"Негодяйка" - читать интересную книгу автора (О'Мара Кейт)

2

Первой реакцией Элизабет Брентфорд на письмо Аманды было возмущение глупым розыгрышем. Но письмо не шло из головы. Элизабет крайне редко бывала в кино и смотрела телевизор, но тем не менее о Леони О'Брайен она слышала. Много лет назад, еще до помолвки с Симоном, до нее доходили слухи о том, что он в свое время путался с какой-то актрисой. Тогда она не придала этому значения; у нее до Симона тоже были поклонники, да и ни к чему ей было интересоваться его прежними увлечениями. Но если этой актрисой была Леони О'Брайен – а, судя по ее возрасту, это вполне возможно, – тогда это кажущееся бредовым письмецо могло оказаться правдой.

Одна, в своей уютной гостиной, Элизабет обдумывала все возможные варианты. Эта солнечная, полная воздуха комната, отделанная в голубовато-зеленых тонах, стала ее своеобразным святилищем. Из окон, выходивших на юг, за зелеными просторами лугов просматривалось озеро, и от этого безмятежного вида в душе воцарялось спокойствие, в котором Элизабет с годами все больше и больше нуждалась. Ее гостиная была единственным местом в доме, где она имела право на уединение, и это право уважала вся семья: никто не смел войти сюда без приглашения, даже Симон.

Элизабет любила читать адресованные ей письма, уединившись, не отвлекаясь. Вот и сегодня пришла очередная сводка сплетен от ее подруги Кэролайн из Сомерсета. Просматривая в первую очередь наименее важную корреспонденцию, Элизабет не слишком заинтересовалась конвертом, надписанным незнакомой женской рукой, приняв его за очередное послание из благотворительного общества. Когда же она вскрыла конверт и с изумлением прочитала письмо, ей оставалось лишь благодарить судьбу за дарованное ей уединение. Первые эмоции улеглись, и Элизабет подумала о том, что, если в признаниях девочки есть доля истины, надо будет тщательно продумать все варианты выхода из создавшейся ситуации.

Элизабет Брентфорд, урожденная Кавендиш, была единственной оставшейся в живых наследницей огромного состояния своей семьи. Она это знала, так же как знала и то, что солидное приданое, выгодно дополнявшее ее миловидную внешность и утонченные манеры, во многом определило выбор Симона. Претенденток на его руку и сердце было, конечно же, немало. Элизабет мысленно вернулась в прошлое, на семнадцать лет назад, в тот день, когда они стали мужем и женой. Это был великолепный июньский день; огромный особняк Кавендишей в Глостершире, казалось, вот-вот лопнет от наплыва гостей, которых собралось более трехсот.

Родители Элизабет – высокочтимый[2] Десмонд Кавендиш и его супруга, леди Лавиния, дочь баронета, – входили в элиту английской знати, и свадьбу их дочери, естественно, почтил своим присутствием весь высший свет. Семья Симона, хотя и "вполне респектабельная", как говорила мать Элизабет, была в тени. Его отец, правительственный чиновник, и мать скромно бродили среди гостей, взволнованные и слегка обескураженные множеством именитых родственников, которых только что приобрел их умник-сын. Жертвы, на которые они пошли в свое время, послав сына учиться в Оксфорд, оказались не напрасны, и свидетельством тому были и эта блестящая женитьба, и многообещающая политическая карьера.

Официанты сновали с подносами шампанского, официантки разносили канапе и вазочки с клубникой. Под натянутым шатром становилось жарко, и случайные дуновения легкого бриза были как нельзя более кстати. Элизабет, возбужденная от поздравлений, отошла к краю шатра вдохнуть свежего воздуха, как вдруг налетевший порыв ветра сорвал с ее головы белую кружевную фату и понес ее по саду. Пытаясь схватить улетавшее белое облако, Элизабет обернулась и краем глаза увидела на другой стороне лужайки, под высокой сосной, Симона, увлеченно беседовавшего с удивительно красивой девушкой.

Она почувствовала легкий укол ревности, но попыталась не поддаваться эмоциям. "Как невеликодушно с моей стороны, – подумала она. – Сегодня мой день – день свадьбы, о чем может мечтать любая девчонка, – и не стоит дуться на другую девушку за мимолетную беседу с моим красивым мужем". Но она так и не смогла унять предательского чувства, подсказывавшего, что свадьба была бы идеальной, если бы жених не сводил глаз со своей невесты.

Элизабет вдруг осознала, что невольно направляется в их сторону. Подойдя ближе, она увидела, как легкими движениями пальцев Симон касается груди девушки и та радостно хихикает. Заметив Элизабет, девушка резко отстранилась; выглядела она виноватой. Симон обернулся, намереваясь обрушить свой гнев на непрошеного свидетеля, и, к отвращению Элизабет, ничто не дрогнуло в его лице, когда он увидел свою новоиспеченную супругу.

– Уже шпионишь за мной, Лиз? – с издевкой спросил Симон. Элизабет вдруг осознала, что он изрядно пьян. Это было на него не похоже; единственным оправданием могли служить лишь эмоциональные перегрузки свадебного дня.

– Разумеется, нет, дорогой, – весело ответила она. – Я просто хотела убедиться, что с тобой все в порядке. Сто лет тебя не видела.

Симон бросил на нее хмурый взгляд.

– Не увлекайся слежкой, я этого не потерплю. – Затем отвернулся и, взяв девушку под руку, увлек ее за собой, оставив свою невесту в одиночестве, растерянную и униженную. Это была первая в череде подобных стычка, когда Элизабет задавала себе один и тот же мучивший ее вопрос – не совершила ли она страшную ошибку, став женой этого холодного, высокомерного красавца.

В тот же день, после торжества, молодожены отправились в свадебное путешествие. Элизабет весело щебетала, вспоминая подробности свадьбы, отчаянно пытаясь заглушить в себе дурные предчувствия. Симон был сдержан и немногословен, не откликаясь на милую болтовню супруги. Ночью, в гигантской постели их роскошной спальни, он обошелся с ней грубо, жестоко и оскорбительно для ее нежных чувств. В его натиске не было и намека на любовную игру, исполненную ласк и соблазна, которой Элизабет ждала от мужчины, так изысканно и тонко ухаживавшего за ней до женитьбы.

На следующее утро из аэропорта Хитроу они вылетели на Барбадос. За весь полет они не обмолвились ни словом. Симон углубился в книгу, отвлекаясь лишь на бесплатное спиртное, которое разносили услужливые стюарды. Элизабет смотрела в иллюминатор, любуясь красотой голубого неба, и вновь и вновь спрашивала себя, как же она позволила склонить себя к этому браку.

Две недели на Барбадосе прошли, однако, несколько лучше. Симон стал нежнее в постели – Элизабет даже начинали нравиться его ласки, – а в разговорах, хотя и пустячных, сделался добрее и внимательнее. Элизабет несколько успокоилась и сосредоточилась на загаре, который придал ее тонкой красоте еще большее очарование.

Возвращаясь в Англию, в свой новый дом – Уортхэм Мейнор, подаренный родителями Элизабет небольшой, но весьма изысканный особняк времен королевы Анны недалеко от Беркшира, – молодые супруги чувствовали себя уже гораздо более раскованно, вполне привыкнув друг к другу. Но раскрепоститься окончательно, достичь полной свободы общения, которую Элизабет считала основой хорошего брака, им так никогда и не удалось. Пролетали недели и месяцы, Симон постепенно отдалялся, сосредоточившись на работе, и Элизабет уже начинала сомневаться, знала ли она когда-нибудь его настоящего.

Любовный дурман первых дней супружества быстро рассеялся, и все реже и реже они бывали близки. Элизабет уже и не огорчалась по этому поводу. Тем более что никогда не знала, найдет ли в постели нежность и ласку или придется на следующее утро обрабатывать йодом рубцы и синяки. Она тоже стала избегать близости, и некогда очаровательная, пылкая девушка постепенно превратилась в суровую, сдержанную женщину. Когда через восемнадцать месяцев после свадьбы, родился их старший сын Кит, она обратила свою нерастраченную нежность на него, а потом и на Джеймса, появившегося на свет еще два года спустя.

Еще во время первой беременности Элизабет начала подозревать Симона в неверности. С трудом верилось, что это возможно так скоро после свадьбы, и она гнала от себя горькие мысли, а с рождением ребенка и вовсе отвлеклась от них. Но подозрения возникли вновь, во время следующей беременности. Элизабет стала замечать, что Симон все чаще оставался в городе, а когда попробовала упрекнуть его в этом, услышала в ответ отговорку о напряженной работе. Потом родился Джеймс, и с двумя маленькими детьми на руках у Элизабет уже не оставалось времени на беспокойства такого рода.

