"Хлопок одной ладонью. Том 2" - читать интересную книгу автора (Звягинцев Василий)ГЛАВА 2Через Тель-Авив и Брест Ляхов возвратился в Москву. С Розенцвейгом они расстались во Внуковском аэропорту. Сначала собирались ехать вместе, но у самого выхода из терминала возник ниоткуда высокий лощеный поручик. – Господин полковник, приказано встретить и проводить. В Кремль. К полковнику Неверову. – Так вот и еще господин Розанов со мной. Подвезем? – Приказано - только вас встретить… Вадим очень удивился. Слишком уж категоричным был тон порученца. Однако - мало ли что. – Простите, Львович, тут, наверное, дело неотложное. Рад был бы кофейком с вами побаловаться, но - сами видите. Розенцвейг посмотрел на него со странным выражением лица. А Вадим и тогда ничего не понял. Под мелким, нудным дождем прошел в сопровождении офицера к ожидавшей напротив скверика машине. В кремлевском кабинете Тарханова ему сразу не понравилось. Сергей был мрачен и чем-то угнетен. – Вернулся? Молодец. А мы тут без тебя Императора на Престол возвели… – А и хрен бы с ним, - невежливо ответил Вадим. - Ты еще не генерал Свиты? – Пока нет. – Татьяна как? – Спасибо, все в порядке. Твоя Майя - тоже. Помолчали. Вадим испытал неприятное чувство растерянности от ощущения, что не знает, о чем еще говорить с другом. Так бывает в комнате, где стоит гроб с покойником. Зашел, произнес соболезнования, а дальше? – Может, нальешь с дорожки? - спросил Ляхов. – А, это - сейчас! Тарханов достал из сейфа недопитую еще с прошлого раза бутылку коньяка. – Слушай, Серега, может, ты тещу похоронил, что за минор? - в развитие пришедшей в голову темы попытался неловко пошутить Вадим. Тарханов как-то безнадежно махнул рукой. Нет, с ним правда было не совсем то. Неужели Татьяна что-то все-таки выкинула? – Ну, не хочешь говорить, и не надо. А уж у меня есть чего… – Расскажешь… До кабинета Чекменева ехать не пришлось. Он помещался здесь же, в Кремле, только в другом корпусе. Длинными коридорами прошли до кабинета, кстати, гораздо более скромного, чем у Тарханова. Без всяких задних мыслей Ляхов, по старой памяти, широко улыбнулся генералу, шагнул навстречу, ожидая, что тот протянет ему руку. Приготовил слова, которыми начнет докладывать о результатах своей миссии. Но и генерал выглядел так, будто последние сутки кормился только лимонами. «Да неужели они совсем разучились владеть собой? - как-то отчужденно подумал Вадим. - Какие же они тогда, на хрен, профессионалы?» – Извините, Вадим Петрович, - сказал Чекменев. - Это, может быть, даже и ошибка, но пока я должен вас арестовать. Пистолет сдайте. Ляхов с удивительным даже для самого себя спокойствием обернулся на стоявшего за его спиной Тарханова. Тот с непередаваемо мучительной гримасой на лице, которую безуспешно пытался подавить, сделал едва заметный жест руками, который можно было истолковать примерно так: «Сейчас я совершенно ничего не могу сделать. А там посмотрим…» Ляхов демонстративно, с этакой аристократической брезгливостью расстегнул ремень кителя. Кобура «адлера» висела на нем - тяжелая, внушающая уверенность. Секунда дела - сдернуть застежку, пистолет сам выпадет в руку. И что тогда? – Подавись, подполковник, - в качестве высшего оскорбления бросил он в лицо Чекменеву его недавнее звание, а на стол - наградной израильский пистолет. Когда Ляхова отвели в «камеру предварительного заключения», он сообразил, что кое-что пошло не совсем по плану. Александр Иванович предупреждал - некоторые сложности в отношениях с «ближним окружением» у него возникнуть могут, и эти варианты они прорабатывали. То, что Чекменев начнет с ним какую-то игру, предполагалось, исходя из общего анализа ситуации. На это ему отводилась неделя-другая. Нормальный срок. Выслушать отчет о действиях в Польше и Израиле, рассмотреть, сверить с иными источниками, составить собственное впечатление и на основании его - план дальнейшей разработки объекта, ввести его в действие… Вадим предполагал, что успеет переговорить с Тархановым, подключить к операции Майю, подкинуть Игорю Викторовичу несколько «мягких» дезинформации. А тут генерал (или кто он теперь?) как-то уж слишком решительно обострил партию. «Неизвестно, сколько времени отведено мне на «отдых» перед тем, как начнется «работа», - думал Ляхов, прямо в сапогах улегшись на просторный кожаный диван, закинув руки за голову и перекатывая из угла в угол рта папиросу с изжеванным мундштуком. Только это, пожалуй, выдавало его несколько «вздернутое» состояние духа. Обычно он обращался с папиросой аккуратно, даже мундштук никогда не заламывал, как принято у большинства курильщиков. Хотя нервничать особенно и не с чего. Знал, на что шел, получил необходимый инструктаж, краткий курс обращения со спецтехникой «потустороннего» происхождения и специальное психологическое кондиционирование по предложенной Шульгиным методике. Методика, кстати, весьма оригинальная и эффективная, о чем Вадим мог судить профессионально. Построенная на интересном сочетании как вполне научных принципов, так и неведомых Ляхову практик явно восточного и, похоже, весьма древнего происхождения, типа дзен-буддизма и еще чего-то, гораздо хитрее и заумнее. Неплохо бы вместе с Максимом разложить ее на составляющие, вычленить «действующее ядро». Надо же, какие пустяки в голову лезут, в то время как сосредоточиться нужно совсем на другом. Впрочем, вполне возможно, что это тоже предусмотрено «технологией». Увести мысли в сторону от «болевых точек», очистить сознание таким образом, чтобы при наступлении «момента истины» говорить и действовать как бы спонтанно, без всяких намеков на отрепетированность и внутреннюю зажатость. «С открытой душой и чистым сердцем», так сказать. А все же интересно, что именно подвигло Чекменева на такой неординарный шаг, как арест недавнего близкого сотрудника и царского флигель-адъютанта? Обставлено так, чтобы создалось впечатление, будто генерал располагает неопровержимыми доказательствами вины Ляхова (в чем угодно), причем вина эта столь велика, а сам он настолько опасен, что ввергнут в узилище без всякого предварительного разговора, пусть даже формального допроса. Мол, я знаю все, и ты знаешь, что я это знаю, и запираться