"В исключительных обстоятельствах" - читать интересную книгу автора (Пронин Виктор, Ромов Анатолий, Рыбин...)

МАКИ

...Сергей сидел не шелохнувшись, слушая неторопливый рассказ, профессора. Уже рассказано про адски мучительную работу на шахтере оккупированной Лотарингии, про дерзкий ночной побег из штрафного лагеря — нашел едва приметную лазейку, и про то, как облегченно вздохнул, когда наконец смог сорвать с шеи шнурок с номерком — «удостоверение личности» военнопленного, и про то, как настороженно, боязливо оглядываясь по сторонам, шел он от деревни к деревне. Ну а дальше что? А где с Аннет встретился, как маки нашел? Но нельзя, нельзя задавать вопросы, вооружись терпением, журналист Крымов.

...Разные люди по-разному встречали худющего, голодного человека в потрепанной одежде. Он обладал небольшим, обретенным еще в школе запасом немецких слов и еще меньшим — французских. На шахте запас этот основательно пополнился. И теперь он с трудом, но уже мог разговаривать с французами. Была на его вооружении одна хорошо заученная им немецко-французская фраза, не раз выручавшая его: «Комрад, их бин призонье рюс...» — «Товарищи, я русский, заключенный военнопленный...» В ответ почти всегда давали что-нибудь поесть. Но порой на выраженную жестами просьбу спрятать или разрешить переночевать хозяин извинительно-беспомощно разводил руками и произносил лишь одно слово: полиция. Это было не самым худшим. Случалось и такое: любезно пригласили посидеть в саду, подождать, а через неплотно закрытое окно слышно было, как звонили в полицию...

Но Поляков не терял надежды на встречу с добрыми и смелыми людьми. И ему повезло: на одной ферме прожил несколько дней. И не только потому, что требовался работник. «Призонье рюс» был для хозяев солдатом страны, спасающей человечество от фашизма. И они помогли: «У швейцарской границы есть лес, где русский сможет надежно укрыться. Гитлеровцы обходят стороной его, боятся... И еще запомните: на самой окраине леса есть ферма Анри Вебера. Кстати — он немного говорит по-русски... Там хорошие люди, доверьтесь им...» Поляков добрел до заветной фермы. Анри Вебер рад хорошему работнику: «Вон в том маленьком домике будете спать... А днем — на вашем попечении виноградник. Согласны?»

— О да, господин Вебер... Благодарю вас;

Но недолго Мишель — так звали Полякова французы — обрабатывал виноградник. В округе рыскали гитлеровские патрули, и гостеприимство становилось опасным. Тогда он не мог и предполагать, что много лет спустя господин Анри Вебер будет его гостем в Москве. Тогда русский солдат думал об одном — куда податься? За него решил Анри.

— Пройдите километра два по дороге, от маленькой лавчонки сверните вправо, и широкая тропа выведет вас в лес, в самую гущу. Там работают лесорубы из ближайшей деревни. Это надежные парни. Они помогут найти нужных людей.

Анри обнял и перекрестил Мишеля.

— С богом!

Все получилось так, как он сказал.

...Стоял теплый майский день с колдовским ароматом весны, когда, напутствуемый лесорубами, Поляков вышел из леса. Вот она — та самая деревня, и тот самый дом под черепицей за высоким зеленым забором. Дом стоял на самой окраине, и беглеца это очень устраивало! Кругом ни души. Тишина, нарушаемая лишь певучей болтовней птиц. Когда зазвонил церковный колокол, из скрипучей калитки вышел невысокий, толстый человек с глазками-щелками, а за ним — худенькая девушка. Поляков поклонился: «Их бин призонье рюс», — и попросил поесть. Но толстяк, даже не взглянув в его сторону, отрезал: «Идите прочь». И вместе с девушкой зашагал к церкви.

...Минует несколько дней, уже. в отряде маки, куда русского солдата приведет один из лесорубов, худенькая девушка сама подойдет к нему и окажет:

— Меня зовут Аннет. Не сердитесь на отца. Он очень осторожный человек и решил, что вы из гестапо. Потом лесорубы все рассказали ему и поручились за вас. Папа просил передать, что будет рад видеть русского солдата в доме французского ажана.

Поляков удивленно вскинул глаза, Аннет рассмеялась:

— Маки и дочь ажана — не верится? Да?