Симон действительно много работал. Будучи самым молодым по возрасту членом палаты общин, он привлек к себе внимание с того самого дня, когда занял место в парламенте, и уже вскоре началось его стремительное восхождение на политический Олимп. Его первый пост в правительстве был небольшим, но это было лишь началом карьеры. Элизабет видела мужа все реже и реже, оставаясь с детьми в Беркшире, в то время как Симон, пока шли заседания парламента, жил в Лондоне, в их маленькой двухкомнатной квартирке на Долфин-сквер. Когда сыновья подросли и разъехались по колледжам, Элизабет посвятила себя благотворительной деятельности. В глазах публики она оставалась верной женой тори, его опорой. Она и в самом деле уважала политические устремления супруга и была готова, как бы ни складывались их отношения, сделать все от нее зависящее, чтобы помочь Симону в его борьбе за пост в Кабинете министров.

Когда у Элизабет уже не осталось никаких сомнений в неверности мужа, – помогла случайно обнаруженная в кармане его пиджака компрометирующая записка, – она уже относилась к этому со стойким безразличием, так же как и к "оплеухам", которые получала и на людях, и дома. Правда, по мере того как продвигалась его карьера, подобные выходки Симон позволял себе все реже. В конце концов, он был далеко не дурак и, казалось, понимал, что, как бы он ни относился к Элизабет, она со своими деньгами, изысканностью манер и полезными связями была его главным достоянием. Элизабет же держалась за этот брак с твердой решимостью пройти весь путь до конца. Оставить Симона было бы неразумно, это было бы предательством не только по отношению к нему, но и к себе самой, поскольку означало бы отказ от раз начатого дела. Все нужно доводить до конца, несмотря на препятствия и неудачи. И выходить из любой ситуации достойно. Этим заповедям Элизабет учили в школе и родительском доме, и ничто не могло заставить ее пренебречь своим долгом.

В то утро, когда Элизабет получила письмо Аманды, Симон был в кой-то веки дома. Он работал в своем кабинете над проектом важной речи и, по всей видимости, собирался посвятить этому весь день. Симон терпеть не мог, когда его отвлекали от работы. С другой стороны, подумала Элизабет, если окажется, что письмо не фальшивка, им надо заниматься немедленно. Один лишь намек на подобный скандал – и карьера Симона окажется под угрозой. Стоит бульварной прессе заполучить такую информацию, и поток грязи уже не остановить.

Элизабет внимательно перечитала письмо. Девочка предлагала сделку, в этом не было никаких сомнений. В тоне ее послания сквозили угрожающие нотки, словно она была исполнена решимости идти до конца. Элизабет решила отложить разговор с Симоном до ленча. В конце концов, пара часов ничего не изменит, а он в последнее время был особенно раздражительным. В сознании промелькнуло: не появилась ли у мужа новая пассия? Но Леони О'Брайен, если и в самом деле была его любовницей, то очень давно, еще до знакомства с Элизабет. Однако почему Симон никогда не говорил ей о ребенке?

Она тяжело вздохнула. Почему ей выпала такая участь – жить с человеком, который публично проповедовал мораль и святость семейных уз, а своей частной жизнью жестоко попирал эти же заповеди? Врожденная гордость мешала Элизабет признать поражение.

И, кроме того, оставались еще сыновья. Она не могла предать их, а значит, надо было сохранять выдержку во имя детей и их блага. Теперь, похоже, у Симона есть еще и дочь. Странно, но Элизабет всегда мечтала о малышке-дочери.

Все утро она провела в своей комнате, вышивая комплект накидок на сиденья. Работа успокаивала; Мэлкин, огромный серый кот, составлял ей компанию, с интересом наблюдая за тем, как пронзает ткань игла и протягивается длинная шерстяная нить. Когда часы пробили время ленча, Элизабет отложила вышивку. Захватив письмо Аманды, она вышла из комнаты и спустилась вниз; Мэлкин неотступно следовал за ней. Остановившись у кабинета мужа, она постучала в дверь.

– Да, – донесся до нее резкий голос Симона. Вид у него был крайне раздраженный, когда в кабинет вошла Элизабет в сопровождении кота.

Когда он в таком настроении, подумала Элизабет, сразу бросается в глаза, что рот у него слишком тонкий, а карие глаза скрывают сардоническую усмешку. И это при том, что Симон был все еще хорош собой.

– Я подумал, что несут ленч. Уже давно пора бы.

– Еще только час дня, – мягко сказала Элизабет. – Джанет уже идет. – В тот же миг в дверях появилась их экономка Джанет с подносом, на котором был сервирован ленч – холодное мясо и салат.

– Отлично, а то я проголодался. Поставьте сюда, Джанет. – Симон сдвинул в сторону разложенные на столе бумаги.

– Хорошо, сэр. – Джанет оставила поднос и, тепло улыбнувшись Элизабет, вышла из кабинета. Мэлкин взобрался на подоконник и принялся внимательно наблюдать за происходящим в саду. Элизабет подошла к столу.

– Что еще я забыл? – спросил Симон покорно, словно провинившись в чем-то.

– Что?

– Случилось, должно быть, что-то из ряда вон выходящее, иначе бы ты не стала прерывать мой ленч.

Элизабет холодно посмотрела на него. У нее иногда складывалось впечатление, что Симон забывал о том, что она его жена. Рабыня. Да, именно в таком качестве представала она в его глазах. Что ж, новость, которую она собиралась ему преподнести, несомненно, собьет с него спесь.

– Я подумала, что тебе следует ознакомиться с этим. – Элизабет протянула мужу письмо.

Ее тон насторожил Симона, и он взглянул на жену с удивлением.

– Но письмо адресовано тебе, – непринужденно сказал он, кинув взгляд на конверт.

– Думаю, тебе тоже стоит прочитать его, – твердо повторила Элизабет.

Симон пожал плечами, вытащил из конверта письмо и молча начал читать. Выражение его лица постепенно менялось. Бросив письмо на стол, он откинулся в кресле.

– Боже праведный, – тихо проговорил он, закрывая лицо руками.

– Есть здесь хоть доля правды? – спросила Элизабет.

– Трудно выдумать подобное, – глухо произнес он. – Конечно, это правда, черт бы ее побрал.

Учуяв напряжение в комнате, кот повернул голову и немигающим взглядом стал следить за происходящим.

– Почему ты мне ничего не рассказал об этом? – спросила Элизабет.

– Не было необходимости… это произошло еще до нашей с тобой встречи… и это было так несущественно.

– Я бы не стала называть брошенного ребенка несущественным, – холодно сказала она.

– Ребенок не был брошен, – резким тоном сказал Симон. – Я договорился, что о нем позаботится кормилица.

– Но, если верить девочке, ты не заплатил ей.

– Та женщина мне позвонила и сказала, что у нее на примете есть супружеская пара, которая хочет усыновить ребенка. Мне это показалось самым разумным выходом из этой дурацкой ситуации.

– Но ведь мать этой девочки хотела оставить ее себе, – не унималась Элизабет.

Лицо Симона потемнело.

– Это была сумасбродная идея. Она должна была сделать аборт, но потом вдруг заявила, что уже слишком поздно. Она была актриса – амбициозная, мечтающая о славе. Как бы она смогла работать с маленьким ребенком на руках? Нет, все сложилось как нельзя лучше.

Повисла пауза. Мэлкин начал умываться, и в комнате было слышно лишь шуршание его языка.

– Итак, что ты намерен делать с этой девочкой, Амандой? – непринужденно спросила Элизабет.

– Не обращать внимания, а ответ она скоро получит.

– Думаю, это было бы неразумно. Я уверена, она предлагает сделку.

Симон поднял на жену глаза – в них сквозила мольба о помощи.

– Что ты предлагаешь, Лиз? – Он всегда называл ее Лиз, хотя знал, что она предпочитает Элизабет.

– Тебе бы надо увидеться с ней. Кто знает, может, она намерена обратиться в прессу.

Симон посмотрел на нее с тревогой.

– Нам надо быть очень осторожными, – предупредила Элизабет. – Огласка была бы совсем некстати.

– О Боже, нет, – простонал Симон.

– Мне не нравится тон письма. В нем сквозит явный расчет.

В делах подобного рода Симон всегда полагался на интуицию Элизабет.

– Возможно, ты и права. Лучше нам с ней встретиться.

– Она хочет приехать в эту субботу, – сказала Элизабет.

– Это невозможно. У меня парламентский турнир по сквошу.