бессмысленно, и даже соблюдать какой бы то ни было политес, вообще-то обязательный в отношении столь значительной фигуры. Интересно, Чекменев заручился согласием князя (теперь уже Императора, или как они его там назвали) на данную акцию, каким-то образом ее замотивировав, либо все это чистая самодеятельность, преследующая пока непонятную цель? Не думает же генерал всерьез, что сумеет запугать или запутать Вадима настолько, что он сам на себя даст показания столь убойные, что не потребуется никаких объективных доказательств? А может быть, это очередная многоходовая операция прикрытия «чего-то», вроде как прошлой зимой? Но тогда в нее даже Сергей не посвящен. Слишком естественно он себя вел, слишком неподдельным было его отчаяние в момент ареста. Так играть Тарханов точно не умеет. Да и зачем бы? Тогда какие же доводы привел ему Чекменев, обосновывая необходимость акции? Ладно, скоро узнаем. Ляхов выплюнул прямо на пол погасшую папиросу, тут же закурил новую. Пусть думают, что он потрясен и раздавлен настолько, что забыл об элементарных нормах приличия. Пепельница-то вот она, рядом… А если попробовать с другой стороны? Если все это - всерьез? Допустим, Чекменев решил, что свою роль полковник Ляхов просто-напросто отыграл. И в Польше, и в Израиле, и вообще… Что от него требовалось - совершил (или, наоборот, не совершил, должного контакта со Шлиманом не наладил), знает слишком много, а ситуация изменилась таким образом, что именно в нем нужда исчезла. И проще всего от него избавиться. Раз и навсегда. Все, что он знает и умеет в известной области, не хуже умеет и Бубнов, остальные же его «достоинства» по большому счету никому не нужны, а выглядят подозрительно. Или - раздражающе. Логично? Тогда почему Тарханов остается на свободе? Ответ на этот именно вопрос как раз лежит на поверхности. Сергей ничего такого по большому счету и не знает. Обычный офицер со способностями, исполнительный, с неба звезд не хватающий, информированный не намного больше, чем десятки, а то и сотни причастных к проекту людей. В нынешнем качестве Чекменева он вполне устраивает. Возможно - до поры. А участие (или причастность) к аресту (а то и ликвидации) старого друга - не более чем очередной тест на преданность и лояльность. Убедил себя (или его убедили), что все действительное разумно и долг офицера именно в этом сегодня и состоит. Ничего личного… Ляхов понял, что свободный полет воображения занес его несколько не туда. Так думать о старом боевом товарище… А почему, собственно, и нет? Что тут такого невероятного? Ну соратники по минувшим боям, ну друзья. Не такие уж давние, если честно. Так ведь присяга - выше, и долг - выше. Человека с натурой Тарханова при должном умении можно убедить в чем угодно. А умения у Чекменева на троих хватит. Плюс - Розенцвейг. Тот вполне способен подобрать неубиваемый набор улик, доводов и доказательств чего угодно… Вот, скажем, Уваров - совсем другое дело. Тот, если убежден в чем-то, касающемся понятий чести и самоуважения, ни на какую, самую изощренную иезуитскую демагогию не купится. Для него честь (в высоком смысле) выше всего. В случае чего - и присяги тоже. Хозяин своего слова - я его дал, я могу и обратно взять, если увижу, что не тому… И тем не менее Ляхов понимал, что все эти мысли и построения - не более чем дань собственному прошлому. Рассуждения как раз на уровне прошлого года. Тогда он был. в хорошем смысле слова наивен и слишком многие вещи воспринимал слишком уж всерьез. Спасибо, жизнь последнее время немного побила. А главное, совсем иной у него теперь уровень информированности. Вроде как если сравнить моряка Эдмона Дантеса с графом Монте-Кристо. Это он не сам придумал такое сравнение, это ему Александр Иванович объяснил, когда они целую ночь проговорили в его кабинете в замке Форта Росс. – Понимаешь, парень, с молодых лет я обожал косить под этого самого графа, с переменным успехом, естественно, а сейчас вдруг осознал, что я уже скорее аббат Фариа… Нет, нет, я пока совершенно здоров и сам еще кое-что могу, но… Просто сейчас я настолько много знаю и понимаю в сравнении с тобой, настолько хорошо представляю, что тебя ждет впереди… Да вдобавок вижу, что из тебя при должном подходе может кое-что получиться. Неординарное… Удивительно, но эти слова Шульгина совершенно его не задели, хотя в общем-то можно было истолковать их как недопустимо снисходительные и даже оскорбительные. Не мальчишка же Вадим несмышленый, в самом-то деле. Однако разница в их жизненном опыте, положении, да и самих психотипах была такова, что Ляхов воспринял аллегорию Александра Ивановича как должное. Спорить совершенно не с чем, разве что неплохо бы освежить в памяти роман, последний раз он брал его в руки лет пятнадцать назад, еще в гимназии. Сейчас там наверняка откроются какие-то новые грани и глубины. Не зря же Шульгин счел нужным сослаться именно на него, а не на какой-то более серьезный и авторитетный источник. После этого Александр Иванович обратился к проблеме пресловутых Ловушек Сознания, что было совершенно логично. Если развивать ранее затронутую гипотезу о том, что он, Ляхов, является «обитателем», а то и узником «внутриловушечной реальности». Разумеется, Вадим понял из максимально адаптированной к его уровню восприятия лекции не слишком много. Примерно как первокурсник медицинского факультета способен усвоить суть научной дискуссии аспирантов по кафедре молекулярной генетики, на которую он случайно забрел в поисках нужной аудитории. Но вывод из этой зауми был по-армейски прост. Поскольку Ловушки создавались, а возможно, возникали сами собой, в процессе эволюции Гиперсети (а еще по одной теории - существовали изначально, сама Сеть развилась уже позже), в качестве некоторой «фагоцитарной системы», для того чтобы защитить Сеть от вмешательств сумевших проникнуть внутрь ее субъектов, то средства борьбы с ними должны быть непременно. По обычной логике природы. Схема выглядела примерно так. До сих пор было «известно», что Ловушка - явление (или даже существо) сравнительно локальное, имеющее своей целью борьбу со столь же локальным «мыслепакетом» (личностью), проникшим внутрь Сети и способным генерировать «мыслеформы», сопоставимые по убедительности с уже существующими Реальностями. Обволакивающие объект вместе с его эманацией неким «коконом», внутри которого объект мог существовать сколь угодно долго в полной уверенности, что окружающая его реальность подлинная. Но не имея выхода вовне, постепенно «развоплощался» до полного исчезновения. В общем, почти полная аналогия с участью схваченного лейкоцитами микроба или просто инородного тела. В данном же случае Ловушка образовалась (или появилась) титанических размеров, охватившая не отдельный дерзкий разум, а целую «химерическую» реальность. На это Ляхов, как опытный схоласт, немедленно возразил, что это ведь еще не факт. Что если Ловушка по-прежнему воздействует на отдельный разум, например самого Александра Ивановича, а все, что он говорит и делает сейчас или в ближайшее время, - всего лишь его личная галлюцинация? – А ты, в таком случае, кто? - лениво поинтересовался Шульгин, доливая в стаканы. – Для себя я тот, кто и есть на самом деле. Сижу вот с вами и выслушиваю ваш достаточно непротиворечивый бред. Как любой психиатр, имеющий дело с носителем сверхценной идеи, переубедить которого рациональными доводами невозможно. Да вы же и сам врач именно этого профиля. Должны знать… – Знаю, как не знать! Но что из всего этого следует? Ты ведь, получается, тоже всего лишь моя галлюцинация, поскольку я узнал о твоем существовании (и всей вашей реальности) гораздо раньше, чем ты - о моем. Я успел предпринять некоторые меры (двойника твоего, к примеру, нашел), и все это достаточно полно документировано, и с этими документами можешь познакомиться именно ты. Следовательно, в лучшем случае мы с тобой два отдельных галлюцинирующих субъекта, настолько полно вообразившие друг друга, что эти галлюцинации наложились и создали бред третьего уровня. Как ты это объяснишь? При должном напряжении фантазии Ляхов смог бы, наверное, что-нибудь придумать, только смысла сейчас в этом не было. И времени тоже. – Значит, договорились, - кивнул Александр Иванович в ответ на еще не высказанное. - А мыслью потешиться мы еще успеем, у нас тут такие демагоги собрались - закачаешься! Ляхов снова отметил, что манера разговора Шульгина, его фразеология весьма совпадает с таковой у собственного двойника, и это является еще одним подтверждением того, что они люди практически одного времени одной и той же реальности. – Поэтому сейчас мы должны поговорить исключительно о наших с тобой (и с твоим Вадимом) практических действиях. Если вокруг нас галлюцинация - хуже никому не будет от этих упражнений. А если все-таки реальность, пусть и извращенная, - шансов у нас не так уж много, чтобы пренебречь хоть одним. Согласен? И дальше Шульгин начал излагать Вадиму некий аналог боевого приказа, форма построения которого в их реальностях отличалась мало. Краткие оценки группировки и характера возможных действий противника, оценка своих сил и порядок их применения, задачи соседей и разграничительные линии с ними, ближайшая и последующая задачи своего подразделения, замысел действий командующего. Далее - боевые задачи участвующим в операции подразделениям, поддерживающим силам и резервам, время готовности к выполнению задачи, место и время развертывания пунктов управления, порядок передачи своих задач заместителям при возникновении форсмажорных обстоятельств. И так далее. Уникальный, следует отметить, продукт человеческого разума - идея и стандартный шаблон боевого приказа. Пригодный для правильной организации мышления и обеспечения адекватного поведения и достижения успеха в любой жизненной ситуации, отнюдь не только в военном деле. В течение нескольких ближайших дней, заполненных напряженными трудами от рассвета до заката, они с Шульгиным проработали тактику поведения Вадима хотя бы на месяц вперед. Настолько, насколько сам Александр Иванович мог прогнозировать развитие событий. Речь о более далеких перспективах пока не шла. Как понял Ляхов, стратегия противодействия Ловушке и «перевода стрелок» Реальности потребует значительного времени и полного напряжения сил и технических возможностей всего Братства. В чем, даст бог, и ему доведется поучаствовать. Но позже, позже… Поначалу Ляхова удивило, что Шульгин не привлек к их занятиям его двойника. Ведь если тот уже достаточно давно введен в операцию, разумнее бы им готовиться к совместной работе по общей программе. Вадим только выбирал подходящий момент, чтобы об этом спросить, как Александр Иванович обратился к этому сам. – Со вторым Вадимом вы, конечно, будете работать в связке. Вариантов тут море, только сейчас он проходит дополнительный курс с другим инструктором. Сам же понимаешь, в нынешнем состоянии он у вас оголится на раз. Как и ты в нашем мире. Был уже прецедент, специалист с опытом, не вам чета, прокололся на незнании местных реалий в первые же полчаса общения с аборигеном. Так ему не требовалось имитировать конкретную личность, и замотивирован он был прилично. Когда мы Ростокина в наше прошлое отправляли, очень глубокую с ним гипнопедию провели, да и то все время балансировал на грани… Так что Вадим подключится к общей программе позже, тут уже ты с ним позанимаешься, чтобы и перед твоей невестой смог тебя убедительно заменить хотя бы на полдня. О ночи не говорю, до этого не дойдет, надеюсь… Усмешка у Шульгина при этих словах вышла какая-то странная. Будто вспомнил он что-то из собственного опыта, и это воспоминание радости ему не доставило, И снова Ляхов не счел его слова моветоном, хотя и мог бы. Он постепенно привыкал к тому, что люди Братства очень и очень многие вещи понимают по-другому и слова их часто значат совсем не то, что в нормальной жизни. Да и Александр Иванович занимал его все больше. Очень уж необыкновенный человек, действительно - аббат Фариа с точки зрения Эдмона (книгу Дюма он в первый же вечер взял в библиотеке Замка и перечел буквально с карандашом в руках). – А когда он будет готов, мы придумаем, как и для чего вы станете взаимодействовать. Про братьев Тексаров из Жюля Верна ты не зря вспомнил. Плодотворная дебютная идея, как говорил Остап… Связью, в вашем мире неизвестной и прослушке не поддающейся, обеспечим. Кстати… Пора бы решить вопрос, кто из вас