"Ловец снов" - читать интересную книгу автора (Кинг Стивен)

Глава 4. МАККАРТИ ИДЕТ В СОРТИР

Джоунси и Бивер, сидя на кухне, играли в криббидж, который называли попросту игрой. Память о Ламаре, отце Бивера, который всегда именовал ее так, словно, кроме этой, на свете других игр не было. Для Ламара Кларендона, жизнь которого вращалась вокруг его строительной компании в центральном Мэне, криббидж, вполне вероятно, и был таковой. Способ убить вечера для тех, кто полжизни проводит в лагерях лесорубов, железнодорожных вагончиках и строительных трейлерах. Доска со ста двадцатью отверстиями, четыре колышка и старая засаленная колода карт. Если все это у вас имеется, считайте, вы в деле.

В криббидж чаще всего играли, чтобы скоротать время: пока пройдет дождь, прибудет заказанный груз или из магазина приедут задержавшиеся друзья и подскажут, что делать со странным парнем, лежащим за закрытой дверью спальни.

Если не считать того, думал Джоунси, что больше всего нам нужен Генри. Пит — что-то вроде приложения. Только Генри знает, что делать. Бивер прав — без Генри, как без рук.

Но Пит и Генри все не ехали. Пока еще для настоящей тревоги слишком рано, возможно, они задержались из-за снегопада, но Джоунси уже начинал беспокоиться, и Биверу, наверное, тоже не по себе. Никто пока не высказал опасений вслух: в конце концов до вечера далеко, и все еще может обойтись, но невысказанная мысль уже витала в воздухе.

Джоунси постарался сосредоточиться на доске и картах, но продолжал поглядывать на дверь спальни. Скорее всего Маккарти уже спит, но, черт возьми, не нравилось ему лицо этого парня!

Джоунси подметил, что и Бив искоса посматривает в ту же сторону.

Джоунси перетасовал древнюю колоду, сдал себе пару карт и отложил криб[15], когда Бив щелчком подвинул к нему еще две. Бивер снял, и начало было разыграно: в ход пошли колышки[16].

«Можешь сколько угодно отмечать ход и все же с треском проиграть, — твердил Ламар, с его вечной сигаретой «Честерфилд», свисавшей с уголка губ, и кепчонкой с гордым логотипом «Кларендон констракшн», неизменно надвинутой на левый глаз, как у человека, который знает тайну, но согласится выдать только за подходящую цену. Ламар Кларендон, порядочный работящий папочка, умерший от инфаркта в сорок восемь, — зато если отмечаешь ход, тебя никогда не объегорят».

Нет игры, думал Джоунси. Нет костяшек, нет игры. И тут же по ушам ударил тот чертов дрожащий голос, из больничных кошмаров:

Пожалуйста, перестаньте, я этого не вынесу, сделайте укол, где Марси?

Господи, ну почему мир так жесток? Почему так много оскалившихся зубьями шестеренок готовы перемолоть твои пальцы, почему так много приводов, передач, колес и еще бог знает чего готовы расщепить каждую твою кость?

— Джоунси?

— Что?

— Ты в порядке?

— Да, а в чем дело?

— Ты весь трясешься.

— Правда? — Что тут спрашивать, он и сам это знал.

— Честное слово.

— Наверное, сквозняк. Не чувствуешь никакого запаха?

— От него?

— Ну не от подмышек же Мэг Райан! От него, разумеется.

— Нет, — сказал Бивер. — Пару раз мне казалось… наверное, воображение разгулялось. Когда кто-то все время пердит… ну, знаешь… и к тому же…

— Да, вонь ужасная.

— Да. И отрыжка тоже. Я думал, он наизнанку вывернется. Честно.

Джоунси кивнул. Я боюсь. Сижу здесь, напуганный до усеру, в метель, и жду. Жду Генри, черт бы все побрал. Вот так, подумал он.

— Джоунси!

— Ну что тебе? Мы собираемся доигрывать партию или нет?!

— Естественно, но… как по-твоему, Генри и Пит доберутся?

— Откуда, черт возьми, мне знать?

— У тебя никакого… предчувствия? Может, видение…

— Я не вижу ничего, кроме твоей физиономии.

Бив вздохнул:

— Но все же, думаешь, с ними все нормально?