– Откажись, – твердо сказала Элизабет. – Это важнее. Давай покончим с этой историей раз и навсегда. – И, не дожидаясь его ответа, вышла из комнаты. Кот спрыгнул с подоконника и последовал за ней, по пути сорвавшись в погоню за воробьем, которому совершенно нечего было делать в его саду.

Разбираясь в кабинете Арнольда, Берил наткнулась на журналы. Ее очень удивило, что нижние ящики его стола заперты. Решив, что там лежат важные бумаги, она с усилием одолела замки и обнаружила, что ящики завалены журналами в ярких глянцевых обложках. Берил взяла один и начала листать. С каждой страницей она испытывала все большее отвращение.

Журнал пестрел фотографиями, которые явно превосходили все самые смелые представления Берил о сексе. Грязные и откровенные, они представляли мужчин и женщин во всех мыслимых и немыслимых сексуальных позах. Надписи на немецком языке были ей непонятны, но снимки и не требовали разъяснений. "Порнография", – с отвращением произнесла она вслух, отшвыривая журнал, словно он жег ей пальцы. Она была в страшном смятении – тошнота, ревность и ярость захлестывали ее. В памяти возникли их отдельные кровати, нечастые и вялые сексуальные притязания Арнольда. Неужели в извращении скрывалась истинная причина безразличия Арнольда к их физической близости?

Берил вдруг почувствовала, что вся дрожит. Она налила большую порцию бренди, затем вспомнила, что должна позвонить в похоронное бюро. Утром она ездила выбирать памятник на могилу Арнольда и остановилась на выполненном из белого мрамора ангеле, играющем на лютне; его рот был приоткрыт, словно он пел. "В память о дорогом муже и любви, скрепленной музыкой" – такую надпись заказала она на надгробии. Ангел стоил дорого – тысячу фунтов, – и, хотя Берил и не собиралась скупиться, нужно было тщательно взвесить свои финансовые возможности, прежде чем принять окончательное решение.

Сейчас она в очередной раз все обдумала и пришла к выводу, что вполне достаточно будет простого надгробия со скромной надписью "В память о любимом муже". Берил налила себе вторую порцию бренди, потом еще одну. Нет, все-таки, если хорошенько подумать, "В память о муже" будет более уместно, тем более что он уже вовсе и не любимый. Она выпила еще. К тому времени как состоялся разговор с владельцем похоронного бюро, Берил была пьяна, как никогда в жизни. Она заказала надгробие с лаконичной надписью "Помним" и попросила забыть о мраморном ангеле.

Позже, когда голова уже раскалывалась от боли и взгляд затуманился, Берил вышвырнула все содержимое стола в черный пластиковый мешок для мусора.

– Пропади все пропадом, – бормотала она себе под нос. – Сколько лет я была замужем за этим человеком и так и не узнала его до конца? А я-то думала, что мы счастливы…

Она почувствовала, как подступают к горлу рыдания, – со всех сторон ее окружали до боли знакомые, дорогие сердцу вещи. – частички памяти: альбом с фотографиями, программки оперных спектаклей, старые рождественские открытки, вырезки из газет со статьями об Эшбурнском хоровом обществе и пожелтевшими снимками. На одном из них был Арнольд – такой, каким она его впервые увидела, – высокий, темноволосый, красивый, – мечта любой незамужней девушки. Берил уставилась на знакомую фотографию, подпись под которой уже расплылась не столько от времени, сколько от слез, капавших на бумагу.

А что, собственно, она оплакивала? Ведь она его больше не любила, не любила вот уже столько лет. Задолго до его смерти умерла мечта о любви. Берил вдруг стало интересно – а хотел ли Арнольд проделать с ней те же сексуальные акты, которые так смаковали эти омерзительные журналы? Но он никогда даже не намекал на это. В чем причина? Или ему просто не хватало смелости попросить ее об этом, или он просто-напросто не находил ее достаточно сексуальной?

Берил скомкала газетную вырезку и тоже отправила ее в мусорный мешок.

– Я знаю, что несексуальна, – пробормотала она. Она на минуту склонилась над старым номером журнала "Кинематограф", на обложке которого красовалась Вивьен Ли в светлом парике, в роли Бланш Дюбуа из пьесы "Трамвай "Желание". Берил вспомнила, почему хранила этот журнал, – когда-то ей очень хотелось выглядеть так же, как Вивьен Ли. Кто-то сказал ей, что она чем-то похожа на Вивьен, и она долго носилась с этой идеей, втайне мечтая иметь такие же светлые волосы, такие же экзотично подведенные глаза. Берил подкрашивалась лишь слегка – Арнольд терпеть не мог, когда на ней был макияж.

Берил застыла, уставившись на фотографию, и в голове зарождалась идея. Теперь ничто и никто не остановит ее. Она наконец сходит к парикмахеру осветлить и подстричь волосы; она накупит море хорошей косметики; отправится в "Кассандру", самый дорогой в Эшбурне магазин женской моды, и закажет себе новый гардероб. И тогда она будет готова к тому, чтобы отправиться в поездку, организуемую хоровым обществом, – музыкальный тур по нескольким европейским столицам, включая Париж, Вену и Рим. Разумеется, обойдется это недешево. Очень недешево. Но она потратит деньги, сэкономленные на надгробии Арнольда. Он был перед ней в большом долгу.

В страшном волнении Берил вошла в салон красоты, чувствуя себя как девчонка перед первой в жизни вечеринкой. "Красивые люди" – так назывался салон, и Берил надеялась, что он оправдывает свое название. Она робко подошла к столику у входа; очаровательная девушка встретила ее приветливой улыбкой.

– Ваше имя? – спросила девушка.

– Уиллоуби, Берил Уиллоуби, – ответила она и испытала невероятное ощущение свободы, впервые за долгие годы назвав себя по имени, без скучной приставки "миссис". Она словно обретала себя вновь. Берил огляделась вокруг: в салоне кипела работа. Звучала громкая музыка, совсем не в ее вкусе, но сейчас это было не важно. Она открывала для себя новый и волнующий мир, делала первый шаг в задуманной авантюре. Девушка внесла ее имя в регистрационный журнал. Затем бросила на нее короткий взгляд.

– Вы желаете полный уход, мадам? Я правильно поняла?

– Совершенно верно. – Берил крепко сжала сумочку. Она подозревала, что ей предстоит тяжелое испытание.

Девушка обернулась и крикнула в салон:

– Шарлен!

Миниатюрная девушка с асимметрично подстриженными прямыми волосами, с феном в руках колдовавшая над прической сидевшей в кресле дамы, повернула голову.

– Да?

– Новая клиентка.

Шарлен ободряюще улыбнулась Берил. Взгляд ее был добрым, и Берил немного воспрянула духом.

– Дон пока займется вами, – сказала Шарлен, кивнув на рыжеволосую юную девушку. – Я подойду через минуту.

Дон помогла Берил снять пальто, а потом закутала в розовую накидку. Берил послушно проследовала за ней и села перед умывальником. Прежде чем Дон приступила к мытью головы, Берил с любопытством осмотрелась вокруг. Салон был оформлен в современном стиле, выдержан в розовом и черном цветах, а зеркала и двери были весьма оригинальной формы. Салон был полон женщин всех возрастов; на их лицах застыло выражение крайней отрешенности, которое возникает от чрезмерного внимания к собственной внешности. Трудно было сказать, нравилось ли им то, что они видели, вглядываясь в зеркала. Что до Берил, то ей они все казались на редкость стильными и элегантными. Если и она выйдет отсюда такой же, значит, ее деньги не пропадут даром.

В дверях вдруг возникло какое-то существо женского пола – явно с другой планеты. На ней был парик с торчащими во все стороны клочьями красного цвета, веки были размалеваны в лиловато-розовые тона и украшены накладными красными ресницами. Скулы искрились от наклеенных блесток, а губы и ногти были черными. На инопланетянке был форменный черный фартук, обута она была в красные блестящие сапоги на высоких каблуках. Она устремилась к Берил и, склонившись над ней, весело спросила:

– Кофе, радость моя?

– О да, пожалуйста.

– Мне можешь тоже принести чашечку, Адриенн, – бросила ей Шарлен. – А потом посмотри, что там с миссис Паркин, по-моему, она почти готова.

Шарлен уже расчесывала последние уцелевшие на голове клиентки пряди и, придерживая сзади зеркало, демонстрировала ей результаты своих стараний. В магнитофоне доиграла кассета, и на минуту в салоне воцарилась тишина.

– Пленка, Карен! – крикнула Шарлен девушке при входе. Затем отошла от своего рабочего кресла и направилась к Берил.

