у власти до сих пор. И несмотря на то что с апреля 2004 года он больше не президент (сейшельцы говорят, что, после того как он развелся со своей старой женой и сошелся с молодой любовницей, ставшей впоследствии его женой, у него на это больше нет времени), но от его имени страной правит его лояльный заместитель. На Сейшелах социализм, знакомый мне по Польше до 1989 года. Руководящая роль, естественно, партии, черный рынок валюты (правда, без «Певексов») и единственная газета. На Сейшелах она называется «Nation», в заголовке не красный, как некогда у нас, а зеленый цвет, а на месте бывшего нашего лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» стоит броский лозунг Французской революции: «Свобода, равенство, братство». Рене и его преемник — любимчики диктаторов. Если этой двойки нет на Сейшелах, они или на Кубе, или в Северной Корее, или в Китае. Сейшельцы выбрали Рене и его партию, потому что он гарантировал им бесплатное здравоохранение, минимальную зарплату, он наладил добрые отношения с Церковью (римско-католической; папа римский был здесь два раза, сначала с паломничеством, второй раз проездом) и гарантировал пособие по безработице. Он оплачивает свой социализм твердой валютой (к местной рупии здесь относятся, как, незадолго перед планом Бальцеровича в Польше, к ничего не стоящему злотому), которую привозят туристы. Для того чтобы этой валюты было больше, цены на Сейшелах постоянно растут. Рай надо или заслужить, или на него надо накопить. На рай на Сейшелах надо копить намного дольше, чем на рай на ближайших Маврикии или Мальдивах.
Сейшелы уже почти тридцать лет не фигурируют в заголовках газет. Это стабильная экзотическая — в том числе и в политическом смысле — демократия под предводительством ловкого, заигрывающего с католицизмом, левацкого загорелого неоякобинца, который успешно убеждает свой народ, что если на Сейшелах не будет социализма, то сюда хлынет голодающая Африка со своими бедами и страшным СПИДом. А поскольку местные жители могут свободно путешествовать — до Кении, Сомали, Танзании ближе всего, — то они прекрасно знают, что такое «голодающая Африка».
Только раз за последние тридцать лет над Сейшелами нависала «опасность». В 1981 году на Сейшелы высадились (с самолетов) наемники из Южной Африки. Их было немного, и после приземления они представились как команда по регби. Только благодаря внимательности одного из таможенников удалось обнаружить оружие в их спортивных сумках. После короткой перестрелки наемники заняли готовившийся к отлету самолет и улетели в неизвестном направлении. Самое интересное то, что на Сейшелах не увлекаются регби (несмотря на то что это была английская колония), а национальный вид спорта — футбол, в который играют (чаще всего на пляжах) с одинаковой страстью как мужчины, так и женщины. Так что даже к путчу надо готовиться тщательнее, как показывает история спорта.
Но политика на Сейшелах — тема абсолютно второстепенная. Во всяком случае, для туристов. Сюда приезжают как раз ради того, чтобы убежать от политики (любой: из газет, на фирме, в семье), от спешки, от календаря, сроков, несделанных дел, от мобильников, Интернета, костюмов и диктата времени. На Сейшелах время течет медленнее, настолько медленно, что куранты на церковных башнях бьют полный час два раза. Первый раз — в точное время, второй раз — две минуты спустя. Второй раз для опаздывающих, отключившихся от цивилизации или замечтавшихся. Время здесь движется со скоростью черепахи. На островах проживают восемьдесят тысяч человек и более ста пятидесяти тысяч огромных, весящих до 100 кг, и живущих до 150 лет черепах. Когда человек смотрит на них, он, естественно, замедляет или хочет замедлить свои движения. И кроме всего прочего, верит, что именно они своими флегматичными движениями задают жизни истинный ее темп. Здесь тоже чаще думают о том, что в жизни важно и что в спешке мы, возможно, не замечаем. Сейшелы возвращают человеку веру в правильность законов природы. День задан восходом и заходом солнца, а не напоминанием, что пора ложиться спать или вставать, потому что в мобильнике запиликал будильник. Цвета без корректировки программой Corel Draw или красителями с буковкой Е, вкусы без химии, запахи без синтезированных молекул, звуки без электроники, лица без макияжа, прикосновение без смягчающих кожу рук кремов. Сейшелы у меня ассоциируются с философией и трудами Руссо, картинами Гогена (если бы Поль Гоген знал Сейшелы, он бы наверняка свои иконы счастья писал здесь, а не на Таити), звуками индейцев и запахами моллюсков. Поэтому здесь легко поверить в то, что «человек по природе своей добр, портит его только цивилизация» (Жан-Жак Руссо) и что свою жизнь человек должен подстраивать под природу.
На этих островах прочитанная когда-то мною в Новом Орлеане фраза «жизнь — это вожделение, остальное — детали» приобретает свой истинный смысл. В Новом Орлеане она казалась мне всего лишь обоснованной, а здесь — истинной. Прикосновения, близость и чувственная эротика — здесь повсюду. Черепахи с грохотом залезают друг на друга, птицы беспрерывно призывают друг друга, ящерки гоняются друг за другом по влажным стенам отеля, крабы парочками зарываются каждая в своей песчаной норке, туристы внезапно исчезают с пляжей, скрываются меж гранитных скал и, думая, что они одни, раздеваются, чтобы прикоснуться друг к другу. На Сейшелах это кажется естественным. Здесь, считает местный народ, даже пальмы томятся в вожделении, от которого (и сейшельцы уверены в этом) возникает нечто необычное, чего нет нигде в мире. И есть только здесь. Настоящая ботаническая редкость. Известная под французским названием Coco de Мег (Lodicea maldivica). Все, что касается ее, огромно и исключительно. Зерно, из которого она вырастает, самое большое из известных ботанике. Ствол по высоте также не имеет себе равных. Кокосовые орехи, получаемые от Coco de Мег, весят до 22 кг и имеют неповторимую, впечатляющую воображение форму напряженных ягодиц наклонившейся молодой женщины. Местное население считает, что это отнюдь не случайность и что Coco de Мег существует двух видов, а вернее, родов: мужского и женского. У мужской пальмы есть своего рода фаллос, который подходит к кокосу, рожденному женской пальмой. Поэтому мужские и женские разновидности этой пальмы должны расти рядом. Ночью, когда над Сейшелами бушует шторм и деревья соприкасаются кронами, происходит своего рода соитие — в сейшельской сказке это описано куда более чувственно и нежно — и оплодотворение. А то, что этого пока никто не видел, еще больше усиливает веру. На Сейшелах сексом занимаются даже пальмы. Причем не обязательно супружеским. Это же характерно и для местных жителей. Три четверти детей, рождающихся на архипелаге, внебрачные. Десять заповедей тоже должны подчиняться законам природы. Ведь природу создал Бог, а потому Он сам должен это понять. И наверняка все именно так и обстоит, потому что священники на Сейшелах приспособились к этому. Детей, рожденных в браке, крестят по воскресеньям, а всех остальных — по пятницам в рабочее время. В пятницу приходится потрудиться…
Пишу это, сидя на пляже в Бо Валлон. Начинается закат. У меня такое впечатление, что красно-оранжевый шар вот-вот исчезнет, с шипением погружаясь в океан…
Дорогой Януш,
твое письмо убедило меня в том, что мы еще многого друг о друге не знаем, хотя переписываемся уже целый год и так откровенно обмениваемся мыслями. Изо дня в день. Из ночи в ночь. Почти… Но на этот раз мне не составило труда понять, что ты имеешь в виду под метафоричной фразой, что быть «слепым» на Сейшелах — ужасная трагедия. Четырнадцать лет назад, стоя на пляже в Бо Валлон, я почувствовала, что Творец существует. Более того, моему восхищению его сценографическим талантом не было предела. Такие ландшафты не мог создать никто, кроме Него. Потому что только Он способен сотворить поражающие воображение своей красотой острова в Индийском океане. Но с Сейшелами все не так просто. После того как там побываешь, ни в одном месте ты больше не сможешь испытать подобного восторга. Ни на Маврикии, ни на Карибах, ни в Буско в июне. Не шучу. Интересно, до сих пор сотрудник местной службы безопасности поднимается на борт только что приземлившегося самолета, чтобы обработать одежду пассажиров специальным спреем? Ты пробовал знаменитый сейшельский салат миллионеров с мякотью пальмы? Гулял ли ты ночью по восхитительному пляжу, заполненному белыми крабами? Видел ли ты летающих рыб и совершенно невероятные скалы на острове Ла Диг? Наверняка видел.
Однако именно там, сидя на белом песке у изумрудной воды на фоне лазурного неба, мне хотелось быть в другом месте. Там, где я могла бы почувствовать себя счастливее… Ирония судьбы — я в сказке, о которой даже не могла мечтать, а душа моя рвалась в совсем другое. Иногда, чтобы вспомнить, что я тогда чувствовала, я открываю волшебный картонный ларчик и пересматриваю сотни фотографий. На первый взгляд я выгляжу на них счастливой, но на самом деле… Я пишу об этом, потому что каждый из нас не раз оказывался в плену губительной силы видимости. Ой, посмотрите, вот у нее все хорошо. Иногда хорошо, а иногда нет. Как у каждого. Сегодня, когда я слышу, что кому-то для полного счастья не хватает птичьего молока, то вспоминаю себя у бассейна в отеле «Фишермен». Я-то знаю, чего мне не хватало, как и тот, про кого молва, тоже знает, чего ему не хватает.
А вообще, что касается счастья, то наш сегодняшний телефонный разговор заставил меня задуматься. По твоему голосу я поняла, что какая-то литературная критикесса расстроила тебя, не поняв, почему ты пишешь о любви несчастливой, вместо того чтобы воспевать счастливую. Мне нравится пословица: «Хорошая жена — это скучная жена, а скучная жена — это мертвая жена». Так и с любовью. О чем писать, если все хорошо? Это обычное явление. Поэтому нас интересует все, что напоминает твое «Повторение судьбы». Начало, развитие, конец. Иногда последовательность бывает иной. Кому-то кажется, что уже наступил конец, а кто-то другой считает, что все еще в развитии. Тебя расстроило, что критикессе не понравились твои последние рассказы, потому что изображенные в них женщины, по ее мнению, зациклены на отношениях с мужчиной. Мужчина для них стоит на первом месте. Признаюсь, я не знаю ни одной женщины, в жизни которой хотя бы раз так не было. Разница заключается лишь в том, что одни живут так всю жизнь, а другие, помимо любви с хеппи-эндом, верят во что-то еще. В себя. Не отказываются от своих принципов. Об этом-то и нужно писать. К тому же стремление разобраться в самом себе чаще всего вызвано какой-то драмой или ею заканчивается. Так или иначе, важно понимать, какую цену нам придется заплатить за самих себя. Сейшелы или Буско?
Малгося, «о чем писать, если все хорошо»…
Я размышлял сегодня над этой фразой из твоего последнего письма. Я не подхожу к своему писательству слишком по-журналистски («only bad news is good news» — «только плохое известие — хорошее известие»). Если в своей прозе я концентрируюсь на грусти, неосуществленности и несчастьях, то делаю это не из какой-то мазохистской веры в то, что только разочарование, боль и слезы заслуживают внимания (моего и читателя). Я знаю, что счастье, исполнение желания и радость для большинства из нас лишь кратковременный всплеск. Он длится недолго, и к тому же это состояние можно описать почти одними и теми же словами. Не только в литературе. У счастливых людей практически идентичные энцефалограммы, в их мозгу томографы регистрируют активность в тех же самых его участках, в их крови и других системных жидкостях эндокринологи фиксируют практически одинаковые концентрации тех же самых гормонов, а биохимики и нейрофизиологи — тех же самых эндорфинов. И это у представителей самых разных, несхожих культур (захватывающе пишет об этом антрополог д-р Хелен Фишер в своей «Анатомии любви»). Оргазмы (если их принять за универсальный общий знаменатель абсолютного счастья) у всех нас вызывают почти идентичные физиологические реакции, и мы переживаем их похоже. Счастье рядится в одинаковые мундиры. Знаки отличия в виде звездочек и лычек на погонах — малозаметная и для стороннего наблюдателя несущественная деталь. Счастливые люди точно взводы (не армии ведь) одинаково одетых солдат на параде. Как скучна группа людей, идущих вместе нога в ногу, с одинаковым выражением на лицах. Интересно отметить, что большинство диктатур хотело или хочет одеть своих граждан в своего рода униформу (например, Китай времен культурной революции или напоминающая заповедник сегодняшняя Северная Корея), чтобы из индивида сделать единицу. Им, диктатурам, кажется, что таким образом они осчастливливают свои народы. Ты тоже заметила ту печальную историческую закономерность, что везде, где люди пытались превратить свое государство в рай на земле, оно, государство, превращалось в ад? Диктаторы считают, что если все будут выглядеть так же, как и одетый во френч непогрешимый руководитель или бесконечно мудрый первый секретарь, то и автоматически думать тоже станут одинаково. Это, конечно, космических размеров фантазия больных властью анахроничных постмарксистов. Пока еще никому не удавалось завладеть умами людей с помощью униформизации нижнего белья.