У него еще много будет поводов для удивления. Завтра в палате командира отряда он увидит своих давних знакомых — адвоката и доктора, которые не раз навещали ферму Анри Вебера. Французы заговорщически подмигнули ему: «Бонжур, месье, мы, кажется, где-то встречались?...»

Это был интернациональный отряд — французы, испанцы, чехи и трое русских: танкист из Ленинграда, сапер с Украины и он, Мишель, москвич. Командир отряда относился к русским с симпатией. Но это не мешало ему до хрипоты спорить с ними по самым острым политическим проблемам. Однако дружбе споры не мешали. Нашумевшись, они через час-другой вместе распивали за победу бутылку терпкого вина и хором пели «Катюшу», «Марсельезу» и марш маки: «Если ты завтра погибнешь в бою, друг твой займет твое место в строю». И маки, люди разных политических взглядов и социального положения — коммунисты и социалисты, рабочие и мелкие буржуа, — окунутся в плотную тишину ночи и после изнурительного перехода будут штурмовать гитлеровский гарнизон, чинивший кровавую расправу над местными жителями.

А что касается отряда маки, то он долго оставался неуловимым. И все знали, что это заслуга помощника командира по разведке Мишеля, его храброй соратницы, разведчицы Аннет. Они часто вместе отправлялись на задания и были неразлучны в пору затишья. В отряде о них говорили разное. Толки докатывались и до «виновников». Они посмеивались и отшучивались. Но всем было очевидно — Аннет и Мишеля связывала крепчайшая дружба и в основе ее была, может, вовсе не любовь, а чувство локтя и смертельная опасность, не раз подстерегавшая обоих.

Каким-то шестым чувством Мишель и Аннет распознавали чужих, которые могут стать близкими, и архиблизких, которых надо бояться пуще чужих. У разведчиков, особенно у Аннет, был острый нюх на тех, кто продался гестапо. И тут кокетливая Аннет — олицетворение вечной женственности — не дрогнув, приводила в исполнение приговор, вынесенный отрядом именем французского народа — «смерть предателю!..»

Поляков сегодня может во всех деталях, час за часом, восстановить в памяти свой последний день на французской земле. Радость первой, хотя еще и не окончательной, победы и предвкушение долгожданного возвращения на Родину. И парад иностранцев — маки, и веселая пирушка в уютном кафе — по случаю проводов, и как он вместе с Аннет... Нет, нет, об этом никому не расскажут. Это их тайна, в этот душевный тайник никому не дано заглянуть. Никто из их тогдашних друзей так и не узнал, как они тихо и, им казалось, незаметно покинули кафе и долго-долго бродили по лесным тропам под дождем, прижавшись друг к другу. Бродили и молчали. Мишель, ощущая острую потребность сказать ей то, что хотел сказать давно, попытался было нарушить молчание, пусть даже красноречивое, но Аннет ласково прикрыла ладошкой его рот: «Не надо... Не надо, Мишель... Я все понимаю... Я знаю, чувствую, что ты хочешь мне сказать. Давай помолчим». Ему вспомнились в эту минуту где-то прочитанные слова о любви: «Тайна сия великая есть».

...Поляков, ликуя с боевыми друзьями — «Первая победа одержана!», — не без грусти прощался с ними. Это чувство овладевало им исподволь, по законам жизни, с ее превратностями и замысловатостями. Причина? Вероятно, Аннет. Она настойчиво просила его остаться.

— Ты можешь добивать гитлеровцев и в рядах французской армии. И мы по-прежнему будем рядом. Это было бы чудесно, Мишель. Не упрямься...

— Не могу, Аннет. Это не упрямство. Я обязан вернуться в свою Советскую Армию. Кто знает, быть может, встретимся в Берлине...

Он говорил твердо, решительно, но, кажется, еще ни разу в жизни на душе у него не было такой сумятицы.

Тогда он не очень четко представлял себе, что ждет его дома.