Звонок у входной двери возвестил о приходе очередной клиентки – энергичной блондинки лет сорока, искрящейся от обилия навешанных на ней золотых побрякушек.

– О, моя любимая песня! – с восторгом сказала она Карен. – Боюсь, я немножко опоздала, дорогая. Никак не могла уйти из магазина. Пришла эта старая вешалка, все перемерила, а в итоге так ничего и не купила. О, как я люблю это, – и она начала невпопад подпевать, отчаянно пытаясь вылезти из своего кремового плаща. – Там дождь начался.

Берил узнала в женщине владелицу магазина "Кассандра", что находился сразу за углом.

– Вам придется минутку подождать, миссис Де Вилль, – заметила Шарлен. – Сандра занята.

– А где же Никки? Мной всегда занималась Никки.

– Сегодня ее нет, – спокойно ответила Шарлен.

– Почему? – разгневанно спросила миссис Де Вилль.

– Не знаю. Она позвонила сегодня утром – сказала, что не придет. Вам надо подождать, – без тени волнения ответила Шарлен. Она сняла с головы Берил полотенце и принялась расчесывать влажные пряди. Миссис Де Вилль, казалось, готова была взорваться.

– Но мной всегда занималась Никки, – громко продолжала настаивать она.

– Еще кофе, Адриенн, – невозмутимо распорядилась Шарлен. Адриенн тотчас же исчезла, обрадовавшись возможности избежать взрывоопасной ситуации.

Шарлен взяла прядь волос Берил и с безразличным выражением лица стала ее рассматривать.

– У вас есть какие-нибудь пожелания? – вежливо спросила она.

Берил раскрыла сумочку и извлекла оттуда вырванную из журнала страничку, которую и вручила девушке. Шарлен, взглянув на фотографию, на мгновение задумалась.

– Это Джейн Сеймур, да? – наконец спросила она.

– Нет, Вивьен Ли, – ответила Берил. – В фильме, – совершенно по-идиотски уточнила она.

– О, я ее приняла за Джейн Сеймур, – сказала Шарлен, возвращая картинку.

– Можете сделать меня похожей? – взволнованно спросила Берил.

Шарлен улыбнулась.

– Конечно, мадам. – Подошла Дон, и Шарлен распорядилась: – Смесь номера пятьдесят три А и номера шестнадцать.

Черед полчаса длинные, до плеч, локоны, которые Берил обычно подкручивала на бигуди, сменила гладкая стрижка, мягко обрамлявшая лицо. Новая форма волос совершенно изменила ее внешность: глаза теперь казались крупнее, а черты лица стали более четкими. Затем настала очередь цвета, и волосы покрылись пенящимся кремом. Запах от него исходил отвратительный, но Берил это не смущало. Она начинала самой себе нравиться.

Миссис Де Вилль, к счастью, упрятали под инфракрасное излучение; голова ее вся была в каких-то тряпочках и серебристых прутиках. Она еще немного поворчала по поводу замены стилиста, но вскоре об этом забыла и громко болтала с окружающими. Берил подмывало спросить ее о новой коллекции магазина, но одна мысль о том, что она обратит этот энергичный поток болтовни на себя, пугала ее. Лучше уж она наберется смелости зайти в "Кассандру" и посмотрит все сама. Пришла ее очередь занять место под инфракрасными лучами, и Берил тихонько села под колпак, углубившись в свои мечты, пока на ее голову мягко струился горячий свет.

– Миссис Уиллоуби?

Берил очнулась от своих грез.

– Миссис Уиллоуби, с вами все в порядке?

Берил подняла глаза и увидела склонившееся над ней лицо Шарлен.

– Давайте я посмотрю, готово ли. – Она отодвинула металлический купол, под которым Берил блаженствовала в течение сорока минут, затем, аккуратно приподняв серебристую фольгу, вытащила прядь волос, проверив окраску. Берил разглядела, что волосы у нее стали голубыми, но ее это не взволновало. Все было так ново и интересно. Постепенно в сознание возвращались громкие звуки салона, в зеркале напротив она увидела отражение Хлои Де Вилль, нервно листавшей журнал, пока укладывали ее обесцвеченные кудри. Выглядела она довольно грозно, но Берил все-таки решила сегодня же нанести визит в ее магазин.

Вскоре, когда Шарлен закончила причесывать ее обновленные блестящие волосы, Берил смогла взглянуть на себя в зеркало. Со скучным мышиным цветом волос было покончено: из зеркала на Берил смотрела платиновая блондинка, и этот новый оттенок выгодно подчеркивал ее здоровый цвет лица. Берил сама себя не узнавала.

– Вы волшебница, Шарлен, – сказала она девушке, державшей за ее спиной зеркало. – Я и думать не могла, что такое возможно.

Шарлен рассмеялась.

– Я рада, что вам понравилось. А теперь, мадам, что вы скажете об этих ресницах? Если хотите, мы можем сделать их на несколько тонов темнее; вы даже не представляете, как это изменит ваши глаза.

Их взгляды встретились в зеркале, и обе женщины заговорщически улыбнулись.

– Хорошо, – сказала Берил, – валяйте, делайте, что хотите!

Звонок откликнулся тревожной трелью, когда Берил открыла дверь "Кассандры". Некоторые женщины из их хора – те, кто побогаче, – были постоянными клиентками этого магазина, но Берил всегда испытывала неловкость, оказываясь в его роскошном интерьере, выдержанном в кремово-бежевых тонах, среди дорогих вещей. В магазине никого не было, но внезапно, словно по волшебству, появилась Хлоя Де Вилль, представшая в образе злой феи, готовой заманить очередную жертву в свою ловушку. При виде Берил она слегка прищурилась, разглядывая клиентку, и ее грубо слепленное лицо осветилось улыбкой. Она, разумеется, немного знала Берил – в таком городишке, как Эшбурн, это было немудрено; знала она также и то, что Берил состоятельна, особенно после смерти мужа.

– Миссис Уиллоуби, какой приятный сюрприз, – запела она. – Раньше я вас здесь что-то не встречала, дорогая, не так ли?

– Нет, – ответила Берил, понимая, что теперь все пути назад отрезаны. – Я все собиралась зайти, но муж не очень-то поощрял мои желания, – соврала она.

– Ох, эти мужчины! – согласилась Хлоя, философски пожимая плечами. – Итак, что вам можно предложить? Мы только что получили новую коллекцию – совершенно изумительные вещи.

Берил опасливо посмотрела на вешалки. Вся одежда была вызывающе яркой, совсем не для нее. Здесь было изобилие блестящих тканей, крупных узоров, люрекса, шифоновых рюшей. А где же спокойные коричневые и синие тона, которым она всегда отдавала предпочтение?

– Ну, – робко начала Берил, – скажем, что-нибудь для вечернего выхода. На концерт.

– Вот то, что вам нужно, – тут же отреагировала Хлоя, протягивая ей ядовито-голубое платье с таким смелым разрезом, что Берил ни за что не смогла бы позволить себе надеть его.

– О да, это… это просто замечательно, – согласилась Берил. – Но я скорее хотела бы что-нибудь более…

– Посмотрите вот это, очень оригинальное, – продолжала Хлоя, снимая с вешалки алое платье, обильно расшитое блестками.

Берил с ужасом посмотрела на него и, набравшись смелости, спросила:

– А есть ли у вас что-нибудь в лиловых тонах?

Хлоя изумленно посмотрела на нее, словно вопрос был неуместен.

– Конечно, – проговорила она с укором. – Пожалуйста, пойдемте со мной.

В другом зале висели платья из более мягких тканей, приглушенных тонов. Хлоя опытным взглядом окинула фигуру Берил.

– Похоже, у вас десятый размер, – сказала она с видом профессионала, способного моментально определить размер, формы и вес клиента.

– О нет, двенадцатый, – сказала Берил, с удивлением поймав себя на том, что осмелилась спорить.

– Вы несправедливы к себе, – возразила Хлоя. Это прозвучало как упрек. Она уже было потянулась к вешалке, как вдруг раздался звонок в дверь. – О, простите, одну минутку, – извиняющимся тоном произнесла она. – Я оставлю вас, а вы пока взгляните сами.

Как только она удалилась, Берил, облегченно вздохнула и принялась просматривать вешалки. Она остановилась на красивом темно-лиловом платье из шелковистого джерси. "Жан Мюир" – прочла она на этикетке. Берил взглянула на цену, и дыхание перехватило. Ну что ж, подумала она, гулять так гулять. В мягко освещенной примерочной она взглянула на себя в зеркало, вновь восхищаясь своими платиновыми волосами, едва доходившими ей до скул. Она сняла скромную синюю юбку, кремовую блузку и трясущимися руками вытащила лиловое платье из полиэтиленового мешка. Мягкая, немнущаяся ткань приятно струилась меж пальцев; Берил никогда еще не примеряла ничего подобного.