А вот горе — оно безумно разнообразно, его невозможно ни во что обрядить, ему присуща непредвиденная химия, оно иначе протекает во времени, оно не хочет идти в одном ряду со всеми и в ногу. Оно растекается в самых разных направлениях, и многие из этих направлений не исследованы. Ни у физиков, ни у лириков. Вот почему я пишу о горе, о несчастьях. Кроме того, описывая горе, легче не впасть в плагиат и не надоесть читателям. Может, именно поэтому литература последних примерно двух с лишним тысяч лет, в сущности, литература, описывающая горе человеческое. Из трилогии Данте больше остальных привлекает «Ад», кое-кто с интересом, но без краски на лице читает «Чистилище», но «Рай»… Если его вообще хоть кто-нибудь решится прочесть, как правило, скучает.
Я сделал попытку объясниться относительно «расписывания несчастий». Я имею в виду мою последнюю книгу «Интимная теория относительности», изданную солидным краковским издательством «Выдавництво Литерацке». Беседу со мной вела г-жа Казимера Щука. Журналистка, литературный критик, феминистка. По мнению некоторых (и по моему тоже), она слишком ортодоксальна в своих убеждениях и способах изложения своих убеждений. Я прилетел (а ты ведь знаешь, как я боюсь летать) из Франкфурта в Варшаву, специально оформил отгул на этот день и узнал, что я «написал плохую книгу об одних только несчастьях». Кроме того, я узнал это в присутствии некоего профессора литературы, под объективами камер и, думается, под взглядами зрителей, которые увидят запись нашей беседы на каналах TVN и TVN24. Писать и издавать книги — это тоже, между прочим, акт смелости. Об этом должен знать каждый, кто хочет писать и хочет, чтобы его читали. В науке, в которой я работаю, в которой существую, «произведение» (назовем это так) рецензируют перед опубликованием, в литературе — после. Магия литературы состоит, в частности, в том, что не всё и не всем обязано нравиться. Даже не должно. Поэтому бестселлеры у меня вызывают такое подозрение. Меня очень больно задевают, — хотя прошло уже достаточно долгое время и можно было найти в себе силы справиться с этой болью, — ругательные рецензии в СМИ. Каждую свою книгу я переживаю как зачатие, вынашивание в себе и рождение очередного ребенка. И когда потом какой-то литературный критик начинает хаять этого моего ребенка, я очень переживаю… Недавно я слышал; от кого-то из так называемой варшавской богемы, что Казимера Щука сама написала какую-то книгу. Ты что-нибудь об этом знаешь? Хотелось бы почитать.
Малгося, я вовсе не был раздражен. Я позвонил тебе, чтобы услышать твой голос и сказать, что мне здесь хорошо. А поскольку звоню я редко, тебе послышались в моем голосе нотки раздражения. Вот в чем дело.
Но ведь я на Сейшелах! Жаль времени на проблемы того мира, от которого я убежал сюда (к сожалению, только на неделю) и который теряет здесь всякое значение. Как же приятно знать, что я могу рассказывать тебе о том месте, где ты была когда-то. Тебе легче понять, что и как чувствуется здесь. А теперь ответы на твои вопросы:
— Службы не приходят обеззараживать туристов. Наверное, какие-то проблемы со спреем. Помню эту смешную для меня процедуру по австралийским аэропортам. Там все еще обеззараживают самолеты перед выходом пассажиров на Зеленый континент. Это скорее традиция, чем гигиена. Британская империя начала заселять своими гражданами («свою») Австралию, когда тюрьмы Лондона, Эдинбурга, Бирмингема и других городов Соединенного Королевства были так переполнены, что было неизвестно, что делать со всем этим криминальным элементом. Их загружали в кандалах на корабли и вывозили как можно дальше. В Австралию. Первые белые поселенцы Австралии — это преступники. Честными в те времена были, за небольшим исключением, только аборигены. Некоторые саркастически настроенные скептики утверждают, что ничто в этом отношении не изменилось, разве что аборигенов стало значительно меньше. Перед швартовкой кораблей в Сиднее или Мельбурне их обеззараживали. Сегодня в Австралию прибывают не узники, а туристы, и не на кораблях, а главным образом на самолетах. Все изменилось, но идея обеззараживания осталась.
— «Салат миллионера» я пока не ел, зато ел мякоть найденного на пляже кокосового ореха. Сам расколол его ножом. Если миллионеры, чтобы съесть это, идут в ресторан, значит, они не носят на пляж ножи или настолько ленивы, что вообще не ходят на пляж (что очень похоже на правду).
— Летающих рыб я наверняка увижу завтра. Поплыву на лодке в лагуну вблизи Бо Валлона. Если рыбы полетят, то увижу их из лодки. Если не полетят, надену маску с дыхательной трубкой и увижу, не прячутся ли они в коралловых рифах.
— У меня слишком мало времени, чтобы полететь самолетом или поплыть на пароме на соседний с Маэ остров Ла Диг. Скал на Маэ масса. Подозреваю, что выглядят аналогично. На Ла Диг съезжу как-нибудь потом. Потому что, оказавшись на Сейшелах впервые, сразу начинаешь думать о последующих приездах сюда. Сейшелы — это как секс в первую брачную ночь…
— Вчера после ужина я вышел на пляж, что рядом с отелем. Ты права. Пляж буквально шевелился: шествие крабов по песку. Одна только мысль — как бы не наступить.
Сегодня я ездил на местном автобусе в здешнюю столицу — город Виктория. В любой стране я стараюсь ездить автобусами. Только так, а не в такси, можно встретить настоящих людей. Это самая маленькая в мире столица. Ее можно обойти за час. Маленькая, но здесь проживает четверть населения страны. Виктория напоминает большой базар. Здесь все чем-нибудь да торгуют. Чаще всего сувенирами. Пластмассовыми черепахами, лакированными ракушками, деревянными пальмочками. Сопотский мол со своими киосками «сувениров» — Лувр по сравнению с тем, что можно увидеть здесь. Главная историческая «достопримечательность» — трехметровая башенка с часами на главной площади города. Покрашенное серебристой краской монструазно-кичеватое уродство оказалось полезным, потому что его видно почти с каждой точки города, что значительно облегчает ориентирование на местности и передвижение.
Прогуливаясь, я добрался до заброшенного и всеми забытого кладбища. Утопающее в буйной растительности, оно являло собой своеобразную книгу исторической памяти этих островов. Могилы пиратов, могилы солдат, могилы колонистов, могилы инквизиторов, могилы монахов. Французские, английские, голландские, а еще арабские и азиатские имена на плитах. На одной из них нахожу фамилию Пуаре. Местные говорят, что это не какой-то там «обычный Пуаре». И хоть никто так и не доказал, но вроде бы Пуаре — это фамилия, присвоенная сыну последнего французского короля Людовика XVI. Боровшиеся за «свободу, равенство и братство» революционеры провели через гильотину всю королевскую семью, и лишь младшему сыну Людовика XVI при таинственных обстоятельствах удалось избежать этой бойни, он был спасен добрыми людьми и вывезен из Франции на Сейшелы. Позже, когда он стал взрослым, он взял распространенную фамилию Пуаре и никогда не покидал Сейшелы. До конца жизни он говорил (и в связи с этим его сочли больным неизлечимой психической болезнью), что он последний живущий король Франции. Умер он в бедности, одиноким и всеми забытым. Везде по расколотым могильным плитам бегали огромные ящерицы, хорошо заметные на фоне густого изумрудного мха, расползавшегося по руинам. Не думаю, что было бы приятно оказаться здесь после заката солнца.
Я разговаривал с людьми в Виктории. С нищими, продавцами сувениров, официантками, служащими турбюро. Все они удивительно грустны и разочарованы тем местом, где им приходится жить. Жители рая хотят уехать из него. Лучше всего навсегда. Вот только некуда и не на что. Они чувствуют себя здесь, как на огромном авианосце, который бросил якорь на четвертом градусе от экватора. Им кажется, что приезжающие сюда туристы — богачи, посланцы взлелеянных в мечтах счастливых стран, что живут они в достатке и если вдруг им расхотелось кататься на лыжах в Австрии или в Аспене, то они прилетят сюда, на Сейшелы, позагорать. Им тоже хотелось бы так. Приезжать сюда. Но только приезжать. Жить в роскошных отелях с кондиционерами, скользить по водной глади между островами на авианетках, на паромах, на яхтах, посылать цветные почтовые открытки своей семье, друзьям, но в конце концов… вернуться домой. У них четкое ощущение, что все, хватит, что «наелись» они голубизной и лазурью океана, зеленью пальмовых рощ, оранжевыми заходами солнца и белизной пляжного песка, равно как и осознанием, что всегда им быть главным образом официантами, уборщицами, поварами, рецепционистами в отелях, продавцами сувениров или работниками турбюро. Они мечтают о жизни в дальних странах Европы, где все счастливы и, когда им заблагорассудится, могут прилететь на недельку… на Сейшелы. Я пытался объяснить им, что дело обстоит не совсем так. Что может рецепционисту из отеля в Лондоне, уборщице из Вены, продавцу сувениров на моле в Сопоте, повару из ресторана во Франкфурте и заблагорассудится что, но для большинства из них это останется всего лишь фантазией или несбыточной мечтой. Впрочем, не думаю, что они мне поверили…
Малгося, мне осталось здесь всего четыре дня. Жалко, что здесь нет тебя. Да это и не твое любимое Буско. Здесь и скамеек-то нет. Но я представляю себе, что сидим мы тут на песке и разговариваем на все темы из «скамейки в Буско».
Не буду больше писать. Хочу «отключиться». Полностью. Сообщу о себе, когда вернусь. Береги себя там, в нашей «райской» Европе.
Дорогой Януш,
вынуждена признаться, что мне гораздо ближе Щука и ее литературная деятельность, чем Варшавка,[72] которая не всегда, если говорить о книгах, своевременно успевает читать, и уж тем более издания с феминистским уклоном. Книги, от которых так называемая Варшавка бежит как черт от ладана, для каждой нормальной женщины могут стать очень полезным жизненным руководством. За абортом часто стоит мужчина. Недостойный, безответственный, недобрый, а порой и незнакомый. Кто-то из них так и не узнал, что стал отцом, — так я начала один из своих фельетонов, посвященный странной книге, поднимающий важную тему. Речь шла о «Молчании овечек», которую написала Казимера Щука. Из нее мы узнаем, кто такой мясник, почему он хочет перерезать нам горло, а также о том, почему мы и есть те самые овечки, идущие на заклание.