— Думаю, все. — Джоунси украдкой глянул сначала на часы — половина двенадцатого, — а затем на закрытую дверь, за которой прятался Маккарти. Посреди комнаты, в потоках восходящего воздуха, медленно поворачивался и колыхался Ловец снов. — Сам видишь, какой снег. Они вот-вот появятся. Ну же, давай играть.

— Давай. Восемь.

— Пятнадцать за два.

— Твою мать! — Бивер сунул в рот зубочистку. — Двадцать пять.

— Тридцать.

— Дальше.

— Один за два.

— Срань господня! — невесело хмыкнул Бивер, поняв, что дела его плохи. — Ты только что в зад мне эти проклятые колышки не втыкаешь каждый раз, когда сдаешь.

— Почему же? И когда сдаешь ты, картина та же самая. Нечего болтать, играй.

— Девять.

— Шестнадцать.

— И одна за последнюю карту, — объявил Бив с таким видом, словно одержал моральную победу.

Он встал.

— Выйду на крыльцо, отолью.

— Это еще зачем? У нас вполне нормальный сортир, на случай, если ты не знаешь.

— Знаю. Просто хочу проверить, не разучился ли еще писать свое имя на снегу.

— Ты когда-нибудь повзрослеешь? — засмеялся Джоунси.

— Ни за что, если это, конечно, в моей власти. И не шуми, парня разбудишь.

Джоунси сгреб карты и стал рассеянно тасовать, следя глазами за идущим к двери Бивером. Почему-то вспомнилась разновидность игры, в которую они играли детьми.

Тогда они называли ее Игрой Даддитса и часами просиживали за ней в гостиной Кэвеллов. Криббидж как криббидж, только отмечать ходы поручали Даддитсу. «У меня десять, — говаривал Генри, — поставь колышек на десять, Даддитс». И Даддитс, расплываясь в добродушной улыбке, никогда не забывал осчастливить Джоунси, воткнув колышек на шесть, десять или любое число из ста двадцати. По правилам Игры Даддитса никто не имел права жаловаться, говорить: «Даддитс, это слишком много, Даддитс, этого недостаточно». И, дьявол, как они веселились! Мистер и миссис Кэвелл иногда заглядывали в комнату и тоже смеялись, и как-то, вспомнил Джоунси, когда им было лет пятнадцать-шестнадцать, и Даддитсу, разумеется, тоже, Даддитс Кэвелл так и не вырос, и это было в нем самым прекрасным и пугающим, так вот, в тот раз Эйб Кэвелл вдруг заплакал, повторяя: «Мальчики, если бы вы только знали, что это значит для меня и для миссус, если бы вы только знали, что это значит для Дугласа…»

— Джоунси…

Голос Бивера ворвался в его мысли, глухой, странно блеклый, словно растерявший разом все интонации. Вместе с ним ворвался поток холодного воздуха, и Джоунси зябко поежился.

— Закрой дверь, Бив, ты что, морозоусточивый?

— Иди сюда. Ты должен на это взглянуть.

Джоунси поднялся, подошел к двери и уже открыл было рот, чтобы выругать Бива, но тут же забыл, что хотел сказать. Во дворе теснились животные в количестве, достаточном для небольшого зоопарка, в основном олени, дюжины две ланочек и несколько самцов. Но тут же шныряли еноты, важно переваливались сурки и бесшумно, словно не касаясь снега, скользили белки. Со стороны сарая, где хранились снегоход, инструменты и запасные части, появились три огромные собаки, которых Джоунси сначала принял за волков. Но потом, заметив обрывок веревки на шее у одного, понял, что это скорее всего одичавшие псы.

Все они карабкались вверх по склону Ущелья и явно перемещались к востоку. Джоунси заметил парочку диких кошек приличного размера, мчавшихся бок о бок с оленями, и даже протер глаза, словно не доверяя себе. Но кошки не исчезли, как, впрочем, олени, еноты, белки и сурки. Все они двигались без спешки и без паники, при пожарах так не бывает. Впрочем, и дымом не пахло. Никто никуда не убегал, они просто переселялись на другое место, уходя отсюда подальше.

— Господи Иисусе, Бив, — ошеломленно проговорил Джоунси.

Бив, задравший голову к небу, на миг опустил глаза и тут же снова уставился наверх.

— Лучше посмотри туда.

Джоунси последовал его примеру и зажмурился от слепящего света. Огни, красные, бело-голубые, ходили по небу кругами, зажигая облака, и до него вдруг дошло, что именно видел Маккарти, когда бродил по лесу. Они метались взад-вперед, ловко огибая друг друга, а иногда на мгновение сливаясь, излучая сияние такое нестерпимо яркое, что приходилось прикрывать глаза ладонью.

— Что это? — прошептал он.

— Не знаю, — ответил Бивер, не оборачиваясь. На бледном лице с пугающей отчетливостью выделялась щетина. — Но это их боятся животные. Поэтому и стараются убраться подальше.

Они простояли на крыльце с четверть часа, и до Джоунси внезапно донеслось тихое жужжание, как от трансформаторной будки. Джоунси спросил Бива, слышит ли он, и тот молча кивнул, не отрываясь от цветных танцующих сполохов размером, по мнению Джоунси, с крышку люка. И хотя так и не понял, кто издает эти звуки — животные или огни, все же не стал спрашивать. Да и речь отчего-то давалась с трудом, язык словно сковало страхом, изнурительным, лихорадочным, бесконечным, как гриппозный бред.

Наконец огни стали таять, и хотя Джоунси не видел, чтобы они мигали, с каждой минутой их становилось меньше. Поток животных тоже иссякал и назойливое жужжание отдалялось.

Бивер передернул плечами, словно пробуждаясь от морока.

— Камера! — воскликнул он. — Хочу сделать несколько снимков, пока все не исчезло.

— Вряд ли ты сумеешь…

— Хотя бы попробую! — почти прокричал Бивер и, тут же понизив голос, повторил: — Я должен попробовать. Может, поймаю в объектив оленей, прежде чем…

Повернувшись, он метнулся к кухне, вероятно, пытаясь припомнить, под какой грудой грязной одежды погребена его древняя исцарапанная камера, но тут же замер и сообщил мрачным, совершенно не в духе Бивера голосом:

— Ох, Джоунси, кажется, у нас проблема.

Джоунси бросил последний взгляд на оставшиеся огни (выцветающие, пропадающие) и обернулся. Бивер стоял у раковины, растерянно оглядывая центральную часть комнаты.

— Что? Что на этот раз?! — Этот противный, визгливый, чуть вибрирующий крик базарной бабы… неужели… неужели… его голос?

Бивер вытянул руку. Дверь в спальню, где они поместили Рика Маккарти… комнату Джоунси… была распахнута. Зато дверь в ванную, которую нарочно оставили открытой, чтобы Рик смог безошибочно откликнуться на зов природы, сейчас захлопнута.

Бивер повернул озабоченное, заросшее щетиной лицо к Джоунси.

— Этот запах… чуешь?

Джоунси чувствовал, несмотря на приток холодного воздуха из двери. Все тот же эфир или этиловый спирт, но с какой-то примесью. Экскрементов, это уж точно. И, возможно, крови. И еще чего-то типа метана, копившегося в шахте миллионы лет и теперь вырвавшегося на волю. Иными словами, не та вонь, над которой они хихикали в школьных походах. Куда гуще и несравненно ужаснее. Можно только сравнивать ее с обычными газами, потому что ничего другого на ум не приходило. Словно в ноздри бьет смрад разлагающегося трупа.

— Видишь? — прошептал Бив.

По доскам пола, от одной двери до другой, тянулась цепочка ярких алых пятен. Можно подумать, у Маккарти внезапно кровь носом хлынула.

Вот только Джоунси казалось, что нос тут ни при чем.

Из всех тех вещей, которые ему страстно не хотелось делать: сообщить брату Майку, что мама умерла от сердечного приступа, сказать Карле, что если она не завяжет со спиртным и колесами, он уйдет из дома, шепнуть Большому Лу, своему компаньону по палатке в Кэмп-Агавам, что тот намочил постель, — тяжелее всего было пройти эти несколько шагов и пересечь комнату. Все равно что брести куда-то в сонном кошмаре, когда плывешь над землей, даже не шевеля ногами, медленно, неведомо куда, как в вязком глицерине.

Только в дурных снах никогда не попадаешь в нужное место, а тут… им удалось перебраться на другой конец комнаты, так что, очевидно, никакой это не сон. Они застыли, таращась на кровяные брызги, не очень большие, самая внушительная размером с десятицентовик.

— Должно быть, очередной зуб выпал, — по-прежнему вполголоса проговорил Джоунси. — Больше ничего на ум не приходит.

Бив молча поднял брови и, очевидно, решившись, заглянул в дверь. И тут же поманил пальцем Джоунси. Тот боком, по стеночке, не желая терять из виду дверь ванной, подошел поближе. Одеяло было сброшено на пол, словно Маккарти вскочил внезапно и в большой спешке. На подушке еще сохранился отпечаток головы, матрац был примят. На нижней половине простыни расплывалось огромное кровавое пятно, казавшееся лиловым на синем фоне.

— По-моему, в том месте зубы не растут, — шепнул Бивер, перекусывая зубочистку. Острая щепка спланировала на пол. — Может, у него месячные?

Вместо ответа Джоунси показал в угол, где валялись залитые кровью кальсоны и шорты Маккарти. Хуже всего пришлось шортам: если бы не эластичный пояс и не оставшийся нетронутым клочок ткани, их можно было бы принять за непристойно красное сексуальное белье того типа, который любят носить голубые поклонники «Пентхауса», заранее решившие, что свидание с очередным возлюбленным непременно завершится в постели.

— Загляни в ночной горшок! — сказал Бивер.

— Почему бы просто не постучать в дверь ванной и не спросить, как он себя чувствует?

— Потому что, мать твою, я хочу понять, чего нам следует ожидать, неужели не ясно! — злобно прошипел Бивер и, погладив себя по груди, выплюнул остатки измочаленной зубочистки. — Старик, у меня, кажется, едет крыша.

Сердце Джоунси бешено колотилось. По лицу струился пот. Но тем не менее он ступил в комнату. Если большая часть помещений успела проветриться, то здесь все еще стоял невыносимый смрад дерьма, метана и эфира. Джоунси ощутил, как то немногое, что он успел съесть, стало колом в желудке, и судорожно напрягся, чтобы удержаться от рвоты. Он шагнул к горшку, но никак не мог заставить себя заглянуть в него: мерещились всякие ужасы. Человеческие органы, плавающие в кровавом бульоне. Зубы. Отрубленная голова.

— Ну же, — сказал Бивер.

Джоунси зажмурился, нагнул голову, задержал дыхание и открыл глаза. Ничего. Ничего, кроме чистого фаянса, неярко поблескивавшего в свете плафона. Пусто. Он шумно выдохнул сквозь сжатые зубы и вернулся к Биву, стараясь не ступать на кровяные сгустки.

— Ничего, — сообщил он. — Хватит тянуть кота за хвост.

Они прошли мимо бельевого чулана и остановились у отделанной сосновыми панелями двери в туалет. Бивер вопросительно глянул на Джоунси. Тот покачал головой:

— Твоя очередь. Я только сейчас перебрался через минное поле.

— Это ты его нашел, — прошептал в ответ Бив, упрямо выдвинув челюсть. — Тебе с ним и возиться.

Только теперь Джоунси расслышал кое-что еще, расслышал, не прислушиваясь. Частично потому, что звук был таким знакомым, отчасти потому, что он просто помешался на Маккарти, человеке, которого едва не подстрелил. Похоже, этот шум все время оставался у него в подсознании: тихое «плюх-плюх-плюх», становившееся все громче. Доносившееся неизвестно откуда.

— О дьявол, сучье вымя, — выругался Джоунси, и хотя говорил обычным тоном, оба отчего-то подпрыгнули, как от удара грома. — Мистер Маккарти, — окликнул он, постучав. — Рик! У вас все в порядке?

Не ответит. Не ответит, потому что мертв. Мертв и восседает на троне, совсем как Элвис, подумал он.

Но Маккарти оказался жив.

— Мне что-то нехорошо, парни, — простонал он. — Нужно просидеться. Если мне удастся, я… — Он снова застонал и пукнул, тихо, почти мелодично. Джоунси поморщился, — …я буду, как огурчик.

По мнению Джоунси, это было огромным преувеличением. Маккарти явно задыхался от боли.

И словно в подтверждение, Маккарти мучительно застонал. Послышался очередной мелодичный звук, и Маккарти вскрикнул.

— Маккарти! — Бивер взялся за ручку, но она не поворачивалась. Маккарти, их маленький сувенир из леса, запер дверь изнутри. Бив принялся дергать ручку. — Рик! Откройте, старина! — крикнул он, делая вид, будто ничего не произошло, будто все это очередная шутка, ничего больше, веселый розыгрыш на лоне природы, но от этого выглядел еще более испуганным.

— Со мной все в порядке, — сказал Маккарти. — Я… парни, мне просто нужно освободить кишечник.

Последовала целая серия смрадных разрядов. Как, должно быть, глупо называть то, что они слышали, «газами» или «ветрами»: жеманные, как завитушки крема, определения. Звуки, доносившиеся из-под двери, были грубыми и какими-то мясистыми, словно треск разрывающейся плоти.

— Маккарти! — крикнул Джоунси, колотя в дверь. — Впустите нас!

Но хотел ли он действительно войти? Вовсе нет. Господи, как жаль, что Маккарти не бродит до сих пор по лесу или не набрел на кого другого! И хуже всего, миндалина в основании мозжечка, эта безжалостная рептилия, подсказывала, что лучше всего было бы с самого начала его пристрелить. «Относись к этому проще, дурачок», как говорится в программе Карлы «Анонимные наркоманы».

— МАККАРТИ!

— Проваливайте! — с бессильной злобой отозвался Маккарти. — Неужели не можете убраться и оставить человека… дать человеку облегчиться? Господи!

«Плюх-плюх-плюх» — ближе и громче.

— Рик! — теперь уже кричал Бив, хватаясь за беспечный тон, как утопающий за соломинку. — Откуда у вас кровотечение?

— Кровотечение? — Маккарти искренне удивился. — С чего вы взяли?

Джоунси и Бивер в ужасе переглянулись.

«ПЛЮХ-ПЛЮХ-ПЛЮХ!»

Наконец Джоунси обратил внимание на странные шлепки и немедленно ощутил невероятное облегчение, поняв, что это такое.

— Вертолет! — охнул он. — Бьюсь об заклад, это его ищут!

— Ты так думаешь? — осведомился Бив с видом человека, услышавшего волшебное заклинание.

Джоунси кивнул. Правда, вполне возможно, что вертушка просто преследует странные небесные огни или пытается выяснить причину бегства животных, но он и думать не хотел о подобных вещах, плевать ему и на огни, и на животных. Главное — избавиться от Маккарти, сбыть его с рук, благополучно отправить в Мэчиас или Дерри.

— Беги на улицу и маши флагом.

— Что, если…

«ПЛЮХ! ПЛЮХ! ПЛЮХ!» Одновременно из-за двери донеслась очередь натужных, трескучих звуков, сопровождаемых воплем Маккарти.

— Беги на крыльцо! — крикнул Джоунси. — Маши чем хочешь, но заставь этих мудаков сесть! Что хочешь делай, хоть сними штаны и танцуй канкан, только заставь их сесть!

— Ладно. — Бив повернулся к двери, но тут же дернулся и взвизгнул.

Сотни ужасов, о которых Джоунси старался не думать, внезапно вырвались из темной кладовки и, плотоядно хихикая, ринулись к свету. Однако это оказалась ланочка, неизвестно как попавшая на кухню. Вытянув изящную голову, она внимательно изучала стол-тумбу. Джоунси, глубоко, прерывисто вздохнув, припал к стене.

— Ничего себе, с понтом, но без зонта! — пробормотал Бивер и, немного опомнившись, надвинулся на животное. — Брысь отсюда, Мейбл! — велел он, хлопнув в ладоши. — Или не знаешь, какое время года? Ну же, вали, пока цела!

Ланочка чуть постояла, глядя на них огромными глазами, в которых светилась почти человеческая тревога, и повернулась, задев головой длинный ряд кастрюль, половников и щипцов, висевших над плитой. Кухонная утварь с громким звяканьем посыпалась на пол.

Олениха рванулась к двери, мелькнув крошечным белым хвостиком. Бивер последовал за ней, тоскливо озирая горку навоза на чистом линолеуме.

Великое переселение животных почти закончилось. Ланочка, изгнанная Бивером из кухни, пролетела над хромой лисицей, очевидно, потерявшей лапу в капкане, и исчезла в лесу. Откуда-то из нависших облаков, как раз над сараем, возник коричневый громыхающий вертолет размером с городской автобус с белыми буквами АНГ на борту.

АНГ? Какого черта это означает? Вероятно, авиация Национальной гвардии, из Бангора.

Вертолет неуклюже задрал корпус. Бивер ринулся во двор, лихорадочно размахивая руками.

— Эй, помогите! Нужна помощь! Помощь, парни!

Вертолет стал снижаться, пока до земли осталось не более семидесяти пяти футов, достаточно близко, чтобы поднять снежные вихри. Потом двинулся по направлению к Биверу, словно толкая грудью снежный фронт.

— Эй, у нас тут больной! Больной! — надрывался Бивер, подпрыгивая, словно дергунчик-брейкдансер на дискотеке, и чувствуя себя последним олухом. Но что поделать? Надо так надо.

Вертушка подплыла к нему, но больше не снижалась, и похоже, не собиралась приземляться, и в голову Бива пришла ужасная мысль. Он сам не понимал, паранойя ли это или исходит от парней в вертушке. Иначе почему он внезапно ощутил себя мошкой, пришпиленной к центру мишени в тире: порази Бивера и выиграй часы-радио.

Боковая дверь вертушки скользнула в сторону. В проеме появился мужчина с мегафоном, в самой объемистой парке, которую Бив когда-либо видел. Но не это его беспокоило. Беспокоила кислородная маска, закрывавшая рот и нос незнакомца. Он в жизни не слыхал о пилотах, вынужденных носить кислородную маску на высоте семидесяти пяти футов, при условии, конечно, что воздух не заражен.

Мужчина в парке поднес к маске микрофон. Голос звучал громко и четко, перекрывая шум винтов, но все же казался несколько механическим, то ли из-за усилителя, то ли из-за маски, словно к Биву обращалось некое роботоподобное божество.

— СКОЛЬКО ВАС? — вопросило божество. — ПОКАЖИТЕ НА ПАЛЬЦАХ.

Сбитый с толку, испуганный, Бивер прежде всего подумал о себе и Джоунси: в конце концов Генри и Пит еще не вернулись. Он поднял два пальца, как знак победы.

— ОСТАВАЙТЕСЬ НА МЕСТЕ! — прогремело божество, высовываясь из вертолета. — В РАЙОНЕ ОБЪЯВЛЕН ВРЕМЕННЫЙ КАРАНТИН. ПОВТОРЯЮ, В РАЙОНЕ ОБЪЯВЛЕН ВРЕМЕННЫЙ КАРАНТИН. ВАМ ЗАПРЕЩАЕТСЯ ПОКИДАТЬ ЭТО МЕСТО.

Снег почти прекратился, но ветер дул с прежней силой, бросая в лицо пригоршни ледяной пыли, поднятой лопастями вертолета. Бивер сощурился и снова стал махать руками, втягивая в себя морозный воздух. Пришлось выплюнуть зубочистку, чтобы не проглотить ненароком (недаром мать вечно предсказывала, что именно это и послужит причиной его гибели: вдохнешь зубочистку, тут тебе и конец).

— То есть как это — карантин? — заорал он. — У нас тут больной, спускайтесь и заберите его!

При этом он понимал, что никто не услышит за мерным жужжанием двигателей, ведь у него, черт возьми, нет мегафона, но все же продолжал надрываться. Но как только слово «больной» сорвалось с языка, Бив сообразил, что ввел в заблуждение парня из вертолета: их не двое, а трое!

Он уже хотел поднять три пальца, но вспомнил о Генри и Пите. Их пока нет, но если ничего не случилось, вот-вот появятся, так сколько же их всего?! Два — не правильно, а что правильно? Три или пять?

И как обычно в подобных ситуациях, у Бивера что-то в мозгах заело — как у собак челюсти сводит. Когда такое случалось в школе, рядом обретались Джоунси или Генри, всегда готовые подсказать. Тут же помочь было некому, только уши резало «плюх-плюх-плюх» и снег обжигал лицо, забиваясь в горло, в легкие, вызывая кашель.

— ОСТАВАЙТЕСЬ НА МЕСТЕ! ПОЛОЖЕНИЕ ПРОЯСНИТСЯ В ТЕЧЕНИЕ ДВАДЦАТИ ЧЕТЫРЕХ — СОРОКА ВОСЬМИ ЧАСОВ! ЕСЛИ НУЖДАЕТЕСЬ В ЕДЕ, СКРЕСТИТЕ РУКИ НАД ГОЛОВОЙ.

— Нас больше! — вскрикнул Бивер, так истошно, что перед глазами заплясали красные точки. — У нас больной! У… нас… БОЛЬНОЙ!

Идиот в вертолете швырнул за спину мегафон и сложил большой и указательный пальцы кружком, словно говоря: «О'кей! Понял вас!»

Бивер едва не заплакал от досады, но вместо этого поднял руку с растопыренными пальцами, по одному за каждого из их четверки и последний — за Маккарти. Мужчина в вертолете присмотрелся и расплылся в улыбке. На какое-то волшебное мгновение Бивер вообразил, что сумел достучаться до этого долбоеба в маске. Но долбоеб, принявший отчаянные знаки Бивера за приветствие, помахал в ответ, сказал что-то пилоту, и вертолет АНГ начал медленно подниматься. Бивер Кларендон, стоя в крошечных смерчах поднятого лопастями снега, засыпанный белой морозной пылью, продолжал отчаянно вопить:

— Нас пятеро и мы нуждаемся в помощи! Нас пятеро и мы, мать вашу, нуждаемся в ПОМОЩИ!

Вертушка исчезла в облаках.

Джоунси, разумеется, кое-что расслышал, особенно объявление в мегафон, но в мозгу почти ничего не отложилось: слишком сильна была тревога за Маккарти, наглухо замолчавшего после нескольких тихих горловых вскриков. Запах, ползущий из-под двери, продолжал усиливаться.

— Маккарти! — окликнул он, едва на пороге показался Бивер. — Откройте или мы сломаем дверь!

— Убирайтесь, — возопил Маккарти писклявым, каким-то не своим голосом. — Мне нужно просраться, вот и все, НУЖНО ПРОСРАТЬСЯ! Если я смогу просраться, все будет в порядке.

Такая откровенная грубость из уст человека, по-видимому, считавшего причитания «О Боже» и «Господи» выражениями на грани допустимого, перепугали Джоунси куда больше, чем окровавленные простыня и белье. Он обернулся к Биверу, не обращая внимания на то, что тот весь в снегу и походит на Деда Мороза.

— Идем, помоги ломать дверь. Нужно как-то ему помочь.

Бивер показался ему растерянным и измученным. На щеках медленно таял снег.

— Ни за что. Тот малый в вертолете сказал что-то насчет карантина: а если он заразный и вообще? Вспомни эту красную штуку у него на лице…

Несмотря на собственные отнюдь не великодушные чувства по отношению к Маккарти, Джоунси с трудом сдерживался, чтобы не отвесить оплеуху старому дружку. В марте прошлого года он сам лежал, истекая кровью, на мостовой Кембриджа. А если бы прохожие отказались дотронуться до него, боясь СПИДа? Оставили без помощи? Прошли мимо лишь потому, что под рукой не нашлось резиновых перчаток?

— Бив, мы уже общались с ним, так что если это действительно инфекция, мы скорее всего уже ее подхватили. Ну, что скажешь?

Бивер предпочел промолчать. В мозгу Джоунси привычно щелкнуло, и на мгновение он увидел Бивера, с которым вместе вырос, мальца в старой потертой мотоциклетной куртке, который кричал: «Эй, парни, кончай! Да КОНЧАЙ же, мать вашу!»

Увидел — и понял, что все в порядке.

Бивер выступил вперед:

— Эй, Рик, как насчет того, чтобы открыть? Мы всего лишь хотим помочь.

В ответ — ни звука. Ни стона, ни дыхания, ни шороха одежды. Только мерное гудение генератора и тающий «плюх» вертолета.

— Ладно, — сказал Бивер и неожиданно перекрестился. — Придется вломиться.

Они вместе отступили, повернулись боком к двери, бессознательно подражая копам из полицейских сериалов.

— На счет «три», — велел Джоунси.

— А твоя нога выдержит, старик?

По правде говоря, бедро и нога как на грех разнылись, хотя Джоунси до последней минуты этого не сознавал.

— Ну да, а мой зад — повелитель мира.

— На счет «три». Готов. — И дождавшись, пока Бивер кивнет, скомандовал: — Один… два… три…

Они одновременно ринулись к двери, ударили в нее плечами. Дверь подалась с такой абсурдной легкостью, что они, хватаясь друг за друга и спотыкаясь, с ходу ввалились в ванную. И тут же поскользнулись на мокром от крови кафеле.

— А, блядство, — прошипел Бивер, прикрывая ладонью рот, в котором на этот раз не было зубочистки. — Блядство, дьявол, блядство!

Джоунси обнаружил, что не может ответить.