кто и как к кому обращаться. Думаю, чтобы больше не путаться, в деловых разговорах и документах можно принять оперативные псевдонимы: «господин фест» и «господин Секонд» соответственно. Поодиночке же будем использовать подлинные имена… Совершенно естественным образом первым Вадим считал себя и в этом смысле выразился, но вот Александр Иванович с ним не согласился. – С тем мы познакомились почти на год раньше, так его и считаем. Да тебе-то какая разница? Не тот случай, чтобы старшинством считаться. Заодно нужно вам и какие-нибудь знаки различия присвоить, а то народ жалуется, что новые братья - совершенно на одно лицо. – А какие? - спросил Вадим. - Я как-то знал одну пару близнецов, так тех по золотой коронке на зубе различали. – Нам не пойдет, броская примета и слишком постоянная. Лучше вот так. - Шульгин порылся в ящике стола и извлек оттуда два элегантных мужских перстня. Один с изумрудной печаткой, другой с александритовой. - Держи, - протянул ему один, с великолепной чистоты и оттенка камнем. И запомнить легко: «А» - александрит, первая буква алфавита, значит «Фест», «И» - изумруд, соответственно «Секонд». – Только в случае работы на подмену перстеньки все равно советую в карман прятать. Наблюдательных людей вокруг встречается гораздо больше, чем хотелось бы… – …Сверхзадача, - говорил Шульгин Ляхову на очередном семинаре, - остается пока прежней. На ближайший месяц минимум - никоим образом не вмешиваться в естественный ход событий. Работать будем только по плану «Юдифь». Если она поступит с «Олоферном» по библейски, так это будет такое «сотрясение реальности», что я и не знаю… Идеальный вариант - испросить бы вам отпуск в компенсацию за недогулянный и под предлогом твоей с Майей свадьбы свалить куда подальше. Объект, соответственно, прихватить с собой. Не думаю, что это слишком сложно будет устроить. Выйти из зоны ежедневной досягаемости начальства, но и не на острова Южных морей, конечно. Нечто среднее. На Кавказские Минеральные Воды, к примеру, или опять в дебри Селигера… Здесь, по неизвестной Вадиму причине, по лицу Александра Ивановича промелькнуло нечто мечтательное. Наверное, и у него с этими местами связано нечто романтическое. А почему бы и нет, кстати? – Тарханов уже съездил в Пятигорск, - хмыкнул Ляхов, намекая на случившееся там с Сергеем. – Так заодно и жену там нашел, что немаловажно, - снова усмехнулся Шульгин. (Вадим давно уже обратил внимание, что усмешка - наиболее обычная мимическая реакция Александра Ивановича на происходящее, в том числе и на слова собеседника. Она у него бывала разная, но почти всегда в ней присутствовала ироническая, а то и циническая составляющая. Благодушие - редко. Будто столько он в этой жизни узнал и повидал, что иначе воспринимать ее не может.) В свете происходящего разговора фраза прозвучала двусмысленно. – А вы уверены, что подобный неожиданный зигзаг не является как раз тем грубым вмешательством, которого вы стремитесь избежать? Что, ежели именно так предначертано и немотивированное спасение Олега принесет гораздо более серьезные сбои реальности? Может быть, как раз его воцарение и превращение России из демократической республики в монархию потянет за собой такой шлейф нежелательных следствий, что и представить трудно? А стабильность - как раз сохранение статус-кво в полном объеме. Включая и предначертанную (если это так) гибель Местоблюстителя. В конце-то концов, насколько я понимаю, вся история с превращением его в полноценного Императора вступила в фазу практической реализации только в этом году. Когда вы уже познакомились с фестом, и мы с Тархановым вышли на авансцену… Казалось, Шульгин был удивлен словами ученика. В такое трудно поверить, но он выглядел слегка растерянным. И ответ его звучал не слишком уверенно. – Не знаю, Вадим, вот здесь - честное слово, не знаю. Такое интересное раздвоение смысла. Что считать невмешательством? Интересно. Вот пришлось мне как-то участвовать в работе по помощи Испанской Республике. Была такая, в 36-39 годах прошлого для нас века и нашей реальности. Одни считали - коммунистическая она, другие - просто демократическая. Сложные тогда были времена, и терминология еще не устоялась. Мятежникам генерала Франко, которого называли фашистом (а был он всего лишь фалангист, правый консерватор), открыто помогали фашисты Италии и нацисты Германии. Республиканцам тайно - мы. То есть сталинский СССР, где я в то время работал наркомом. И добровольцы, поклонники свободы, почти со всего цивилизованного мира. А «настоящие демократии», европейские державы, заняли позицию «невмешательства». То есть - пусть сами разбираются. Причем всеми силами противодействовали помощи именно республиканцам, а вот фашистам мешать ни сил, ни особого желания у них не было. По многим причинам. И жизнь себе осложнять не хотели, и усиления влияния СССР опасались, да и вообще, так… Свободолюбцы-либералы более всего боятся решительных действий с окончательным результатом. Им невнятное, размыто-полуподвешенное состояние больше нравится. Пока их самих реально вешать не начнут. Так я к чему? То невмешательство привело вроде бы к победе абсолютного зла, фашистского. Но в то же время диктатор Франко оказался гораздо более умеренным деятелем, что тамошние «демократы». И жертв при нем было куда меньше, чем в случае победы коммунистов, и нищая Испания в итоге процвела, превратилась в рай земной. Так кто и в чем прав? – И кто? - с интересом спросил Ляхов, который понятия не имел еще и о таком варианте истории. – Да никто, - пожал плечами Шульгин. - Поскольку никто заведомо понятия не имел, что происходит и чем кончиться может. Просто иногда лень, трусость и бездеятельность приносят куда лучшие плоды, чем героизм и отвага. Я совершенно честно говорю - не знаю, что для наших планов лучше - сохранение у власти Олега или его устранение. Ни на каком компьютере этого не просчитаешь. Но давай прикинем так - если кто-то весьма заинтересован в ликвидации князя, и это точно не мы, значит, пусть живет. Примитивное решение, но иногда такие и следует выбирать. Но ты, в свою очередь, должен оставаться в рамках. Не умножая сущностей сверх необходимости. Короче, как учил апостол Павел: «Не будьте слишком умными, но будьте умными в меру». Ничего лишнего и оригинального. Да тебе Фест это и раньше говорил. Берем за точку отсчета позицию, в которой ты оказался после возвращения из «бокового времени», в ней пока и оставайся. Если у нас появятся новые соображения, мы их до тебя доведем тем или иным способом… …Ляхов находился в своем узилище, куда его препроводили прямо из кабинета Чекменева, весьма, впрочем, комфортабельном, уже часа четыре. Нормальный двухкомнатный номер уровня гостиницы для старших офицеров. Расположенный там же, в Кремле, где находилось Управление Тарханова, и даже в том же корпусе, поскольку провели его длинными, запутанными переходами, но на улицу не выводили, и не ниже уровня земли, то есть в какой-нибудь подземный ход по пути не спускались. Впрочем, специального значения этот факт не имел. Здесь ли или в другом месте - какая разница? Окна в комнатах имелись, вполне нормальные, высокие, в хороших деревянных рамах, полуприкрытые золотистыми шторами, только стекла в них были непрозрачные и наверняка непробиваемые с любой стороны. Что еще интересно - отобрав у него наградной пистолет, его не обыскали. Не проверили содержимое карманов, не заставили снять ремень, что делалось даже в отношении заключаемых на гауптвахту. Слава богу, есть возможность подать Шульгину и Фесту сигнал тревоги, после чего ждать новых инструкций. На этот случай он имел вмонтированный в наручные часы приборчик, обнаружить который никому здесь не удалось бы, не разобрав механизм до последнего винтика и шестеренки. …Можно было лечь спать, но не хотелось. Не тот настрой. Вадим еще раз сходил в туалет, теперь по прямой необходимости, подумал, не принять ли ванну? Это было бы неплохо и подтвердило бы внешнему наблюдателю, который, скорее всего, за ним сейчас присматривал, что полковник в полном порядке и в себе уверен. Но и это делать было лень. В соседней комнате, гостиной, он увидел черный, похожий на сейф шкафчик, полускрытый портьерой. Удивился, к чему бы он здесь. Из любопытства дернул никелированную ручку. Дверца легко открылась, и оказалось, что это обыкновенный холодильник с небольшим запасом закусок вроде сыра, колбасы, ветчины, банки маслин, нарезанной тонкими ломтиками красной рыбы, двух пачек галетного печенья. А в верхнем отделении - несколько бутылок красного вина, водки, коньяка и пива. Выходит, не совсем это тюрьма, а действительно нечто вроде чистилища. Посиди, мол, дорогой друг, подумай, пока решается твоя участь, и в то же время не слишком переживай, пока что к твоему статусу относятся с подобающим уважением. Ну, что же, и мы так к этому отнесемся. Только вот - ставить коньяк в холодильник - явное плебейство. Где их учили? Вдобавок, покрутив ребристый верньер на панели над столиком, он убедился, что и культурные его запросы в какой-то мере удовлетворяются. Целых пять программ разнообразной музыки, от народных песен до изысканной классики. Чего лучше? Нашел приятно звучащий струнный квартет, автора и исполнителей которого Вадим не знал, расставил тарелочки с закусками, откупорил бутылку весьма, судя по этикетке, дорогого и выдержанного французского коньяка, сбросил на спинку соседнего кресла китель, сел, вытянул ноги до середины комнаты, по привычке забросил руки за голову. Что ж, господа, сделаю вам приятное. Выхлещу не торопясь всю бутылку, перекушу в меру сил, а потом следующие сутки прошу не тревожить. Пьяный (для вас) я буду настолько, что доверительного разговора или стандартного допроса просто не получится. А за это время непременно что-нибудь интересное произойдет. С той стороны или с этой… Произошло даже быстрее, чем Ляхов ожидал. Быстрее, чем он успел выпить третью рюмку. Налить налил, а выпить уже не успел. Слишком долго закусывал первые две. Возможно, наблюдавший за ним из соседнего помещения Чекменев понял, оценил и решил немедленно пресечь его замысел. Поскольку в план психологической обработки он не входил. Но тогда зачем было вообще загружать холодильник? Отделенная от гостиной коридором и прихожей входная дверь бесшумно отворилась. Если бы Вадим в это время не смотрел именно в ту сторону, он бы ничего не услышал и был поражен внезапным появлением на пороге друга-генерала. Несмотря на то, что тот был в полной форме, да и Ляхов тоже, встать при появлении старшего начальника, более того - человека, от которого целиком зависела его судьба, Вадим не затруднился. Тоже, в принципе, по уставу и по правилам света. Если это просто гостиница, так зашедший в нерабочее время, тем более без приглашения, знакомый генерал начальством считаться не может. Гость и гость. А я - хозяин. Если это все же тюрьма, так тем более. Только совсем перепутанные и забитые арестанты вскакивают при появлении тюремщиков. Уважающие себя лежат на шконках, демонстративно смотрят в другую сторону до тех пор, пока не прозвучат «артикулом предусмотренные» слова. «Встать, руки за голову», «проверка», «кто тут на букву Лэ?», «на выход, с вещами». Или - «без вещей». Во всех других случаях тюремщики и заключенные друг для друга как бы не существуют. – Что же ты так ко мне нелюбезно относишься, Вадим Петрович? - спросил Чекменев, проходя в комнату. Без задержки, с явным облегчением снял ремень с пистолетной кобурой, бросил его на угловой диванчик, расстегнул крючки на воротнике кителя. - И мне налей, выпьем за встречу и поговорим… Ляхов единым глотком опрокинул в рот рюмку, не глядя на Чекменева, поджег папиросу, выпустил дым в противоположный угол комнаты и лишь после этого ответил, морщась от попавшего в угол левого глаза дыма: – Пей, если хочется. А я тебе не лакей. У нищих слуг нет… – Грубишь, Вадим Петрович. Возможно, несколько опрометчиво. Сказано же: «Не плюй в колодец». Вот, допустим, все у нас, дай бог, утрясется, а от неуважительного обращения осадок останется. – А уж какой у меня останется, - не дал себя увлечь миролюбиво-увещевающим тоном Ляхов. - Я, так сказать, вернулся с очередного опасного задания, а меня, ни о чем не спрашивая, за воротник и в кутузку. Ну раз так, господин Чекменев, давай по всем правилам. Предъявляйте обвинение, да не лично, поскольку прав вы никаких на это не имеете, а через прокурора