«Почему вы не боретесь за большее, зачем отказались от права на прерывание беременности?» — спрашивала польских журналисток во время своего приезда в Варшаву одна из самых известных феминисток Элис Шварцер. Кстати говоря, меня удивляет, что Щука не упоминает о ней в своей книге, хотя мне трудно поверить в то, что она не знает о ее существовании. Мои коллеги по профессии, с которыми разговаривала Шварцер, лишь поднимали глаза к небу, давая понять, что по вопросу абортов ничего не удастся сделать. Шварцер разнервничалась: «Этого не может быть! Нам тоже было нелегко. У нас было больше противников, чем сторонников, но, несмотря на это, мы отстояли право на аборт». Пяти тысячам лет мужского доминирования можно противопоставить лишь несколько десятков лет феминизма, но в отличие от нас мужчины научились взаимодействовать друг с другом. Мы, женщины, от них отстаем. В вопросе прерывания беременности у нас тоже нет единодушия. Это говорит одна из самых активных феминисток, и я ей верю. Трудно представить, чтобы в Польше прошла акция, которую почти четверть века назад устроили известные француженки, опубликовав на страницах «Le Nouvel Observateur» свои фотографии с признанием, что они прервали беременность. Вскоре их примеру последовали немки. И тем и другим грозила тюрьма. Но они не испугались. Возможно ли такое у нас, где на подобную искренность отважились лишь Нина Андрич[73] и вдова Тадеуша Ломницкого[74] Мария Боярская? Нет, и еще долго будет невозможно, потому что в нашей стране одна женщина шепотом, с язвительным осуждением рассказывает другой: «Чему ты удивляешься, она забеременела, потому что хотела заставить его жениться». А женщину, избавившуюся от беременности, они считают грешницей. В Польше тоже есть смелые феминистки, но и они, хотя бы на страницах книги Щуки, не встают на защиту абортов и не решаются сделать важный, символичный шаг в будущее, заявив: «Я тоже это сделала». Видимо, наши феминистки живут на другой планете и таких проблем не имеют. Они походят на профессоров, поучающих своих учениц. И хотя Щука не упоминает об этом в своей книге, надо заметить, что Симона де Бовуар не решилась прервать беременность, но во имя женской солидарности подписалась под знаменитым обращением. Так же поступила и ее ученица Шварцер. «Молчание овечек» — странная книга, поднимающая важный вопрос. Каждая женщина должна иметь право строить свою судьбу, и не важно, кто она — католичка, атеистка, феминистка или жена, зависящая от своего мужа. В этом я согласна с автором, но манера, в которой написана эта книга, — феминистский гнев в сочетании с вульгарной иронией и ощущением превосходства — отвращает меня. Тем более что вопрос прерывания беременности (а не чистки — ранее очень популярного просторечного выражения) требует абсолютной демократии. А Щука, вероятно, считает, что если употребить более сильное выражение, то и эффект будет действеннее. «Если говорить о либерализации закона, то дело сводится к двум тысячам на чистку. Ни добавить, ни прибавить, — пишет она. — Но это еще не все. Женщины часто думают о прерывании беременности как о чем-то сложном, трудном, важном, оказывающем влияние на всю жизнь». Но разве это не так? Я, феминистка, абсолютно убеждена в том, что прерывание беременности каждой в меру впечатлительной женщине представляется сложной операцией, на которую трудно решиться. Безусловно, оно может наложить отпечаток на всю оставшуюся жизнь. Это своего рода крик отчаяния. Меня возмущает, когда я читаю, что «операция на раннем сроке не вызывает никаких проблем». Это же обман. Мой феминистский протест — я позволю себе узурпировать право на него, несмотря на то что на некоторых дам я действую как красная тряпка на быка, — растет, когда я читаю у Щуки о героине, «которой сделали операцию во время обеденного перерыва». Удивительно, как это просто! А один комментарий автора просто приводит меня в бешенство: «К сожалению, мы не все можем причислить себя к современной лондонской элите». Честно говоря, я не знаю, для кого было написано «Молчание овечек» или книги, о которых ты пишешь. Тех женщин, что всегда выступали против, они не заинтересуют, а для тех, кто за, они бесполезны. Их уже не нужно агитировать. Они и так радеют за узаконивание в нашей стране легального прерывания беременности. Ждут референдума. Но почему же они молчат? Жаль, что об этом не написано в этой странной книге, затрагивающей, однако, важный вопрос. Легко писать о жизни, которой не знаешь.
Малгося, я вернулся…
Мне трудно начать нормальную жизнь, потому что на Сейшелах жизнь выходила за рамки нормы. Там не было духоты переполненного машинами города, завтраков впопыхах, серости за окном, страшных новостей о покушениях, партиях, безработице, скандалах, кризисах, потоком льющихся из радио, звонящих телефонов, нераспечатанных писем, которых я не ждал, и царящего надо всем ощущения беспокойной спешки. Я здесь всего несколько часов, а уже чувствую себя загнанным. С десяток непрослушанных сообщений на автоответчике в бюро, сотни мэйлов в ящике, сроки, которые надо запомнить, решения, которые надо принять. В окрестностях Бо Валлона надо было решать: идти на лежак у бассейна или лечь под пальмой на пляже, какую книгу читать, что выпить — «Гиннесс» или какой-нибудь коктейль с маракуйей и ромом. В девяти с половиной часах лету отсюда на «боинге» находится мир совершенно иных решений. Сегодня, в течение нескольких часов после возвращения, я был уверен, что «здешних» решений я не желаю принимать.
Я вернулся…
С воспоминаниями в голове, с несколькими сотнями фотографий в аппарате, со слезающей от интенсивного загара кожей, с выцветшими от солнца волосами, с пакетиком найденных на пляже ракушек, с песчинками между страницами книг и с данным самому себе словом когда-нибудь вернуться туда.
Однако пришлось вернуться к жизни здесь. Я выдержал в офисе прилично: давно перевалило за полдень. Но почувствовал, что должен уйти. Немедленно. Что это? Случай постотпускной клаустрофобии или всего лишь нехватка свежего воздуха?
Чтобы не терять времени, я поехал в свой банк оплатить накопившиеся счета. Мне не нравится этот банк. Мне вообще практически никакой банк не нравится, не только мой. Единственные банки, которые мне нравятся, это банки данных. Но я люблю бывать неподалеку от здания моего банка. Особенно люблю бывать у входа в его южное крыло. Мой банк огромный и архитектурой напоминает католический храм. Наверняка есть в этом какой-то замысел, если согласиться, что для испытывающих религиозное благоговение перед деньгами банк — это храм. В нем есть главный неф, заканчивающийся полуэллиптическим алтарем, сотворенным из письменных столов красного дерева, за которыми сидят мужчины-кассиры (в моем банке нет женщин-кассиров), выглядящие в своих белых рубашках как церковные служки. Есть в нем и три боковых нефа: неф кредитов с узкими боксами, напоминающими исповедальни, неф депозитов и долгосрочных вложений, а также полукруглый неф со встроенной в стену, сделанной из толстой броневой стали огромной, тяжелой дверью, за которой находится длинный, мрачный коридор, ведущий к сейфам, в которых клиенты хранят свои реликвии.
В здание моего банка можно войти со всех четырех сторон света: с юга, севера, востока и запада. Я всегда вхожу с юга, потому что прямо под южными воротами, на тротуаре всегда сидит Норберт. Мы знакомы вот уж четыре года. Норберт — нищий. Мой самый любимый из всех франкфуртских нищих. Кроме того, он алкоголик (не анонимный) и носит в себе вирус гепатита С. По мнению врачей, он давно уже не должен был бы жить из-за беспрерывного убийства своей печени с помощью этанола. Норберт нищенствует, читая книги. Если книга интересная, Норберт уходит в нее, забывая обо всем, в том числе и о подаянии, и сидит перед банком голодный.
У Норберта есть двое почти уже взрослых детей и женщина, которая выкинула его из дома двенадцать лет назад. Сказала ему, что «было время, когда он был хорошим, но это время закончилось, в связи с чем он должен покинуть дом». А поскольку Норберт делил жизнь с женщиной, которой когда-то он признался в любви, которую любил (и любит до сих пор), и воспитал двух детей, он не мог смириться с этим. Но дом все-таки покинул. Сначала он жил в маленькой однокомнатной квартирке, потом начал пить и не смог оплачивать даже самое дешевое жилище в самом дешевом районе Франкфурта. Когда было тепло, он жил на улице, зимы проводил на вокзалах, в подземных туннелях или в беседках на садовых участках. Страдания притупили все его чувства и лишили жизнь смысла. Тоска по детям, которых мать полностью от него изолировала, лишила его всего остального. Как-то раз, когда он сидел на картонке между солярием и рыбным магазином на Ляйпцигерштрассе и просил подаяния, рядом прошла молодая девушка. Его дочь Натали. Посмотрела ему в лицо, но не узнала его. Во всяком случае, Норберт думает именно так: не узнала. В тот же самый день он переместился с картонкой к моему банку.
Вскоре после встречи с Натали Норберт попытался повеситься. Пошел в лес, перекинул веревку через сук, но был так пьян, что не сумел накинуть петлю на шею. А когда он проснулся под деревом утром, то впал в такой ступор при виде свисающей с дерева петли, что решил во что бы то ни стало жить. Он судорожно хватается за жизнь, хоть и не видит в ней никакого смысла. Норберт, как он сам сказал мне, живет лишь из страха перед смертью. Он выпускник философского факультета Марбургского университета, и с его багажом философского знания он «чувствует себя потерянным и одновременно взятым со всех сторон в кольцо парадоксом бытия». В философских терминах он формулирует это так: «Я не боюсь смерти, даже с огромным интересом жду ее, я боюсь лишь того, что меня потом больше не будет». Как-то я спросил его, а почему ему хочется «быть потом»? Он ответил, что «очень хотел бы знать, что будет дальше». Норберт считает, что большинство людей живет только из любопытства «что там будет дальше». Такой ответ очень сблизил меня с ним в душевном плане. Что ж, бывает и такое. Иногда люди становятся нам близки только потому, что когда-то они сказали одну-единственную фразу. Я тоже считаю, что любопытство — одна из самых важных причин, заставляющих людей вставать по утрам.
Я познакомился с Норбертом четыре года назад. Я оставляю ему деньги, а когда приближается зима, привожу ему коробку с теплой одеждой, иногда покупаю ему лекарства, книги. Книги чаще всего по философии или так называемую философскую беллетристику. Должен сознаться, что книги я покупаю ему частично из своих узкокорыстных соображений. У Норберта много времени, он внимательно читает и пересказывает мне их с профессиональными комментариями. Поэтому я часто, когда выпадает свободная минута, сажусь рядом с ним, и мы разговариваем. Я люблю слушать его, а еще больше люблю у него учиться. Норберт — философ экзистенциализма, берущего начало от датчанина Кьеркегора, искателя «истины для себя», а не для какой-то там (философской) «системы». Ищет ее и Норберт. Постоянно ищет. Поэтому больше всего радуется книгам Камю, Сартра или Беккета. Теория экзистенциализма в устах бездомного, голодного и больного нищего философа после неудачной попытки самоубийства не одно и то же, что те же самые теории в изложении живущего на вилле или в просторной квартире профессора в костюме, получающего деньги за свои лекции. Норберт ведет опасный ежедневный эксперимент с экзистенциализмом. У профессора же реальная экзистенциальная проблема возникает раз на пятнадцать тысяч километров, когда он должен отвезти свой автомобиль на диагностику, а кофе, поданный обслугой в стеклянном дворце «Мерседеса», окажется слишком крепким. В философском смысле профессор в этот момент тоже страдает. К его «мерседесу» прикасаются какие-то чужие люди, которым он не доверяет, и к тому же кофе оказывается вовсе не таким, какой он любит. Грех и страдание — самые относительные вещи на свете…
Отец Норберта родился в деревне под Ополе, о чем Норберт каждый раз напоминает, думая, что делает мне этим приятное и соединит нас дополнительной патриотической линией общей для нас «земли, где мы родились». Не соединит, потому что я знаю, что отец Норберта был не только из подопольской деревни, но и офицером вермахта. Норберт говорит, что все это лишь результат «проклятия родиться в неподходящее время». Он прав, но его правоты слишком мало, чтобы я мог нащупать хоть какую-то «патриотическую нить». Рассудок и эмоции часто оказываются неразрывно связанными. Напомнил мне об этом Норберт и сегодня, когда я сел рядом с ним на картонке, разложенной на тротуаре. На его вопрос о загаре я рассказал ему о социализме в раю, то есть о Сейшелах.
Потом по моей просьбе разговор перешел на тему свободы воли. От философа, имеющего за плечами большую практику, я хотел узнать, существует ли вообще свобода воли. По собственной ли свободной воле хотел повеситься Норберт, по свободной ли воле он убивает себя алкоголем, по свободной ли воле он, вместо того чтобы ненавидеть, любит свою жену, которая приговорила его к изгнанию из дому и привела приговор в исполнение, по свободной ли воле он нищенствует на улице (в Германии не должно быть нищих, и об этом заботятся специальное бюро Социаламт и, часто не по своей свободной воле, налогоплательщики, финансирующие деятельность Социаламта). Норберт считает, что сомнения в существовании свободы воли — «зверское коллективное насилие над этикой, которая должна оставаться девственницей». К этому насилию, считает он, прибегают в основном биологи и «подобные им еретики», которым «кажется, что человек — это нечто лишь немного больше хомячка, у которого они постоянно отрезают мозг для своих идиотских экспериментов». А философы набрали в рот воды и трусливо подглядывают из-за угла за этим насилием. Этика, вне зависимости от того, на каком из конкретных моральных кодексов она построена, стоит на фундаменте свободы воли. Уберешь этот фундамент, и нет ни Добра, ни Зла, ни Вины, ни Наказания, ни Греха, ни Покаяния, а заодно нет и бога, в которого, несмотря ни на что, он верит, хотя и не в состоянии сказать, как называется этот его бог. Так мне сказал Норберт, добавив, что «под микроскопом можно увидеть только нейроны, а не весь мозг, а свободная воля — это отнюдь не синапсы, точно так же, как один муравей — это еще не весь муравейник».