— Прошумело несколько послевоенных лет. Страна залечивала раны, причиненные войной, восстанавливала порушенное, строила новое. Жизнь входила в нормальное русло. В военкомате мне вручили орден Отечественной войны. Это, конечно, был большой праздник, достойно отмеченный в узком кругу. А потом наступили будни. Заботясь о хлебе насущном, я спешил получить хоть какую-нибудь специальность. Хотелось продолжить учебу. В ту пору при поступлении в гуманитарный институт представители сильного пола имели некоторое преимущество, и я не преминул им воспользоваться. Увлекся микробиологией. Выступал на диспутах, где кое-кто утверждал торжество эпохи технократов, а мне виделось в грядущем засилье не творцов машин, а создателей жизни — белковых веществ и покорителей микроорганизмов. Мои мысли витали в сфере, где стыкуются идеи творцов неживого — машин и исследователей живого — биологов. Моя лаборатория...

И тут он осекся.

— Простите, я несколько увлекся. Это уже не для печати, хотя когда-нибудь...

— Ясно-понятно! — весело воскликнул Сергей. — Молчу и ничего не спрашиваю. Но от мысли когда-нибудь написать о вас очерк не откажусь. Если представится случай, мы еще побеседуем о вашей жизни на французской земле, деятельности «почтовых ящиков» касаться не будем.

Профессор тогда ничего не ответил. А случай действительно представился. Крымов столкнулся с Поляковым в аэропорту. Сергей провожал коллегу в Будапешт, а Поляков встречал Аннет Бриссо из Парижа. Они договорились о встрече, и профессор предупредил Аннет: «Я приеду не один. Со мной будет молодой советский журналист. Ты не возражаешь?»

— Нет, конечно. Пресса — это великолепно.

Она лукаво улыбнулась и добавила:

— Если это, конечно, свободная пресса...

— Аннет, я хотел бы...

Она прервала его.

— Не сердись, Мишель, милый, я просто решила напомнить тебе о наших давних спорах. Помнишь? Мы называли тебя неистовым.

— Время рассудило. Ты согласна? Молчишь, моя милая, наивная и упрямая Аннет. Неужели жизнь ничему не научила тебя? Неужели ты не поняла, что «свобода печати» на Западе — это легенда. Мы же вместе с тобой читали «свободные» газеты Петена. Ты помнишь, что они писали о нас?

Поляков не ждал ответа. Профессор в полемическом задоре и не догадывается, какое удовольствие доставляет Аннет: «Он все такой же, неистовый Мишель...»

— Вспомнила о наших спорах? А ты не забыла, Аннет, что самым ярым был социалист Франсуа, убежденный рыцарь буржуазной демократии? Ты ему очень нравилась, он сам говорил мне. Так вот, Франсуа теперь журналист, приезжал в Москву. Когда я его провожал, он с горечью сказал, что его, вероятно, вышвырнут из газеты за «некомпетентность». От него ждали фальсифицированного интервью, в котором профессор Поляков пожалуется на преследование интеллектуалов, требовали вложить в уста профессора нечто такое, чего он никогда в жизни не позволил и не позволит себе сказать о родном доме. Когда мы прощались, Франсуа был грустен: «Я, наверное, больше не увижу тебя, Мишель. Я знаю, чего ждет от моей «туристской» поездки в Москву шеф-редактор. Он не дождется. Значит — все! Мне скажут то, что говорят обычно в таких случаях: «У вас нет необходимых профессиональных навыков».

Выпалив все это, Поляков умолк, потом вдруг спросил:

— Тебе что-нибудь говорит это имя? — И он назвал имя известного американского обозревателя.

— Да, слышала о нем.

— Так вот, именно он сказал как-то о буржуазном телевидении: «Рабыня, служанка и, увы, — проститутка торговли».

Аннет положила свои тонкие руки на плечи Мишеля и тихо сказала:

— Не будем об этом. Длинный и сложный разговор. Позже, может, вернемся к нему. А с твоим другом, русским журналистом, я хотела бы познакомиться. Интересно.

...В номере Аннет шла долгая беседа о разных разностях, не имеющих ничего общего с тем, что в действительности интересовало Крымова, пока француженка со свойственной ей непосредственностью не предложила перейти к делу.

— Мишель, вероятно, уже немало рассказал вам — я знаю, это его любимая песня. Так что мне...

— Он сказал, что предпочитает петь дуэтом...

Но интервью не состоялось. Говорили Аннет и Мишель, перебивая друг друга, вновь возвращались к событиям, о которых уже, кажется, все было сказано, словом, разговаривали так, будто, кроме них, никого в комнате не было.