Московского гарнизона или прямо через главного военного. Разъяснение моего юридического статуса под роспись, сообщение, в чем и кем я подозреваюсь, статьи Уложения о наказаниях, по которым привлекаюсь. Затем - допросы по всей форме, очные ставки со свидетелями обвинения, адвокат тоже потребуется, потом постановление о завершении следствия, обвинительное заключение на ознакомление, постановление о предании суду, военному или иному по принадлежности. Да, чуть не забыл - обязательно согласие на арест моего прямого и непосредственного начальника. Кого в данном случае таковым считать, пусть прокурор решает. Ну а когда все эти процедуры будут соблюдены - тогда можно и на суд, Вот примерно так, ваше превосходительство… Чекменев внимательно слушал, слегка склонив голову к левому погону. – Так-так. Процедура - это дело святое, разумеется. Рассчитываешь, с соблюдением всех формальностей любое дело против тебя непременно рассыплется… – А также получит приличный общественный резонанс. С чего, смотрите, начинает новое царствование Их Величество! С расправы над ближайшими соратниками, героями и кавалерами… - Ляхов почти откровенно насмехался над собеседником. Почти - потому что ухитрялся сохранять совершенно серьезное выражение лица, и тоном говорил прочувствованным, несколько даже с надрывом, как всякий честный, причем достаточно наивный человек, попавший в неприятную и непонятную ситуацию. – Так-так, - повторил Чекменев. - А если - минуя все процедуры нормального судопроизводства? Время, так сказать, военное. Вот и суд военно-полевой, по упрощенной процедуре, без прений сторон, права обжалования и тому подобных интеллигентских штучек? – А вот это уже - дело хозяйское. Тогда уж посоветую меня прямо здесь, в камере, пристрелить и в неустановленном месте прикопать. Пропал, мол, без вести полковник при исполнении - и точка. А суд, даже ускоренный военно-полевой, из офицеров-юристов состоит, и оч-чень тебе постараться придется, чтобы на голом месте расстрельное дело слепить. А ведь по моему чину и положению приговор все равно подлежит конфирмации[2] старшим воинским начальником на театре военных действий, а также Советом Георгиевской Думы. Я ж Кавалер, ты не забыл, а еще и Герой России. Где, кстати, я так провинился? В Москве, в Польше или там… - он махнул рукой куда-то за голову генерала. – И там, и здесь. Что ты скажешь, если придется проходить по делу о покушении на государя Императора, тогда еще, впрочем, Местоблюстителя. В данном случае формальный титул роли не играет… «Не так глупо, - подумал Ляхов, - и вполне ловится в схему операции «Юдифь», как ее обрисовал Шульгин. Непонятно только, зачем им меня к этому делу подшивать? Для масштаба, что ли? Или…» – Забавно, - ответил он, снова наливая себе коньяка и закуривая. - Это пока вы мне режим содержания не изменили, - пояснил он, - Государственным преступникам наверняка ведь не положено? - И медленно выцедил рюмку. - Но все равно - глупо. Я же тебя, Игорь Викторович, не первый день знаю и сейчас все время пытаюсь понять, для чего весь этот цирк? Сделать со мной, как я уже заметил, ты в любой момент можешь все, что заблагорассудится, но без всей этой дешевки. Сломаться я до последней крайности не сломаюсь, мне это просто по жизненным.показаниям невыгодно, ты тоже политического капитала сверх обыкновенного не наживешь. А неприятности могут быть. В конце-то концов, господин Генеральный прокурор Вельский мне пока не родственник, но к делу моему интерес проявит. И никак вы его не обойдете, если, конечно, предварительно не уволите. Но это вряд ли. Не по вашему ведомству он числится… Лучше бы ты, Игорь Викторович, мне сразу, за той же самой рюмкой, все попросту объяснил, глядишь - всем проще было бы. Как тогда в Хайфе. Нет? Не тот был, конечно, человек генерал Чекменев, чтобы какой-то Вадим Ляхов смог бы сбить его с позиций самой непробиваемой логикой или призывами к здравому смыслу. Нужно бы было - не остановился бы и перед тайной ликвидацией, как и посоветовал ему Ляхов. Ничего бы это ему не стоило. Война все спишет, в том числе и ушедшего на опасное секретное задание офицера. Желаете - целенький труп в цинковом гробу, желаете - обгорелые обломки самолета с фрагментами тел, случайно уцелевшим погоном и оплавленным орденом с нужным номером. Но сейчас, очевидно, смысл был в другом. Он широко и обезоруживающе, как хорошо умел, улыбнулся, встал и хлопнул Вадима по плечу. – Ладно, брат. Извини. Признать годным! Наливай, как ничего и не было. Еще раз хмыкнув, Ляхов налил. Ничего более не спрашивая, с непроницаемым лицом. – Ты обижаться не должен. Да и не будешь, я тебя знаю. И я извиняться не буду, потому как служба такая. А объяснить - объясню. Ты, между прочим, за последнее время очень усовершенствовался. Держался прямо великолепно. Но, - чокнувшись с Вадимом и выпив коньяк, Чекменев назидательно поднял палец, - немного все же переигрываешь. Слишком уж нарочито-независимо держался. Как будто заведомо знал, что все это - не всерьез. Лучше б было слегка истерики подпустить, нервности этакой, мол, мы, фронтовики, кровь проливали, царю и отечеству не за страх, а за совесть служим, а вы тут, тыловые крысы, дела нам шьете…Ты же и вправду столько всего пережил, черт знает куда лазил и живой вернулся, а тут такое… Надо, надо было слегка сорваться… – Спасибо за совет, господин режиссер. Только я, как говорил Станиславский, «зерно образа» иначе вижу. Я, к вашему сведению, другого амплуа актер. И чем ситуация острее, тем больше наливаюсь ледяным спокойствием и хорошо контролируемой яростью. Как японский самурай. И жду первого же удобного случая, чтобы, вежливо кланяясь и почтительно шипя сквозь зубы, вцепиться противнику в глотку, вырвать печень… Ну и так далее. В схеме того же образа, если б разговор в начатом ключе еще чуток продлился, я бы так и сделал. Тебе засветил вот этой бутылкой между глаз, вытащил из кобуры твой пистолет, приставил к виску и угрожал бы шлепнуть, если в ближайшие полчаса здесь не появится Генеральный прокурор, дежурный генерал при особе Его Величества (начальник, по службе, над всеми адъютантами, в т.ч. и «флигель»), ну и от штаба Гвардии, Академии и Думы Георгиевских кавалеров. Вот перед таким синклитом и пистолетом у виска ты бы и продолжил свои обвинения… Ляхов откровенно веселился, глядя на лицо Чекменева. – Так бы и сделал? - поразился тот. И, похоже, совершенно искренне. – Только так и не иначе. Оставаясь в образе, повторяю. На самом деле, конечно, я сразу понял, что ты блефуешь, вот и решил немного погодить. Практически же - проблем ноль… И в ту же секунду почти неуловимым движением, без замаха бросил вперед руку, в которой уже была зажата наполовину пустая бутылка, остановил ее донышко в двух вершках от головы генерала. Коньяк плеснул на край столика и брюки Чекменева. – Убедительно? – Более чем, - Чекменев стряхнул капли с нежно-голубого габардина. - Не знал за тобой таких способностей… – Плохо анкеты читал. Я все же фехтовальщик довольно приличного класса. – Принимается. На эту сторону твоей биографии внимания не обратил. В твоем личном деле действительно отмечено? – Понятия не имею. Где-нибудь наверняка, раз я неоднократно соревнования выигрывал и призы брал… – Ладно, сейчас уже не принципиально. Пожалуй, я действительно немного переусердствовал. С тобой можно было и иначе. И все же, все же… За исключением мелочей, все идет так, как надо. Видишь ли, материалов, чтобы заподозрить тебя в двойной игре, накопилось вполне достаточно. Я, положим, в твою измену не верю, но очень и очень многие поверили бы, причем - с удовольствием. Вот давай разложим все по полочкам. Обращая внимание пока исключительно на внешнюю сторону событий. Итак… И Чекменев начал разбирать канву последнего года жизни Ляхова, начиная прямо с новогодней ночи. Для наглядности загибая пальцы. Все шло «до кучи». Немотивированная встреча с Тархановым, несоответствующее чину и должности поведение на перевале, контакты с израильской разведкой, странные взаимоотношения с товарищами по Академии, отдельно - линия Максима и верископа, связь с неизвестно откуда появившейся и неизвестно куда исчезнувшей Еленой, контакты с Гланом и история с саблей. Внедрение в близкое окружение прокурора Вельского, сюжет с пароход-рестораном и опять же помощником прокурора. Вообще вся история с потусторонним миром и очень подозрительное там поведение. Хотя бы - устранение ценного «языка» Гериева. Мореходные, внезапно проявившиеся, способности. Настойчивые попытки внедриться в свиту Великого князя. Контакты с заговорщиками из состава «пересветов». Вербовка Уварова. Вместе с ранее налаженными контактами с Бубновым, фон Ферзеном и еще кое-кем - вполне тянет на создание подпольной организации. И, наконец, последние события в «потустороннем» Израиле. Тут уж ни в какие ворота… Короче, не изменник ты получаешься, а весьма квалифицированный и надежно законспирированный агент. Но чей? Если вспомнить небезызвестного Фарида, не являешься ли ты его дублером, напарником, а то и резидентом? И, значит, напрямую выходишь на Ибрагима Катранджи… – Не пойму я твою игру, Игорь Викторович, - словно бы даже печально сказал Ляхов. - Или ты от непосильных трудов совсем нюх потерял, или?.. – Что - или? - вскинул голову Чекменев. – Или ты предполагаешь, что я в ближайшее время так или иначе сбегу, и ты на этот случай грузишь меня информацией для размышлений, чтобы она в час «X» каким-то образом сработала якобы помимо тебя… Здесь нужно отметить, что подобная методика и манера разговора была тоже передана Вадиму Шульгиным во время достаточно короткого, но весьма насыщенного курса обучения, занявшего приблизительно месяц, по внутреннему времени Форта Росс. Именно столько Ляхов провел там, когда согласился вступить в ряды Братства. Своих людей не принято было бросать в холодную воду, рассчитывая, что плавать сами научатся. Благо, Вадим представлял собой достаточно подготовленную к восприятию уроков личность. Люди здешней реальности были умны, образованны, квалифицированны в своих делах, только вот должного негативного опыта им не хватало. Как если бы сравнить русских офицеров Русско-японской войны и прошедших с начала до конца Великую Отечественную. Вот и Чекменев… – О чем ты? - совершенно искренне не понял он. – Да вот же! Ты только что с потрохами сдал мне Розенцвейга и Тарханова. Ибо лишь они, кроме тебя, из всех, с кем мне доводилось встречаться с момента моего, так сказать «внедрения», располагают подобным объемом информации. Они и ты. Без их соответствующим образом препарированных «показаний» чисто физически невозможно выстроить такую цепочку фактов и домыслов. Никто больше не мог присутствовать во множестве мест и ситуаций, на которые отсутствует документированное подтверждение. Только личное присутствие или ссылка на мои же, лично сказанные слова. Так, Игорь Викторович? Эрго, как я и сказал уже, либо ты совершенно непрофессионально проболтался, либо сделал это совершенно намеренно. А зачем? Чтобы я потерял к друзьям-товарищам всякое доверие, взял «в личную разработку» или?.. Одним словом, мне предназначается роль этакого, твоего личного теперь уже «двойного агента». Потому что в то, что ты болтаешь просто так, для забавы, имея в виду к утру меня прочно посадить или ликвидировать, я не верю. Ну, ответь, если можешь! Как и рассчитывал Ляхов, Чекменев, впав в состояние некоторого смятения, подскочил со своего кресла, нервно пересек комнату, крутнулся на каблуке, вернулся к столу. Иногда очень полезно нанести уверенному в себе человеку два удара подряд. Первый - можно сказать, физический, хотя бы и в лоб бутылкой. Второй - нравственный. Уж в чем был генерал уверен, так это в том, что Вадим Ляхов, при всех его подчас странных способностях, как личность (игрока в тайные игры) стоит неизмеримо ниже его. Хотя бы по причине своей несколько даже патологической честности и открытости. А тут вдруг… Причем, к чести Чекменева, весь свой гнев и недоумение он обратил прежде всего на себя. В том смысле, как же это он на самом деле недоработал, не сумел разглядеть… При его-то опыте! Неужели действительно достаточно делать большие честные глаза, говорить в лицо сильным мира сего то, что думаешь (если ты говоришь то, что думаешь, то думаешь ли ты?), демонстративно поступать так, как требуют мало кем соблюдаемые «правила чести», чтобы ввести в заблуждение опытнейшего