Потом спросил меня, не выпью ли я с ним пива за встречу. Я сел на картонку рядом с ним, мы пили пиво и разговаривали. Сначала я сказал ему, что я тоже не согласен с мнением ортодоксальных (нейро)биологов. Потому что я верю, что люди наделены свободной волей. При этом я сослался на Сартра (наверное, Норберт знает его наизусть), который говорил, что «человек обречен на свободу». Он обрадовался услышанному и чокнулся со мной своей банкой. Потом я добавил, что, несмотря на это, его аргументация, вплетающая сюда бога, логически совершенно несвязна и что, если присмотреться к ней повнимательнее, можно сделать вывод, что она граничит с нонсенсом. Верующие в бога люди верят также и в то, что все происходит по определенному божьему плану. Это означает нечто иное, чем абсолютная и сверху спущенная предопределенность. Если дело обстоит так в действительности и фактически все происходит в соответствии с божественным предначертанием, то в этой конструкции совсем нет места для свободной воли! Подчинение какому-то заранее установленному плану исключает свободу. Тогда Норберт открыл (но на этот раз только для себя) вторую банку пива и начал философствовать. И я узнал от него, что «понимаю бога, как наивный и недоученный ребенок перед первым причастием». Бог — это не какой-то там старик с седой бородой, который все запланировал, вместе с цунами, и теперь смотрит сверху, наблюдая, что из этого получится, одним грозя пальцем, других ласково поглаживая по голове. Такого бога нет и никогда не было. «Бог, — считает Норберт, — не что иное, как создатель одушевленной материи, ничего общего не имеющей с живой материей». Поэтому, например, эволюция не противоречит креационизму. По мнению Норберта, бог был нужен только затем, чтобы наделить человека достоинством. А произошел ли человек в своем нынешнем обличье от обезьяны или был создан единовременным актом творения, не имеет никакого значения. Важно лишь то, что произошло в результате эволюции или, если угодно, «создания»: сошествие достоинства на человека. Того, что человек наделен достоинством, не подвергнет сомнению ни один еретик, равно как никто не может объяснить, откуда это достоинство взялось. И это самое главное. Оно оправдывает, подводит базу под существование некоего «хитроумного проекта». Все остальное — продукт религии, но не бога. Бог не нуждается ни в какой религии, ни в какой церкви. Это люди в них нуждаются. Потому что они заблудились, им нужны указатели и четкое разграничение, что хорошо, а что плохо. Именно достоинство заставляет их хотеть этого. А достоинство — это прежде всего право выбора и свободная воля: чтобы убивать, но и чтобы спасать друг друга, отдавая при этом свои жизни…
Так мы профилософствовали с Норбертом за пивом, сидя на картонке недалеко от южного входа в мой банк. Кроме того, с сегодняшнего дня Норберт решил начать копить на билет. На Сейшелы… Не накопит. Слишком уж он зависит от алкоголя, чтобы перестать покупать его на собранные нищенством деньги. Но даже если бы набрал, все равно никуда бы не поехал. Слишком привязался он к мысли, что в один прекрасный день он переберется отсюда на Ляйпцигерштрассе и будет там ждать Натали…
Януш,
если что-то помогает нам нормально жить, так это иррациональное ощущение, что жить мы будем вечно. Я имею в виду не спасение, а будни, прозаическую, земную жизнь. В противном случае мысль о неминуемой смерти, которая рано или поздно постигнет и нас, не позволила бы нам спокойно существовать. Хотя, может быть, мы совершали бы больше безумных поступков, на которые так редко решаемся?
В этой связи, я совершенно не понимаю людей, которые бросают монету в шляпу просящего и непременно хотят знать, на что она будет потрачена. Разве судьба не была к нему жестока, заставив выйти на улицу, сесть у костела и рассказывать историю своей жизни нам, совершенно чужим людям? Он признается нам в собственной слабости, крахе, делится подробностями сломанной биографии. Какая разница между нищей алкоголичкой, которая лжет, что просит милостыню на хлеб, и той, которая просит подать на самую дешевую выпивку? Кто нас уполномочил проводить расследование? Зачем нам это? Разве не унизителен и трагичен сам факт, что человек оказался на дне? Почему в этой женщине с охрипшим голосом и недостающими зубами мы не хотим увидеть молодую девушку, которой она когда-то была? Нужно было учиться, — скажет не один человек. Мне в жизни никто ничего просто так не дал, — добавят остальные. Ну и что? Каждый относится к этому вопросу так, как подсказывает ему совесть. А если закрыть глаза и представить себя в образе побирающегося? Невозможно? Что ж, каждому свое.
С польских улиц почти исчезли просящие милостыню румынские дети. Значит ли это, что их родители разбогатели, или мы перестали подавать?
Малгожата,
я опасно быстро прихожу после отпуска в норму. Это нехорошо. Слишком скоро забуду, что съездил отдохнуть. Мне все лучше становится на работе…
Сегодня во время обеда я думал над тем, был ли прав Норберт, называя биологов глупцами и обвиняя их в «коллективном насилии» над святыней, каковой является свобода выбора человека. По крайней мере, что касается одного биолога, который исследует явление свободы воли, Норберт сильно ошибается, и его обвинения в данном конкретном случае звучат как оскорбление. Зато он прав, утверждая, что большинство философов (и представителей других гуманитарных наук вместе с теологами, sic!) покорно сложили оружие и со стороны присматриваются к триумфальному шествию нейробиологов, поставивших под вопрос существование свободы выбора и гордо провозгласивших конец гуманистической этики. «Этика — лишняя, можно обойтись томографом и физиологией мозга», — сообщили миру титулованные нейрофизиологи во время конгресса, организованного франкфуртским университетом и прошедшего в здании, находящемся недалеко от моей работы. В конце 80-х годов XX века на подмогу к беспомощным философам пришел не кто иной, как… биолог, специализирующийся в нейрофизиологии. Его зовут Бенджамин Лайбет, он из США, и сейчас ему восемьдесят девять лет.
Лайбет представляет старую школу ученых-эмпириков и, подобно Карлу Попперу,[75] утверждает, что ученый докажет истину только тогда, когда подтвердит ее хорошо поставленным экспериментом, который могут повторить и другие ученые. Лайбет на дух не переносит так называемых кабинетных ученых, которые удобно устраиваются в креслах и создают спекулятивные теории, которые никто не может доказать.
В 1983 году Лайбет провел исторический эксперимент, давший новую надежду (и новые аргументы) философам. Эксперимент, в сущности, очень простой. Испытуемый сидел перед экраном, на котором был нарисован круг, равномерно разделенный лучами. Что-то вроде циферблата. Красный световой зайчик обегал всю окружность точно за 2,56 секунды. Лучи так пересекали окружность, что зайчик пробегал расстояние между двумя соседними точками пересечения за 43 миллисекунды. К голове испытуемого были прикреплены электроды, регистрирующие и измеряющие активность работы головного мозга во время эксперимента. Лайбет попросил испытуемого, чтобы он в любой момент прохождения зайчика по окружности проявил свободу воли и, например, поднял палец или кивнул головой. Кроме того, в тот момент, когда он почувствует импульс к реализации этого акта, он должен запомнить местоположение красного пятнышка на циферблате (для этого пронумеровали черточки). Таким образом Лайбет соединил объективное измерение работы мозга (с помощью электродов) с субъективным восприятием внутреннего стимула (желание поднять палец или руку). Ключевой вопрос в этом эксперименте звучал так: опережает ли сознательный акт воли акцию мозга, или же он является ее следствием? Другими словами, что первично — воля сделать нечто или импульс в мозгу и только после него проявление воли?
Если сначала импульс и лишь потом сознательная воля, то это могло бы значить, что свободная воля появляется слишком поздно!!! Сначала я воткну кому-то нож в спину, а только потом осознаю, что я этого вовсе не хотел. Что я действовал под влиянием импульса, который появился перед осознанием того, что я вовсе не хочу вонзать нож в чью-то спину.
Результат эксперимента озадачил философов. Токи в мозгу усиливались за 350–400 миллисекунд (около полусекунды), прежде чем испытуемый отдавал себе отчет, что он хочет поднять руку или палец! Мозг сначала (прежде чем мы осознаем это) реализует акт воли. Только потом эта воля осознается им, то есть появляется в мозгу в качестве решения действовать! Зигмунд Фрейд в могиле потирает руки от удовольствия и восклицает: а что я говорил? что над «эго» верховенствует «ид», или подсознание… А разве не говорил я вам, что «ид» — это тот самый мчащийся галопом конь, на котором восседает «эго»? Иногда этот конь сворачивает в совершенно другую сторону, чем хотело бы «эго». И тогда в другой могиле и на другом кладбище, заслышав знакомый перестук костей Фрейда, просыпается К. Г. Юнг (ученик Фрейда) и спрашивает с удивлением: а где во всем этом господствующее «суперэго»?
О том, что решил мой мозг, я сам узнаю последним! Ужасный результат, не считаешь?! Причем абсолютно несомненный, полностью подтвержденный в 90-е годы аналогичными экспериментами в разных лабораториях по всему миру. Остается только зарезаться этим ножом!
Но Лайбет человек любознательный. Или, проще говоря, человек истины. Он не остановился на полпути. Он задал себе очередной вопрос: если акт свободной воли будет — бессознательно! — реализован в мозгу (в виде усиленного электросигнала за 350–400 миллисекунд до осознания его человеком), то останется ли еще какое-то время между теперь уже осознанной волей (то есть через 350–400 миллисекунд после сигнала) и моторным действием, реализующим эту волю? Короче говоря, есть ли у испытуемого хоть какое-то время, чтобы успеть отказаться от того, чтобы поднять палец или всадить кому-нибудь в спину нож? Есть!!! Примерно 150 миллисекунд. У меня есть 150 миллисекунд времени, чтобы повлиять на мою волю и не всадить этот нож. То есть я в состоянии сдержать неосознанно проявившуюся во мне, а потом уже и осознанную волю действия. У меня на это есть 150 миллисекунд. Согласно Лайбету, эта задержка имеет место, если «запланированное действие не является социально приемлемым, не согласуется с моими убеждениями или противоречит моей личности или моей системе ценностей». Наличие этого своеобразного права вето доказывает, по Лайбету, что свободная воля все-таки существует. Я тоже так считаю и думаю, что более остальных результатам экспериментов Лайбета должны радоваться католические теологи. Оказывается, Бог подарил людям инстинктивную способность сказать «нет». Десять заповедей — в большинстве своем не что иное, как список действий, на которые люди должны наложить свое вето и воздержаться от них (даже в последнее мгновение, то есть до того, как пролетят 150 миллисекунд), даже если это противоречит сначала неосознанной, а потом и осознанной свободной воле. Не возжелай, не укради, не убий, не прелюбодействуй… У тебя в распоряжении 1/8 секунды, чтобы остановиться.
Парадоксально, но нейробиологический механизм проявления свободной воли, основанный на «задержках Лайбета» (это я сам так назвал для простоты; такого официального научного термина не существует), является также механизмом, ограничивающим свободу человека. В частности, он может объяснить известный из философии (и логики) парадокс «абсолютной свободы»: такой свободы просто не может быть, потому что если все позволено, то позволено также сказать, что не все позволено…
Результат эксперимента Лайбета позволил гуманитариям наклониться и поднять брошенные мечи. Нейробиологи считают, что Лайбет предатель, потому что переметнулся в стан врага, и чувствуют себя очень неуютно. Боссы фармакологических фирм тоже не любят Лайбета. Они мечтали о больших деньгах, вырученных за продажу вещества, которым можно было бы влиять на мозг, либо сдерживая, либо ускоряя то, что происходит за 350–400 миллисекунд до осознания человеком происходящего. Тем временем оказалось, впрочем, в который уж раз, что Добро и Зло в человеке не сводятся лишь к химическим реакциям.