— Мишель, ну дай же мне порадоваться. Ты рядом, можно даже дотронуться. Не верится... Ты ли это? Помнишь, какими мы были тогда? Ведь было же... Да? Было? А ты помнишь, простачка Роже? Теперь он важный господин, едва раскланивается.

— А нашего танкиста помнишь? Ты его сможешь повидать в Ленинграде. Директор завода и все такой же балагур.

Захваченные воспоминаниями, они долго не умолкали. Слишком много наслоилось в памяти.

Сергей не задавал вопросов, понимая, что они сейчас не ко времени. Слушал и запоминал. Многое уже знал от Полякова, о многом услышал впервые.

На стол легли старые любительские фотографии. Аннет принялась было комментировать их, но вдруг помрачнела, тонкие пальцы судорожно смяли сигарету. Поляков ласково положил свою большую, широкую ладонь на маленькую ручку Аннет.

— Осторожно, обожжешься...

Она посмотрела на него грустными глазами и тихо спросила:

— Узнаешь?

— Да, Жюльен... Твой Жюльен. Ты помнишь, как мы его искали...

Еще бы не помнить! Она тогда оказала Мишелю, что никогда не простит себе, если не разыщет и не похоронит Жюльена. И они нашли, хотя кругом шныряли боши. Мишель взвалил его на плечи, отнес на опушку леса, где-то разыскал лопату — и на краю зеленой поляны поднялся маленький холмик с дощечкой:

Позднее Аннет узнала от крестьян, что фашисты захватили Жюльена, истекавшего кровью.

На глазах Аннет навернулись слезы.

— Его пытали, но он не проронил ни слова. И еще я узнала от крестьян... Узнала... Хотя нет, догадывалась и раньше. И ты, и я, и командир. Крестьяне лишь подтвердили. Нас предал испанец, тот, что внезапно появился в отряде. Так ведь? Хотя кое-кто утверждал, что это случайное стечение обстоятельств и не нужно принимать всерьез излишнюю бдительность русских...

Аннет простонала:

— Отец, дорогой, почему ты сразу не сообщил... В тот же вечер...

— О чем ты?

— Так... Мысли вслух... В тот день, Мишель, я тебе не все рассказала. Фашисты нас окружили, и все, что я узнала от отца, уже не имело значения. А потом так и не решилась. Боялась за отца. Маки по-разному могли оценить поступок бывшего ажана. В том числе и мой верный друг Мишель...

— Аннет, не говори загадками. Теперь-то можно все рассказать. Ну просто так, для истории...

— Позже, не сейчас.

Она поглубже втиснулась в большое мягкое кресло и неотрывно глядела в пол, свесив между колен руки со сплетенными пальцами.

Говорят, что глубокая скорбь всегда молчалива. В комнате наступила тягостная тишина, и первым нарушил ее Сергей.

— Разрешите, госпожа Бриссо, задать вам один вопрос? И прошу извинить, если он покажется неделикатным.

— Да, пожалуйста...

— Вы замужем?

Поляков посмотрел на Сергея укоризненно, на Аннет — испуганно. Она ответила, не поднимая головы:

— Я не нашла человека, который был бы таким, как Жюльен. — Задумалась и добавила: — Разве вот только Мишель. Но он не пожелал тогда остаться у нас, уехал... Потом я поклялась — ни с кем не связывать свою жизнь, пока не разыщу испанца.

— Зачем? Столько времени прошло. Ведь за давностью лет...

— Есть еще суд совести. Если не покарает правосудие, то я сама... Огнем сердца. Я разыщу его.

— А ты пыталась?

— Да. И даже как-то набрела на след. Я путешествовала по Испании... Помнишь Жорже Лефевра? Так вот с ним и его женой. Они поехали отдыхать, а я — искать убийцу, надеясь только на его величество случай. И представь — повезло. В Барселоне на пляже мы лицом к лицу столкнулись с Фелиппе Медрано... То же длинное желтое лицо с большим коричневым пятном, та же татуировка на руке, повыше кисти — пронзенное стрелой сердце и надпись «Ave María». Рядом хромоногий сын, копия отца. Друг Жорже познакомил: «Бесстрашный Арриго Кастильо, человек-легенда». Испанец улыбнулся, но ты бы видел этот злобный взгляд! Лефевр тоже узнал его и спросил: «Где мы могли встречаться? Быть может, во Франции, во времена Сопротивления?» Человек-легенда будто бы не расслышал и тотчас исчез.