воина незримого фронта, «читающего в сердцах, как в открытой книге»? Попадались ему и такие типы, «честные», но они, как правило, были в той же мере и глупы (в известном смысле), «хитрые» же вообще не имели никаких шансов, поскольку их хитрость была до того примитивна и прозрачна, что скулы от скуки сводило. Ляхов же! Нет, это - штучка! И ведь Чекменев, человек в крайней степени здравомыслящий и не подверженный никаким эмоциям, Добрым ли, злым, неважно, великолепно понимал (чувствовал), что и сейчас Вадим не играет, говорит то и так, как понимает и считает нужным. Ни малейшей фальши. Сделать, что ли, действительно, его своим заместителем, «тайным советником», не в смысле чина табели о рангах, а буквально. Человеком, с которым можно советоваться по вопросам, которые ни перед кем другим даже и поставить невозможно, не то чтобы обсуждать всерьез. Интересно, кстати, получается. Сначала сам собой выдвинулся в ближние помощники Тарханов (не бог весть какой интеллектуал, зато человек исполнительный и надежный), а теперь вот и дружок его, Ляхов, к еще более высокой ступеньке подтягивается. И ведь перед собой-то можно признать, никто его, Чекменева, в спину не толкал, протекции этим никому доселе не известным парням не оказывал, а вот вдруг вынесло их на гребень! Да как вынесло! Иногда, если выдавалась возможность отвлечься от текущих дел и поразмышлять свободно, оторопь моментами брала. Как оно, время, понеслось вдруг вскачь, вразнос! Будто обезумевшая тройка на горной дороге! Удержаться бы на облучке и вожжей из рук не выпустить. Он ведь совсем другую схему разговора выстраивал, арестовывая Ляхова и готовясь к встрече с ним. И встреча должна была пройти по его сценарию. Неужто так постарел генерал, нюх потерял, поглощенный чересчур приземленными делами? А Ляхов продолжал дожимать почти поверженного противника. – Я ведь к чему веду, Игорь Викторович, и с самого начала только об этом и говорил - отчего бы тебе со мной в открытую не поиграть. Так, мол, и так, Вадим Петрович, сложности у меня возникли, давай вместе помозгуем… Разве я тебя хоть раз подвел или обманул? Ты мне подлянки то и дело устраивал, а я тебе не отвечал тем же, ведь так? – У нас с тобой просто разное отношение к некоторым предметам, - только и нашелся что ответить Чекменев. – К некоторым - разное, согласен, - кивнул Вадим, - а вообще? Не слышал такое выражение: «Честность - лучшая политика»? Вот возьми и попробуй. Прямо сейчас. Совершенно честно - что между нами происходит, зачем тебе это нужно и чем я тебе могу помочь, если вообще могу. Если нет - поступай как знаешь. И я тоже… Чекменев курил молча не меньше двух минут, глядя на ало вспыхивающий кончик папиросы. Так великий актер Михаил Чехов умел держать паузу перед началом гамлетовского монолога «Быть иль не быть…». Его спрашивали, как это возможно, на сцене, под взглядами сотен зрителей сидеть и молчать столько времени? «А я в это время гвозди в полу сцены считаю…» Что уж там считал Чекменев, неведомо, но, наверное, некоторая работа мысли в нем происходила. Возможно - решающая. Действительно ведь - так или так. Хотя бы для себя. Для внешнего мира что угодно сказать и сделать можно, а себя ведь все равно не обманешь, и решение принимать приходится, воленс-ноленс[3]. Особенно если до сего момента определенного не было. Кое-какое имелось, конечно, но так, промежуточное. На пару шагов вперед рассчитанное, а тут нужно на гораздо большую перспективу определиться. Поверить Вадиму, поставить на него раз и навсегда (или до очередного критического перелома), а нет, так доводить до конца не слишком хорошо, как выяснилось, продуманный, всего лишь тактический план работы «втемную». Ляхов примерно представлял, что происходит сейчас в душе генерала, и мог бы попробовать точно вставленной репликой повлиять на его решение, но счел лучшим не вмешиваться. Надо же, в конце концов, дать возможность человеку побыть хоть немного наедине с самим собой. Пусть и в таких, не слишком комфортных обстоятельствах. А может быть, ему именно так и нужно, а то отвык за долгие годы от правильного взгляда на вещи. И с тайным злорадством Вадим подумал: а каково бы пришлось Игорю Викторовичу, доведись ему напрямую пообщаться с Александром Ивановичем в этой, допустим, ситуации? Да нет, куда там… И только сейчас Ляхов вдруг понял, что мыслит совершенно другими категориями. Теперь и Чекменев уже не вышестоящий, почти всесильный глава княжеской, пардон, Императорской Тайной канцелярии для него, а как бы статист, в лучшем случае - актер второго плана на мировых подмостках. (Причем по причине внезапного ввода в роль, играющий под суфлера.) Сам же он, Ляхов, не меньше, чем ассистент режиссера, ставящего спектакль. Что лучше, что хуже - сказать трудно, но текст пьесы он знает и знает роспись мизансцен, кто из актеров из какой двери выйдет, что скажет и после какой реплики уйдет. По крайней мере - в течение первого акта. До второго творческая мысль мэтра еще не воспарила. – Знаешь что, - сказал наконец генерал, и Вадим увидел, как странно, неожиданно изменилось его лицо за эти короткие две или три минуты. Удивительно изменилось. Стало каким-то очень человеческим. Примерно таким, как в первый раз, когда они встретились и говорили в Хайфе. - Давай на этом сейчас закончим. Я пойду. А ты отдыхай. Хочешь, допей бутылку, глядишь, и тебе еще какая-то истина откроется. Я, может быть, тоже напьюсь сегодня, но - в одиночку. А ты отдыхай, да. Выспись как следует. Я приду к обеду, да, именно к обеду, тогда и продолжим, хорошо? Ляхов мог бы, да и хотел под горячую руку сказать кое-что еще, но вдруг понял, что ничего больше говорить не нужно. На сегодня - все. Молча кивнул и встал, чтобы проводить Чекменева до двери номера, который перестал быть тюремной камерой. Просто номер гостиницы, где два товарища посидели, поговорили, складно или не очень, и теперь прощаются, каждый в своем настроении. У кого оно сейчас лучше, у кого хуже - неважно. Не в этом же суть. Суть в том, что все-таки поговорили. Так же молча пожали на пороге друг другу руки. Похоже, генерал в последний момент собрался сказать что-то еще и тоже решил, что не нужно. Вот и слава богу. |
||
|