Януш,
вот видишь, это положение можно применить также к Норберту и вместо этической дилеммы «подавать или не подавать», заслужил он, чтобы ему подали, или нет, можно прибегнуть к исследованиям с помощью томографа, а зная особенности функционирования мозга, легко вывести попрошайку на чистую воду. Можно привлечь ученых, но разве каждый из нас хотя бы раз в жизни не занимал такую позицию по отношению не только к своим близким, но и к тем, с кем не был знаком. Этот вор, та гулящая, а тот слова доброго не стоит. Так мы думаем и выносим приговоры, не вставая с кресла.
Я знаю одного типа, который не говорит ни на одном иностранном языке, но считает, что может прочитать статью в любой иностранной газете, и позволяет себе давать советы другим, как этому научиться. Из того, что ты написал, следует, что чем дольше человек живет, тем больше у него появляется шансов стать доморощенным профессором. Опыт, опыт и еще раз опыт. Поэтому так важно слушать старших, не отмахиваться пренебрежительно от того, что они говорят, и делать выводы из услышанного. Далеко идущие выводы. Есть такое выражение: силен задним умом… Кто-то нами руководит, то есть не мы руководим нашим мозгом, а он нами, верно? Януш, не сочти за придирку, но именно этим механизмом ты объяснял причину, по которой другой орган отвечает за полигамию среднестатистического мужчины. Несмотря на то что у него есть 150 миллисекунд, чтобы повлиять на свою волю и в очередной раз не изменить жене. Но он все-таки изменяет. У него слишком мало времени, чтобы отказаться от того, что, согласно Лайбету, не одобряется обществом, не согласуется с его собственными убеждениями и не вписывается в систему ценностей? Так кто кого победит? Мозг нас или мы его?..
Малгожата,
позавчера около часа ночи меня разбудили сирены машин «скорой помощи», полиции и пожарных. Франкфурт не самый безопасный город мира (по показателю преступности он уступает только Берлину и очень сильно превосходит Нью-Йорк), так что сирены, особенно полицейские, здесь круглые сутки. Но позавчера они звучали как-то особенно истерично. Я поначалу даже испугался, не нападение ли это террористов на Франкфурт. Утром из сообщений радио я узнал, что никакие это не террористы, а «всего лишь» гражданин Германии турецкого происхождения поджег себя в комнате своей шестнадцатилетней сестры, на 13-м этаже дома в районе Галлюс, самом бедном франкфуртском районе (прекрасно его знаю, потому что сразу по приезде из Польши в 1987 году мы жили там больше года). Ночью он вошел в комнату сестры, вылил бензин из канистры, запер двери на ключ, заставил дверь шкафом и зажег спичку. Сгорел заживо вместе с сестрой. Родители спаслись. Прежде чем пожарные взяли ситуацию под контроль, успели сгореть еще три квартиры на этаже. В одной из них задохнулась от дыма семья эмигрантов из Болгарии, четыре человека. По радио не говорили о мотивах поджигателя. Сегодня утром бульварный «Bild» (выпускаемый издательством Акселя Шприигера, издающим в Польше ежедневник «Факт» или еженедельник «Ньюсуик») сообщил подробности трагедии (в свойственной ему манере). «Bild» исключил какие бы то ни было террористические мотивы. Парень сжег себя и сестру из мести. За два дня до этого она застукала его в ванной за занятием онанизмом, о чем и рассказала родителям. Он отомстил ей за то унижение, которому она его подвергла. Испытанный им стыд был столь велик, что он не представлял, как можно дальше с ним жить. Единственным освобождением от стыда была месть. Исключив из мотивов терроризм, «Bild» в определенном смысле ошибся. Между тем, что сделал этот турецкий парнишка, и тем, что делают палестинские террористы, когда обвязываются поясами смертников с динамитом и взрываются перед торговыми центрами, дискотеками или в переполненных автобусах в Иерусалиме или Тель-Авиве, нет почти никакой разницы. Потому что ими руководит жажда мести.
Месть — необычная эмоция. В ходе эволюции она должна была появиться очень поздно, потому что ни у кого из приматов, за исключением Homo sapiens, ее нет. Мартышки, гориллы, макаки, шимпанзе и бонобо не мстят. Они бывают агрессивными, они сражаются, защищаются, но не мстят. Месть активируется в мозгу на так называемой тропинке поощрений (несколько миллиардов нейронов в лимбической системе мозга). Здесь локализированы такие чувства, как голод, жажда и сексуальное удовлетворение. Благодаря наличию тропинки поощрений мы хотим есть, пить, размножаться, но также и убивать себя и других из чувства мести. Еда, питье и секс приносят только плюсы тому, кто ими занимается. И лишь месть наносит ему «ущерб». Правда, с тем, что она воспринимается в момент ее осуществления как нечто приятное и как поощрение. Для некоторых этим приятным является только смерть. Для тех, кто нанес слишком глубокую рану себе или другим. Риск или даже гарантия самоуничтожения тоже вписаны в это удовольствие…
Чувство мести разгорается тогда, когда нам наносят раны, обижают, унижают, в общем, когда нас коснется какая-то большая несправедливость. В такой момент бывают сокрушены все духовные устои человека. Душу человека в каком-то отношении можно сравнить с бамбуком. Ее тоже можно напрягать и сгибать. Чуть ли не до земли. Но однажды, напряженная и согнутая, она распрямляется. Кому-то для этого нужен алкоголь, таблетки, наркотики или психотерапевт. Однако давление может дойти до такой точки, когда даже бамбук ломается. Не выдерживает гордость, не выдерживает достоинство, подводит инстинкт самосохранения. Бамбук с треском ломается. В исследовании феномена мести психоаналитики апеллируют к понятию нарциссизма. История мести — это история нарциссизма, вырастающего до гигантских размеров. Он встроен в человечество с самого начала. Когда младенец начинает плакать, к нему подходит мать и начинает кормить. Если мать не подходит, плач ребенка усиливается до крика. Если мать приходит слишком поздно, то часто случается, что младенец не сосет молоко, а больно кусает грудь или отворачивает голову, отказываясь кормиться, несмотря на то что голоден. Таким образом ребенок мстит матери. А то, что он сам при этом наказывает себя голодом, является составляющей его мести. Мы уже в младенческом возрасте входим в мир примитивного инстинктивного нарциссизма, в котором лежит исток мести. Трехлетний малыш, который не получил от матери того, что он просил, распаляет свою агрессивность и злобу до такой степени, что если бы у него под рукой оказался ящик динамита, он без колебаний поджег бы фитиль и взорвал себя со всей своей семьей. С другой стороны, если матери удается его успокоить, он через десять минут снова становится сладким ангелочком. Разница между трехлетним малышом и палестинским террористом только в том, что у последнего нет такой «матери, которая успокоила бы его», но зато есть доступ к динамиту. Но оба, думается, чувствуют одно и то же: необузданную жажду мести.
Кусающий грудь матери младенец, швыряющий в экран телевизора игрушки трехлетний малыш и палестинский террорист, взрывающий себя в переполненном ночном клубе в Тель-Авиве с криком «Аллах акбар» (Бог велик), отличаются лишь видом оружия, выбранного ими для осуществления мести. Все они чувствуют себя настолько униженными своей судьбой, что не видят иного пути для восстановления своего достоинства, чем путь мести. Месть — это наркотизирующая, ошеломляющая эмоция, гораздо более опасная, чем любовь. Обманутые любовники убивают не из любви. Они убивают из мести.
Месть всегда содержит в себе какую-то драму, часто — множество эффектных драм. Месть тем самым становится в высшей степени литературной и представляет собой готовый киносценарий, о чем прекрасно знают в Голливуде. Первая приходящая в голову из множества книг, фабулы которых состоят из актов мести, это, конечно, «Граф Монте-Кристо» Александра Дюма. Классика девятнадцатого века. Главный герой, моряк Эдмон Дантес, оказывается безвинно осужден. Он теряет честь, любимую женщину и в результате превращается в демона мести. В итоге для него значительно более важной становится сладость мести, чем сладость новой любви. Книга Дюма — пример восхищения разрушительной силой мести. Другой литературный пример апологии мести — трогательная книга «Рэгтайм» американца Э. Л.Доктороу. Помню, как я вместе с героем этой книги ощущал сладость его мести. В Голливуде вендетта представлена во множестве картин. Недавно — в очередном эпизоде «Звездных войн» Лукаса («Месть ситхов»). Но наиболее впечатляющим для меня оказался, пожалуй, фильм Квентина Тарантино «Убить Билла». Когда в последней части главная героиня фильма, прекрасно сыгранная Умой Турман, разливает по экрану кровь из голов унизивших ее людей, зрительный зал подсознательно радуется этой крови, чувствуя, что героиня права, и разделяет с ней своего рода нескрываемое извращенное удовлетворение. Солидарность с мстителем, отстаивающим правое дело, свойственна людям. Помню высказывание одной ультрафеминистки — Андреа Дворкин, в котором слышалась не только солидарность с мстителем, но и явная демонстративная похвала мести. В свое время Дворкин сказала: «Одна жительница Калифорнии застрелила педофила, который надругался над ее сыном. Она просто вошла в зал суда и убила его на месте. Восхитительно». Я могу понять отчаяние и боль той женщины, но не могу понять восхищения Дворкин… Оно находится в опасной близости от примитивного восхищения судом Линча. О том, что это восхищение не имеет ничего общего с человечностью и, по сути дела, является ее унижением, говорит совершенно другой фильм о мести. Как мало у какого из снятых в США фильмов, у этого есть настроение фильмов Кеслёвского. Я имею в виду картину «За дверями спальни» (пять номинаций на «Оскар» в 2002 году) с прекрасной актерской работой Сисси Спейсек. Идея заглушить тоску отчаяния актом жестокой мести приносит только новые страдания. Создателям фильма удалось сначала загипнотизировать зал жаждой «справедливой» мести, потом погрузить в сомнения, а имеет ли она смысл, а в конце показать весь ее абсурд.
Месть — самое плохое и самое жестокое проявление нарциссизма. Порой я думаю, почему к Десяти заповедям не была прибавлена одиннадцатая: «не мсти».
Дорогой Януш,
откуда ты это знаешь? Ведь мы с тобой еще не говорили об этом, а именно так все и было…
Передо мной сидит разъяренный, лицо распухшее, красное от злости. Губы искажены в гримасе. Кричит. Он может, потому что платит. Но не имеет права. Замечание, что он не платит за то, чтобы кто-то выслушал его крики, его удивляет, но лишь на мгновение. И начинает кричать еще громче. Убежденный в собственной силе, в моих глазах он выглядит гротескно. Жалко. А разве можно это как-то возместить? Невозможно. Это шок. Я встаю, и уже никто и ничто меня не остановит. Я выбираю свободу. Направляюсь к двери и спиной чувствую его безудержное желание отомстить. Ты пишешь, что желающие отомстить чувствуют себя настолько униженными судьбой, что не видят другой возможности вернуть себе достоинство, кроме мести. Может, оно и так, да только милосердие постучалось в мое сердце, и я хочу поделиться способом облегчить страдания человека, желающего взять реванш: важно лишь убедить его в том, что не все в нашей власти. Насколько лучше и справедливее была бы жизнь, если бы мы научились уважать себя, а потом, что совершенно естественно, и других.
«Мы, люди, предрасположенные к зависимости друг от друга, должны знать меру. Нам следует определить границы того, что следует делать для других. Мы должны обозначить границы того, что другие могут себе позволять по отношению к нам. Люди, с которыми мы связаны, должны знать, что существуют определенные границы». Так писала Мелоди Битти в своей книге «Долой взаимозависимость». И так слово стало делом. Иду спать в приподнятом настроении и с ощущением выполненного долга. Перед самой собой и перед жаждущим мести. Даже если, несмотря ни на что, он еще не поверил, что не все можно купить за деньги.
Малгожата, я не знал…
Я написал о мести случайно. Сподвигнутый конкретным происшествием во Франкфурте. Может, это всего лишь стечение обстоятельств. А может, и нет. Расскажешь мне потом, кто это так «жаждет мести»? Впрочем, теперь это абсолютно не важно. Таких «жаждущих» развелось настолько много, что они стали похожи друг на друга.