Надев платье, она оценивающе рассматривала себя в зеркале, когда в кабинку постучали, и, прежде чем Берил успела ответить, дверь открылась. Хлоя стояла с целой охапкой платьев в руках, зачарованно глядя на Берил.

– Должна сказать, вы выглядите совершенно потрясающе, дорогая, – нехотя призналась она. – Я, правда, облюбовала это платье для себя, но, по-моему, вам оно больше идет.

Берил втайне согласилась с ней. Она знала, что ее фигура лучше.

– Я же говорила, что у вас десятый размер, – самодовольно сказала Хлоя. – А теперь, думаю, вам надо и из этого что-нибудь примерить. – С хищной улыбкой она протянула Берил ворох одежды.

Покидая магазин, Берил оставила в нем более двух тысяч фунтов, но ее новый гардероб этого стоил. Самое же главное было другое: этот кутеж вдохнул в нее свежие силы, она вдруг почувствовала себя молодой, беспечной, безрассудной, словно впервые за долгие годы зажила своей собственной жизнью. Берил полезла в сумочку за кредитной карточкой.

– Уезжаете куда-нибудь? – спросила Хлоя, сама любезность.

– Еду в отпуск. Что-то вроде музыкального тура, знаете ли. Собираюсь побывать в крупнейших музыкальных центрах Европы. Будем ходить в оперу, на концерты.

– О да, замечательно, – согласилась Хлоя. – Я сама поклонница Тома Джонса, – добавила она. – В нем чувствуется такой стиль, не так ли? – Берил рассеянно улыбнулась и невнятно пробормотала "да". – Но мне иногда и опера нравится, кстати сказать, – не унималась Хлоя. – Этот Фламинго все-таки хорош, правда?

На мгновение Берил растерялась.

– Доминго, – тихо поправила она.

– Да, точно, он. Я бы его из постели не выпускала, попадись он мне, – доверительно сказала Хлоя, разразившись грубым хохотом, от которого затряслись и зазвенели ее золотые браслеты.

– Спасибо, вы были очень любезны, – сказала Берил, прощаясь с Хлоей, совершенно забыв о том, что ее только что раскрутили на огромную сумму. Она подобрала блестящие черные пакеты с шелковыми лентами-ручками и вышла на улицу необыкновенно счастливой женщиной.

Облокотившись на мраморный камин, Симон Брентфорд с очевидной скукой и безразличием смотрел на привлекательную девушку, которая объявляла себя его дочерью. Она сидела напротив, на обтянутом ситцем диване, и в упор смотрела на отца. От ее взгляда он не чувствовал себя счастливым.

Его поза была хорошо продуманной. Еще в молодости он обнаружил, что томная, небрежная осанка в сочетании с презрительным взглядом полуприкрытых глаз оказывает гипнотизирующее воздействие на оппонента. В школе, будучи старостой, он таким образом добивался того, что его боялись; резкие и хлесткие, словно удары кнута, исполненные сарказма реплики способны были морально уничтожить любого мальчишку. Это же помогало ему и в Оксфорде во время студенческих дебатов, а теперь, в палате общин, он уже мастерски владел подобной тактикой.

Сейчас он пытался использовать ее в надежде обезоружить эту хорошенькую ясноглазую особу, которая, несмотря на свою молодость, была самым опасным в его жизни противником.

Элизабет устроилась на краешке кресла. Под ее холодной красотой скрывалось невероятное нервное напряжение. Она внимательно смотрела на Аманду, пытаясь по лицу угадать ее мысли. Элизабет непрерывно покручивала на пальце обручальное кольцо, и это было единственное, что выдавало ее волнение.

Вполне понятно, подробности о брошенном дитя любви, о далеко не рыцарском отношение к матери ребенка – теперь, кстати, известной киноактрисе, стань они известны публике – и на карьере Симона можно поставить крест. И это было особенно опасно сейчас, когда Симон получал от премьера недвусмысленные намеки на то, что пост в Кабинете министров ему обеспечен. Элизабет внутренне содрогнулась, представив, как пресса бросится смаковать эти пикантные новости, как отреагируют на это политические соратники Симона. В глубине души каждый, возможно, и позавидовал бы его связи с такой женщиной, как Леони О'Брайен, но большая политика диктовала свои, особые правила игры: личные интересы и пристрастия должны быть принесены в жертву общественной морали. Крах карьеры Симона, несомненно, и ее, Элизабет, жизнь превратит в сплошное страдание. Так что в интересах их обоих было во что бы то ни стало убедить девочку молчать.

Симон заговорил первым.

– Так что именно ты хочешь от меня? – спросил он. Элизабет напряглась, а Аманда беспомощно переводила взгляд с одного на другого, явно не уверенная в себе.

– Я… я надеялась… – запинаясь, начала она. Симон сощурился, словно почувствовав слабость противника, и уже ощущал себя более уверенным в исходе поединка. – Я надеялась стать членом вашей семьи. Вот чего я всегда хотела.

– Об этом не может быть и речи, – оборвал ее Симон. – Как мы объясним твое отсутствие все эти годы? К тому же, как ты сама нам только что сказала, твоей семьей были эти Уиллоуби, они тебя воспитали, и, должен сказать, вполне прилично.

– Но это же не настоящая моя семья. Я никогда не чувствовала себя ее членом. Они совсем на меня не похожи, – выпалила Аманда. Она заранее настраивалась на холодный прием, но полное безразличие Симона больно задевало. Сердце защемило, когда она поняла, что отец однозначно отказывается от нее. Второй раз в жизни. Тогда Аманда сменила тактику. – Конечно, они присматривали за мной, как могли, но я бы очень хотела учиться в университете. К сожалению, Арнольд, мой отец, – голос ее задрожал, – умер. Так что теперь я лишена такой возможности.

Элизабет смягчилась при этих словах, но Симон так и не дрогнул.

– Очень жаль, конечно, но не всегда мы имеем в жизни все, что хотим, не так ли? – парировал он. Его бойкий ответ вновь шокировал Аманду, и она поняла, что единственный способ пробить ледяной фасад этого человека – ее отца – это говорить напрямую.

– Я бы и сама смогла решить проблему с университетом, – бодро сказала она, – но это так дорого.

Элизабет испытывала неловкость от такого разговора. Она вовсе не намерена была терпеть его и дальше, но Симон вдруг сам прервал беседу.

Он отошел от камина и дернул за веревку звонка. Не обратив внимания на последнее замечание Аманды, он сказал:

– Думаю, мы можем продолжить за чаем.

– Отличная идея, ты, должно быть, устала, Аманда, – спокойно, по-дружески, сказала Элизабет, вступая в разговор.

Дверь открылась, и вошла Джанет. Пока Симон отдавал распоряжения насчет чая для них троих, Аманда пыталась разобраться в своих впечатлениях. Симон, конечно, очень хорош внешне, рассуждала она, но каков мерзавец! Даже не счел нужным притвориться, что рад увидеть свою давно потерянную дочь. Арнольд, хотя и старый дурак, и то обошелся бы с ней лучше. Элизабет, напротив, была очень мила. В ней было что-то располагающее к доверию. Аманда решила, что предпочтительнее иметь дело с женой отца, а не с ним самим.

– Аманда, – прервала Элизабет ее размышления, – думаю, тебе бы хотелось помыть руки перед чаем. Джанет проводит тебя. – Тон ее не требовал возражения, и Аманда поймала себя на том, что послушно встает и следует за приветливой экономкой.

Как только Аманда вышла из комнаты, Симон быстро подошел к жене.

– Лиз, что нам делать, черт возьми? – Элизабет же теперь точно знала, что делать; именно этого от нее и ожидал муж. Она еще никогда его не подводила.

– Проводи ее, но, ради всего святого, будь с ней предельно вежлив, дорогой.

– Ты думаешь, она обратится в прессу? – Он нервничал, был резок и тороплив. Все нужно было решить до прихода Аманды.

– Нет, если ты будешь вести себя с ней иначе, – настаивала Элизабет. – Скажи ей, что сожалеешь о том, что произошло, что ты тогда поступил так, как считал разумным, и что постараешься заслужить ее прощение.

– Все это дельце может оказаться специально подстроенным, – раздраженно сказал Симон.

– Не думаю, дорогой, – тихо ответила Элизабет. – В конце концов, это можно легко проверить.

Симон мерил шагами комнату.