Вечером в гостинице, оставшись вдвоем, Жорже и Аннет вновь и вновь будут вспоминать, как все это было в ту августовскую ночь.

— Аннет, неужели испанец узнал меня? Так стремительно исчез... Сперва с пляжа, потом из Валенсии.

— А может, он не тебя, а меня узнал?

— Тебя? Но ты же не была в ту ночь в отряде. Если память мне не изменяет, ты появилась лишь в полдень, когда фашисты уже стали стягивать кольцо?

— Да, так. Но с этим испанцем я встречалась давно, когда еще была девочкой и мы еще жили в Париже. Я никому, не рассказывала об этом...

Однажды вечером мать Аннет привела испанца к себе домой тайком и представила мужу: «Этому человеку можно доверять, он поможет собрать и спрятать оружие. Воевал в Испании, в интербригаде, а теперь вместе с нами». И они втроем долго шептались о чем-то в соседней комнате. Когда красавец Фелиппе (так про себя окрестила Аннет высокого, смуглого молодого человека, с мужественным высоколобым лицом) ушел, мать рассказала отцу, что испанец люто ненавидит фашистов и жаждет рассчитаться с ними за расстрелянного в Мадриде брата, коммуниста. «Теперь мне будет намного легче, — сказала мадам Бриссо, — Фелиппе хороший помощник и хороший конспиратор»

В оккупированном фашистами Париже дом супругов Бриссо стал явочной квартирой маки, а сама хозяйка — связной отряда, действовавшего в этом квартале. Она имела хорошее прикрытие — господин Бриссо был ажаном. Блюститель порядка, выполняя приказ гитлеровского командования, отбирал у горожан оружие, которое те по разным причинам не спешили сдавать. Часть его ажан доставлял военному коменданту, а часть... передавал жене. А она уж знала, как распорядиться. И тут Фелиппе был незаменим.

...Эсэсовцы ворвались в квартиру ночью, через час после того, как ее покинула группа маки. Обыск длился три часа, фашисты вели его так, словно им уже точно известно, где что запрятано. Супруги Бриссо удивленно переглядывались — как могло все это произойти? Лишь один человек знал их тайники — Фелиппе... Мать увезли, и больше Аннет ее не видела.

Отец пытался разыскать Фелиппе. Безуспешно! Исчез, никому ничего не сказав. Позже стало известно, что это он навел фашистов на квартиру Бриссо. Увы, то была не последняя его акция в Париже.

Пройдет несколько месяцев — и отец с дочерью покинут Париж, уедут ^:в деревню, в свой маленький домик с садом. И однажды в жаркий полдень разведчица Аннет на пути в штаб отряда заглянет к отцу. Он растерянно посмотрит на нее и скажет:

— Я сплоховал, Аннет... Ажан не имеет права медлить... И рисковать... Прости старика.

— Что случилось?

И она услышала такое, что ее бросило в жар.

Накануне в сумерках господин Бриссо, возвращаясь из леса, увидел Фелиппе. Испанец осторожно озирался, но старика не заметил. А Бриссо сразу опознал его. Бывший ажан хотел было броситься на испанца, задушить предателя, но не успел. Фелиппе мгновенно скрылся. Быть может, только показалось, но господин Бриссо утверждал, что испанец вышел на тропу, ведущую в лагерь маки.

Аннет на велосипеде помчалась в штаб. Скорей, скорей, надо успеть предупредить. Такие, как Фелиппе, спроста не появляются: готовится какая-то провокация.

Увы, она опоздала. Испанец уже вывел гитлеровцев на отряд маки, замаскировавшийся в лесу, на самой макушке горы.

...Аннет рассказала все это сбивчиво, не глядя на Лефевра. Она все еще считала себя в чем-то виноватой. Тогда Аннет не решилась рассказать в отряде про встречу отца с Фелиппе, про его нерасторопность, за которую пришлось поплатиться. Разведчица боялась, что бывшего полицейского осудят, и старик не перенесет позора — помог предателю.

Аннет тяжело вздохнула, посмотрела Лефевру в глаза и сказала:

— Вот и все, что ты должен знать, Жорже. Тебе я рассказала первому. А теперь прощай. Путешествуйте без меня. Уеду в Мадрид. Буду искать Кастильо. И найду. Даже у черта в преисподней...