Могу себе представить их. После какого-то времени они возвращаются, как воспоминания о бессмысленно потраченном времени. Прежде чем мы опомнимся и заметим, в чем, собственно, дело, они успеют украсть у нас иногда годы жизни, энергию, вдохновение. Это они заставляют нас думать в определенном направлении и наши помыслы превращать в проекты, а потом самозабвенно воплощать их в жизнь. Однако если кто и может похвалиться нашими достижениями, то это они. Из-за них мы не возвращаемся вовремя домой, опаздываем на встречи с нашими близкими, путаем дни. Мы наполнены не своими, а их страхами. Мы пренебрегаем собой и своими близкими. И все из-за них. Нашими успехами мы украшаем их биографии. Мы набиваем деньгами их карманы и раздуваем их «эго». Они гордятся нашими успехами, выдавая их за собственные. В основном совершенно сознательно. Когда при этом они чувствуют себя неудобно (встречаются и такие), то оправдываются сами перед собой, втолковывая самим себе и другим, что им за это платят. Глагол «платить» стоит у них в списке под номером три. Сразу после «покупать» и «дышать». Потом, когда мы разберемся в их игре и стратегии, мы, не имея вариантов, отходим в сторону. Мы хотим их забыть и полностью вычеркнуть из нашей жизни. Некоторое время спустя мы замечаем, что даже самое краткое воспоминание о них сопряжено с потерей времени. Но воспоминания возвращаются к ним вопреки нашей (здесь уже сомнительно свободной) воле. Иногда 150 миллисекунд бывает слишком мало, чтобы их сдержать. К тебе они тоже наверняка будут возвращаться.
А книгу Битти я уже заказал. Люблю читать — но главным образом знать — то же самое, что и ты. Сегодня в особенности…
P.S. Все это пройдет…
Дорогой Януш,
сегодня я напишу лишь несколько слов: ты прав, это уже прошло.
Малгожата,
«все мужчины свиньи, а Михаэль Маркс — самая грязная из них!»
Транспарант с такой надписью держала над головой одна женщина. Она встала с ним, несмотря на дождь и холод, и простояла несколько часов на одном из самых оживленных перекрестков в центре Франкфурта. Мне случилось задержаться у светофора на том перекрестке, так что я мог сам все прочитать. В первый момент я подумал, что это какая-то запоздавшая персональная политическая демонстрация. Но потом сообразил, что «того Маркса» звали Карл. А сегодня из СМИ (как бульварных, так и солидных) я узнал, что женщина с перекрестка вовсе не была феминисткой. Ее фамилия не сообщалась, было лишь сказано, что зовут ее Магда, что ей тридцать восемь лет, что вот уже пять лет, как она в разводе и в одиночку воспитывает Катарину. «Die Welt» сообщил, что Катарине пятнадцать лет. «Bild» подтвердил, что действительно пятнадцать, и добавил, что весит она 46 кг, рост 165 см, и поместил фото Катарины. На этом фото Катарина — улыбающаяся блондинка без брекетов на зубах, что очень странно и свидетельствует о трудном материальном положении (или исключительно хороших генах), на ней зеленоватая майка, едва прикрывающая ее еще не вполне сформировавшуюся грудь, и стоит она в вызывающей позе и фирменных джинсах, спущенных до того места, в котором, по идее, должны быть лобковые волосы. Похоже на то, что Катарина или слишком молода, или очень современна, так что волос не видать. Кроме того, у Катарины нет никакой бижутерии в пупке, что также свидетельствует о тяжелой материальной ситуации. Если не ее, то наверняка ее родителей. Девочки, находящиеся в трудном материальном положении, как правило, более решительны. Правую руку, на этой фотографии, Катарина положила на плечо лысоватого мужчины. На его левое плечо она нежно положила свою голову. Мужчина на фотографии выглядит так, как будто он недавно прошел курс химиотерапии и его на уик-энд выпустили из отделения онкологии. Но он все же радостно улыбается. На правое плечо нежно положила голову Наташа, четырнадцать лет, рост 160 см и вес 48 кг. Брюнетка, тоже без лобковых волос, но зато с роскошным коктейлем в руке. Мужчине на этой фотографии сорок восемь лет, и зовут его Михаэль Маркс, тот самый, который, по очень субъективному, но ярко выраженному мнению Магды (тридцать восемь лет, без веса и без роста), «самая грязная из свиней».
Тем временем Магда, как это часто бывает в демократическом государстве, была обвинена в участии в несанкционированной демонстрации. Ошибка Магды состояла в том, что об этой демонстрации она никого не предупредила. Не предупредила, потому что это была спонтанная демонстрация отчаявшейся матери против «зла и несправедливости, с какими столкнулась ее дочь». Много известных юристов со всей Германии тут же почуяли дуновение медиальной конъюнктуры и немедленно предложили женщине свои адвокатские услуги (естественно, бесплатно). Им: вполне достаточно того, что высокотиражные газеты просто упоминают их имена. И только в самом конце публикации дана наиболее важная информация, объясняющая, против чего под холодным дождем в центре города выступала Магда. Она протестовала против несправедливости. Оказалось, что Магда вовсе не так уж и оригинальна, ибо большинство демонстраций направлено против какой-нибудь несправедливости. Несправедливость в этом конкретном случае состояла в том, что Маркс, будучи шефом агентства, обещан Магде и ее дочери Катарине, что последняя вскоре станет знаменитой моделью. Катарина, с разрешения матери, прервала обучение в школе (что запрещено законом) и поехала с Марксом в поездку по Германии. Мама Катарины без колебаний согласилась на эту эскападу, потому что это «вело к исполнению мечты ее дочери».
Они останавливались там, где были многозвездные отели и известные фотографы работали в известных модельных агентствах, а чтобы не «отягощать бюджет агентства», они снимали один номер на троих и спали в одной постели. Втроем. Наташа, Катарина и Маркс.
Магда считала, что она хорошая и заботливая мать. Ведь она ежедневно звонила сначала дочери, а потом Марксу. В уик-энды даже два раза на дню. И каждый раз и Катарина, и Маркс успокаивали ее хором. Что, дескать, все идет по плану. А все и шло по плану. По плану Маркса, разумеется.
Подготовленная Марксом революция вспыхнула лишь в Мюнхене. Оказалось, что контракт с итальянским модельным агентством получила Наташа, а не Катарина. Некоторые сведущие утверждают, что знали это с самого начала. Потому что Маркс известен своей склонностью к более молодым. Наташе четырнадцать, а Катарине пятнадцать, так что изначально было ясно, кого он выберет. Но это неправда. Маркс слишком «мелкая сошка», чтобы принимать такие решения. Не он решает. Он, по сути, никто. Он простой вербовщик, а по совместительству водитель. В награду за свои услуги он получил право «пасти малышню». Решение о том, кто из детей получит контракт, принимается людьми значительно более важными, чем Маркс. Большинство из них живут или, по крайней мере, ночуют в Мюнхене. Чтобы добраться до них, Наташа решила спать в одной постели с Катариной и Марксом. Аналогично решила и Катарина. С той только разницей, что Катарине показалось, что она уже добралась до вершины. Наташа же знала, что до настоящей вершины далеко и что сначала нужно покорить промежуточную вершину по имени Маркс. Без этого дальше никуда.
Все это с интересными подробностями надиктовала одному журналисту Наташа. Он живет в Мюнхене, стало быть, лучше всех знает, что надо делать.
Сначала надо появиться. Но необходимо знать где. Можно появиться, допустим, на дискотеке PI, расположенной в шикарном Доме Искусства в центре Мюнхена. Это место хоть и культовое, но не культурное. Туда можно попасть в субботу вечером, если у тебя есть имя. Теоретически, кроме имени, надо, чтобы тебе было больше восемнадцати лет, но на это никто не обращает внимания. Четырнадцать лет — большой капитал сам по себе, а тем более при входе в PL. Если тебе за двадцать, то уже нет. Это перебор. Впрочем, одного только возраста недостаточно. Молодых, желающих войти в PI, хоть пруд пруди. Надо как-то выделиться. Именно для этого и был нужен Наташе Маркс. Его визитная карточка — своеобразный пропуск. У нее и у Катарины после отельного турне по Германии такие визитки были. Остальное — дело техники. Во-первых, надо быть красивой и «упакованной». Причем так, чтобы выглядеть на «более чем восемнадцать». Но это очевидно, и потому все, кто толчется перед дверями PI, красивы, упакованны и выглядят на «более чем восемнадцать». Помогает макияж, помогают шпильки, помогают силиконовые вкладки в лифчик. Более всего помогает приход в PI соответствующим образом одетой или еще лучше — раздетой. Оптимальнее всего, если на тебе расстегнута джинсовая куртка, кружевной лифчик, светоотражающие трусики и шпильки. И ничего больше. В последнее время также помогает приклеивание на видном месте круглого противозачаточного пластыря с гормонами. В Мюнхене можно купить и его люминесцентные варианты. В лучах дискотеки пластырь светится и приковывает к себе взгляды. Особенно когда такими пластырями светятся девочки-подростки. И хотя нет никакой гарантии, что пластырь подействует нужным образом, но однозначно свидетельствует о том, что девушка вообще интересуется предотвращением беременности и демонстрирует это. Контрацепция — подходящая для данного заведения концепция.
Но уже оказавшись в PI, обязательно надо постараться попасть в VIP-зону. А сделать это совсем не просто. Там крутится множество охранников. Но обе девочки попали туда. Наташа признается, что Маркс помог им. Разговоры в VIP-зоне, в сущности, ни о чем. Неизвестно, кто из этих VIP-мужиков принимает решение. «Small talks» как в лифте, с той лишь разницей, что они сначала кладут тебе руки на колени, а потом перемещают их выше по бедрам. Примерно около двух часов ночи все постепенно начинает проясняться. Чаще всего приходится ехать в отель с охранником. Так безопаснее для VlPa, потому что он уже связан с какой-то женщиной и не хочет иметь проблем со СМИ. Его женщина, как правило, старше. Ей примерно тридцать лет. VIP считает, что если есть деньги, его показывают по телевизору и люди табунами бегают за ним, то у него есть право на «счастливую сексуальную жизнь». Со своей женщиной он не ощущает этой «счастливой жизни». Они слишком долго знакомы и чувствуют в отношениях друг с другом, как говорится, «слишком большой зазор». Наташа пока еще не спрашивала, в каком месте находится этот зазор.
Катарина попала неудачно. Мужик оказался из другой структуры. Занимался футболом, а не модельным бизнесом. Наташа попала удачно. Чистая случайность. Поехала с охранником в «Маритим» в третьем часу ночи. Через тридцать минут в номер вошел сам VIP. Они прошли практически по всей программе. По алфавиту. Анал, орал, французский поцелуй… Не согласилась только с буквой «П» — пенетрация, проникновение. На это имеет право только ее «медвежонок Роберто». Вчера утром узнала, что едет в Италию. Когда позвонила Роберто и сообщила ему об этом, он не мог поверить…
У Катарины были точно такие же шансы. Просто она неудачно попала… На футболиста. И теперь мама Катарины раздула из этого целую историю. Совершенно зря. Она что, черт побери, думала?! Что ее дочь играет с Марксом по вечерам в шахматы в этих отелях? А теперь поналезли полиция, журналисты. Вынюхивают педофилов, хорошая тема для новостей. А какая там педофилия?! Это был их собственный выбор. Наташа уже давно чувствует себя взрослой и знает, как играют в эти игры. Она сумеет сделать мужикам такие вещи, которые ее сверстницы и назвать-то правильно не могут…
А мать Наташи? Что она сказала бы об этом? Наверняка она ничего не знает. Наташа уже давно живет только с отцом. Отец работает с утра до вечера, чтобы заплатить за квартиру и купить ей пару безделушек. Мама уехала в Цюрих, когда Наташе было пять лет. Та тоже хотела быть моделью. С матерью с тех пор нет никаких контактов. Наташа иногда скучает по ней. Может, когда-нибудь мать увидит ее в каком-нибудь гламурном журнале. И, может, тогда ответит на письма дочери…
Сегодня утром я остановил свою машину на том же самом перекрестке. Индус-продавец постучал в стекло моей машины. Я купил газету. В ней не было ни единого слова о Магде.