– Необходимо пресечь все это в зародыше, Лиз, иначе мы можем оказаться в большой беде. – Он вдруг резко остановился и, обернувшись, с улыбкой посмотрел на жену, словно его осенила блестящая идея. – Знаю: ты поговоришь с ней, – мягко предложил он. – Ты лучше меня разбираешься в подобных делах.

Они какое-то мгновение смотрели друг на друга, потом Элизабет медленно произнесла:

– Да… неплохая идея. Думаю, мне удастся подобрать к ней ключик. – Она в очередной раз убедилась в том, как необходима Симону.

Когда Аманда вернулась в гостиную, Симона там уже не было. Элизабет, дружелюбно протягивая ей руки, тепло сказала:

– Я так сожалею, моя милая, ты, наверное, переживаешь самый тяжелый момент в своей жизни, но ты должна понять и моего мужа. Видишь ли, все это обрушилось на него как снежный ком. Когда ты вышла из комнаты, он был в таком жутком состоянии – совершенно выбит из колеи. Надеюсь, ты простишь ему недолгое отсутствие.

Недоверие, промелькнувшее в лице Аманды, испугало Элизабет: она подумала, что зашла слишком далеко. Опустившись на диван, она поспешно добавила:

– Это его кажущееся безразличие – своего рода игра. Так он привык разговаривать со своими оппонентами в парламенте. Симон – такой человек, который никогда не выдает своих истинных чувств. И он просто не знает, что делать в таких деликатных ситуациях.

– Как вам, должно быть, тяжело, – холодно заметила Аманда.

– С годами я привыкла. Но, пожалуйста, Аманда, пойди, сядь со мной. – Она жестом указала ей место рядом с собой на диване. Аманда неохотно исполнила ее просьбу, чувствуя, что разговор в том ключе, как она задумывала, не состоится, а ее, вполне вероятно, просто вышвырнут отсюда.

– Я буду с тобой полностью откровенна, – искренне сказала Элизабет. – Ты думаешь, что проиграла, не так ли? Но знай: это не так. Симон не создан для семьи. Он совсем не занимается детьми, даже не видит их толком. Его это просто не интересует, понимаешь? Для него главное – карьера. В ней вся его жизнь. Но мы, кажется, зашли в такие дебри! – сказала она с легкой укоризной и рассмеялась.

Аманда почувствовала, как закипают слезы в глазах, и Элизабет взяла ее за руку, стараясь успокоить.

– Пожалуйста, попытайся простить его. Он был очень молод, когда ты родилась, а теперь он так хочет с тобой помириться. Что скажешь? Готова ли ты простить его?

– У меня, кажется, не такой уж большой выбор, не так ли? – сухо сказала Аманда. Она чувствовала себя сбитой с толку, обезоруженной этой выдержанной, разумной женщиной, которая совершенно неожиданно оказалась такой доброй и внимательной. Ну, конечно, Элизабет с малых лет учили вести себя достойно в непростых ситуациях. В конце концов, оба они – и она, и Симон – всего лишь пытались уйти от ответственности. Аманда не мигая уставилась на Элизабет и с некоторым любопытством ждала ее следующего шага.

– Он бы хотел помочь тебе. Ты сказала, что хочешь поступить в университет? Что ж, такую возможность для способного человека нельзя отвергать. Может быть, если ты позволишь нам помочь тебе…

Элизабет, слегка взволнованная, встала и направилась к письменному столику. Открыв один из ящиков, она вытащила чековую книжку и ручку. Рассудив, что десять тысяч фунтов будет весьма разумной суммой, она вывела ее на чеке. Для Аманды это целое состояние, для них же – крохи; если считать, что это плата за возврат к прежнему спокойствию. К тому же в деньгах Брентфорды никогда не нуждались. Не торопясь, Элизабет выписала чек, спокойно и методично заполнив корешок. Затем с улыбкой протянула чек Аманде.

– Я надеюсь, это поможет, – мягко сказала она. – А теперь, думаю, тебе уже пора, я провожу тебя. Уверена, ты не обидишься, если Симон не простится с тобой. – Элизабет подошла к двери и распахнула ее; аудиенция была окончена. По пути к автобусной остановке Аманду не покидали сомнения, – хотя чек и лежал, надежно спрятанный, в сумочке, – не одержала ли она пиррову победу в этом поединке?

На следующий день Аманда приступила к осуществлению своих планов. Для начала она открыла свой счет в банке, положив на него полученные деньги. Затем известила в библиотеке о своем уходе. И наконец приступила к поискам Леони О'Брайен. С того дня, как Берил открыла Аманде имя ее настоящей матери, она скрупулезно собирала всю информацию, которая попадалась на глаза, о жизни и карьере Леони. Аманда знала, что Леони за границей – письмо из общества попечительства подтверждало это – и, если верить светской хронике, публикуемой в газетах, снимала в Риме свой первый фильм, историческую драму "Мечи на закате", действие которой происходит во Франции конца семнадцатого века. Вышло так, что фильм большей частью снимался в Италии, а не во Франции, – это обходилось дешевле. Единственной проблемой для Аманды было установить точно, где же сейчас живет мать. Она знала, что такие "звезды", как Леони, путешествуют по миру, переезжая с места на место, зачастую подчиняясь лишь своим капризам; отправляться в Италию в напрасную погоню ей вовсе не хотелось.

Ее первым шагом был звонок в "Эквити", профсоюз актеров Англии. Осторожные расспросы помогли ей выяснить, что проще всего связаться с актером или актрисой через их агентов. Узнала она и то, что агентом Леони О'Брайен был Найджел Бекштайн. Получив эту информацию, а также раздобыв номер телефона офиса Найджела Бекштайна, Аманда задумалась. Ее осенило, что, стоит ей объявиться в качестве давно пропавшей дочери Леони О'Брайен, все ее попытки разузнать что-либо разобьются о стену молчания. С другой стороны, она чувствовала, что агенты вряд ли раскрывают посторонним профессиональные секреты своих клиентов и их местопребывание, тем более если речь идет о таких "звездах", как Леони О'Брайен. Выходит, она должна найти иной способ заставить Бекштайна ответить на ее вопросы о Леони – не открываясь ему.

В совершенной растерянности Аманда решила сварить себе кофе. Затем, с чашкой в руке, она прошла в гостиную и села в кресло, поставив кофе на один из журналов Берил, раскиданных на столике. И в тот же миг внимание ее привлекла крикливая надпись на обложке – "Настоящий Джереми Айронс: Читайте наш эксклюзивный материал". Конечно же! Кинозвезды всегда разговорчивы с журналистами. С журналистами беседуют все. Она подскочила в радостном волнении и, подбежав к телефону, дрожащими пальцами набрала номер.

– Алло, – сказала она в трубку ответившему ей женскому голосу. – Говорит Аманда Уиллоуби из "Вуманз дрим мэгэзин". Мы планируем поместить материал о Леони О'Брайен и ее новом фильме. Я бы хотела поговорить об этом с Найджелом Бекштайном, если можно.

Ровно через неделю Аманда уже летела в Рим.

Найджел Бекштайн сидел в своем офисе, постукивая карандашом по зубам – неизменная привычка, сопровождавшая тяжелые раздумья. Был теплый вечер, и, хотя Найджел и снял пиджак, все равно слегка вспотел. Он ослабил узел галстука от "Гуччи" – воротник рубашки неприятно сдавливал шею. Найджел опять начинал полнеть, в этом не было сомнений. Ленч у "Иви" был, как всегда, отменный, но ему бы следовало воздержаться от сыра и пудинга. Найджел посмотрел на свой округлившийся живот. При такой нервной и напряженной работе с клиентами он должен бы был уже давно растрясти лишний жир. И вот сейчас, в довершение неприятных ощущений, вызванных обжорством, ему приходится нервничать из-за клиентки, которая никогда еще не доставляла ему беспокойства, – из-за Леони О'Брайен.

Уже второй раз звонила молодая женщина, выдававшая себя за журналистку, и просила организовать интервью с Леони. Поначалу он с удовольствием беседовал с ней; в конце концов, это была обычная просьба из "Вуманз дрим", который девушка, по ее словам, представляла, – журнала популярного и солидного. Затем, по ходу беседы, он вдруг поймал себя на том, что не видит в вопросах девушки той последовательности, которая характерна для профессиональных журналистов. Она явно нервничала и проявляла странную настойчивость в вопросах о раннем творчестве Леони, которое интересовало ее гораздо больше, чем сегодняшние работы.

В конце концов он пообещал ей переговорить с Леони насчет интервью после ее возвращения в Англию. В разговоре он подтвердил, что Леони в Риме, и лишь потом что-то насторожило его в интонациях девушки. Теперь Найджел задавался вопросом, не совершил ли он ошибку. Девушка позвонила еще раз, сообщив, что журнал готов послать ее в Рим, и попросила дать адрес Леони. Он пообещал ей перезвонить, но вот только что по его просьбе секретарь связалась с "Вуманз дрим", чтобы узнать, числится ли у них в штате некая Аманда Уиллоуби. Он совершенно не удивился, когда она сообщила, что редакции это имя незнакомо.

Теперь-то уж Аманда Уиллоуби, вздумай она вновь позвонить ему, получит вежливый, но отрицательный ответ. Но Найджел мучительно размышлял, стоит ли ему позвонить Леони и рассказать ей о девчонке. Больше всего ему не хотелось прерывать съемки в самом разгаре, да и Аманда Уиллоуби, скорее всего, очередная "звездная" фанатка, жаждущая быть поближе к своей любимице; с другой стороны, в памяти еще было живо то недавнее письмо из общества по усыновлению детей с осторожным намеком на "родственника", желающего связаться с мисс О'Брайен. Найджел тогда решил не беспокоить Леони, не отвлекать ее от напряженной работы, но сейчас вдруг подумал, что, возможно, был не прав. Если между этой девушкой и письмом есть какая-то связь… тогда именно это может объяснить некоторые странные моменты в ранней карьере Леони, о которых он сейчас вспомнил. Найджел задумчиво пробежал рукой по редеющим темным волосам и мысленно вернулся в прошлое – к своей первой встрече с Леони О'Брайен.

– Что сегодня играют? – спросила Милисент Джеймс, известный режиссер. Это была крупная женщина средних лет с коротко стриженными серо-стального цвета кудрями, умными черными глазами и всегда ярко накрашенными губами. Не было в кинобизнесе более уважаемого режиссера, чем Милисент Джеймс, но и никто не был так требователен и упрям – в этом убедились все агенты, пытавшиеся протолкнуть своих клиентов на роли в ее фильмах.

– "Тайную подмену", – ответил Найджел Бекштайн, самый молодой агент фирмы "Ходж энд Флауэрс" Милисент, которая адресовала свой вопрос вовсе не ему персонально, обернулась и увидела перед собой аккуратно одетого молодого человека с великолепной копной черных кудрей. Он был, пожалуй, слегка полноват, но его теплые карие глаза смотрели мягко и умоляюще. Милисент, которая, несмотря на свою устрашающую внешность, вовсе не была равнодушна к привлекательным юношам, слегка улыбнулась, поблагодарив за информацию.

Воспользовавшись благоприятным моментом, Найджел решил представиться.

– Найджел Бекштайн, "Ходж энд Флауэрс", – сказал он, протягивая руку. К его удивлению, она ее не отвергла.

Эта встреча произошла в маленьком, битком набитом баре театра Колли Сиббер Лондонской драматической академии. Шла премьера выпускного спектакля, и театральные агенты, режиссеры, родственники и друзья, директора и продюсеры собрались en masse[3] посмотреть очередной выпуск подающих надежды молодых талантов.

Найджел был молод и честолюбив, он Берил, что рано или поздно откроет свое агентство, и потому вовсе не собирался пренебрегать возможностью завязать дружеские отношения с такой влиятельной дамой. Он пришел на просмотр от имени Питера Ходжа и Дональда Флауэрса – основателей и владельцев солидного и преуспевающего в течение уже многих лет театрального агентства. Оба они были актерами, и их профессиональное чутье в сочетании с талантом всегда помогало находить будущих "звезд" среди юных дарований.

Найджел был полон решимости показать себя с лучшей стороны, достойным членом команды. Он пришел на премьеру с твердым намерением открыть "звезду" или умереть в тщетной попытке. А пока, призвав на помощь все свое обаяние, он готов был болтать с кем угодно, кто мог бы оказать ему поддержку в настоящем и будущем. Шум в баре, однако, стоял оглушительный.

– Извините, не расслышала вашего имени, – прокричала Милисент, отпуская наконец его руку.

– Найджел Бекштайн! – проревел он в ответ. – На прошлой неделе мы с вами говорили о Дэниеле Бурне.

– В самом деле? – Ее вопрос прозвучал так, словно она не имела ни малейшего представления о том, кто такой Дэниел Бурн.

– В прошлом году он получил приз Гордона, припоминаете? – с настойчивостью продолжал Найджел. Милисент отчетливо вспомнила телефонный разговор с довольно настырным молодым человеком, который пытался уговорить ее дать Дэниелу шанс. Но они оба знали, что, с призом или без него, Дэниел был далеко не "звездным" героем. Несомненно, привлекательный внешне и довольно хороший актер; но для Найджела так и осталось загадкой, как ему удалось получить такую престижную награду. Дэниел был слишком уж флегматичный, бесстрастный, хотя надежный и упорный в работе – в общем, прекрасный парень. Найджел считал, что Дэниел был бы неплох на вторых ролях и что с возрастом, возможно, станет хорошим характерным актером.

Но сейчас ему не хватало того главного элемента, без которого нет "звезды": взрывного блеска. Это свойство не поддавалось определению; для Найджела оно ассоциировалось, скорее, с сексуальной энергией. Многие называли это харизмой или стилем; но Дэниел, великолепный внешне, хотя и обладал в какой-то степени этими качествами, никогда не смог бы зажечь своей игрой. Милисент Джеймс провести было трудно, и Найджелу так и не удалось продать ей Дэниела.

– Как идут дела? – спросил он, решив выжать максимум из представившейся возможности. Милисент сейчас работала над грандиозным проектом для лондонского театра "Олд-Вик" под руководством великого Алекса Тейлора. Поставленная в театре, пьеса затем должна была стать основой телевизионного фильма. Контракты со всеми актерами, занятыми в ней, планировали подписывать сразу на срок не менее года, профессиональные призы и финансовое вознаграждение стоили того, чтобы за них бороться; так что конкуренция среди желающих попасть в участники проекта обещала быть жесткой. В среде театральных агентов было неспокойно: заполучить в клиенты актера-претендента на роль в зарождавшемся фильме было делом заманчивым и сулило агенту-счастливчику лавры победителя.

– Все еще смотрим претендентов. Их тьма, – весело ответила Милисент. "Лгунья ты, корова, – подумал Найджел, – вы же рассматриваете только горстку избранных".

– Вам уже принесли что-нибудь выпить? – совсем не в тон своим мыслям вежливо поинтересовался он.

– Нет, но, думаю, кто-нибудь сейчас принесет. – И она огляделась по сторонам, явно утомленная беседой.

– Позвольте мне, – сказал Найджел. – Дайте-ка я угадаю. "Джи энд Ти", я прав? – торжествующе произнес он.

– Да, – ответила она, слегка раздраженная его настойчивостью. И, прежде чем она успела остановить его, Найджел пробился к бару и заказал выпивку. Когда он вернулся, Милисент уже разговаривала с Феликсом Ламонтом, известнейшим антрепренером, чью картину она очень хотела снять. – О, благодарю, – небрежно бросила она Найджелу, протянув руку за стаканом, и вернулась к прерванному разговору с Ламонтом. Найджел минуту-другую покрутился вокруг, видя перед собой лишь их спины, но было ясно, что Милисент не намерена представлять его своему собеседнику.

– Что за пьеса сегодня? – услышал он ее вопрос. "Я же только что сказал тебе: "Тайная подмена", ты, грубая сука", – подумал Найджел. Итак, было очевидно, что Дэниелу совсем не светит получить у нее роль, хотя она и обмолвилась, что его можно будет включить в окончательный список претендентов. "Не хочет связывать себе руки", – решил Найджел. Проклятье! И ведь не приняла ни одного их предложения. Поражение в поединке, который, казалось, начинался так хорошо, выбило его из колеи. Как он ненавидел эти сборища! Всегда одни и те же сморщенные лица. Каждый играет только на себя. И это перспектива всей его жизни.

Найджел на мгновение погрузился в свои излюбленные грезы. Он сидит за огромным столом, где-нибудь в Уэст-Энде, и разговаривает по телефону с Милисент Джеймс или с кем-нибудь еще, ей подобным. Нет. Именно с Милисент Джеймс, решил он. Да, он говорит с Милисент и заставляет себя упрашивать отдать ей одного из его клиентов. Суммы, которые она предлагает, бешено ползут вверх, а он все отвечает "нет". В конце концов звучит его "да" умопомрачительной цифре, при условии, что он получает персональное вознаграждение и процент от кассы.

Он глубоко вздохнул, взволнованный столь радужной перспективой. Его день придет, и Милисент будет ползать на коленях у его ног. Пронзительный звонок вернул его к реальности. Публика уже просачивалась в зал. Деньги на театр были собраны в свое время по воззванию бывших выпускников академии, и помещение театра, хотя и небольшое, было хорошо оборудовано. Вот уже несколько лет академия успешно сотрудничала с художественной школой, специализировавшейся в театральном дизайне, и ученики школы оформляли сцену, готовили костюмы для студенческих постановок. Успех такого подхода был налицо: актеров вдохновляло сознание того, что для каждого из них специально разработан костюм, а ученики художественной школы получали возможность увидеть свои работы на сцене, а не только на выставках или в эскизах.

По традиции занавес поднимали еще до прихода зрителей в зал, так что сцена была открыта вниманию заинтересованных лиц, которые могли еще до начала спектакля оценить работу дизайнеров.

Для "Тайной подмены" сцену оформили очень выразительно; чувствовался высокий стиль при одновременной простоте декораций, установленных на покатом, тускло мерцающем оловянном полу. Зловещие своды, нависавшие над сценой, создавали ощущение грядущей трагедии; одинокий стул, в витиеватом стиле рококо, был задрапирован блестящим пурпурным шелком. Зрители постепенно занимали свои места, и в гуле голосов пробивался одобрительный шепот. Уровень приглашенных был слишком высок, и от сознания этого еще сильнее бились сердца и без того взволнованных, полных надежд выпускников, томящихся за сценой в ожидании выхода.

Найджел Бекштайн занял свое место и принялся изучать актерский состав. Интересно, мелькнет ли среди этих неизвестных имен дарование, в котором он угадает неуловимое "звездное" качество? И вот свет в зале погас. Зазвучал клавесин – яростно и зловеще, эхом разнесшись над пустой сценой. Пьеса началась. Первыми вышли двое актеров; их движения были угловаты, не хватало раскрепощенности. И вот на сцене – героиня, Беатрис Джоанна, в сопровождении служанки. Найджел почувствовал легкое волнение. Актриса, игравшая роль Беатрис Джоанны, была невысокого роста, изящная, с бледным выразительным лицом; роскошные темно-каштановые волосы были зачесаны назад и схвачены лентой; на открытом лице выделялись высокие скулы. Еще до того, как она произнесла свою первую реплику, внимание зала уже было приковано к ней, и Найджел, выпрямившись в кресле, стал наблюдать. Он с интересом следил за ее движениями в ожидании услышать ее голос. И вот она заговорила.

БЕАТРИС: Да вы школяр, сэр.

АЛСЕМЕРО: Причем очень слабый.

БЕАТРИС: Ну, и к каким же наукам относится любовь, о которой вы говорите?

АЛСЕМЕРО: Из ваших уст я слышу только музыку…

Найджел был с ним вполне согласен. Это действительно была настоящая музыка. Героиня была хороша собой, и голос у нее был божественный. По ходу пьесы Найджел убедился, что она к тому же обладает индивидуальностью, умна и вместе с тем очень ранима. К концу первого действия Найджел уже твердо знал, что открыл свою "звезду". Он тут же напрочь забыл о Милисент Джеймс и, лишь когда увидел ее в баре, подумал про себя: "Ты будешь ползать на коленях гораздо раньше, чем думаешь, Милисент. Отныне я намерен представлять интересы… – тут он еще раз заглянул в программку, – мисс Леони О'Брайен. Она определенно будет "звездой", а ты будешь умолять меня всучить ей роль в твоем фильме".

Пьеса продолжалась, и Найджела все больше и больше очаровывала молодая актриса. С каждым своим выходом она все набирала уверенности, и, хотя освещение было тусклым, от одного ее появления на сцене словно становилось светлее. Теперь Найджел был одержим идеей заполучить ее, стать ее агентом, и, как только закончился спектакль, он, с трудом пробравшись и выходу, спешно покинул зал.

В театре не был предусмотрен вход за кулисы, так что ему пришлось отсиживаться в баре, дожидаясь прихода своей героини.

Найджел уже осушил изрядную порцию бренди, когда наконец появилась Леони О'Брайен – бледная и словно неземная в воздушном платье из серебристого бархата. От ее красоты у Найджела захватило дух, и в разыгравшемся воображении она предстала ему некой кельтской богиней. Найджел Бекштайн никогда не признавался в этом даже самому себе, но в тот вечер он влюбился в Леони О'Брайен. И чувство это было рождено не только ее красотой; гораздо больше взволновала Найджела та ранимость, что сквозила в ее облике; Леони словно нуждалась в его, Найджела, защите от грубого и жестокого мира. На долгие годы она займет в его сердце особое место, а сейчас, наблюдая, как стоит она, широко раскрыв глаза, смущенно принимая горячие поздравления от доброжелателей, он чувствовал, что готов ради нее на все.

Найджел быстро направился с ее сторону, протискиваясь через толпу. Нельзя было терять ни минуты.

– Мисс О'Брайен, ваша игра сегодня была великолепна. Я бы хотел стать вашим агентом, но прежде вы позволите мне купить вам что-нибудь выпить?

Леони выглядела крайне изумленной таким неожиданным предложением.

– О Боже! – воскликнула она с обворожительной улыбкой.

– Найджел Бекштайн, – сказал он несвойственным ему резким тоном, протягивая ей руку. – Так я могу купить вам что-нибудь?

– Конечно. Я просто умираю от жажды! – Когда она говорила, глаза ее раскрывались еще шире, и он разглядел, что они зеленые – глубокие и переменчивые, как море.

Не обращая внимания на толпившихся возле нее поклонников, Найджел взял ее за руку, увлекая к бару. Леони послушно пошла за ним, и он почувствовал, что она опустошена после эмоциональной перегрузки спектакля. Через мгновение он уже протягивал ей апельсиновый сок, который она заказала, и усаживал на одно из пустующих мест.

– Итак, мисс О'Брайен, – начал он, придавая своему голосу самые убедительные интонации. – Я представляю агентство Ходжа и Флауэрса и приглашаю вас в нашу компанию.

– А вы прямолинейны, мистер Бекштайн.

– К чему терять время даром, мисс О'Брайен? Вы великолепная актриса. Я убежден, что вы можете стать "звездой". И хотел бы помочь вам в этом. У Леони перехватило дыхание.

– Вы действительно так считаете?

– Я бы не стал подставлять шею, если бы думал иначе, – ответил он.

Ее глаза сияли.

– Меня не волнует, стану я "звездой" или нет, мистер Бекштайн, но я очень хочу быть настоящей актрисой. – В ее голосе, хотя и тихом, звучала решимость.

– Так вы подумаете о моем предложении стать нашим клиентом?

– Я не могу. – Она опустила взгляд.

– У вас уже есть агент? – Он был удивлен. В театральных кругах еще ни слова не просочилось о том, что кого-то из выпускников академии уже присмотрели.

– Нет. – Она еще ниже опустила голову.

– Мисс О'Брайен, есть какие-то проблемы? – В голосе Найджела звучало искреннее участие. Когда Леони наконец взглянула на него, в ее глазах стояли слезы.

– Мистер Бекштайн, вы были очень добры. Я ценю ваше предложение, у меня даже нет слов, чтобы выразить вам свою благодарность. Но сейчас я не могу его принять. Если я приду к вам через полгода, не откажетесь ли вы тогда принять меня? – Она с мольбой посмотрела на него.

– Конечно, нет, – ответил он, совершенно сбитый с толку.

– Большое вам спасибо, – горячо поблагодарила Леони. – Вы даже не представляете, ВАК это важно для меня. – Слезы уже текли по ее щекам. – Извините, – она посмотрела на него в беспомощном призыве, – я не могу… – Она резко встала, опрокинув свой стул, и, прежде чем Найджел смог вымолвить слово, исчезла в толпе. Найджел, ошеломленный, остался сидеть, уставившись на полупустой стакан, оставленный ею на столе. В своей небогатой практике он впервые столкнулся со столь необычной реакцией неизвестной актрисы на предложение от одного из самых престижных театральных агентств Лондона. Наверное, это у нее от переизбытка эмоций, мудро рассудил он. Она, похоже, натура чувствительная. Несомненно, она позвонит, как только трезво все обдумает. Он тогда и предположить не мог, что пройдет почти два года, прежде чем она даст о себе знать.

А тем временем Леони ринулась к ближайшему туалету, где ее внезапно настиг страшный приступ тошноты. Предложение Найджела было заветным ключом к осуществлению ее мечты, но принять его мешало крайне важное обстоятельство. Она была на четвертом месяце беременности.