Дорогой Януш,
почему твои книги вызывают у феминисток агрессию? Ты, мужчина, писатель, относишься к женщинам доброжелательно, как никто другой. Припоминаю — и кто без греха, пусть бросит камень, — что наше знакомство началось с колкости с моей стороны: мне не понравилось, что героиня «Одиночества в Сети» в последний момент возвращается в дом, где она несчастлива, к мужу, несмотря на то что беременна от другого, кого по-настоящему любила. Тогда меня возмутил такой характерный для мужчин подход. Если кто-то и должен отказаться от любви, то это непременно женщина. Ты пытался объяснить мне причины такого финала, и хотя каждый из нас остался при своем, нам удалось подружиться. Почему я тогда так легко тебя простила? Просто я поверила в искренность твоих намерений, и вовсе не мужчины, а порядочного человека. Более того, со временем я поняла, что ты являешься образцовым феминистом. Ты не только любишь женщин, ухаживаешь за ними со свойственным тебе шармом, ты их просто уважаешь. Но понимаешь ли ты нас до конца? Не уверена, но, по крайней мере, пытаешься. Поэтому меня смущают направленные в твой адрес упреки, что ты хочешь поймать своих читательниц на фальшивые приманки. Иными словами, пытаешься их разжалобить. Как написала одна умная, что тем более удивительно, критикесса: «…играешь на чувствах женщин. Играешь и волнуешь. Как терапевт-любитель, заглушаешь, снимаешь женский мазохизм». Скорее всего, твоя новая «поклонница» не может спокойно спать по ночам. Поразительно, если учесть, что упомянутая тобой дама обычно занимается серьезными произведениями. Так что же ее заинтересовало в Вишневском? Почему ее так раздосадовало, что другие ее коллеги по собственной воле вносят твои книги в списки бестселлеров? Куда подевался их литературный вкус? Именно это и вызывает мое неприятие феминизма, сложившегося в нашей стране. Это деление женщин на тех, кто исповедует феминистские взгляды и по идеологическим соображениям не читает Вишневского, и тех, кто его читает. Ведь смысл феминизма заключается в том, что каждая ил нас делает свой выбор. Феминизм не имеет ничего общего с судом, который выносит приговор тем, кто не подчиняется. Поэтому, когда я слышу тираду, из которой следует, что Вишневского читают одни идиотки, которые все схавают, я начинаю возмущаться. Откуда берется их высокомерие, откуда они знают, что творится в душе каждой из нас или что должно происходить? Хотите учить, пожалуйста, учите, но домашнее задание каждый из нас все равно будет делать самостоятельно. Любая женщина, имеющая хотя бы небольшой жизненный опыт, прекрасно об этом знает. Математические формулы в феминизме не всегда работают. Пару дней назад я удостоилась чести (это не ирония) пообедать с Мадлен Олбрайт.[76] Что это за женщина! Она располагает к себе и восхищает. И не боится признаться в том, что на президентских выборах не станет из пресловутой женской солидарности голосовать за кандидата-женщину. Она будет голосовать за лучшего. Что касается ее преемницы и политического оппонента республиканки Кондолизы Райс, Олбрайт заявила, что ее раздражают СМИ, которые больше внимания уделяют тому, какие туфли она носит и насколько коротки ее юбки, а не тому, что у нее в голове. Тем более что она, без сомнения, умная женщина. Олбрайт считают феминисткой, но ей никогда бы не пришло в голову подвергнуть критике другую женщину за то, что та не разделяет феминистских взглядов и карьере предпочитает сидение дома. «Стала ли моя карьера причиной развода? Я всегда отметала этот вопрос. Я считаю его несправедливым по отношению к женщинам, которые хотят работать; кроме того, он содержит намек на то, что я вела себя эгоистично. Этот вопрос я отметала еще и потому, что не знаю ответа». Ты бы смог написать роман о взлетах и падениях, взяв за основу такую биографию, или сочинить феминистскую версию польского ремейка «Как закалялась сталь»?
«И с кастрюлями плохо, и одной нехорошо», — иронизирует Щука, комментируя твою версию женской судьбы, а у меня так и срывается с уст: такая судьба может показаться несправедливой только Щуке.
Малгожата, я в Слупске…
Я приезжаю сюда в основном (иногда по пути заезжая в родную Торунь) на машине прямо из Франкфурта, чтобы преподавать информатику студентам математического и естественного отделений (собственно, на 90 % это студентки). На дверях маленького рабочего кабинета, который я делю с тремя другими людьми, висит табличка с надписью «Д-р наук Януш Л. Вишневский, профессор Поморской педагогической академии». Я вовсе не считаю, что я какой-то слишком особенный, но очень стараюсь донести до сознания студентов современную информатику. Много лет тому назад произошла «утечка» меня с моим мозгом из Польши. И вот уже пять лет я возвращаюсь в Польшу, в Слупск, и рассказываю, чему я научился в Германии, США или Великобритании. Эта выплата пусть и не всего долга, но она оставляет во мне приятное ощущение, что я выплачиваю хотя бы проценты. Мой друг, работающий в варшавском банке, убеждал меня, что для кредитных институтов выплата процентов гораздо важнее выплаты долга. Охотно ему верю…
Маленький и, по сравнению с Варшавой, Познанью, Вроцлавом или Краковом, очень уж провинциальный вуз, расположенным неподалеку от Устки, о которой часто вспоминают, когда приходит сезон отпусков. Иногда вечерами после девяти или десяти часов лекций я еду в Устку и гуляю вдоль пляжа, радуясь, что ничего никому я не должен объяснять. У меня совсем мет ощущения некой миссии, но я считаю, что так называемые провинциальные студенты ни в чем не уступают студентам учебных заведений, занимающих верхние строчки рейтингов. Разве что победнее и с более сильным стремлением к учебе, чтобы выбраться из этой бедности. Кроме того, на Слупске я остановил свой выбор по другим причинам, в том числе и личным. Здесь обо мне заботятся, здесь ценят мое присутствие, здесь мне дали компьютеризированное рабочее место, по мере скромных возможностей обновляется оборудование. Кроме того, я знаю, что студенты ждут меня и хотят слушать то, что я рассказываю им. Это, наверное, самое щедрое вознаграждение за мой труд. Другое вознаграждение, в денежном эквиваленте, поступающее на мой банковский счет, такое, какое есть, потому что, как говорится, чем богаты… Особенно если это богатство из бюджетной сферы. За свою жизнь мне довелось преподавать в нескольких учебных заведениях в разных странах. В Торуни (Университет Николая Коперника), в университете Майнца, в Нью-Йорке (City University of New York). А теперь я преподаю в Академии в Слупске. Если оценивать студентов, то должен признаться, что разницы практически никакой. Может, только студентки здесь исключительно привлекательные. Но это мое личное мнение… Зато теперь ты знаешь, почему я иногда пишу тебе из Слупска.
В Слупске «читают Вишневского». Это к комментариям к Щуке. Знаю это также от моих студентов. Сначала я подписываю зачетки, а потом и свои книги. Отсюда и мое знание. Я все думал, сколько же из студенток, которым я подписал книги, феминистки. Как-то раз в перерыве между лекциями я даже спросил. И не получил ни одного конкретного ответа. Эти юные женщины (но уже не наивная молодежь: я веду занятия на четвертом курсе) просто не интересуются феминизмом. Только одна из них (то есть из пятидесяти шести) громко заявила, что она феминистка. Но не стала отождествлять себя ни с тобой, ни с Дунин, ни с Графф, ни со Щукой. А поскольку она «высказалась», я использовал ее (интеллектуально) и стал раскручивать тему. Она заявила нечто весьма характерное: феминистки в Польше напоминают ей маленьких девочек, которых заперли на ключ в каморке. Они топают ножками, стучат в дверь, но ничего, кроме приглушенного шума, из-за двери не доносится. Они инфантильны, а порой и неловки, когда ведут себя как раздраженные «суфражистки в критические дни». Особенно те, что, уже будучи матронами феминизма, «разыгрывают из себя олицетворение вечной молодости, напяливают на себя маечки с изображением Мадонны». Кроме того (это она мне тоже сказала), феминизм не нуждается в руководительницах, потому что тогда он становится подозрительно элитарным и перерождается в нечто, что можно воспринимать как политику. А политика в Польше лживая и ассоциируется только с «грязью и комиссиями». Она сама хоть и феминистка, но любит, когда мужчина целует ей руку при встрече, и не видит ничего плохого в том, что будет гладить ему рубашки. При условии, что, если возникнет необходимость, он возьмет отпуск по уходу за их заболевшим ребенком, а ей позволит «делать карьеру». Ради общего блага. Я знаю, что мои книги читают в основном женщины. Я знаю это из полученных мною семнадцати тысяч мэйлов, свыше 72 % из них отправили женщины. Пожилые, молодые, из Польши и из-за границы, женщины с учеными степенями университетов, госслужащие, парикмахерши, кухарки, уборщицы, домохозяйки, продавщицы, студентки и ученицы. Каждый из этих мэйлов был своего рода рецензией. Одни состояли из единственной фразы, другие из четырех страниц. Я не вижу ни малейшей рациональной причины, чтобы мнение «критикессы из телевизора» было хоть в чем-нибудь более важным и ценным, чем мнение каждой из этих женщин. Если бы я так взвешивал эти мнения, то был бы антифеминистом. А как ты сама прекрасно знаешь, таковым я не являюсь. Ты увидела это точно в нашем интервью для журнала «Pani» (январь 2004), которое провокационно назвала «Раздеть феминистку». С сегодняшнего дня я знаю, что есть и такие феминистки, которых я хотел бы не раздеть, а одеть. Лучше всего в смирительные рубашки.
P.S. Немного запоздавшие благодарности за твое интересное обсуждение «Молчания овечек».
Януш,
меня ничуть не удивило, что твои студентки не считают себя феминистками, просто они ими являются. Феминистка по определению, а не согласно идеологии, мыслит и действуют по-своему, то есть так, как ей велят душа и разум. Ей, а не ее мужчине. Это само собой разумеется. Вот удивились бы твои красивые и умные девушки, если бы услышали, что швейцарки еще совсем недавно не имели права голосовать, что в шестидесятых годах немки, желающие устроиться на работу, должны были принести работодателю письменное разрешение мужа, и т. д. Так что «твоим» девушкам вовсе не нужно ассоциировать себя с феминизмом, более того, их дети с молоком матери впитают в себя их жизненные принципы. Битву за польский феминизм, вернее, за души их матерей, которые все еще не могут определиться, в чем заключается роль женщины, ведут СМИ. Мать-полька. Прислуга. Мамка.
Жизнь, однако, учит нас покорности, и в какой-то момент мы начинаем напоминать героинь фельетонов Дунин.[77] Где-то я это уже слышала, кто-то меня от этого предостерегал, но мне тогда казалось, что это феминистское топанье ножкой. Януш, ты пишешь, что твои студентки не отождествляют себя ни с одной из нас, а зачем им это? Они должны быть самими собой, в этом и заключается смысл феминизма.
Если им это удается, то это свидетельствует о победе суфражисток. Девушка, будь собой, такой, какой ты хочешь быть. Мне трудно согласиться с тем, что феминизм несет за собой инфантилизм. Это упрощенное и несправедливое мнение. Движение не может существовать без лидера, в особенности если в его «политической» программе нет места избиениям, издевательствам, унижениям, нелегальным абортам. Однако каждая из нас имеет право составить собственную политическую программу. Свою я считаю реализованной, когда получаю от молодой или зрелой женщины письмо со словами: «Спасибо, то, что Вы написали, — точно про меня». Про нее, про другого, про саму себя, и на этом основывается мой феминизм — без топанья ножкой. Ну, может быть, это допустимо в каких-то иных ситуациях. Можно проверить.
Малгожата, вчера…
Звонит вечером телефон. Машинально снимаю трубку и подношу ее к уху. «Алло». Рот открывается сам по себе. Губы и язык выделывают акробатические трюки, чтобы выпихнуть силабы, складывающиеся в слова, которые были бы понятны для других людей. Тысячи битов информации. Я подсознательно упорядочиваю их, применяя грамматику, семантику, синтаксис, идиоматические условности, лингвистические правила, характерные для этого района, этой страны, этих школ, даже для этого города (я поляк, но подсознательно применяю правила, скроенные для Франкфурта-на-Майне, а не того, что на Одере, Гессен, Германия, вот уже более восемнадцати лет). Если бы я все осуществлял сознательно, а не на уровне подсознания, у меня это заняло бы минимум час. Вместо этого, совершенно не думая, я веду галантный разговор с каким-то незнакомцем. Я подсознательно уважаю его. Если бы мне звонил кто-то любимый, мое подсознание, точно так же применяя весь этот механизм, помогло бы мне проартикулировать нечто совершенно другое. В подсознании я вежливый и обходительный. Подсознанием я слушаю дурака, который хочет втюхать мне билеты какой-то лотереи, которые можно получить задаром, и в которой никто никогда не выигрывает. Подсознательно или на основании заученной вежливости я принимаю его оскорбление, когда не соглашаюсь на его предложение. Подсознательно слушаю его вздор, вместо того чтобы просто на третьей его фразе выдать вульгарное «вали отсюда» (прости за такие обороты, но именно так я должен был бы — сознательно — сделать). Подсознание превратило меня — вопреки моей воле — в покладистого и скромного слушателя чепухи. Сознание в очередной раз появилось слишком поздно и не дало права голоса моему адекватному данной ситуации истинному «я». А мое сознательное «я», если бы оно могло вовремя высказаться, выдало бы посредством моего рта и моего языка тот самый распространенный глагол в повелительном наклонении (правда, по-немецки).
Подсознание…
Зигмунд Фрейд нарисовал модель человеческой психики в виде триады, состоящей из личностного, психического и социального компонентов. Между суперэго (надсущество), то есть социально-бытовыми оковами среды, и ид (оно, бессознательное), то есть скопищем первобытных влечений, существует огромное пространство эго (сознательное), представляющее в самых общих чертах… здравый рассудок. Два крайних, граничных слоя, говорил Фрейд, сообщаются друг с другом только иногда. Чаще всего — когда нам снятся сны, реже — когда мы возлежим в полудреме на кушетке психоаналитика. Оказывается, пока никто не смог доказать, хотя многие хотели бы сделать это, что Фрейд был не прав. Его модель все еще действует. Ее можно найти практически в каждом учебнике психиатрии или психологии, а сам Фрейд, этот «венский невропатолог», как его называли, попал в энциклопедии.
Именно подсознание сделало так, что, вместо того чтобы сказать «отвали», я промолчал и просто положил телефонную трубку. Но здесь нет ничего нового. Лыжник, который задумается на спуске, упадет, а осознанно нажимающий на клавиши пианист обязательно собьется. Именно подсознание позволяет нам, а может, и заставляет нас, как в моем случае, действовать неосознанно, автоматически. Многократно повторенное действие становится своего рода образцом, в соответствии с которым мы, не отдавая себе в том отчета, начинаем действовать. Об этом знают психологи, работающие в рекламе. Давно уже знают. Уже в 1957 году американский эксперт по маркетингу Джеймс Викари вызвал скандал (в те старые добрые времена это считалось скандалом), утверждая, что можно серьезно повысить продажу кока-колы и кукурузных хлопьев в кинотеатрах, если во время сеансов на долю секунды на экране будут появляться надписи (которые осознанно невозможно успеть прочитать) «пей колу» или «ешь кукурузу». Оказывается, что если такую информацию повторять достаточно часто, ее можно утвердить в нашем подсознании и вызвать соответствующий результат. Эксперимент Викари недавно успешно повторили английские психологи из Лейсестерского университета. В одном из крупных супермаркетов через день пускали французские мелодии. Оказалось, что именно в эти дни клиенты втрое чаще обращались к полкам с французским вином, лишь изредка покупая немецкое (английское вино не купит никто, даже если бы в торговый зал пришли сами «Роллинг Стонз» и заиграли вживую). Такой подсознательный стимул или совокупность субпороговых стимулов (по-английски они называются «priming», то есть «первенство», «делать что-то первым») действует в основном на уровне эмоционального, а не интеллектуального восприятия. Подсознание больше имеет дело с эмоциями, чем с интеллектом. И здесь тоже ничего нового. В плане эволюции люди сначала стали чувствовать, представлять себе, а только потом думать.
Это может быть использовано в опасных манипуляциях. И не обязательно только при покупке вина, кока-колы или кукурузных хлопьев в кинотеатрах. Такой манипуляцией можно изменить ход, не побоюсь этого слова, истории человечества. Так, во время президентских выборов в США в 2000 году республиканские стратеги предвыборной кампании Буша сопоставили два английских слова «democrats» и «bureaucrats», то есть демократы и бюрократы. В своих телевизионных роликах республиканцы выводили на экран на доли секунды слово «bureaucrats» сразу после слова «democrats». Одно это ведет к негативным ассоциациям. Но и это еще не все. Фрагмент «rats» слова «bureaucrats» был резко выделен на экране, а «rats» по-английски значит «крысы». В 2000 году Буш выиграл с разницей в несколько тысяч голосов во Флориде. Крысы в том климате стали истинным наказанием…
С помощью эмоций, через подсознание, можно влиять на интеллект и его выбор, основанный на знании и интеллекте. Причем очень просто, как показали в своем эксперименте психологи Петер Гольвитцер и Джон Барг из университета в Констанции (Германия). Они разработали свой собственный тест для проверки интеллекта. На тест они пригласили мужчин и женщин с похожими результатами стандартного теста IQ. Непосредственно перед тестом некоторым участникам эксперимента показывали фотографии их матерей или отцов. Эксперимент установил, что именно эти участники продемонстрировали значительно более высокие результаты. Гольвитцер и Барг объясняют это «подсознательным эмоциональным мотивационным фактором». Эмоции, связанные с просмотром фотографий матери или отца, которых даже подсознательно не хочется подвести, автоматически ведут к усилению интеллектуального напряжения и в результате — к значительно более высоким результатам теста.
Ученым очень трудно описать подсознание, да и вообще трудно сказать больше того, что нечто подобное существует. Оно не хочет вырисовываться на энцефалограммах, не хочет проявлять себя в томографах никакими явными молекулами, которые можно было бы идентифицировать в лаборатории. Оно спряталось под оболочкой того, что мы так тщательно скрываем, и иногда всплывает в сновидениях, мечтах, желаниях, но также и в автоматизмах, когда, например, нам звонят какие-то идиоты, продающие билеты лотереи, в которой никто никогда не выигрывает. А когда всплывет, то проявит себя в бешеном танце тысячи нейронов, гормонов, энзимов, с помощью которых оно управляет всеми жизненными функциями нашего тела и нашего мозга. Оно обязательно присутствует в наших рефлексах. Благодаря ему кое-кому удается вести машину, пить кофе и разговаривать по мобильнику на иностранном языке с местным акцентом, делая все это одновременно и оставаясь при этом в живых.
Я не случайно пишу тебе сегодня о подсознании. Потому что где то глубоко в подсознании чувствую, что этот мой последний сегодняшний мэйл на самом деле должен был бы быть…. первым. Мне хотелось бы начать писать к тебе с завтрашнего дня. Зная все то, что я знаю сейчас, на данный момент этой нашей последней ночи… Зная те факты, о которых я не имел понятия в начале нашего разговора. Наши письма сложились в разговор. Иногда я ловил себя на том, что мысленно полемизирую с тобой. В течение этих почти двух лет я, чтобы не забыть, то и дело фиксировал мысли, которыми хотел с тобой поделиться. В компьютере, в записной книжке или на диктофоне мобильника, в дневнике или на обрывках салфеток в ресторанах, иногда шариковой ручкой на левом предплечье, когда не было других возможностей. Я посчитал, — а ты ведь знаешь, как я люблю статистику, — что так было в течение 188 дней и ночей, неравномерно расположенных на отрезке в семьсот тридцать один астрономический день и ночь. Мы занимались главным образом фактами. Или версиями фактов. Наверное, больше версиями.
В течение этих дней и ночей мы рассказывали друг другу о философах, феминистках, старости, молодости, химии, математике, физике, мести, свободе воли, наслаждении, оргазме (или его отсутствии), о мудрости, глупости, желаниях, слезах, улыбках, об ученых, богачах, нищих, писателях и журналистах, о любви и ненависти. О зачатии, рождении и смерти. О губах, груди, бедрах, клиторах и пенисах. О проститутках и о политиках. Килобайты текста, может быть, сами того не желая, мы израсходовали на описание самих себя…
Вчера вечером я задумался, а случалось ли мне хоть какой-нибудь из женщин столько рассказать о себе. Может, и не напрямую, но самое главное. Мы вообще редко говорим напрямик. Наверняка рассказал, только никто нигде этого не записал. Даже я сам. Я написал три книги, которые многие считают моей автобиографией. Истины ради, я протестую. Все это — беллетризированные повествования о мужчинах и женщинах, о людях, которых я знаю или знал, но только не биографии. Ни их, ни тем более моя. В любом случае это литературная фантазия, даже если она густо приправлена реальными фактами из их или моей жизни. Я не смогу написать ничего (кроме научных статей) такого, что не имело бы отношения ко мне и к моей жизни. Но в письмах к тебе нет элемента литературной фикции. Я рассказывал о себе в моем мире, — изо всех сил стараясь не отходить от правды, — выстукивая эти повествования на клавиатурах нескольких компьютеров в нескольких странах. И везде, где только было возможно, я включал настоящую музыку, а где это было невозможно, я ее и так слышал. Наверное, подсознательно. Более всего ты ассоциируешься у меня с Шуманом, с Чайковским, Ив Мендес,[78] со скрипичными концертами Брамса и блюзом Джосс Стоун (но только с блюзом). Но более всего — с поэтичностью музыки Шумана. Под эту музыку мне больше всего хотелось писать тебе — если бы это было возможно — шепотом…
А еще ты ассоциируешься у меня с дружбой, с красным вином, авиалиниями, запахом новых книг (возможно, это инфантильное извращение, но я всегда, когда покупаю книгу, нюхаю ее), с благородной тишиной, царящей в библиотеке на Борнхайм во Франкфурте-на-Майне, куда порой я захаживал и читал за столиками со смешными ночными лампами. Ни одна из женщин не заставила меня столько раз посетить библиотеку, сколько ты. Мне очень нравится узнавать, но рядом с тобой и благодаря тебе я полюбил это еще больше. Ну и в довершение всего, ты ассоциируешься у меня с ночью…
Ты подарила мне исключительно много своего времени. Время — это самый дорогой подарок, какой только можно получить от другого человека. Спасибо…
P.S. Береги себя…
Януш,
как случилось, что ты забрал у меня так много времени? Ты подсчитал: почти два года, — это просто невероятно… Однако все эти дни меня не покидало ощущение своеобразного посвящения. Я делилась с тобой не только мыслями, делами, радостями, но и страхами, о которых до этого ни с кем, кроме своих близких, не говорила. В этот период я стала делать то, что принесло мне огромное профессиональное удовлетворение и от чего я неожиданно отказалась, чтобы снова к этому вернуться. У меня «была» газета, «не было» газеты, у меня «есть» газета. Кроме того, я не развелась, и меня не бросили. У меня тот же муж и та же собака. Те же друзья и подруги. Я стала старше. Каждый вечер я заглядываю в свой электронный почтовый ящик. При этом почти всегда волнуюсь, что мне придется срочно писать тебе ответ. И злюсь на то, что я не такая добросовестная, как ты. И поражаюсь твоим знаниям, скрупулезности и интересу к миру. Ты отличник!
Я писала тебе, своему эпистолярному оппоненту, по ночам… порой сердитая на себя за то, что, вместо того чтобы провести вечер с мужем, стучу по клавишам. Редко забывала о твоих напоминаниях. «Пиши, пиши, у нас сроки поджимают». То же самое сегодня.
Разве не удивительно, что Париж, не подозревая об этом, стал городом, в котором прошла наша первая и последняя встреча в письмах, и я уверена, что не меня одну это взволновало. Два часа назад я проехала по городу по дороге в аэропорт. Говори, что хочешь, но я понимаю, почему именно здесь герой Ремарка Равик влюбился в Жоан Маду. В первом письме ты меня спросил: «Вам случается ходить на прогулки в других городах и с другими мужчинами?» Ты также поинтересовался, нравится ли мне, когда мужчина ищет мою ладонь, чтобы взять ее в свою.
Тогда мне этот вопрос показался дерзким. Дерзким? В начале двадцать первого века? — спросишь ты. Это невероятно, но так. Даже эмансипированные женщины, которых в наше время называют независимыми, оберегают свою личную жизнь, хотя некоторые могут посчитать это слабостью. Это и есть слабость.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |