Эрих Нойманн

Глубинная психология и новая этика. Человек мистический.

     Перевод с английского Ю. М. Донец

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глубинная психология и новая этика

Предисловие Г. Адлера ................................... 7
Предисловие К. Г. Юнга ................................. 10
Предисловие ........................................... 17
Предисловие к испанскому изданию ..................... 20
I. ВСТУПЛЕНИЕ ....................................... 23
Дезинтеграция ценностей в современном мире и проблема зла
II. СТАРАЯ ЭТИКА ..................................... 31
Отрицание негативного — Подавление и вытеснение — Персона и тень — Инфляция эго и “чистая” совесть — Основное дуалистическое понятие — Страдание и подавление — Чувство вины, проекция тени и психология козла отпущения — Жертвы, формы и воздействия психологии кона отпущения
III. СТАДИИ ЭТИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ ................ 59
Развитие сознания и этическое развитие — Групповая этика — Творческая личность, элита и коллектив — “Голос” и совесть — Позитивная роль старой этики — Конфликт между элитой и народными массами — Раскол, вызванный процессом ре-коллективизации в современном мире — Завышенные этические требования, псевдоэтические решения и блокировка теневой стороны — Основные принципы и воздействия старой этики.
IV. НОВАЯ ЭТИКА ..................................... 77
Восприятие тени в глубинной психологии — Развенчание эго и его системы ценностей — Признание существования зла — Прорыв темной стороны в западную культуру и его последствия — Разрушение устоев системы коллективных ценностей и реакции “бегства” — Новая этика как общая этика — Признание существования тени в связи с первобытной стороной
V. ЦЕЛИ И ЦЕННОСТИ НОВОЙ ЭТИКИ .............. 103
Интеграция и структура целостности личности как цель ноной этики — Иерархический принцип новой этики — Принцип сознательности в новой этике — Самость и Голос в сравнении с су-пер-эго и совестью — Трансформация отрицательного — Коллективное значение индивидуальной этики - Искупительное страдание и религиозный опыт - Новый аспект божества
VI.Приложение
РАЗМЫШЛЕНИЕ ПО ПОВОДУ ТЕНИ

Человек мистический

Часть I
Часть II
ПРИМЕЧАНИЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

     Книга доктора Нойманна “Глубинная психология и новая этика” была впервые издана на немецком языке в 1949 году, и ее появление вызвало оживленную полемику среди специалистов. К сожалению, случилось так. что из всех книг автора “Глубинная психология и новая этика” была издана первой, и поэтому подход Нойманна к проблеме этики не опирался на ту прочную философско-эмпирическую основу, которой могла бы послужить его замечательная работа “Истоки и история сознания”, изданная спустя несколько месяцев после выхода в свет “Глубинной психологии и новой этики”.

     Упомянутая проблема отсутствовала при издании английского перевода “Глубинной психологии и новой этики”, потому что к моменту выхода в свет этой книги работы доктора Нойманна были достаточно широко представлены в английском переводе. Наряду с “Истоками”, изданными в 1954 году, в английском переводе были изданы следующие работы Нойманна: классическая монография “Великая мать” (1955), комментарий Нойманна к “Амуру и Психее” (1956), “Искусство и творческое бессознательное” (1959), “Архетипический мир Генри Мура” (1959). Благодаря этим публикациям труды Нойманна, которые многие специалисты считают самым оригинальным и выдающимся вкладом в развитие юнговской мысли, получили широкое признание, а сам автор занял свое достойное место в аналитической психологии.

     Среди всех книг Нойманна “Новая этика” занимает особое место. Она представляет собой страстный призыв к совести и сознанию людей нашего времени, глубоко личное изложение веры в будущее современного человека, то будушее, основу которого составляет непрестанное углубление понимания своих психологических проблем и поиска их решений.

     По мнению Нойманна, основная жизненная трудность современного человека — это проблема зла: традиционная этика оказалась неспособной сковать, умирить и трансформировать деструктивные силы. Охваченная жаждой мести, “темная” сторона вторглась в представление о мире современного человека, и поэтому его отношение к добру и злу утратило определенность.

     Таким образом, современному человеку в первую очередь необходимо осознать все зло, заключенное в нем самом: свою “темную”, неполноценную личность, свою тень. Эту сторону слишком часто и слишком легко обнаруживали в другом человеке и “проецировали” на него, что составляло один из способов удовлетворения известной потребности найти козла отпущения для своих собственных недостатков. В результате этого мы разделили мир на “хорошие” и “плохие”, высшие и низшие народы, расы или индивиды со всеми вытекающими отсюда катастрофическими последствиями.

     Осознание зла ставит перед индивидом непростую задачу:

      он должен научиться ясно представлять себе свою темную сторону, признавать ее существование и жить с ней. Вместо вытеснения или подавления тени с последующим проецированием ее вовне тень необходимо интегрировать. Только таким образом современный человек может достичь более полного самосознания и более высокой степени интеграции: неопределенность существования индивида, осознание позитивных и негативных сил, действующих в нем и в коллективе, составляют отправную точку для формирования нового этического подхода. По этому поводу Нойман говорит следующее: “Признание существования тени составляет существенную основу для реального формирования этического подхода к „тому, кто находится вне меня";”.

     Но такой подход может привести к конфликту с коллективными ценностями: этические полномочия переходят от коллективных ценностей добра и зла и традиционной “совести” к внутреннему “голосу”, который непрестанно ставит перед индивидом проблему принятия решения и ответственности даже в тех случаях, когда такое принятие решения и ответственности приводит к отрицанию коллективной морали.

     Новая этика характеризуется радикальностью, поскольку ее основу составляет чрезвычайно жесткое требование к личному выбору человека и его мужеству. Она предполагает необходимость непрестанного рассмотрения проблемы добра и зла, которая возникает в результате честного признания существования человеческой всеобщности, то есть всеобщности индивида и всеобщности человечества. В этой связи приведем еще одну цитату из работы Нойманна: “Индивид должен самостоятельно решить свою основную проблему нравственности, прежде чем он сможет выполнять ответственную роль в деятельности коллектива”.

     Радикальность требований, предъявляемых к личному выбору и повиновению внутреннему голосу, иногда приводила к превратному пониманию позиции Нойманна в этом вопросе.* Исходя из лучших побуждений, один критик даже пришел к мысли о том, что каждый сумасшедший, услышавший голоса, вправе объявить себя этическим гением. Эта точка зрения диаметрально противоположна тому, что в действительности имел в виду Нойман, а именно: необходимость предъявлять самые строгие и глубоко нравственные требования к непрестанному самоанализу и отношению к своим мотивам. Если уж говорить об этических нормах, то следует отметить, что Нойман предъявлял почти невыполнимые требования к личной ответственности индивида. Но последние адресованы индивиду, который находится в процессе непрерывного развития, и их следует рассматривать как некий указатель на пути к будущему.

     В заключение я хотел бы привести несколько выдержек из письма, написанного Юнгом Нойманну в декабре 1948 года, когда появились первые отклики на “Новую этику”**: “... я еще раз прочитал вашу книгу. И вновь она произвела на меня сильное впечатление. Я уверен, что эта работа произведет впечатление разорвавшейся бомбы. Ваши формулировки блестящи и замечательно точны. Они напористы и агрессивны, подобно передовому отряду, вышедшему на открытую местность, на которой, к сожалению, прежде ничего не было видно. Естественно, противник сосредоточит огонь на обнаруженном отряде. Благодаря убедительной ясности и определенности формула имеет открытый фланг. Ни одна война не обходится без потерь. Статическое равновесие ни к чему не приводит. Само название книги „Новая этика"; звучит как фанфара: „К оружию, граждане!";...Ваша книга не только станет „камнем преткновения";, но и послужит мощным стимулом для дальнейших исследований. За это я вам глубоко признателен...”

     Я надеюсь, что книга Нойманна будет прочитана в том же духе, в каком написано письмо Юнга.

      Г. Адлер

     

      * Доктора Нойманна тревожило превратное понимание его позиции. и поэтому он написал специальное предисловие к испанскому издание своей книги (1959), которое вошло также и в данное издание.

      ** Перед публикацией рукопись книги была просмотрена Юнгом и коллегами автора.

ПРЕДИСЛОВИЕ

     Автор обратился ко мне с просьбой написать предисловие к настоящей книге. Я рад выполнить его просьбу, хотя и не могу похвалиться тем. что пытался сформулировать этические принципы. поскольку глубинной психологией я занимался лишь как эмпирик, а не философ. Разумеется, моя профессиональная деятельность предоставляла мне много возможностей заняться формулировкой этических принципов, потому что основные причины невроза лежат в сфере конфликтов совести и трудных моральных проблем, которые требуют ответа. По этой причине психотерапевт нередко оказывается в крайне затруднительном положении. Большой и нередко болезненный опыт приводит психотерапевта к осознанию тщетности попыток насаждать моральные правила и поэтому он вынужден отказаться от наставлений и увещеваний, которые начинаются со слов “необходимо” и “должен”. Кроме того, при накоплении опыта и знания психических взаимосвязей психотерапевт теряет уверенность в том, что он точно знает, что хорошо и плохо в каждом отдельном случае. Для того, чтобы добраться до сути проблемы, которая заключается в неповторимой индивидуальности пациента, психиатр должен относиться к своему визави,— то есть, другому человеку,— действительно как к “другому”, совершенно не знакомому ему человеку. Что же в таком случае означает слово “хорошо”? Хорошо для него? Хорошо для меня? Хорошо для общества? Хорошо для его родственников? Наш здравый смысл настолько запутывается во второстепенных соображениях и взаимосвязях, что если обстоятельства не заставят нас разрубить этот гордиев узел, мы поступим благоразумно, отказавшись от решения проблемы или ограничившись оказанием страдальцу посильной помощи в распутывании нитей клубка проблем.

     По указанным причинам медицинскому психологу особенно трудно формулировать этические принципы. Это не означает, что такой задачи не существует или она абсолютно неразрешима. Я полностью согласен с мнением о том, что в^наше время существует неотложная потребность вновь сформулировать этическую проблему, ибо, как отметил автор, в связи с расширением границ современной психологии и благодаря исследованиям бессознательных процессов возникла совершенно новая ситуация. Наряду с этим в Европе произошли, да и сейчас происходят, события, которые значительно превосходят ужасы римской империи и эпохи французского террора. Эти события безжалостно обнажили слабость всей нашей системы этических ценностей.

     При рассмотрении компенсапюриого значения тени в свете этической ответственности моральные принципы, которые представляются ясными и несомненными с точки зрения сознания эго, теряют свою убедительность, а следовательно, и пригодность. Эта проблема неизменно возникает на пути каждого человека, одаренного нравственным чувством. Игнорировать ее существование способен лишь угнетенный или нравственно неразвитый индивид, что, впрочем, не избавляет его от пагубных последствий такого поведения. (По этому поводу автор высказывает несколько замечательных истин).

     В настоящее время мало кто понимает или замечает огромные преобразования, произошедшие в сфере ценностей благодаря открытию бессознательного, последствия которого наступят в грядущем. Психологическая основа всех философских высказываний до сих пор умышленно игнорируется или отодвигается на задний план. Благодаря этому некоторые современные философские системы неосознанно становятся объектом критики с психологических позиций.

     Очевидно, что медицинский психолог первым воспринимает недостатки и пороки эпохи, поскольку он первым сталкивается с жертвами данной эпохи. В конечном счете, лечение невроза является не одной лишь специальной проблемой, но и моральной. Разумеется, существуют промежуточные, специфические решения. но они не приводят к формированию этической установки, которую можно было бы охарактеризовать как реальное исцеление. Хотя каждый акт сознательной реализации и составляет, по меньшей мере, дальнейший шаг на пути к индивидуации, “созиданию целостного” индивида, тем не менее интеграцию личности невозможно представить себе без существования ответственных, то есть нравственных взаимосвязей между различными частями, подобно тому, как невозможно представить себе конституцию какого-либо государства без существования взаимоотношений между его гражданами. Так обстоит дело с этической проблемой, и поэтому первоочередная задача психолога заключается в том. чтобы дать на нее ответ или помочь пациенту найти его (ответ). Эта задача нередко связана с тяжелым и упорным трудом, поскольку для ее выполнения необходимы не интеллектуальные методы и моральные предписания, а внимательные наблюдения за внутренними и внешними ситуациями. Для постепенной кристаллизации цели и направления деятельности, за которую пациент может взять на себя ответственность, необходимы время и терпение. Аналитик сознает, что этические проблемы неизменно характеризуются яркой индивидуальностью, и поэтому он неоднократно убеждается в том, что в лучшем случае коллективные правила поведения предлагают лишь временные решения, но никогда не приводят к принятию тех важных решений, которые знаменуют поворотные пункты в жизни человека. Как справедливо заметил автор: “Многообразие и сложность ситуации позволяет нам установить любое теоретическое правило этического поведения”.

     Формулировать этические правила не только трудно, но и фактически невозможно, так как невозможно представить себе ни одного этического правила, которое при определенных обстоятельствах не превратилось бы в правило противоположное. Даже такое простое утверждение, как “сознательное воплощение есть благо”, справедливо лишь при определенных оговорках, так как мы нередко оказываемся в таких ситуациях, когда сознательная реализация может повлечь за собой самые тяжелые последствия. Поэтому я взял для себя за правило считать “старую этику” обязательной лишь до тех пор, пока не появятся признаки пагубных последствии. Однако при появлении угрозы возникновения таких пагубных последствий индивид неизменно сталкивается с проблемой первостепенной важности*, решение которой требует от него напряжения всех сил, всегда индивидуально и справедливо только в субъективном отношении. В таком случае необходимо относиться серьезно ко всем рефлексиям, рассматриваемым автором. При всей их субъективности эти рефлексии можно корректно сформулировать только в качестве коллективных представлений. Но поскольку эти рефлексии действительно характеризуются повторяемостью (ибо интеграция бессознательных содержаний непрестанно ставит такие вопросы), отсюда следует, что, несмотря на все индивидуальные вариации, они обладают некоторыми характерными особенностями, которые позволяют путем абстрагирования получить ограниченное число правил. Лично я не думаю, что ка-

      * “Самые несчастные из изобретателей — это изобретатели новой морали, так как они всегда аморальны” (французский афоризм).

     кое-либо из этих правил является абсолютно верным, потому что иногда противоположное правило оказывается не менее верным. Поэтому так трудно осуществлять интеграцию бессознательного: мы должны научиться мыслить в форме антиномий, постоянно учитывая, что каждая продуманная до конца истина превращается в свою противоположность. Все наши высказывания о бессознательном суть “эсхатологические” истины, то есть предельные концепции, которые отражают некоторый, лишь частично постигаемый факт или ситуацию и поэтому являются не более, чем верными условно.

     Этические проблемы, которые невозможно решить в свете коллективной морали или “старой этики”, отражают коллизии обязательств, иначе они не были бы этическими. Хотя я и не разделяю оптимизма Ф. Т. Фишера*, который считает, что мораль никогда не требует доказательств, поскольку является самоочевидной, тем не менее, я полагаю, что во избежание подавления или обмана при решении трудной проблемы необходимо учитывать ее моральный аспект. Тот, кто обманывает других, обманывает себя, и наоборот. С помошью обмана добиться чего-либо весьма затруднительно, и уж тем более, интеграции тени. Действительно, интеграция тени предъявляет весьма строгие требования к нравственности каждого человека, поскольку “признание существования зла” ставит под сомнение его нравственное существование в целом. В таких случаях необходимо принимать существенно важные решения. Афоризм алхимиков:

     “искусство требует всего человека” справедлив и для интеграции тени, ибо алхимики, в сущности, предвосхитили в символической форме и*менно этот процесс. Отсюда ясно, что решение будет удовлетворительным только тогда, когда оно отражает все психическое. Это возможно только при соблюдении следующих условий: сознательная психика учитывает бессознательное, желание сопоставляется с возможными последствиями его реализации, и каждое действие подвергается критике с позиций нравственности.

     Не следует забывать, что моральный закон не есть нечто, навязанное человеку извне (например, каким-нибудь раздражительным дедом). Напротив, он отражает некоторое психическое явление. В качестве регулятора поступков моральный закон соответствует предварительно сформированному образу, модели

      * Фридрих Фишер (1807—1887) — немецкий философ-эстетик. критик, писатель — прим. ред.

     поведения, архетипической по своей сути, а стало быть глубоко укорененной в человеческой природе. Он не имеет фиксированного содержания. Моральный закон представляет собой определенную форму, которая может принимать любое число различных содержаний. Для одного человека “хорошо” убивать тех, кто думает иначе, чем он: другой считает для себя высшим законом терпимость; третий полагает грехом свежевать животное с помощью железного ножа; четвертый считает неуважительным наступить на тень начальника. Основным для этих правил является “религиозная наблюдательность” или “внимательность”, которые предполагают нравственную деятельность, необходимую для развития сознания. Эта мысль лапидарно выражена в словах Иисуса, приведенных в “ Codex Bezae” (см. “От Луки святое благове-ствование”, 6:4); “Блажен тот, кто ведает, что творит. Но проклят и грешник тот, кто не ведает, что творит”.

     Таким образом, “новую этику” можно определить как развитие и дифференциацию в пределах старой этики, которые в настоящее время ограничиваются теми замечательными индивидами, которые под влиянием неизбежных коллизий обязательств стремятся установить надежную связь между сознательным и бессознател ьны м .

     Поскольку этика представляет собой систему моральных требований, отсюда следует, что любые новшества в этой системе и за ее пределами также будут иметь этический характер. Но психическая ситуация, к которой применимо новое указание “ты должен”, настолько сложна, деликатна и трудна, что возникает вопрос, кто вправе предъявить такое требование. Быть может, об этом и не стоило говорить, поскольку этически ориентированный индивид уже столкнулся с подобным внутренним требованием, оказавшись в аналогичной ситуации, и поэтому точно знает, что никакая коллективная мораль не в силах освободить его от необходимости решить свою дилемму. Такой индивид никогда не оказался бы в подобной ситуации, если бы в его душе не укоренились ценности старой этики. Возьмем в качестве примера универсальную заповедь “не лги”. Как должен поступить тот, кто, как это нередко случается с врачом, оказался в ситуации, когда сообщение или утаивание истины неизбежно приведет к катастрофе? Если такой человек не желает ускорить наступление катастрофы, он не сможет обойтись без убедительной лжи, подсказанной психологическим здравым смыслом, готовностью оказать помощь, христианским милосердием, заботой о судьбе других людей, то есть этическими мотивами, не менее, если не более сильными, чем те мотивы, которые побуждают его говорить правду. Он находит оправдание своему поступку в том, что он солгал, исходя из благих побуждений, и поэтому его поступок нравственно оправдан. Но любой другой проницательный человек тотчас поймет, что, с одной стороны, данный индивид побоялся ускорить наступление катастрофы, а с другой, он солгал самым бессовестным образом. Он поступил дурно, но в то же время и хорошо. Никто не стоит по ту сторону добра и зла, иначе человек не существовал бы в этом мире. Как и любой энергетический процесс, жизнь заключается в уравновешивании противоположностей. Устранение противоположностей равнозначно смерти. Йог достигает состояния нирваны (свободы от противоположностей), сидя в позе лотоса, которая символизирует самадхи не-сознания, недеяния. Но обычный человек находится между противоположностями и знает, что он никогда не сможет устранить противоположности. Не существует добра без зла, а следовательно, не существует и зла без добра. Одно обусловливает другое, но не превращается в другое и не упраздняет другое. Если человек наделен этическим чувством и верит в святость этических ценностей, он стоит на верном пути к коллизии моральных обязательств. Хотя коллизия моральных обязательств весьма напоминает моральную катастрофу, тем не менее только она одна позволяет достигнуть более высокой этической дифференциации и расширить границы сознания. Коллизия моральных обязательств побуждает нас исследовать свою совесть и таким образом обнаружить существование тени. Это открытие, в свою очередь, побуждает нас примириться с существованием бессознательного. Этический аспект этого процесса интеграции описан автором с ясностью, достойной всяческих похвал.

     Тем, кто не знаком с психологией бессознательного, будет нелегко представить себе ту роль, которую бессознательное играет в аналитическом процессе. Бессознательное представляет собой живую психическую реальность, которая обладает относительной независимостью и ведет себя так, будто она является личностью, обладающей своими собственными намерениями. Во всяком случае было бы неверным рассматривать бессознательное только как ";“материал” или пассивный объект применения или использования в определенных целях. Биологическую функцию бессознательного не следует рассматривать как механическую, то есть комплементарную по отношению к сознанию. Деятельность бессознательного имеет компенсапюрныи характер в смысле разумного выбора средств для обеспечения не только восстановления психического равновесия, но и продвижения к целостности. Реакции бессознательного отнюдь не ограничиваются пассивностью: бессознательное проявляет творческую инициативу, и его целенаправленная деятельность нередко берет верх над привычной реактивностью. Участие бессознательного в процессе сознательной дифференциации не ограничивается ролью оппонента, поскольку обнаружение его содержаний обогащает сознание и способствует дифференциации. Враждебное противодействие имеет место только тогда, когда сознание упорно цепляется за свою односторонность и настаивает на правоте своей произвольной точки зрения, что всегда происходит в случае подавления и последующей частичной диссоциации сознания.

     При таком поведении бессознательного процесс этического примирения с ним приобретает особый характер. Этот процесс заключается не в работе с данным ^материалом”, а в переговорах с психическим меньшинством (или, в зависимости от обстоятельств, большинством), которое обладает равными правами. Поэтому автор сравнивает отношение к бессознательному с парламентской демократией, тогда как старая этика подражает или отдает предпочтение процедурам абсолютной монархии или тиранической однопартийной системы. Благодаря новой этике эго-сознание лишилось ведущего положения в психике, организованной по принципам монархии или тоталитарного государства, причем ведущее положение теперь перешло к целостности или самости. Разумеется, самость всегда находилась в центре психического и поэтому неизменно выполняла роль тайного руководителя. В давнее время гностицизм проецировал эту ситуацию на небеса в форме метафизической драмы, в которой эго-сознание играет роль тщеславного демиурга, вообразившего себя единственным творцом мира, а самость выступает в качестве высшего непознаваемого бога, эманацией которого и является сам демиург. Объединение сознательного и бессознательного в процессе индивидуации составляет сущность этической проблемы и проецируется в виде драмы спасения. В некоторых гностических системах суть этой драмы состоит в том, что демиург находит и узнает высшего бога.

     Приведенная аналогия указывает на масштабность рассматриваемой проблемы и очерчивает особый характер встречи с бессознательным на этическом уровне. Эта проблема действительно имеет существенное значение. Она позволяет понять, почему вопрос новой этики столь актуален для автора, который отстаивает свою точку зрения с отвагой и страстью, сопоставимыми с его проницательностью и вдумчивостью. Я рад появлению этой книги, потому что она представляет собой первую достойную внимания попытку сформулировать этические проблемы возникшие в связи с открытием бессознательного, и сделать их предметом обсуждения.

       

ПРЕДИСЛОВИЕ

     Замысел этой книги возник во время второй мировой войны и под ее непосредственным влиянием. Книга выходит в свет во время, уже омраченное призраком третьей мировой войны. Уместно ли обсуждать проблемы этики, а тем более проблемы “новой” этики, когда смерть правит бал, прелюдией к которому был национал-социализм в Германии?

     Государства, лишь вчера заявлявшие о своей солидарности в борьбе за свободу человечества, теперь соревнуются друг с другом в сфере производства атомных бомб. Кто может усомниться в том, что представляющееся невероятным сегодня, станет завтра обычной вещью? Какое значение может иметь в такой международной обстановке нелепый “этический” вопрос и еще более нелепый ответ: “все зависит от человека”?

     Быть может, вопрос и ответ покажутся устарелыми, и все, что написано на этих страницах, предназначено для горстки индивидов, обреченных на вымирание. И тем не менее вся совокупность фактов опровергает эту точку зрения. Историческое сознание, способное рассматривать развитие человечества в целом, непременно признает, что высшая форма деятельности человечества всегда была направлена на созидание личности. Объединение свободных личностей составляет следующую цель эволюции, все еще далекую, но уже зримую на горизонте. Ясно, что атомные бомбы являются далеко не лучшим средством провозглашения объединения и свободы. Монолитное государство также не способствует установлению свободы и развитию индивидуальности.

     Теневая сторона человечества нависает над всеми нами, омрачая небо своими смертоносными лучами и атомными бомбардировщиками. И тем не менее человек, это крошечное существо, подвергающееся уничтожению неисчислимыми ордами, всегда ухитряется выжить; Давид неизменно одерживает победу над Голиафом. Именно это крошечное существо является носителем божественного чуда, ибо человек есть не что иное, как творческая личность, под руководством которой род людской развивается на протяжении всей истории своего существования.

     В конечном счете это крошечное существо является величайшим из всех существ. На первый взгляд может показаться, что психология, которая в настоящее время рассматривает индивидуальность как центральную проблему, ведет сражение без надежды на победу. Но эти безнадежные сражения неизменно оказываются точками дальнейшего развития человечества.

     Эрих Нойманн

     Тель-Авив, Израиль

     Май 1948 г.

       

ПРЕДИСЛОВИЕ
к испанскому изданию 1959 г.

     Моя радость по поводу предстоящего перевода этой книги на испанский язык отчасти омрачается чувством тревоги. Я обязан рассмотреть вопрос: “В какой мере я несу ответственность за множество недоразумений, возникших при обсуждении этой книги?” Под недоразумениями не следует понимать ни протесты, высказанные по принципиальным или идеологическим соображениям, ни (к сожалению, нередкие) возражения критиков, которые не потрудились внимательно прочитать книгу. В настоящее время необходимость ознакомить общественность с моими мыслями о проблеме новой этики представляется мне не менее актуальной, чем в те дни, когда я впервые запечатлел их на бумаге. И тем не менее чувство тревоги не покидает меня, несмотря на многочисленные сообщения читателей о том, что книга помогла им внести ясность в свои важные проблемы.

     Одним из спорных моментов в этой книге стала попытка определить необходимость существования иерархической этики, то есть показать, что людям с различными типами психологической структуры соответствуют различные типы этики. В то же время я неоднократно подчеркивал, что новая этика с ее новым подходом к проблеме зла, предполагает существование личности, “нравственность” которой соответствует критериям старой этики. Новая этика предъявляет более высокие и строгие требования (если в данном контексте можно говорить о требованиях), чем старая этика. Здесь нет и речи о том, чтобы позволить нам легче относиться к вещам, чем прежде. Но современный человек располагает более основательным пониманием людей и мира; он узнал, что теперь невозможно постигнуть смысл жизни со всей ее сложностью и роковой силой с помощью одной простой формулы: “ты должен делать то-то и не должен делать то-то”. Дело в том, что теперь он испытывает потребность в новой этической ориентации. Поскольку старые религиозно-этические ценности потеряли власть над современным человеком, в результате чего он утратил контроль над жизнью, современный человек оказался в весьма опасном положении. В наиболее очевидной форме опасность проявляется у тех больных, с которыми психиатру приходится встречаться каждый день в своем кабинете.

     Но этой опасности подвергаются и так называемые нормальные люди, которые ведут войны, подвергают нас гонениям, планируют и готовят необходимые средства для осуществления этих войн и гонений.

     Глубокий моральный кризис, в частности, проявляется в тон нигилистической безысходности по поводу человека, которая составляет одну из существенных характеристик современного искусства и философии. Но в этом контексте многие сознательно не обращают внимания на творческую способность человека и (что в действительности одно и то же) творческую способность человеческой психики. С другой стороны, глубинная психология занимается исследованием этих способностей, и поэтому они, а также методы обеспечения их подлинного проявления, фактически составляют основную проблему всей психотерапии.* Действие творческих процессов, ориентированных на достижение целостности, можно обнаружить в психике современного человека. Они составляют предмет исследования в данной книге и основу формирования для умозаключений.

     Основную причину трудностей, связанных с пониманием предмета исследования в данной книге, и источник большинства недоразумений, возникших при ее обсуждении, следует искать в широко распространенном незнании психологических процессов, характерных для современного человека. Для более ясного объяснения причин и форм этих процессов я поместил в конце книги Приложение “Размышление по поводу тени” (из журнала “Психология”, том II, No 7/8, I950), в котором более четко определены положение и достоинства этого комплекса взаимосвязей во всем спектре проблем, состаляюших предмет наших тревог.**

      * Доклад автора “ Das Schopferische als Zentralproblem der Psy- chotherapie” (“Творческое как центральная проблема психотерапии”) был представлен на четвертом международном симпозиуме по медицинской психотерапии (Барселона, I950).

      ** В Приложение включена также работа автора “Человек мистический” (прим. ред.}.

      Поскольку проблема зла затрагивает душу каждого из нас, независимо от того, сознаем мы это или нет, следует признать актуальными попытки обрисовать кратко и ясно тот путь, которым вынужден идти современный человек при столкновении со злом. Но именно этот путь и составляет предмет нашего рассмотрения. В настоящее время я рад признать, что такое ощущение актуальности привело к усилению, хотя и не чрезмерному, некоторых из моих формулировок. Мне предлагали изменить формулировки, но я так и не решился на этот шаг. Воинственный тон этой книги можно объяснить не только темпераментом ее автора. Дело в том, что, в сущности, книга объявляет воину этике. чья практическая беспомощность привела современного человека к ошушению крайней безысходности. Мне неприятно быть “источником раздражения”. Глубокое чувство религиозной ответственности, которая тяжким бременем лежит на совести современного психотерапевта, не позволяет ему занять неопределенную позицию теперь, когда неопределенность его религиозно-этической позиции нередко ставит под угрозу существование современного западного человека. Одна из задач данной книги заключется в том, чтобы показать, что искренность моральной позиции может возникнуть только из чувства благоговейного отношения к происходящему в человеческой душе.

     Я хотел бы воспользоваться предоставленной мне возможностью, чтобы выразить благодарность моему учителю и другу К. Г. Юнгу не только за замечательные исследования, которые легли в основу моей работы, но и за множество предложенных поправок, которые мне удалось включить в данный перевод моей книги. Нет нужды говорить о том, что я несу полную ответственность за данную публикацию.

     В заключение мне хотелось бы остановиться еще на одном неясном вопросе. “Уместно” ли говорить о новой, столь важной для современного человека этике, когда люди предпочитают не соблюдать старую, приуготовившую путь для новой, этику. Я отвечу на этот вопрос, рассказав одну хасидскую историю.

     Однажды Рабби Екиль Меир из Гостинина побывал вместе со своим учителем на празднике недель в Козке. Когда он возвратился домой, тесть спросил его: “Правда ли, что в Козке иначе толкуют откровение*, чем в других местах?” “Правда”, последовал ответ. “Ну и как?”, — спросил его тесть. “А как вы здесь понимаете заповедь „не укради";?”, — спросил в свою очередь Рабби Екиль. “Ну, разумеется, — ответил тесть, — человек не должен красть у своего ближнего”. “Тогда они не вправе говорить нам об этой заповеди, — сказал рабби Екиль. — В Козке эту заповедь толкуют так: „Нельзя обкрадывать самого себя!";”**

     Тель-Авив. 1959

     Эрих Ноиманн

      * Откровение Закона, полученное Моисеем на горе Синайской.

      ** М . Buher. Tales of the Hasidim. Zurich, 1949.

       

ВСТУПЛЕНИЕ

     “Близок и труден для постижения Бог.
Но там. где опасность таится, есть средство защиты от нее”.

     Гельдерлин

     Проблема зла составляет одну из центральных проблем современного человека. Обращение к старым ценностям и идеалам не способно спасти нас от сознания, что мы живем в мире, в котором зло, заключенное в недрах души человеческой. проявляется в гигантских масштабах и ставит перед всеми нами проблему методов борьбы с ним.

     Нынешний век является той эпохой в истории человечества, когда наука и техника убедительно демонстрируют способность сознательного ума решать проблемы физической природы и овладевать ею в большей степени, чем в любой другой исторический период. Но нынешний век является и той эпохой, когда с ужасающей ясностью проявилась неспособность человека решать проблемы психической природы, проблемы человеческой души.

     В результате этой неспособности было пролито море крови, которое поглотило Европу и угрожает поглотить весь мир, ибо мировые войны являются лишь одним из признаков этой неспособности.

     Наша эпоха имеет еше одну отличительную особенность: коллективное проявление зла, заключенного в человеке, в таких масштабах, которых не знала ни одна из предыдущих эпох мировой истории. Поскольку, согласно глубинной психологии, сознательные (идеологические, политические, социологические) интерпретации никогда не отражают реальную причину явлений, они не способны объяснить, почему зло овладело душами многих миллионов людей. Старая этика иудейско-христианской эпохи доказала свою неспособность одолеть деструктивные силы, заключенные в человеке.

     Можно показать, что упадок так называемой “старой этики” есть неизбежное явление в истории человечества. Но в таком случае необходимо ответить на вопрос: существуют ли тенденции или основные особенности новой этики. Этот вопрос возникает, потому что человечеству угрожает полное уничтожение по причине “морального безумия”, которое овладело человечеством и указывает на отсутствие этики в переходный период.

     На первый взгляд может показаться, что границы конфликта, разделяющие человечество, достаточно ясно очерчены. Очевидно, что борьба со злом не есть зло. И тем не менее нынешнее состояние человечества, оказавшегося во власти зла, есть явление, которое не умещается в политические и военные границы и затрагивает душу каждого из нас, независимо от нашей позиции. Виновен не только убийца, но и его жертва.

     В союз со злом вступил каждый из тех, кто видел зло, но ничего не сделал, кто отвернулся, потому что не хотел видеть зло, кто не видел зло, хотя и мог увидеть. Виновны в союзе со злом и те, чьи глаза не могли увидеть зло. Виновны мы все— все народы, все религии, все государства, все классы. Виновно само человечество.

     Зло, проявившееся в притязаниях нацистов на мировое господство, есть то зло, которое до сих пор препятствует решению социальной проблемы и самоопределению “цветных” и прилагает все силы, чтобы уничтожить реальное единство человечества, сознание единой судьбы, культуры и род людской.

     Современные люди находятся в незавидном положении. Кроме этики, утратившей силу психологического воздействия, они не располагают иными средствами борьбы со злом, которое осуществляет преднамеренное уничтожение мира. Внутренняя неуверенность человека, который полагается на ценности старой, иудейско-христианской этики, но в глубине души сознает их непригодность и в повседневной жизни убеждается в их бессилии, делает такого человека легкой добычей зла.

     Все мы видели, как никто и пальцем не пошевелил в защиту “добра”, за исключением тех случаев, когда этот палец принадлежал телу, существованию которого угрожала непосредственная опасность. Однако отсюда следует. что деятельность даже тех лиц и народов, которые используют в своих интересах идеологию доброты, вовсе не обусловлена добром. Эти лица и народы начинают действовать благодаря инстинкту самосохранения, который срабатывает при наличии опасности. Они находят множество прелестных оправданий для своей бездеятельности, пока зло не угрожает их существованию. Но они отбрасывают все оправдания, как только зло начинает угрожать их личному существованию, существованию их дома или страны. Горькая правда нашей жизни состоит в том, что современного человека побуждает действовать не необходимость борьбы с самим злом, а необходимость противостоять тому уничтожению, которое несет с собой зло.

     Мы склонны рассматривать эту реакцию как одну из общечеловеческих особенностей и как основную психологическую установку человечества. Но при этом мы упускаем из вида тот факт, что в истории человечества существовали периоды, когда люди брали на себя инициативу в борьбе со злом, и тогда возникали массовые движения. Анализ таких массовых движений и инициатив мог бы показать, что их обманывали противостоящие силы. Более того, всегда существовали силы. которые использовали доброту в качестве оправдания эксплуатации. И тем не менее в прошлые времена для сознания людей зло всегда было злом, а борьба со злом всегда была “священной войной”.

     Ценности старой этики оказывали влияние на жизнь, пока она оставалась эффективной. Вторжение темной стороны в представление современного человека о мире настолько укрепило в нем скептицизм и неуверенность в вопросах этических ценностей, что он перестал рассматривать себя как борца за добро и борца со злом. Он утратил наивность борца, потому что его внутреннюю уверенность втайне разрушает вопрос: “Кто с кем сражается, что чему противостоит?”

     Когда религиозная ориентация человека сформировала основу для его этической ориентации, он знал, что Иегова или Ормузд, Христос или Аллах повелели ему вести борьбу и определили иерархию ценностей. Существует тысяча различных ответов на комплекс вопросов, которые, на первый взгляд, представляются неразрешимыми. Что является движущей силой конфликта: “промышленность” или “класс”, “империализм”, “национальность” или “раса”? Заблуждается индивид относительно причин конфликта или попросту не знает их, потому что движущие силы конфликта действуют скрытно? Ведет ли он борьбу, не зная о существовании болезни, симптомом которой являются конфликты? Этот комплекс вопросов существует в сознании каждого участника борьбы со злом и свидетельствует о существовании хаоса в умах наших современников.

     По общему признанию, безапелляционность, с которой противоположные идеологии предлагают себя в качестве решения упомянутого комплекса вопросов, “помогает” сознательному уму индивида, который может и позволить одной из идеологий овладеть его сознанием. Однако психологический закон, согласно которому каждое проявление фанатизма сознательного ума должно компенсироваться равным по силе проявлением сомнения в сфере бессознательного, объясняет, почему упомянутые идеологии так много способствовали в наше время дезориентации и так мало переориентации.

     “Старая” этика, в иудейско-христианском варианте, сформировала характер западного человека. Потеря ее эффективности является причиной, следствием и выражением катастрофы, в которой стали зримыми противоположные, ранее сдерживаемые старой этикой силы. Однако теперь повсюду можно заметить появление зачатков новой этики, которая отражает изменение основного психического состава современного человека.

     Современный человек сталкивается с проблемой зла как на индивидуальном, так и на коллективном уровне. За последние полтора века истории западной цивилизации она приобрела невиданный масштаб. Хотя эта проблема и разрушила старые культурные категории, тем не менее динамику ее развития можно достаточно подробно рассмотреть на примере психологической истории индивида.

     Глубокое исследование психологического развития индивида. в котором проявляется проблема зла, находится в значительно лучшем положении, чем любое исследование коллективных событий, и позволяет определить те первые попытки осуществить синтез, которые являются основными элементами новой этики. Это связано с тем, что внешние коллективные события отстают на несколько десятилетий от развития индивида, который, так сказать, идет в авангарде коллектива и на более ранней стадии сталкивается с проблемами, которые впоследствии привлекают к себе внимание всего коллектива.

     Нетрудно понять, почему позитивные попытки найти решение появляются раньше и легче распознаются в развитии индивида, чем в развитии коллектива. Столкнувшись с глобальной проблемой зла, индивид испытывает потрясение и нередко оказывается на грани гибели. Естественно, он вынужден защищаться от гибели. Вообще говоря, для того, чтобы выжить, он неизбежно, а не по своей воле, обращается за помощью к силам, которые таятся в недрах бессознательного. В этих силах и в самом себе он может найти новые пути, новые формы жизни, новые ценности и новые руководящие символы.

     Но реальность зла, овладевшая индивидом, не просто проистекает из его личной реальности, но еще и отражает коллективную ситуацию на индивидуальном уровне. Аналогично этому, творческие энергии его бессознательного, с их скрытыми указаниями на новые возможности, являются не просто его собственными энергиями, но еще являются и индивидуальной формой, которую принимает творческая сторона коллективного, то есть общечеловеческого бессознательного.

     Проблема и уровень ее решения уходят своими корнями в коллектив, хотя и проявляются в индивиде. Благодаря этому обстоятельству переживания индивида характеризуют обшую ситуацию, и поэтому творческие порывы, которые позволяют ему находить свои собственные решения и средства спасения, составляют начальные этапы формирования будущих ценностей и символов для всего коллектива.

     Индивид (и его судьба) служит прототипом коллектива. Его можно сравнить с ретортой, в которой происходит дистилляция ядов и противоядий. Поэтому для переходного периода, когда происходит распад этических норм на уровне коллектива, имеет особое значение то, что происходит в глубинах психического отдельного человека и проявляется в доступной для восприятия форме.

     Будущее коллектива существует в настоящем индивида. с его безотлагательными проблемами, которые можно рассматривать как своеобразные органы коллектива. Предвестниками будущего всегда были и есть впечатлительные. психически дестабилизированные и творческие личности. Их повышенная проницаемость для новых содержаний коллективного бессознательного, составляющих глубокий слой, который определяет динамику групповых событий. делает такие личности восприимчивыми к появлению новых содержаний, существование которых коллектив пока еше не осознал. Но эти личности относятся к числу тех людей, в личной жизни которых проблемы становятся актуальными по меньшей мере за сто лет до того, как коллектив узнает об их существовании.

     Подобно тому, как женщины романтического периода предвидели появление проблемы современной женщины, Гете (в “Фаусте”) и Ницше предвидели появление морального кризиса XX века. Но то, что справедливо для творческой личности, так же справедливо, хотя и в меньшей мере, для сенситивов и некоторых невротиков. Сенситив нередко заболевает из-за своей неспособности решить проблему, которая остается невыявленной в мире. в котором он живет. Но эта проблема есть не что иное, как будущая проблема всего человечества, хотя в данный момент она встала перед отдельным сенситивом, бьющимся над ее решением.

     Сказанное позволяет понять не только несовременность, отрешенность и эксцентрическую уединенность таких людей, но и их пророческую роль в качестве провозвестников будущего. Их судьба и нередко трагические попытки решить свои проблемы имеют принципиальное значение для коллектива, поскольку проблема и ее решение, критика, направленная на разрушение старого, и синтез, закладывающий фундамент для нового, осуществляются именно этими индивидами для коллектива, который, фактически, присваивает плоды их деятельности.

     Между проблемами индивида и коллектива существует более тесная связь, чем принято считать. Мы не всегда сознаем “констелляцию совокупности”, благодаря которой каждый человек является органом коллектива. В коллективном бессознательном индивида содержится общая внутренняя структура коллектива. В этой структуре коллектив является не абстракцией, а объединением всех индивидов, в которых он представлен.

     Супружеская трагедия индивида представляет собой ту область, куда коллектив помещает для разрешения проблему изменившихся взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Эта проблема имеет коллективное значение и актуальность и поэтому выходит за пределы супружеских конфликтов отдельного человека. Аналогично этому моральная проблема, которая приводит индивида к нервному заболеванию, является одновременно и областью психической деятельности, и выражением того факта, что коллектив не пытается разрешить проблему зла, настойчиво старающуюся привлечь к себе его внимание.

     В этических вопросах индивид (если он не является исключительной личностью) не будет испытывать затруднении до тех пор, пока определенные ценности будут сохранять жизнеспособность и авторитет в коллективе. Он не заболеет в результате возникновения проблем, связанных с этическими ценностями, поскольку для решения в установленном порядке этических вопросов существуют формально установленные процедуры. Супружеская проблема не будет вызывать появление неврозов до тех пор, пока будет существовать святость брака. Будут существовать только адюльтер и грех, порицание и прошение. Это положение сохраняет силу даже тогда, когда индивид ведет себя неподобающим образом.

     Индивид теряет способность разобраться в окружающей обстановке с помощью коллектива, когда коллектив лишается этических ценностей, то есть когда наступает кризис этических ценностей. В связи с отсутствием коллективного решения и соответствующей процедуры коллективного разрешения конфликта проблема становится причиной заболевания индивида. В таких случаях он становится участником конфликта, и освободить его от участия в конфликте не в силах ни одна общественная организация. Он должен самостоятельно выстрадать свое личное решение проблемы в живом процессе реализации своей личной судьбы.

СТАРАЯ ЭТИКА

     Понятие “старая этика” имеет большую область применения. Она содержит большой спектр разнообразных человеческих идеалов и целую гамму степеней свободы. И тем не менее в каждом случае эта область применения предполагает утверждение абсолютного характера некоторых ценностей, представленных в старой этике в виде моральных “обязательств”.

     Старая этика западной культуры имеет много истоков, среди которых важнейшими являются греческое и иудей-ско-христианское начала. В наши задачи не входят перечисление всех истоков, вариантов и модификаций старой этики и исследование пути ее развития. Идеальный прототип старой этики может быть представлен фигурой святого или мудреца, благородного или доброго, благочестивого или ортодоксального последователя закона, героя или человека, умеющего владеть собой.

     Независимо от того, кем или чем представлен доминирующий символ — kalos > kai > agathosy греков, идеалом джентльмена у англичан, набожностью святого Франциска или фарисейской верностью закону — в каждом случае добро, которое можно познать, представлено в виде абсолютной ценности. Эту ценность можно рассматривать как богоот-кровенный или имманентный закон, как интуитивно познанную истину или повеление разума., но она неизменно остается кодифицируемой, передаваемой, “универсальной” истиной, способной определять поведение человека.

     Принято считать, что идеал совершенства может и должен быть реализован с помощью устранения несовместимых с ним качеств. “Отрицание отрицательного”, активное и систематическое исключение негативного составляет одну из особенностей старой этики. И тем не менее, при всей изменчивости доминирующих символов, моральную структуру личности можно реализовать в каждом случае только с помошью сознательного стремления к односторонности и настойчивого акцентирования абсолютного характера этической ценности. Таким образом неизменно устраняются все группы качеств, несовместимых с данной ценностью. В наши задачи не входят анализ обоснованности ценностей (их релятивизация была одним из результатов развития западной культуры) и их ранжирование по старшинству. Вместо этого мы рассмотрим результаты психологического воздействия старой этики на западного человека. Существуют два основных принципа, точнее, два основных метода, обеспечивших реализацию старой этики. Этими методами являются подавление и вытеснение.

     При подавлении эго-сознание целенаправленно вытравливает в личности все характеристики и тенденции, которые не соответствуют этической ценности. Наиболее ярким примером одного из основных принципов старой этики служит “отрицание отрицательного”. Известно, что метод подавления реализуется с помощью воздержания и аскетизма. Этот метод применяется иудейско-христиан-скими, индийскими и мусульманскими святыми для подавления телесных и сексуальных потребностей, верными последователями закона для устранения всех склонностей, противоречащих закону, джентльменом для отказа от всех свойств человеческого характера, несовместимых с его этическим идеалом.

     Подавление является результатом сознательной деятельности это, поэтому необходимо систематически применять и совершенствовать сам метод подавления. Отметим, что при подавлении приносится жертва, которая приводит к страданию. Страдание считается необходимым, и поэтому отвергнутые содержания и компоненты личности сохраняют связь с эго.

     Очевидно, что моральный запрет, требующий подавления определенного типа инстинктивной реакции, препятствует удовлетворению данного инстинкта. И тем не менее подавленная инстинктивная реакция продолжает играть важную роль в мировоззрении эго-сознания, подавляющего эту реакцию. Психическая энергетика подавления будет рассмотрена при анализе результатов психического воздействия старой этики.

     В отличие от подавления, вытеснение можно рассматривать как инструмент, используемый старой этикой для навязывания своих ценностей. При вытеснении отвергнутые, несовместимые с доминирующей ценностью содержания и компоненты личности теряют связь с сознательной структурой и становятся бессознательными или забываются. В таких случаях эго не знает об их существовании. В отличие от подавленных содержаний вытесненные содержания выводятся из-под контроля сознания и функционируют независимо от него. Глубинная психология показала, что такие содержания ведут довольно активную тайную жизнь без пагубных последствий для индивида и коллектива.

     Теперь мы покажем, что результаты исследования неврозов в случае индивида также применимы к коллективу, а именно: вытесненные комплексы бессознательного разрушают мир сознания. Неясность и запутанность ситуации, которая возникает в результате вытеснения, приводят к более опасным последствиям, чем аскетизм с его ясной и сознательной установкой на подавление.

     Роль авторитета, с помощью которого старая этика навязывала индивиду свои заповеди, выполняла “совесть”. В своей работе “Прометей и Эп и метен” Шпиттеллер отметил, что между авторитетом совести и “Голосом” существует антитетическая связь, причем “Голос” выражает психическую истину на уровне личности. Действительно, Фрейд впоследствии все-таки изменил свою прежнюю формулировку, чтобы показать, что совесть изначально является источником “социальной тревоги”, но “не более того”.* И тем не менее его формулировку можно признать

      * Sigmund Freud. “For the Times on War and Death” и З . Фрейд . “Неудовлетворенность культурой”.

     справедливой, если в качестве отправной точки для нашего исследования мы возьмем упомянутое различие между совестью и внутренним голосом.

     Моральный авторитет в человеке в значительной мере определяется его окружением, обществом и эпохой, в которую он живет. Если человек согласен с совокупностью ценностей, доминирующих в обществе и составляющих “культурное супер-эго”, тогда о таком человеке говорят, что у него “чистая совесть”. С другой стороны, при несогласии с совокупностью ценностей о таком человеке говорят, что у него “нечистая совесть”. Совесть представляет коллективную норму и поэтому изменяется при изменении содержаний и требований нормы. В эпоху средневековья коллективный авторитет требовал полного согласия с ветхозаветным представлением о мире, запрещал и осуждал научный подход как “еретический”. В XIX веке тот же авторитет требовал полного согласия с научным представлением о мире и осуждал религиозные тенденции как “поповские выдумки”. Та же совесть осуждает воинское сословие за пацифизм и пацифистов за агрессивные склонности.

     Первоначальное развитие сознания индивида осуществляется с помощью коллектива и его установлении, получая от него “существующие ценности”. Поэтому эго как центр этого сознания обычно становится носителем и представителем коллективных ценностей, существующих в данное время. Фактически эго является авторитетом, который при более или менее полной идентификации с этими ценностями представляет требования коллектива в личностной сфере и отвергает любые противоположные тенденции.

     Коллектив всегда стремится обеспечить такой образ жизни и такие формы совместного проживания, которые в наименьшей степени подвержены дестабилизации при воздействии сил, действующих в индивиде. При этом не имеет значения, какие ценности представляют эти силы — высшие или низшие. Запрещены не только любые тенденции к дестабилизации коллектива, но и развитие таких тенденций в индивиде. И тем не менее мы не можем определить содержание ценностей, обеспечивающих стабильность существования коллектива. То, что составляет ценность для одного общества, общины и времени, является антиценностью для другого общества, общины и времени.

     С этической точки зрения, согласие с ценностями коллектива является путеводной нитью для каждого члена данного коллектива. Совесть выполняет функцию эндо-психического авторитета, который стремится обеспечить упомянутое согласие. В этом отношении следует признать обоснованной фрейдовскую трактовку супер-эго как ин-троектированного внешнего авторитета. И тем не менее в реальной жизни практически невозможно обеспечить полное согласие с коллективными ценностями, существующими в любой период времени. Поскольку ценности старой этики имеют “абсолютный” характер (то есть не приспособлены к реальности личностного бытия), адаптация к этим ценностям составляет одну из самых трудных задач в жизни любого человека и играет важную роль в его адаптации к коллективу.

     Как мы уже убедились, подавление и вытеснение составляют два основных метода, используемых индивидом для адаптации к этическому идеалу. Естественно, такое стремление к адаптации приводит к формированию в личности двух психических систем, одна из которых обычно остается полностью бессознательной, а другая при активной поддержке со стороны эго и сознательного ума превращается в важный орган психики. Система, которая обычно остается бессознательной, называется тенью, а вторая система называется “внешней личностью” или персоной.*

     Формирование внешней личности свидетельствует об успешной деятельности совести. Без ее помощи, без мо-

      * К. Г. Юнг. Отношения между Я и бессознательным // Психология бессознательного. М.: Канон. 1994. С. 175—315.

     ради и условностей не могли бы существовать социальная жизнь и этический порядок в обществе. Действительно, формирование персоны имеет столь же необходимый, сколь и всеобщий характер. В отличие от реальной, личностной природы индивида, персона, маска, то, чем кажется или считается индивид, соответствует адаптации индивида к требованиям его эпохи, окружения и общества. Персона представляет собой покров и оболочку, панцирь и униформу, за которой и в которой индивид прячется от себя, а нередко и от мира. Благодаря самообладанию персона скрывает неконтролируемые и неудержимые побуждения. Персона — это благопристойный фасад, за которым скрывается темная, странная, эксцентричная, тайная и ужасная сторона нашей природы.

     Значительная часть образования посвящена формированию персоны, которая должна побуждать индивида поддерживать “чистоту возле дома” и социальную респектабельность. Персона информирует индивида не о реальности, а о том, что считается реальностью. Вместо развития наблюдательности, сообразительности и воспитания любви к истине все общества во все времена стремились обучить своих членов навыкам не обращать внимания на истину и отворачиваться от нее.

     Коллектив вправе налагать любые ограничения. К числу таких ограничений относятся табу в первобытном племени, социальная условность, моральный запрет, запрет на упоминание некоторых тем или на признание некоторых фактов, рекомендации вести себя так, словно несуществующие реальности существуют, или говорить то, что не думаешь, или не говорить то. что думаешь. Но каждый раз, предъявляя одно из этих требований, коллектив руководствуется принципами, которые имеют существенное значение для его развития и развития сознания. Без этих ценностей коллектив не мог бы существовать. Во всяком случае он твердо в это верит.

     Коллектив морально поошраяет эго в той мере. в какой оно идентифицирует себя с персоной, то есть с коллективизированной, внешней личностью. Происходит это потому, что внешняя личность наглядно свидетельствует о согласии с ценностями коллектива.

     Процесс формирования персоны может протекать на различных уровнях, в зависимости от масштаба и типа личности индивида и эпохи, в которую он живет. С этой точки зрения представляются несущественными специальность и общественное положение носителя персоны. Носителем персоны, с помощью которой эго идентифицирует себя с требованиями и ценностями общества, класса или племени, может быть врач или юрист, военачальник или партийный функционер, король или художник. В равной мере представляется несущественным тип общества, который навязывает индивиду эту коллективную маску. Общество может быть первобытным или цивилизованным, демократическим или фашистским.

     Различие между “совестью” и “внутренним голосом” (на котором мы в дальнейшем остановимся более подробно) свидетельствует в поддержку нашего мнения о существовании взаимосвязи между этикой и структурой персоны. Наиболее ярким примером этого различия служит судьба основателей новых религиозных и этических движений. Они всегда были “преступниками” и поэтому к ним неизбежно относились как к преступникам. Авраама (сокрушившего идолов своего отца), пророков, Иисуса и Лютера (отвергших соответственно ограниченный религиозный национализм евреев. Ветхий завет и католицизм) считали преступниками, подобно тому, как считали преступниками Сократа, который ввел новых богов, Маркса и Ленина, поставивших перед собой задачу уничтожить сложившйся уклад общества.

     Революционер (любого типа) всегда выступает в защиту внутреннего голоса и против совести своего времени, которая неизменно отражает старые доминирующие ценности. Поэтому революционеров всегда казнили, исходя из благих, “этических” побуждений. В конечном счете история нередко, хотя и не всегда, как об этом свидетельсвует история ересей, признает, что эти “преступники” внутреннего голоса были провозвестниками новой этики. И тем не менее сознание новой эпохи, отчасти сформировавшееся под влиянием многих революционеров внутреннего голоса, неизбежно восстанавливает свод доминирующих ценностей и требует, чтобы индивид адаптировался к этому своду, формируя внешнюю личность.

     Опираясь на авторитет совести, персона отказывается от ряда психических компонентов. Эти компоненты частично вытесняются в сферу бессознательного, причем некоторые из них остаются под контролем эго и сознательно устраняются из жизни личности. Теперь все качества, способности и тенденции, несовместимые с коллективными ценностями (то есть все, что прячется от света общественного мнения), совместно формируют тень, темную сторону личности, которая осталась непознанной и неопределенной для эго. Бесконечный ряд теневых персонажей и доппельгенгеров* в мифах, сказках и литературных произведениях идет от Каина и Едома** через Иуду и Хагена*** к мистеру Хайду у Стивенсона и “безобразному человеку” у Ницше. Такие фигуры непрестанно возникают и учтиво раскланиваются перед человеческим сознанием. И тем не менее человечество до сих пор не осознало психологический смысл архетипа соперника или врага.

     Тень— это другая сторона. Она отражает наше несовершенство, приземленность, отрицательное, несовместимое с абсолютными ценностями. Тень воплощает в себе нашу низшую телесность как нечто отличное от абсолютности и вечности души, которая “не от мира сего”. Но она может проявляться и в противоположном качестве — как “дух”, например, когда сознательный ум признает только материальные ценности жизни. Тень олицетворяет уникальность и эфемерность нашей природы: она отражает нашу ограниченность и зависимость от пространственно-

      mso-border-top-alt:solid windowtext .75pt;padding:0cm;mso-padding-alt:1.0pt 0cm 0cm 0cm'> * двойников (нем.}

      ** Бытие. 25:30 *** персонаж “Нибелунгов” Р. Вагнера

     временных характеристик. В то же время она составляет центральную структуру нашей индивидуальности.

     Старая этика допускает две реакции на психическую ситуацию, созданную совестью. Обе реакции таят в себе опасность. Но они опасны в различной степени и приводят к различным результатам для индивида. Более распространенной и знакомой обычному человеку является ситуация, в которой эго отождествляет себя с этическими ценностями. Эта идентификация осуществляется с помощью идентификации эго с персоной. Эго не отличает себя от внешней личности (которая в действительности составляет лишь часть личности, сформированной в соответствии с требованиями коллектива) и забывает, что обладает особенностями, несовместимыми с персоной. Это означает, что эго вытеснило теневую сторону и утратило связь с темными содержаниями, которые играют отрицательную роль и поэтому отделяются от сознательной сферы.

     Благодаря своей идентификации с коллективными ценностями эго теперь имеет “чистую совесть”. Эго считает, что его существование находится в полной гармонии с теми ценностями своей культуры, которые рассматриваются как позитивные. Эго чувствует себя носителем не только сознательного света человеческого понимания, но и морального света мира ценностей.

     При реализации упомянутого процесса эго становится жертвой весьма опасной инфляции, то есть такого состояния, в котором сознание становится напыщенным или надменным (“надутым”) под влиянием бессознательного содержания. Инфляция чистой совести заключается в неоправданной идентификации весьма личностной ценности (то есть эго) с трансперсональной ценностью. В результате такой инфляции индивид забывает о существовании своей тени (то есть своей тварной ограниченности и телесности). Более того, инфляция неизбежно приводит к полной утрате гармонии между эго и коллективными ценностями, утрате, которая молчаливо сбрасывается со счета.

     Вытеснение тени и идентификация с позитивными ценностями составляют две стороны одного процесса. Идентификация эго с внешней личностью позволяет осуществить вытеснение, которое, в свою очередь, обеспечивает возможность идентификации это с коллективными ценностями с помощью персоны.

     Внешне такая этика может принимать самые различные формы: от искреннего заблуждения и “условной” установки до лицемерного притворства и откровенного вранья. Существование этих ложных психологических реакций на этические требования не ограничивается каким-либо одним историческим периодом. В то же время было отмечено, что в последние полтора века истории западной цивилизации эта псевдоустановка проявлялась с особой интенсивностью. Действительно, иллюзорная самоидентификация западного человека с позитивными ценностями, скрывавшая истинное положение дел, получила невиданное распространение в буржуазную эпоху, которая теперь приближается к своему завершению. В отличие от предыдущих периодов истории это заблуждение было подвергнуто в наше время анализу с различных точек зрения благодаря критическому отношению западного человека к самому себе.

     Позитивистская вера в прогресс была одной из провозвестниц первой мировой войны. Высокомерие западного человека, возомнившего себя смыслом и венцом творения, привело при национал-социализме к безосновательным, омерзительным притязаниям арийской “расы господ” ( Herrenvolk).

     В военное и мирное время заблуждения и лживость коллектива являются причиной и следствием заблуждений и лживости отдельных его членов, которые изменяют своим псевдохристианским, псевдогуманистическим, псевдолиберальным и псевдочеловеческим взглядам во всех сферах жизни.

     Инфляция эго неизменно предполагает такую ситуацию, в которой содержание с более сильной энергетикой.

     Чем сознание, подчиняет себе эго и таким образом вызывает в сознательной психике состояние сродни одержимости. Независимо от природы содержания, вызвавшего это состояние, опасность одержимости заключается в том, что она не позволяет эго и сознательному разуму определить истинный подход к реальности.

     Все состояния инфляции и одержимости сопровождаются некоторым сужением сознания. Наиболее ярким примером такого сужения является навязчивая идея, которая настолько подчиняет себе эго, что оно перестает обращать внимание на существенные аспекты реальности. Тирания содержания, овладевшего сознанием, приводит к вытеснению тех элементов реальности, которые оказались несовместимыми с идеей, установившей свое “господство”. Игнорирование этих факторов приносит несчастье.

     Как свидетельствует множество исторических примеров, каждая форма фанатизма, каждая догма и каждый тип компульсивной односторонности в конечном счете гибнет из-за тех элементов, которые она вытеснила, подавила или игнорировала. Идентификация эго с коллективными ценностями приводит к инфляции эго. Опасность такой инфляции не есть нечто, присущее ценностям как таковым. При отождествлении личностного эго с трансперсональным в форме коллективных ценностей ограниченный индивид теряет связь со своими ограниченными возможостями и таким образом становится бесчеловечным.

     Однако существенная личностная неидентичность трансперсональному в действительности составляет основу жизни индивида. Неповторимость и индивидуальность человека реализуются путем самоидентификации тварного и отграничиваются от безграничной власти Творца. При инфляции не учитывается важность этой ситуации, и человек превращается в химеру, “чистый дух” или бесплотный призрак.

     Эта констелляция нередко проявляется в форме сна о полетах или превращениях в невидимку и заканчивает свое существование так, как заканчивается полет Икара, в котором символическими средствами мифа была запечатлена упомянутая психологическая ситуация. Крылья эго, пребывающего в состоянии инфляции, скреплены воском, который при легкомысленно высоком полете плавится под лучами трансперсонального солнца. В результате Икар падает в море. Бессознательное поглощает эго, возомнившее себя бессмертным.

     Причиной падения человека является низший элемент, то есть та часть психики, на которую он не обращал внимания в своем высокомерии и греховной гордыне. В конечном счете мстит именно тот элемент, который был вытеснен и не учитывался при высокомерном полете.

     Из символизма мифов и сновидений известно, что всепоглощающее море является образом бессознательного. В мифологии принято считать, что человек должен нести наказание за гордыню в форме его падения и мести богов. Но эта точка зрения заключает в себе проекцию психологического закона. Каждая инфляция, каждая самоидентификация эго с трансперсональным содержанием, а именно в этом заключается значение слова “высокомерие”, в котором человек считает себя богоравным, неизбежно заканчивается падением. Трансперсональное содержание (то есть боги) уничтожают эго, поскольку эго значительно уступает по силе этому содержанию.

     Мифологический образ показывает последствия инфляции для эго индивида. Однако в данный момент нас интересуют те коллективные беды, к которым приводит поведение, обусловленное старой этикой. Ценностная инфляция является не единственным методом реализации старой этики, хотя именно этим методом чаще всего предпочитает пользоваться обычный человек.

     На первых этапах своего существования старая этика была элитарной. Определяющую роль играли сильные личности, стремившиеся разрешить этическую проблему с помощью подавления, то есть с помощью сознательного отрицания отрицательного.

     Психологическая ситуация элитных групп подвергает их иным опасностям, существенно отличным от тех опасностей, которые таят в себе вытеснение и инфляция эго. Они характеризуются совершенно иной психической констелляцией. В их случае дегуманизация, вызываемая инфляцией, предотвращается благодаря психическому феномену, связанному как с подавлением, так и с жертвой. Дегуманизацию предотвращает страдание.

     Аскетическая тенденция старой этики неизменно сопровождается сознательным страданием индивида, столкнувшегося со своей экзистенциальной дилеммой, то есть с разделением на “две души”: отвергнутую душу, которую необходимо подавить, и сознательную душу с ее признанием ценностей. В таких случаях форма страдания — аскетическое отрицание, набожность или верность закону — имеет второстепенное значение. При страдании признается и реализуется психологическая ситуация человеческой ограниченности. Напряженность двойственной природы человека и принесение в жертву отвергнутой им части психики вызывают у человека чувство страдания, и тогда он воспринимает как живую реальность невозможность идентификации своего личностного эго с трансперсональной ценностью.

     Цель старой этики выражается в повелении “человек должен быть благородным, полезным и добрым” или с помощью таких этических предикатов, как набожный, верующий, храбрый, деятельный, преданный и благоразумный. Как уже неоднократно отмечалось, для достижения этой цели применяются два метода: вытеснение и подавление всех “негативных” компонентов. Отсюда следует, что старая этика в принципе дуалистична. Она рассматривает мир как противоположность света и тьмы, разделяет существование на две полусферы чистого и нечистого, добра и зла, бога и дьявола, и в контексте этого дуалистического мира ставит перед человеком соответствующую задачу.

     Эго должно выполнять функцию представителя светлой стороны. Эта установка проявляется по-разному. Она может быть активной или пассивной, экстравертной или интравертной, политической или религиозной, философской или художественной. В борьбе со злом эго идентифицирует себя со светлой стороной и стремится действовать в качестве ее представителя. Но эго может и самостоятельно вести борьбу и страдать. В обоих случаях дуалистический мир с характерным для него расколом на свет и тьму находит отражение в самом человеке.

     В сущности индивид расщеплен на мир ценностей, с которыми он должен отождествить себя, и мир антиценностей, составляющий часть его природы. Принимая форму могучих сил тьмы, антиценности вступают в борьбу с миром сознания и ценностей.

     Дуализм старой этики, особенно заметный в ее иранской, иудейско-христианской и гностической формах, разделяет человека, мир и божество на два слоя, яруса или типа: высший и низший человек, высший и низший мир, бог и дьявол. Это разделение реализуется на практическом уровне, несмотря на все философские, религиозные и метафизические декларации крайнего монизма. Реальная ситуация западного человека и по сей день определяется этой дихотомией.

     В основе старой этики лежит принцип борьбы противоположностей. Борьба между добром и злом, светом и тьмой составляет основную проблему старой этики. И тем не менее при всех изменениях содержания добра и зла в индивиде суть старой этики заключается в принципе противоположностей и их разрешении через конфликт. Идеальной фигурой такой этики всегда является герой, будь то святой, отождествляемый с принципом света, который символически изображается в виде нимба, или святой Георгий, поражающий дракона. Противоположная сторона всегда истребляется, терпит решительное поражение и изгоняется из жизни. И тем не менее борьба противоположностей длится вечно. Она соответствует основной иранской концепции борьбы света и тьмы, поскольку вытесненная, подавленная и побежденная тьма вновь возрождается; вместо отрубленных голов Гидры неизменно появляются новые.

     Перед человечеством стоит странная и, с точки зрения старой этики, парадоксальная проблема, суть которой заключается в том, что мир, природа и душа человека являются местом вечного возрождения зла. Высшие силы тьмы не в состоянии уничтожить свет. Но нет свидетельств и тому, что высшие силы света когда-либо одержат верх над тьмой.

     С точки зрения обычного человека, основу старой этики составляют вытеснение и инфляция эго; псевдорешение этической проблемы, предлагаемое старой этикой, предполагает идентификацию эго с ценностями коллектива. Однако в случае моральной элиты проблема усложняется. Для ситуации элиты характерна противоположная констелляция, то есть дефляция эго. Эта дефляция (идентификация с негативной ценностью или злом) принимает форму непреодолимого сознания греха. Ее классическая формулировка содержится в концепции первородного греха: “Человек греховен с младых ногтей”.

     Девальвация эго и катастрофичность чувства неполноценности по отношению к трансперсональной силе могут достичь такого высокого уровня, что этика перестанет играть сколь-нибудь заметную роль. В таких случаях человек настолько остро переживает власть зла над собой, что никакие его поступки и переживания не способны восстановить равновесие. И тогда спасти его может только милость Господня.

     На пути к крайне односторонней идентификации со злом сознание греха проходит множество иных ступеней и стадий. На начальной стадии идентификация со злом воспринимается как относительно безысходное отчаяние, вызванное земной, материальной, телесной и животной стороной жизни. Далее идет промежуточное состояние. Человек, наконец, начинает сознавать двойственность своей природы, одновременно доброй и злой. Однако и здесь превалирует страдание, вызванное злой стороной личности индивида (которую необходимо подавить), и поэтому “жизнь в этом мире”, например, в понимании пуритан и фарисеев, принимает аскетический, безрадостный, безжизненный характер.

     Одна из особенностей этой установки заключается в том, что инфляция это и идентификация с этической ценностью способны сосуществовать с депрессией, вызванной сознанием греха. Высокомерие инфляции, которая знает, что есть “добро”, и самонадеянная уверенность в том, что в практической жизни индивид “творил добро”, способны сосуществовать со смиренностью глубокого раскаяния в грехе.

     В этой психологии можно обнаружить все привходящие элементы, от морального иллюзионизма и исполнения заповедей господних как отражения личной праведности до обязательств борца за правое дело, напряженного страдания, вызванного дуализмом мира, отчаяния при виде зла своего сердца и разъедающего душу сознания греха. Однако в каждом из этих случаев переживание страдания придает жизни мрачноватый оттенок, и таким образом подавленный элемент возвращается, опосредованно входя в соприкосновение с сознанием.

     В отличие от вытеснения, при котором все связи с темными. вызывающими страдание содержаниями разрываются благодаря отделению бессознательных компонентов, страдание позволяет супрессору (субъекту подавления) жить сравнительно нормальной жизнью. Он не подвергается, подобно репрессору, нападению и заковыванию со стороны темных сил бессознательного. Добровольное, жертвенное самоограничение и подавление составляет образ жизни, который не всегда превращает индивида в больного. Для коллектива, однако, такое подавление имеет губительные последствия, даже когда индивид обходится без психологической травмы. В то же время между этими методами — подавлением и вытеснением — существует много общего: в обоих случаях коллектив вынужден расплачиваться за ложную добродетель индивида.

     Подавление и тем более вытеснение: приводит к накоплению в бессознательном подавленных или вытесненных содержаний. С точки зрения экономии энергии подавление находится в более выгодном положении. Подавленный элемент продолжает играть определенную роль в сознании, превращаясь в проблему, составлюшую предмет беспокойства сознательной психики. Борьба со злом требует к себе много внимания со стороны сознания. Эго также отдает значительную часть психической энергии подавленным элементам. В какой-то мере затраченная при подавлении энергия является психическим эквивалентом нереализации подавленного содержания. Энергия, которую следовало бы затратить на реализацию этого содержания, теперь передается данному содержанию в форме энергии, необходимой для его подавления. Эквивалентное количество энергии остается связанным с отвергнутым содержанием и затрачивается на реализацию механизмов торможения, блокирования и сдерживания, которые входят в аппарат подавления.

     Упомянутая борьба с бессознательным имеет частичное оправдание с точки зрения развития сознания. Но ни перенос эквивалентной энергии, ни сознательное подавление, ни восприятие подавленных элементов через страдание не являются адекватными способами решения психологической проблемы, вызванной подавлением этически непризнанных (то есть плохих) компонентов личности.

     С другой стороны, в вытеснении отсутствуют те частично ассимилятивные процессы, эквиваленты и предохранительные механизмы, которые можно обнаружить в подавлении. Силы и содержания, полностью вытесненные и лишенные средств доступа к сознанию, не остаются неизменными в сознании и не сохраняют первоначальный характер—они изменяются. Вытесненные содержания приобретают “регрессивный” характер и попадают в зависимость от отрицательного подкрепления. Данный контекст не позволяет нам подробно остановиться на процессе регресии.* И тем не менее здесь следует отметить, что при регрессии осуществляется активизация более примитивных форм реакции. Например, самоубийство, совершаемое в порыве страсти, представляет собой примитивную форму реакции, которая была преодолена благодаря развитию сознания (в форме совести), законодательства и правосудия. При регрессии происходят распад и замещение высших форм сознания низшей, примитивной реакцией.

     Принято считать (мы не можем подробно остановиться на этой точке зрения), что содержания, способные стать сознательными, но лишенные доступа к сознанию, приобретают зловещий, деструктивный характер. Из повседневной жизни известно, что неспособность или нежелание признать существование какого-нибудь факта или содержания или, так сказать, “абреагировать” какой-либо материал нередко приводит к превращению безобидной мухи в слона. Отторгнутое от сознания содержание становится регрессивным и насыщается иными, примитивно-негативными содержаниями, что нередко приводит к превращению незначительного раздражения (в нестабильной личности) в приступ гнева или серьезную депрессию. Вообще говоря, изгнанные из сознательной психики силы накапливаются и создают в сфере бессознательного напряжение, которое носит отчетливо деструктивный характер.

     Какова же в таком случае судьба, уготованная всем личностным компонентам, побуждениям, силам и инстинктам, которые изгоняются из жизни старой этикой? Чем догматичнее навязывается старая этика индивидам и обществам, то есть чем сильнее влияние совести, тем радикальнее осуществляется указанное изгнание и тем больше становится разрыв между сознанием с его ценностной идентификацией и бессознательным, которое в порядке компенсации занимает противоположную позицию.

      ' Jung. “On Psychic Energy”. CW. 8.

     При подавлении совесть демонстрирует свою силу в форме сознательного чувства вины: при вытеснении это чувство имеет бессознательный характер. В обоих случаях источником чувства вины служит апперцепция тени. И тем не менее, как уже отмечалось, чувство вины открыто проявляется в форме страдания или остается бессознательным в зависимости от того, какой механизм сработал — подавления, инфляции или вытеснения.

     Чувство вины, опирающееся на существование тени, изгоняется из системы индивидом и коллективом одним и тем же путем, то есть с помощью проекции тени. Тень, конфликтующая с общепринятыми ценностями, не воспринимается как негативная часть психики индивида и поэтому проецируется, то есть переносится на внешний мир и воспринимается как внешний объект. Вместо того, чтобы рассматривать тень как “свою внутреннюю проблему”, с тенью сражаются, ее порицают и истребляют как “внешнего врага”.

     Способ, с помощью которого старая этика обеспечивает устранение чувства вины и разрядку отвергнутых негативных сил, ставит человечество перед лицом грозной опасности. Я имею в виду классический психологический способ изгнания козла отпущения. Этот метод решения проблемы можно обнаружить в любой эпохе существования человеческого общества.* Известно, что в качестве ритуала он существовал в иудаизме. Очищение коллектива осуществлялось в иудаизме путем торжественного возложения всех прегрешений на главу козла, которого затем отсылали в пустыню для отпущения (к Азазелу).**

      Наиболее ярко бессознательные психические конфликты групп и масс проявляются в таких повальных умопомешательствах, как войны и революции, когда скопившиеся в коллективе бессознательные силы одерживают верх и “творят историю”

     Психология козла отпущения

      * “Золотая ветвь” Фрезера. ";Левит. 16:7-10.

     представляет собой одну из первых попыток разрешения таких бессознательных конфликтов. Эта психология определяет внутреннюю жизнь государств и международные отношения. Вспышки массовых умопомешательств и психология козла отпущения нередко представляют собой взаимосвязанные психологические реакции, проистекающие из одного бессознательного конфликта. С точки зрения окончательного исхода представляется несущественным, был ли такой конфликт не готов для осознания или предварительно вытеснен.

     На примитивном уровне, на котором сознание индивидов, составляющих коллектив, еще относительно слабо развито, только внешняя проекция тени способна обеспечить сближение с ценностями, необходимыми обществу. На этой стадии зло может быть осознано только с помощью его торжественного показа толпе с последующим церемониальным уничтожением этого зла. Эффект очищения достигается с помощью процесса осознания зла, когда зло становится зримым, и освобождения бессознательного от этого содержания через проекцию. Поэтому на этом уровне зло опознается как зло, хотя индивид и не осознает его как свое личное зло. Точнее говоря, зло опознается как принадлежность коллективной структуры рода или племени и устраняется коллективными средствами, например, с помощью искупительной жертвы в виде козла отпущения, на которого первосвященник возлагает грехи народа.

     Упомянутое очищение сохраняет психологическую значимость до тех пор, пока совершающий его сознает свою идентифицированность с искупительной жертвой, испытывая искреннее волнение, то есть до тех пор, пока жертвоприношение не будет низведено до уровня простого спектакля.

     На этой стадии в психологии козла отпущения еще доминируют самые примитивные этические нормы, а именно, групповая ответственность и групповая идентичность. Следует отметить, что на более поздней стадии иудаизма индивид также участвовал в очищении, исповедуясь в своих прегрешениях и таким образом осознавая существование своей теневой стороны. Но даже на этой стадии исповедь не носила личностного характера, — она рождалась из чувства коллективной ответственности, так как каждый человек бичевал себя за прегрешения коллектива, провозглашая: “мы согрешили, мы предали”.

     Примитивная личность (а в каждом народе, как известно, массовая личность реагирует как примитивная личность) не способна осознать зло как “свое личное зло”, поскольку его сознание еще так слабо развито, что не способно разрешить возникшие конфликты. Поэтому массовая личность неизменно воспринимает зло как нечто чуждое и, как результат такого восприятия, везде и всегда чужестранцы становятся жертвами теневой проекции.

     В стране объектами теневой проекции становятся национальные меньшинства. Очевидно, что благодаря расовым и этническим особенностям, и тем более при наличии иного цвета кожи, национальные меньшинства наиболее подходят для теневой проекции. Существуют различные варианты психологической проблемы национальных меньшинств: религиозный, национальный, расовый и социальный. Однако все варианты имеют одну общую особенность—раскол в структуре коллективной психики. Роль чужаков, которую в прежнее время выполняли военнопленные и потерпвшие кораблекрушение мореплаватели, теперь выполняют китайцы, негры и евреи. Один и тот же принцип определяет отношение к религиозным меньшинствам во всех религиях. Фашист выполняет в коммунистическом обществе ту же роль, что и коммунист в фашистском обществе.

     Чужак как объект проекции тени играет чрезвычайно важную роль в психической энергетике. Тень — чуждая эго часть нашей личности, наша сознательная, противоположная точка зрения, оказывающая губительное воздействие на нашу сознательную установку и чувство безопасности — может быть экстериоризирована и затем уничтожена. Борьба с еретиками, политическими противниками и врагами народа по существу является борьбой с нашими религиозными сомнениями, уязвимостью нашей политической позиции и односторонностью нашего национального мировоззрения.

     Коллектив будет стремиться к своему освобождению с помощью психологии козла отпущения до тех пор, пока существует чувство вины, возникающее в процессе формирования тени в качестве фактора расщепления. Наше сублиминальное сознание говорит нам, что мы недостаточно хороши для претворения в жизнь идеальных ценностей, и таким образом приводит к формированию тени. В то же время сублимированное сознание приводит к появлению бессознательного чувства вины и внутренней неуверенности, поскольку тень показывает несостоятельность светлой мечты эго о своей идентичности с идеальными ценностями.

     Из сказанного можно заключить, что мы должны найти и использовать любую ситуацию, способную вселить в нас чувство уверенности, что наша жизнь действительно находится в гармонии с идеальными ценностями. Но самый простой способ достижения этой цели заключается в том, чтобы уничтожить тень в лице козла отпущения.

     Вторую группу лиц, выполняющих роль жертвы в психологии козла отпущения, составляют “этически неполноценные” личности, то есть лица, не способные жить в соответствии с абсолютными ценностями коллектива или не способные к этической адаптации путем формирования “внешней личности”. Этически неполноценные личности (к числу которых относятся психопаты и иные патологические и атавистические личности, а также все те, кто психологически принадлежат к более раннему периоду эволюции человечества) становятся объектом порицания, наказания и преследования со стороны закона и его представителей. Это происходит в тех случаях, когда коллектив не способен использовать эту группу лиц в своих целях. С другой стороны, коллектив весьма активно использует эту группу лиц в военное время.

     Эта группа лиц также рассматривается как нечто чуждое и в качестве инородного тела подлежащее истреблению, чтобы наглядно показать коллективу его собственную инакость и непричастность злу. Торжественность, с которой коллектив осуществляет уничтожение зла, проистекает из первоначального значения, которое на примитивном уровне принесения в жертву козла отпущения имело для коллектива. Представители церкви и государства принимают участие в выполнении приговоров по несчастным жертвам психологии козла отпущения, испытывая при этом чувство гордости, что их “совесть чиста”. Устранение “внешнего зла” всегда доставляло явное облегчение как индивиду, так и коллективу.

     Одна из особенностей человечской психологии заключается в равноценности обеих групп — жертв психологии козла отпущения, то есть не только злой человек воспринимается как нечто чуждое, но и чужак воспринимается как зло. Существование этой особенности можно проследить от психологии первобытных людей и до политики современных так называемых цивилизованных государств по отношению к чужестранцам.

     Существует еще одна, третья группа лиц, которые становятся жертвами психологии козла отпущения, хотя они являют собой разительный контраст по отношению к упомянутой группе морально неполноценных личностей. Третья группа жертв психологии козла отпущения состоит из незаурядных людей — лидеров, высокоодаренных и гениальных личностей. Многие социальные обычаи дают примеры примитивной тенденции превращать лучшую, выдающуюся личность в козла отпущения для искупления грехов коллектива. Эта тенденция, вероятно, служит связующим звеном между тотемными остатками, неправильно истолкованными Фрейдом как “отцеубийство”, ритуальным убийством короля на заре истории человечества и концепцией искупительной смерти страдающего бога.

     Здесь существуют две взаимосвязанные темы. Незаурядные способности выдающейся личности также обязывают ее служить типичной жертвой от лица коллектива перед “Высшими Силами”. Однако, с точки зрения коллектива, выдающаяся личность рассматривается как чуждый элемент. Маргинальные представители общества, будь то неполноценные личности, опустившиеся ниже среднего коллективного уровня, или незаурядные люди, безрассудно поднявшиеся над этим уровнем, приносятся в жертву массами, которые по лености не желают сдвинуться с центральной позиции.

     История так называемых цивилизованных стран также характеризуется принесением в жертву выдающихся личностей, хотя они являются проводниками той силы, под воздействием которой история движется вперед. Сократ, Иисус и Галилей принадлежат к бесконечному ряду таких людей. Все народы и все эпохи внесли свою лепту в ритуал принесения в жертву выдающейся личности в качестве козла отпущения. И если в наши дни этот ритуал осуществляется не сознательно, а бессознательно, то вряд ли можно говорить о каком-то прогрессе.

     Мы не будем рассматривать здесь вопрос о том, является ли упомянутая реакция местью со стороны коллектива за слишком высокие и строгие культурные требования, предъявляемые к нему выдающейся личностью. И тем не менее следует учитывать, что бессознательный теневой элемент, от которого коллектив стремится избавиться с помощью психологии козла отпущения, имеет непосредственное отношение к той жестокости, которая сопровождает принесение в жертву козла отпущения, хотя коллектив и не осознает эту связь. В соответствии с основным принципом психологии козла отпущения сознательный ум верит в свою идентичность высшим ценностям и без тени сомнения в своей “абсолютно чистой совести” совершает ужасающие злодеяния. Все войны (в том числе и религиозные), все классовые войны и партийные конфликты дают примеры сосуществования чистой совести в сознательной психике и бурного проявления тени на уровне действия.

     Здесь необходимо установить различие между двумя группами личностей — суппрессорами теневой стороны, объединяющими в себе аскезно-героическое отношение к жизни, с сознательным чувством вины и страданием, и ре-прессорами, у которых чувство вины и страдание, вызванное этими чувствами, остаются в сфере бессознательного.

     В обеих группах можно обнаружить как следствие отрицание отрицательного, бессознательное подкрепление отрицательного, которое в реальной жизни доходит до садизма и отвратительной жажды разрушения. Различие между ними заключается в следующем: в аскетической группе садизм помещается ближе к сознательной сфере и принимает рационализированные, систематические формы, тогда как в репрессивной группе он проявляется в форме эмоциональной необузданности и подавляет сознание.

     Пуританство и инквизиция, законнический (легали-стический) иудаизм фарисеев и парадоксальная дисциплинированность прусской ментальное™ — все они подчиняются одному психологическому закону. Суровость аскетической установки компенсируется за счет агрессивного садизма, который проявляется в установлениях, контролируемых выдающимися подвижниками.

     Наряду с бессознательным чувством вины группа, характеризуемая психологическим расщеплением, вызванным сознательной идентификацией с этическими ценностями и неосознанием тени, испытывает психологическое чувство неуверенности, которое компенсирует самодовольство сознательной установки данной группы. Вытеснение должно постоянно защищаться от апперцепции теневой стороны, поскольку бессознательное подкрепление все больше и больше затрудняет для эго и сознательного разума неосознание существования теневой стороны психического.

     Далее, внутреннее расщепление, вызванное апперцепцией тени, приводит к возникновению бессознательного чувства неполноценности и реакцией того типа, который был открыт Альфредом Адлером. Чувство неполноценности чрезмерно компенсируется за счет тенденции к преувеличенному самооправданию и приводит к подкреплению вытеснения. Проекция тени теперь принимает систематический характер, формируя параноидальные реакции индивида и целых народов, чьи подавленные агрессивные тенденции вновь проявляются в форме страха преследования со стороны другого народа и всего мира. Такие лозунги, как политика окружения, заговор сионских мудрецов, белая, черная или желтая опасность, стремление капиталистов или большевиков к мировому господству, а также все параноидальные системы подобного типа преследуют только одну цель — вытеснение агрессивности и теневой стороны психики их создателей.

     В коллективе этот тип фарисейства проявляется в традиционных методах образования и карательного правосудия. Здесь также можно обнаружить компромисс психологии козла отпущения, которая под предлогом этического поведения позволяет своей тени выйти из повиновения, прибегая к средствам наказания, устрашения или пытки. Потрясающий масштаб действий архетипической тени обеспечивается в различной мере такими узаконенными формами выражения коллективной этики, как смертная казнь, наказания в виде каторжных работ, тюрьмы и иных пенитенциарных учреждений, условное освобождение и даже школа и семейная жизнь. Каждый закон, который опирается на наказание, то есть на незнание того, что сам коллектив разделяет вину каждого преступника, есть не что иное, как закон Линча.

     Узаконенная форма психологии козла отпущения преимущественно используется “блюстителями старой этики” (то есть существующими подвижниками) в качестве орудия культуры и цивилизации. С другой стороны, эта психология играет значительно более важную и поистине катастрофическую роль в истории человечества. Узаконенные формы психологии козла отпущения утратили первоначальный оргиастический характер, который в прежние времена позволял им избавлять коллектив от проблемы его тени с помощью таких средств, как проведение ритуальной казни в присутствии всего рода или племени. В этих обстоятельствах коллектив особенно нуждается в избавлении от агрессивных влечений, скопившихся в его недрах, с помощью энергичной разрядки взрывного типа. Таким образом достигается по меньшей мере иллюзорное избавление от напряжения, вызванного сдерживаемыми энергиями. При упомянутых разрядках, которые по характеру напоминают массовые умопомешательства, гнев коллектива обрушивается на группы козлов отпущения. В то же время основной феномен психологии козла отпущения, охарактеризованный как проекция тени, также играет существенную роль в международных спорах (между коллективами), которые принято называть войнами.

     Любая война может состояться только при условии превращения врага в носителя теневой проекции. Поэтому страсть и радость участия в военном конфликте, без которых невозможно заставить ни одного человека участвовать в войне, проистекают из удовлетворения потребностей бессознательной теневой стороны. Войны служат коррелятом старой этики, поскольку в них зримо проявляется активизация бессознательной, теневой стороны коллектива.

     Здесь можно обнаружить действие такой же психологической констелляции, как и в случае индивида. Любой народ, одержимый инфляцией чистой совести, “уверен” в своей идентичности высшим ценностям человечества. Действительно, такой народ идентифицирует себя с этими ценностями и с чистой совестью молится “своему богу” (чистой сущности светлой стороны психического), который, разумеется, обязан даровать ему победу. В таких случаях, однако, отреагирование омерзительной тени не способно воздействовть на инфляцию, опирающуюся на чистую совесть.

     Упомянутый раскол между миром этических ценностей в сознательной психике и миром отрицания этических ценностей в бессознательном, который должен быть подавлен или вытеснен, приводит к возникновению чувства вины в человеческой психике и блокированных сгустков энергии в бессознательном. Разумеется, между ними и сознательной установкой существуют отношения, и когда они, наконец, сметают сдерживающие их преграды, то оказываются способными изменить ход истории, ввергнув человечество в беспрецедентный разгул деструктивных сил.

     Старая этика должна нести ответственность не только за отрицание теневой стороны, но и за возникшее в результате такого отрицания расщепление в психическом. Исцеление от такого расщепления имеет принципиальное значение для будущего человечества. В неменьшей мере дальнейшее развитие человечества зависит от возможности предотвращения процессов, вызывающих расщепление в коллективной психике.*

      * По правде говоря, в настоящее время уже стали заметны определенные различия между народами: действительно, всеобщая ужасающая неосознанность вытеснения нередко сосуществует с сознательностью достаточно высокого уровня, чтобы распознать негативный элемент разрушения как негативный и с новых позиций признать моральную ответственность за этот элемент.

СТАДИИ ЭТИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ

     Чтобы понять, почему в наше время положение старой этики стало критическим, мы рассмотрим вкратце эволюцию сознания людей и ее различные стадии. Нам важно также уяснить, почему особенно в последние полтора века развитие событий привело к распаду старых ценностей и к прогрессирующей дезориентации современного человека, свидетелями и жертвами которой мы являемся. Между эволюцией этики и эволюцией сознания существует тесная взаимосвязь, и поэтому невозможно понять одну эволюцию без другой. Эволюция сознания будет рассмотрена здесь лишь в общих чертах, так как подробный анализ стадий эволюции сознания содержится в другой работе.*

     Отправной точкой развития сознания является стадия “первичного единства”. На этой стадии зачаточное эго в основном пребывает в состоянии беспомощности, в котором доминирует бессознательное. Существование эго почти полностью зависит от племени, мира и коллективного бессознательного. “Мистическое соучастие” и доминирование коллективной психики над еще недифференцированной личностной психикой составляют самые яркие характеристики первичной психологической ситуации человека. Можно предположить, что на первичной стадии этического развития отсутствует личная или сознательная этическая ответственность.

      * См работу автора “Происхождение и развитие сознания” (русский перевод- Э. Нойманн. Происхождение и развитие сознания. Рефлбук 1998 - прим. ред.), в которой представления о психологии культуры, использованные в настоящей книге, излагаются в контексте систематического описания эволюции сознания и культуры человечества. Задача “Новой этики” состоит в том, чтобы показать применимость подходов психологии культуры к решению этических проблем.

     Поскольку индивид осуществляет свою деятельность лишь в качестве члена группы, и групповое сознание имеет более важное значение, чем личностное сознание*, то можно заключить, что на этой стадии существуют групповая ответственность и групповая этика. Состояние мистического соучастия, бессознательной обшей идентичности людей выражается в том, что группа несет ответственность за индивида, а индивид рассматривается как воплощение всей группы. Психология первобытной личности содержит множество моделей поведения, позволяющих понять, каким образом группа идентифицирует себя со своими членами и каким образом каждый индивид представляет интересы всей группы в своем лице.

     Все происходящее с индивидом одновременно происходит и со всей группой, и поэтому вся группа реагирует на происходящее с любым ее членом (ср. с феноменом кровной мести). Субъектом ответственности является не индивид, а группа. Считается, что акт убийства плохо отражается на всей группе, но в ее намерения не входит месть отдельному убийце. Поскольку виновна вся группа, членом которой является убийца, от любого члена группы можно потребовать осуществить кровную месть.

     Общая бесознательная идентичность членов группы может достигать такого уровня, что убийство родителей или брата остается неотмщенным, потому что убийца, так сказать, покусился на свою собственную плоть. При этом интересы группы ни в коей мере не затрагиваются, во всяком случае не более, чем в случае самоубийства. Имеют значение только интересы группы. Таким образом компенсация за убийство дальнего родственника должна быть меньше величины компенсации за убийство постороннего лица, хотя при этом признается принцип ответственности. В силу групповой идентичности убитый родственник отчасти является собственностью убийцы. С другой стороны, например, в Китае из групповой идентичности

      * L. Levy-Brnhl. “The ..Soul"; of the Primitive”

     делают противоположный вывод: родители и ответственная семейная группа несут наказание за преступление, совершенное сыном.

     К упомянутой группе представлений относится существующая в классическом иудаизме концепция, согласно которой Иегова вправе казнить или миловать потомков какого-либо человека за деяния этого человека. С этической точки зрения это означает, что групповая идентичность семьи продолжает существовать в последующих поколениях. Другими словами, группу составляют не только современные члены клана, но и прямые потомки семьи. Эта концепция имеет важное значение для понимания иудаизма.

     Реальность групповой идентичности можно доказать не только с биологической точки зрения, но и с психологической. Анализ современных индивидов дает множество подтверждений существования такой реальности. Невроз и патологические реакции индивида нередко приписывают “вине” родителей или бабушки и дедушки, и последствия этой вины продолжают действовать, пока остаются неосознанными. Приведем пример. Строгость дедушки послужила причиной отсутствия независимости у его дочери; в дальнейшем, когда дочь приступила к воспитанию своих детей, реакция дочери стала причиной превращения ее детей в невротиков.

     На первичной стадии, когда в значительной мере сохраняется недифференцированность отдельных членов группы, “Великий Индивид” представляет собой мана-личность.* В каком-то смысле он является самостью группы, ее творческим центром. Именно от него—лидера и творца — получает группа свои ценности.

      * К. Г. Юнг. “Отношение между Я и бессознательным”// Психология бессознательного. М .: Канон . 1994.

      В другом месте было отмечено,** что Великий Индивид выступает во всех сферах деятельности в качестве основателя и инициатора, то есть является духовным основателем рода. Он выполняет эту функцию в качестве личности, способной на великий дела, героя, художника, философа, религиозного лидера, а также основателя элиты.

      ** С . G. Jung. CW. 7. Appendix I: The Group and the Great Individual.

     Этические ценности создаются в результате откровения, полученного Великим Индивидом от “Голоса”. Этот источник коллективной этики в откровениях, получаемых Индивидами-Основателями, обнаруживается на протяжении всей истории человечества, от первобытного человека до цивилизованных народов. Изречения богов, решения провидцев и шаманов, священников, вождей и одержимых божеством; от пророчеств и решений, сообщаемых богом, до откровения божества в богоданном законе, — все это неповторимые откровения, возникавшие в определенных ситуациях. В дальнейшем они собирались, кодифицировались и получали абстрактно-универсальную значимость. При этом они отделялись от конкретной ситуации, в которой они первоначально были открыты.

     Источником основных элементов данной этики является “Голос”, который обращается к некоторым избранным индивидам. Уникальность их духовного дара состит в том, что именно они способны слышать Голос. Независимо от того, кто или что является обладателем Голоса — (бог или зверь, сон или галлюцинация), реальность этого Голоса является абсолютной и непререкаемой, поскольку она подтверждается Индивидом-Основателем. Источником реальности Голоса является бог или символ бога. Элитарная группа лиц, объединившихся вокруг личности Основателя, впоследствии навязывает откровения всему племени в качестве коллективной нормы.

     Творческие личности, основатели этики, демонстрируют в своей личной жизни соответствующие религиозно-этические установки. Однако в процессе основания этики, то есть когда открытая Голосом этика передается Основателем избранным ученикам в виде закона, эта личностная религиозная этика превращается в этику коллективную.

     Затем элита приступает к обучению коллектива принципам новой этики и представляет ее ценности как универсальные и обязательные для всего человечества, то есть в виде коллективных ценностей, которые должны быть воплощены племенем в своей жизни.

     Психологическую установку выдающейся личности, основу которой составляет внутреннее откровение Голоса, можно обнаружить не только среди первобытных людей, но и среди великих основателей религий, которые всегда навязывали новую этику обществу, в котором возникли их идеи.

     Путь этического развития обычно проходит от первоначального откровения, полученного Великим Индивидом, и идентификации элиты с этим откровением до стадии коллективной этики, на которой группа признает справедливость “Закона” и его обязательность для себя, причем содержание самого закона в этой ситуации не имеет значения. На последнем этапе коллектив подчиняется этическому закону шекритичности и с той прозаической неизбежностью, с какой относятся к узаконенному установлению люди, не склонные к размышлению. Для ума, лишенного исторического сознания, обычай есть обычай и закон есть закон по той простой причине, что так было всегда; и даже эта рационализация служит лишь ответом на вопрос, заданный первобытному человеку западным исследователем, а не первобытным человеком самому себе.

     Подчинение коллективному закону действительно знаменует существенное продвижение в сфере сознания. Это означает, что развитие сознания достигло стадии, когда происходит распад первичного единства, а вместе с ним и крушение тирани и бессознательного, причем дифференциация и укрепление эго и сознательной психики приводят к расколу между двумя системами сознательного и бессознательного. Этот раскол между системами связан с общим развитием тенденций и функций, которые стремятся укрепить позиции сознания и его отграничение от бессознательного. Коллективная этика также действует в этом направлении.

     На уровне первобытной личности социальная жизнь, образование и развитие племени дестабилизируются и блокируются тиранией бессознательных сил. Абсолютно необходимую функцию здесь выполняет закон, представляющий коллективную норму, которая сосредоточивает внимание на светлой стороне сознательной психики и связанных с ней этических ценностях и объявляет войну силам тьмы. Система коллективных ценностей, провозглашенная элитой в качестве исполнителей воли Основателя, неизменно выступает на стороне сознательного и против тирании непреодолимых факторов бессознательного.

     Старая этика освободила человека от первичной бессознательности и превратила его в носителя влечения к сознательному; выполняя эту функцию, она сохраняла конструктивный характер. Даже в тех случаях, когда старая этика принимает примитивную форму фиксированного свода коллективных норм нравственного поведения, она способствует развитию сознания: фактически этический императив “ты должен” дает общую структуру для ориентации человека, структуру, которая должна сдерживать стихийные и непредсказуемые проявления эмоциональной стороны личностного бессознательного.

     Приведенные рассуждения позволяют понять, почему именно старая этика сыграла важную вспомогательную роль в развитии сознания человека. Она отражает необходимую переходную стадию, а ее методы подавления и вытеснения входят в состав механизмов зашиты сознательной психики от бессознательного. Действительно, на начальных стадиях психического развития крайне необходимы девальвация и дефляция бессознательного;

     сознательная психика еще весьма слаба, и без тенденции к девальвации бессознательного она не смогла бы укрепить свою позицию или доказать свою ценность как определяющего фактора создания культуры.

     На уровне первобытной магии, например, в ритуале жертвоприношения козла отпущения, мистериальная драма, в которой зло выставляется напоказ перед молящимися, является начальным этапом процесса осознания молящимися зла. Здесь все отыгрывается вовне и на объективном уровне выполняет роль экрана для проецирования внутренней драмы. Как и в классической трагедии, субъектом зла во внешнем мире и в лице чуждой фигуры создает основу для формирования совести как внутреннего авторитета и представителя коллективных ценностей. Но процесс формирования совести как внутреннего психического авторитета отражает индивидуализацию группового человека, даже если содержания совести имеют все еще коллективный, а не личностный характер.

     Развитие эго и сознания определяется могучим влиянием коллектива. На первом этапе осуществляется развитие не креативности, а способности эго выполнять требования, предъявляемые коллективом к себе и другим, независимо и под влиянием собственной движущей силы. Этот процесс предполагает выполнение заповедей и запретов коллективной этики с помощью личной совести индивида.

     При постепенной дифференциации и отделении индивида и его эго-сознания от своей матрицы, заложенной в первобытном коллективе, происходит переход ко второй стадии — стадии личной моральной ответственности. Прежде всего личная ответственность индивида проявляется в рамках коллективной этики, то есть индивид пытается претворить в жизнь коллективные ценности или идентифицировать себя с ними.

     Придя к пониманию, что развитие и дифференциация сознания олицетворяют тенденцию, необходимую для развития человечества, элита попыталась на этом этапе устранить все тенденции, несовместимые со старой этикой. Даже если эта попытка (как мы убедились) и оказалась неудачной, элите все-таки удалось создать условия для частичного расширения границ человеческого сознания в интересах развития в целом.

     До возникновения старой этики эго в значительной мере было жертвой бессознательных сил, которые теперь оказались под запретом. Существование эго определялось силами и инстинктами, которые овладели эго, приняв форму сексуальности, жажды власти, жестокости, голода, страха и предрассудков. Эго было орудием в руках этих сил и абсолютно не сознавало, что оно находится в их власти, так как, будучи неспособным листан цироваться от них, эго машинально влачило существование под их властью. Для эго, которое теперь должно брать на себя ответственность, эта стадия бессознательности и одержимости бессознательными силами равнозначна греху.

     На этой стадии старая этика требует осознания и подавления упомянутых содержаний. Подавление является одним из типичных действий процесса самодифференцирования и самодистанцирования, который обеспечивает исходную базу для психологической сознательности. Часть психики, которая ранее представляла фактор, определявший существование эго, теперь становится содержанием сознания и центром спора и конфликта, когда эго вступает в су бъектн о-объектные отношения с этой частью психики. Даже в тех случаях, когда эго терпит моральную неудачу, грешит и оказывается во власти содержания, которое оно должно было подавить, эго не испытывает радости от первобытного состояния недифференцированного единства, характерного для предморальной стадии зависимого существования; эго знает, что именно оно должно подавлять. Эго вкусило от древа познания добра и зла. Моральная позиция сознания остается неизменной даже тогда, когда эго терпит неудачу.

     Коллективная этика, которая (с ее концепцией личной ответственности перед совестью) представляет собой классическую форму старой этики, продолжает развиваться в двух направлениях. Эти направления соответствуют аналогичным процессам развития эго и сознания индивида.

     В процессе индивидуализации первое направление развития приводит к “этике индивидуации”, “новой” этике: второе направление приводит к крушению старой этики и регрессивным явлениям, анализ которых приведен в другой работе.* Как и при общей эволюции человека, когда герой становится прототипом развития индивида,** здесь основатель этической системы также становится прототипом того. что может в настоящее время произойти в душе каждого отдельного человека.

     Откровение Голоса, адресованное отдельному человеку, предполагает существование индивида, обладающего достаточно сильной индивидуальностью, чтобы он стал независимым от коллектива и его ценностей. Все основатели этических систем были еретиками, поскольку они противопоставляли откровение, исходящее от Голоса, повелениям совести как представителя старой этики.

     Психологический закон относительности этических откровений гласит: личное откровение, адресованное группе избранных учеников, навязывается коллективу, и тогда коллективная личность осуществляет интроекцию открытого закона в форме авторитета совести, при этом осуществляется подавление или вытеснение всех сил и тенденций, несовместимых с данным откровением.

      Каждый новый “прорыв” откровения, то есть каждое новое самораскрытие Голоса в индивиде противопоставляется совести как представительнице старой коллективной этики. Поэтому этическое откровение, переданное творческой личности, неизбежно опережает коллектив и представляет творческой личности этический уровень, значительно превышающий нормальный этический уровень коллектива. Эта антиномия неразрешима. Благодаря созидательным действиям первооткрывателя коллектив получает закон, который впоследствии приводит к дальнейшему развитию и в то же время остается непостижимым для коллектива.

      * С . G. Jung. Op. cit. Appendix 11: Mass Man and the Phenomena of Recollectivizaiion.

      ** C. G. Jung. Op. cit. Part I: The Mythological stages in the Evolution of Consciousness.

     Хотя в своем развитии мы и достигли стадии, на которой невозможно возвратиться к старой этике, тем не менее мы поступим справедливо, отметив тот вклад, который в прошлом старая этика внесла в развитие человечества. Напомним, что (при одном ограничении, обоснование которого приведено в дальнейших рассуждениях) и в наше время она сохраняет значимость для значительной части человечества. В то же время возвращения к более ранней стадии развития, которые “портят” историю прогресса, достаточно ясно показывают, что старая этика в ее узаконенной форме предъявляет к большинству люден слишком высокие требования. Действительно, нам необходимо найти способы и средства, позволяющие предотвратить наступление негативных последствий таких чрезмерных требований, иначе требования элитарных приверженцев буквы закона неизбежно приведут к катастрофическому расколу. С одной стороны, существует группа избранных, характер и этическое развитие которых соответствует закону, полученному от основателя этической системы. При этом состав группы не имеет значения; она может состоять из знахарей, священников, воинов, философов или святых, пророков или учеников пророков. С другой стороны, существует группа, которой совокупность ценностей “навязывается” в виде закона. Хотя эта группа и признает закон, уровень ее развития все еще ниже уровня закона. Справедливости ради следует сказать, что элита способна выполнять требования этического закона без психологических травм, используя методы подавления и жертвоприношения, аскетизма и самодисциплины. В то же время предъявление этих же требований к коллективу может привести к катастрофическим последствиям. Эта опасность никогда в должной мере не учитывалась.

     Элита создает человеческий идеал, который коллектив рассматривает как свою высшую ценность и стремится осуществить на практике. В то же время коллектив, состоящий из обычных людей, обладает более примитивной психической структурой, в которой с особой интенсивностью могут проявляться те силы и тенденции, которые коллектив обязан преодолеть. В психической структуре элиты эти силы и тенденции обладают меньшей энергией и активностью, чем в психической структуре коллектива. Коллектив способен (если он действительно способен) выполнять идеальные требования старой этики, провозглашенной элитой, лишь прилагая чудовищные усилия.

     На этой стадии мы становимся свидетелями зарождения упомянутого процесса — идентификации с этическими ценностями, формирования внешней личности и вытеснения в теневую часть психики всех элементов личности, несовместимых с этическими ценностями. Этот процесс приводит к парадоксальной ситуации. В качестве члена группы индивид вступает в конфликт с коллективными ценностями, которые теперь проявляются в форме нового морального идеала. Новый моральный идеал получает коллективное одобрение и становится обязательным для коллектива, несмотря на то, что он был навязан группе законодательным актом элиты и противоречит характеру коллектива.

     Парадоксальность описанной ситуации можно было бы считать непостижимой, если бы элита и личность Основателя этической системы не олицетворяли существенную стадию в дальнейшем развитии человечества. Поскольку дело обстоит таким образом, а также благодаря тому, что судебная власть, принятая на себя государством и обществом, является прогрессом по сравнению с кровной местью, мы вправе говорить о существовании естественной (даже в групповой личности) склонности признавать высший закон элиты. Признав такой закон, индивид вытесняет или, в лучшем случае, подавляет все свои психические склонности, несовместимые с новым этическим установлением.

     Упомянутое развитие подкреплялось этическим ригоризмом элиты, которая предъявляла коллективу требования новой этики с такой же строгостью, как и к себе. На первый взгляд такая строгость служит интересам морального прогресса, однако в действительности она укрепляет опасные тенденции к расколу в коллективной психике. Психический раскол, вызванный новой элитой, в свою очередь приводит к возникновению психологии козла от-пушения и необузданным проявлениям вытесненной стороны психики в форме массовых умопомешательств.*

     В последние столетия развитие сознания и индивидуализация укрепили позиции личностной этики развивающейся элиты, освободили многих людей от первоначальной анонимной групповой ответственности и привели их к стадии личной моральной ответственности. Но и на этой стадии высшей обязанностью оставалось признание канонизированных коллективных ценностей.

     На другом полюсе упомянутой тенденции к индивидуальности мы находим современный процесс “повторной коллективизации”, который возник в результате невиданной экспансии homo sapiens, происходившей в последние несколько веков. Повторная коллективизация привела к распаду традиционных группировок. С точки зрения старой этики, массы стоят на более низком уровне развития;

     они стремятся возвратиться к первобытной групповой идентичности, которая не предполагает личной ответственности. Другими словами, для поведения масс характерны атавизм и регрессивность. В то же время их поведение

      * Группа всегда испытывала затруднения, вызванные слишком высокими для нее моральными требованиями. Однако в прежние времена эти трудности компенсировались за счет групповой идентичности. которая все еше сохраняла свою значимость. И даже после распада единства племенного коллектива с его первоначальной групповой ответственностью сельская община, ремесленная или торговая гильдия и, наконец, семья продолжали выполнять роль коллектива. Коллектив был спосбен ассимилировать своих слабых членов, нейтрализовать их или позботиться о них так, чтобы они не создавали коллективных проблем. Сельский дурачок и увечный, сумасшедший и тупица — все они продолжали жить в обшине. независимо оттого, распространялась групповая идентичность на племя или класс, сельскую обшину или семью. Это положение действовало до тех пор. пока группы оставались небольшими и существовало сильное сознание групповой идентичности.

     не вписывается ни в какие рамки общей групповой ответственности.

     В процессе повторной коллективизации увеличивается число групп лиц, стоящих ниже культурного уровня элиты. Требования старой этики вызывают у них чувство обиды. Чем больше скопление людей, тем ниже средний уровень сознания, культуры и морали. В результате формируется многочисленный класс людей, неспособных достигнуть культурного уровня, установленного элитой. Поэтому таких людей клеймят как антисоциальные, низшие, порочные и криминальные элементы.

     Стремление упомянутого класса лиц подавить или вытеснить свои неподобающие тенденции приводит к активизации негативной бессознательной стороны психического как индивида, так и группы. В результате увеличивается несоответствие между моральным уровнем индивида и этикой коллектива.

     Накопление вытесненных содержаний в “подвергнутом повторной коллективизации” коллективе создает опасность разрушения старой, иудейско-христианской этики. В результате этого кризиса возникают нигилистические и материалистические движения, которые, в сущности, стремятся разрушить основу личной ответственности.

     Усиление раскола между сознательной психикой массовой личности и ее вытесненной, теневой стороной приводит к повышению прочности персоны и сокрытию различий между реальными достижениями и требованиями старой этики, которые в XIX веке, и особенно в эпоху королевы Виктории, приобрели печальную известность в форме лицемерия и двуличности.

     При значительном увеличении разрыва между природой и требованиями элиты становится нереальным даже псевдорешение этической проблемы в форме сознательной идентификации с коллективными ценностями.

     За последние несколько столетий существенно увеличилось число людей, которых постигла печальная участь. Психологически состав этих людей несовместим с элитарной этикой, потому что они обладают психологией, нормальной для предыдущих столетий, тогда как уровень их сознания не соответствует исторической эпохе, в которую им пришлось жить.

     Такие случаи атавизма представляют лишь крайние примеры неравномерности развития, характерной для современной личности. Атавизм проявляется по-разному:

     например, человек живет как техник в настоящем времени, как философ в эпоху Просвещения, как верующий в эпоху Средневековья и как воин в эпоху античности, причем, все эти частные установки в том, каким образом и где они вступают в противоречие друг с другом, самими их носителями абсолютно не осознаются.

     На этом этапе рассуждении необходимо рассмотреть ошибочную идею равенства людей так, как она представляется с психологической точки зрения. В то же время необходимо оградить от всех возможных превратных толкований зерно истины, скрытой в этой ошибочной идее. Мы только теперь начали понимать, что декларируемая идентичность человеческой природы уходит корнями в глубины коллективного бессознательного.

     Коллективное бессознательное представляет собой “осадок” всех идентичных, первичных реакций человека как разумного существа. Благодаря коллективному бессознательному человек становится человеком и отличается от всех других видов животных. Непрерывная идентичность первичных реакций человека, проявляющихся в инстинктах и архетипах, является коррелятом структуры его психофизической системы с характерным для нее напряжением между противоположными полюсами вегетативной и церебральной нервной системы, между “животной душой” и “разумной душой”.

     В то же время, в отличие от упомянутой идентичности структур, существующей на самом глубоком уровне, на уровне сознательной психики можно обнаружить замечательное структурное неравенство. Это неравенство можно наблюдать не только между различными расами (например, между негроидной и основными белыми расами и народами), но и между племенами, семьями и индивидами.

     Действительно, существует широкий спектр структурных различий в одаренности и способности к развитию вообще и к развитию сознания, в частности. Наследственность и обучение, коллективные влияния и личностный темперамент переплетаются в сложной игре сходства и противоположности. И тем не менее во избежание неправильного истолкования, следует признать, что (особенно в эпоху социальной несправедливости) принцип равенства людей действительно позволяет индивиду заявить право на личностное развитие и потребовать устранить раз и навсегда препятствия, поставленные несправедливыми внешними обстоятельствами на пути этого развития.

     Разумеется, более справедливый общественный строй, основанный на равенстве людей, обеспечил бы возможность возникновения большего числа элит на основе широких масс человечества. Но это вовсе не опровергает наше утверждение, что люди в действительности не равны, и современная “повторная коллективизация” лишь углубляет разрыв между элитой и возрастающим числом людей, неспособных выполнить требования элиты и вступающих в ними в конфликт.

     Завышенные требования, предъявляемые элитой к коллективу, и обусловленная этими требованиями блокировка вытесненной теневой стороны в бессознательном составляют новую, весьма современную этическую проблему. Фактически мы являемся свидетелями зарождения этики, которая не рассматривает этическую установку и решения, принимаемые индивидом, в отдельности друг от друга и поэтому не только оценивает установку в сочетании с решениями индивида, но и учитывает воздействие этого сочетания на коллектив, а также включает ситуацию бессознательного в общую моральную оценку.

     При рассмотрении новой коллективной этики мы, разумеется, не понимаем под этим термином регрессивные тенденции, которые в настоящее время стали заметны, восстанавливают коллективную этику первобытной личности и стремятся уничтожить личную ответственность. Напротив, мы предполагаем, что прогрессивное этическое развитие индивида должно также учитывать воздействие этической установки индивида на коллектив.

     Рядом с “ответственностью перед богом”, которая вынуждает индивида сосредоточить внимание только на “Голосе”, должна помещаться “ответственность перед обществом”. Теперь эта ответственность не ограничивается, как в прежнее время, задачей превращения с помощью законодательного акта этики Голоса, обязательной для индивида, в общую этику. Обобщая свою установку, он должен брать на себя ответственность за воздействие этой установки на других людей, которые нередко стоят на более низком интеллектуальном, психическом и этическом уровне, чем он.

     Таким образом, мы имеем дело с этикой релятивист-ско-иерархического типа, которая оценивает по достоинству дальнейшую индивидуализацию современного человека и его очевидную тенденцию к типовым вариациям. Задача такой этики заключается в том, чтобы избежать психического раскола, характерного для старой этики, и тем самым устранить основную причину многих психических заболеваний и патологий; при этом достигается еще одна цель—устранение одной из основных причин массовых проявлений теневой стороны человеческой природы.

     В настоящее время появляются и приобретают зримые очертания многие предпосылки и особенности новой этики, хотя в целом картина еще далека от завершения. Тем не менее, прежде чем обратиться к рассмотрению этого предмета, мы кратко повторим наши выводы относительно старой этики.

     С психологической точки зрения, старая этика представляет собой частную этику. Это этика сознательной установки. Поэтому она не учитывает и не оценивает тенденции и воздействия бессознательного. Типичный пример такой этики можно найти в трактате Блаженного Августина, в котором Августин благодарит Бога за то. что он (святой) не несет перед ним ответственности за свои сны.

     Старая этика требует подавления и жертвы и в принципе допускает вытеснение. Другими словами, она не учитывает состояние психики или всей личности, ограничиваясь этической установкой сознательной психики, частной системой в рамках личности. В коллективе она предписывает нереальные нормы поведения, ориентированные исключительно на деятельность эго и сознательной психики. Это опасная иллюзия, так как в социальной жизни группы и коллектива она приводит к негативным компенсаторным явлениям, в которых реализуется вытесненная, подавленная теневая сторона психического. В жизни общества она принимает форму психологии козла отпущения. В международных отношениях она обнаруживает себя в виде широкомасштабных проявлений атавистических массовых реакций, которые принято называть войнами.

     Старая этика доказала свою несостоятельность в решении актуальной проблемы нравственности современного человека. Кроме того, она поставила современного человека перед лицом еще одной опасности, которую таит в себе тенденция к психическому расколу, обусловленная дуалистической концепцией мира и ценностей.

     Частная этика представляет собой индивидуалистический тип этики, потому что она не признает ответственности за бессознательные реакции группы или коллектива. В этом заключается неадекватность старой этики. Она не учитывает компенсаторные отношения между сознательным и бессознательным, которые являются основной причиной современного кризиса в социальной сфере и в сущности составляют центральную этическую проблему нашего времени.

     Этические требования принятия ответственности даже за бессознательные процессы проистекают из проблематичности психологической ситуации современного человека как индивида. Особую остроту приобретает эта проблема на уровне коллектива, потому что никакая элита не в силах навязать народным массам свою этику так, чтобы не навлечь на себя бедствия, вызванные таким навязыванием.

     Процесс “повторной коллективизации” и ее противоположность — индивидуализация привели современного человека к существенным проблемам на этическом уровне, которые, в свою очередь, вызвали настолько резкое повышение психического напряжения в индивиде и коллективе, что в целом ситуация потребовала для своего разрешения нового развития и новой этики.

НОВАЯ ЭТИКА

     В этой главе мы рассмотрим проблематическую ситуацию и моральный кризис индивида, чтобы понять процессы, знаменующие переход к новой этике на уровне личности. Необходимо возвратиться к отношениям между коллективным и индивидуальным, на которых мы остановились в начале книги, и связи между проблемами коллектива и судьбой индивидов, в которых нашли отражение эти проблемы.

     Конфликт или болезнь, которая побуждает современного человека приступить к изучению глубинной психологии, очень редко бывает такой, чтобы простая коррекция сознательной установки или перекомпоновка данного материала в соответствии с новой структурной моделью позволила найти некоторое решение. В большинстве случаев необходимо обнажить для сознания те уровни личности, которые прежде находились за пределами восприятия сознания и поэтому назывались “бессознательными”.

     В прежнее время такой кризис воспринимался как угроза спасению души. Например, совершение тяжкого греха имело настолько важное значение для сознания человека, что ставило под угрозу все его существование, его “душу” и внутреннюю опору его жизни. С другой стороны, современный человек воспринимает свою ситуацию лишь как кризис, затронувший его сознательную психику и эго. Конфликт рассматривается как некоторое расстройство, крушение надежд, неспособность справиться с конкретной ситуацией или важной проблемой: при этом человек почти никогда не сознает, что его жизни угрожает опасность. В большинстве случаев он чувствует, что поставлена под сомнение целостность его эго и поэтому энергично защищается от осознания всей масштабности своей реальной проблемы.

     Обращение к глубинной психологии, которая прослеживает путь между данной ситуацией и ее истоками в глубинах личности, всегда и неизбежно приводит к серьезной дестабилизации эго и мира сознания. Все объясняется просто: в глубинной психологии мир сознания встречается со всей совокупностью личностного и безграничной сферой бессознательного.*

     Почти всегда можно ожидать, что странствие в мире глубинной психологии начнется с серьезного потрясения в мире ценностей человека. Причем, независимо от того, приступает он к глубинной психологии, руководствуясь опытом, который показал несопоставимость его мировоззрения, морального кодекса и образа жизни с масштабом стоящих перед ним проблем, или же неадекватность его прежней ориентации обнаруживается лишь в процессе анализа.

     Психическое развитие современного человека почти всегда начинается с моральной проблемы и личностной переориентации, которая осуществляется с помощью ассимиляции тени и трансформации персоны.** Мы описываем этот процесс в терминологии аналитической психологии К. Г. Юнга, так как она позволяет дать наиболее полное и дифференцированное объяснение. В то же время этот процесс, по крайней мере, его начальные этапы, может быть описан и в терминологии Адлера и Фрейда.

      Моральная проблема, поставленная глубинной психологией, находит наиболее ясное выражение в концепции “теневой личности”. По мнению Юнга, в начале странствия в мире психологии можно обнаружить область тени и найти взаимодействие с этой фигурой.

      * В данном случае мы рассматриваем, как всегда, когда речь идет о психологическом исследовании, только тех лиц. которые крайне нуждаются в индивидуации. Другими словами, мы рассматриваем тех людей, которые миновали первую половину жизни и уже адаптировались к коллективу

      ** К. Г. Юнг. Связь между Я и бессознательным // К. Г. Юнг. Психология бессознательного. М., 1994.

     Это взаимодействие проводит странника через целую иерархию областей психического, которые должны своевременно получить надлежащую оценку при любом действительно глубинном исследовании.

     Встреча со своей тенью, негативной бессознательной частью личности всегда вызывает у индивида чувство разочарования, когда эго пребывает в состоянии идентификации с персоной и существующими коллективными ценностями. Особенно тяжело эта встреча проходит для экстраверта, потому что по своему характеру он менее склонен к интуитивному постижению своей субъективности, чем интроверт. Эго, отождествляющее себя со всем хорошим и прекрасным, испытывает сильное потрясение, и поэтому разрушение наивного самообмана эго составляет необходимое содержание первого этапа анализа.

     Поразительно, что во многих случаях кризис и невроз, которые приводят человека в кабинет психоаналитика, не в силах поколебать иллюзорную установку эго. Отсутствие “сознания греха” (то есть моральной реакции на эмоциональное потрясение, коренным образом изменившее обычную жизнь индивида) составляет одну из особенностей нашего времени.

     В прежние эпохи болезнь и неудача воспринимались в категориях греха, вины и наказания. Но эта моральная реакция не свойственна сознанию (но не бессознательному) современного человека. В настоящее время ситуация рассматривается в форме подверженности посторонним воздействиям — со стороны других людей, обстоятельств, внешней среды и наследственности, “жертвой” которых становится личность.

     Известная каузальная концепция психоанализа, согласно которой некоторые переживания раннего детства рассматриваются как “причина” неудачи в более зрелые годы, во многом объясняет упомянутую установку и фактически является ее выражением. В кризисной ситуации эго чувствует себя невиновным, потому что оно не способно ответственно идентифицировать себя с эго раннего детства.

     При встрече с тенью, однако, эго покидает область идентификации персоны с ценностями коллектива. Редуктивно-аналитические работы Фрейда и Адлера обнажили теневую сторону человеческой психики, столь отличную от иллюзорной самооценки эго. Встреча с “другой стороной”, негативным элементом, характеризуется появлением множества сновидений, в которых это “другое” предстает перед эго в различных обликах: нищего или хромого, изгоя или дурного человека, дурака или бездельника, униженного или оскорбленного, грабителя, психически неполноценного и т. д.

     Человека потрясает до глубины души неизбежность признания, что другая сторона, несмотря на ее враждебность и чуждость по отношению к эго, составляет часть его личности. Великий и ужасный догмат “ты то еси”, который проходит лейтмотивом через всю глубинную психологию, звучит болезненным диссонансом в открытии тени.

     Личностный кризис заставляет индивида погружаться в такие глубины, в которые по доброй воле он обычно не осмеливается спускаться. Старый идеализированный образ эго должен исчезнуть, и тогда опасное понимание неоднозначности и многосторонности личностной природы сотрясает пьедестал, на котором помещался этот образ.

     Процесс, в котором эго приводится к осознанию своей порочности и психической неполноценности, антиобщественное и подверженности невротическому страданию, уродливости и ограниченности, основан на психоаналитической методике пробивания инфляционной оболочки с целью заставить эго пережить во всей полноте свою ограниченность и односторонность, типологическую обусловленность, предвзятость и нечестность. Естественно, что горечь осознания всех этих неприятных свойств вызывает реакцию сопротивления.

     Необходимость признания в своей неприспособленности и инфантильности, никчемности и уродливости, животном родстве с обезьянами, скотской сексуальности и стадности производит потрясающее впечатление на любое эго, идентифицировавшее себя с коллективными ценностями. Но корни теневой проблемы уходят глубже, и проблема становится нешуточной, когда исследование приходит к истокам самого зла, и личность ощущает свою связь с врагом рода человеческого, агрессивные и деструктивные влечения, заложенные в структуре ее бытия.

     В конечном счете индивид приходит к необходимости “признания” своего зла. На первый взгляд это утверждение может показаться непонятным. Разумеется, в полной мере его значение не поддается непосредственному осмыслению. Не следует минимизировать и скрывать зло, пытаясь придать ему относительный характер, потому что релятивизация зла позволяет нам делать вид, что в конечном счете именно то зло, которое необходимо признать, не так уж плохо. Ситуация не изменяется в лучшую сторону от того, что зло теперь не принимает форму коллективно опознанного феномена.

     С точки зрения моего соседа, быть может, “мое” зло не есть зло, и наоборот. Именно в этом и заключается моральная проблематика ситуации. Групповая оценка и ответственность прекращают свое существование, когда никакое одобрение со стороны общепринятой моральной нормы не в силах изменить сознание эго, что оно поступило дурно, и никакое порицание со стороны коллектива не в силах и не вправе изменить ориентацию эго.

     Распознание “моего” зла как отличного от общего зла составляет необходимый момент самопознания. В процессе индивидуации никто не вправе обойти стороной этот момент. Однако в процессе развертывания индивидуации происходит дезинтеграция прежнего влечения эго к совершенству. Инфляционная экзальтация эго должна быть принесена в жертву. Эго вынуждено заключить с тенью джентльменское соглашение, которое знаменует диаметрально противоположное развитие по отношению к старому этическому идеалу абсолютизма и совершенства.

     Процесс примирения с тенью приводит к заметному понижению морального уровня личности. Распознание и признание тени предполагает нечто большее, чем простую готовность взглянуть на своего темного брата и затем вернуть его в состояние подавленности, в котором он, подобно узнику, влачит жалкое существование. Распознание и признание тени предполагают предоставление ей свободы и права на участие в жизни индивида. Последнее возможно только на “более глубоком” моральном уровне. Эго обязано сойти со своего пьедестала и осознать состояние своего структурно-исторического несовершенства как свое предназначение.

     Признание своего несовершенства составляет для индивида исключительно трудную задачу. Независимо от пола и психологического типа, каждый из нас имеет тень и осуществляет низшую деятельность. Поэтому всем нам в равной мере трудно дается ассимиляция этой стороны личности.

     Если кому-нибудь приснится горбун, перепрыгнувший через ограду и вцепившийся в горло сновидцу с криком: “я тоже хочу причаститься к твоей жизни”, это свидетельствует о преобладании насильственно-разбойничьего характера тени. Когда эго демонстрирует свою слабость, тень вынуждена прибегать к насилию. Это означает, что неистовые содержания, вначале чуждые и не известные сознанию эго, непременно проявятся в виде реакции бессознательного на эго. В этом случае эго воспринимает проблему тени и моральный конфликт в скрытой, но агрессивной форме активизации комплекса. Фрейд и Адлер сводили невроз к половому инстинкту или инстинкту власти, исходя из проявления тени в форме симптома или комплекса.

     Естественно, концепция “признания отрицательного” вызывает неприятие, потому что бессмысленна, ненужна и даже опасна. Кроме того, понижение статуса эго, вызванное признанием существования тени, допустимо или необходимо только в исключительных, “патологических” случаях. И тем не менее понижение статуса эго не носит произвольного характера и не является частным случаем. Оно выражает на личностном уровне коллективную ситуацию нашей культуры. В отличие от христианина эпохи средневековья или человека античной, азиатской или первобытной культуры, современное состояние личности человека западной культуры требует признания и ассмиля-ции реального коллективного понижения статуса эго человека. Фактически прорыв темной стороны в западное сознание приобрел характер необратимого процесса.

     Прорыв темной стороны в западное сознание означает следующее: за последние полтора века сформировался целый комплекс параллельных тенденций, которые привели к одновременному проявлению в различных областях проблематичного феномена “темноты”. Этот процесс связан с так называемой повторной коллективизацией западной культуры, которая привела к укреплению коллективных феноменов и очевидному преобладанию коллективных событий над личностными.

     Прорыв темной стороны соответствует базовому смещению психологического центра тяжести вниз, к земле, которое приобрело невиданные для западно-христианского мира масштабы. Открытие существования “безобразного человека”, несчастного, дурного и примитивного занимает значительно больше места в культурной жизни нашего времени, чем принято считать. Мир первобытных людей, заря существования человечества и первые стадии человеческой истории позволили по-новому взглянуть на место человека в мире и космосе. Они показали человеку мрачные глубины, в которые уходят его корни, и иллюзорность его представлений о своей богоподобной природе и центральном положении в мироздании.

     “Природная детерминированность” человека включает в себя наследственность, строение тела человека, массовую личность, инстинктивную основу индивида и бессознательное как определяющий фактор, которые оказывают бесспорное влияние на статус личностного эго и с поразительным единодушием указывают на необходимость признания существования темной стороны психического. Дарвиновское “доказательство” родства человека с обезьяной, библейская критика, концепция духа как эпифеномена экономического процесса, “По ту сторону добра и зла” Ницше, “Будущее одной иллюзии” Фрейда — все это способствовало разрушению старых ценностей. Секуляризация, материализм, эмпиризм и релятивизм составляют основные концепции, свидетельствующие о смещении психологического центра тяжести, особенно очевидном при сопоставлении этих концепций с отношением к миру христианина эпохи Средневековья.

     Ни в одну из предыдущих эпох истории человечества темная сторона психического не требовала к себе так много внимания, как в наши дни. Психически неполноценные, психопаты и психотики, дегенераты и увечные, нуждающиеся в уходе и внимании, ненормальные и преступники вызывают к себе интерес и сочувствие современного человека, как никогда прежде. Исследователи и государственные институты настолько увлеченно занимаются проблемами этих групп, что на фоне отсутствия интереса к нормальным людям и style='text-transform:uppercase'>ух страданиям, их заинтересованность в судьбе этих лиц выглядит почти извращенной.

     В соответствии с общей тенденцией, безобразное, неправомочное и порочное прокладывают себе путь в искусство. Путь, который ведет от Моцарта через Бетховена к атональности в музыке и соответствующие процессы дезинтеграции и трансформации в литературе и живописи свидетельствуют об упадке старого уклада жизни и ценностей в сфере эстетики. И дело здесь вовсе не в таких великих новаторах, как Достоевский, в произведениях которого обнажена вся бездна отчаяния человека — психически неполноценного, порочного и покинутого всеми. Всеобщий феномен детективных рассказов, фильмов о преступлениях и триллеров вписывается в тот же жесткий контекст.

     Безусловно, было бы преувеличением утверждать, что прежние эпохи не знали о существовании этой стороны человеческой натуры. Религии спасения, в том числе и христианство, всегда обращались к этой стихии. Но если в предыдущие века глубины человеческой природы рассматривались как лежащие во зле и нуждающиеся в спасении, и в то же время подвергались запрету и изгнанию из свода ценностей, то в наши дни эта сторона жизни служит источником глубокого, страшного и опасного очарования. Очарование современного человека темной стороной предъявляет к нему “требование” и поэтому должно получить исчерпывающее объяснение. Неясность этого очарования таит в себе не только опасность, но и зародыши возможного будущего развития западной культуры, хотя на первых этапах такое развитие проявляется преимущественно в разрушительных и катастрофических формах.

     В настоящее время западный человек знает о своей биологической, исторической, социологической и психологической детерминированности. Он сознает свою зависимость от своего тела, политических и экономических реальностей и поэтому испытывает неуверенность в своих идеологических и интеллектуальных подходах. Действительно, западный человек как индивид, находящийся во власти эго, не всегда и не в полной мере сознает эту зависимость (что и составляет реальную опасность для психологической ситуации). И тем не менее вся атмосфера жизни западного человека проникнута этим чувством, составляющим основу его экзистенциальной неуверенности. Тирания коллектива и ощущение тотальной детерминированности личностной структуры подтачивают психологическую опору индивида. Массовая психология, отвергая в принципе значение отдельной личности, лишает эго последней опоры и чувства уверенности в себе.

     Вероятность реализации описанного процесса особенно велика в тех случаях, когда структура эго и сознательной психики воспринимается как зависимая от психологического бессознательного, которое неизменно демонстрирует свое подавляющее превосходство над эго. За исключением некоторых героев, однако, люди западной культуры не сознавали на личностном уровне прорыв темных сил. пока не возникла глубинная психология. Напротив, западная инфляция эго, составлявшая господствующую тенденцию в развитии западной цивилизации, начиная с эпохи Просвещения, до сих пор окрашивает философию жизни отдельного человека. Это означает, что ощущение или смутная интуиция экзистенциальной опасности и ранимости существует бок о бок с чувством уверенности эго в своей способности все совершить, познать и организовать под девизом “где хотение, там и умение”. В конечном счете, поляризация этих противоположных точек зрения — самонадеянность эго, с одной стороны, и возрастающее давление темной стороны психического, с другой, — приводит к расколу в личности как индивида, так и коллектива.

     Коллективная дезориентация современного человека, особенно в тех случаях, когда она остается неосознанной и неассимилированной, то есть когда она не принимает форму личного переживания индивида, вызвала ряд опасных реакций, которые коренным образом изменили общий этос нашей эпохи и личную жизнь наших современников.

     В упомянутом ряду можно определить два типа реакций, которые по странной прихоти психики нередко совместно возникают в одном и том же индивиде.

     Первый тип реакций носит дефляционно-коллективистский характер и поэтому девальвирует как индивида, так и эго. Второй тип реакций носит инфляционно-индивидуалистический характер. В отличие от первого, второй тип реакций содержит завышенную оценку роли индивида и эго. Оба типа реакций отражают стремление уйти от рассмотрения реальной проблемы. Общим для обоих типов является стремление скрыть тот факт, что новый этический подход призван разрешить конфликты, тяготеющие над современным человеком.

     Первая реакция на распад старой системы ценностей носит нигилистически-негативистский характер. Она характеризуется различными способами подавления чувства собственного достоинства в человеке. Идеал белокурой бестии, принцип “сознание приносит несчастье”* и идеология “крови и почвы” (земли) суть варианты этой губительной реакции. Общим для них является “знание”, что система ценностей сознания фальшива, отсюда враждебное отношение к сознанию. Если система ценностей сознания есть иллюзия, значит возрождение через сознание невозможно и поэтому необходимо отказаться от попыток достижения такого возрождения. Такая позиция приводит к идентификации эго с коллективными антиценностями. которая противопоставляется характерной для старой этики идентификации эго с коллективными ценностями.

     В таком случае сознание и знание превращаются в псевдоценности, и если совсем недавно (например, в психологии Альфреда Адлера) бессознательное рассматривалось как некая уловка (то есть придаток) сознания, то теперь нигилистическая реакция, в свою очередь, сводит сознание к уловке бессознательного. Теперь сознание рассматривается лишь как средство реализации бессознательных инстинктивных сил; при этом дух и знание рассматриваются лишь как орудия в руках различных инстинктивных констелляций, принадлежащих группе или индивидам, входящим в состав этой группы.

     Нигилистическая реакция отражает радикальное стремление к материализму, которое является одним из признаков прорыва темной стороны в западный мир. В философии различные формы материализма также приводят к редукции и дефляции человеческого чувства самоуважения, поскольку сознание, дух и ценности истолковываются как эпифеномены некоторого базиса иного порядка. Как и в социологии, где ценности рассматриваются лишь как идеологии и надстройки “реальных базисных условий”, так и в психоанализе феномены культуры интерпретируются лишь как “нереальные” компро-

      * Seidel, “Bewusstsein als Verhangniss”.

     миссные продукты деятельности психической структуры, которая в принципе бессознательна.

     В обоих случаях пессимистически-дефляционная философия такого типа отражает глубокую тревогу сознания, вызванную переживанием теневой стороны жизни. Но если иудейско-христианская этика воспринимала противоположности дуалистически, то есть как страдание и борьбу с “другой” стороной, то нигилистическая реакция носит негативно-монистический характер — иными словами, она сводит принцип противоположностей к одной (например, материалистической) базисной структуре и объясняет духовную сторону как некий эпифеномен.

     Вторая, инфляционная форма реакции также монистична, хотя и с обратным знаком. Ее можно охарактеризовать как плеромный мистицизм. Она представляет собой взгляд на мир, который в наше время привлек внимание многих исследователей. Эта реакция предполагает пренебрежительное отношение к реальности в ее существующей данности. Она “плерома”, потому что плерома, полнота божественной природы, существовавшая до сотворения мира, когда бог еще не вошел в этот мир, рассматривается как “истинное” состояние мира. Она мистична, потому что связь или соотнесенность с плеромой может быть достигнута только мистическим или иллюзорным путем.

     Плеромно-мистическая реакция обычно сочетается с эсхатологическими элементами, то есть тенденциями к утопическому предвосхищению состояния спасенности, которое, согласно истории религии, должно наступить в конце времен. Она содержит остатки старой этики, хотя ею движет эсхатологическая психология достигнутого спасения, с точки зрения которой состояние “по ту сторону противоположностей” уже достигнуто. Эго стремится уйти от проблемы темноты и теневой стороны мира иллюзорным путем, с помощью мистически-инфляционной экспансии индивида, который отождествляет себя с плеромой, первичным духом, божеством и воспаряет в сферу бесконечного и абсолютного, теряя при этом свою идентичность. В наши дни классическим примером такой установки является Христианская Наука ( Christian Science). которая просто отрицает существование отрицательного. Нечто подобное можно обнаружить и в различных мистических, сектантских и политических движениях.

     Плеромно-нигилистические подходы к теневой проблеме современного человека нередко сочетаются друг с другом, образуя связь, которая рисовалась воображению многих гностиков. Яркие примеры плеромно-мистической тенденции являют собой коллективистские движения, которые считают себя способными спасти индивида и в определенном смысле действительно его спасают, полагая, что индивид совершенен на плеромном уровне, и тем самым возводя его в состояние достигнутой спасенности. Таким образом осуществляется повторная коллективизация индивида, то есть сведение его к функции коллективного компонента массы. В то же время индивид спасается от своей изолированности, поскольку с него снимается личная ответственность. Освобождение индивида от его моральных проблем и принятие коллективом на себя ответственности позволяют всем коллективным движениям претендовать на роль спасителей. В наше время роль спасителя обычно принимает политическую форму, но в этом случае нетрудно заметить, что политика становится “опиумом для народа” и заменителем религии.

     Вера в догму, лидера и спасителя содержит настолько сильный элемент плеромной завершенности, что производит впечатление, будто моральная проблема уже решена. С помощью повторной коллективизации и дезинтеграции личностного сознания псевдорешение моральной проблемы приводит к моральному безумию коллектива, что и составляет конечный результат плеромно-мистической реакции.

     Один из ярких примеров описанного феномена можно найти в национал-социализме, но политический фанатизм и повторная колллективизация производят аналогичные феномены везде, где бы они ни появились. Фигура лидера отождествляется с фигурой спасителя, мана-лично-стью коллективного бессознательного*, и его учение предлагается в качестве догмата спасения. После признания этой доктрины роль личностного сознания как авторитета в области решения моральных проблем переходит к ма-на-личности, и тогда суррогатная фигура спасителя идентифицируется с первичным духом, трансцендентным по отношению ко всем моральным ценностям. В результате этого происходит дезинтеграция человеческой личности, индивид забывает о существовании тени, низводится до уровня фантазма и становится жертвой психической болезни. Этот феномен известен нам из психологии религиозных маний. В настоящее время существует немало аналогичных феноменов, которые можно осмыслить, исходя из приведенных рассуждении.

     Нигилистическая и плером ная реакция стремятся к достижению монизма, который пытается упразднить принцип противоположностей, обеспечивающий констелляцию моральной проблемы, и возвести один из двух полюсов в ранг абсолюта. При нигилистической реакции духовная сторона сводится к эпифеномену материи; с плеромной точки зрения, реально существует только дух, а материальный мир является его эпифеноменом, который при желании можно дезинтегрировать. При таком подходе мир становится чем-то похожим на погрешность перспективы.

     И последнее: заслуживает упоминания еще одна разновидность реакций на настоятельные требования теневой проблемы. Речь идет о попытке сохранить свободу от всех моральных ценностей и воспринимать жизнь с позиций бихевиоризма, вольнодумства или утилитаризма. Эта попытка заключает в себе стремление отгородиться от мира тьмы и таким образом уйти от неизбежного кризиса сознания. связанного с любым серьезным отношением к проблеме зла.

      * К. Г. Юнг. Отношение между Я и бессознательным // К. Г. Юнг. Психология бессознательного. М.: Канон, 1994.

     Упомянутый тип нереагирования обычно проявляется в смешанном виде, то есть в сочетании с другими установками. Такое нереагирование предполагает снятие моральной проблемы с помощью стратегии поведения, основанной на самообмане, то есть сводя зло к материальным обстоятельствам и проецируя его на иные условия. Одна из особенностей этой установки заключается в том, что человек не воспринимает зло как проблему, хотя на практике предоставляет ему (злу) полную свободу действий.

     Две реакции ухода от решения теневой проблемы — коллективистская и индивидуалистически-плеромно-мистическая — отражают крайние стремления к идентификации с одним членом пары противоположностей, создающих конфликтную ситуацию между народной массой и элитой. В коллективизме жертвами становятся сознание эго и мир ценностей. При плеромно-мистическом подходе в жертву приносятся тень и массовая личность.

     Ни одна из упомянутых форм реагирования не может устранить реальность теневой проблемы, которую должен решить современный человек. Тем не менее, благодаря непрочности позиций сторонников этих форм реагирования, коллективистское движение с его тенденцией к нигилизму и плеромное движение, нередко окрашенное иллюзиями псевдолиберализма, могут привести к весьма опасным последствиям для политики и общественной жизни.

     Анализ индивидов и коллективных движений показывает, что они находятся во власти полярных противоположностей: сторонник коллективизма может быть тайным мистиком плеромного направления, а плеромный мистик—тайным нигилистом. Такое доминирование противоположностей можно рассматривать как бессознательную тенденцию к компенсации. Оно усиливает психическую нестабильность своих жертв и, несмотря на их догматическую самоуверенность, превращает их в легкую добычу противоположных влияний.

     Благодаря внутренней, психической расщепленности ограниченные своим догматизом индивиды создают весьма нестабильную, промежуточную группу, которая распадается и всегда должна распадаться, в любой ситуации, связанной с конфликтом и необходимостью принятия решения. Хрестоматийный пример такого распада дает буржуазия, которая числится среди сторонников старой этики. В ее мировоззрении (например, в Германии) отчетливо проступает плеромный идеализм. Распад этого класса — феномен, отнюдь не ограниченный пределами Германии — всегда был загадкой. На сознательном уровне сильная этическая воля буржуазии позволяла представителям этого класса чувствовать себя нравственно независимыми личностями и выступать в защиту старой этики. Однако на бессознательном уровне они в значительной мере находились во власти противоположной, вытесненной стороны своей психики. По своей природе односторонние индивиды и группы такого типа входят в состав пятой колонны, сами того не сознавая. Фактически они принадлежат к лагерю противников их сознательной идеологии, поскольку в их психике тень отличается большим динамизмом, чем моральное эго сознательной системы. В решающий момент люди такого типа диаметрально меняют свои взгляды и переходят в стан врага. Мотивация соглашений, которые они так часто заключают с силами противника, лежит в их реальном состоянии внутренней расщепленности.

     Нестабильность установки, вызванная наличием в бессознательном противоположного подхода, не ограничивается обычным человеком, который в качестве составляющего элемента массы становится сторонником всех “движений”; ее также можно обнаружить,— что гораздо опаснее,— среди так называемых руководящих лиц, к числу которых относятся педагоги, преподаватели и политические деятели.

     Некомпетентность политических деятелей, которая при жестоких и кровавых обстоятельствах стала очевидной для современного человека, обусловлена их человеческой несостоятельностью, то есть разрушением нравственных основ их психической структуры, которое приводит их к полному краху, когда необходимо принять серьезное решение. Быть может, в будущем тот факт, что ведущие политики нашего времени не обязаны подвергаться тестированию с целью определения их человеческих и моральных качеств, покажется столь же гротескным, как нам сегодня представляется назначение переносчика возбудителя дифтерии начальником детского отделения в больнице.

     Сточки зрения новой этики, моральная несостоятельность политического деятеля вовсе не заключается в его моральной непригодности на сознательном уровне, хотя нет гарантий, что он станет морально пригодной личностью. Решающим фактором, который нередко играет роковую роль, является абсолютное неведение политика относительно существования тени, которое сопровождается иллюзорной ориентацией сознания.

     С точки зрения новой этики, морально приемлемой личностью можно назвать только того человека, который признал реальность своей теневой проблемы, то есть осознал теневую сторону своей психики. Опасность, которая угрожает человечеству и доминирует в истории по сей день, проистекает из “нестабильности” лидеров, которые, с точки зрения старой этики, нередко бывают честными людьми. При этом, к сожалению, остаются незамеченными их бессознательные, противоположные реакции, которые, как правило, в большей мере творят “историю”, чем их сознательные установки. Зная, что бессознательное нередко (если не всегда) играет неизмеримо большую роль в жизни человека, чем его сознательная установка, воля и намерение, мы не вправе притворяться, что нас устраивает так называемый “позитивный взгляд”, который есть не что иное, как признак сознательной психики. Разумеется, не следует изменять направление этого процесса, поскольку представляется бесспорным и то, что идентификация с тенью не приводит к примирению с ней. И тем не менее, как свидетельствует история прорывов темной стороны в западную культуру, кардинальные изменения в старой этике, примером которых могут служить сатанинские культы эпохи средневековья, действительно могут происходить и творить мировую историю.

     Новая этика отвергает гегемонию частной структуры личности и постулирует всю личность как основу этического поведения. Этика, основанная на тени, столь же ограничена, как и этика, основанная на ценностях эго. Она приводит к подавлению, блокировке и прорыву ком-пенсаторных позитивных сил. И тем не менее нестабильность психической структуры человека столь же заметна в этике этого типа, как и в случае старой этики. Негативно-террористическая этика диктатуры и силы, а также оппортунизм, отрицающий человеческое достоинство, являются такой же частной этикой, как и ее иудей-ско-христианская предшественница. Обе этики приводят к одному и тому же результату. Единственное различие между ними заключается в том, что теперь роль козла отпущения должны играть ценности, которые в старой этике считались позитивными.

     Новая этика является “общей” в том смысле, что она ориентирована на целостность, то есть преимущественно на два аспекта целостности. Во-первых, она не индивидуалистична; она учитывает не только этическую ситуацию индивида, но и результат воздействия личностной установки на коллектив. Во-вторых, она не является частной этикой сознания, поскольку учитывает воздействие сознательной установки на бессознательное. Действительно, ответственность теперь должна нести вся личность, а не только эго как центр сознания.

     Существует тесная взаимосвязь между двумя аспектами расширения нашего этического горизонта. С точки зрения внешнего коллективного, при рассмотрении тени необходимо включать примитивно-массовую личность в сферу этической ответственности. В то же время, с внутренней точки зрения индивида, это соответствует установлению ответственных отношений с примитивно-массовой личностью, которая существует в каждой личности в качестве внутреннего компонента.

     Внешнее коллективное со своими архаическими тенденциями имеет внутренних представителей в коллективном бессознательном каждого индивида. Архаические тенденции и образы коллективного бессознательного, которые символизируют мир инстинктов, являются наследием коллективного опыта человечества. Они показывают, каким образом человек всегда реагировал и воспринимал жизнь. Но это же коллективное бессознательное также определяет жизнь народных масс и проявляется в массовых феноменах внешнего коллективного.

     Новая этика родилась под звездой более полного постижения истины и в целом всей человеческой природы, что и составляет реальное достижение глубинной психологии. С этой точки зрения, моральная проблема индивида констеллируется, благодаря сосуществованию эго и тени, при этом ответственность личности распространяется на бессознательное или, по меньшей мере, на личностный компонент бессознательного, — то есть, ту часть бессознательного, в которой содержится фигура тени.

     Ответственность за группу предполагает существование личности, которая осознала свою теневую проблему и серьезно взялась за ее решение. Индивид сможет играть ответственную роль в коллективе только тогда, когда решит свою основную моральную проблему. Осознание личного несовершенства, связанное с признанием существования тени, составляет нелегкую задачу. В процессе выполнения этой задачи человек должен освободиться от абсолютизма своей плеромной фиксации и идентификации с коллективными ценностями.

     “Редукция” личности, вызванная признанием существования тени, является лишь видимостью. В действительности редуцируется иллюзорная идентификция эго с абсолютом, то есть нереальная, частная идеализация личности, которая разрушается под воздействием ее полярной противоположности — реальности бессознательного. Принесение в жертву абсолютного идеала совершенства, пропагандируемого старой этикой, отнюдь не приводит к преуменьшению значения гуманности. Устранение негативных последствий расщепляющих психику процессов существенно улучшает реальную жизнь человека и поэтому оправдывает требование новой этики признать существование тени.

     Таким образом, обвинение в том, что новая этика проистекает из “стремления облегчить жизнь человека”*, оказывается бесплодным; в равной мере является ложным и обвинение в оппортунизме и любви к комфорту, которые противопоставляются радикализму и пуританскому ригоризму старой этики. Этический ригоризм никогда не покидал пределов частной этики сознания. Сама идея распространения этического ригоризма на всю личность является делом неслыханным. С другой стороны, ригоризм таит в себе чудовищные опасности. История дает немало примеров того, как пагубному влиянию криминальных личностей противопоставлялось влияние другой группы лиц — радикальных идеалистов, догматиков и сторонников абсолютизма. Действительно, соперничать с Нероном и Цезарем Борджиа вполне могут Торквемада и Робеспьер.

     Новая этика основана на стремлении осознать позитивные и негативные силы в человеческим организме и осознанно установить взаимосвязь между этими силами и жизнью индивида и общества. Изгнанная из жизни тень требует своего признания. Она являет собой индивидуальную форму, которую темная сторона рода людского принимает во мне и для меня в качестве элемента моей личности.

     Моя теневая сторона является частью и представителем теневой стороны всего человечества. И если моя тень отличается антисоциальностью и алчностью, жестокостью и злобностью, убожеством и ничтожеством, и если она является мне в облике нищего, негра или дикого животного, тогда мое примирение с ней влечет за собой мое при

      * Karl Jaspers. “Man in the modern Age”

     мирение с темным братом всего человечества. Это означает, что, признавая его, а в нем и себя, я также признаю в его лице, что целый элемент человечества—как моя тень — является “моим ближним”.

     Здесь любовь к ближнему своему, которую проповедовал Иисус из Назарета, становится любовью к ближнему своему в облике злодея*, и тени. Ограничиваясь некоторой фигурой в моей личности, эта любовь принимает парадоксальную форму “себялюбия”, противопоставляемого бескорыстной любви, которую проповедовал Иисус Наза-ретянин. В психологическом отношении, однако, любовь и примирение с тенью создают необходимую основу для реального формирования этического отношения к тому, кто находится вне меня.

     В психологии козла отпущения отрицание отрицательного (а вместе с ним и самооправдание) приводит непосредственно к отрицанию любви к ближнему своему. В отличие от первозданной христианской этики самого Иисуса из Назарета, известная нам христианская этика никогда не выходила за пределы этой дихотомии. В сущности, она всегда крепко держалась за дуалистическую концепцию гностиков: верхний и нижний человек, дуализм между этим и иным миром в самом человеке и в мироздании.

     Восприятие моей темной (но не греховной) стороны позволяет мне признать существование темного эго в моем ближнем. Я сознаю мою солидарность с ним потому, что “я тоже темен”, а не просто потому, что “я тоже светел”.

     Самопознание, связанное с погружением в глубинную психологию (на первом этапе которого происходит встреча с тенью) не только лишает человека иллюзий, но и обогащает его интуитивное познание и понимание: расширение границ личности, обусловленное встречей с тенью, позволяет индивиду открыть новый канал связи не только со своими внутренними глубинами, но и с темной стороной

      * Здесь имеется в виду “злодей [разбойник]”, раскаявшийся на кресте (прим. перев.)

     человечества в целом. Примирение с тенью приводит к глубинному врастанию в основу личностного бытия. С утратой изящной иллюзии идеала эго рождаются новая глубина, укорененность и стабильность.

     Установление живой связи с тенью позволяет эго осознать свою общность с человечеством и его историей, познаваемой в субъективном опыте, поскольку эго открывает в себе существование множества доисторических психических структур в форме влечений, инстинктов, предвечных образов, символов, архетипических идей и первозданных моделей поведения.

     Встреча с тенью позволяет нам осознать психологию человека; при этом мы приходим к пониманию одного важного факта: сфера эго и сознательной психики, устанавливающей различие между людьми, занимает незначительную часть огромного мироздания психики. Собственно человеческое и индивидуальное составляет лишь самый верхний слой коллективного бессознательного, который, уходя вниз, достигает уровня животного. Поэтому стремление сознательного эго расстаться с этой общей основой и идентифицировать себя с так называемыми абсолютными, свободными от земных оков ценностями представляется нелепым и иллюзорным.

     Проявление языческих элементов и символов в сочетании с теневой стороной (но не в ее контексте) свидетельствует о существовании исторической связи, которая соединяет нас с более древним слоем человеческой психики, составляющим основу иудейско-христианской религиозно-этической культуры современного человека.

     Когда эго сознает свою общность с порочным “безобразным человеком”, человеком-хищником и человеком-обезьяной, человеком, наводящим ужас на обитателей джунглей,* его достоинство возрастает благодаря присое-

      * Во избежание недоразумений отметим, что здесь использован психический образ, который проявляется в этом виде и проецируется. Образ соответствует психологической, а не зоологической или антропологической реальности.

     динению важного фактора, отсутствие которого ввергло современного человека в нынешнее катастрофическое состояние расшепленности и изолированности эго. Таким фактором является живая связь с природой и землей.

     Мы не будем подробно останавливаться на позитивных и конструктивных элементах этого глубокого слоя бессознательного, то есть на тех элементах, которые способствуют развитию сознания, хотя для будущего человечества они, безусловно, имеют принципиальное значение. Мы рассмотрим реальность, которую, с точки зрения эго, принято называть Злом.

     Как ни удивительно, но анализ индивидов также показывает, что во многих случаях встреча и примирение с тенью являются непременным условием формирования подлинно терпимого отношения к другим людям, группам, формам и уровням культуры.

     Для формирования устойчивого чувства человеческой общности и совместной ответственности с коллективом нам в первую очередь необходимо ассимилировать первобытную сторону нашей природы. Поскольку общая этика включает тень в сферу моральной ответственности, тогда прекращается проецирование этого элемента. Вместе с прекращением проецирования тени прекращает свое существование психология козла отпущения и приостанавливается война на уничтожение, которая идет под предлогом борьбы морали против зла в лице ближнего моего. Место проецирования тени занимает новый подход, который не зависит от сомнительной, карательно-искупительной установки старой этики.

     Примирение с тенью входит в состав процесса развития, в котором, как уже отмечалось, формируется личностная структура, объединяющая две системы сознательной психики и бессознательного. Расширение границ личности осуществляется, во-первых, посредством ассимиляции и осознания зародышевых, неосознанных содержаний, которые направляют развитие сознательной психики в новое русло и, во-вторых, посредством объединения и трансформации “негативных” неосознанных содержаний, то есть содержаний, враждебных по отношению к эго и сознательной психике.

     Из опыта работы с глубинной психологией известно, что упомянутые содержания существуют автономно. Бессознательное состоит из множества неинтегрированных частных содержаний со своими отдельными тенденциями (комплексами, открытыми Юнгом). Эти содержания ведут самостоятельную весьма активную жизнь в сфере бессознательного. Они неподвластны эго.

     Жизнь патологических и нормальных индивидов, а также (в большей мере) жизнь социальных групп, обусловлена скрытым воздействием автономных бессознательных содержаний. Кроме таких негативных содержаний, как тень, в жизни индивида реализуют свою волю такие бессознательные содержания, как инстинкт или архетип, причем, эго находится в полном неведении относительно воздействия, которому оно подвергается.

     Нестабильность группы и индивида изменяется в прямой зависимости от величины области, занимаемой бессознательными содержаниями, и в обратной зависимости от величины области сознания. Этот закон действует как в нормальной психологии, так и в психопатологии индивида и группы. В качестве примера можно упомянуть исключительно высокий уровень нестабильности среди первобытных людей и в народных массах, которые находятся под сильным влиянием аффекта.

     Поскольку, как мы уже неоднократно подчеркивали, в каждом индивиде глубоко коренится первобытно-массовая психология, справедливость упомянутого закона можно проверить в любом месте и в любом человеке. Нестабильность, непредсказуемость и непостижимость данного лица возрастают в обратной зависимости от уровня его сознательности и в прямой зависимости от степени активизации области автономных бессознательных содержаний. Кроме таких конституциональных кризисов развития, как детство и половое созревание, подобная активация может (без сознательного намерения) иметь место при болезни, во сне или в некоторых состояниях отравления или интоксикации. Ее можно сознательно вызвать для религиозных или обрядовых целей. Кроме того, активация может быть вызвана в результате какого-нибудь массового воздействия, которое повторно коллективизирует индивида и низводит его до уровня первобытного человека.

     Во всех этих и аналогичных ситуациях происходит дезинтеграция личности. Иными словами, в таких ситуациях происходит распад единства личности, обычно представленного в лице эго, и тогда частное содержание бессознательного, комплекс (например, активированная инстинктивная констелляция) берет на себя командование и реализует свою волю независимо от тех тенденций, которые в предыдущей ситуации служили для эго ориентирами.

     В качестве примера такой редукции личности мы упомянули случай доминирования тени, когда вновь начинают своевольничать отвергнутые и вытесненные содержания.

     Для выполнения своей задачи новая этика должна использовать методы, тенденции и установки, совершенно отличные от старых. Невозможно просто взять и отменить или отвергнуть напряжение между противоположностями, которое в форме дуализма служило отличительной чертой старой этики.

     Если вместо подавления и вытеснения содержаний бессознательного новая этика “признает” их и соединит с сознательной психикой, тогда для нее неизбежно станет актуальной задача их ассимилирования.

     Включение упомянутых содержаний в состав большей совокупности, которая не является данной совокупностью сознания, осуществляется в процессе индивидуации, когда обособленные и независимые содержания объединяются, образуя части единой психической структуры, связанной с эго и сознательной психикой, и таким образом, получая иное иерархическое значение.

      Мы не будем приводить иллюстративный материал, style='text-transform:uppercase'>потому что наше исследование ограничивается описанием основных принципов и содержаний новой этики. Подробное описание превращения негативного содержания бессознательного в содержание сознательной психики и способов осуществления такого превращения можно найти в других работах.*

      CG .lung “Psychology and Religion”. CW . 11; К. Г. Юнг. Исследование процесса индивидуации // К. Г. Юнг. Тавистокские лекции Телбук 1998; К. Г. Юнг. Психология и алхимия. Рефлбук.

       

ЦЕЛИ И ЦЕННОСТИ НОВОЙ ЭТИКИ

     Основная цель новой этики заключается в активации процесса интеграции и поэтому она в первую очередь стремится сделать способными к интеграции диссоциированные, несовместные с жизненной программой индивида элементы. Победа одной стороны и вытеснение другой не способны разрешить проблему совместного существования противоположностей, составляющих общую совокупность мира опыта. Решить данную проблему можно только с помощью синтеза этих противоположностей.

     Конечной целью старой этики были разделение, дифференциация и дихотомия, сформулированные в мифологической проекции Страшного Суда в изображении отделения овец от козлищ, добра от зла; с другой стороны, идеалом новой этики является объединение противоположностей в пределах единой структуры. На основе множества противоборствующих сил, многообразия противоположностей необходимо создать структуру, которая объединит эти противоборствующие силы. В подобной структуре все многообразие пар противоположностей будет существовать в строгих границах высшего единства. Ценность этой структуры будет определяться силой напряжения между объединенными противоположностями и числом полярных сил, вступивших в новое объединение.*

     Новая этика ставит своей целью достижение целостности, полноты личности. В этой целостности противоположность между двумя системами сознательной психики

       

      * Структура целостности, достигаемая с помощью интеграции психических элементов, воплощает в себе основную тенденцию личности — центроверсию. развитие которой мы описали в другой работе. Центроверсия проистекает из принципа целостности личности и поэтому ставит своей целью достижение и сохранение этой целостности. Эго способствует осознанию центроверсии. Реализация центроверсии обеспечивается в рамках обшей этики.

     и бессознательного не превращается в расшепленность. и поэтому целенаправленность сознания это не разрушается под воздействием противоположных тенденций бессознательных содержаний, о существовании которых не знают ни эго, ни сознательная психика.

     В новой этической ситуации сознания эго становится центром ответственности за психологическую Лигу Наций, в состав которой входят различные группы состояний — первобытных и доисторических, дифференцированных и современных. Здесь в разной степени представлены и сосуществуют различные элементы — атеистические и религиозные, инстинктивные и духовные, деструктивные и конструктивные.

     Необходимо учитывать все группы сил, поскольку здесь, как и в коллективной жизни народов, подавление и вытеснение приводят к возникновению враждебных реакций, которые нарушают жизнь всего общества и держат его в состоянии постоянного беспокойства.

     Основным требованием новой этики является не “доброта” индивида, а его психологическая независимость, то есть здоровье, продуктивность и в то же время защищенность от психологических воздействий. В сущности, независимость этической личности означает, что в процессе самопознания ассимиляция и использование негативных сил, которые можно обнаружить в каждой психической системе, должны осуществляться максимально осознанно. Действительно, основным моментом процесса индивидуа-ции является форма участия эго в трансформации личности — реализация, страдание, формирование и поглощенность. В старой этике сильная “этическая” личность, если не систематически, то нередко не изживала свои негативные влечения, а в принудительном порядке проецировала их на слабые места в окружающей обстановке. При таком проецировании подавленные и вытесненные негативные содержания в порядке компенсации проявляются в непосредственном окружении личности (в семенной и коллективной обстановке), причем личность “репрессора” не имеет ни малейшего представления о своей моральной ответственности за такие проявления.

     На первый взгляд может показаться, что этическая цель достижения “защищенности от воздействий” имеет чисто негативное содержание. Однако в действительности это негативное ограничение компенсируется за счет принципа целостности личности, последствия которой далеко выходят за пределы этики и проблемы зла, составляющих предмет нашего исследования. С точки зрения новой этики, целостность личности, ее независимость и чистота создают основу для возникновения креативных процессов, которые приводят к формированию новых ценностей. Эти процессы дают основание полагать, что личность действительно сформировала структуру целостности и изменение психологического центра тяжести прошло успешно. Но защищенность от психологических воздействий имеет более важное значение, чем креативность. Действительно, жизнь коллектива в значительной мере зависит от результатов творческой деятельности индивида. Лучше уж обойтись без креативности, чем оказаться незащищенным от бессознательных, заразительных воздействий со стороны неинтегрированных, и в этом смысле психологически нездоровых личностей.

     В конечном счете психология козла отпущения и в этом случае дает нам общую категорию, которая включает в себя указанный тип заразительного воздействия на индивида со стороны его непосредственного окружения. Установлено (хотя здесь и не приводятся документальные материалы), что благодаря первичной бессознательной идентичности групп передача психологических содержаний окружающим и получение от них таких содержаний возможны и нередко имеют место. Немало примеров такого явления можно обнаружить в психологии детей и первобытных людей.*

      * Ср .: Frances Wickes. The Inner World of Childhood. New York, 1966; L. Levy-Bruhl. op. cit.. etc.

     Этическая независимость и этика целостности требуют, чтобы каждый из нас сознательно взял на себя руководство своей тенью. Фрейд абсолютно прав, когда говорит: “В действительности не существует такой вещи, как истребление зла”* Поскольку это утверждение относится и к индивиду, каждый человек обязан пережить и выстрадать зло, выпавшее на его долю, в духе свободно взятой на себя ответственности.

     Когда зло действует бессознательно, излучая на землю свои смертоносные лучи, оно обладает такой же убийственной силой, как и эпидемия. С другой стороны, когда эго осознанно поступает дурно и берет на себя личную ответственность за совершенное зло, такое зло не заражает окружающих; при этом эго воспринимает зло как свою проблему и как содержание, которое, подобно любому другому психическому содержанию, необходимо включить в жизненный процесс и процесс интеграции личности.**

     Термин “обсуждение” содержания часто применяется для обозначения так называемой интеграции. Признание, обсуждение, усвоение, проработка, преодоление — все эти слова используются для того, чтобы сформулировать процесс ассимиляции. Они описывают различные стадии деятельности личности, направленной на овладение новым содержанием, чуждым и нередко враждебным по отношению к эго, не защищаясь, как в случае старой этики, с помощью подавления и вытеснения.

      В других работах показано, что развитие эго и сознания индивида осуществляется в соответствии с архетипической схемой, составленной жизнью, и с использованием мифического героя. Один из основных конфликтов в жизни героя, а следовательно и в развитии каждой личности, проистекает из сотворения зла. “Разъединение мировых родителей” и “убийство прародителей” описывают в

      * Sigmund Freud. “For the Times on War and Death”.

      ** C. G. Jung. “After the Catastrophe”. CW. 10: см. также приме-чение на с. 134.

     символической форме подвиг и преступление героя, которые в то же время составляют необходимое деяние для освобождения эго. Поэтому и в нормальной жизни индивида символическое убийство родителей или его эквивалент составляет необходимый этап развития, от которого невозможно безнаказанно отмахнуться; многие случаи ре-тардированного (отсталого) развития показывают, что за выгоду от статуса “хорошего ребенка”, который уклоняется от “убийства” своих родителей, очень часто приходится платить ужасную цену, жертвуя своей независимостью в дальнейшей жизни.

     Психологический анализ любого нормального развития показывает, что реализация и ассимиляция определенного объема зла не просто неизбежны, но и существенно необходимы для развития личности индивида. Человек должен обладать способностью преодолевать конфликты, связанные с этим процессом. Достижение независимости предполагает способность эго не только усваивать ценности коллектива, но и обеспечивать удовлетворение тех потребностей индивида, которые противоречат коллективным ценностям, что и приводит к совершению дурных поступков.

     В психологическом развитии индивида мы непрестанно сталкиваемся с проблемой, которая заключается в том, что “Голос”, в отличие от совести, требует от индивида совершения поступка, который, с точки зрения эго, является “плохим”, и признания внутренних и внешних конфликтов, проистекающих из этой ситуации, со всеми их трудностями. Уход от зла и связанного с ним конфликта очень часто представляется “неэтичным” с точки зрения “Голоса”.

     В нормальные культурные периоды, когда жизнь личности ограничена рамками культурного канона, и человек признает ценность этого канона, эмоциональная энергия глубоких слоев личности человека также находит адекватное выражение. Символизм настолько пронизывает религию и искусство, обряды и обычаи, что нормальная жизнь индивида (но не “Великого Индивида”) протекает в пределах культуры данного времени.

     С другой стороны, в периоды бурных изменений, отмеченные упадком культурного канона, индивидум выходит из состояния ограниченности и оказывается во власти предвечных сил и богов, определяющих его дальнейшую судьбу. Это означает, что в реальной жизни индивид, не защищенный надежными стенами условностей, подвергается опасностям непосредственного опыта. Например, эта проблема нередко проявляется в форме конфликта взаимоотношений, когда традиционная мораль вступает в противоречие со страстной любовью. Тот, кто недостаточно серьезно относится к этой проблеме, неизбежно оказывается в весьма опасной ситуации. В таких случаях индивид не способен сохранить душевное равновесие, сохраняя верность традиционному закону, что приводит к возникновению в развитии нарушений и искажений, которые в эпоху античности человек (как, впрочем, и любое мифологическое мировоззрение, в котором сверхличностные силы рассматриваются как божества) истолковал бы как “месть Афродиты”.

     Опасность божественного вмешательства — это угроза живого переживания глубокого слоя психического, от ну-минозной силы и сверхличностных притязаний которого невозможно отгородиться, если мы, на свою погибель, не собираемся отгородиться от жизненной энергии, глубины и сверхличностного достоинства. На этом этапе возникает следующий конфликт: мы должны совершить то, что с точки зрения культурного канона считается “злом”, но не безответственно, поддавшись неосознанному порыву, а осознанно идя на конфликт, связанный с “признанием зла”, как того требует “вмешательство божества”.

     С точки зрения старой этики, уход от конфликта и связанного с ним страдания есть благо и достойно похвалы, несмотря на риск переживания в фантазии события, от встречи с которым в действительности удалось уйти. Пагубные последствия такой установки для “нравственно оправданных” человеческих отношений и ближайшего окружения человека достаточно часто можно обнаружить с помощью аналитического исследования ситуации данного человека, обусловленной расстройствами, которые проявляются в результате его моральной “победы”.

     Возникающие во внешней реальности расстройства указанного типа отнюдь не являются единственной характеристикой рассматриваемой проблемы. С точки зрения общей этики, ответственность за личность в целом не ограничивается внешней реальностью, она также распространяется на внутреннюю реальность сновидений, фантазий и мыслей. Эта реальность психического заставляет нас признать, что фантазия может иметь столь же серьезные последствия, как и деяние. Эту истину издревле проповедовали на Дальнем Востоке. Согласно глубинной психологии, психическая реальность оказывает более сильное, скрытое влияние, чем может представить себе наивное сознание обычного западного человека. Судьбу отдельных людей и групп, наций и исторических движений определяет сила внутренних психических реальностей, которые достаточно часто в первую очередь проявляются в сознании индивида. Влияние внутреннего мира можно обнаружить в столь несхожих сферах, как политика и религия, техника и искусство. По воле людей, влекомых фантазиями о власти, силы войны и разрушения непрестанно опустошают мир. В то же время внутренние образы художников-созидателей становятся культурным достоянием всего человечества.

     Но реальность внутреннего мира также означает, что признание существования зла не в каждом случае и не каждого человека приводит к внешнему действию. Достаточно часто требуется совершить нечто, противоположное воплощению внутреннего образа в конкретном материале внешней реальности. Но осознание и переживание образа изнутри отнюдь не равнозначно простой абреакции*. Много-

      * Абреакция — способ осознания подавленных эмоциональных реакций {прим. ред.).

     гранность и сложность этой ситуации делают абсолютно неосуществимыми любые теоретические предписания для этического поведения. Внешняя и внутренняя констелляция, психологический и конституциональный тип, возрастной и индивидуальный состав — все это важные элементы каждого этического решения. Поэтому каждое этическое решение принимает иной вид, ибо то, что хорошо для одного человека, плохо для другого, и наоборот.

     В принципе моральное осуждение должно быть ограничено указанным образом, поскольку невозможно предсказать, в какой психологической форме зло проявится в судьбе любого человека. В то же время опыт глубинной психологии и кризис современной личности (в частности, неспособность современного человека жить в соответствии с категориями старой этики) приводят к необходимости дать формулировки, которые, по меньшей мере, будут иметь всеобщее значение. Это означает, что в определенном смысле “требования” новой этики следует рассматривать лишь как “формальные”: их конкретная реализация должна быть предоставлена неповторимым, судьбоносным процессам, с помощью которых каждый человек должен проложить себе путь к своим решениям.

     Действительно, “требования” новой этики можно выполнить только на индивидуальном уровне. Тем не менее, несмотря на все личностные различия, ситуация современного человека по существу остается общей проблемой. Кристаллический осадок, который остается после неоднократной реализации некоторых типичных моделей в жизни многих индивидов можно сформулировать в общей форме.

     “Сотворение добра”, как его понимает старая этика, сопровождается вытеснением зла и сохранением верности условностям. Такое “сотворение добра” достаточно часто представляет собой легкий путь ухода от опасности и сохранения безопасности. Тем не менее, “там, где опасность таится, есть и средство зашиты от нее”. Новая этика полна решимости признать как опасность, так и спасение от нее, поскольку одно не может существовать без другого.

     Сказанное позволяет понять, что путь новой этики есть что угодно, но только не “путь облегчения жизни индивида”. Напротив, отказ от моральной определенности в вопросах добра и зла, которую гарантирует старая этика, с одобрения коллектива, и примирение с неопределенностью внутреннего опыта составляют непростую задачу для каждого человека, поскольку в каждом случае решение такой задачи приводит к погружению в неведомое со всеми опасностями, погружение, которое влечет за собой примирение со злом для каждого ответственного эго.

     Наглядным примером этой ситуации может служить следующий сон, приснившийся одной еврейской женщине из Израиля.

     “Я нахожусь в Яффе вместе с X. Неожиданно появляется толпа, которая нас разлучает. Я остаюсь одна в окружении арабов. Ухмыляясь во весь рот, один араб хватает меня. Но тут другие арабы подбегают к нему и оттаскивают меня, обрушивая на его голову проклятия и угрозы. „Она предназначена для властелина!"; — кричат они. Новая ситуация. Я стою на мосту. Вокруг никого нет, кроме арабов. Я знаю, что спасения нет. На мгновение я задумываюсь. Разлука с X. вызывает у меня чувство грусти. Я думаю: „Выхода нет из создавшегося положения, поэтому лучше дать свое согласие";. Стоящий рядом со мной священник говорит: „Мы можем спасти только тех, кто осквернился";. „Разумеется, — думаю я, — чтобы спастись, необходимо сначала оскверниться, то есть осмелиться что-то сделать";. Затем священник говорит: „Озириса можно найти внизу";”.

     В связи с интерпретацией сновидения необходимо сделать несколько предварительных замечаний. В частности, необходимо предупредить возможность неправильного понимания того, что примирение со злом должно быть отреагировано вовне и что оно проистекает из негативной, неудовлетворительной ситуации. В нашем сновидении у женщины сложились удачные сексуально-эмоциональные взаимоотношения с X. и поэтому она испытывала удовлетворение во всех отношениях.

     Для евреев в Израиле жители Яффы и арабы очень часто символизируют тень с сексуальной окраской. Из сакральной символики сновидения ясно, что основная ситуация “осквернения” не ограничивается сексуальной сферой. Предназначение сновидицы для “властелина” и упоминание о египетском Озирисе, властелине и боге мертвых и воскрешения из мертвых указывает на более глубокий и возвышенный смысл этого события.

     В рассматриваемом случае “признание существования зла” отыгрывается во внутренней сфере как процесс трансформации личности. Сакрально-сексуальную символику фантазий, проявляющуюся в рассматриваемом сновидении, необходимо рассматривать в духе гетевского “благословенного томления”, то есть как “духовный брак”, мифологическим прообразом которого служат взаимоотношения между Изидой и мертвым Озирисом.*

     Мы не будем подробно останавливаться на толковании смысла этого сновидения. В данном случае мы ограничимся рассмотрением связи между “осквернением” и “спасением”. Чистота сознательных взглядов женщины и ее решимость сохранить им верность должны быть принесены в жертву, но не ради высшей чистоты, а ради преображения, обетованного ей Озирисом, того преображения, которое позволит ей установить связь с мраком и бездной.

     В этом контексте должны быть принесены в жертву невинность и однозначная определенность. Только через восприятие “осквернен ности”, как недостающего элемента, женщина смогла понять себя и придти к новой философии и оценке жизни, не ограниченной коллективным и условным, а уходящей своими корнями в состояние спасен-ности, в которой в равной мере содержатся свет и тьма, чистота и нечистота.

      * См.: Э. Ноиманн. Происхождение и развитие сознания. Рефл-бук. 1998. Часть 1.

     Мужество, необходимое для личностной оценки ценностей, в которой декларируется независимость от коллективных ценностей в вопросах добра и зла, составляет одно из самых трудных требований, предъявляемых к индивиду новой этикой. В большинстве случаев предъявление такого требования приводит к серьезному психическому конфликту; коллективные ценности имеют своего внутреннего представителя в виде супер-эго индивида. Признание правомерности требований Голоса отнюдь не означает, что все, исходящее изнутри, должно быть неразборчиво принято. Признание существования негативной стороны также не означает, что отреагирование отрицательного всегда проходит без сопротивления.

     Выполнение требования новой этики предполагает, что индивид должен терпеливо и досконально проанализировать ту часть зла, которая “выпала” на его долю в соответствии с его конституцией и личной судьбой. При этом индивид должен пережить ту часть отрицательной стороны своей психики, которая определяется его индивидуальными особенностями. Одна из важнейших задач глубинной психологии заключается в том, чтобы помочь индивиду приобрести способность жить в этом мире, приобретя мужество не желать стать хуже или лучше, чем он есть в действительности.

     Вообще говоря, су шествуют люди с настолько высокими нравственными критериями, что примирение с отрицательным превращается для них в актуальную проблему. Человеку такого типа приснился следующий сон.

     “Предо мной находится множество букв, которые необходимо отскрести начисто. Когда я очистил некоторые из букв, появляется огромная рука, которая сгребает их в кучу с намерением убрать. Я хочу крикнуть: “Но ведь еще не все буквы очищены!”

     “Я стою перед большой книгой. Многие буквы потемнели и выцвели. Но мне дано понять, что я смог бы разглядеть их блеск. В действительности они сияют, но их сияние скрыто”.

     Нам не нужно знать о существовании у сновидца ассоциации с Каббалой или эзотерическими учениями, чтобы понять, что здесь имеется в виду священное и тайное знание светлой стороны мрака. Но человек должен научиться распознавать эту сторону жизни, то есть быть таким человеком, который “стремится отскрести начисто все буквы” или, иначе говоря, “всегда стремится” творить добро как его понимала старая этика.*

     Те, кто используют примирение со злом в качестве средства облегчения жизни для себя, относятся к примитивному типу людей, которым необходимо освоить ценности старой этики. Им не нужно овладевать приемами вытеснения. В чем они действительно нуждаются, так это в развитии способности к подавлению и жертвенности, дисциплине и аскетизму, поскольку без этой способности они никогда не достигнут стабильности эго, в которой в первую очередь нуждается цивилизованный человек.

     Здесь мы вновь находим иерархический принцип новой этики, который исключает возможность кодификации этой этики и использования ее в качестве основы для формулирования общего закона “невзирая на лица”. К числу основных открытий в новой этике относятся разнообразие человеческих типов и принадлежность людей, живущих в одну историческую эпоху, различным культурным уровням и стадиям развития сознания.

     Разнообразие личностей и стадий развития сознания отражается в различных уровнях этического развития. Стадии зачаточного развития личности (например, когда эго находится на первобытной или инфантильной стадии развития) соответствует традиционная коллективная этика “Закон”. С другой стороны, в случае высших типов личности, когда целостность достигла полного развития, авторитет “Голоса” вытесняет коллективный закон совести. В прежние времена этот феномен можно было наблюдать только у этических гениев.

      * Цитата из “Фауста” Гете. (Прим. пер.)

     Однако в настоящее время он уже затронул широкие круги индивидуализированного населения Запада. О развитии этой тенденции свидетельствует возросшая дифференцированность в подходе законодательства к определению ответственности человека в свете конституциональных и психологических факторов.

     Отказ новой этики от карательного принципа также вписывается в тот же конфликт. Наказание всегда ориентируется на уничтожение, подавление и вытеснение отрицательного. Цель такого подхода заключается в том, чтобы вызвать не трансформацию личности в целом, а лишь “частичное этическое” изменение (реальное или иллюзорное) в сознательной психике.

     Поэтому новая этика, опирающаяся на глубинную психологию, не заинтересована в наказании. Она может последовательно соглашаться с устранением элементов, которые коллектив не способен ассимилировать. Но при этом новая этика исходит вовсе не из карательного принципа или принципа своего предполагаемого морального превосходства. Она руководствуется сознанием своей психологической и биологической неспособности. Тот факт, что определенный организм не может переварить какое-либо вещество, свидетельствует не о его неудобоваримости, а о неспособности организма ассимилировать это вещество.

     Первые попытки осуществить на практике новую этику можно наблюдать в различных сферах, например, в либерализации старой тюремной системы, в благотворительной деятельности по отношению к преступникам и в признании в уголовном законодательстве приемлемости психологических открытий. В этом же направлении независимо друг от друга развиваются события, отправной точкой которых служат в корне отличные идеологии. Этот факт лишь подтверждает правильность нашего предположения о том, что в психической структуре современного человека происходит общий сдвиг, связанный с упадком старой этики и зарождением новой.

     От нас требуется “независимая и ответственная проработка” нашего зла. Но отсюда следует, что осознание должно рассматриваться как моральное обязательство. Существенное значение этого требования, в котором стремление европейца к научным знаниям совпадает с устремлениями новой этики, становится понятным, когда мы сознаем масштаб разрушений, вызванных в индивиде и коллективе бессознательным с помощью вытеснения. Внутреннее опустошение людей (индивидов и целых народов), вызываемое ложью, которая скрывается в вытеснении и фатальном нежелании взглянуть в лицо реальности, приводит порой к ужасу.

     На первый взгляд может показаться, что принцип обмана воцарился на том месте, которое в старой этике занимало зло, и все, произошедшее в новой этике, сводится к изменению содержания того, что считается злом. Но в действительности здесь речь идет о другом. Принцип истины в новой этике связан с подлинностью взаимосвязей между эго и бессознательным. Этический долг сознательности предполагает, что сознание призвано выполнять роль органа формирования и регулирования отношений со всем психическим, то есть отношений между содержания-ми бессознательного и сознательной психикой. Выполнение этой задачи не зависит от характера содержания, привносимого в отношения с сознанием, и от того, каким это содержание является с точки зрения старой этики — хорошим или плохим. С этической точки зрения, решающим фактором теперь становится критерий истины. В этом контексте проявление и объем самосознания необходимо рассматривать как ценность в этическом, а не научном понимании этого термина.

     Признание существования личностного зла есть “добро”. Быть слишком добрым, то есть стремиться выйти за пределы фактически существующего и возможного добра есть “зло”. С этической точки зрения, зло, осуществляемое осознанно (что всегда предполагает наличие полного сознания своей ответственности), то есть такое зло, от которого субъект не стремится уйти, есть “добро”. Вытеснение зла, сопровождаемое инфляционным завышением самооценки, есть “зло”, даже когда оно проистекает из “позитивной установки” или “доброй воли”.

     На первый взгляд может показаться, что новая этика и сознательность, а также особая роль сознательной психики и эго, характеризуются чрезмерной рационалистичностью и при этом недостаточно учитывается инстинктивная, то есть бессознательная форма сосуществования со злом человека как некоторой совокупности. В дальнейшем, однако, мы сможем убедиться в том, что, несмотря на свою особую роль, эго не является последней инстанцией в принятии решений в новой этике.

     Сознательное совершение зла составляет прямую противоположность “сублимации” в том виде, как ее понимал Фрейд. Сублимация рассматривается как некая уловка, с помощью которой зло “лишается своих природных свойств” и затем используется для выполнения культурных задач. Но фрейдовская сублимация такого типа является примером бессознательной адаптации, и поэтому ее нельзя рассматривать как сознательную реализацию либидо. Когда “кровожадная” личность, в природе которой заключен избыток агрессивно-инстинктивных элементов, становится мясником, солдатом или хирургом, мы имеем пример такой сублимации, в которой первобытное побуждение пролить кровь удовлетворяется в санкционированных обществом и культурой формах. В данном контексте мы не можем рассматривать столь неясный предмет, как сублимация, и проблему ее реализации. Поэтому мы ограничимся лишь несколькими замечаниями по этому вопросу.

     Сублимация может иметь место в тех случаях, когда в “унаследованной структуре поведения” уже существует “предрасположенность к превращению эгоистических стремлений в социальные”.*

      * Sigmund Freud. “For the Times on War and Death”

     Однако там, где существует такая структура, отсутствует этическая проблема. С другой стороны, опыт показывает, что сублимация, которая носит добровольный характер (то есть осуществляется под руководством эго и сознательной психики), может иметь место лишь в весьма ограниченных пределах. В действительности эго не способно переориентировать врожденные инстинктивные тенденции на достижение культурных целей.

     При наличии такой возможности мы попадаем в порочный круг старой этики; сублимация такого типа очень часто достигается за счет заразных миазмов, возникающих при вытеснении и подавлении бессознательных элементов, не поддающихся сублимации. Нам известны имена сублимированных святых, чьи “незапятнанные” (с точки зрения старой этики) жизни свободны от переживаний сексуальности и полны братской любви, во всяком случае, на сознательном уровне. Но наша обостренная интуиция безошибочно замечает адский ореол, который так часто исходит от святости такого рода. На периферии ее лучезарно чистого центра мы обнаруживаем ее противоположность — корону извращенно-сексуальных фантазий, которые ниспосылаются “сатаной” в качестве искушения, и кроваво-огненную окружность, в которой подвергаются преследованиям неверующие, всю бесчеловечную жестокость, пожары, пытки, погромы и крестовые походы, которые придают лживый оттенок братской любви и “сублимациям” сознательной психики.

     Этот тип святости вызывает у нас отвращение, независимо от того, в какой форме она проявляется, будь то святость инквизитора или святость партийного босса, потому что мы знаем, что все эти явления суть один и тот же феномен, и различие между ними заключается лишь в одеяниях и исторических эпохах, а не в степенях человечности или бесчеловечности.

     Необходимым следствием “абсолютного обязательства” старой этики является концепция “первородного греха”, которая отражает невозможность выполнения абсолютного обязательства. Из этого положения логически вытекает неприятие “жизни в этом мире”, земли и земного и, в конечном счете, самого человека. Во всех проявлениях бегства от жизни, например, при девальвации эго, вызванной непреодолимым сознанием греховности, или при инфляции эго, граничащей с возведением индивида в ранг святого, человек фактически спасается от “нижней” стороны мира, устремляясь к небу как символу позитивного и доброго.

     В отличие от этой установки, новая этика с ее признанием правомерности существования отрицательного отражает как самоутверждение современного человека, так и его примирение с землей и жизнью в этом мире. Характерно, что новая ориентация всегда проявляется под знаком нисхождения в ад и даже договора с дьяволом.

     Союз Фауста с Мефистофелем — это союз человека с тенью и злом, который позволяет ему изведать всю полноту жизни, спускаясь к Матерям и поднимаясь к Вечно Женственному. Это странствие не обходит стороной чувство вины, а проходит через весь мир живого, проникая глубоко в языческий пласт реальности, который лежит в основе иудейских и христианских слоев. В период истории, который наступил после Фауста, из бессознательной сферы современного человека непрестанно возникает фигура Пана — прототипа христианского дьявола, его полная и без сокращений версия. В качестве хранителя тайн природы Пан принес с собой ключ к познанию глубин. Теперь искуситель не отвергается, а находит признание, поскольку в настоящее время “спастись может” только тот, кто “всеми силами стремится к цели”, не избегая опасностей падения и хаоса.

     Признавая зло, современный человек признает правомерность существования мира и индивида в опасной, двойственной природе, которая составляет неотъемлемую часть мира и самого человека. Это самоутверждение необходимо понимать как глубинное утверждение нашей человеческой всеобщности, которая охватывает бессознательное и сознательную психику. Центром этой всеобщности является не эго (которое является центром сознания) и не так называемое супер-эго, а Самость. Она является предельным представлением для сознательного ума, поскольку он не способен рационально постигнуть Самость. И тем не менее мы можем сказать несколько слов о возникновении Самости и форме, в которой она проявляется.

     Прежде чем приступить к рассмотрению идеи Самости на основе сопоставления с супер-эго, мы приведем одну простую аналогию, которая, вероятно, поможет разъяснить природу этого понятия. При рассмотрении многообразия взаимодействий в человеческом теле и в невероятно сложных иерархиях взаимосвязей между биохимическими и нервно-психическими процессами (среди которых лишь отдельные частные системы могут в полной мере быть постигнуты наукой) мы прекрасно понимаем, что это тело функционирует как единый организм, обладающий некоторой всеобщностью. Все частные системы, от ультрамикроскопических процессов (наблюдаемых и ненаблюдаемых) в отдельной клетке до таких основных систем, как кровеносная или нервная система, функционируют согласованно, настраиваясь друг на друга в симфонии взаимозависимости.

     В своей совокупности эти процессы создают некоторое единство, фактическим центром которого является Самость или энтелехия, символизирующая феномен всей совокупности элементов организма. В качестве высшей инстанции для всех частных взаимосвязей общая структура также может рассматриваться и как центр, осуществляющий руководство и контроль за ними как своей периферией. Этот контроль за всеми частными процессами из незримого центра наиболее ясно проявляется в дифференциации органического и неорганического.*

     Научное исследование причинных зависимостей не имеет отношения к необходимому телеологическому подходу к организму.

      * См. понятие центроверсии в вышеуказанной работе автора.

      Самость как центр всех психических реальностей, включающий в себя процессы бессознательного, соответствует общности тела, поскольку, как мы уже предположили и в определенной мере можем доказать свое предположение, все психические процессы имеют свои физические корреляты.

     Здесь неуместно обсуждать эту, столь важную для психологии неврозов, проблему взаимосвязи между телом и психикой. Тем не менее, нам необходимо обратить внимание на то. что включение в рассмотрение бессознательного неизбежно влечет за собой одновременное включение в рассмотрение тела. Когда мы упоминаем о земле, “земля” символически отождествляется у нас с телом подобно тому, как полет с земли отождествляется с полетом из телесной оболочки. Но совокупность элементов тела, в своей единственности и центрированности, бессознательно функционирует во всем органическом как природный феномен. С другой стороны, отличительная особенность человеческой ситуации заключается в том, что в психической сфере напряжение между противоположностями сознательного и бессознательного развивалось в течение истории и привело к разделению противоположностей как целого. Это разделение противоположностей, полюса которых можно сформулировать как сознательное и бессознательное, дух и жизнь, верх и низ, небо и земля, или выразить в виде мифологических, философских, моральных или религиозных символов, необходимо для развития сознания; однако при гипертрофированном развитии это разделение имеет катастрофические последствия как для индивида, так и для коллектива. Действительно, разделение противоположностей было осуществлено настолько энергично, что в напряжении между ними исчез сам человек. В результате этого было поставлено под угрозу не только положение человека в мире, но и процесс, позволяющий людям вместе жить в обществах.

     На первый взгляд может показаться, что развитие, направленное на достижение целостности, является не более, чем индивидуальным требованием. Эта тенденция обнаруживается среди индивидуальных процессов развития, в форме потребности или, скорее, актуальной необходимости сформировать устойчивую психическую структуру, способную выстоять под нажимом тенденций к дезинтеграции во внешнем мире и в сфере бессознательного.

     Процесс индивидуации и его значение для индивида составляют проблему, которая выходит за пределы данного исследования. Юнг дал подробный анализ процесса индивидуации, приведя множество иллюстративных материалов. Процесс индивидуации имеет непосредственное отношение к этике. Об этом свидетельствует тот факт. что с моральной точки зрения тенденция к стабилизации личности имеет огромное значение.

     Здесь также можно проследить процесс перехода к новой эпохе в развитии человечества.

     Постепенное развитие закона, общеобязательного морального кодекса и коллективных ценностей, а также формирование и развитие совести и супер-эго способствовали укреплению эго и системы сознательной психики и освобождению этой системы от исходного состояния, в котором она находилась во власти бессознательного. Развитие самого сознания со всеми вытекающими последствиями диктовалось крайней необходимостью в создании устойчивой структуры, способной выстоять под натиском тенденций к дезинтеграции в бессознательном и во внешнем мире. Коллективные ценности способствовали этому развитию. Совесть как психологическая инстанция, представляющая коллективные ценности в индивиде, вначале выполняла положительную функцию, за-шишая индивида и коллектив от повторного впадения в эмоциональное состояние, в котором они слепо подчинялись побуждениям бессознательного.

     Хотя супер-эго с его заимствованной извне моральной нормой и представляет интересы чуждой, гетерономной этики, тем не менее она олицетворяет более высокую точку зрения, чем точка зрения первобытного эго, и на этой стадии развития является полноправным, хотя и относительным воплощением Самости.

     Первобытное эго — это инфантильное эго. Оно встречается с коллективным в виде супер-эго, наделенного всеми полномочиями внешнего авторитета. Совесть (воспринимаемая как “социальная тревожность”), закон с его принципом поощрений и наказаний, а также чувство вины по отношению к культурному супер-эго составляют — насколько нам известно — первичную сферу морального опыта для инфантильного эго человека на заре истории. Отношения между инфантильным индивидуальным эго и супер-эго обычно изображают как отношения между отцом и ребенком. Но такая символизация ни в коей мере не подтверждает происхождение морали из семейной истории.

     Эдипов комплекс — это миф, и как миф он имеет право на существование. Однако причина и следствие меняются местами, когда Фрейд интерпретирует его персона-листически, в виде семейной истории. Фрейдовская теория прародителя являет собой слабо замаскированный вариант старой истории Адама и Евы как происхождения человеческой семьи. То, что у Фрейда семья Адама и Евы обобщена и создает первобытное племя, вовсе не влияет на исходное предположение, согласно которому семейная история Адама и сыновей постулируется как начало развития человечества.

     При конкретном рассмотрении парадокс отцеубийства станет понятен, если предположить, что описанная Фрейдом в “Тотеме и табу” драма отцеубийства разыгрывалась в действительности бесконечное число раз. Тогда для объяснения происхождения супер-эго необходимо предположить, что эта драма воспроизводилась на общечеловеческом уровне.

     Мы отнюдь не ставим под сомнение существование и важное значение Эдипова комплекса. Он является важнейшим открытием Фрейда. Смешение отцовского архетипа с личным отцом приводит здесь (и нередко) к ошибке. Это связано с тем, что в детстве отцовский архетип проецируется на личного отца.

     Отцовский архетип, однако, является символом, образом, в котором инфантильное это человека воспринимает воздействие коллективного супер-эго на определенной стадии развития. Наглядно, хотя и более упрощенно эту мысль можно выразить следующим образом: слабое индивидуальное эго воспринимает в форме отцовского архетипа надиндивидуальный коллектив, которому оно обязано своим возникновением, причем, коллектив не только определяет судьбу эго, но и предписывает ему свои ценности. Во всяком случае, так обстоит дело во всех патриархальных культурах. Групповая идентичность первобытной эпохи позволяет нам понять зарождение “первого проблеска эго”.

     В действительности решающее значение имеет то, что именно психоанализ редуцирует и истолковывает. Реальная ситуация находит символическое выражение в понимании отцовского архетипа (в виде тотема) как чего-то специфически нечеловеческого. Воспринимается не нечто, известное лично человеку, а чуждая, надличностно-нуми-нозная реальность. Таким образом первобытный человек воспринимает существенную непохожесть животного, которое очень часто олицетворяет тотем.

     Когда инфантильное эго воспринимает личного отца как представителя коллектива и коллективных ценностей (что характерно для патриархального мира), отцовский архетип проецируется на личного отца и в нем воспринимается. Поэтому утверждение Фрейда “то, что начинается в отце, заканчивается в массе”* нуждается в инверсии. С точки зрения исторического развития, надличностные коллективные содержания возникают на филогенетическом и онтогенетическом уровне раньше личностных содержаний, связанных с эго. В дальнейшем на коллективном фоне начинает выделяться личностная сфера, а вме-

      * 3. Фрейд. “Неудовлетворенность культурой”.

     сте с ней принимает определенную форму и развитие эго. Миф предшествует семейной истории. В сравнительно более поздний период* коллективное бессознательное лишь ослабляет контроль за эго и сферой сознательной психики.

     Совесть как представитель коллективного супер-эго олицетворяет гетерономное воздействие, которое приходит извне, независимо от того, способствует это воздействие развитию сознания или нет. Внешнему авторитету супер-эго, характеризуемому данностью, фиксированностью и стабильностью, противопоставляется “Голос” в качестве предписывающего и определяющего фактора, когда “Голос” выражает внутреннее откровение нового, набирающего силу развития, то есть того, что грядет.

     Голос всегда и неизбежно обладает “сыновним” характером по отношению к “отцовскому” характеру закона, и убийство отца сыном всегда будет оставаться предвечным образом внутренней истории человечества и отдельного человека. Эта взаимосвязь не является исключительной особенностью сыновней религии христианства и отцовской религии иудаизма. Этот архетип определяет убийство еретиком Лютером Отца — Папы Римского (ибо Папа Римский, безусловно, является именно таким отцом), а в иудаизме (если взглянуть на ситуацию с противоположной точки зрения) он определяет сыновнюю революцию хасидизма против типичной патернальной установки талмудистов**.

      В настоящее время процесс повторной коллективизации, массовый характер которой ставит индивида перед опасностью дезинтеграции, приводит к формированию новой тенденции к обретению стабильности в виде процесса индивидуации.

      * Концепция вторичной персонализации рассматривается в упомянутой работе Нойманна.

      ** В данном контексте “сыновний характер” означает провозглашение нового в противоположность старому, которое обладает “отцовским характером”. Вообше говоря, при возведении в ранг доминирующего принципа новое приобретает “отцовский характер”.

      Это стремление к стабилизации опирается не только на стабильность сознательной психики, но и на всю совокупность психической структуры.

     Теперь роль супер-эго как представителя гетерономной этики, опирающегося на внешнее и возвышающегося над инфантильным эго, берет на себя Самость, которая проявляется в качестве внутреннего централичности. Приобретя независимость и утратив инфантильный характер в процессе индивидуализации на Западе, взрослое эго-сознание теперь ориентируется “самостоятельно” или с помощью Самости как центра всей целокупности психического.

     Инсталляция Самости для заполнения места гетерономного супер-эго отражает вновь созданную структуру личности. В данном случае термин “инсталляция” употребляется применительно к Самости в том смысле, в каком “инсталляция” и провозглашение Бога употребляются в истории религии для обозначения определенного ритуала. В этом ритуале эго осознанно отводит божеству роль контролирующей инстанции. До этого момента эго не осознавало эту роль божества, хотя оно, подобно Самости, бесспорно выполняло функцию контролирующей инстанции. Это означает, что “инсталляция” отражает изменение ситуации и переживания эго и не является действием, способным вызвать наступление “события”, затрагивающего “Самость”.

     Отныне эго утрачивает способность к выполнению своего долга по отношению к Самости посредством простой самоориентации в свете установленных ценностей. Теперь необходимо постоянно проявлять самообладание и анализировать свои побуждения и поступки. По общему признанию, эту функцию выполняет эго. Как уже отмечалось. этический долг выполняет сознательная психика. При этом анализ совести не ограничивается исследованием мотивов и содержаний сознательной психики. Теперь исследование распространяется на всю структуру личности, в том числе и на сферу бессознательного.

     Основной феномен, на который эго может опереться при выполнении упомянутой задачи, представляет психическая компенсация. Отсюда следует, что между бессознательным и сознательной психикой существует такая взаимосвязь, что отсутствующие в сознательной системе и необходимые для обеспечения всеобщности или целостности содержания будут более ярко проявляться в сфере бессознательного. Действие закона компенсации, в частности, проявляется в том, что неправильная установка сознательной психики корректируется в ночном сновидении. Еще один пример действия закона компенсации: подавленный в сознательной жизни, но чрезвычайно важный для жизни в целом принцип — инстинкт или иное содержание—требует к себе внимания, проявляясь в форме фантазии, сновидения, оговорки или патологического расстройства.

     Компенсация служит непосредственным выражением целостности, а следовательно, и Самости. Она не затрагивает в одностороннем порядке такие частные структуры, как сознательная психика или бессознательное. Напротив, в данном контексте целостность психики утверждает свое главенство над произвольными отклонениями частных систем.

     Аналогичные примеры руководства из центра целостности можно обнаружить во всей сфере органического. Взаимодействие между частными подсистемами в первую очередь обеспечивается действием компенсаторных гомео-статических феноменов. Уделяя внимание принципу компенсации в психической сфере, сознательная психика не только наблюдает за его проявлениями, но и реагирует на эти проявления; поэтому она отражает реальную ориентацию эго по отношению к Самости. В процессе самоанализа центр тяжести личности постепенно перемешается от эго и сознательной психики к Самости и феномену целостности психики.

     Теперь становится очевидной логика нашего утверждения о том, что тенденция развития, соотносящего этику с психикой в качестве единого целого, приводит к стабильности личности. Опасность нестабильности, обусловленной отделением теневой стороны с вытекающими отсюда катастрофическими последствиями, устраняется при условии, что тень и бессознательное остаются под контролем сознательной психики, и это обеспечивает их связь с сознанием и реальной жизнью. Таким образом, учитывая компенсаторные явления и ориентируясь на Самость и целостность, процесс интеграции приводит к формированию личностной структуры, способной сохранить свою целостность в условиях конфликта между противоположностями и преобладания одной стороны над другой.

     Срединный путь, по которому теперь развивается личность, свободен от односторонности догматической, безусловной оценки, которая раньше навязывалась частным системам. Этот путь свободен и от односторонних альтернатив чисто рационалистической сознательной установки и неподвижной идеологии иррационализма. На этом пути личность освобождается от губительной идеологии, при которой любая односторонняя установка непрестанно и энергично замещается своей, в равной мере односторонней противоположностью.

     Свободу от противоположностей и “срединный путь” ни в коем случае нельзя путать с их знаменитыми предшественниками на Востоке. Наш срединный путь имеет некоторые общие черты со своим восточным двойником, к числу которых относятся этическая автономия и частичная независимость мира, который предоставляет такую автономию. Однако, в отличие от враждебного отношения к миру, столь характерного для восточной духовности, новый путь ориентируется на укрепление и углубление нашего “бытия-в-мире”, что обеспечивает центрирование в Самости и включение бессознательных элементов в структуру личности. На практике ассимиляция бессознательных элементов почти не оставляет места для сублимации. Наряду с реализацией отрицательных содержаний под сознательным контролем основную и решающую роль играет трансформация таких содержаний в личности.

     Трансформация отрицательного была основной психологической проблемой алхимии. Юнг показал*, что алхимики сами рассматривали превращение свинца, самого неблагородного металла, в золото, самый благородный металл, как психический процесс.

     Эту проблему можно обнаружить в аналогичной, хотя и иной форме в каббале и хасидизме, движении за религиозное возрождение, которое более полтора века назад получило массовое распространение среди евреев в Восточной Европе. Такие высказывания, как “самые благочестивые побуждения можно обнаружить на самом низком уровне” и “доброта таится во мраке” имеют непосредственное отношение к процессу трансформации. Сюда же относится и толкование заповеди: “возлюби Бога своего всем своим сердцем” как: “возлюби Бога своего всеми своими добрыми и злыми инстинктами”.

     В полной мере смысл этой концепции понимали лишь немногие вожди хасидизма. Для иудаизма в целом она оставалась непонятной. Наиболее ясно ее смысл выражен в следующей интерпретации. В тексте “люби ближнего твоего как самого себя. Я Господь”** древнееврейское слово, переведенное как “ближнего твоего”, заменено словом, означающим “зло твое”. Оба слова имеют одинаковое звучание, но различное написание. Тогда текст необходимо читать следующим образом: “Люби зло твое как самого себя. Я Господь”. Интерпретировать этот текст надо так: “Если ты будешь так делать, то и Я, Господь буду делать так”. Иными словами: “Если ты любишь зло твое, той Я люблю его!”***

     Мы не будем описывать, каким образом в личности происходит трансформация зла и отрицательного.

      * К. Г. Юнг Тайна Золотого Цветка // К. Г. Юнг. О психологии восточных религий и философий. М.. 1994; К. Г. Юнг. Психология и алхимия. Рефлбук . 1998. ";Левит . 19:18. ***Torat Rabbi Nachmann. p. 73 (S. A. Horodetsky).

     Такая трансформация входит в состав процесса индивидуации, п котором даже у современного человека обычно фигурируют алхимические символы, которые свидетельствуют о трансформативном характере переживаний. Трансформация, при которой личность претерпевает изменение с помощью варки и плавления, нередко связывается с символом возрождения и по существу всегда является процессом “обретения целостности”.

     В таком случае ценности новой этики можно сформулировать следующим образом: все, что приводит к целостности, есть “добро”; все. что приводит к разделению, есть “зло”. Интеграция есть благо, дезинтеграция есть зло. Жизнь, конструктивные тенденции и интеграция стоят на стороне добра; смерть, разделение и дезинтеграция стоят на стороне зла. В то же время современный человек знает о нерасторжимой взаимозависимости этих двух принципов. Однако, хорошо взвесив все обстоятельства, мы не можем утверждать, что процессы интеграции преобладают. Это утверждение справедливо не только для живой души, но и для всей живой материи. Теперь наша этическая оценка не ограничивается рассмотрением содержаний, качеств и действий как “объектов” и функционально распространяется на все целое. Все, что способствует интеграции целостности, центрирующейся на Самости, есть “благо”, независимо от природы такого вспомогательного фактора. И наоборот, все, что приводит к дезинтеграции, есть “зло”, даже если таким движущим фактором является “благое побуждение”, “коллективно одобренные ценности” или иное “в существе своем благое” побуждение.

     Включение отрицательного в процесс интеграции служит критерием не только силы, но и этического достижения. Это утверждение сохраняет силу даже в тех случаях, когда “достижение” выражается в форме страдания и неудачи или проявляется в виде реальной неудачи. Страдание — признание и ассимиляция страдания — также отражает достижение и психологическую стойкость индивида. Нет нужды говорить о том, что не мы ищем зло, а зло само приходит к нам. При ассимиляции, однако, пришедшее к нам зло включается в целостность личности без стирания необходимого противопоставления “добра” и “зла”. Живая целостность существует за счет напряжения между парами противоположностей, которые объединются в ней, чтобы создать единство более высокого порядка, независимо от природы этих противоположностей: добро и зло, мужское и женское, рациональное и иррациональное.

     Целостность в единстве сознательного и бессознательного объединяет в своем развитии как низшие, так и высшие силы. С опасностью разделения необходимо бороться независимо от того, какие силы одерживают победу: духовные, божественные или инстинктивные, земные. Преодоление ограниченности природы, обусловленной психологическим типом или полом, служит идеалом новой этики, в которой современный человек искренне стремится положить конец отрицанию реальности мира в своих ценностных суждениях и, вместо этого, примириться с миром и включить его в высший, личностный синтез.

     Поэтому одним из основных символов процесса индивидуации является мандала или священный круг. В этом символе психическое достигает совершенства формы. Например, очертания сферы или цветка отражают округлость души, пребывающей в согласии с собой, в которой четверица психических функций, полярность мужского и женского и унаследованные парциальные личности бессознательного со всем многообразием их противоположностей интегрируются в единую структуру.

     С одной точки зрения, новая этика представляет собой индивидуальную этику, этику индивидуации. Она формулирует уникальную задачу каждого индивида (уникальную потому, что она проистекает из уникальности его констелляции), который должен решать свои конкретные моральные проблемы по мере их появления из недр его психофизической структуры и судьбы. Но существует еще одна. не менее важная особенность новой этики, которая заключается в коллективной значимости индивидуации, обусловленной этой этикой. Как уже отмечалось, сказанное о стабилизации психической структуры имеет существенное значение и для коллектива.

     Мы охарактеризовали констелляцию старой этики как “морально вредную” потому, что в этой этике индивид не признает отрицательное, не ассимилирует его, не трансформирует, не изживает и не переживает в страданиях. Вместо этого в старой этике отрицательное отбрасывается и отделяется от сознательной психики, в результате чего отрицательное перемещается в первобытные области групповой психики, где и вызывает обострение психических расстройств.

     С другой стороны, найдя свой центр и достигнув этической независимости, как ее понимает общая этика, личность со своей стабилизированной структурой и более глубоким пониманием становится оплотом и местом объединения коллектива. Такая личность олицетворяет спокойствие среди потока явлений, и волны коллективизма и массовой психики тщетно пытаются разрушить ее извне и изнутри. Эти волны уносят лишь те личности, которые сформировались в пределах частичных этических систем, поскольку они не опираются на бессознательное. Над ними тяготеет бремя массовых событий, которые происходят вокруг них и в них самих, принимая чуждый облик тирании, что в настоящее время приняло повсеместный характер.

     В обшей этике объединенная психическая структура человека не подвергается серьезной опасности по той простой причине, что индивид ассимилировал и объединил множество элементов из массовой психики и коллективного бессознательного, которые вызывают у других людей чувства ужаса, восхищения и изумления. Личность такого типа лучше знакома с высотами, глубинами и безднами человеческой природы, поскольку испытала их и пережила в самой себе. При психических катастрофах, характеризующих периоды коллективных переворотов, такая личность выполняет роль волнолома, защищающего от массовых эпидемий и связанных с ними потоков событий, защищает и хранит чистоту коллектива. Как отметил Юнг, “личность... не поддается паническому чувству ужаса, которому поддаются те, кто только начинает понимать свое сознание, ибо такая личность оставила все страхи позади. Она способна устоять на ногах в эпоху перемен, и поэтому неосознанно и непроизвольно становится лидером”.*

     Пример такого типа ассимиляции индивидом содержаний, действующих в коллективе, можно найти у ветхозаветных пророков. Пророки вначале переживали в себе теневую сторону народной психики и связанные с ней опасности, а затем возвещали о ее нападении задолго до наступления реального события, и наоборот: при наступлении беды они первыми ощущали в себе появление из глубин созидательных сил и возможностей освобождения, а затем экстериоризировали их в виде утешения и обещания спасения в будущем.

     Как уже отмечалось, в тех пределах, в которых индивид действительно переживает всю полноту своей жизни, он представляет собой алхимическую реторту, в которой элементы, существующие в коллективе, подвергаются плавлению и изменению с целью создания нового синтеза, который затем предлагается коллективу. Но предварительное усвоение зла, которое индивид осуществляет в процессе ассимиляции своей тени, одновременно превращает его в фактор иммунизации коллектива. Тень индивида неизменно связана с коллективной тенью его группы, поэтому при усвоении своего зла индивид в то же время усваивает частицу коллективного зла.

      * К. Г. Юнг. Конфликты детской души. М.: Канон. 1995. С. 199. 1133

     В отличие от психологии козла отпущения, в которой индивид устраняет свое зло, проецируя его на более слабых собратьев, теперь мы наблюдаем противоположное явление— “Искупительное страдание”. Индивид берет на себя личную ответственность за часть коллективного зла и нейтрализует его, включая в свой внутренний процесс трансформации. В случае успеха этот процесс приводит к внутреннему освобождению коллектива, который, по меньшей мере отчасти, спасается от этого зла.*

      * В этой книге (которая в основном была закончена в 1943 г.) нашли отражение идеи, которые получили дальнейшее развитие, благодаря важным замечаниям, сделанным Юнгом по поводу концепции психологической коллективной вины в “Эссе о современных событиях”, 1947 г. (русский перевод см. в: Одачник В. Психология политики. СПб., 1996—”/ред.).

     В основе “психологической” коллективной вины лежит следую-ший феномен: благодаря бессознательной идентичности всех отдельных членов группы, т. е., благодаря их “мистическому соучастию”, групповая психика в значительной мере выполняет функцию доминирующего фактора в коллективе. Отсюда следует, что групповая этика несет ответственность за действия коллектива. В групповых делах приостанавливается действие индивидуальных этических норм. В качестве примера можно упомянуть приостановку во время войны действия запрета на убийство, которое в мирное время имеет обязательную силу для индивида. Но отсюда логически вытекает коллективная ответственность всех членов группы за групповые действия, осуществляемые в соответствии с требованиями первобытно-групповой этики (см. выше). Здесь существует реальная основа для возникновения “психологической” коллективной вины, которую должен признать индивид, поскольку он является членом группы. Моральная регрессия к групповой этике имеет еще одно следствие — введение коллективного наказания. Для сознания “невинного” индивида коллективное наказание представляется несправедливым. Однако наша этическая оценка изменится, если роль индивида как целостной личности в групповых делах включить в сферу моральной ответственности (в духе обшей этики). В этом отношении осознание и признание коллективной вины составляют заповедь новой этики, потому что для этой этики ответственность человека не ограничивается его сознательными взглядами. Вопрос справедливости отношений между индивидом и коллективом с поразительной ясностью обсуждался во время беседы между Авраамом и Иеговой. которая произошла перед истреблением Содома (Бытие. 18:23). Эта беседа, в которой Авраам протестовал против “погубле-ния праведного с нечестивым”, также закончилась признанием коллективной вины даже праведного.

     При рассмотрении проблемы искупительного страдания и спасения мы далеко заходим на территорию религии. которая нераздельно связана с этикой. Благодаря признанию существования своей темной стороны индивид непрестанно получает напоминание об относительности строения своего тела, о земной природе своего существования и о своей зависимости от инстинктов и влечений: при этом индивид становится более человечным и гуманным. Поэтому теперь он встречается с самим божеством в человеческом виде, то есть он переживает божество не в абсолютной абстрактности или в бесконечности, лишенной содержания, а в относительной конечности реального откровения в человеческой сфере в форме Голоса.

     Когда темная сторона жизни получает признание, тогда начинают открываться новые возможности не только в этике, но и в религии. По правде говоря, эти возможности не соответствуют требованиям старой этики и связанным с ней старым типам религии. И тем не менее они обладают достоинством, которое заключается в их способности сочетать жизнеспособность нашего нового представления о человеке с новым, преображенным представлением о Боге, которое в настоящее время у нас рождается.

     На человеческом уровне ассимиляция тени обеспечивает связь между эго и теми слоями психики, которые соответствуют миру низшей функции и уровню первобытной личности. Позади личных моральных проблем индивида отчетливо проступает моральная проблема коллектива. членом которого является данный индивид. Это приводит индивида к осознанию своих коллективных заблуждений и вытеснении, неполноценности и временной ограниченности. На последней стадии раскрыватся моральная проблема всего человечества, которая в то же время является моральной проблемой божества.

     На этом этапе нашего внутреннего опыта моральная проблема выходит за пределы личного и превращается в более широкую проблему существования зла в человечестве или зла как такового. С теологической точки зрения, это проблема существования зла в Боге. Новая этика согласуется с первоначальной концепцией иудаизма, согласно которой Бог сотворил свет и тьму. добро и зло: Бог и сатана не существовали отдельно друг от друга, они были связаны друг с другом посредством различных граней ну-минозного. Эта. бесспорно, первобытная, особенность еврейской концепции Бога означает, что наряду с образом Бога Отца, существовало ясное представление об иррациональном могуществе Бога, которое составляло предмет живого опыта.

     В классическом иудаизме пророки не всегда отличались высоким уровнем этического поведения. Первоначальной причиной установления: отношений между Богом и миром, неотъемлемой частью которого являлся человек, было слушание внутреннего Голоса божества в человеке, а не выполнение установленных этических обязанностей. Авраам покинул отца, Иаков был обманщиком, Моисей был убийцей, а Давид совершил прелюбодеяние. Все они не были увенчаны ореолом победителей дракона тьмы, хотя и эти особенности можно обнаружить в их природе. Действительно, т личности отбрасывают длинную тень, но именно поэтому центр их бытия сохранял связь с Богом, по образу которого они были созданы. Ибо этот Бог был не просто всеблагим и премудрым, справедливость и милосердие соединялись в нем с гневом и ревностью, понятное с непостижимым, в его непостижимых глубинах совместно и одновременно действовали свет и тьма.

     Одному современному человеку приснился сон, в котором голос кого-то незримого воззвал к сновидцу (который старался избавиться от призрачных видений болезни и смерти): “Бог возлюбил его страдание!” Идея этого высказывания разрушает основу старой этики, а вместе с ней и старую формулировку проблемы противоположностей, побуждая эго отправиться на поиск новой ориентации, которая потребует релятивизации добра и зла как предварительного условия здоровой жизни.

     “Перестань бороться с болезнью! Перестань просто признавать и терпеть ее! Возлюби ее!” Не с таким ли парадоксальным требованием встречается человек на пути к этической ориентации? У наших ног сразу разверзается страшная бездна безумия, преступления и смерти. Правомерно ли вообще говорить об “ориентации” в этом контексте? Не заключено ли здесь отрицание всех этических норм — бессмысленное и абсолютно неосуществимое искушение, с помощью которого то, что раньше называлось сатаной, а теперь разгуливает в современном одеянии требований бессознательного, ведет нас к погибели?

     Действительно, элемент ужаса, заключенный в этом рассуждении, неподвластен человеческому пониманию, но тем не менее содержит откровение божества, которое окончательно разрушает наивную концепцию старой этики, разделяющей мир Бога на свет и тьму, чистое и нечистое, здоровое и больное. Создатель света и тьмы, благих и порочных побуждений, здоровья и болезни предстает перед современным человеком в единстве своей нуминозной амбивалентности с непостижимой силой, по сравнению с которой ориентация старой этики выглядит слишком самоуверенной и инфантильной.

     Возникновение новой этики и нового этического требования, чтобы человек взял на себя ответственность за свои поступки как целостной личности, означает, что теперь настало время принести принцип совершенства на алтарь целостности. Общая этика соответствует фактическому состоянию несовершенства, в котором пребывают человек, мир и Бог. ибо Бог тоже несовершенен, поскольку заключает в себе принцип противоположностей.

     Состояние целостности, которое находится за пределами противоположностей, должно быть создано в виде единства, в котором совпадают требования не только этики и эстетики, но и религии. Повеление, согласно которому мы должны осознать это единство и сформировать новое отношение к целостности, указывает путь к одной из основных задач современного человека. Признавая существование темноты и отрицательной стороны, это новое отношение объединяет в себе позитивные элементы христианства, положительное отношение иудаизма к миру и светское отношение к земным особенностям современного человека, который отреагировал на разрушение антропоцентрического космоса перенесением акцента на надчеловеческие ценности и братские отношения всех людей, которые с каждым днем принимают более отчетливые очертания.

     Крушение старых взглядов на мир, которое привело к развенчанию человека, вызвало появление хаотической психологической ситуации. Теперь современный человек рассматривает себя как периферийное сушество, обитающее на крошечной планете в физически мертвой бесконечности. Он знает об обусловленности своего существования и ограниченности своих возможностей спастись в силу человеческой природы вообще и своей личной психофизической структуры в частности.

     Дальнейшее понимание ограниченности человеческого бытия должно в течение нескольких столетий привести к более глубокому пониманию человеческой общности и к признанию того, что, несмотря на все различия, структура человеческой природы, в сущности, везде одинакова. Становится очевидной общая укорененность религии и философии в коллективном бессознательном рода людского. Не менее очевидным становится и то, что несмотря на доминирующий или рецессивный характер различных архетипических констелляций, существовавших в различные эпохи и среди различных народов и рас, человечество остается единым и нераздельным в своей базовой психической структуре.

     Единство всех людей определяет внутреннюю историю человечества подобно тому, как единство планеты Земля будет определять дальнейший ход истории. Ледяной холод пустого, безжизненного, космического пространства, в котором нет места для Бога, души и гуманности, окружает со всех сторон человечество, у которого нет иного выбора, как теснее сплотиться, чтобы выстоять под натиском этой тиранической силы. Человечество медленно, но верно избавляется от психологических проекций, с помощью которых оно заполнило пустоту мира иерархиями богов и духов, небесами и адами, и теперь впервые с изумлением ощутило творческую полноту своей первичной психической Основы.

     И тем не менее из сферы человеколюбия, которое развивается благодаря объединению народов и рас, континентов и культур, в человеческом сознании возникает созидательное, аморфное и многообразное божество, которое раньше заполняло небеса и сферы окружавшего нас мироздания.

       

ПРИЛОЖЕНИЕ

РАЗМЫШЛЕНИЕ ПО ПОВОДУ ТЕНИ

     На первый взгляд может показаться, что тень представляет собой второстепенную проблему, поскольку ее обычно рассматривают как фигуру, которая относится к личному бессознательному, то есть к верхнему слою тех глубоких бессознательных процессов, которые в аналитической психологии составляют особую область исследований. Однако цель данной статьи заключается в том, чтобы установить, что проблема тени является центральной для современной психологии, и связанные с ней предметы исследования относятся к числу самых глубоких вопросов, на которые стремится дать ответ аналитическая психология. Мы не будем повторять здесь то, что было сказано Юнгом в различных работах по поводу тени,** Достаточно напомнить, что тень составляет неизвестную сторону личности и обычно предстает перед это,— центром и представителем светлой стороны и сознания,— в виде мрачной и жуткой фигуры зла, встреча с которой имеет решающее значение для индивида.

      В мифологии фигуры враждебно настроенных по отношению друг к другу братьев (например, Озирис и Сет.

      * Первоначально опубликовано в виде статьи, в журнале “ Der > Psychologies т. II, в июле/августе 1950 г. (Этот номер был специально посвяшен семидссятипятилетию Юнга). Для разъяснения концепции тени автор намеревался включить эту статью во второе издание книги.

      ** К. Г. Юнг. Психологические типы. СПб.. 1995: К. Г. Юнг. Связь между эго и бессознательным // Психология бессознательного. М.. 1994; К. Г. Юнг. Архетипы и коллективное бессознательное //К. Г. Юнг. Архетип и символ. М.. 1991: К. Г. Юнг. Психологический подход к догмату Троицы// К. Г. Юнг. Ответ Иову. М.. 1995: К. Г. Юнг. Зон. М.: Рефлбук, 1997.

     Бальдур и Локи, Иаков и Исав). а также такие антагонисты, как Зигфрид и Хаген, Фауст и Мефистофель, доктор Джекил и мистер Хайд, и фигуры двойников в сказках и поэзии* являются проекциями взаимозависимости противоположностей. которая соединяет эго с тенью. Одно уже существование этих фигур в мифологии свидетельствует о том, что предмет нашего рассмотрения составляет общечеловеческую проблему, которая выходит за пределы чисто личных проблем индивида.

     Вначале фигура тени воспринимается во внешнем мире в виде чужака или врага, но в процессе ее дальнейшей реализации в сознании она интроецируется и распознается как элемент личности самого индивида. Тем не менее после ассимиляции личностной тени на психику оказывает сильное воздействие архетипическая тень (в виде сатаны или врага рода человеческого). В процессе развития, ориентированного на сознание, эта архетипическая фигура тени имеет особое значение для человека, выполняя роль его антагониста. Это открытие, то есть то, что психологическую основу феномена тени необходимо искать в развитии человека, ориентированного на достижение сознания, было сформулировано Юнгом следующим образом.

     “Расширение пределов светлой области сознания неизбежно приводит к тому, что менее светлая и менее пригодная к осознанию часть психического настолько погружается в темноту, что в психической системе рано или поздно происходит расщепление. На начальном этапе это расщепление не распознается и поэтому проецируется (то есть проявляется в форме религиозной проекции) в виде раскола между силами света и тьмы.**

      В более или менее ясном виде это “расщепление” проходит через психику современного человека. Оно происходит тогда, когда процессы дифференциации, направленные на развитие сознания, ставят под угрозу возмож-

      * Гофман. Эдгар Аллан По. Шамиссо и др.

      ** К. Г. Юнг. Дух Меркурий. М.. 1996.

     ности общения с темной стороной бессознательного.* Человек учится идентифицировать себя с это как центром сознательной психики: он учится выполнять этические требования, предъявляемые коллективом, и идентифицировать себя со светлым миром моральных ценностей, стараясь при этом освободиться от так называемых “антиценностей” с помощью подавления и вытеснения.**

      О существовании упомянутого “расщепления” в психической системе свидетельствует идентификация раздвоенной личности с силами света, которая оставляет силы тьмы (теневую сторону) в виде проекции и затем воспринимает их и сражается с ними в облике “внешнего врага”. Эта психология козла отпущения не только оказывает пагубное влияние на жизнь коллектива (когда приводит к возникновению войны и истреблению групп, представлявших интересы меньшинства), но и подвергает серьезной опасности жизнь индивида. Она подвергает индивида опасности, когда он успешно освобождается от своей темной стороны. Но не меньшей опасности она подвергает его, когда он терпит неудачу и оказывается во власти “сил тьмы”. Примерами состояния, в котором индивид подвергается опасности или порабощению темной стихией, вторгающейся с “другой стороны”, из-за границы раскола, являются психические расстройства, с которыми современной глубинной психологии так часто приходится иметь дело. Разумеется, обусловленность таких расстройств бессознательным означает, что “темная сторона” требует признания своих прав. Отсюда следует, что психические заболевания современного человека в основном проистекают из состояния его внутренней расколотости, и поэтому форма поведения, при которой индивид делает вид, будто силы тьмы не имеют отношения к его психике, отнюдь не дает решения проблемы. Человек должен осознать, что он имеет тень, которая составляет темную сторону его личности; он вынужден осознать свою “низшую функцию”* хотя бы по той причине, что она так часто порабощает его. что приводит к вторжению темной стороны в светлый мир его сознательной психики и этических ценностей. Страдание, которое несет в себе восприятие индивидом заложенного в его природе зла — неизмеримая проблема “первородного греха” — угрожает индивиду уничтожением в хаосе чувств тревоги и вины.

      * См. работу автора “Происхождение и развитие сознания” (М.. Рефлбук. 1998).

      ** С. 32—33 настоящей работы.

     Новое, решающее развитие начинается только тогда, когда проблема тени достигает этого критического момента. Это развитие позволило аналитической психологии Юнга стать носителем нового сознания гуманности для современного человека. Фрейд относился к сексуальности пессимистически, рассматривая ее с редуктивной позиции как силу темной стороны бессознательного, которую необходимо “сублимировать”. По его мнению, ассимиляция бессознательного в лучшем случае привела к “цивилизации с ее неудобствами”. Юнг занимает прямо противоположную позицию. Несмотря на замечательное понимание опасностей, которые таит в себе глубокий слой человеческой психики, он верит в творческие возможности человеческой природы, ибо с точки зрения аналитической психологии, именно в руках темной и неясной фигуры тени находится ключ к позитивному развитию, которое, быть может, поведет индивида по пути, ведущему к новой целостности в современном человеке и устранит гибельное “расщепление” в человечестве.

      При старом порядке завышенные требования, предъявляющиеся к человеческой природе от имени Абсолюта и под лозунгом “все благо от Бога, все зло от человека”**, привели к катастрофическому увеличению разрыва между светом и тьмой в психике и поставили человека перед необходимостью выбора одной из двух альтернатив — либо оказаться во власти своего сознания тени, признать себя грешником и затем спастись с помощью религии, либо

      * К. Г. Юнг. Психологические типы. СПб.. 1995.

      ** К. Г. Юнг. “ Aion”, М.: Рефлбук, 1998.

     предпринять решительную попытку полностью освободиться от темной стороны. В этот момент появляется Юнг и в качестве целителя души современного человека становится на сторону гуманности,— на сторону человека как живого существа, а значит и на сторону тени.

     “Эта „низшая"; личность состоит из всего, что не вписывается в законы и постановления сознательной жизни. Она предполагает „неповиновение"; и поэтому должна быть отвергнута не только по моральным соображениям, но и исходя из целесообразности... Но эта интеграция (низшей функции) может состояться и быть использована в благих целях только тогда, когда связанные с тенью тенденции получат признание и возможность реализации, сдерживаемой с помощью необходимой критики. Это приводит не только к неповиновению и недовольству собой, но и к уверенности в своих силах, без которой невозможно представить себе индивидуацию. Чтобы этические нормы стали значимыми, необходимо, к сожалению, обладать способностью “стремиться к иному”.*

     В то же время термин “неповиновение” не следует понимать как неповиновение обществу, поскольку этот термин имеет первичный, экзистенциальный смысл и является одним из основных структурных элементов, составляющих общечеловеческую ситуацию.

     “С помощью вмешательства Святого Духа человек включается в божественный процесс. Это означает, что принцип сепаратности и автономии по отношению к Богу, персонифицируемый Люцифером как богоборческой волей, также включается в этот процесс. Тень и противостоящая воля составляют необходимые условия для любой актуализации. Объект, который не имеет собственной воли и качеств, отличных от качеств своего создателя, но при необходимости способен оказать сопротивление своему создателю, не обладает независимым существованием и не способен принимать божественную волю, направленную на создание мира, и честно выполнять эту волю. Ибо, оказывая неповиновение богу, он превратился в активный принцип, противопоставивший богу свою противодействующую волю”.**

     Признание правомерности существования теневой стороны человека не только обеспечивает исцеление и оказание помощи, но и включает в себя элемент прошения и оправдания. Человек учится терпимо относиться к самому себе. Кроме того, он должен научиться жить со своим грехом, хотя это вовсе не означает, что он должен жить “в” грехе. Таким образом мы приходим к сути морально-психологической проблемы, которую ставит осознание тени для человеческого развития. Эту проблему, по словам Юнга, “нельзя включить в интеллектуальную деятельность, ибо она предполагает страдание и страсть, которые приводят к формированию целостной личности”.***

     В каждом случае признанию правомерности существования тени предшествует моральный конфликт, в котором эго в конечном счете приходит к осознанию новой этики, в которой оно и сознательная психика больше не несут ответственность за единственное и окончательное решение. Вначале пациент и терапевт воспринимают тень как зло, а зло есть то, от чего надо держаться подальше.
* К. Г. Юнг. Психологический подход к догмату Троицы // К. Г. Юнг. Ответ Иову. М.. 1996. С. 104.

      ** Там же, с. 105

      *** Jung. “The Spirit of Psychology”. C.W. 8. p. 208.

      “Но мы старательно уходим от исследования следующего вопроса: не заключает ли в себе сама власть зла какой-либо особый божий промысл, который для нас крайне важно знать. Примерно к таким мыслям невольно приходишь, когда, подобно психотерапевту, имеешь дело с людьми, которые встретились со своей черной тенью. Во всяком случае, врач не может позволить себе сделать легкомысленный жест и, указав с чувством морального превосходства на скрижали закона, сказать: „ты не должен";. Он должен объективно исследовать все явления и взвешивать возможности, ибо, исходя в большей мере из инстинкта и опыта, чем из образования и религиозной подготовки, юн знает, что существует нечто очень похожее на felix culpa *. Он знает, что человек может упустить не только свое счастье, но и свой решающий проступок, без которого он никогда не достигнет целостности”.**

     Признание правомерности постановки проблемы тени составляет первую часть процесса трансформации, который, независимо от остальных привходящих моментов, всегда влечет за собой расширение границ сознания. Но это вовсе не предполагает безответственную капитуляцию перед тенью, которая привела бы к роковой утрате сознания. Изменение отношения к тени, столь существенное для исцеления психически больного, который представляет современного человека во всей его расшепленности и дезинтегрированности, не имеет ничего общего с мегало-маниакальным состоянием “по ту сторону добра и зла”. Напротив, наше признание существования в нашей психике темной стороны и тени проистекает из глубоко смиренного признания непреодолимой тварности человека, которая входит в замысел его творения. В отличие от старой бессознательной дилеммы — либо капитуляция перед тенью и рабская от нее зависимость, либо проецирование и полная утрата тени — “признание существования тени” дает решение, которое позволяет положить конец неосознанности проблемы. Именно в этом и состоит суть процесса.

      “Одним из важнейших источников существования зла является бессознательное, и я хотел бы, чтобы слова Иисуса “блажен тот, кто ведает, что творит. Но проклят и грешник тот, кто не ведает, что творит”*** были приведены в евангелиях, даже если они имеют только один подлинный

      * “Счастливый проступок [вина]” {лат.} — так сказано о прегрешении Адама. Из католического служебника, обряд великой субботы. Полностью в тексте сказано: “О счастливый проступок [вина], столь, возвеличивший и прославивший Спасителя!”

      ** К. Г. Юнг. Психология и алхимия, с. 29—30. *** Jaimes. “The Apocryphal New Testament”, p. 33.

     источник. Эти слова вполне можно использовать в качестве девиза новой морали”.*

     Тень стоит на пороге сознания, за которым лежит путь в нижнюю сферу трансформации и возрождения. Поэтому то, что вначале эго воспринимает как дьявола, превращается в психопомпа, проводника души, который ведет ее по пути, направленному в нижний мир бессознательного, где находится ад и мир Матерей. Здесь прототипом может служить союз Фауста с Мефистофелем,

     Современный человек сбился с пути; но путь к его спасению уходит вниз, к воссоединению с бессознательным, с инстинктивным миром природы и с прародителями, посланцем которых является тень. Этот посланец приносит “добрые вести” о сокровищах, скрытых в глубинах, и о целебной траве, которая растет в темноте. Он обладает тайной властью и способен исцелить незаживающую рану современного человека.

     Аналитическая психология Юнга дает решение проблемы тени, которое содержит нечто большее, чем очередной пример “приземления” современного человека — явления, столь часто встречающегося в наше время во многих областях. Действительно, глубинная психология относится к числу интеллектуальных течений, которые позволяют человечеству осознать свою близость с “нижними” уровнями реальности. В частности, это происходит в этнологии, то есть в науке о человеке как первобытном существе, в биологии, в которой человек изучается как дитя природы, и в социологии, то есть в науке о человеке как стадном существе. Общим для всех этих течений является определенное сходство в направлении исследований, столь характерных для современного “духа времени”. С другой стороны, возникновение глубинной психологии в большей мере продиктовано актуальностью человеческих потребностей, чем возникновение любой другой науки.

      * К. Г. Юнг. Психологический подход к догмату Троицы // К. Г. Юнг. Ответ Иову М.. 1996. С. 105.

     Глубиная психология — а она, безусловно, включает в себя и аналитическую психологию Юнга — не возникла из предварительно сформированной концепции человека. Она представляет собой “практическую деятельность”, в которой терапевт, прилагающий отчаянные усилия, чтобы спасти человека от смертельной опасности, и психически больной непрестанно изумляются, обнаруживая, что происходит нечто непредсказуемое, и что смысл и внутреннее водительство возникают из того, что представляется абсурдным и патологическим. К числу таких интуитивных открытий относится понимание того, что, вопреки всем ожиданиям, Люиифер, носитель света, избирает тень в качестве средства обнаружения своего существования. Вначале современный человек воспринимает силы “зла” как темные силы, лишенные всякого смысла и угрожающие существованию мира человеческого сознания и культуры. При этом, однако, он не сознает, что источник этих сил находится в нем самом. И только тогда, когда болезнь и безвыходное положение заставляют его примириться со своей природой, у него появляется возможность постепенно осознать темную власть тени как свидетельство существования творческих возможностей, заложенных в его собственной психике. Так уж распорядилась судьба, что путь современного человека вначале уходит “в глубины”, а не “в выси”: как ни странно, но проводником, который встречается современному человеку в начале его пути, оказывается не светоносный ангел, а мрачная теневая фигура его собственного зла.

     Тем не менее, именно на этой стадии мрачная и парадоксальная тайна трансформации личности начинает превращаться для современного человека в живой опыт. Даже в реальном процессе трансформации, когда архетипы,— безличностные фигуры коллективного бессознательного — выполняют роль проводника душ. и личная теневая фигура вступила в отношения с сознательной жизнью личности, тень по-прежнему пользуется непостижимой властью.

     В своих исследованиях, посвященных алхимии. Юнг достаточно ясно осветил данную сторону процесса трансформации. В этой связи проблема тени приобретает принципиальное значение. И дело здесь вовсе не в том, что Меркурий*, “дух” алхимии, также наделен атрибутами дьявола, и не в том, что смерть, мрак, распад и вина составляют необходимые условия для реализации опуса (жизненного проекта), которые необходимо осознать и выстрадать. Как показал Юнг, подлинная, тайная и еретическая задача алхимии заключается не просто в том, чтобы пассивно терпеть существование тени, а в том, чтобы активно отыскивать ее и спасать в opus magnum [великом действии). Темная, хтоническая сторона тени, заложенная в природе человека и мира, всегда спасается посредством воспроизведения, создания или рождения filius philosophorum (сы-на=дитя философов). Не случайно, что золото находят не “на небесах”**, а в куче отбросов.

      Процесс транформации связан с тенью не только на начальной стадии, но и на протяжении всей своей реализации. Об этом свидетельствует постоянное появление символа инцеста, который рассматривается как греховное деяние. Творческая благодать обновления, исцеления и преображения, которая внезапно появляется из мрака бессознательного, до конца сохраняет связь с парадоксом тайного божества, той непостижимой нуминозной силы, которая предстает перед человеческим эго в облике дьявола, тени Бога в самой цитадели психического. Божество бесконечно превосходит возможности человеческой Самости. Юнг стремился последовательно показать, каким образом и почему четвертая личность,— дьявол. Антихрист — входит в состав божественной природы и не может быть изгнан оттуда. В то же время было бы неправильным истолковывать его исследования как попытку использовать теологические подходы. Его задача заключалась в том, чтобы “установить связь между так называемыми метафизическими концепциями, утратившими глубинную связь с естественными переживаниями, и живыми, обшчеловеческими психическими процессами с целью восстановления их истинного, первоначального смысла”.*

      *Jung. “The Spirit Mercurius”. C.W. 13, pp. 228-229.

      ** Платон. Государство (прим. пер.)

     Смертельная опасность, которой подвергается современный человек, состоит в том, что под влиянием массовых событий он может подвергнуться повторной коллективизации, превратиться в игрушку в руках сил бессознательного и в конечном счете погибнуть в процессе распада своего сознания. Аналитическая психология Юнга ведет борьбу с этой опасностью, пропагандируя принцип развития, направленного надостижение целостности с помощью индивидуации. Однако развитие, направленное надостижение целостности, предполагает установление конструктивных отношений между темной, инстинктивной стороной человеческой природы и светлой стороной, представленной сознательной психикой. Нужна новая форма гуманизма, которая позволит человеку доброжелательно относиться к самому себе и воспринимать свою теневую сторону как необходимый элемент своей творческой энергии. Тень не олицетворяет некую переходную стадию или “не что иное, как” инстинктивную сторону, которая расматривается лишь как почва, в которой помешаются корни жизни. Парадоксальная тайна трансформации состоит в том, что превращение свинца в золото происходит в тени и посредством тени. И только тогда, когда человек научится воспринимать себя как создание творца, сотворившего свет и тьму, добро и зло, он осознает свою Самость как парадоксальную всеобщность, в которой противоположности соединены так, как они соединены в божестве. Только тогда, когда творческая взаимосвязь света и тени получит признание и будет переживаться как основа мира сего, для человека действительно станет возможна жизнь в этом мире. И тогда единство творения и человеческого существования не разрушится под воздействием катастрофического раскола, который ставит под угрозу будущее человечества.

      К. Г. Юнг. “ Aion”. M.: Рефлбук. 1998. Часть 11.

       

ЧЕЛОВЕК МИСТИЧЕСКИЙ*

      * Впервые напечатано в: Eranos- Jahrbuch. XVI. 1949. © Кривулина 3. А.. перевод. 1999

      

Часть I

     Предметом данной статьи является не мистицизм, а мистический человек. Здесь нас интересует не общий характер мистицизма или какие-либо конкретные формы его проявления, а сам носитель мистических явлений — человек. Понимание мистики, крайних проявлений (экспонентов) мистических процессов, вне всякого сомнения, выступает как одна из принципиальных задач, но в еще большей степени мы хотим определить здесь роль мистического для человека как такового. Нашу проблему можно сформулировать следующим образом: в какой мере мистическое представляет собой свойственное человеку явление, а в какой мере сам человек является человеком мистическим ( homo mysticus)? Такое разъяснение приводится для того, чтобы читатель избежал разочарования, если он ожидает, что я буду воспроизводить известные или малознакомые мистические тексты или их истолковывать. Здесь я, возможно, вновь разочарую вас, не пытаясь добавить новое определение к уже известным дефинициям мистицизма, однако я надеюсь, что дочитав до конца предлагаемую статью, вы поймете, что в данном контексте подразумевается под словом “мистический”. Наложив на себя двойное ограничение, мы рассматриваем здесь не мистическую теологию, а мистическую антропологию. Во-первых, ограничение общего характера: понимание современным человеком относительности его положения и своей системы координат не позволяет ему в принципе делать такие абсолютные заявления, какие допускала наивность прошлых времен. Второе, специфическое, ограничение заключается в следующем: опыт психолога включает то, что свойственно

      * Перевод Кривулиной 3. А.

     человеку ( the human), не меньше, но и не больше, и он не может выйти за пределы своего опыта. Однако это двойное ограничение полностью компенсируется тем обстоятельством, что психологическая сфера человеческого, сфера Антропоса, стала столь обширной и представляется столь непостижимой для нашего пытливого сознания, что нами почти утрачена надежда на установление ее пределов, хотя мы и пытаемся достичь этого всеми возможными путями. Это ли не пример того, насколько глубоко залегают основы психического [I]. Рискуя повторить слишком известные сведения, я должен в этой связи сослаться на многие веши, которые ранее воспринимались человеком как относящиеся к внешнему миру, которые, однако, современный человек считает принадлежащими его внутреннему миру.

     К проекциям внутренних психических переживаний мы относим не только анимизм первобытного человека с его заряженными маной* местами и животными, его призраками и демонами, не только языческих богов. Иудео-христианский, а также внеевропейский религиозные миры со своими иерархиями небес и преисподней, со всеми их обитателями, богами и духами, ангелами и дьяволами, спасителями и искусителями, их религиозными мифами о начале и конце, сотворении, падении и искуплении поняты нами как проекции переживаний, происходящих в психологической глубине Антропоса. Такое понимание, разумеется, подчиняется общему закону, согласно которому нам намного легче понять в качестве проекций те представления, которые не затрагивают нас бессознательно и эмоционально — о которых известно только нашему сознанию — а не те, которые, зарождаясь в глубине нашего бессознательного, насыщены эмоциями.

      * мана — понятие, первоначально возникшее у племен Меланезии (и Полинезии) для обозначения таинственной духовной силы. которая пронизывает Вселенную и обитает в людях, животных, деревьях и неодушевленных предметах. — прим. ред.

     Образ Антропоса, окруженного кругами небес и преисподней, беруших в нем свое начало, напоминает ман-далы древних астрологов. Однако после того, как было осознано понятие проекции, на смену прежнему представлению о положении человека в космосе приходит представление значительно более сложное, которое теряет в ясности то, что выигрывает в динамизме. В нашей новой концепции антропоцентрической системы ( Anthropos system) между расположенным в середине центральным Антропосом и окружающим его миром осуществляется непрерывное движение. Этот мир является носителем проекций бессознательного, и с развитием человеческого эго, которое возвращает проекции обратно и переводит их в сознание, изменяется наше представление как о космосе, так и о человеке. Непрестанное изменение взаимоотношений человека и мира проявляется в соответствующем изменении нашего представлении о мире и вводит новую динамическую составляющую в старую мандалу Антропоса; однако это еще не все, ибо изнутри Антропос также участвует в непрерывном процессе преобразования.

     В основе этого процесса лежат взаимоотношения между эго, сознанием и бессознательным, иными словами, тот факт, что личность, благодаря спонтанным действиям творческого бессознательного, непрерывно изменяется в направлении от внутреннего центра к внешней периферии. Таким образом, причина преобразований, происходящих внутри антропоцентрической системы, заключается в самой человеческой психике. Изначальный творческий импульс, изменяющий человека и, вместе с ним, его окружающий мир, означает непостоянство мира и человека, что воспринимается как ненадежность существования последнего.

     Источник творческого импульса, родник автономной, спонтанной и бессознательной деятельности живой и творческой психики расположен не только внутри психологического пространства Антропоса, но является его центром.

     Проблема творческого бессознательного, центральная проблема глубинной психологии, одновременно выступает и как центральная проблема мистицизма и человека мистического. Поскольку творческий процесс происходит вне пределов сознательного и должен поэтому рассматриваться как граничное переживание эго, любая попытка приблизиться к этому первичному центральному вихрю связана с огромной опасностью. Вследствие самой природы такого предприятия оно не может привести к цели посредством прямого включения сознания; попытаться приблизиться к рассматриваемому центру можно, описывая своего рода ритуальные круги, осуществляя подход с разных сторон.

     Ситуация в психологии столь парадоксальна и в связи с тем, что в ней субъект познания,— эго как центр сознательного,— и объект,— психическое, которое эго стремится понять, — тесно переплетены, причем каждая система составляет часть личности. Взаимная зависимость этих систем, их взаимопроникновение и относительная автономия создают ряд фундаментальных психологических проблем.

     Любой попытке охватить явление мистицизма сопутствуют аналогичные трудности. Здесь человек как субъект мистического опыта неразделим и парадоксально связан со своим объектом, в какой бы форме тот ни проявлялся.

     Говоря о мистической антропологии, иными словами, о доктрине человека мистического как части общей теории человека, мы исходим из весьма широкого и, как справедливо можно было бы утверждать, туманного ( vague) представления о мистицизме. Мы обнаруживаем мистицизм не только в религии и, несомненно, признаем его не только в экстатическом внутреннем мистицизме. Для нас мистическое представляет собой скорее фундаментальную категорию человеческого опыта или переживания, которое, с психологической точки зрения, проявляется там, где сознательное еще не полностью центрировано вокруг эго (или уже не центрировано вокруг него).

     Мы находим мистический элемент в уроборической стадии, ранней психологической стадии первоначального единства, когда еще отсутствует систематизированное сознание, стадии, которую Леви-Брюль определил как мистическое участие ( participation mystique). В ситуации, когда человек и мир, человек и группа, эго и бессознательное переплетены, мистический элемент проявляется в том обстоятельстве, что эго еше не отделилось от не-эго.

     При первоначальном осознании мира то, что мы называем внешним миром и то, что мы называем внутренним психическим, слито воедино. Звезды, деревья и животные психологически столь же близки к расплывчатому эго, как его родственники, дети, родители; и существует мистическая связь, соединяющая то, что ближе, с тем, что дальше всего,— богом, животным, человеком. Эта связь крайне текуча, поскольку эго все еше везде можно спутать с не-эго.

     Неполное отделение эго от не-эго характерно для первоначального уроборического* состояния, живущего в психике человечества в виде архетипа райской целостности. Этот образ утраченного детства является символом невосполнимой утраты для эго, которое страдает от одиночества и от необходимости проходить этапы развития. Данный образ постоянно проецируется обратно на время, предшествующее рождению эго, являющегося по своей природе носителем страдания и несовершенства. Соответственно, состояние совершенства, с филогенетической точки зрения, является раем, относимым к началу истории развития человечества, тогда как онтогенетически оно проецируется на начало жизни индивида как блаженное состояние детства. Но так же, как нам известно, что первоначальное состояние человечества вовсе не похоже на нарисованную Руссо картину, а первобытные люди, отнюдь, не обитали на “блаженных островах”, нам известно и то. что детство — это не райское счастье, что оно полно опасностей и нерешенных проблем.

      *уроборос —символ первичного состояния, характеризующий раннюю стадию развития личности. — прим. ред.

     И тем не менее в этом образе совершенной изначальной ситуации продолжает сохраняться вечная истина, даже и при условии, что мы понимаем проекцию, и что наш внутренний взгляд ( insight) позволяет нам увидеть обманчивый характер теологической доктрины падения человека и мира.

     Остается открытым вопрос и о том, что необходимо сделать, дабы не позволить этому идеалу совершенства отравить человечество. Ибо вновь и вновь трудному героическому пути эго к сознанию и страданию угрожает соблазн стремления к блаженному состоянию в виде лишенного эго бессознательного. Для современного человека существование разделено на окружающий мир и Самость, на внешнее и внутреннее, между которыми располагается эго. Такое разделение, характерное для цивилизованного человека, проявилось только с возникновением упорядочивающего сознания, которое выявляет противоречия, что можно продемонстрировать, исследуя эволюцию сознания. Рост человечества является в своей основе развитием по направлению к эго, по направлению к сознанию и индивидуальности. Каждый шаг на этом пути труден и преисполнен страданий. Только на протяжении длительного процесса исторического развития человечество, следуя по стопам великого предшественника, Великого Индивида, смогло создать относительно независимое эго в качестве центра системы сознательного, пройдя при этом через сложные процессы дифференциации, разработав стандарты, служащие для определения целостности и индивидуальности человеческой личности.

     Однако развитие по направлению к эго, к индивидуальности и сознанию находится в неумолимом конфликте с бессознательным. Формирование сознания, подтверждение существования эго возможны только в битве с поглощающими силами бессознательного, а это означает — в отделении от уроборической стадии, от блаженного состояния целостности и совершенства. Таким образом, героическим путем человечества (ибо путь этот, действительно, полон героизма, несмотря на несовершенство) является движение к ясности, дифференциации и ответственному осознанию существования эго. Путь к эго, несомненно, является движением к сознанию, однако уже изначально он не являлся осознанным ( a road in consciousness). “Данностью” всегда является отношение эго человека к бессознательному и к миру, изменяющемуся под воздействием проекций бессознательных образов. Сознание возникает благодаря процессу, в котором эго вплотную подходит к бессознательному: вначале терпит поражение, а затем одерживает победу Эго должно мужественно встречать силы не-эго, устанавливая и укрепляя свое положение. Частично битва осуществляется мужественными действиями эго, не уступающего своих позиций в сознании, усваивающего содержания, вовлекающего последние в область сознания и развивающего их; это означает, что эго делает такие содержания доступными для концептуального понимания, подвергает их анализу и систематически использует для построения осознанной картины мира.

     Однако несмотря на все вышесказанное, это наименее опасная часть конфликта. Именно нисхождение в глубины бессознательного, встреча с не-эго придают битве опасность, делают очевидным героизм эго.

     Развитие эго и сознания (в той мере, в какой оно оказывается прогрессивным) связано с творчеством, то есть, зависит от стихийного характера не-эго, проявляющегося в процессе творчества и являющегося по своей природе нуминозным явлением. Встреча с нуминозным составляет “обратную сторону” развития сознания и является явлением “мистическим”. В основе происхождения и эволюции человеческой личности, а также формирования и развития сознания лежат процессы, которые в нашем понимании являются мистическими и которые разыгрываются между эго как носителем личностного и нуминозным трансличностным началом. Только современный западный человек, со всей жесткостью (негибкостью) своего эго, со своей верой в сознание может не увидеть экзистенциальную зависимость человека от того, что мистически изменяет его, от того, благодаря чему он живет и что живет в нем в качестве его творческой Самости.

     Для процесса творчества характерно, что в нем эго не может опираться исключительно на сознание, эго просто обязано выйти на встречу с не-эго. В этом случае эго отвергает осознанную реальность, в которой мир воспринимается как противоречие, и тогда происходит встреча между эго и не-эго, во время которой временно прекращают действовать противоречия между миром, эго и Самостью. Такую встречу, где бы она ни происходила, мы называем мистической. Чтобы пережить (испытать) парадоксальную реальность до, вне или за поляризацией мира и Самости, личность должна (по крайней мере временно) преобразовать себя и занять позицию, оставляющую открытой возможность союза между эго и не-эго.

     Любое нуминозное переживание, какую бы форму оно ни принимало, носит мистический характер. Нуминозное содержание обладает очарованием, способностью предчувствовать и организовывать, выходящей за рамки возможностей сознания, обладает зарядом энергии запредельным сознательной сфере. Поэтому встрече с нуминозным всегда сопутствует полный переворот всего личностного начала, а не только одного сознания. При каждом столкновении эго с нуминозным возникает ситуация, когда эго оказывается “вне себя”; оно падает или выпадает из оболочки своего сознания и может “прийти в себя” (“вернуться к себе”) только в измененной форме.

     Встреча с нуминозным прокладывает путь к проявлению творческого небытия человека ( nothingness), “небытия”, которое представляет собой состояние вне пределов сознательного. Такое проявление может принимать характер эпифании (божественного явления) и противостоять человеку извне в виде божества; продукт его творчества называется тогда откровением. В этом смысле откровение выходит далеко за пределы истории религии, поскольку для первобытного человека, серьезно воспринимающего психологическую реальность, все явления, которые мы называем “идеей”,“вдохновением”, “понятием”,приходят к нему в виде “откровения”. Не только религия, культы и ритуалы, но также искусство и мораль явились результатом встречи с нуминозным.

     Хотя современному человеку известен мистический характер религиозного откровения, он часто не может понять, что то же самое явление имеет место ( operates) в каждом творческом процессе, определяя таким образом все существование человечества.

     Не будем забывать о следующем: человека мистического можно определять как человека религиозного, поскольку всю свою жизнь он сознательно или бессознательно сталкивается с нуминозным; однако ему при этом не обязательно верить в Бога. Наше знакомство с объемом и повсеместностью мистического показывает, что существуют теистические и атеистические, пантеистические и па-нентеистические ( panentheistic)*, а также материалистические и идеалистические, личностные и надличностные формы переживания мистического опыта. Переживание встречи с Богом как священного события представляет собой только одну конкретную разновидность мистицизма; причем далеко не самую обычную и, возможно даже не самую значимую. Однако всем разновидностям мистицизма свойственны интенсивность переживаний, а также революционный динамический импульс, характерный для психологического события, извлекающего эго из структуры составляющего его сознания: и во всех случаях нуминозное является полюсом, противоположным сознанию.

      *панентензм — современная теистическая модификация, проявляющаяся в стремлении интегрировать содержание естественнонаучного опыта и усиливать космолого-онтологические элементы традиционного теизма. В панентеизме универсум не тождественен Богу. но пребывает в Боге. — прим. ред.

     Для каждого сознания и эго нуминозное представляет собой нечто “полностью иное”; оно свободно и не поддается определению. Психологическая категория автономии, которую теория комплексов приписывает бессознательному, связана с тем поразительно реальным фактом, что нуминозное не имеет определения, а это, в свою очередь, служит для эго доказательством его полной зависимости от непреодолимой силы, которую невозможно предвидеть [2]. Божество или нумен ( numen) всегда появляется как нечто, противостоящее сознанию, демонстрируя тем самым свою неуловимость, что обусловливает неопределенность позиции эго, но в то же время делает возможной творческую революцию человеческой личности. Ибо рядом с откровением и творческими достижениями, которые в качестве культурного феномена характерны для человека, расположена третья и решающая разновидность мистической встречи между эго и не-эго: метаморфоза.

     В процессе встречи с божеством происходит превращение ( transformation); оно происходит в человеке, которому является божество, но оно включает и само божество. Оба полюса, которые мы обозначаем как мистические, эго равно как и не-эго, преобразуются в процессе, при котором разделяющая их линия уничтожается с обеих сторон.

     Эпифания (богоявление) того, что до того было скрыто, не только требует такого эго, которому можно продемонстрировать себя, но в еще большей степени требует внимания и преданности со стороны эго, способности быть “тронутым”, желания увидеть то, что хочет проявиться. Человек является партнером нуминозного, ибо только в человеке может развернуться нуминозная эпифания. Эволюция форм нуминозного связана с развитием человечества: подобно человечеству нуминозные формы появляются из безымянного ( anonymous) и бесформенного бессознательного и превращаются в вечно меняющие свой облик нуминозные образы.

     И наоборот, сознание человека зависит от спонтанного характера нуминозного. Такая взаимосвязь существует внутри того, что мы называем человеческой личностью. В этом смысле внеличностное нуминозное размешается в человеке и только в человеке, ибо человек является местом мистической встречи это и не-эго. Реальность такой встречи представляет собой один из основополагающих фактов человеческого существования, и если мы назовем подобную встречу и метаморфозу эго и не-эго мистической, то категория мистического является основополагающей категорией переживаний человека вообще.

     Изменение личности под влиянием появления божества отрывает эго от старой системы сознания, а также от его прежнего отношения к миру; однако ценой за связь с неизвестным божеством, включающей в себя возможность творчества, является отказ от безопасности, которая обеспечивается сознательной ориентацией, а также вовлечение в основополагающий парадокс мистического. Для эго такая мистическая встреча с не-эго всегда является пограничным переживанием, ибо при этом эго всегда движется в направлении чего-то, расположенного вне сознания, вне его рационального мира. Область, лежащая за пределами сознания, представляет собой, с точки зрения всей личности, область творчества par excellence (по преимуществу), однако с точки зрения сознания это область небытия. Творческая область небытия в человеке является храмом и теменосом, источником и раем; как утверждается в ханаанской мифологии [З], это центральная точка, в которой Эль, Великий Бог, восседает “там, где поднимаются потоки, у источника двух морей”. Однако, это одновременно центр мандалы [4] со всеми ее символами, место нахождения божественного как Антропоса; это область, в которой мистическая теология совпадает с исследованием мистицизма в человеке, которое я буду называть “мистической антропологией”. Переживание человеком творческой пустоты ( creative void) является исходным переживанием, которое привело его к проецированию образа сотворения мира из небытия, что имело место не только в иудео-христианской теологии, но и во всем мистическом и творческом опыте человечества. Творческая пустота находится в центре мистической антропологии как часть глубинной психологии, занимающейся природой творческого процесса; одновременно она пребывает в центре всех мистических переживаний, которые сосредоточены вокруг проблемы скрытости божественного. Именно благодаря этому процессу в центре, который, хотя и располагается вне пределов прямого постижения человеком, является для последнего глубочайшим источником творческой жизни, человек ощущает себя человеком мистическим ( homo mysticus). Аналитическая психология называет этот центр Самостью, вступая тем самым в самую сердцевину парадоксальной истины, согласно которой Бог и человек представляют собой единый образ, ибо эго не является Самостью; в стадии индивидуации личность не ощущает себя более как эго или не только как эго, она ощущает себя и как не-эго, как эго-Самость. Мистик страдает и находится в смятении, отчаянно пытаясь выразить этот скрытый момент, психологическое ядро Самости, которое остается недостижимым, даже когда эго погружается в него, и которое парадоксально расположено вне времени, хотя представляется, что оно-то и составляет время, которое, будучи внеличностным, является центром личности, и которое составляет нуминозную сущность человека. Там, где этот парадокс (воспринимаемый как таковой эго-сознани-ем),— хотя он и не является парадоксом для живой личности — проявляется, человек попадает ( falls into) в еще один — опасный — парадокс собственной глубины. Он сталкивается с бесконечной проблемой идентичности, составляющей самую сущность глубинной психологии. “Кто есть кто?” становится центральным вопросом, часто вопросом жизни или смерти, здравого рассудка или безумия. Вечному ответу Востока: “Это ты”, противостоит столь же вечный вопрос Запада. Где бы ни происходила встреча с нуминозным, вокруг эго располагается не-эго, иными словами происходит изменение личности; такое изменение может длиться мгновение или представлять собой долговременное преобразование; оно может происходить в виде упорядоченного или кажущегося хаотическим и ненаправленным процесса, преобразующего личность или разрушающего ее в единой вспышке; оно может проявляться в виде любовного или религиозного переживания, через художественное творчество, великую идею или великое заблуждение. Но как бы мистический элемент ни проявлялся, принятая “данность” и надежность окружавшего эго мира оказывается разрушенной, и за ними открывается новый, динамически изменившийся мир. Является ли такое откровение проявлением божественной, космической или человеческой тайны, представляет собой вопрос второго порядка. Так, например, одно и то же дерево может почитаться как место пребывания божества, или оно может, в качестве мирового древа, символизировать тайну психологии; как явление природы это дерево может служить материалом для научных изысканий или отражать через произведения искусства или поэзии то божество, которым оно является. Все вышесказанное служит всего лишь примером различных сторон нуминозного, вмещающего мир “древа”, которое мы называем архетипом, ибо встретить его во всей полноте означает быть втянутым в мистический транс и метаморфозу. При таком восприятии весь мир нуминозен — каждое место, каждая ситуация, каждый предмет и каждое живое существо,— ибо все перечисленные элементы являются потенциальными носителями “искр”, как о том говорили хасиды, [5] способных зажечь и осветить человеческую личность. Мир и его содержание нуминозны, однако это справедливо только потому, что по своей природе человек является человеком мистическим.

     В этом месте может показаться, что хотя мы кое-что сказали о человеке мистическом, мы почти ничего не сказали о тех людях, которых принято называть “мистиками”. Но мы предполагаем исправить это упущение во втором разделе данной статьи, а здесь мы должны повторить все то, о чем говорили вначале. Только понимание мистической природы человека может позволить нам понять конкретного “мистика”, и только через понимание диалектики взаимоотношений человека и нуминозного сможем мы надлежащим образом определить область мистических переживаний. Крайне высокое напряжение, возникающее в человеческой психике при отделении сознания от бессознательного. то напряжение, на котором базируется человеческая культура, может быть сведено к основному напряжению между эго и Самостью. Самость связана с архети-пическим совершенством уроборической ситуации, исходной ситуации, предшествующей существованию изолированного эго, когда эго ассоциируется с сознанием как органом дифференцирования и изолированного опыта.

     Как говорилось ранее, развитие человека происходит в направлении расширения сознания и усиления эго; но, с другой стороны, необходим мистический элемент, творческий процесс, характерный для преобразующей встречи между эго и не-эго. Развитие сознания связано двойным синтезом с развитием форм нуминозного.

     Отделяя эго от центра сознания, каждое переживание нуминозного ведет к аппроксимации начальной ситуации и, следовательно, к более или менее ограниченной форме переживания Самости. Этот факт лежит в основе первобытных религий. То, что человек может переживать нуминозные явления и, — на более высоком уровне,— присутствие божества или самого Бога везде и во всем, находит свое отражение в почитании животных, демонов, в политеистической форме религии. Когда мы говорим об этом как о переживании Самости (пусть и в ограниченном объеме), мы имеем в виду, что хотя эго переживает здесь встречу с не-эго в ограниченной форме, нуминозное воздействует на него тем не менее с полным вовлечением психики.

     Ограниченной форме не-эго здесь соответствует столь же ограниченная форма эго. Это малое эго, однако, оказывается столь же пораженным нуминозным переживанием при, скажем, встрече с деревом, заговорившим голосом демона (а вся психика оказывается в таком же волнении), как и в том случае, когда сознание большего объема и более сильное это повержено эпифанией божества.

     Здесь мы, разумеется, не можем входить в детали психологических симптомов переживаний нуминозной Самости. Они всегда влекут за собой возбуждение или упоение ( intoxication), которые вызываются изменившимся и повысившимся уровнем ощущения Самости, изменениями в позиции это и в сознании, что означает также и изменение отношения к миру и коллективному.

     Ввиду того, что переживание нуминозного всегда является переживанием Самости и “голоса”, несущего откровение, эго, на которое оказано воздействие, вступает в конфликт с доминирующей догмой сознания и элементами его воздействия. Мистическое и творческое переживание по своей природе противостоит доминирующей религии и доминирующему в сознании содержанию культурного канона: иными словами, оно в принципе имеет революционный и еретический характер. Можно сказать, что там, где поклоняются “данному”, признанному божеству, разрушено характерное отношение между эго и не-эго, определяющее мистическое явление. Следовательно, все мистические направления стремятся к растворению традиционных религий и ритуалов, хотя часто это стремление прикрывается словами об “обновлении” старых религиозных форм. Подлинное основополагающее переживание нуминозного обязательно должно быть направлено против обычного, коллективного, догматического, ибо оно всегда переживается наново.

     Таким образом, любой мистицизм, заключающийся в переживании догматически определенного или догматически определимого содержания, представляет собой либо мистицизм низкого уровня, либо замаскированный мистицизм. К случаю мистицизма низкого уровня относится такой вариант, когда личность, не владеющая культурным каноном и не усвоившая религиозную догму, захвачена одним из архетипических содержаний этого канона и мистически переживает его: примером здесь может служить мистическое переживание архетипического содержания какого-либо христианского культурного канона находящимися на низкой ступени развития обитателями африканской страны. В таком случае мистическое переживание обнаруживает все симптомы первобытного мистицизма. Это тоже “подлинный” мистицизм, однако его следует называть мистицизмом низшего порядка, ибо феноменология мистического переживания регрессивна относительно архетипического культурного канона. Однако такой мистицизм, который нередко встречается, когда культурный канон высшего порядка предлагается группе людей с менее развитым сознанием, менее значим по сравнению с явлением замаскированного мистицизма.

     История знает много мистиков, которые, не желая подвергаться опасному обвинению в ереси, выбирали компромиссное решение и то ли сознательно, то ли бессознательно, пересматривали свои подлинные мистические переживания, иными словами, приспосабливали их к требованиям, налагаемым господствующими догмами. Поскольку мистические переживания в значительной степени основаны на архетипах, следовало бы ожидать соответствия высказываний различных мистиков. Действительно, такое соответствие мы обнаруживаем в психологических влияниях мистических переживаний, в вызванных ими изменениях личности, однако что касается содержания самого переживания, оно в большинстве случаев имеет сходство с господствующими догмами. Редко, например, встречается подлинный восточно-индийский символизм среди мистиков-католиков или наоборот. Примеры подобного пересмотра догм приводятся К. Г. Юн-гом при обсуждении высказываний Брата Клауса и Игнатия Лойолы. [6,7,8]

     Нет сомнений в том, что страх перед преследованиями за ересь повсеместно способствовал одиночеству мистиков. Направленная против коллективного сознания природа их переживаний и часто свойственная им крайне односторонняя интровертная типология также объясняют, по какой причине столь многие мистики проповедовали презрение к миру и бегство от него. Мы не можем удовлетвориться личностной и редуктивной интерпретацией обозначенных явлений, хотя мистическая враждебность к миру и, в особенности, к женщинам, весьма сходна с известными невротическими симптомами. Но даже имея дело с невротиками, мы различаем положительные и отрицательные неврозы; если даже в этом случае редуктивный личностный подход оказывается неадекватным, то каким образом может подобный подход позволить адекватно объяснить такое важное для истории человеческого разума явление, как мистицизм?

     Хотя мы и попытаемся дать общую картину взаимоотношений между мистицизмом и неврозом только во второй части нашего исследования, кратко затронем эту проблему уже сейчас. Развитие эго и сознания приводит в любом смысле к изоляции; оно ведет к одиночеству и страданиям эго. Однако в своем крайнем выражении оно приводит также и к изоляции и специализации сознания, к его полному поглощению чисто индивидуальным и к сосредоточенному только на себе существованию, которое более не может постигать жизнь в широком контексте или осознавать ее связь с творческой пустотой и более не способно к мистическим переживаниям. Невротическая крайность погружения в жесткое неподатливое эго и в сознание представляет собой полюс, противоположный первобытному или невротическому состоянию лишенного эго бессознательного существования. Стремление мистика избавить себя от мира, его изоляция и его эго, нацеленное на исчезновение в область творческого небытия — и тем самым вновь пережить однородное состояние Самости и единения, совершенства и блаженства — представляет собой понятное движение в направлении, противоположном движению эго к одиночеству и сознанию.

     Однако здесь, как и везде, существует иерархия явлений. Так же как нам известна низшая, сомнамбулическая стадия творческого процесса, сомнамбулическая стадия в искусстве и пророчестве, мы знаем и о сомнамбулической форме мистицизма. В отличие от общепринятого мнения нам представляется, что так же, как высшие формы творческого процесса и пророчества появляются только в виде синтетических образований, вызванные усилением напряжения между эго и бессознательным, так и высшая форма мистицизма является синтетическим результатом повышения напряжения между эго и Самостью. Поэтому невозможен адекватный подход к мистицизму без умения различать и оценивать различные формы и степени отношений между эго, не-эго и Самостью. Любая попытка понять переживание мистического человека как выражение изменяющегося отношения между эго и Самостью должна опираться на психологию, которая учитывает различные стадии эго и сознания в их развитии из бессознательного, получая таким образом в свое распоряжение систему координат, позволяющую определять различные формы отношений между эго и Самостью. Такая интерпретация мистического человека, исходящая из эволюции сознания, дает возможность различать ранние, высокие и высшие уровни мистицизма. Предлагаемая иерархия относится как к этапам развития человечества, на протяжении которого возникло эго-сознание, так и к стадиям жизни индивида, которые, по меньшей мере в широком смысле, кратко повторяют филогенетическую эволюцию.

     Появление мистического элемента было нами проиллюстрировано на примерах из коллективной уробориче-ской стадии мистического участия, и ссылка на эту стадию может прояснить сказанное нами, хотя здесь мы можем дать всего лишь краткое схематическое описание процесса, который был более подробно описан в другой работе. [9]

     Была показана и роль архетипических стадий в развитии сознания; изучая эти стадии, мы можем установить, каким образом зародыш сознания высвобождается из первоначальной оболочки в бессознательном, чтобы, в конечном счете, достичь независимости, характеризующей нашу личность, которая представлена сознанием и бессознательным.

     Начальная, исходная ситуация доминируется архетипом уробороса и Великой Матери, с которым ассоциируется подобное ребенку эго и сознание. Уроборос как символ всеохватывающего бессознательного, содержащего зародыш эго, еще лишенного независимости, характеризует психологическое состояние на ранней стадии истории человечества, известное нам сегодня только в форме пограничных переживаний ( borderline experiences). По причинам, на которых мы не будем здесь останавливаться, мифология приписывает данному состоянию все признаки совершенства. Это плерома, сфера, рай, — место, где мы находимся до рождения. Последнее понятие используется здесь для обозначения состояния, предшествующего рождению эго и сознания, предшествующего расщеплению, конфликту и страданию. Мы называем стремление вернуться к этой стадии уроборическим инцестом. ибо по отношению к неразвитому, зародышевому эго уроборос представляется в виде архетипа матери. Эго стремится проникнуть в уроборос и таким образом утратить себя. Эта стадия доминирует на раннем этапе истории человечества, а онтогенетически она характеризует раннее детство. Однако следующая стадия растущего сознания также управляется бессознательным, принимающим теперь архетипический облик Великой Матери. В детстве и ранней юности как человечество, так и отдельный индивид, сталкиваются с материнским архетипом, пожирающей Ужасной Матерью, архетипом, представляющим консерватизм бессознательного.

     Эта стадия заканчивается битвой с драконом, что онтогенетически ассоциируется с возрастом достижения зрелости. В сражении с драконом эго удается преодолеть ужасный аспект бессознательного, уроборическую мать, и превратиться, таким образом, в героическое эго. Разделение космических родителей, борьба с драконом, преображение и возрождение, освобождение эго и сознания, приобретение “высшей” мужественности — таковы те архетипы, которые составляют постоянный канон, относящийся к этой стадии.

     Героическое эго отгораживается от сил бессознательного, и начинается расцвет человечества и личности. По мере того, как вследствие “разделения изначальные ( primal) родителей” начинает сказываться закон противоречий, разделяются системы сознания и бессознательного, и система эго-сознание становится относительно независимой. Однако, одновременно битва с драконом является мистерией инициации и возрождения; преобразованное в ней эго является порождением божественного, духовным существом и достигает “высшей” мужественности. Только после такой метаморфозы эго может стать носителем культуры и взрослым членом общества. И здесь безразлично, происходит ли битва с драконом на дневной дуге экстраверсии (при поражении внешнего дракона, на которого спроецирован архетип) или на ночной дуге интроверсии (при поражении внутреннего дракона через инициацию или иное индивидуальное внутреннее событие). Как показал К. Г. Юнг [10], обе битвы являются типичными битвами возрождения. Данная стадия борьбы с драконом завершается приобретением “сокровища, которое трудно добыть”, представляющего собой символ творческой перемены в самом человеке, а также священным браком или гиерогамией с пленницей дракона, анимой, освобожденной от его власти. Любовный мотив с его реализацией в личном плане выходит далеко за пределы личной сферы, ибо архетип священного брака определяет высшую точку развития человечества и индивида как мотив творческого союза противоположностей.

     Героем в священном браке всегда является мужчина как “высший человек”. Как принято считать в мифах и ритуалах, брак является “причиной” и “прототипом” плодородия в мире, то есть, творческой жизни. Это плодородие творческого начала, запечатленное в повелении “Плодитесь и размножайтесь”, относится ко всем этапам жизни, однако оно предполагает расщепление и дифференциацию, поляризацию противоположностей как снаружи, так и изнутри. Только мужское сознание, определившееся эго, может быть плодородным в отношении анимы, только мужской принцип, достигший своей “высшей” формы посредством инициации, может быть плодородным в отношении женщины.

     Для конечной и зрелой стадии развития человечества и индивида, которая выходит за пределы зенита доминирующего эго-сознания, характерны метаморфоза и интеграция личности, что наблюдается в процессе индивидуа-ции. Это также выражено в мифе через архетипический образ Осириса. Подобно тому как солнце всходит и заходит, совершая свой путь по небу, так и сознание развивается в каждом индивиде в течение жизни, и индивидуа-ция является целью его дневной дуги. Метаморфоза на стадии Гор = солнце = эго находится под знаком Осириса, “первого из богов Запада”. С наступлением смерти в конце солнечного пути Осирис, Самость, принимает, и “оси-рисифицирует” эго = Гор = сын, преобразуя его в Самость. Мифология и ритуалы, принятые в Египте для фараонов, содержат многочисленные сведения о парадоксальных отношениях между эго и Самостью, Гором и Осирисом. Тайное тайн речение: “Я и Отец едины” также господствует на этой конечной стадии трансформации, называемой ин-дивидуацией, заканчивающейся гибелью эго и концом жизни.

     Аналитическая психология различает три основные стадии в развитии личности. Для каждой стадии характерно преобладание той же группы архетипов, которая определяет соответствующую стадию развития человечества. Несомненно, что эти три стадии индивидуального развития нельзя вставить в жесткие хронологические рамки, однако они включают определенные возрастные группы. Цифры, которые будут приведены ниже, означают только кульминационные точки периодов, длящихся многие годы. Стадия младенчества и детства, период, когда эго и сознание постепенно освобождаются от полного погружения в бессознательное и достигают независимости и систематизации, заканчивается в возрасте достижения зрелости. то есть около восемнадцати лет. Жизненный расцвет приходится на интервал от конца достижения зрелости до, примерно, пятидесяти четырех лет. Этот период мы делим на два периода по восемнадцать лет каждый, между которыми, где-то на уровне тридцать шестого года, проходит линия раздела. И, наконец, у нас остается последний период, завершающийся смертью. Представленные в виде диаграммы, эти цифры демонстрируют нам приблизительно равные части. Начальная, то есть, восточная, часть охватывает полностью бессознательное состояние, предшествующее эго. В зените взрослого состояния находится развитое сознание, центрированное вокруг эго, очерченное и поддерживаемое культурным каноном тех ценностей, которые предписываются своей группой и своим временем. Дифференциация систем сознательного и бессознательного достигла такого продвинутого уровня, что эго идентифицирует себя почти полностью с сознанием, а бессознательное, поскольку оно не осознается, находится вне поля зрения, из которого оно удалено или полностью отрезано. Эта стадия, расположенная между возрастом достижения зрелости и климактерическим периодом, определяется символами борьбы с драконом и соответствующим архетипическим каноном, включающими самопреобразование ( selftransformation), возрождение, убийство дракона, гиерогамию, завоевание сокровища и основание королевства. Конечный этап, возраст старения, находится под знаком Осириса и ведет от дифференциации к интеграции, от доминирования эго как центра сознания к доминированию Самости как центра личности и от расщепления между сознанием и бессознательным к новому синтезу.

     Так же как рождению эго предшествует период утробного развития, так и за смертью эго следует так называемый период пост-эго. Он также доступен восприятию личности только посредством пограничных переживаний. С ним связаны мистерии перерождения Осириса-Гора и архетипы египетских ритуалов почитания фараонов и мертвых. С ограниченной точки зрения сознания, область плеромы* ( pleromatic area) предшествующего эго периода соединяется с областью плеромы периода пост-эго. Это символизируется уроборическим кругом, нуминозно включающим жизнь, кругом, в котором встречаются начало и конец.

     Если мы будем размышлять над жизненным путем личности от рождения до смерти и от полного погружения в бессознательное до интеграции на конечном этапе, то увидим, что в процессе своих перерождений личность проходит через архетипические зоны, сходные с этапами, наблюдаемыми в природе. Солнечный путь эго, поднимающегося с востока и заходящего на западе, проходит всегда через определенный сектор архетипического небесного свода коллективного бессознательного. Однако психокосмическая система, с которой эго сталкивается в процессе перерождений, простирается дальше, ибо над небесным сводом архетипических образов и вне его лежит уробори-ческая область бесформенной плеромы, предшествующая форме. Это космический туман божества, неопределенное нуминозное, божественное небытие, заполняющее внутреннее пространство Антропоса.

     Мы пытались определить мистическое как встречу эго с архетипическим, с божествами, а также с плеромати-ческим, бесформенным нуминозным. Если теперь мы пойдем далее и попытаемся связать различные формы мистицизма с различными периодами жизни человека, то поступим так не для того, чтобы удовлетворить свою потребность в систематизации. Как уже отмечалось ранее,мистический феномен всегда зависит от того, кому он является, эпифания божества зависит от стадии развития личности, а пределы откровения, в которых божество может проявиться, зависят от масштаба личности, воспринимающей откровение.

      * плерома — термин, введенный гностиками, обозначает “место” за пределами пространственно-временных представлений, в котором угасают или разрешаются все напряжения между противоположностями. — прим. ред.

     Воплощение нуминозного из бесформенного и безымянного в божество с его уникальным выражением протекает параллельно развитию человека от бессознательного и безымянного к сознательному и уникальному.

     В области Антропоса диффузное нуминозное проявляется прежде всего как бессознательный центр, который — как в органической жизни в целом, так и, возможно, вне ее пределов — действует как дифференцирующая, централизующая сила, придавая форму всему живому посредством непрерывной компенсации и организации. Однако в человеке жизненная сила всеобъемлющего бессознательного, под воздействием процесса, который мы называем центроверсией ( centroversion), приводит к образованию нового центра, а именно, эго. Это эго — по причинам, на которых мы здесь не будем останавливаться — принимает образ Самости. Ему противостоит творящее божество как полнота все в большей мере оформляющегося внешнего и внутреннего мира. Функцией эго как центра развивающегося сознания является переживание этого сформировавшегося божества. В конце процесса имеет место индиви-дуация, когда эго осознанно встречается с Самостью, или, выражаясь иначе, с самим собой.

     Существует смелое еврейское изречение, гласящее:

     “Бог и человек в некотором смысле близнецы”. [11] Нашей дальнейшей задачей будет попытаться установить, каким образом, по крайней мере на стадиях эволюции мистицизма, эта двойственная природа влияет на непрерывные метаморфозы человека мистического.

       

Часть II

     О мистической встрече между эго и не-эго сигнализирует вторжение плероматического уроборического элемента в сферу человеческой жизни. Или, используя обратную формулировку, при проявлении мистического феномена эго выходит за пределы архетипического неба и проникает в плероматическую уроборическую сферу бытия. Подобно тому, как в каждой мандале периферия и центр взаимозаменяемы, так и здесь, плероматический уробориче-ский элемент может рассматриваться как небесный океан, окружающий божественное, как охватывающая сфера, или же как творческое ядро небытия в центре человека. Говоря о мистической встрече эго и не-эго, мы можем с полным правом воскликнуть: “Низойди, или, лучше сказать, взойди”. Экстаз и проникновение в плероматическое небо есть по своей сути то же самое, что нисхождение и погружение в центральный творческий источник.

     Если не принимать во внимание творческих по своей природе людей, то случаи вторжения божества — четко очерченного или бесформенного — наиболее часто происходят в то время, когда архетипическая доминанта или, иными словами, некий нуминозный элемент, вызывает мгновенное изменение формы эго. Как было сказано, такие этапы и точки перехода характерны для человеческой психики; в норме они приводят к изменению личности и параллельному изменению эго и сознания.

     Мы уже говорили о том, что человек по своей природе есть человек мистический. Под этим подразумевается, что развитие его природных стадий с их архетипическими встречами налагает мистический отпечаток на внутреннее развитие каждого человека, хотя он может и не знать об этом. Такое влияние имеет место в определенных кризисах трансформации, аналогичных органическим кризисам, и определяемых регулярным вторжением психологических факторов, или архетипов.

     Попытаемся теперь охарактеризовать различные формы мистицизма в соответствии с их отношением к этапам жизненного цикла. В этом смысле нами различается ранний, или начальный, мистицизм, мистицизм периода расцвета ( dracomachy mysticism), характерного для стадии зрелости, и мистицизм последнего периода жизни и смерти. Решающим критерием тогда будет стадия эго и сознания, на которой произошло мистическое явление, коротко говоря, эго-стадия ( ego- phase). Только на такой основ.е можно будет дать психологическую интерпретацию и оценку индивидуального мистического явления, но это выходит за пределы данного исследования.

     Ранняя стадия мистицизма, начальный мистицизм, представляет собой мистицизм, свойственный первобытному человеку и периоду детства. Однако, мы не можем останавливаться здесь на деталях первобытного мистицизма — оказавшего решающее влияние на ранние религии — или на мистицизме детского периода. Последний можно было бы осветить лишь на базе глубинной психологии детства, но существуют только начатки такой психологии. Тем не менее, нам известно, что детство наполнено мистическими переживаниями. На этой стадии особенно сильно выражено господство нуминозного и архетмпиче-ских нуминозных представлений коллективного бессознательного, поскольку личность ребенка, открытая воздействию как внешних, так и внутренних сил, не обладающая определенным эго и систематизированным (тем более автономным) сознанием, полностью подвержена влиянию трансличностного мира. Таким образом, ребенок остается рядом с источником и все же пребывает в макрокосме. Лишь мало-помалу архетипическое переживание его мифологического самосознания доходит до вторичного воплощения; только постепенно оно начинает соотноситься с эго и проецироваться в окружающее пространство. 1 12]

     Важные интересы и содержания этого раннего этапа развития человечества и человека появляются в качестве мотивов в мифах о сотворении мира, как ответы на вечные вопросы откуда и куда. Психоанализ значительно способствовал пониманию личностных искажений (рег sonalistically distorted) содержаний данной стадии, а также их связи с развитием ребенка. Однако личностные предубеждения психоаналитиков не позволили им увидеть, что за проекциями ребенка в личную сферу, характерных для позднейшей стадии эго, расположен живой мир архетипов. Но именно этот мир дает питание ребенку, и в детстве, как и на ранней стадии развития человечества, существует мистическая общность с “великими фигурами” коллективного бессознательного. Переживание начального мистицизма выходит далеко за пределы индивидуального переживания архетипов. Встреча со всеобщностью ( totality). Самостью, является существенной особенностью детства, о чем свидетел ьствуют часто встречающиеся в рисунках детей мотивы мандалы. Следовательно, требование отделения от Самости и развития в сторону эго, которое цивилизация предъявляет к ребенку, представляет для него одну из величайших трудностей.

     Мы не можем останавливаться здесь на том влиянии, которое оказывает стадия детства, с его ранними мистическими переживаниями, на последующие судьбы людей, однако мы вновь видим, что переходные периоды жизни всегда связаны с кризисами. В норме, эго, преображенное переживанием нуминозного, возвращается в сферу человеческой жизни, и его перерождение сопровождается расширением сознания. Но существует и вероятность того, что эго может поддаться соблазну нуминозного и, согласно хасидскому выражению, “прорвать свою оболочку”. Такая катастрофа может произойти в виде смерти в экстазе, мистической смерти, а также- принять форму психического заболевания — психоза, серьезного невроза. Помимо упомянутых ранних переживаний, которые наносят повреждения ядру эго и его развитию, а патологические последствия которых могут сказаться лишь значительно позднее, можно выделить следующие факторы, отмечающие начало наступления новой стадии: момент наступления зрелости, расцвет жизни и климакс; для указанных периодов также типичны частые невротические и психические нарушения.

     Когда эго, преображенное мистическим переживанием, возвращается в сферу человеческой жизни, мы вправе говорить о мистицизме, трансформировавшем внутренний мир; но когда эго оказывается вырванным из этой сферы или само стремится покинуть ее, или намеренно отчуждается от нее, мы вправе говорить о нигилистическом уро-борическом мистицизме. Решающим фактором в этой ориентации является состояние эго после своего мистического переживания. Мистика, который проходит все стадии мистической интроверсии, доходит до небытия, однако, возвращается в творческом состоянии — то есть с положительным отношением к миру — можно считать представителем имманентного мистицизма. Он может жить в горах и проповедовать небытие; но если такой мистик полагает, что способен оказывать положительное влияние на мир, то он находится внутри сферы этого мистицизма.

     В отличие от указанного типа, большое число религиозных мистиков, которые живут, что называется “в миру” — и, возможно, даже проповедуют любовь — следует,— вследствие того, что они отвергают мир, — рассматривать как нигилистических уроборических мистиков. Носитель уроборического мистицизма отвергает не только мир, но и само человеческое существо, эго, сознание; он отвергает опыт дифференцированного, творчески сформированного мира — и вместе с ним дифференциацию сознания, развитие личности и, следовательно, формирующую силу творческого принципа в человеке. Антикосмическая тенденция уроборического мистика нигилистична, поскольку в отличие от мистиков, стремящихся преобразовать мир, их мистицизм направлен на разрушен ие. В нем творческое небытие заменяется бесконечным чревом Ужасной Матери, засасывающим обратно новорожденного младенца, прежде чем он начнет жить и достигнет независимости. В природе творческого принципа заключено стремление позволить миру сформироваться, повести бессознательное к сознанию, безымяннное — к индивидуальности. Центроверсия |131 как эффективная сила неизвестной, творческой Самости выводит эго и сознание из бессознательного: только вызвав раскол и дифференциацию, эго-сознание может героически противостоять внешнему и внутреннему мирам; доказав свою силу, оно начинает их синтезировать и интегрировать. Иными словами, самой природе творческого принципа свойственно развиваться ( to progress) от уроборической мировой системы, не имеющей ни эго, ни сознания, к космосу, антропоцентрически упорядоченному вокруг эго-сознания. В течение этого творческого процесса утверждаются не только мир и человек, но также эго и исторический процесс во времени; ибо развитие подразумевает историю, как для индивида, так и для коллектива.

     Уроборический мистик все отвергает, не сознавая, что тем самым он отрицает сам творческий принцип. Психологически он остается на предшествующей рождению уроборической стадии, в “совершенстве” бессознательного, существуя в виде зародыша, находящегося на уровне, предшествующем появлению мира, эго и сознания. Лелея в своем сознании образ воображаемого рая, такой мистик отвергает реальный мир. Эта предшествующая рождению плероматическая стадия уробороса оказывается столь привлекательной, поскольку предлагает райское блаженство, которое испытывают еще не рожденные. Психологически она соответствует ситуации, в которой уже отсутствует напряжение между сознанием и бессознательным, или, вернее, еще не присутствует. Несомненно, что из напряжения между сознанием и бессознательным возникает энергия всей психологической жизни и всех осознанных переживаний. однако, подобно знанию добра и зла. она является источником всех сомнений и страданий.

     Называя уроборического мистика инфантильным существом, мы всего лишь описываем психологическое состояние. Он жаждет вернуться, быть втянутым в материнское чрево. Его единственное желание — уничтожить творческий принцип, создающий форму, порождающий конфликты и страдания, и достигнуть блаженного состояния. перестав существовать в божественном чреве небытия. В уроборическом мистицизме страх интроверта перед миром и неспособность жить в нем превращаются в аскетическое отклонение мира: он проецирует свою худшую, экстравертную сторону на образ мира, обладающий всеми качествами преисподней, мира, подвластного дьяволу. Уроборический святой и гностик, фактически, живут в забытом Богом мире, мире, отчужденном от Бога. Поскольку они не могут осознать свою темную сторону, аниму, они не способны также испытать переживание творческого божества, ибо Бог-тень и Бог-анима неразрывно связаны с Богом-создателем; они являются его дьявольским и женским аспектами. Взамен эти святые мужи проецируют подавленную тень и аниму на мир, который они отдают дьяволу или майе (тауа)*. Поскольку они не готовы принять творческие и глубокие элементы божества, они объявляют мир павшим, виновным, впавшим в соблазн, обманутым и испорченным. Эти святые не понимают, что жизнь и творение должны происходить при наличии полярности, когда наряду с богом допускается существование дьявола, зла, вины, греха и смерти. Соответственно, они представляют предшествующее рождению плероматическое состояние как единственно истинно сущее и стремятся уничтожить эго посредством мистического процесса растворения, через Уроборический инцест. Они стремятся не к интеграции противоречий, лежащих в основе творческой жизни, а к разложению и регрессии. В конечном анализе они рассматривают творение и творческое как заблуждение, и, полностью не принимая его, считают себя мудрее Творца.
*здесь: иллюзии, обману, —прим. ред.

     Большое число уроборических мистиков принадлежат к категории мистиков низкого уровня, то есть, это люди с патологическим или фрагментарным, примитивным или неустойчивым эго. Применительно к ним такие понятия, как овладение, экстаз, инфляция, депрессия или психоз не означают победу нуминозного над зрелым эго или над выдающейся всеохватывающей ( total) личностью. Даже мистик высокого уровня может пострадать при попытке интегрировать свои переживания глубинного. Мистика низкого уровня определяет низкий уровень его сознания, а не всеобъемлющий характер нуминозного. Поэтому среди уроборических мистиков мы часто обнаруживаем людей с психопатическим эго, тогда как преобразующий мистицизм предполагает значительное развитие эго и заметную тенденцию к интеграции личности.

     Уроборический мистик, сам того не сознавая, находится под властью того архетипа, который он наиболее активно отвергает и которого больше всего боится, а именно, архетипа Ужасной Матери. Мы не будем рассматривать здесь феноменологию такой ситуации. Но именно пожирающий, разлагающий, ослабляющий и дьявольски хитрый образ (рассматриваемый, несомненно, как женский) одолевает его изнутри. Кажущийся поворот лицом к Богу, а спиной к миру отражает тот факт, что он зациклен ( fixed) на начальной ситуации. За враждебностью к миру различается его кастрация Великой Матерью; то, от чего он бежит, наступает на него изнутри.

     Мы так подробно остановились на указанном типе мистика, поскольку его часто и несправедливо считают мистическим человеком вообще; а также по той причине, что противопоставление последнего уроборическому мистику поможет понять другие типы мистицизма, краткий обзор которых приводится далее.

     То, чего уроборический мистицизм пытается избежать, играет решающую роль в мистицизме периода зрелости (драконоборчества): принятие жизни в этом мире. Поскольку жизнь, сопровождающаяся расщеплением и конфликтами. носит творческий характер, она здесь утверждается. Основополагающий психологический факт, заключающийся в том, что система эго-сознание отделилась от Самости и полноты психического, и достигла независимости, проецируется теологически на миф об уходе человека от Бога и выходе мира из первоначального состояния. Подобная доктрина, несомненно, представляет некую истину, однако это истина чисто педагогическая и предварительная, иначе говоря, истина не слишком глубокая. Действительно, автономия эго всегда сопряжена с опасностью, но одновременно она дает человеку возможность развиваться, ибо только она позволяет реализовывать “подобие” человека и Бога в творчестве.

     Достижение независимости эго и систематизированного сознания означало бы уход от Самости, если бы такое развитие не было обусловлено необходимостью и волей творческой Самости. В действительности, не греховное эго человека покидает божественную Самость, совсем наоборот, именно Самость предоставляет человека его собственным ресурсам. Обратимся к словам Баал-Шем-Това, которыми он завершает комментирование библейских слов “Ной ходил с Богом”: “Итак, когда Отец покинул его, Ной знал: Это для того, чтобы я научился ходить” [14]. Воссоединение с Самостью, то есть индиви-дуация, возможно только в том случае, когда вместо регрессивного растворения эго полностью исполнит предначертанную ему роль.

     Эго готово сражаться с драконом только после принятия расщепления и конфликта в мире, а также парадоксального характера жизни в нем. В отличие от фальшивого монизма враждебного миру уроборического мистицизма, такой мистицизм предполагает дуализм, приспособление к полярности; только это позволяет вести сознательную жизнь и делает возможным этическое существование.

     Важной особенностью периода драконоборчества, особенностью. также составляющей содержание ритуалов инициации при вхождении в зрелый возраст, является союз эго с “высшим мужем”, с божеством или предком. Именно этот союз устанавливает “божественную природу” героя в качестве предпосылки и следствия борьбы с драконом. Кульминация в мифе о герое и возрождении происходит во время мистической встречи между эго и Самостью, после которой высвобождается божественно усилившееся эго, эго, которое само стало нуминозным и, пребывая в этом состоянии, смело выходит на битву с жизнью. Однако такая ситуация осознания своей малости среди гигантов не доказывает, что мир неупорядочен или разрушен, или что им управляет закон демиурга. В задачу героического эго как раз и входит проявить себя Давидом в присутствии Голиафа и,несмотря на объективное превосходство сил жизни, осознать себя богоподобным центром мира, вместилищем творческого принципа. Творчески преобразовывая мир, героическое эго доказывает, что нуми-нозное пребывает не только в человеке как Антропосе, но и в богоподобном эго, носителе творческого установления различий и принятия решений.

     Только ответив на брошенный ему вызов, устояв под воздействием повышения напряжения, между эго и Самостью, может человек уподобиться Богу. В том, чтобы нести крест этого напряжения состоит одна из задач героического эго. Только придерживаясь собственной позиции, расширяя сознание и личность, эго может создать условия для более значительного проявления не-эго и мира. Именно благодаря эго и его героической решимости все сильнее проявляется творческое нуминозное.

     Нам необходимо понять героический мистицизм во всем его объеме, чтобы осознать, что он означает для развития человечества. Все творчество носит мистический характер, ибо индивид приобретает способность к творчеству исключительно через встречу с нуминозным, творческим пространством в сфере психического. Однако, поскольку творческое представляет собой формирующее и генерирующее мир начало, оно глубоко утверждает мир.

     Героический мистицизм является мистицизмом призвания, мистицизмом, который формирует и преобразовывает мир. Поэтому не имеет большого значения, в какой сфере произошла встреча — в религиозной или художественной, в виде направленного вовне действия или внутренней метаморфозы личности. Герой всегда — Великий Индивид, великий потому, что он осознает в себе подобие творческого Антропоса Богу. Поэтому король, как прототип Великого Индивида и героя, наделяется атрибутами архетипического канона творчества (Новый год, коронация, драконоборчество). Отсюда в героическом мистицизме, обновлении мира и основании королевства распространены символы творческой миссии, а мир и история представляют собой места проявления нуминозно-го, того нуминозного, которое преобразует своего избранника посредством откровений и мистических встреч и через них обновляет мир. Уже было сказано, что для проявления нуминозного, характерного для высшей стадии внутреннего мистицизма, необходимо устойчивое эго и устойчивое сознание. Может показаться, что говоря так, мы исключаем из высшего мистицизма большое число тех мистиков, которые обычно рассматриваются как преимущественно природные мистики ( mystics par excellence), и относим их к классу уроборических мистиков. Если бы дело обстояло таким образом, то весь наш анализ был бы сведен к абсурду. В действительности, однако, вопрос гораздо сложнее.

     Экстатический мистицизм отрицания ( via negativa) — независимо от того, имеем мы в виду индийских йогов, буддистов, католический мистицизм Св. Терезы или мистицизм молитв и медитаций Каббалы — не является уро-борическим мистицизмом в том смысле, который нами подразумевается; психологически мистики этого типа принадлежат к высшей стадии героического мистицизма (хотя сами они часто придерживаются иной точки зрения). Медитативный, акосмический мистицизм, ведущий в небытие — независимо от того, называется ли оно божеством, пустым пространством или нирваной — ни в коем случае не представляет регрессивный процесс, в котором растворяется эго. Сами мистики в своих рассказах часто ошибочно придерживаются такой точки зрения, к которой их подталкивают переживания при отходе от старых позиций эго. Однако легко показать, что напряженный путь высокого мистицизма на этой стадии, в отличие от мистицизма низкого уровня, всегда подготовлен укреплением эго, а не пьяным разложением и помутнением сознания. Сущность акосмического экстаза состоит не в приятном растворении эго, как в уроборическом мистицизме, а в крайнем напряжении эго, которое, от стадии к стадии, проносит борьбу героя с драконом и таким образом выходит за пределы старой личности. Характерно, что для подготовки к этим формам высшего мистицизма используются аскетические ритуалы и жесткие этические установки. Как и в ритуалах инициации при достижении зрелости и в мистериях, вышеуказанные средства используются для укрепления эго, являясь составной частью постоянных мер, содействующих тому, чтобы эго следовало своим внутренним путем, сопровождающимся усилением проявлений нуминозного.

     Даже тогда, когда на вершине пути привлекательная сила архетипической Самости становится доминирующим небытием, а переживание мистика своей пассивности определяет активность божественного, мистик ошибается, предполагая, что он разрушил свое эго. Дойти до этого конечного состояния можно только через экстремальную и постепенно усиливающуюся активность эго. Чтобы преодолеть гравитационное поле, прикрепляющее эго к сознанию — чтобы пройти нуминозное архетипическое поле, окружающее небытие у самой сердцевины нуминозного и оказывающее сопротивление эго — требуются огромные усилия эго и сознания. Описанный мистический внутренний путь может привести к успеху только при усиленной концентрации воли и личности. И как бы парадоксально это ни звучало, сказанное означает, что эго должно наращивать свой заряд энергии, чтобы самостоятельно осуществлять свою отсрочку или фиксацию (suspension) и перемещение (transposition).

     Насколько я, как непрофессионал, могу судить, мне представляется, что йога особенно подходит для иллюстрации данной ситуации. Рассказывая нам о своем стремлении к состоянию сверх-сознания, мистики, по-видимому, подтверждают наше утверждение, согласно которому их мистицизм состоит не в растворении эго и сознания, а в достижении преобразованного сознания, центром которого является уже не эго, а Самость, вокруг которой располагается или гравитирует ( gravitates) эго. Эту ситуацию можно понять по аналогии с индивидуацией. В хорошо известной психологам ситуации мы имеем дело с расширившимся, но не растворившимся сознанием. Тем не менее, эго в значительной мере отказалось от своей автономии в пользу Самости, которая теперь становится управляющим центром.

     Мы здесь ничего не можем сказать о психологии эго на последней стадии высокого мистицизма; просто, как нам представляется, важно отметить, что, с точки зрения героического мистицизма, исчезает различие между мистицизмом бесконечного и мистицизмом личности. Даже те состояния высокого экстатического мистицизма, которые вначале принимают форму бесконечного мистицизма, достигают кульминации в личном мистицизме и в трансформации личности, а также в повышении творческой активности в мире.

     Ввиду того, что творческая деятельность высоких мистиков в столь сильной степени направлена внутрь, можно было бы поставить под сомнение возможность говорить об их творческой деятельности в мире. Однако, не следует забывать, что пересмотр догм придавал этим мистическим переживаниям враждебную миру окраску и приводил к отвергающим мир формулировкам, которые совсем не соответствуют истинной природе высокого мистицизма. Не только героический характер их усилий, но и цели, к которым они устремляются, показывают, что этих мистиков нельзя причислять к уроборическим нигилистам. Существует хасидское выражение, которое с непритязательной простотой решает эту проблему. Об одном известном раввине сказано, что он является “праведником, носящим шубу”. Объяснение гласит: “Один человек покупает шубу, другой покупает дрова. Какова между ними разница? Первый хочет согреть только себя, второй хочет согреть и других” |15].

     Неправильно смешивать индивидуацию с такой ложной праведностью; неправильно также считать подлинным враждебное отношение высоких мистиков к миру. В действительности преобразующий мир, то есть, творческий аспект всегда присутствует у высокого мистика. Обязательное самопожертвование, которое имеет силу закона в высоком мистицизме, подразумевает, что мистик должен обучать, писать, устраивать школы. Иными словами, такой мистицизм рассматривает себя в качестве пути к спасению человечества. Там, где такая деятельность имеет место, мы имеем дело с мистицизмом героя, стремящегося придать миру новый облик своим творческим возрождением. И хотя иудейский мистицизм стремится, например, “воссоздать” павший мир, поднять его до первоначального блаженного состояния, отрицательный аспект (концепция павшего мира) играет менее важную роль, чем намерение этого мистицизма воссоздать и обновить мир. Поскольку в данном кратком очерке нет возможности описать все приключения эго при мистической встрече с нуминозным и в архетипической ситуации героической битвы, мы не сможем обсудить здесь весьма важное событие, так называемый “священный брак” или гиерогамию, и ту роль, которую он играет в борьбе с драконом. Это психологический источник любовного мистицизма во всех его формах. В процессе возрождения героя мистическая встреча эго с творческим нуминозным началом приводит к появлению нового героя посредством “высшего союза”. На этой стадии имеют место бесчисленные формы отношений в мистическом священном браке, однако мы не можем обсуждать ни мужские формы мистицизма, связанного с невестой, когда эго полностью идентифицирует себя с анимой, душой, в присутствии нуминозного, ни соответствующие явления среди мистиков-женщин. Здесь мы обнаруживаем всевозможные формы архетипического секс-символизма. Мистик-мужчина может встретиться с мужским нуминозным элементом с женской установкой ( in a female attitude) или с женским нуминозным элементом с мужской установкой; это справедливо и для женщины-мистика. Формы мистических встреч с нуминозным особенно многочисленны в любовном мистицизме. По самой своей природе эротический символизм союза противоположностей, характерный для любовного мистицизма священного брака, следует считать составной частью встречи эго и божества, которая, как уже было сказано, является важной приметой мистического. Это противостояние эго и нуминозного начала разрешается только на конечной стадии, когда трансформация всей личности, включая эго, начинает преобладать над союзом противоположностей, характерным для драконоборческой стадии.

     Для мистиков высшей стадии наиболее важным моментом является творческое обновление, то есть, порождающие жизнь последствия мистического переживания. Поэтому на этой стадии мистической любви смерть следует рассматривать скорее как регрессию и поражение, если личность не приложила все силы, чтобы противостоять разрушающим тенденциям нуминоза. Не играет роли, является ли эта тенденция в виде дьявольского искушения, соблазна демонической силы или в какой-либо иной форме. Основной парадокс жизни состоит в том, что одна и та же вещь, рассмотренная с позиций эго и Самости, принимает совершенно различный облик; что богоподобная природа эго, в отличие от Самости, проявляется в решимости эго сохранять свои позиции уникальной индивидуальности, ради которой был сотворен мир, а не пытаться совершить прыжок, который превратил бы его в гибридную “Самость”. Даже там. где, как в Индии, идея уничтожения эго возведена в догму, нельзя отрицать такое действие уникального эго. ибо без него не существовало бы различие между святым и учениками, признающими его святость.

     Парадокс жизни не решается ни посредством искусственного ухода из мира, подобного практикуемому уро-борическим мистицизмом, отрицающим творенме, ни с помощью фатального любовного прыжка в божественное, прыжка, уничтожающего напряжение между эго и Самостью. Представляется, что надежду на решение рассматриваемого парадокса дает, направленный внутрь, преобразующий мир тип мистицизма, являющийся по своей природе индивидуацией. Ибо хотя высокий мистицизм начинается с драконоборческого мистицизма, он выходит далеко за его пределы, глубоко проникая а область мистицизма последней стадии. Мы обнаруживаем, что в процессе развития человечества каждое событие, которое впоследствии будет играть важную роль для все:х людей, вначале проигрывается Великим Индивидом. Все высокие мистики являются Великими Индивидами и, как таковые, первопроходцами в переживании того процесса, который мы называем индивидуацией, и который в современном мире стал типичным для людей, шагнувших за первую половину своей жизни. И как обычно в случае обобщения процесса-прототипа, переживаемого Великим Индивидом, мы вновь обнаруживаем, что ореол святости, который приподнял мистика над человечеством, не только передан для использования в мирских целях, но и очеловечен в мистицизме последней стадии процесса индивидуации. (Одним из свидетельств в пользу того, что высокий мистицизм представляет собой ожидание процесса индивидуации, служит тот факт, что необходимая для него инициация—в Индии или среди иудеев—резервируется для людей преклонного возраста.)

     Рассматривая мистицизм последней стадии, мы вплотную подходим к известным исследованиям К. Г. Юнга, относящимся к процессам интеграции личности. Мистицизм конца жизни расположен под знаком запада, его архетипическим повелителем является Осирис; это мистицизм смерти и периода после нее, известный нам от египтян и из Тибетской Книги Мертвых.

     В отличие от уроборического мистицизма, который говорит нам: “Освободи меня от моей самости”, молитвой для мистицизма, который преобразует, будут слова:

     “Наполни меня Самостью”. А молитву Терстигена: “О, я все еще так полон смятения, помоги мне собраться, мой Бог-Пастырь” [16], не мог бы произнести герой-мистик, не говоря уже о мистике, достигшем высокой степени индивидуации. Для указанных форм мистицизма эго стремится найти свой собственный выход из состояния смятения, самому стать пастырем своих овец, самому согнать их и собрать воедино. Как показал Юнг, именно эта позиция являлась еретической тайной алхимии. Однако здесь данный вопрос не будет обсуждаться. Не будет также рассматриваться трансформация личности в процессе индивидуации, о которой читателю, я полагаю, уже известно. Мне хотелось бы остановиться на другом аспекте мистицизма последней стадии. Процесс индивидуации может описываться как развитие, при котором очевидной становится реальность Самости. Темный занавес над областью сознания, в которой эго видит только себя и содержания мира эго, приподнимается, и над горизонтом опыта поднимаются архетипы коллективного бессознательного. Но тогда, при интеграции нуминозных содержаний, Самость сама становится прозрачной в своей бесформенной форме.

     Указанный процесс сопровождается другим, в котором мир, если можно так выразиться, становится “прозрачным”. По мере того, как человек становится прозрачным для себя как не только находящийся на переднем плане, представляющий собой не только эго, мир также становится прозрачным для него и как не-эго. Теперь теряют силу как внешнее представление о мире экстраверта, так и внутреннее видение мира интраверта: появляется третий тип восприятия (видения) мира. То, что на первобытной стадии принималось за бессознательную связь это и не-эго, возвращается теперь на более высоком уровне как осознанное мистическое переживание, как возможность символической жизни. Актуализация мессианства (которое хасиды формулировали как “спасение божественных искр во все времена и повсеместно”) принадлежит обше-му переживанию этой стадии.

     Изначально мессианство было связано с неким историческим процессом, заканчивавшимся появлением спасителя, который, после трансформационного кризиса апокалипсиса, возвещает эсхатологическую эпоху спасения. Легко показать, что эта концепция представляет собой проекцию процесса индивидуации, субъектом которого являются, однако, народы, избранные сообщества, а не индивиды.

     В коллективных проекциях история представляется в виде обобщенной судьбы: кризис проявляется в виде проекции войн, характерных для Конца Света; а также трансформации в виде Судного Дня, смерти и воскрешения. Аналогично, преобразование ( transfiguration) и покорение Самости соответствуют преображению небесного рая, который в виде мандалы вбирает человечество, иначе говоря, мы имеем проекцию в виде жизни во вновь сотворенном и обновленном мире, управляемом находящимся в его центре царем-Адамом-Антропосом-Самостью. В связи с часто цитированными нами хасидскими текстами мы кратко упоминали о процессе внутреннего развития в иудаизме, который явился путем от Каббалы к хасидизму. Следует дать некоторые разъяснения к данному процессу, названному нами актуализацией мессианства.

     Согласно Г. Шолему, центральную роль в Каббале играет “Тикун”, мистическое воссоздание разрушенного мира. Здесь мистику предстоит своей деятельностью приблизить Судный День, эпоху Мессии ( the Messianic age). В его задачу входит вновь вернуть “целостность и полно ту” божественному и связанному с ним миру. Его работа состоит в том, чтобы присоединить к божественному то, что было от него отделено, воссоединить Шехину, женскую имманентность Бога, которая бродила в изгнании, с трансцендентностью Бога. Способность человека посредством мистических действий выполнить это великое деяние, являющееся актом творчества как в отношении мира, так и в отношении божественного, отражает священное величие человека — а в иудейском мистицизме, соответственно, иудея. Такое перенесение мессианской деятельности в сферу индивида всех времен как раз и представляет собой то, что мы понимаем под актуализацией мессианства.

     Временный характер жизни, проведенной вне истории в течение тысячелетнего ожидания, представляет одну из основных опасностей, с которыми встречается полагающийся на свою интуицию иудей, ибо к лишению внешних корней добавляется лишение и корней внутренних. Актуализация мессианства, процесс, высшей точкой которого является известное мистическое движение хасидов, позволяет исключить это временное ограничение.

     Спасение священных искр в каждой временной и пространственной точке (в каждом “Здесь” и “Сейчас”) является важнейшей задачей. И с этой задачей сталкивается не только мир, с его обшей потребностью в спасении, но и каждый индивид, ибо каждая отдельная душа имеет свои собственные искры, требующие спасения:

     Перед Днем Искупления ( Day of Atonement) раввин из Гера говорил хасидам, собравшимся за столом: “Наш учитель Хиллель сказал: „Если я не за себя, то кто за меня?"; Если я не выполню свой долг, то кто сделает это за меня? И он также сказал: „И если не сейчас, то когда?"; Когда наступит Сейчас? То Сейчас (тот момент, когда мы говорим) не существовало с момента творения и никогда не повторится. До него было другое Сейчас, и у каждого Сейчас есть собственный священный долг: Как сказано в священной книге Зохар ( Zohar): „Одежды утра иные, чем вечером";... Это Сейчас не может заменить другое Сейчас, ибо каждый момент окружен особым светом”. |17]

     Такая задача индивида в своем глубинном смысле представляет собой актуализацию мессианства. Как говорил Франц Кафка, “Судный день есть трибунал”. Он касается уже не только сообщества, но относится и к отдельной личности. История становится судьбой, битва и решения остаются, но, подобно спасению и апокатастасису, они являются событиями для индивида в рамках психокосмической сферы человека. Если нуминозный фон может прорваться в каждой веши и в каждой ситуации, что приводит к мистической встрече между это и не-эго и, следовательно, к освещенности, то все в мире превращается в символ и в составную часть нуминозного, и мир, выставленный уроборическими мистиками к позорному столбу, чудесным образом наполняется Богом и божественным. Было бы фундаментальной ошибкой принимать сказанное за религиозный пантеизм или панентеизм, ибо для этой формы зрелого мистицизма требуется непрерывный внут-риличностный творческий процесс. Когда в человеке есть свет, он сияет снаружи и внутри; когда же в нем воцаряется темнота и мрак, мир тоже становится темным и мрачным, превращаясь в мир мертвых вешей. Задача живущего человека состоит не в том, чтобы погрузиться в белый первоначальный свет и потерять свою личность, а в том, чтобы дать прозрачность переднему плану мира, позволить первоначальному свету плеромы стать видимым как фону, так и ядру мира, повысив интенсивность своего сияния и свою действенность. Он может это сделать, переживая символ, поднимая некое содержание к сознанию, придавая форму архетипу, через любовь к другому человеческому существу или каким-либо иным образом; в любом случае, мы говорим о встрече самости с Самостью.

     Эта символическая жизнь затрагивает все богатые судьбы, лежащие во времени, а не те, которые лежат вне времени. Ибо в каждом уникальном событии, в каждой особой ситуации вся полнота творческого субстрата противостоит эго. Именно такой смысл имеют и виду хасиды, говоря, что если один человек хочет учить другого, ему следует помнить, “что душа его ближнего тоже связана с творцом служением, и что он сам стоит и учит перед Богом”. [18]

     Этот уровень синтезирует две установки, которые сначала кажутся взаимоисключающими: одна из них серьезно воспринимает конкретную ситуацию в данном конкретном мире, а другая рассматривает свою встречу с нуминоз-ным субстратом как единственную подлинную реальность. Их синтез образует “символическую жизнь”, иллюстрацией которой может послужить типичная хасидская история:

     “Однажды я присутствовал при разговоре моего учителя с вдовой. Он говорил с ней о ее вдовстве, добрыми словами утешал ее, а она прислушивалась к его словам и черпала в них силу. Но я видел, как он плакал, и сам не мог удержаться от слез: и тогда я понял, что он обращался к овдовевшей славе Господа. [19]

     Именно в этом смысле мы должны понимать последнюю достижимую стадию преобразующего мистицизма; повсеместно она описывается аналогичным образом. В иудейском мистицизме эта стадия известна под названием “прикрепление” (“adhesion”). Для мистика этой стадии жизнь в мире возможна; ему не требуется ни небо, ни грядущее, ни царство Мессии, ибо все это присутствует в мире, хотя и скрыто под покровом тайны.

     На промежуточной стадии мистицизма встреча эго с нуминозным происходит в местах, выбранных природой и даже у творческого человека эта встреча редко случается в ином месте. Однако зрелый мистик конечной стадии живет в постоянной прозрачности, достигнутой его Самостью; и той же прозрачностью характеризуется мир вне и внутри его. Имея в виду сказанное, мы сможем понять конечное и центральное содержание мистицизма последней стадии, то, каким ему видится единство.

     Радикальный, интравертный путь отрицания проходит через небеса и преисподнюю и завершается их слиянием; он все дальше уводит от сознания к экстатическому уничтожению это. Космогонический, внешний мистицизм экстраверсии ведет к служению внешнему миру, охватывающему всю жизнь: он завершается пантеистическим или па-нентеистическим захватом, при котором побеждает эго. Однако в антропоцентрической форме мистических переживаний, являющейся формой всякого преобразующего мистицизма, как внутренний, так и внешний миры, воспринимаются как оболочки. Когда эти оболочки становятся прозрачными, на смену многообразию нуминозного приходит единство, при котором Самость проявляется как творческий центр, где генерируются и человек, и мир.

     Там, где присутствует подлинное мистическое переживание, нуминозный субстрат прорывается через данный космос. Однако за исключением зрелой формы мистицизма, такой прорыв представляет собой захват, уносящий мистика за пределы человечества и мира в сферу, лежащую вне мира. В таком случае похищенное эго возвращается во враждебный мир, полное неуверенности и тревоги. Однако внутренний, преобразующий мир мистицизм зрелой стадии стремится преодолеть экзистенциальную тревогу и неуверенность. Его миссия будет завершена только после того, как мир перестанут наполнять враждебные, разрушающие формы, после того, как все формы приобретут прозрачность и будет достигнуто видение единства.

     Однако видение единства связано с единством бытия. Здесь опять проявление нуминозного соответствует уровню развития личности. Только в интегрированном человеке, связанном с центром, который является его собственным творческим центром и который он воспринимает как творческий центр мира, может замкнуться круг, означающий покой. Для этого освещенного человека мир прозрачен и един. Но такая интеграция, как и все, что происходит на данном уровне, полна парадоксов. Человек этой стадии находится в мире и вне его, в покое и в творческом движении, связан с нуминозным и располагается внутри себя. В нем живет творящее слово и тишина. Он живет в многообразии и единстве.

     Таким образом представляется, что мистический человек в нашем широком понимании — это единственный человек, который не удовлетворяется частичными аспектами внешнего и внутреннего мира. Он единственный, чью творческую неуспокоенность нельзя заглушить наркотиками, вносящими мир внутрь фрагментарной временной оболочки, где может укрыться эго. Мистический человек серьезно воспринимает тот экзистенциальный факт, что человек не имеет оболочки, что он представляет собой атом в бесконечной Вселенной. Но несмотря на все это он чувствует, что не потерян и не одинок. Разумеется, ему недоступна сущность человеческого существования, однако нуминозное в человеке одновременно является человечным в нуминозном. Эго, занятое диалогами с Самостью, и получая от нее направление, воспринимаемое им как наполненное смыслом, заново формирует свое сходство с Самостью. Это ведет к парадоксальной форме близости, которая часто выражается через символы дружбы и родства между эго и Самостью, и которая компенсирует изоляцию человека в космосе. Но отмеченное подобие эго и Самости в высокой степени реализуется и в сфере творческого.

     Как творческая нуминозная сила наполняет мир живой формой в бесконечной иерархии проявлений, так и творческий нуминозный элемент в человеке наполняет мир живой формой изнутри в столь же бесконечной иерархии проявлений. Сам мифологический мир первобытного человека наводнен формами, и по мере развития сознания эти формы выстраиваются в иерархический ряд. В то время как в уплотнении архетипической фигуры все смутно и расплывчато, призма сознания преломляет цвета и обнаруживает системы духовного порядка, духовную реальность за многообразием форм.

     Однако обитая в форме и вне ее, нуминозное продолжает работать в качестве центра, как ядро творческого небытия. И это происходит не только в мире, образованном внечеловеческим божеством (питеп), не только в дереве, животном, звезде, но и в мире человеческой нуминозно-сти. в поэме, художественном творчестве, в идее. Подобие человека творящему божеству мирового генезиса лежит в основе двойственной природы человека мистического. Антропологическое творческое начало пребывает в процессах, включающих Самость и это: а область Антропоса, в которой воплощается центральный процесс, человечна, но также и трансцендентна. Поэтому-то здесь так велика опасность мифологизации, гностических заблуждений.

     То, что представляется подобием человека Богу, а также бесформенностью божества, является пограничным переживанием это Самости, которую можно характеризовать как внечеловеческую, сверхчеловеческую и божественную, но о которой можно также сказать, что она составляет человеческое как таковое.

     Переживание Самости и ее феноменологии, изменяющееся на протяжении человеческой истории и достигающее высшей точки в мистицизме последней стадии, отражает не только этапы развития человеческого сознания, но и развитие человека в самой его сущности.

     Самораскрытие Самости является откровением изменяющейся Самости. Говорить, что этим утверждением относительно мистицизма последней стадии мы выходим за пределы психологии, одновременно справедливо и ложно;

     причина такой неопределенности заключается в том, что хотя Самость является центром и центральным содержанием антропологической сферы, она, фактически, выходит за пределы области психологии.

     Здесь мы не можем показать, в какой степени Самость предшествует психологии и внепсихологична; достаточно отметить, что этот факт играет решающую роль в мистицизме смерти и мистицизме периода после смерти, который можно было бы назвать мистицизмом бессмертия. Различие между уроборическим мистицизмом и мистицизмом метаморфоз существует вплоть до мистицизма бессмертия. Здесь экстатический уроборический мистицизм заканчивается растворением эго. Капля воды, которой является эго, вновь погружается в море. “Bei Betrunknen, Freunde, wisst, koennt ihr deutlich lesen, da mit Gott Ver-bindung ist, wo kein eignes Wesen”. [20] (“Что до пьяниц, то ясно видно, что у них есть связь с Богом, но нет собственного существования”). В отличие от этого, в задачу преобразующего мистицизма входит продолжение жизни в постоянной мистической рамке, таким образом, что когда при метаморфозе личности и мира будут изгнаны тщеславие и мелочность, возможно, будет сиять “неподвижная звезда, звезда вечной любви”.

     Подобно тому, как индивидуация не является психологической регрессией, а в некотором смысле означает кульминацию, так и мистицизм последней стадии представляет собой наиболее всеобъемлющую форму высокого мистицизма. При достижении им длительной прозрачности происходит выход за пределы стадии прерывающейся встречи с Самостью. Мистическая прозрачность мира сходна со всеобъемлющим сиянием Самости, и эго встречается с нуминозным везде и всегда. Но оно уже встречается с ним не в анонимности ранней стадии, когда нуми-нозное тоже “излучалось”. На той стадии человек не имел представления о существовании Самости, и нуминозное было безымянно, закрыто в объекте, но теперь, когда человек и божественное встречаются открыто, мир принимает форму вокруг объединенной личности. Еще одним выражением этого аспекта единства является то, что нуминозное выходит за пределы расплывающейся массы бесформенного и за пределы неопределимого притока нуми-нозных форм и принимает или, по меньшей мере, способно принимать встречу с личностью за встречу с Самостью. Теперь нуминозное говорит с личностью в качестве Антро-поса-Самости, уже не как отдельное нуминозное явление со случайным эго.

     Египетский фараон живет в этом мире как Гор, его работа состоит в возвышении Осириса, в Осирисификации; когда он умирает, он умирает как Гор и превращается в Осириса. И в мистицизме бессмертия сын как Самость, как ядро, как золото и как продукт работы, проделанной при жизни, отдает себя обратно божеству.

     Таким образом, в мистицизме этапов жизни человек преображается в непрерывной череде новых мистических встреч. Сначала кажется, что он вызывает изменения, в конце — что он их претерпевает. Как бы то ни было, именно тогда, когда Гор-фараон становится Осирисом, личность перемешается от эго к Самости, и они становятся “двойниками”.

     Таким образом, с самого раннего периода своего появления человеческая личность находится в постоянном мистическом движении. Внутренне вытягиваясь в направлении Самости, а снаружи вытягиваясь в сторону мира во все новых встречах, вечно изменяясь, человек с детства на протяжении жизни проходит все стадии преображающего мистицизма. И так же, как начало первичного мистицизма простирается назад в неизвестную область, предшествующую появлению эго, так и конец мистицизма бессмертия простирается в неизвестную область, расположенную вне исчезнувшего эго. Тот непостижимый факт, что самим центром человека является неведомая сила, которая живет в нем и преобразует его во все новые формы и образы, эта тайна сопровождает его в течение всей жизни, следует за ним даже в смерть и далее за нее. Так замыкается круг, и человек завершает свой путь как человек мистический.

       

ПРИМЕЧАНИЯ

     Аббревиатура C. W. обозначает Собрание Сочинений Карла Густава Юнга — The Collected Works of С. G. Jung. Bollingen Series XX. New York: Pantheon Books.

      1. Diets. Herakleitos von Ephesos. Fragment 45.

      2. С . G. Jung. “A Review of the Complex Theory” in: The Structure and Dynamics of the Psyche. CW. V11 I, 1960. (Русский пер.: “Обзор теории комплексов”, в: К. Г. Юнг. Синхронистичность. Рефлбук. 1997.)

      3. William F. Albright. Archaeology and the Religion of Israel. Baltimore: Johns Hopkins Press, 1942.

      4. Ср . С . G. Jung and Richard Wilhelm. The Secret of the Golden Flower. Translated by Cary F. Baynes. New York: Harcourt Brace & Co., 1931; also C. G. Jung. 'Psychology and Alchemy'. C.W. * XII, 1953, and other works. (Русский пер.: К. Г. Юнг. Психология и алхимия. Рефлбук . 1997.)

      5. Martin Buber. Tales of the Hassidim. Translated by Olga Marx. New York: Schocken Books, Inc. In twovols.: “The Early Masters”, 1947 and “The Later Masters”, 1948. О “искрах ” см . также его : The Legend of the Baal-Shem. Translated by Maurice Friedman. New York: Harper & Bros., 1955. p. 220.

      6. С . G. Jung. “Brother Klaus” in: Psychology and Religion: West and East. C.W. * XI, 1958, p. 16.

      7. С . G. Jung. The Process of Individuation: Exercitia spiritualia of St. Ignatius of Loyola. Lectures at Eidgenoessische Technische Hochschule. Zuerich: 1939-1940.

      8. В этом отношении Каббала представляется исключением. Согласно Шолему, она отчетливо обнаруживает архетипические гностические символы, противоречащие иудейской системе сознания. (Gershom G. Sholem. Major Trends in Jewish Mysticism. New York: Schocken Books, 1941. ) Однако мы не будем здесь останавливаться на вопросе о том, по какой причине. начиная от апокалипсисов и кончая хасидизмом, никогда не иссякал иудейский поток подлинного антидогматического мистицизма.

      9. О концепции уробороса и материалы последующей дискуссии см. Erich Neumann. The Origin and History of Consciousness.

Эрих Нойманн

Глубинная психология и новая этика. Человек мистический.

     Перевод с английского Ю. М. Донец

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глубинная психология и новая этика

Предисловие Г. Адлера ................................... 7
Предисловие К. Г. Юнга ................................. 10
Предисловие ........................................... 17
Предисловие к испанскому изданию ..................... 20
I. ВСТУПЛЕНИЕ ....................................... 23
Дезинтеграция ценностей в современном мире и проблема зла
II. СТАРАЯ ЭТИКА ..................................... 31
Отрицание негативного — Подавление и вытеснение — Персона и тень — Инфляция эго и “чистая” совесть — Основное дуалистическое понятие — Страдание и подавление — Чувство вины, проекция тени и психология козла отпущения — Жертвы, формы и воздействия психологии кона отпущения
III. СТАДИИ ЭТИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ ................ 59
Развитие сознания и этическое развитие — Групповая этика — Творческая личность, элита и коллектив — “Голос” и совесть — Позитивная роль старой этики — Конфликт между элитой и народными массами — Раскол, вызванный процессом ре-коллективизации в современном мире — Завышенные этические требования, псевдоэтические решения и блокировка теневой стороны — Основные принципы и воздействия старой этики.
IV. НОВАЯ ЭТИКА ..................................... 77
Восприятие тени в глубинной психологии — Развенчание эго и его системы ценностей — Признание существования зла — Прорыв темной стороны в западную культуру и его последствия — Разрушение устоев системы коллективных ценностей и реакции “бегства” — Новая этика как общая этика — Признание существования тени в связи с первобытной стороной
V. ЦЕЛИ И ЦЕННОСТИ НОВОЙ ЭТИКИ .............. 103
Интеграция и структура целостности личности как цель ноной этики — Иерархический принцип новой этики — Принцип сознательности в новой этике — Самость и Голос в сравнении с су-пер-эго и совестью — Трансформация отрицательного — Коллективное значение индивидуальной этики - Искупительное страдание и религиозный опыт - Новый аспект божества
VI.Приложение
РАЗМЫШЛЕНИЕ ПО ПОВОДУ ТЕНИ

Человек мистический

Часть I
Часть II
ПРИМЕЧАНИЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

     Книга доктора Нойманна “Глубинная психология и новая этика” была впервые издана на немецком языке в 1949 году, и ее появление вызвало оживленную полемику среди специалистов. К сожалению, случилось так. что из всех книг автора “Глубинная психология и новая этика” была издана первой, и поэтому подход Нойманна к проблеме этики не опирался на ту прочную философско-эмпирическую основу, которой могла бы послужить его замечательная работа “Истоки и история сознания”, изданная спустя несколько месяцев после выхода в свет “Глубинной психологии и новой этики”.

     Упомянутая проблема отсутствовала при издании английского перевода “Глубинной психологии и новой этики”, потому что к моменту выхода в свет этой книги работы доктора Нойманна были достаточно широко представлены в английском переводе. Наряду с “Истоками”, изданными в 1954 году, в английском переводе были изданы следующие работы Нойманна: классическая монография “Великая мать” (1955), комментарий Нойманна к “Амуру и Психее” (1956), “Искусство и творческое бессознательное” (1959), “Архетипический мир Генри Мура” (1959). Благодаря этим публикациям труды Нойманна, которые многие специалисты считают самым оригинальным и выдающимся вкладом в развитие юнговской мысли, получили широкое признание, а сам автор занял свое достойное место в аналитической психологии.

     Среди всех книг Нойманна “Новая этика” занимает особое место. Она представляет собой страстный призыв к совести и сознанию людей нашего времени, глубоко личное изложение веры в будущее современного человека, то будушее, основу которого составляет непрестанное углубление понимания своих психологических проблем и поиска их решений.

     По мнению Нойманна, основная жизненная трудность современного человека — это проблема зла: традиционная этика оказалась неспособной сковать, умирить и трансформировать деструктивные силы. Охваченная жаждой мести, “темная” сторона вторглась в представление о мире современного человека, и поэтому его отношение к добру и злу утратило определенность.

     Таким образом, современному человеку в первую очередь необходимо осознать все зло, заключенное в нем самом: свою “темную”, неполноценную личность, свою тень. Эту сторону слишком часто и слишком легко обнаруживали в другом человеке и “проецировали” на него, что составляло один из способов удовлетворения известной потребности найти козла отпущения для своих собственных недостатков. В результате этого мы разделили мир на “хорошие” и “плохие”, высшие и низшие народы, расы или индивиды со всеми вытекающими отсюда катастрофическими последствиями.

     Осознание зла ставит перед индивидом непростую задачу:

      он должен научиться ясно представлять себе свою темную сторону, признавать ее существование и жить с ней. Вместо вытеснения или подавления тени с последующим проецированием ее вовне тень необходимо интегрировать. Только таким образом современный человек может достичь более полного самосознания и более высокой степени интеграции: неопределенность существования индивида, осознание позитивных и негативных сил, действующих в нем и в коллективе, составляют отправную точку для формирования нового этического подхода. По этому поводу Нойман говорит следующее: “Признание существования тени составляет существенную основу для реального формирования этического подхода к „тому, кто находится вне меня";”.

     Но такой подход может привести к конфликту с коллективными ценностями: этические полномочия переходят от коллективных ценностей добра и зла и традиционной “совести” к внутреннему “голосу”, который непрестанно ставит перед индивидом проблему принятия решения и ответственности даже в тех случаях, когда такое принятие решения и ответственности приводит к отрицанию коллективной морали.

     Новая этика характеризуется радикальностью, поскольку ее основу составляет чрезвычайно жесткое требование к личному выбору человека и его мужеству. Она предполагает необходимость непрестанного рассмотрения проблемы добра и зла, которая возникает в результате честного признания существования человеческой всеобщности, то есть всеобщности индивида и всеобщности человечества. В этой связи приведем еще одну цитату из работы Нойманна: “Индивид должен самостоятельно решить свою основную проблему нравственности, прежде чем он сможет выполнять ответственную роль в деятельности коллектива”.

     Радикальность требований, предъявляемых к личному выбору и повиновению внутреннему голосу, иногда приводила к превратному пониманию позиции Нойманна в этом вопросе.* Исходя из лучших побуждений, один критик даже пришел к мысли о том, что каждый сумасшедший, услышавший голоса, вправе объявить себя этическим гением. Эта точка зрения диаметрально противоположна тому, что в действительности имел в виду Нойман, а именно: необходимость предъявлять самые строгие и глубоко нравственные требования к непрестанному самоанализу и отношению к своим мотивам. Если уж говорить об этических нормах, то следует отметить, что Нойман предъявлял почти невыполнимые требования к личной ответственности индивида. Но последние адресованы индивиду, который находится в процессе непрерывного развития, и их следует рассматривать как некий указатель на пути к будущему.

     В заключение я хотел бы привести несколько выдержек из письма, написанного Юнгом Нойманну в декабре 1948 года, когда появились первые отклики на “Новую этику”**: “... я еще раз прочитал вашу книгу. И вновь она произвела на меня сильное впечатление. Я уверен, что эта работа произведет впечатление разорвавшейся бомбы. Ваши формулировки блестящи и замечательно точны. Они напористы и агрессивны, подобно передовому отряду, вышедшему на открытую местность, на которой, к сожалению, прежде ничего не было видно. Естественно, противник сосредоточит огонь на обнаруженном отряде. Благодаря убедительной ясности и определенности формула имеет открытый фланг. Ни одна война не обходится без потерь. Статическое равновесие ни к чему не приводит. Само название книги „Новая этика"; звучит как фанфара: „К оружию, граждане!";...Ваша книга не только станет „камнем преткновения";, но и послужит мощным стимулом для дальнейших исследований. За это я вам глубоко признателен...”

     Я надеюсь, что книга Нойманна будет прочитана в том же духе, в каком написано письмо Юнга.

      Г. Адлер

     

      * Доктора Нойманна тревожило превратное понимание его позиции. и поэтому он написал специальное предисловие к испанскому издание своей книги (1959), которое вошло также и в данное издание.

      ** Перед публикацией рукопись книги была просмотрена Юнгом и коллегами автора.

ПРЕДИСЛОВИЕ

     Автор обратился ко мне с просьбой написать предисловие к настоящей книге. Я рад выполнить его просьбу, хотя и не могу похвалиться тем. что пытался сформулировать этические принципы. поскольку глубинной психологией я занимался лишь как эмпирик, а не философ. Разумеется, моя профессиональная деятельность предоставляла мне много возможностей заняться формулировкой этических принципов, потому что основные причины невроза лежат в сфере конфликтов совести и трудных моральных проблем, которые требуют ответа. По этой причине психотерапевт нередко оказывается в крайне затруднительном положении. Большой и нередко болезненный опыт приводит психотерапевта к осознанию тщетности попыток насаждать моральные правила и поэтому он вынужден отказаться от наставлений и увещеваний, которые начинаются со слов “необходимо” и “должен”. Кроме того, при накоплении опыта и знания психических взаимосвязей психотерапевт теряет уверенность в том, что он точно знает, что хорошо и плохо в каждом отдельном случае. Для того, чтобы добраться до сути проблемы, которая заключается в неповторимой индивидуальности пациента, психиатр должен относиться к своему визави,— то есть, другому человеку,— действительно как к “другому”, совершенно не знакомому ему человеку. Что же в таком случае означает слово “хорошо”? Хорошо для него? Хорошо для меня? Хорошо для общества? Хорошо для его родственников? Наш здравый смысл настолько запутывается во второстепенных соображениях и взаимосвязях, что если обстоятельства не заставят нас разрубить этот гордиев узел, мы поступим благоразумно, отказавшись от решения проблемы или ограничившись оказанием страдальцу посильной помощи в распутывании нитей клубка проблем.

     По указанным причинам медицинскому психологу особенно трудно формулировать этические принципы. Это не означает, что такой задачи не существует или она абсолютно неразрешима. Я полностью согласен с мнением о том, что в^наше время существует неотложная потребность вновь сформулировать этическую проблему, ибо, как отметил автор, в связи с расширением границ современной психологии и благодаря исследованиям бессознательных процессов возникла совершенно новая ситуация. Наряду с этим в Европе произошли, да и сейчас происходят, события, которые значительно превосходят ужасы римской империи и эпохи французского террора. Эти события безжалостно обнажили слабость всей нашей системы этических ценностей.

     При рассмотрении компенсапюриого значения тени в свете этической ответственности моральные принципы, которые представляются ясными и несомненными с точки зрения сознания эго, теряют свою убедительность, а следовательно, и пригодность. Эта проблема неизменно возникает на пути каждого человека, одаренного нравственным чувством. Игнорировать ее существование способен лишь угнетенный или нравственно неразвитый индивид, что, впрочем, не избавляет его от пагубных последствий такого поведения. (По этому поводу автор высказывает несколько замечательных истин).

     В настоящее время мало кто понимает или замечает огромные преобразования, произошедшие в сфере ценностей благодаря открытию бессознательного, последствия которого наступят в грядущем. Психологическая основа всех философских высказываний до сих пор умышленно игнорируется или отодвигается на задний план. Благодаря этому некоторые современные философские системы неосознанно становятся объектом критики с психологических позиций.

     Очевидно, что медицинский психолог первым воспринимает недостатки и пороки эпохи, поскольку он первым сталкивается с жертвами данной эпохи. В конечном счете, лечение невроза является не одной лишь специальной проблемой, но и моральной. Разумеется, существуют промежуточные, специфические решения. но они не приводят к формированию этической установки, которую можно было бы охарактеризовать как реальное исцеление. Хотя каждый акт сознательной реализации и составляет, по меньшей мере, дальнейший шаг на пути к индивидуации, “созиданию целостного” индивида, тем не менее интеграцию личности невозможно представить себе без существования ответственных, то есть нравственных взаимосвязей между различными частями, подобно тому, как невозможно представить себе конституцию какого-либо государства без существования взаимоотношений между его гражданами. Так обстоит дело с этической проблемой, и поэтому первоочередная задача психолога заключается в том. чтобы дать на нее ответ или помочь пациенту найти его (ответ). Эта задача нередко связана с тяжелым и упорным трудом, поскольку для ее выполнения необходимы не интеллектуальные методы и моральные предписания, а внимательные наблюдения за внутренними и внешними ситуациями. Для постепенной кристаллизации цели и направления деятельности, за которую пациент может взять на себя ответственность, необходимы время и терпение. Аналитик сознает, что этические проблемы неизменно характеризуются яркой индивидуальностью, и поэтому он неоднократно убеждается в том, что в лучшем случае коллективные правила поведения предлагают лишь временные решения, но никогда не приводят к принятию тех важных решений, которые знаменуют поворотные пункты в жизни человека. Как справедливо заметил автор: “Многообразие и сложность ситуации позволяет нам установить любое теоретическое правило этического поведения”.

     Формулировать этические правила не только трудно, но и фактически невозможно, так как невозможно представить себе ни одного этического правила, которое при определенных обстоятельствах не превратилось бы в правило противоположное. Даже такое простое утверждение, как “сознательное воплощение есть благо”, справедливо лишь при определенных оговорках, так как мы нередко оказываемся в таких ситуациях, когда сознательная реализация может повлечь за собой самые тяжелые последствия. Поэтому я взял для себя за правило считать “старую этику” обязательной лишь до тех пор, пока не появятся признаки пагубных последствии. Однако при появлении угрозы возникновения таких пагубных последствий индивид неизменно сталкивается с проблемой первостепенной важности*, решение которой требует от него напряжения всех сил, всегда индивидуально и справедливо только в субъективном отношении. В таком случае необходимо относиться серьезно ко всем рефлексиям, рассматриваемым автором. При всей их субъективности эти рефлексии можно корректно сформулировать только в качестве коллективных представлений. Но поскольку эти рефлексии действительно характеризуются повторяемостью (ибо интеграция бессознательных содержаний непрестанно ставит такие вопросы), отсюда следует, что, несмотря на все индивидуальные вариации, они обладают некоторыми характерными особенностями, которые позволяют путем абстрагирования получить ограниченное число правил. Лично я не думаю, что ка-

      * “Самые несчастные из изобретателей — это изобретатели новой морали, так как они всегда аморальны” (французский афоризм).

     кое-либо из этих правил является абсолютно верным, потому что иногда противоположное правило оказывается не менее верным. Поэтому так трудно осуществлять интеграцию бессознательного: мы должны научиться мыслить в форме антиномий, постоянно учитывая, что каждая продуманная до конца истина превращается в свою противоположность. Все наши высказывания о бессознательном суть “эсхатологические” истины, то есть предельные концепции, которые отражают некоторый, лишь частично постигаемый факт или ситуацию и поэтому являются не более, чем верными условно.

     Этические проблемы, которые невозможно решить в свете коллективной морали или “старой этики”, отражают коллизии обязательств, иначе они не были бы этическими. Хотя я и не разделяю оптимизма Ф. Т. Фишера*, который считает, что мораль никогда не требует доказательств, поскольку является самоочевидной, тем не менее, я полагаю, что во избежание подавления или обмана при решении трудной проблемы необходимо учитывать ее моральный аспект. Тот, кто обманывает других, обманывает себя, и наоборот. С помошью обмана добиться чего-либо весьма затруднительно, и уж тем более, интеграции тени. Действительно, интеграция тени предъявляет весьма строгие требования к нравственности каждого человека, поскольку “признание существования зла” ставит под сомнение его нравственное существование в целом. В таких случаях необходимо принимать существенно важные решения. Афоризм алхимиков:

     “искусство требует всего человека” справедлив и для интеграции тени, ибо алхимики, в сущности, предвосхитили в символической форме и*менно этот процесс. Отсюда ясно, что решение будет удовлетворительным только тогда, когда оно отражает все психическое. Это возможно только при соблюдении следующих условий: сознательная психика учитывает бессознательное, желание сопоставляется с возможными последствиями его реализации, и каждое действие подвергается критике с позиций нравственности.

     Не следует забывать, что моральный закон не есть нечто, навязанное человеку извне (например, каким-нибудь раздражительным дедом). Напротив, он отражает некоторое психическое явление. В качестве регулятора поступков моральный закон соответствует предварительно сформированному образу, модели

      * Фридрих Фишер (1807—1887) — немецкий философ-эстетик. критик, писатель — прим. ред.

     поведения, архетипической по своей сути, а стало быть глубоко укорененной в человеческой природе. Он не имеет фиксированного содержания. Моральный закон представляет собой определенную форму, которая может принимать любое число различных содержаний. Для одного человека “хорошо” убивать тех, кто думает иначе, чем он: другой считает для себя высшим законом терпимость; третий полагает грехом свежевать животное с помощью железного ножа; четвертый считает неуважительным наступить на тень начальника. Основным для этих правил является “религиозная наблюдательность” или “внимательность”, которые предполагают нравственную деятельность, необходимую для развития сознания. Эта мысль лапидарно выражена в словах Иисуса, приведенных в “ Codex Bezae” (см. “От Луки святое благове-ствование”, 6:4); “Блажен тот, кто ведает, что творит. Но проклят и грешник тот, кто не ведает, что творит”.

     Таким образом, “новую этику” можно определить как развитие и дифференциацию в пределах старой этики, которые в настоящее время ограничиваются теми замечательными индивидами, которые под влиянием неизбежных коллизий обязательств стремятся установить надежную связь между сознательным и бессознател ьны м .

     Поскольку этика представляет собой систему моральных требований, отсюда следует, что любые новшества в этой системе и за ее пределами также будут иметь этический характер. Но психическая ситуация, к которой применимо новое указание “ты должен”, настолько сложна, деликатна и трудна, что возникает вопрос, кто вправе предъявить такое требование. Быть может, об этом и не стоило говорить, поскольку этически ориентированный индивид уже столкнулся с подобным внутренним требованием, оказавшись в аналогичной ситуации, и поэтому точно знает, что никакая коллективная мораль не в силах освободить его от необходимости решить свою дилемму. Такой индивид никогда не оказался бы в подобной ситуации, если бы в его душе не укоренились ценности старой этики. Возьмем в качестве примера универсальную заповедь “не лги”. Как должен поступить тот, кто, как это нередко случается с врачом, оказался в ситуации, когда сообщение или утаивание истины неизбежно приведет к катастрофе? Если такой человек не желает ускорить наступление катастрофы, он не сможет обойтись без убедительной лжи, подсказанной психологическим здравым смыслом, готовностью оказать помощь, христианским милосердием, заботой о судьбе других людей, то есть этическими мотивами, не менее, если не более сильными, чем те мотивы, которые побуждают его говорить правду. Он находит оправдание своему поступку в том, что он солгал, исходя из благих побуждений, и поэтому его поступок нравственно оправдан. Но любой другой проницательный человек тотчас поймет, что, с одной стороны, данный индивид побоялся ускорить наступление катастрофы, а с другой, он солгал самым бессовестным образом. Он поступил дурно, но в то же время и хорошо. Никто не стоит по ту сторону добра и зла, иначе человек не существовал бы в этом мире. Как и любой энергетический процесс, жизнь заключается в уравновешивании противоположностей. Устранение противоположностей равнозначно смерти. Йог достигает состояния нирваны (свободы от противоположностей), сидя в позе лотоса, которая символизирует самадхи не-сознания, недеяния. Но обычный человек находится между противоположностями и знает, что он никогда не сможет устранить противоположности. Не существует добра без зла, а следовательно, не существует и зла без добра. Одно обусловливает другое, но не превращается в другое и не упраздняет другое. Если человек наделен этическим чувством и верит в святость этических ценностей, он стоит на верном пути к коллизии моральных обязательств. Хотя коллизия моральных обязательств весьма напоминает моральную катастрофу, тем не менее только она одна позволяет достигнуть более высокой этической дифференциации и расширить границы сознания. Коллизия моральных обязательств побуждает нас исследовать свою совесть и таким образом обнаружить существование тени. Это открытие, в свою очередь, побуждает нас примириться с существованием бессознательного. Этический аспект этого процесса интеграции описан автором с ясностью, достойной всяческих похвал.

     Тем, кто не знаком с психологией бессознательного, будет нелегко представить себе ту роль, которую бессознательное играет в аналитическом процессе. Бессознательное представляет собой живую психическую реальность, которая обладает относительной независимостью и ведет себя так, будто она является личностью, обладающей своими собственными намерениями. Во всяком случае было бы неверным рассматривать бессознательное только как ";“материал” или пассивный объект применения или использования в определенных целях. Биологическую функцию бессознательного не следует рассматривать как механическую, то есть комплементарную по отношению к сознанию. Деятельность бессознательного имеет компенсапюрныи характер в смысле разумного выбора средств для обеспечения не только восстановления психического равновесия, но и продвижения к целостности. Реакции бессознательного отнюдь не ограничиваются пассивностью: бессознательное проявляет творческую инициативу, и его целенаправленная деятельность нередко берет верх над привычной реактивностью. Участие бессознательного в процессе сознательной дифференциации не ограничивается ролью оппонента, поскольку обнаружение его содержаний обогащает сознание и способствует дифференциации. Враждебное противодействие имеет место только тогда, когда сознание упорно цепляется за свою односторонность и настаивает на правоте своей произвольной точки зрения, что всегда происходит в случае подавления и последующей частичной диссоциации сознания.

     При таком поведении бессознательного процесс этического примирения с ним приобретает особый характер. Этот процесс заключается не в работе с данным ^материалом”, а в переговорах с психическим меньшинством (или, в зависимости от обстоятельств, большинством), которое обладает равными правами. Поэтому автор сравнивает отношение к бессознательному с парламентской демократией, тогда как старая этика подражает или отдает предпочтение процедурам абсолютной монархии или тиранической однопартийной системы. Благодаря новой этике эго-сознание лишилось ведущего положения в психике, организованной по принципам монархии или тоталитарного государства, причем ведущее положение теперь перешло к целостности или самости. Разумеется, самость всегда находилась в центре психического и поэтому неизменно выполняла роль тайного руководителя. В давнее время гностицизм проецировал эту ситуацию на небеса в форме метафизической драмы, в которой эго-сознание играет роль тщеславного демиурга, вообразившего себя единственным творцом мира, а самость выступает в качестве высшего непознаваемого бога, эманацией которого и является сам демиург. Объединение сознательного и бессознательного в процессе индивидуации составляет сущность этической проблемы и проецируется в виде драмы спасения. В некоторых гностических системах суть этой драмы состоит в том, что демиург находит и узнает высшего бога.

     Приведенная аналогия указывает на масштабность рассматриваемой проблемы и очерчивает особый характер встречи с бессознательным на этическом уровне. Эта проблема действительно имеет существенное значение. Она позволяет понять, почему вопрос новой этики столь актуален для автора, который отстаивает свою точку зрения с отвагой и страстью, сопоставимыми с его проницательностью и вдумчивостью. Я рад появлению этой книги, потому что она представляет собой первую достойную внимания попытку сформулировать этические проблемы возникшие в связи с открытием бессознательного, и сделать их предметом обсуждения.

       

ПРЕДИСЛОВИЕ

     Замысел этой книги возник во время второй мировой войны и под ее непосредственным влиянием. Книга выходит в свет во время, уже омраченное призраком третьей мировой войны. Уместно ли обсуждать проблемы этики, а тем более проблемы “новой” этики, когда смерть правит бал, прелюдией к которому был национал-социализм в Германии?

     Государства, лишь вчера заявлявшие о своей солидарности в борьбе за свободу человечества, теперь соревнуются друг с другом в сфере производства атомных бомб. Кто может усомниться в том, что представляющееся невероятным сегодня, станет завтра обычной вещью? Какое значение может иметь в такой международной обстановке нелепый “этический” вопрос и еще более нелепый ответ: “все зависит от человека”?

     Быть может, вопрос и ответ покажутся устарелыми, и все, что написано на этих страницах, предназначено для горстки индивидов, обреченных на вымирание. И тем не менее вся совокупность фактов опровергает эту точку зрения. Историческое сознание, способное рассматривать развитие человечества в целом, непременно признает, что высшая форма деятельности человечества всегда была направлена на созидание личности. Объединение свободных личностей составляет следующую цель эволюции, все еще далекую, но уже зримую на горизонте. Ясно, что атомные бомбы являются далеко не лучшим средством провозглашения объединения и свободы. Монолитное государство также не способствует установлению свободы и развитию индивидуальности.

     Теневая сторона человечества нависает над всеми нами, омрачая небо своими смертоносными лучами и атомными бомбардировщиками. И тем не менее человек, это крошечное существо, подвергающееся уничтожению неисчислимыми ордами, всегда ухитряется выжить; Давид неизменно одерживает победу над Голиафом. Именно это крошечное существо является носителем божественного чуда, ибо человек есть не что иное, как творческая личность, под руководством которой род людской развивается на протяжении всей истории своего существования.

     В конечном счете это крошечное существо является величайшим из всех существ. На первый взгляд может показаться, что психология, которая в настоящее время рассматривает индивидуальность как центральную проблему, ведет сражение без надежды на победу. Но эти безнадежные сражения неизменно оказываются точками дальнейшего развития человечества.

     Эрих Нойманн

     Тель-Авив, Израиль

     Май 1948 г.

       

ПРЕДИСЛОВИЕ
к испанскому изданию 1959 г.

     Моя радость по поводу предстоящего перевода этой книги на испанский язык отчасти омрачается чувством тревоги. Я обязан рассмотреть вопрос: “В какой мере я несу ответственность за множество недоразумений, возникших при обсуждении этой книги?” Под недоразумениями не следует понимать ни протесты, высказанные по принципиальным или идеологическим соображениям, ни (к сожалению, нередкие) возражения критиков, которые не потрудились внимательно прочитать книгу. В настоящее время необходимость ознакомить общественность с моими мыслями о проблеме новой этики представляется мне не менее актуальной, чем в те дни, когда я впервые запечатлел их на бумаге. И тем не менее чувство тревоги не покидает меня, несмотря на многочисленные сообщения читателей о том, что книга помогла им внести ясность в свои важные проблемы.

     Одним из спорных моментов в этой книге стала попытка определить необходимость существования иерархической этики, то есть показать, что людям с различными типами психологической структуры соответствуют различные типы этики. В то же время я неоднократно подчеркивал, что новая этика с ее новым подходом к проблеме зла, предполагает существование личности, “нравственность” которой соответствует критериям старой этики. Новая этика предъявляет более высокие и строгие требования (если в данном контексте можно говорить о требованиях), чем старая этика. Здесь нет и речи о том, чтобы позволить нам легче относиться к вещам, чем прежде. Но современный человек располагает более основательным пониманием людей и мира; он узнал, что теперь невозможно постигнуть смысл жизни со всей ее сложностью и роковой силой с помощью одной простой формулы: “ты должен делать то-то и не должен делать то-то”. Дело в том, что теперь он испытывает потребность в новой этической ориентации. Поскольку старые религиозно-этические ценности потеряли власть над современным человеком, в результате чего он утратил контроль над жизнью, современный человек оказался в весьма опасном положении. В наиболее очевидной форме опасность проявляется у тех больных, с которыми психиатру приходится встречаться каждый день в своем кабинете.

     Но этой опасности подвергаются и так называемые нормальные люди, которые ведут войны, подвергают нас гонениям, планируют и готовят необходимые средства для осуществления этих войн и гонений.

     Глубокий моральный кризис, в частности, проявляется в тон нигилистической безысходности по поводу человека, которая составляет одну из существенных характеристик современного искусства и философии. Но в этом контексте многие сознательно не обращают внимания на творческую способность человека и (что в действительности одно и то же) творческую способность человеческой психики. С другой стороны, глубинная психология занимается исследованием этих способностей, и поэтому они, а также методы обеспечения их подлинного проявления, фактически составляют основную проблему всей психотерапии.* Действие творческих процессов, ориентированных на достижение целостности, можно обнаружить в психике современного человека. Они составляют предмет исследования в данной книге и основу формирования для умозаключений.

     Основную причину трудностей, связанных с пониманием предмета исследования в данной книге, и источник большинства недоразумений, возникших при ее обсуждении, следует искать в широко распространенном незнании психологических процессов, характерных для современного человека. Для более ясного объяснения причин и форм этих процессов я поместил в конце книги Приложение “Размышление по поводу тени” (из журнала “Психология”, том II, No 7/8, I950), в котором более четко определены положение и достоинства этого комплекса взаимосвязей во всем спектре проблем, состаляюших предмет наших тревог.**

      * Доклад автора “ Das Schopferische als Zentralproblem der Psy- chotherapie” (“Творческое как центральная проблема психотерапии”) был представлен на четвертом международном симпозиуме по медицинской психотерапии (Барселона, I950).

      ** В Приложение включена также работа автора “Человек мистический” (прим. ред.}.

      Поскольку проблема зла затрагивает душу каждого из нас, независимо от того, сознаем мы это или нет, следует признать актуальными попытки обрисовать кратко и ясно тот путь, которым вынужден идти современный человек при столкновении со злом. Но именно этот путь и составляет предмет нашего рассмотрения. В настоящее время я рад признать, что такое ощущение актуальности привело к усилению, хотя и не чрезмерному, некоторых из моих формулировок. Мне предлагали изменить формулировки, но я так и не решился на этот шаг. Воинственный тон этой книги можно объяснить не только темпераментом ее автора. Дело в том, что, в сущности, книга объявляет воину этике. чья практическая беспомощность привела современного человека к ошушению крайней безысходности. Мне неприятно быть “источником раздражения”. Глубокое чувство религиозной ответственности, которая тяжким бременем лежит на совести современного психотерапевта, не позволяет ему занять неопределенную позицию теперь, когда неопределенность его религиозно-этической позиции нередко ставит под угрозу существование современного западного человека. Одна из задач данной книги заключется в том, чтобы показать, что искренность моральной позиции может возникнуть только из чувства благоговейного отношения к происходящему в человеческой душе.

     Я хотел бы воспользоваться предоставленной мне возможностью, чтобы выразить благодарность моему учителю и другу К. Г. Юнгу не только за замечательные исследования, которые легли в основу моей работы, но и за множество предложенных поправок, которые мне удалось включить в данный перевод моей книги. Нет нужды говорить о том, что я несу полную ответственность за данную публикацию.

     В заключение мне хотелось бы остановиться еще на одном неясном вопросе. “Уместно” ли говорить о новой, столь важной для современного человека этике, когда люди предпочитают не соблюдать старую, приуготовившую путь для новой, этику. Я отвечу на этот вопрос, рассказав одну хасидскую историю.

     Однажды Рабби Екиль Меир из Гостинина побывал вместе со своим учителем на празднике недель в Козке. Когда он возвратился домой, тесть спросил его: “Правда ли, что в Козке иначе толкуют откровение*, чем в других местах?” “Правда”, последовал ответ. “Ну и как?”, — спросил его тесть. “А как вы здесь понимаете заповедь „не укради";?”, — спросил в свою очередь Рабби Екиль. “Ну, разумеется, — ответил тесть, — человек не должен красть у своего ближнего”. “Тогда они не вправе говорить нам об этой заповеди, — сказал рабби Екиль. — В Козке эту заповедь толкуют так: „Нельзя обкрадывать самого себя!";”**

     Тель-Авив. 1959

     Эрих Ноиманн

      * Откровение Закона, полученное Моисеем на горе Синайской.

      ** М . Buher. Tales of the Hasidim. Zurich, 1949.

       

ВСТУПЛЕНИЕ

     “Близок и труден для постижения Бог.
Но там. где опасность таится, есть средство защиты от нее”.

     Гельдерлин

     Проблема зла составляет одну из центральных проблем современного человека. Обращение к старым ценностям и идеалам не способно спасти нас от сознания, что мы живем в мире, в котором зло, заключенное в недрах души человеческой. проявляется в гигантских масштабах и ставит перед всеми нами проблему методов борьбы с ним.

     Нынешний век является той эпохой в истории человечества, когда наука и техника убедительно демонстрируют способность сознательного ума решать проблемы физической природы и овладевать ею в большей степени, чем в любой другой исторический период. Но нынешний век является и той эпохой, когда с ужасающей ясностью проявилась неспособность человека решать проблемы психической природы, проблемы человеческой души.

     В результате этой неспособности было пролито море крови, которое поглотило Европу и угрожает поглотить весь мир, ибо мировые войны являются лишь одним из признаков этой неспособности.

     Наша эпоха имеет еше одну отличительную особенность: коллективное проявление зла, заключенного в человеке, в таких масштабах, которых не знала ни одна из предыдущих эпох мировой истории. Поскольку, согласно глубинной психологии, сознательные (идеологические, политические, социологические) интерпретации никогда не отражают реальную причину явлений, они не способны объяснить, почему зло овладело душами многих миллионов людей. Старая этика иудейско-христианской эпохи доказала свою неспособность одолеть деструктивные силы, заключенные в человеке.

     Можно показать, что упадок так называемой “старой этики” есть неизбежное явление в истории человечества. Но в таком случае необходимо ответить на вопрос: существуют ли тенденции или основные особенности новой этики. Этот вопрос возникает, потому что человечеству угрожает полное уничтожение по причине “морального безумия”, которое овладело человечеством и указывает на отсутствие этики в переходный период.

     На первый взгляд может показаться, что границы конфликта, разделяющие человечество, достаточно ясно очерчены. Очевидно, что борьба со злом не есть зло. И тем не менее нынешнее состояние человечества, оказавшегося во власти зла, есть явление, которое не умещается в политические и военные границы и затрагивает душу каждого из нас, независимо от нашей позиции. Виновен не только убийца, но и его жертва.

     В союз со злом вступил каждый из тех, кто видел зло, но ничего не сделал, кто отвернулся, потому что не хотел видеть зло, кто не видел зло, хотя и мог увидеть. Виновны в союзе со злом и те, чьи глаза не могли увидеть зло. Виновны мы все— все народы, все религии, все государства, все классы. Виновно само человечество.

     Зло, проявившееся в притязаниях нацистов на мировое господство, есть то зло, которое до сих пор препятствует решению социальной проблемы и самоопределению “цветных” и прилагает все силы, чтобы уничтожить реальное единство человечества, сознание единой судьбы, культуры и род людской.

     Современные люди находятся в незавидном положении. Кроме этики, утратившей силу психологического воздействия, они не располагают иными средствами борьбы со злом, которое осуществляет преднамеренное уничтожение мира. Внутренняя неуверенность человека, который полагается на ценности старой, иудейско-христианской этики, но в глубине души сознает их непригодность и в повседневной жизни убеждается в их бессилии, делает такого человека легкой добычей зла.

     Все мы видели, как никто и пальцем не пошевелил в защиту “добра”, за исключением тех случаев, когда этот палец принадлежал телу, существованию которого угрожала непосредственная опасность. Однако отсюда следует. что деятельность даже тех лиц и народов, которые используют в своих интересах идеологию доброты, вовсе не обусловлена добром. Эти лица и народы начинают действовать благодаря инстинкту самосохранения, который срабатывает при наличии опасности. Они находят множество прелестных оправданий для своей бездеятельности, пока зло не угрожает их существованию. Но они отбрасывают все оправдания, как только зло начинает угрожать их личному существованию, существованию их дома или страны. Горькая правда нашей жизни состоит в том, что современного человека побуждает действовать не необходимость борьбы с самим злом, а необходимость противостоять тому уничтожению, которое несет с собой зло.

     Мы склонны рассматривать эту реакцию как одну из общечеловеческих особенностей и как основную психологическую установку человечества. Но при этом мы упускаем из вида тот факт, что в истории человечества существовали периоды, когда люди брали на себя инициативу в борьбе со злом, и тогда возникали массовые движения. Анализ таких массовых движений и инициатив мог бы показать, что их обманывали противостоящие силы. Более того, всегда существовали силы. которые использовали доброту в качестве оправдания эксплуатации. И тем не менее в прошлые времена для сознания людей зло всегда было злом, а борьба со злом всегда была “священной войной”.

     Ценности старой этики оказывали влияние на жизнь, пока она оставалась эффективной. Вторжение темной стороны в представление современного человека о мире настолько укрепило в нем скептицизм и неуверенность в вопросах этических ценностей, что он перестал рассматривать себя как борца за добро и борца со злом. Он утратил наивность борца, потому что его внутреннюю уверенность втайне разрушает вопрос: “Кто с кем сражается, что чему противостоит?”

     Когда религиозная ориентация человека сформировала основу для его этической ориентации, он знал, что Иегова или Ормузд, Христос или Аллах повелели ему вести борьбу и определили иерархию ценностей. Существует тысяча различных ответов на комплекс вопросов, которые, на первый взгляд, представляются неразрешимыми. Что является движущей силой конфликта: “промышленность” или “класс”, “империализм”, “национальность” или “раса”? Заблуждается индивид относительно причин конфликта или попросту не знает их, потому что движущие силы конфликта действуют скрытно? Ведет ли он борьбу, не зная о существовании болезни, симптомом которой являются конфликты? Этот комплекс вопросов существует в сознании каждого участника борьбы со злом и свидетельствует о существовании хаоса в умах наших современников.

     По общему признанию, безапелляционность, с которой противоположные идеологии предлагают себя в качестве решения упомянутого комплекса вопросов, “помогает” сознательному уму индивида, который может и позволить одной из идеологий овладеть его сознанием. Однако психологический закон, согласно которому каждое проявление фанатизма сознательного ума должно компенсироваться равным по силе проявлением сомнения в сфере бессознательного, объясняет, почему упомянутые идеологии так много способствовали в наше время дезориентации и так мало переориентации.

     “Старая” этика, в иудейско-христианском варианте, сформировала характер западного человека. Потеря ее эффективности является причиной, следствием и выражением катастрофы, в которой стали зримыми противоположные, ранее сдерживаемые старой этикой силы. Однако теперь повсюду можно заметить появление зачатков новой этики, которая отражает изменение основного психического состава современного человека.

     Современный человек сталкивается с проблемой зла как на индивидуальном, так и на коллективном уровне. За последние полтора века истории западной цивилизации она приобрела невиданный масштаб. Хотя эта проблема и разрушила старые культурные категории, тем не менее динамику ее развития можно достаточно подробно рассмотреть на примере психологической истории индивида.

     Глубокое исследование психологического развития индивида. в котором проявляется проблема зла, находится в значительно лучшем положении, чем любое исследование коллективных событий, и позволяет определить те первые попытки осуществить синтез, которые являются основными элементами новой этики. Это связано с тем, что внешние коллективные события отстают на несколько десятилетий от развития индивида, который, так сказать, идет в авангарде коллектива и на более ранней стадии сталкивается с проблемами, которые впоследствии привлекают к себе внимание всего коллектива.

     Нетрудно понять, почему позитивные попытки найти решение появляются раньше и легче распознаются в развитии индивида, чем в развитии коллектива. Столкнувшись с глобальной проблемой зла, индивид испытывает потрясение и нередко оказывается на грани гибели. Естественно, он вынужден защищаться от гибели. Вообще говоря, для того, чтобы выжить, он неизбежно, а не по своей воле, обращается за помощью к силам, которые таятся в недрах бессознательного. В этих силах и в самом себе он может найти новые пути, новые формы жизни, новые ценности и новые руководящие символы.

     Но реальность зла, овладевшая индивидом, не просто проистекает из его личной реальности, но еще и отражает коллективную ситуацию на индивидуальном уровне. Аналогично этому, творческие энергии его бессознательного, с их скрытыми указаниями на новые возможности, являются не просто его собственными энергиями, но еще являются и индивидуальной формой, которую принимает творческая сторона коллективного, то есть общечеловеческого бессознательного.

     Проблема и уровень ее решения уходят своими корнями в коллектив, хотя и проявляются в индивиде. Благодаря этому обстоятельству переживания индивида характеризуют обшую ситуацию, и поэтому творческие порывы, которые позволяют ему находить свои собственные решения и средства спасения, составляют начальные этапы формирования будущих ценностей и символов для всего коллектива.

     Индивид (и его судьба) служит прототипом коллектива. Его можно сравнить с ретортой, в которой происходит дистилляция ядов и противоядий. Поэтому для переходного периода, когда происходит распад этических норм на уровне коллектива, имеет особое значение то, что происходит в глубинах психического отдельного человека и проявляется в доступной для восприятия форме.

     Будущее коллектива существует в настоящем индивида. с его безотлагательными проблемами, которые можно рассматривать как своеобразные органы коллектива. Предвестниками будущего всегда были и есть впечатлительные. психически дестабилизированные и творческие личности. Их повышенная проницаемость для новых содержаний коллективного бессознательного, составляющих глубокий слой, который определяет динамику групповых событий. делает такие личности восприимчивыми к появлению новых содержаний, существование которых коллектив пока еше не осознал. Но эти личности относятся к числу тех людей, в личной жизни которых проблемы становятся актуальными по меньшей мере за сто лет до того, как коллектив узнает об их существовании.

     Подобно тому, как женщины романтического периода предвидели появление проблемы современной женщины, Гете (в “Фаусте”) и Ницше предвидели появление морального кризиса XX века. Но то, что справедливо для творческой личности, так же справедливо, хотя и в меньшей мере, для сенситивов и некоторых невротиков. Сенситив нередко заболевает из-за своей неспособности решить проблему, которая остается невыявленной в мире. в котором он живет. Но эта проблема есть не что иное, как будущая проблема всего человечества, хотя в данный момент она встала перед отдельным сенситивом, бьющимся над ее решением.

     Сказанное позволяет понять не только несовременность, отрешенность и эксцентрическую уединенность таких людей, но и их пророческую роль в качестве провозвестников будущего. Их судьба и нередко трагические попытки решить свои проблемы имеют принципиальное значение для коллектива, поскольку проблема и ее решение, критика, направленная на разрушение старого, и синтез, закладывающий фундамент для нового, осуществляются именно этими индивидами для коллектива, который, фактически, присваивает плоды их деятельности.

     Между проблемами индивида и коллектива существует более тесная связь, чем принято считать. Мы не всегда сознаем “констелляцию совокупности”, благодаря которой каждый человек является органом коллектива. В коллективном бессознательном индивида содержится общая внутренняя структура коллектива. В этой структуре коллектив является не абстракцией, а объединением всех индивидов, в которых он представлен.

     Супружеская трагедия индивида представляет собой ту область, куда коллектив помещает для разрешения проблему изменившихся взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Эта проблема имеет коллективное значение и актуальность и поэтому выходит за пределы супружеских конфликтов отдельного человека. Аналогично этому моральная проблема, которая приводит индивида к нервному заболеванию, является одновременно и областью психической деятельности, и выражением того факта, что коллектив не пытается разрешить проблему зла, настойчиво старающуюся привлечь к себе его внимание.

     В этических вопросах индивид (если он не является исключительной личностью) не будет испытывать затруднении до тех пор, пока определенные ценности будут сохранять жизнеспособность и авторитет в коллективе. Он не заболеет в результате возникновения проблем, связанных с этическими ценностями, поскольку для решения в установленном порядке этических вопросов существуют формально установленные процедуры. Супружеская проблема не будет вызывать появление неврозов до тех пор, пока будет существовать святость брака. Будут существовать только адюльтер и грех, порицание и прошение. Это положение сохраняет силу даже тогда, когда индивид ведет себя неподобающим образом.

     Индивид теряет способность разобраться в окружающей обстановке с помощью коллектива, когда коллектив лишается этических ценностей, то есть когда наступает кризис этических ценностей. В связи с отсутствием коллективного решения и соответствующей процедуры коллективного разрешения конфликта проблема становится причиной заболевания индивида. В таких случаях он становится участником конфликта, и освободить его от участия в конфликте не в силах ни одна общественная организация. Он должен самостоятельно выстрадать свое личное решение проблемы в живом процессе реализации своей личной судьбы.

СТАРАЯ ЭТИКА

     Понятие “старая этика” имеет большую область применения. Она содержит большой спектр разнообразных человеческих идеалов и целую гамму степеней свободы. И тем не менее в каждом случае эта область применения предполагает утверждение абсолютного характера некоторых ценностей, представленных в старой этике в виде моральных “обязательств”.

     Старая этика западной культуры имеет много истоков, среди которых важнейшими являются греческое и иудей-ско-христианское начала. В наши задачи не входят перечисление всех истоков, вариантов и модификаций старой этики и исследование пути ее развития. Идеальный прототип старой этики может быть представлен фигурой святого или мудреца, благородного или доброго, благочестивого или ортодоксального последователя закона, героя или человека, умеющего владеть собой.

     Независимо от того, кем или чем представлен доминирующий символ — kalos > kai > agathosy греков, идеалом джентльмена у англичан, набожностью святого Франциска или фарисейской верностью закону — в каждом случае добро, которое можно познать, представлено в виде абсолютной ценности. Эту ценность можно рассматривать как богоот-кровенный или имманентный закон, как интуитивно познанную истину или повеление разума., но она неизменно остается кодифицируемой, передаваемой, “универсальной” истиной, способной определять поведение человека.

     Принято считать, что идеал совершенства может и должен быть реализован с помощью устранения несовместимых с ним качеств. “Отрицание отрицательного”, активное и систематическое исключение негативного составляет одну из особенностей старой этики. И тем не менее, при всей изменчивости доминирующих символов, моральную структуру личности можно реализовать в каждом случае только с помошью сознательного стремления к односторонности и настойчивого акцентирования абсолютного характера этической ценности. Таким образом неизменно устраняются все группы качеств, несовместимых с данной ценностью. В наши задачи не входят анализ обоснованности ценностей (их релятивизация была одним из результатов развития западной культуры) и их ранжирование по старшинству. Вместо этого мы рассмотрим результаты психологического воздействия старой этики на западного человека. Существуют два основных принципа, точнее, два основных метода, обеспечивших реализацию старой этики. Этими методами являются подавление и вытеснение.

     При подавлении эго-сознание целенаправленно вытравливает в личности все характеристики и тенденции, которые не соответствуют этической ценности. Наиболее ярким примером одного из основных принципов старой этики служит “отрицание отрицательного”. Известно, что метод подавления реализуется с помощью воздержания и аскетизма. Этот метод применяется иудейско-христиан-скими, индийскими и мусульманскими святыми для подавления телесных и сексуальных потребностей, верными последователями закона для устранения всех склонностей, противоречащих закону, джентльменом для отказа от всех свойств человеческого характера, несовместимых с его этическим идеалом.

     Подавление является результатом сознательной деятельности это, поэтому необходимо систематически применять и совершенствовать сам метод подавления. Отметим, что при подавлении приносится жертва, которая приводит к страданию. Страдание считается необходимым, и поэтому отвергнутые содержания и компоненты личности сохраняют связь с эго.

     Очевидно, что моральный запрет, требующий подавления определенного типа инстинктивной реакции, препятствует удовлетворению данного инстинкта. И тем не менее подавленная инстинктивная реакция продолжает играть важную роль в мировоззрении эго-сознания, подавляющего эту реакцию. Психическая энергетика подавления будет рассмотрена при анализе результатов психического воздействия старой этики.

     В отличие от подавления, вытеснение можно рассматривать как инструмент, используемый старой этикой для навязывания своих ценностей. При вытеснении отвергнутые, несовместимые с доминирующей ценностью содержания и компоненты личности теряют связь с сознательной структурой и становятся бессознательными или забываются. В таких случаях эго не знает об их существовании. В отличие от подавленных содержаний вытесненные содержания выводятся из-под контроля сознания и функционируют независимо от него. Глубинная психология показала, что такие содержания ведут довольно активную тайную жизнь без пагубных последствий для индивида и коллектива.

     Теперь мы покажем, что результаты исследования неврозов в случае индивида также применимы к коллективу, а именно: вытесненные комплексы бессознательного разрушают мир сознания. Неясность и запутанность ситуации, которая возникает в результате вытеснения, приводят к более опасным последствиям, чем аскетизм с его ясной и сознательной установкой на подавление.

     Роль авторитета, с помощью которого старая этика навязывала индивиду свои заповеди, выполняла “совесть”. В своей работе “Прометей и Эп и метен” Шпиттеллер отметил, что между авторитетом совести и “Голосом” существует антитетическая связь, причем “Голос” выражает психическую истину на уровне личности. Действительно, Фрейд впоследствии все-таки изменил свою прежнюю формулировку, чтобы показать, что совесть изначально является источником “социальной тревоги”, но “не более того”.* И тем не менее его формулировку можно признать

      * Sigmund Freud. “For the Times on War and Death” и З . Фрейд . “Неудовлетворенность культурой”.

     справедливой, если в качестве отправной точки для нашего исследования мы возьмем упомянутое различие между совестью и внутренним голосом.

     Моральный авторитет в человеке в значительной мере определяется его окружением, обществом и эпохой, в которую он живет. Если человек согласен с совокупностью ценностей, доминирующих в обществе и составляющих “культурное супер-эго”, тогда о таком человеке говорят, что у него “чистая совесть”. С другой стороны, при несогласии с совокупностью ценностей о таком человеке говорят, что у него “нечистая совесть”. Совесть представляет коллективную норму и поэтому изменяется при изменении содержаний и требований нормы. В эпоху средневековья коллективный авторитет требовал полного согласия с ветхозаветным представлением о мире, запрещал и осуждал научный подход как “еретический”. В XIX веке тот же авторитет требовал полного согласия с научным представлением о мире и осуждал религиозные тенденции как “поповские выдумки”. Та же совесть осуждает воинское сословие за пацифизм и пацифистов за агрессивные склонности.

     Первоначальное развитие сознания индивида осуществляется с помощью коллектива и его установлении, получая от него “существующие ценности”. Поэтому эго как центр этого сознания обычно становится носителем и представителем коллективных ценностей, существующих в данное время. Фактически эго является авторитетом, который при более или менее полной идентификации с этими ценностями представляет требования коллектива в личностной сфере и отвергает любые противоположные тенденции.

     Коллектив всегда стремится обеспечить такой образ жизни и такие формы совместного проживания, которые в наименьшей степени подвержены дестабилизации при воздействии сил, действующих в индивиде. При этом не имеет значения, какие ценности представляют эти силы — высшие или низшие. Запрещены не только любые тенденции к дестабилизации коллектива, но и развитие таких тенденций в индивиде. И тем не менее мы не можем определить содержание ценностей, обеспечивающих стабильность существования коллектива. То, что составляет ценность для одного общества, общины и времени, является антиценностью для другого общества, общины и времени.

     С этической точки зрения, согласие с ценностями коллектива является путеводной нитью для каждого члена данного коллектива. Совесть выполняет функцию эндо-психического авторитета, который стремится обеспечить упомянутое согласие. В этом отношении следует признать обоснованной фрейдовскую трактовку супер-эго как ин-троектированного внешнего авторитета. И тем не менее в реальной жизни практически невозможно обеспечить полное согласие с коллективными ценностями, существующими в любой период времени. Поскольку ценности старой этики имеют “абсолютный” характер (то есть не приспособлены к реальности личностного бытия), адаптация к этим ценностям составляет одну из самых трудных задач в жизни любого человека и играет важную роль в его адаптации к коллективу.

     Как мы уже убедились, подавление и вытеснение составляют два основных метода, используемых индивидом для адаптации к этическому идеалу. Естественно, такое стремление к адаптации приводит к формированию в личности двух психических систем, одна из которых обычно остается полностью бессознательной, а другая при активной поддержке со стороны эго и сознательного ума превращается в важный орган психики. Система, которая обычно остается бессознательной, называется тенью, а вторая система называется “внешней личностью” или персоной.*

     Формирование внешней личности свидетельствует об успешной деятельности совести. Без ее помощи, без мо-

      * К. Г. Юнг. Отношения между Я и бессознательным // Психология бессознательного. М.: Канон. 1994. С. 175—315.

     ради и условностей не могли бы существовать социальная жизнь и этический порядок в обществе. Действительно, формирование персоны имеет столь же необходимый, сколь и всеобщий характер. В отличие от реальной, личностной природы индивида, персона, маска, то, чем кажется или считается индивид, соответствует адаптации индивида к требованиям его эпохи, окружения и общества. Персона представляет собой покров и оболочку, панцирь и униформу, за которой и в которой индивид прячется от себя, а нередко и от мира. Благодаря самообладанию персона скрывает неконтролируемые и неудержимые побуждения. Персона — это благопристойный фасад, за которым скрывается темная, странная, эксцентричная, тайная и ужасная сторона нашей природы.

     Значительная часть образования посвящена формированию персоны, которая должна побуждать индивида поддерживать “чистоту возле дома” и социальную респектабельность. Персона информирует индивида не о реальности, а о том, что считается реальностью. Вместо развития наблюдательности, сообразительности и воспитания любви к истине все общества во все времена стремились обучить своих членов навыкам не обращать внимания на истину и отворачиваться от нее.

     Коллектив вправе налагать любые ограничения. К числу таких ограничений относятся табу в первобытном племени, социальная условность, моральный запрет, запрет на упоминание некоторых тем или на признание некоторых фактов, рекомендации вести себя так, словно несуществующие реальности существуют, или говорить то, что не думаешь, или не говорить то. что думаешь. Но каждый раз, предъявляя одно из этих требований, коллектив руководствуется принципами, которые имеют существенное значение для его развития и развития сознания. Без этих ценностей коллектив не мог бы существовать. Во всяком случае он твердо в это верит.

     Коллектив морально поошраяет эго в той мере. в какой оно идентифицирует себя с персоной, то есть с коллективизированной, внешней личностью. Происходит это потому, что внешняя личность наглядно свидетельствует о согласии с ценностями коллектива.

     Процесс формирования персоны может протекать на различных уровнях, в зависимости от масштаба и типа личности индивида и эпохи, в которую он живет. С этой точки зрения представляются несущественными специальность и общественное положение носителя персоны. Носителем персоны, с помощью которой эго идентифицирует себя с требованиями и ценностями общества, класса или племени, может быть врач или юрист, военачальник или партийный функционер, король или художник. В равной мере представляется несущественным тип общества, который навязывает индивиду эту коллективную маску. Общество может быть первобытным или цивилизованным, демократическим или фашистским.

     Различие между “совестью” и “внутренним голосом” (на котором мы в дальнейшем остановимся более подробно) свидетельствует в поддержку нашего мнения о существовании взаимосвязи между этикой и структурой персоны. Наиболее ярким примером этого различия служит судьба основателей новых религиозных и этических движений. Они всегда были “преступниками” и поэтому к ним неизбежно относились как к преступникам. Авраама (сокрушившего идолов своего отца), пророков, Иисуса и Лютера (отвергших соответственно ограниченный религиозный национализм евреев. Ветхий завет и католицизм) считали преступниками, подобно тому, как считали преступниками Сократа, который ввел новых богов, Маркса и Ленина, поставивших перед собой задачу уничтожить сложившйся уклад общества.

     Революционер (любого типа) всегда выступает в защиту внутреннего голоса и против совести своего времени, которая неизменно отражает старые доминирующие ценности. Поэтому революционеров всегда казнили, исходя из благих, “этических” побуждений. В конечном счете история нередко, хотя и не всегда, как об этом свидетельсвует история ересей, признает, что эти “преступники” внутреннего голоса были провозвестниками новой этики. И тем не менее сознание новой эпохи, отчасти сформировавшееся под влиянием многих революционеров внутреннего голоса, неизбежно восстанавливает свод доминирующих ценностей и требует, чтобы индивид адаптировался к этому своду, формируя внешнюю личность.

     Опираясь на авторитет совести, персона отказывается от ряда психических компонентов. Эти компоненты частично вытесняются в сферу бессознательного, причем некоторые из них остаются под контролем эго и сознательно устраняются из жизни личности. Теперь все качества, способности и тенденции, несовместимые с коллективными ценностями (то есть все, что прячется от света общественного мнения), совместно формируют тень, темную сторону личности, которая осталась непознанной и неопределенной для эго. Бесконечный ряд теневых персонажей и доппельгенгеров* в мифах, сказках и литературных произведениях идет от Каина и Едома** через Иуду и Хагена*** к мистеру Хайду у Стивенсона и “безобразному человеку” у Ницше. Такие фигуры непрестанно возникают и учтиво раскланиваются перед человеческим сознанием. И тем не менее человечество до сих пор не осознало психологический смысл архетипа соперника или врага.

     Тень— это другая сторона. Она отражает наше несовершенство, приземленность, отрицательное, несовместимое с абсолютными ценностями. Тень воплощает в себе нашу низшую телесность как нечто отличное от абсолютности и вечности души, которая “не от мира сего”. Но она может проявляться и в противоположном качестве — как “дух”, например, когда сознательный ум признает только материальные ценности жизни. Тень олицетворяет уникальность и эфемерность нашей природы: она отражает нашу ограниченность и зависимость от пространственно-

      mso-border-top-alt:solid windowtext .75pt;padding:0cm;mso-padding-alt:1.0pt 0cm 0cm 0cm'> * двойников (нем.}

      ** Бытие. 25:30 *** персонаж “Нибелунгов” Р. Вагнера

     временных характеристик. В то же время она составляет центральную структуру нашей индивидуальности.

     Старая этика допускает две реакции на психическую ситуацию, созданную совестью. Обе реакции таят в себе опасность. Но они опасны в различной степени и приводят к различным результатам для индивида. Более распространенной и знакомой обычному человеку является ситуация, в которой эго отождествляет себя с этическими ценностями. Эта идентификация осуществляется с помощью идентификации эго с персоной. Эго не отличает себя от внешней личности (которая в действительности составляет лишь часть личности, сформированной в соответствии с требованиями коллектива) и забывает, что обладает особенностями, несовместимыми с персоной. Это означает, что эго вытеснило теневую сторону и утратило связь с темными содержаниями, которые играют отрицательную роль и поэтому отделяются от сознательной сферы.

     Благодаря своей идентификации с коллективными ценностями эго теперь имеет “чистую совесть”. Эго считает, что его существование находится в полной гармонии с теми ценностями своей культуры, которые рассматриваются как позитивные. Эго чувствует себя носителем не только сознательного света человеческого понимания, но и морального света мира ценностей.

     При реализации упомянутого процесса эго становится жертвой весьма опасной инфляции, то есть такого состояния, в котором сознание становится напыщенным или надменным (“надутым”) под влиянием бессознательного содержания. Инфляция чистой совести заключается в неоправданной идентификации весьма личностной ценности (то есть эго) с трансперсональной ценностью. В результате такой инфляции индивид забывает о существовании своей тени (то есть своей тварной ограниченности и телесности). Более того, инфляция неизбежно приводит к полной утрате гармонии между эго и коллективными ценностями, утрате, которая молчаливо сбрасывается со счета.

     Вытеснение тени и идентификация с позитивными ценностями составляют две стороны одного процесса. Идентификация эго с внешней личностью позволяет осуществить вытеснение, которое, в свою очередь, обеспечивает возможность идентификации это с коллективными ценностями с помощью персоны.

     Внешне такая этика может принимать самые различные формы: от искреннего заблуждения и “условной” установки до лицемерного притворства и откровенного вранья. Существование этих ложных психологических реакций на этические требования не ограничивается каким-либо одним историческим периодом. В то же время было отмечено, что в последние полтора века истории западной цивилизации эта псевдоустановка проявлялась с особой интенсивностью. Действительно, иллюзорная самоидентификация западного человека с позитивными ценностями, скрывавшая истинное положение дел, получила невиданное распространение в буржуазную эпоху, которая теперь приближается к своему завершению. В отличие от предыдущих периодов истории это заблуждение было подвергнуто в наше время анализу с различных точек зрения благодаря критическому отношению западного человека к самому себе.

     Позитивистская вера в прогресс была одной из провозвестниц первой мировой войны. Высокомерие западного человека, возомнившего себя смыслом и венцом творения, привело при национал-социализме к безосновательным, омерзительным притязаниям арийской “расы господ” ( Herrenvolk).

     В военное и мирное время заблуждения и лживость коллектива являются причиной и следствием заблуждений и лживости отдельных его членов, которые изменяют своим псевдохристианским, псевдогуманистическим, псевдолиберальным и псевдочеловеческим взглядам во всех сферах жизни.

     Инфляция эго неизменно предполагает такую ситуацию, в которой содержание с более сильной энергетикой.

     Чем сознание, подчиняет себе эго и таким образом вызывает в сознательной психике состояние сродни одержимости. Независимо от природы содержания, вызвавшего это состояние, опасность одержимости заключается в том, что она не позволяет эго и сознательному разуму определить истинный подход к реальности.

     Все состояния инфляции и одержимости сопровождаются некоторым сужением сознания. Наиболее ярким примером такого сужения является навязчивая идея, которая настолько подчиняет себе эго, что оно перестает обращать внимание на существенные аспекты реальности. Тирания содержания, овладевшего сознанием, приводит к вытеснению тех элементов реальности, которые оказались несовместимыми с идеей, установившей свое “господство”. Игнорирование этих факторов приносит несчастье.

     Как свидетельствует множество исторических примеров, каждая форма фанатизма, каждая догма и каждый тип компульсивной односторонности в конечном счете гибнет из-за тех элементов, которые она вытеснила, подавила или игнорировала. Идентификация эго с коллективными ценностями приводит к инфляции эго. Опасность такой инфляции не есть нечто, присущее ценностям как таковым. При отождествлении личностного эго с трансперсональным в форме коллективных ценностей ограниченный индивид теряет связь со своими ограниченными возможостями и таким образом становится бесчеловечным.

     Однако существенная личностная неидентичность трансперсональному в действительности составляет основу жизни индивида. Неповторимость и индивидуальность человека реализуются путем самоидентификации тварного и отграничиваются от безграничной власти Творца. При инфляции не учитывается важность этой ситуации, и человек превращается в химеру, “чистый дух” или бесплотный призрак.

     Эта констелляция нередко проявляется в форме сна о полетах или превращениях в невидимку и заканчивает свое существование так, как заканчивается полет Икара, в котором символическими средствами мифа была запечатлена упомянутая психологическая ситуация. Крылья эго, пребывающего в состоянии инфляции, скреплены воском, который при легкомысленно высоком полете плавится под лучами трансперсонального солнца. В результате Икар падает в море. Бессознательное поглощает эго, возомнившее себя бессмертным.

     Причиной падения человека является низший элемент, то есть та часть психики, на которую он не обращал внимания в своем высокомерии и греховной гордыне. В конечном счете мстит именно тот элемент, который был вытеснен и не учитывался при высокомерном полете.

     Из символизма мифов и сновидений известно, что всепоглощающее море является образом бессознательного. В мифологии принято считать, что человек должен нести наказание за гордыню в форме его падения и мести богов. Но эта точка зрения заключает в себе проекцию психологического закона. Каждая инфляция, каждая самоидентификация эго с трансперсональным содержанием, а именно в этом заключается значение слова “высокомерие”, в котором человек считает себя богоравным, неизбежно заканчивается падением. Трансперсональное содержание (то есть боги) уничтожают эго, поскольку эго значительно уступает по силе этому содержанию.

     Мифологический образ показывает последствия инфляции для эго индивида. Однако в данный момент нас интересуют те коллективные беды, к которым приводит поведение, обусловленное старой этикой. Ценностная инфляция является не единственным методом реализации старой этики, хотя именно этим методом чаще всего предпочитает пользоваться обычный человек.

     На первых этапах своего существования старая этика была элитарной. Определяющую роль играли сильные личности, стремившиеся разрешить этическую проблему с помощью подавления, то есть с помощью сознательного отрицания отрицательного.

     Психологическая ситуация элитных групп подвергает их иным опасностям, существенно отличным от тех опасностей, которые таят в себе вытеснение и инфляция эго. Они характеризуются совершенно иной психической констелляцией. В их случае дегуманизация, вызываемая инфляцией, предотвращается благодаря психическому феномену, связанному как с подавлением, так и с жертвой. Дегуманизацию предотвращает страдание.

     Аскетическая тенденция старой этики неизменно сопровождается сознательным страданием индивида, столкнувшегося со своей экзистенциальной дилеммой, то есть с разделением на “две души”: отвергнутую душу, которую необходимо подавить, и сознательную душу с ее признанием ценностей. В таких случаях форма страдания — аскетическое отрицание, набожность или верность закону — имеет второстепенное значение. При страдании признается и реализуется психологическая ситуация человеческой ограниченности. Напряженность двойственной природы человека и принесение в жертву отвергнутой им части психики вызывают у человека чувство страдания, и тогда он воспринимает как живую реальность невозможность идентификации своего личностного эго с трансперсональной ценностью.

     Цель старой этики выражается в повелении “человек должен быть благородным, полезным и добрым” или с помощью таких этических предикатов, как набожный, верующий, храбрый, деятельный, преданный и благоразумный. Как уже неоднократно отмечалось, для достижения этой цели применяются два метода: вытеснение и подавление всех “негативных” компонентов. Отсюда следует, что старая этика в принципе дуалистична. Она рассматривает мир как противоположность света и тьмы, разделяет существование на две полусферы чистого и нечистого, добра и зла, бога и дьявола, и в контексте этого дуалистического мира ставит перед человеком соответствующую задачу.

     Эго должно выполнять функцию представителя светлой стороны. Эта установка проявляется по-разному. Она может быть активной или пассивной, экстравертной или интравертной, политической или религиозной, философской или художественной. В борьбе со злом эго идентифицирует себя со светлой стороной и стремится действовать в качестве ее представителя. Но эго может и самостоятельно вести борьбу и страдать. В обоих случаях дуалистический мир с характерным для него расколом на свет и тьму находит отражение в самом человеке.

     В сущности индивид расщеплен на мир ценностей, с которыми он должен отождествить себя, и мир антиценностей, составляющий часть его природы. Принимая форму могучих сил тьмы, антиценности вступают в борьбу с миром сознания и ценностей.

     Дуализм старой этики, особенно заметный в ее иранской, иудейско-христианской и гностической формах, разделяет человека, мир и божество на два слоя, яруса или типа: высший и низший человек, высший и низший мир, бог и дьявол. Это разделение реализуется на практическом уровне, несмотря на все философские, религиозные и метафизические декларации крайнего монизма. Реальная ситуация западного человека и по сей день определяется этой дихотомией.

     В основе старой этики лежит принцип борьбы противоположностей. Борьба между добром и злом, светом и тьмой составляет основную проблему старой этики. И тем не менее при всех изменениях содержания добра и зла в индивиде суть старой этики заключается в принципе противоположностей и их разрешении через конфликт. Идеальной фигурой такой этики всегда является герой, будь то святой, отождествляемый с принципом света, который символически изображается в виде нимба, или святой Георгий, поражающий дракона. Противоположная сторона всегда истребляется, терпит решительное поражение и изгоняется из жизни. И тем не менее борьба противоположностей длится вечно. Она соответствует основной иранской концепции борьбы света и тьмы, поскольку вытесненная, подавленная и побежденная тьма вновь возрождается; вместо отрубленных голов Гидры неизменно появляются новые.

     Перед человечеством стоит странная и, с точки зрения старой этики, парадоксальная проблема, суть которой заключается в том, что мир, природа и душа человека являются местом вечного возрождения зла. Высшие силы тьмы не в состоянии уничтожить свет. Но нет свидетельств и тому, что высшие силы света когда-либо одержат верх над тьмой.

     С точки зрения обычного человека, основу старой этики составляют вытеснение и инфляция эго; псевдорешение этической проблемы, предлагаемое старой этикой, предполагает идентификацию эго с ценностями коллектива. Однако в случае моральной элиты проблема усложняется. Для ситуации элиты характерна противоположная констелляция, то есть дефляция эго. Эта дефляция (идентификация с негативной ценностью или злом) принимает форму непреодолимого сознания греха. Ее классическая формулировка содержится в концепции первородного греха: “Человек греховен с младых ногтей”.

     Девальвация эго и катастрофичность чувства неполноценности по отношению к трансперсональной силе могут достичь такого высокого уровня, что этика перестанет играть сколь-нибудь заметную роль. В таких случаях человек настолько остро переживает власть зла над собой, что никакие его поступки и переживания не способны восстановить равновесие. И тогда спасти его может только милость Господня.

     На пути к крайне односторонней идентификации со злом сознание греха проходит множество иных ступеней и стадий. На начальной стадии идентификация со злом воспринимается как относительно безысходное отчаяние, вызванное земной, материальной, телесной и животной стороной жизни. Далее идет промежуточное состояние. Человек, наконец, начинает сознавать двойственность своей природы, одновременно доброй и злой. Однако и здесь превалирует страдание, вызванное злой стороной личности индивида (которую необходимо подавить), и поэтому “жизнь в этом мире”, например, в понимании пуритан и фарисеев, принимает аскетический, безрадостный, безжизненный характер.

     Одна из особенностей этой установки заключается в том, что инфляция это и идентификация с этической ценностью способны сосуществовать с депрессией, вызванной сознанием греха. Высокомерие инфляции, которая знает, что есть “добро”, и самонадеянная уверенность в том, что в практической жизни индивид “творил добро”, способны сосуществовать со смиренностью глубокого раскаяния в грехе.

     В этой психологии можно обнаружить все привходящие элементы, от морального иллюзионизма и исполнения заповедей господних как отражения личной праведности до обязательств борца за правое дело, напряженного страдания, вызванного дуализмом мира, отчаяния при виде зла своего сердца и разъедающего душу сознания греха. Однако в каждом из этих случаев переживание страдания придает жизни мрачноватый оттенок, и таким образом подавленный элемент возвращается, опосредованно входя в соприкосновение с сознанием.

     В отличие от вытеснения, при котором все связи с темными. вызывающими страдание содержаниями разрываются благодаря отделению бессознательных компонентов, страдание позволяет супрессору (субъекту подавления) жить сравнительно нормальной жизнью. Он не подвергается, подобно репрессору, нападению и заковыванию со стороны темных сил бессознательного. Добровольное, жертвенное самоограничение и подавление составляет образ жизни, который не всегда превращает индивида в больного. Для коллектива, однако, такое подавление имеет губительные последствия, даже когда индивид обходится без психологической травмы. В то же время между этими методами — подавлением и вытеснением — существует много общего: в обоих случаях коллектив вынужден расплачиваться за ложную добродетель индивида.

     Подавление и тем более вытеснение: приводит к накоплению в бессознательном подавленных или вытесненных содержаний. С точки зрения экономии энергии подавление находится в более выгодном положении. Подавленный элемент продолжает играть определенную роль в сознании, превращаясь в проблему, составлюшую предмет беспокойства сознательной психики. Борьба со злом требует к себе много внимания со стороны сознания. Эго также отдает значительную часть психической энергии подавленным элементам. В какой-то мере затраченная при подавлении энергия является психическим эквивалентом нереализации подавленного содержания. Энергия, которую следовало бы затратить на реализацию этого содержания, теперь передается данному содержанию в форме энергии, необходимой для его подавления. Эквивалентное количество энергии остается связанным с отвергнутым содержанием и затрачивается на реализацию механизмов торможения, блокирования и сдерживания, которые входят в аппарат подавления.

     Упомянутая борьба с бессознательным имеет частичное оправдание с точки зрения развития сознания. Но ни перенос эквивалентной энергии, ни сознательное подавление, ни восприятие подавленных элементов через страдание не являются адекватными способами решения психологической проблемы, вызванной подавлением этически непризнанных (то есть плохих) компонентов личности.

     С другой стороны, в вытеснении отсутствуют те частично ассимилятивные процессы, эквиваленты и предохранительные механизмы, которые можно обнаружить в подавлении. Силы и содержания, полностью вытесненные и лишенные средств доступа к сознанию, не остаются неизменными в сознании и не сохраняют первоначальный характер—они изменяются. Вытесненные содержания приобретают “регрессивный” характер и попадают в зависимость от отрицательного подкрепления. Данный контекст не позволяет нам подробно остановиться на процессе регресии.* И тем не менее здесь следует отметить, что при регрессии осуществляется активизация более примитивных форм реакции. Например, самоубийство, совершаемое в порыве страсти, представляет собой примитивную форму реакции, которая была преодолена благодаря развитию сознания (в форме совести), законодательства и правосудия. При регрессии происходят распад и замещение высших форм сознания низшей, примитивной реакцией.

     Принято считать (мы не можем подробно остановиться на этой точке зрения), что содержания, способные стать сознательными, но лишенные доступа к сознанию, приобретают зловещий, деструктивный характер. Из повседневной жизни известно, что неспособность или нежелание признать существование какого-нибудь факта или содержания или, так сказать, “абреагировать” какой-либо материал нередко приводит к превращению безобидной мухи в слона. Отторгнутое от сознания содержание становится регрессивным и насыщается иными, примитивно-негативными содержаниями, что нередко приводит к превращению незначительного раздражения (в нестабильной личности) в приступ гнева или серьезную депрессию. Вообще говоря, изгнанные из сознательной психики силы накапливаются и создают в сфере бессознательного напряжение, которое носит отчетливо деструктивный характер.

     Какова же в таком случае судьба, уготованная всем личностным компонентам, побуждениям, силам и инстинктам, которые изгоняются из жизни старой этикой? Чем догматичнее навязывается старая этика индивидам и обществам, то есть чем сильнее влияние совести, тем радикальнее осуществляется указанное изгнание и тем больше становится разрыв между сознанием с его ценностной идентификацией и бессознательным, которое в порядке компенсации занимает противоположную позицию.

      ' Jung. “On Psychic Energy”. CW. 8.

     При подавлении совесть демонстрирует свою силу в форме сознательного чувства вины: при вытеснении это чувство имеет бессознательный характер. В обоих случаях источником чувства вины служит апперцепция тени. И тем не менее, как уже отмечалось, чувство вины открыто проявляется в форме страдания или остается бессознательным в зависимости от того, какой механизм сработал — подавления, инфляции или вытеснения.

     Чувство вины, опирающееся на существование тени, изгоняется из системы индивидом и коллективом одним и тем же путем, то есть с помощью проекции тени. Тень, конфликтующая с общепринятыми ценностями, не воспринимается как негативная часть психики индивида и поэтому проецируется, то есть переносится на внешний мир и воспринимается как внешний объект. Вместо того, чтобы рассматривать тень как “свою внутреннюю проблему”, с тенью сражаются, ее порицают и истребляют как “внешнего врага”.

     Способ, с помощью которого старая этика обеспечивает устранение чувства вины и разрядку отвергнутых негативных сил, ставит человечество перед лицом грозной опасности. Я имею в виду классический психологический способ изгнания козла отпущения. Этот метод решения проблемы можно обнаружить в любой эпохе существования человеческого общества.* Известно, что в качестве ритуала он существовал в иудаизме. Очищение коллектива осуществлялось в иудаизме путем торжественного возложения всех прегрешений на главу козла, которого затем отсылали в пустыню для отпущения (к Азазелу).**

      Наиболее ярко бессознательные психические конфликты групп и масс проявляются в таких повальных умопомешательствах, как войны и революции, когда скопившиеся в коллективе бессознательные силы одерживают верх и “творят историю”

     Психология козла отпущения

      * “Золотая ветвь” Фрезера. ";Левит. 16:7-10.

     представляет собой одну из первых попыток разрешения таких бессознательных конфликтов. Эта психология определяет внутреннюю жизнь государств и международные отношения. Вспышки массовых умопомешательств и психология козла отпущения нередко представляют собой взаимосвязанные психологические реакции, проистекающие из одного бессознательного конфликта. С точки зрения окончательного исхода представляется несущественным, был ли такой конфликт не готов для осознания или предварительно вытеснен.

     На примитивном уровне, на котором сознание индивидов, составляющих коллектив, еще относительно слабо развито, только внешняя проекция тени способна обеспечить сближение с ценностями, необходимыми обществу. На этой стадии зло может быть осознано только с помощью его торжественного показа толпе с последующим церемониальным уничтожением этого зла. Эффект очищения достигается с помощью процесса осознания зла, когда зло становится зримым, и освобождения бессознательного от этого содержания через проекцию. Поэтому на этом уровне зло опознается как зло, хотя индивид и не осознает его как свое личное зло. Точнее говоря, зло опознается как принадлежность коллективной структуры рода или племени и устраняется коллективными средствами, например, с помощью искупительной жертвы в виде козла отпущения, на которого первосвященник возлагает грехи народа.

     Упомянутое очищение сохраняет психологическую значимость до тех пор, пока совершающий его сознает свою идентифицированность с искупительной жертвой, испытывая искреннее волнение, то есть до тех пор, пока жертвоприношение не будет низведено до уровня простого спектакля.

     На этой стадии в психологии козла отпущения еще доминируют самые примитивные этические нормы, а именно, групповая ответственность и групповая идентичность. Следует отметить, что на более поздней стадии иудаизма индивид также участвовал в очищении, исповедуясь в своих прегрешениях и таким образом осознавая существование своей теневой стороны. Но даже на этой стадии исповедь не носила личностного характера, — она рождалась из чувства коллективной ответственности, так как каждый человек бичевал себя за прегрешения коллектива, провозглашая: “мы согрешили, мы предали”.

     Примитивная личность (а в каждом народе, как известно, массовая личность реагирует как примитивная личность) не способна осознать зло как “свое личное зло”, поскольку его сознание еще так слабо развито, что не способно разрешить возникшие конфликты. Поэтому массовая личность неизменно воспринимает зло как нечто чуждое и, как результат такого восприятия, везде и всегда чужестранцы становятся жертвами теневой проекции.

     В стране объектами теневой проекции становятся национальные меньшинства. Очевидно, что благодаря расовым и этническим особенностям, и тем более при наличии иного цвета кожи, национальные меньшинства наиболее подходят для теневой проекции. Существуют различные варианты психологической проблемы национальных меньшинств: религиозный, национальный, расовый и социальный. Однако все варианты имеют одну общую особенность—раскол в структуре коллективной психики. Роль чужаков, которую в прежнее время выполняли военнопленные и потерпвшие кораблекрушение мореплаватели, теперь выполняют китайцы, негры и евреи. Один и тот же принцип определяет отношение к религиозным меньшинствам во всех религиях. Фашист выполняет в коммунистическом обществе ту же роль, что и коммунист в фашистском обществе.

     Чужак как объект проекции тени играет чрезвычайно важную роль в психической энергетике. Тень — чуждая эго часть нашей личности, наша сознательная, противоположная точка зрения, оказывающая губительное воздействие на нашу сознательную установку и чувство безопасности — может быть экстериоризирована и затем уничтожена. Борьба с еретиками, политическими противниками и врагами народа по существу является борьбой с нашими религиозными сомнениями, уязвимостью нашей политической позиции и односторонностью нашего национального мировоззрения.

     Коллектив будет стремиться к своему освобождению с помощью психологии козла отпущения до тех пор, пока существует чувство вины, возникающее в процессе формирования тени в качестве фактора расщепления. Наше сублиминальное сознание говорит нам, что мы недостаточно хороши для претворения в жизнь идеальных ценностей, и таким образом приводит к формированию тени. В то же время сублимированное сознание приводит к появлению бессознательного чувства вины и внутренней неуверенности, поскольку тень показывает несостоятельность светлой мечты эго о своей идентичности с идеальными ценностями.

     Из сказанного можно заключить, что мы должны найти и использовать любую ситуацию, способную вселить в нас чувство уверенности, что наша жизнь действительно находится в гармонии с идеальными ценностями. Но самый простой способ достижения этой цели заключается в том, чтобы уничтожить тень в лице козла отпущения.

     Вторую группу лиц, выполняющих роль жертвы в психологии козла отпущения, составляют “этически неполноценные” личности, то есть лица, не способные жить в соответствии с абсолютными ценностями коллектива или не способные к этической адаптации путем формирования “внешней личности”. Этически неполноценные личности (к числу которых относятся психопаты и иные патологические и атавистические личности, а также все те, кто психологически принадлежат к более раннему периоду эволюции человечества) становятся объектом порицания, наказания и преследования со стороны закона и его представителей. Это происходит в тех случаях, когда коллектив не способен использовать эту группу лиц в своих целях. С другой стороны, коллектив весьма активно использует эту группу лиц в военное время.

     Эта группа лиц также рассматривается как нечто чуждое и в качестве инородного тела подлежащее истреблению, чтобы наглядно показать коллективу его собственную инакость и непричастность злу. Торжественность, с которой коллектив осуществляет уничтожение зла, проистекает из первоначального значения, которое на примитивном уровне принесения в жертву козла отпущения имело для коллектива. Представители церкви и государства принимают участие в выполнении приговоров по несчастным жертвам психологии козла отпущения, испытывая при этом чувство гордости, что их “совесть чиста”. Устранение “внешнего зла” всегда доставляло явное облегчение как индивиду, так и коллективу.

     Одна из особенностей человечской психологии заключается в равноценности обеих групп — жертв психологии козла отпущения, то есть не только злой человек воспринимается как нечто чуждое, но и чужак воспринимается как зло. Существование этой особенности можно проследить от психологии первобытных людей и до политики современных так называемых цивилизованных государств по отношению к чужестранцам.

     Существует еще одна, третья группа лиц, которые становятся жертвами психологии козла отпущения, хотя они являют собой разительный контраст по отношению к упомянутой группе морально неполноценных личностей. Третья группа жертв психологии козла отпущения состоит из незаурядных людей — лидеров, высокоодаренных и гениальных личностей. Многие социальные обычаи дают примеры примитивной тенденции превращать лучшую, выдающуюся личность в козла отпущения для искупления грехов коллектива. Эта тенденция, вероятно, служит связующим звеном между тотемными остатками, неправильно истолкованными Фрейдом как “отцеубийство”, ритуальным убийством короля на заре истории человечества и концепцией искупительной смерти страдающего бога.

     Здесь существуют две взаимосвязанные темы. Незаурядные способности выдающейся личности также обязывают ее служить типичной жертвой от лица коллектива перед “Высшими Силами”. Однако, с точки зрения коллектива, выдающаяся личность рассматривается как чуждый элемент. Маргинальные представители общества, будь то неполноценные личности, опустившиеся ниже среднего коллективного уровня, или незаурядные люди, безрассудно поднявшиеся над этим уровнем, приносятся в жертву массами, которые по лености не желают сдвинуться с центральной позиции.

     История так называемых цивилизованных стран также характеризуется принесением в жертву выдающихся личностей, хотя они являются проводниками той силы, под воздействием которой история движется вперед. Сократ, Иисус и Галилей принадлежат к бесконечному ряду таких людей. Все народы и все эпохи внесли свою лепту в ритуал принесения в жертву выдающейся личности в качестве козла отпущения. И если в наши дни этот ритуал осуществляется не сознательно, а бессознательно, то вряд ли можно говорить о каком-то прогрессе.

     Мы не будем рассматривать здесь вопрос о том, является ли упомянутая реакция местью со стороны коллектива за слишком высокие и строгие культурные требования, предъявляемые к нему выдающейся личностью. И тем не менее следует учитывать, что бессознательный теневой элемент, от которого коллектив стремится избавиться с помощью психологии козла отпущения, имеет непосредственное отношение к той жестокости, которая сопровождает принесение в жертву козла отпущения, хотя коллектив и не осознает эту связь. В соответствии с основным принципом психологии козла отпущения сознательный ум верит в свою идентичность высшим ценностям и без тени сомнения в своей “абсолютно чистой совести” совершает ужасающие злодеяния. Все войны (в том числе и религиозные), все классовые войны и партийные конфликты дают примеры сосуществования чистой совести в сознательной психике и бурного проявления тени на уровне действия.

     Здесь необходимо установить различие между двумя группами личностей — суппрессорами теневой стороны, объединяющими в себе аскезно-героическое отношение к жизни, с сознательным чувством вины и страданием, и ре-прессорами, у которых чувство вины и страдание, вызванное этими чувствами, остаются в сфере бессознательного.

     В обеих группах можно обнаружить как следствие отрицание отрицательного, бессознательное подкрепление отрицательного, которое в реальной жизни доходит до садизма и отвратительной жажды разрушения. Различие между ними заключается в следующем: в аскетической группе садизм помещается ближе к сознательной сфере и принимает рационализированные, систематические формы, тогда как в репрессивной группе он проявляется в форме эмоциональной необузданности и подавляет сознание.

     Пуританство и инквизиция, законнический (легали-стический) иудаизм фарисеев и парадоксальная дисциплинированность прусской ментальное™ — все они подчиняются одному психологическому закону. Суровость аскетической установки компенсируется за счет агрессивного садизма, который проявляется в установлениях, контролируемых выдающимися подвижниками.

     Наряду с бессознательным чувством вины группа, характеризуемая психологическим расщеплением, вызванным сознательной идентификацией с этическими ценностями и неосознанием тени, испытывает психологическое чувство неуверенности, которое компенсирует самодовольство сознательной установки данной группы. Вытеснение должно постоянно защищаться от апперцепции теневой стороны, поскольку бессознательное подкрепление все больше и больше затрудняет для эго и сознательного разума неосознание существования теневой стороны психического.

     Далее, внутреннее расщепление, вызванное апперцепцией тени, приводит к возникновению бессознательного чувства неполноценности и реакцией того типа, который был открыт Альфредом Адлером. Чувство неполноценности чрезмерно компенсируется за счет тенденции к преувеличенному самооправданию и приводит к подкреплению вытеснения. Проекция тени теперь принимает систематический характер, формируя параноидальные реакции индивида и целых народов, чьи подавленные агрессивные тенденции вновь проявляются в форме страха преследования со стороны другого народа и всего мира. Такие лозунги, как политика окружения, заговор сионских мудрецов, белая, черная или желтая опасность, стремление капиталистов или большевиков к мировому господству, а также все параноидальные системы подобного типа преследуют только одну цель — вытеснение агрессивности и теневой стороны психики их создателей.

     В коллективе этот тип фарисейства проявляется в традиционных методах образования и карательного правосудия. Здесь также можно обнаружить компромисс психологии козла отпущения, которая под предлогом этического поведения позволяет своей тени выйти из повиновения, прибегая к средствам наказания, устрашения или пытки. Потрясающий масштаб действий архетипической тени обеспечивается в различной мере такими узаконенными формами выражения коллективной этики, как смертная казнь, наказания в виде каторжных работ, тюрьмы и иных пенитенциарных учреждений, условное освобождение и даже школа и семейная жизнь. Каждый закон, который опирается на наказание, то есть на незнание того, что сам коллектив разделяет вину каждого преступника, есть не что иное, как закон Линча.

     Узаконенная форма психологии козла отпущения преимущественно используется “блюстителями старой этики” (то есть существующими подвижниками) в качестве орудия культуры и цивилизации. С другой стороны, эта психология играет значительно более важную и поистине катастрофическую роль в истории человечества. Узаконенные формы психологии козла отпущения утратили первоначальный оргиастический характер, который в прежние времена позволял им избавлять коллектив от проблемы его тени с помощью таких средств, как проведение ритуальной казни в присутствии всего рода или племени. В этих обстоятельствах коллектив особенно нуждается в избавлении от агрессивных влечений, скопившихся в его недрах, с помощью энергичной разрядки взрывного типа. Таким образом достигается по меньшей мере иллюзорное избавление от напряжения, вызванного сдерживаемыми энергиями. При упомянутых разрядках, которые по характеру напоминают массовые умопомешательства, гнев коллектива обрушивается на группы козлов отпущения. В то же время основной феномен психологии козла отпущения, охарактеризованный как проекция тени, также играет существенную роль в международных спорах (между коллективами), которые принято называть войнами.

     Любая война может состояться только при условии превращения врага в носителя теневой проекции. Поэтому страсть и радость участия в военном конфликте, без которых невозможно заставить ни одного человека участвовать в войне, проистекают из удовлетворения потребностей бессознательной теневой стороны. Войны служат коррелятом старой этики, поскольку в них зримо проявляется активизация бессознательной, теневой стороны коллектива.

     Здесь можно обнаружить действие такой же психологической констелляции, как и в случае индивида. Любой народ, одержимый инфляцией чистой совести, “уверен” в своей идентичности высшим ценностям человечества. Действительно, такой народ идентифицирует себя с этими ценностями и с чистой совестью молится “своему богу” (чистой сущности светлой стороны психического), который, разумеется, обязан даровать ему победу. В таких случаях, однако, отреагирование омерзительной тени не способно воздействовть на инфляцию, опирающуюся на чистую совесть.

     Упомянутый раскол между миром этических ценностей в сознательной психике и миром отрицания этических ценностей в бессознательном, который должен быть подавлен или вытеснен, приводит к возникновению чувства вины в человеческой психике и блокированных сгустков энергии в бессознательном. Разумеется, между ними и сознательной установкой существуют отношения, и когда они, наконец, сметают сдерживающие их преграды, то оказываются способными изменить ход истории, ввергнув человечество в беспрецедентный разгул деструктивных сил.

     Старая этика должна нести ответственность не только за отрицание теневой стороны, но и за возникшее в результате такого отрицания расщепление в психическом. Исцеление от такого расщепления имеет принципиальное значение для будущего человечества. В неменьшей мере дальнейшее развитие человечества зависит от возможности предотвращения процессов, вызывающих расщепление в коллективной психике.*

      * По правде говоря, в настоящее время уже стали заметны определенные различия между народами: действительно, всеобщая ужасающая неосознанность вытеснения нередко сосуществует с сознательностью достаточно высокого уровня, чтобы распознать негативный элемент разрушения как негативный и с новых позиций признать моральную ответственность за этот элемент.

СТАДИИ ЭТИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ

     Чтобы понять, почему в наше время положение старой этики стало критическим, мы рассмотрим вкратце эволюцию сознания людей и ее различные стадии. Нам важно также уяснить, почему особенно в последние полтора века развитие событий привело к распаду старых ценностей и к прогрессирующей дезориентации современного человека, свидетелями и жертвами которой мы являемся. Между эволюцией этики и эволюцией сознания существует тесная взаимосвязь, и поэтому невозможно понять одну эволюцию без другой. Эволюция сознания будет рассмотрена здесь лишь в общих чертах, так как подробный анализ стадий эволюции сознания содержится в другой работе.*

     Отправной точкой развития сознания является стадия “первичного единства”. На этой стадии зачаточное эго в основном пребывает в состоянии беспомощности, в котором доминирует бессознательное. Существование эго почти полностью зависит от племени, мира и коллективного бессознательного. “Мистическое соучастие” и доминирование коллективной психики над еще недифференцированной личностной психикой составляют самые яркие характеристики первичной психологической ситуации человека. Можно предположить, что на первичной стадии этического развития отсутствует личная или сознательная этическая ответственность.

      * См работу автора “Происхождение и развитие сознания” (русский перевод- Э. Нойманн. Происхождение и развитие сознания. Рефлбук 1998 - прим. ред.), в которой представления о психологии культуры, использованные в настоящей книге, излагаются в контексте систематического описания эволюции сознания и культуры человечества. Задача “Новой этики” состоит в том, чтобы показать применимость подходов психологии культуры к решению этических проблем.

     Поскольку индивид осуществляет свою деятельность лишь в качестве члена группы, и групповое сознание имеет более важное значение, чем личностное сознание*, то можно заключить, что на этой стадии существуют групповая ответственность и групповая этика. Состояние мистического соучастия, бессознательной обшей идентичности людей выражается в том, что группа несет ответственность за индивида, а индивид рассматривается как воплощение всей группы. Психология первобытной личности содержит множество моделей поведения, позволяющих понять, каким образом группа идентифицирует себя со своими членами и каким образом каждый индивид представляет интересы всей группы в своем лице.

     Все происходящее с индивидом одновременно происходит и со всей группой, и поэтому вся группа реагирует на происходящее с любым ее членом (ср. с феноменом кровной мести). Субъектом ответственности является не индивид, а группа. Считается, что акт убийства плохо отражается на всей группе, но в ее намерения не входит месть отдельному убийце. Поскольку виновна вся группа, членом которой является убийца, от любого члена группы можно потребовать осуществить кровную месть.

     Общая бесознательная идентичность членов группы может достигать такого уровня, что убийство родителей или брата остается неотмщенным, потому что убийца, так сказать, покусился на свою собственную плоть. При этом интересы группы ни в коей мере не затрагиваются, во всяком случае не более, чем в случае самоубийства. Имеют значение только интересы группы. Таким образом компенсация за убийство дальнего родственника должна быть меньше величины компенсации за убийство постороннего лица, хотя при этом признается принцип ответственности. В силу групповой идентичности убитый родственник отчасти является собственностью убийцы. С другой стороны, например, в Китае из групповой идентичности

      * L. Levy-Brnhl. “The ..Soul"; of the Primitive”

     делают противоположный вывод: родители и ответственная семейная группа несут наказание за преступление, совершенное сыном.

     К упомянутой группе представлений относится существующая в классическом иудаизме концепция, согласно которой Иегова вправе казнить или миловать потомков какого-либо человека за деяния этого человека. С этической точки зрения это означает, что групповая идентичность семьи продолжает существовать в последующих поколениях. Другими словами, группу составляют не только современные члены клана, но и прямые потомки семьи. Эта концепция имеет важное значение для понимания иудаизма.

     Реальность групповой идентичности можно доказать не только с биологической точки зрения, но и с психологической. Анализ современных индивидов дает множество подтверждений существования такой реальности. Невроз и патологические реакции индивида нередко приписывают “вине” родителей или бабушки и дедушки, и последствия этой вины продолжают действовать, пока остаются неосознанными. Приведем пример. Строгость дедушки послужила причиной отсутствия независимости у его дочери; в дальнейшем, когда дочь приступила к воспитанию своих детей, реакция дочери стала причиной превращения ее детей в невротиков.

     На первичной стадии, когда в значительной мере сохраняется недифференцированность отдельных членов группы, “Великий Индивид” представляет собой мана-личность.* В каком-то смысле он является самостью группы, ее творческим центром. Именно от него—лидера и творца — получает группа свои ценности.

      * К. Г. Юнг. “Отношение между Я и бессознательным”// Психология бессознательного. М .: Канон . 1994.

      В другом месте было отмечено,** что Великий Индивид выступает во всех сферах деятельности в качестве основателя и инициатора, то есть является духовным основателем рода. Он выполняет эту функцию в качестве личности, способной на великий дела, героя, художника, философа, религиозного лидера, а также основателя элиты.

      ** С . G. Jung. CW. 7. Appendix I: The Group and the Great Individual.

     Этические ценности создаются в результате откровения, полученного Великим Индивидом от “Голоса”. Этот источник коллективной этики в откровениях, получаемых Индивидами-Основателями, обнаруживается на протяжении всей истории человечества, от первобытного человека до цивилизованных народов. Изречения богов, решения провидцев и шаманов, священников, вождей и одержимых божеством; от пророчеств и решений, сообщаемых богом, до откровения божества в богоданном законе, — все это неповторимые откровения, возникавшие в определенных ситуациях. В дальнейшем они собирались, кодифицировались и получали абстрактно-универсальную значимость. При этом они отделялись от конкретной ситуации, в которой они первоначально были открыты.

     Источником основных элементов данной этики является “Голос”, который обращается к некоторым избранным индивидам. Уникальность их духовного дара состит в том, что именно они способны слышать Голос. Независимо от того, кто или что является обладателем Голоса — (бог или зверь, сон или галлюцинация), реальность этого Голоса является абсолютной и непререкаемой, поскольку она подтверждается Индивидом-Основателем. Источником реальности Голоса является бог или символ бога. Элитарная группа лиц, объединившихся вокруг личности Основателя, впоследствии навязывает откровения всему племени в качестве коллективной нормы.

     Творческие личности, основатели этики, демонстрируют в своей личной жизни соответствующие религиозно-этические установки. Однако в процессе основания этики, то есть когда открытая Голосом этика передается Основателем избранным ученикам в виде закона, эта личностная религиозная этика превращается в этику коллективную.

     Затем элита приступает к обучению коллектива принципам новой этики и представляет ее ценности как универсальные и обязательные для всего человечества, то есть в виде коллективных ценностей, которые должны быть воплощены племенем в своей жизни.

     Психологическую установку выдающейся личности, основу которой составляет внутреннее откровение Голоса, можно обнаружить не только среди первобытных людей, но и среди великих основателей религий, которые всегда навязывали новую этику обществу, в котором возникли их идеи.

     Путь этического развития обычно проходит от первоначального откровения, полученного Великим Индивидом, и идентификации элиты с этим откровением до стадии коллективной этики, на которой группа признает справедливость “Закона” и его обязательность для себя, причем содержание самого закона в этой ситуации не имеет значения. На последнем этапе коллектив подчиняется этическому закону шекритичности и с той прозаической неизбежностью, с какой относятся к узаконенному установлению люди, не склонные к размышлению. Для ума, лишенного исторического сознания, обычай есть обычай и закон есть закон по той простой причине, что так было всегда; и даже эта рационализация служит лишь ответом на вопрос, заданный первобытному человеку западным исследователем, а не первобытным человеком самому себе.

     Подчинение коллективному закону действительно знаменует существенное продвижение в сфере сознания. Это означает, что развитие сознания достигло стадии, когда происходит распад первичного единства, а вместе с ним и крушение тирани и бессознательного, причем дифференциация и укрепление эго и сознательной психики приводят к расколу между двумя системами сознательного и бессознательного. Этот раскол между системами связан с общим развитием тенденций и функций, которые стремятся укрепить позиции сознания и его отграничение от бессознательного. Коллективная этика также действует в этом направлении.

     На уровне первобытной личности социальная жизнь, образование и развитие племени дестабилизируются и блокируются тиранией бессознательных сил. Абсолютно необходимую функцию здесь выполняет закон, представляющий коллективную норму, которая сосредоточивает внимание на светлой стороне сознательной психики и связанных с ней этических ценностях и объявляет войну силам тьмы. Система коллективных ценностей, провозглашенная элитой в качестве исполнителей воли Основателя, неизменно выступает на стороне сознательного и против тирании непреодолимых факторов бессознательного.

     Старая этика освободила человека от первичной бессознательности и превратила его в носителя влечения к сознательному; выполняя эту функцию, она сохраняла конструктивный характер. Даже в тех случаях, когда старая этика принимает примитивную форму фиксированного свода коллективных норм нравственного поведения, она способствует развитию сознания: фактически этический императив “ты должен” дает общую структуру для ориентации человека, структуру, которая должна сдерживать стихийные и непредсказуемые проявления эмоциональной стороны личностного бессознательного.

     Приведенные рассуждения позволяют понять, почему именно старая этика сыграла важную вспомогательную роль в развитии сознания человека. Она отражает необходимую переходную стадию, а ее методы подавления и вытеснения входят в состав механизмов зашиты сознательной психики от бессознательного. Действительно, на начальных стадиях психического развития крайне необходимы девальвация и дефляция бессознательного;

     сознательная психика еще весьма слаба, и без тенденции к девальвации бессознательного она не смогла бы укрепить свою позицию или доказать свою ценность как определяющего фактора создания культуры.

     На уровне первобытной магии, например, в ритуале жертвоприношения козла отпущения, мистериальная драма, в которой зло выставляется напоказ перед молящимися, является начальным этапом процесса осознания молящимися зла. Здесь все отыгрывается вовне и на объективном уровне выполняет роль экрана для проецирования внутренней драмы. Как и в классической трагедии, субъектом зла во внешнем мире и в лице чуждой фигуры создает основу для формирования совести как внутреннего авторитета и представителя коллективных ценностей. Но процесс формирования совести как внутреннего психического авторитета отражает индивидуализацию группового человека, даже если содержания совести имеют все еще коллективный, а не личностный характер.

     Развитие эго и сознания определяется могучим влиянием коллектива. На первом этапе осуществляется развитие не креативности, а способности эго выполнять требования, предъявляемые коллективом к себе и другим, независимо и под влиянием собственной движущей силы. Этот процесс предполагает выполнение заповедей и запретов коллективной этики с помощью личной совести индивида.

     При постепенной дифференциации и отделении индивида и его эго-сознания от своей матрицы, заложенной в первобытном коллективе, происходит переход ко второй стадии — стадии личной моральной ответственности. Прежде всего личная ответственность индивида проявляется в рамках коллективной этики, то есть индивид пытается претворить в жизнь коллективные ценности или идентифицировать себя с ними.

     Придя к пониманию, что развитие и дифференциация сознания олицетворяют тенденцию, необходимую для развития человечества, элита попыталась на этом этапе устранить все тенденции, несовместимые со старой этикой. Даже если эта попытка (как мы убедились) и оказалась неудачной, элите все-таки удалось создать условия для частичного расширения границ человеческого сознания в интересах развития в целом.

     До возникновения старой этики эго в значительной мере было жертвой бессознательных сил, которые теперь оказались под запретом. Существование эго определялось силами и инстинктами, которые овладели эго, приняв форму сексуальности, жажды власти, жестокости, голода, страха и предрассудков. Эго было орудием в руках этих сил и абсолютно не сознавало, что оно находится в их власти, так как, будучи неспособным листан цироваться от них, эго машинально влачило существование под их властью. Для эго, которое теперь должно брать на себя ответственность, эта стадия бессознательности и одержимости бессознательными силами равнозначна греху.

     На этой стадии старая этика требует осознания и подавления упомянутых содержаний. Подавление является одним из типичных действий процесса самодифференцирования и самодистанцирования, который обеспечивает исходную базу для психологической сознательности. Часть психики, которая ранее представляла фактор, определявший существование эго, теперь становится содержанием сознания и центром спора и конфликта, когда эго вступает в су бъектн о-объектные отношения с этой частью психики. Даже в тех случаях, когда эго терпит моральную неудачу, грешит и оказывается во власти содержания, которое оно должно было подавить, эго не испытывает радости от первобытного состояния недифференцированного единства, характерного для предморальной стадии зависимого существования; эго знает, что именно оно должно подавлять. Эго вкусило от древа познания добра и зла. Моральная позиция сознания остается неизменной даже тогда, когда эго терпит неудачу.

     Коллективная этика, которая (с ее концепцией личной ответственности перед совестью) представляет собой классическую форму старой этики, продолжает развиваться в двух направлениях. Эти направления соответствуют аналогичным процессам развития эго и сознания индивида.

     В процессе индивидуализации первое направление развития приводит к “этике индивидуации”, “новой” этике: второе направление приводит к крушению старой этики и регрессивным явлениям, анализ которых приведен в другой работе.* Как и при общей эволюции человека, когда герой становится прототипом развития индивида,** здесь основатель этической системы также становится прототипом того. что может в настоящее время произойти в душе каждого отдельного человека.

     Откровение Голоса, адресованное отдельному человеку, предполагает существование индивида, обладающего достаточно сильной индивидуальностью, чтобы он стал независимым от коллектива и его ценностей. Все основатели этических систем были еретиками, поскольку они противопоставляли откровение, исходящее от Голоса, повелениям совести как представителя старой этики.

     Психологический закон относительности этических откровений гласит: личное откровение, адресованное группе избранных учеников, навязывается коллективу, и тогда коллективная личность осуществляет интроекцию открытого закона в форме авторитета совести, при этом осуществляется подавление или вытеснение всех сил и тенденций, несовместимых с данным откровением.

      Каждый новый “прорыв” откровения, то есть каждое новое самораскрытие Голоса в индивиде противопоставляется совести как представительнице старой коллективной этики. Поэтому этическое откровение, переданное творческой личности, неизбежно опережает коллектив и представляет творческой личности этический уровень, значительно превышающий нормальный этический уровень коллектива. Эта антиномия неразрешима. Благодаря созидательным действиям первооткрывателя коллектив получает закон, который впоследствии приводит к дальнейшему развитию и в то же время остается непостижимым для коллектива.

      * С . G. Jung. Op. cit. Appendix 11: Mass Man and the Phenomena of Recollectivizaiion.

      ** C. G. Jung. Op. cit. Part I: The Mythological stages in the Evolution of Consciousness.

     Хотя в своем развитии мы и достигли стадии, на которой невозможно возвратиться к старой этике, тем не менее мы поступим справедливо, отметив тот вклад, который в прошлом старая этика внесла в развитие человечества. Напомним, что (при одном ограничении, обоснование которого приведено в дальнейших рассуждениях) и в наше время она сохраняет значимость для значительной части человечества. В то же время возвращения к более ранней стадии развития, которые “портят” историю прогресса, достаточно ясно показывают, что старая этика в ее узаконенной форме предъявляет к большинству люден слишком высокие требования. Действительно, нам необходимо найти способы и средства, позволяющие предотвратить наступление негативных последствий таких чрезмерных требований, иначе требования элитарных приверженцев буквы закона неизбежно приведут к катастрофическому расколу. С одной стороны, существует группа избранных, характер и этическое развитие которых соответствует закону, полученному от основателя этической системы. При этом состав группы не имеет значения; она может состоять из знахарей, священников, воинов, философов или святых, пророков или учеников пророков. С другой стороны, существует группа, которой совокупность ценностей “навязывается” в виде закона. Хотя эта группа и признает закон, уровень ее развития все еще ниже уровня закона. Справедливости ради следует сказать, что элита способна выполнять требования этического закона без психологических травм, используя методы подавления и жертвоприношения, аскетизма и самодисциплины. В то же время предъявление этих же требований к коллективу может привести к катастрофическим последствиям. Эта опасность никогда в должной мере не учитывалась.

     Элита создает человеческий идеал, который коллектив рассматривает как свою высшую ценность и стремится осуществить на практике. В то же время коллектив, состоящий из обычных людей, обладает более примитивной психической структурой, в которой с особой интенсивностью могут проявляться те силы и тенденции, которые коллектив обязан преодолеть. В психической структуре элиты эти силы и тенденции обладают меньшей энергией и активностью, чем в психической структуре коллектива. Коллектив способен (если он действительно способен) выполнять идеальные требования старой этики, провозглашенной элитой, лишь прилагая чудовищные усилия.

     На этой стадии мы становимся свидетелями зарождения упомянутого процесса — идентификации с этическими ценностями, формирования внешней личности и вытеснения в теневую часть психики всех элементов личности, несовместимых с этическими ценностями. Этот процесс приводит к парадоксальной ситуации. В качестве члена группы индивид вступает в конфликт с коллективными ценностями, которые теперь проявляются в форме нового морального идеала. Новый моральный идеал получает коллективное одобрение и становится обязательным для коллектива, несмотря на то, что он был навязан группе законодательным актом элиты и противоречит характеру коллектива.

     Парадоксальность описанной ситуации можно было бы считать непостижимой, если бы элита и личность Основателя этической системы не олицетворяли существенную стадию в дальнейшем развитии человечества. Поскольку дело обстоит таким образом, а также благодаря тому, что судебная власть, принятая на себя государством и обществом, является прогрессом по сравнению с кровной местью, мы вправе говорить о существовании естественной (даже в групповой личности) склонности признавать высший закон элиты. Признав такой закон, индивид вытесняет или, в лучшем случае, подавляет все свои психические склонности, несовместимые с новым этическим установлением.

     Упомянутое развитие подкреплялось этическим ригоризмом элиты, которая предъявляла коллективу требования новой этики с такой же строгостью, как и к себе. На первый взгляд такая строгость служит интересам морального прогресса, однако в действительности она укрепляет опасные тенденции к расколу в коллективной психике. Психический раскол, вызванный новой элитой, в свою очередь приводит к возникновению психологии козла от-пушения и необузданным проявлениям вытесненной стороны психики в форме массовых умопомешательств.*

     В последние столетия развитие сознания и индивидуализация укрепили позиции личностной этики развивающейся элиты, освободили многих людей от первоначальной анонимной групповой ответственности и привели их к стадии личной моральной ответственности. Но и на этой стадии высшей обязанностью оставалось признание канонизированных коллективных ценностей.

     На другом полюсе упомянутой тенденции к индивидуальности мы находим современный процесс “повторной коллективизации”, который возник в результате невиданной экспансии homo sapiens, происходившей в последние несколько веков. Повторная коллективизация привела к распаду традиционных группировок. С точки зрения старой этики, массы стоят на более низком уровне развития;

     они стремятся возвратиться к первобытной групповой идентичности, которая не предполагает личной ответственности. Другими словами, для поведения масс характерны атавизм и регрессивность. В то же время их поведение

      * Группа всегда испытывала затруднения, вызванные слишком высокими для нее моральными требованиями. Однако в прежние времена эти трудности компенсировались за счет групповой идентичности. которая все еше сохраняла свою значимость. И даже после распада единства племенного коллектива с его первоначальной групповой ответственностью сельская община, ремесленная или торговая гильдия и, наконец, семья продолжали выполнять роль коллектива. Коллектив был спосбен ассимилировать своих слабых членов, нейтрализовать их или позботиться о них так, чтобы они не создавали коллективных проблем. Сельский дурачок и увечный, сумасшедший и тупица — все они продолжали жить в обшине. независимо оттого, распространялась групповая идентичность на племя или класс, сельскую обшину или семью. Это положение действовало до тех пор. пока группы оставались небольшими и существовало сильное сознание групповой идентичности.

     не вписывается ни в какие рамки общей групповой ответственности.

     В процессе повторной коллективизации увеличивается число групп лиц, стоящих ниже культурного уровня элиты. Требования старой этики вызывают у них чувство обиды. Чем больше скопление людей, тем ниже средний уровень сознания, культуры и морали. В результате формируется многочисленный класс людей, неспособных достигнуть культурного уровня, установленного элитой. Поэтому таких людей клеймят как антисоциальные, низшие, порочные и криминальные элементы.

     Стремление упомянутого класса лиц подавить или вытеснить свои неподобающие тенденции приводит к активизации негативной бессознательной стороны психического как индивида, так и группы. В результате увеличивается несоответствие между моральным уровнем индивида и этикой коллектива.

     Накопление вытесненных содержаний в “подвергнутом повторной коллективизации” коллективе создает опасность разрушения старой, иудейско-христианской этики. В результате этого кризиса возникают нигилистические и материалистические движения, которые, в сущности, стремятся разрушить основу личной ответственности.

     Усиление раскола между сознательной психикой массовой личности и ее вытесненной, теневой стороной приводит к повышению прочности персоны и сокрытию различий между реальными достижениями и требованиями старой этики, которые в XIX веке, и особенно в эпоху королевы Виктории, приобрели печальную известность в форме лицемерия и двуличности.

     При значительном увеличении разрыва между природой и требованиями элиты становится нереальным даже псевдорешение этической проблемы в форме сознательной идентификации с коллективными ценностями.

     За последние несколько столетий существенно увеличилось число людей, которых постигла печальная участь. Психологически состав этих людей несовместим с элитарной этикой, потому что они обладают психологией, нормальной для предыдущих столетий, тогда как уровень их сознания не соответствует исторической эпохе, в которую им пришлось жить.

     Такие случаи атавизма представляют лишь крайние примеры неравномерности развития, характерной для современной личности. Атавизм проявляется по-разному:

     например, человек живет как техник в настоящем времени, как философ в эпоху Просвещения, как верующий в эпоху Средневековья и как воин в эпоху античности, причем, все эти частные установки в том, каким образом и где они вступают в противоречие друг с другом, самими их носителями абсолютно не осознаются.

     На этом этапе рассуждении необходимо рассмотреть ошибочную идею равенства людей так, как она представляется с психологической точки зрения. В то же время необходимо оградить от всех возможных превратных толкований зерно истины, скрытой в этой ошибочной идее. Мы только теперь начали понимать, что декларируемая идентичность человеческой природы уходит корнями в глубины коллективного бессознательного.

     Коллективное бессознательное представляет собой “осадок” всех идентичных, первичных реакций человека как разумного существа. Благодаря коллективному бессознательному человек становится человеком и отличается от всех других видов животных. Непрерывная идентичность первичных реакций человека, проявляющихся в инстинктах и архетипах, является коррелятом структуры его психофизической системы с характерным для нее напряжением между противоположными полюсами вегетативной и церебральной нервной системы, между “животной душой” и “разумной душой”.

     В то же время, в отличие от упомянутой идентичности структур, существующей на самом глубоком уровне, на уровне сознательной психики можно обнаружить замечательное структурное неравенство. Это неравенство можно наблюдать не только между различными расами (например, между негроидной и основными белыми расами и народами), но и между племенами, семьями и индивидами.

     Действительно, существует широкий спектр структурных различий в одаренности и способности к развитию вообще и к развитию сознания, в частности. Наследственность и обучение, коллективные влияния и личностный темперамент переплетаются в сложной игре сходства и противоположности. И тем не менее во избежание неправильного истолкования, следует признать, что (особенно в эпоху социальной несправедливости) принцип равенства людей действительно позволяет индивиду заявить право на личностное развитие и потребовать устранить раз и навсегда препятствия, поставленные несправедливыми внешними обстоятельствами на пути этого развития.

     Разумеется, более справедливый общественный строй, основанный на равенстве людей, обеспечил бы возможность возникновения большего числа элит на основе широких масс человечества. Но это вовсе не опровергает наше утверждение, что люди в действительности не равны, и современная “повторная коллективизация” лишь углубляет разрыв между элитой и возрастающим числом людей, неспособных выполнить требования элиты и вступающих в ними в конфликт.

     Завышенные требования, предъявляемые элитой к коллективу, и обусловленная этими требованиями блокировка вытесненной теневой стороны в бессознательном составляют новую, весьма современную этическую проблему. Фактически мы являемся свидетелями зарождения этики, которая не рассматривает этическую установку и решения, принимаемые индивидом, в отдельности друг от друга и поэтому не только оценивает установку в сочетании с решениями индивида, но и учитывает воздействие этого сочетания на коллектив, а также включает ситуацию бессознательного в общую моральную оценку.

     При рассмотрении новой коллективной этики мы, разумеется, не понимаем под этим термином регрессивные тенденции, которые в настоящее время стали заметны, восстанавливают коллективную этику первобытной личности и стремятся уничтожить личную ответственность. Напротив, мы предполагаем, что прогрессивное этическое развитие индивида должно также учитывать воздействие этической установки индивида на коллектив.

     Рядом с “ответственностью перед богом”, которая вынуждает индивида сосредоточить внимание только на “Голосе”, должна помещаться “ответственность перед обществом”. Теперь эта ответственность не ограничивается, как в прежнее время, задачей превращения с помощью законодательного акта этики Голоса, обязательной для индивида, в общую этику. Обобщая свою установку, он должен брать на себя ответственность за воздействие этой установки на других людей, которые нередко стоят на более низком интеллектуальном, психическом и этическом уровне, чем он.

     Таким образом, мы имеем дело с этикой релятивист-ско-иерархического типа, которая оценивает по достоинству дальнейшую индивидуализацию современного человека и его очевидную тенденцию к типовым вариациям. Задача такой этики заключается в том, чтобы избежать психического раскола, характерного для старой этики, и тем самым устранить основную причину многих психических заболеваний и патологий; при этом достигается еще одна цель—устранение одной из основных причин массовых проявлений теневой стороны человеческой природы.

     В настоящее время появляются и приобретают зримые очертания многие предпосылки и особенности новой этики, хотя в целом картина еще далека от завершения. Тем не менее, прежде чем обратиться к рассмотрению этого предмета, мы кратко повторим наши выводы относительно старой этики.

     С психологической точки зрения, старая этика представляет собой частную этику. Это этика сознательной установки. Поэтому она не учитывает и не оценивает тенденции и воздействия бессознательного. Типичный пример такой этики можно найти в трактате Блаженного Августина, в котором Августин благодарит Бога за то. что он (святой) не несет перед ним ответственности за свои сны.

     Старая этика требует подавления и жертвы и в принципе допускает вытеснение. Другими словами, она не учитывает состояние психики или всей личности, ограничиваясь этической установкой сознательной психики, частной системой в рамках личности. В коллективе она предписывает нереальные нормы поведения, ориентированные исключительно на деятельность эго и сознательной психики. Это опасная иллюзия, так как в социальной жизни группы и коллектива она приводит к негативным компенсаторным явлениям, в которых реализуется вытесненная, подавленная теневая сторона психического. В жизни общества она принимает форму психологии козла отпущения. В международных отношениях она обнаруживает себя в виде широкомасштабных проявлений атавистических массовых реакций, которые принято называть войнами.

     Старая этика доказала свою несостоятельность в решении актуальной проблемы нравственности современного человека. Кроме того, она поставила современного человека перед лицом еще одной опасности, которую таит в себе тенденция к психическому расколу, обусловленная дуалистической концепцией мира и ценностей.

     Частная этика представляет собой индивидуалистический тип этики, потому что она не признает ответственности за бессознательные реакции группы или коллектива. В этом заключается неадекватность старой этики. Она не учитывает компенсаторные отношения между сознательным и бессознательным, которые являются основной причиной современного кризиса в социальной сфере и в сущности составляют центральную этическую проблему нашего времени.

     Этические требования принятия ответственности даже за бессознательные процессы проистекают из проблематичности психологической ситуации современного человека как индивида. Особую остроту приобретает эта проблема на уровне коллектива, потому что никакая элита не в силах навязать народным массам свою этику так, чтобы не навлечь на себя бедствия, вызванные таким навязыванием.

     Процесс “повторной коллективизации” и ее противоположность — индивидуализация привели современного человека к существенным проблемам на этическом уровне, которые, в свою очередь, вызвали настолько резкое повышение психического напряжения в индивиде и коллективе, что в целом ситуация потребовала для своего разрешения нового развития и новой этики.

НОВАЯ ЭТИКА

     В этой главе мы рассмотрим проблематическую ситуацию и моральный кризис индивида, чтобы понять процессы, знаменующие переход к новой этике на уровне личности. Необходимо возвратиться к отношениям между коллективным и индивидуальным, на которых мы остановились в начале книги, и связи между проблемами коллектива и судьбой индивидов, в которых нашли отражение эти проблемы.

     Конфликт или болезнь, которая побуждает современного человека приступить к изучению глубинной психологии, очень редко бывает такой, чтобы простая коррекция сознательной установки или перекомпоновка данного материала в соответствии с новой структурной моделью позволила найти некоторое решение. В большинстве случаев необходимо обнажить для сознания те уровни личности, которые прежде находились за пределами восприятия сознания и поэтому назывались “бессознательными”.

     В прежнее время такой кризис воспринимался как угроза спасению души. Например, совершение тяжкого греха имело настолько важное значение для сознания человека, что ставило под угрозу все его существование, его “душу” и внутреннюю опору его жизни. С другой стороны, современный человек воспринимает свою ситуацию лишь как кризис, затронувший его сознательную психику и эго. Конфликт рассматривается как некоторое расстройство, крушение надежд, неспособность справиться с конкретной ситуацией или важной проблемой: при этом человек почти никогда не сознает, что его жизни угрожает опасность. В большинстве случаев он чувствует, что поставлена под сомнение целостность его эго и поэтому энергично защищается от осознания всей масштабности своей реальной проблемы.

     Обращение к глубинной психологии, которая прослеживает путь между данной ситуацией и ее истоками в глубинах личности, всегда и неизбежно приводит к серьезной дестабилизации эго и мира сознания. Все объясняется просто: в глубинной психологии мир сознания встречается со всей совокупностью личностного и безграничной сферой бессознательного.*

     Почти всегда можно ожидать, что странствие в мире глубинной психологии начнется с серьезного потрясения в мире ценностей человека. Причем, независимо от того, приступает он к глубинной психологии, руководствуясь опытом, который показал несопоставимость его мировоззрения, морального кодекса и образа жизни с масштабом стоящих перед ним проблем, или же неадекватность его прежней ориентации обнаруживается лишь в процессе анализа.

     Психическое развитие современного человека почти всегда начинается с моральной проблемы и личностной переориентации, которая осуществляется с помощью ассимиляции тени и трансформации персоны.** Мы описываем этот процесс в терминологии аналитической психологии К. Г. Юнга, так как она позволяет дать наиболее полное и дифференцированное объяснение. В то же время этот процесс, по крайней мере, его начальные этапы, может быть описан и в терминологии Адлера и Фрейда.

      Моральная проблема, поставленная глубинной психологией, находит наиболее ясное выражение в концепции “теневой личности”. По мнению Юнга, в начале странствия в мире психологии можно обнаружить область тени и найти взаимодействие с этой фигурой.

      * В данном случае мы рассматриваем, как всегда, когда речь идет о психологическом исследовании, только тех лиц. которые крайне нуждаются в индивидуации. Другими словами, мы рассматриваем тех людей, которые миновали первую половину жизни и уже адаптировались к коллективу

      ** К. Г. Юнг. Связь между Я и бессознательным // К. Г. Юнг. Психология бессознательного. М., 1994.

     Это взаимодействие проводит странника через целую иерархию областей психического, которые должны своевременно получить надлежащую оценку при любом действительно глубинном исследовании.

     Встреча со своей тенью, негативной бессознательной частью личности всегда вызывает у индивида чувство разочарования, когда эго пребывает в состоянии идентификации с персоной и существующими коллективными ценностями. Особенно тяжело эта встреча проходит для экстраверта, потому что по своему характеру он менее склонен к интуитивному постижению своей субъективности, чем интроверт. Эго, отождествляющее себя со всем хорошим и прекрасным, испытывает сильное потрясение, и поэтому разрушение наивного самообмана эго составляет необходимое содержание первого этапа анализа.

     Поразительно, что во многих случаях кризис и невроз, которые приводят человека в кабинет психоаналитика, не в силах поколебать иллюзорную установку эго. Отсутствие “сознания греха” (то есть моральной реакции на эмоциональное потрясение, коренным образом изменившее обычную жизнь индивида) составляет одну из особенностей нашего времени.

     В прежние эпохи болезнь и неудача воспринимались в категориях греха, вины и наказания. Но эта моральная реакция не свойственна сознанию (но не бессознательному) современного человека. В настоящее время ситуация рассматривается в форме подверженности посторонним воздействиям — со стороны других людей, обстоятельств, внешней среды и наследственности, “жертвой” которых становится личность.

     Известная каузальная концепция психоанализа, согласно которой некоторые переживания раннего детства рассматриваются как “причина” неудачи в более зрелые годы, во многом объясняет упомянутую установку и фактически является ее выражением. В кризисной ситуации эго чувствует себя невиновным, потому что оно не способно ответственно идентифицировать себя с эго раннего детства.

     При встрече с тенью, однако, эго покидает область идентификации персоны с ценностями коллектива. Редуктивно-аналитические работы Фрейда и Адлера обнажили теневую сторону человеческой психики, столь отличную от иллюзорной самооценки эго. Встреча с “другой стороной”, негативным элементом, характеризуется появлением множества сновидений, в которых это “другое” предстает перед эго в различных обликах: нищего или хромого, изгоя или дурного человека, дурака или бездельника, униженного или оскорбленного, грабителя, психически неполноценного и т. д.

     Человека потрясает до глубины души неизбежность признания, что другая сторона, несмотря на ее враждебность и чуждость по отношению к эго, составляет часть его личности. Великий и ужасный догмат “ты то еси”, который проходит лейтмотивом через всю глубинную психологию, звучит болезненным диссонансом в открытии тени.

     Личностный кризис заставляет индивида погружаться в такие глубины, в которые по доброй воле он обычно не осмеливается спускаться. Старый идеализированный образ эго должен исчезнуть, и тогда опасное понимание неоднозначности и многосторонности личностной природы сотрясает пьедестал, на котором помещался этот образ.

     Процесс, в котором эго приводится к осознанию своей порочности и психической неполноценности, антиобщественное и подверженности невротическому страданию, уродливости и ограниченности, основан на психоаналитической методике пробивания инфляционной оболочки с целью заставить эго пережить во всей полноте свою ограниченность и односторонность, типологическую обусловленность, предвзятость и нечестность. Естественно, что горечь осознания всех этих неприятных свойств вызывает реакцию сопротивления.

     Необходимость признания в своей неприспособленности и инфантильности, никчемности и уродливости, животном родстве с обезьянами, скотской сексуальности и стадности производит потрясающее впечатление на любое эго, идентифицировавшее себя с коллективными ценностями. Но корни теневой проблемы уходят глубже, и проблема становится нешуточной, когда исследование приходит к истокам самого зла, и личность ощущает свою связь с врагом рода человеческого, агрессивные и деструктивные влечения, заложенные в структуре ее бытия.

     В конечном счете индивид приходит к необходимости “признания” своего зла. На первый взгляд это утверждение может показаться непонятным. Разумеется, в полной мере его значение не поддается непосредственному осмыслению. Не следует минимизировать и скрывать зло, пытаясь придать ему относительный характер, потому что релятивизация зла позволяет нам делать вид, что в конечном счете именно то зло, которое необходимо признать, не так уж плохо. Ситуация не изменяется в лучшую сторону от того, что зло теперь не принимает форму коллективно опознанного феномена.

     С точки зрения моего соседа, быть может, “мое” зло не есть зло, и наоборот. Именно в этом и заключается моральная проблематика ситуации. Групповая оценка и ответственность прекращают свое существование, когда никакое одобрение со стороны общепринятой моральной нормы не в силах изменить сознание эго, что оно поступило дурно, и никакое порицание со стороны коллектива не в силах и не вправе изменить ориентацию эго.

     Распознание “моего” зла как отличного от общего зла составляет необходимый момент самопознания. В процессе индивидуации никто не вправе обойти стороной этот момент. Однако в процессе развертывания индивидуации происходит дезинтеграция прежнего влечения эго к совершенству. Инфляционная экзальтация эго должна быть принесена в жертву. Эго вынуждено заключить с тенью джентльменское соглашение, которое знаменует диаметрально противоположное развитие по отношению к старому этическому идеалу абсолютизма и совершенства.

     Процесс примирения с тенью приводит к заметному понижению морального уровня личности. Распознание и признание тени предполагает нечто большее, чем простую готовность взглянуть на своего темного брата и затем вернуть его в состояние подавленности, в котором он, подобно узнику, влачит жалкое существование. Распознание и признание тени предполагают предоставление ей свободы и права на участие в жизни индивида. Последнее возможно только на “более глубоком” моральном уровне. Эго обязано сойти со своего пьедестала и осознать состояние своего структурно-исторического несовершенства как свое предназначение.

     Признание своего несовершенства составляет для индивида исключительно трудную задачу. Независимо от пола и психологического типа, каждый из нас имеет тень и осуществляет низшую деятельность. Поэтому всем нам в равной мере трудно дается ассимиляция этой стороны личности.

     Если кому-нибудь приснится горбун, перепрыгнувший через ограду и вцепившийся в горло сновидцу с криком: “я тоже хочу причаститься к твоей жизни”, это свидетельствует о преобладании насильственно-разбойничьего характера тени. Когда эго демонстрирует свою слабость, тень вынуждена прибегать к насилию. Это означает, что неистовые содержания, вначале чуждые и не известные сознанию эго, непременно проявятся в виде реакции бессознательного на эго. В этом случае эго воспринимает проблему тени и моральный конфликт в скрытой, но агрессивной форме активизации комплекса. Фрейд и Адлер сводили невроз к половому инстинкту или инстинкту власти, исходя из проявления тени в форме симптома или комплекса.

     Естественно, концепция “признания отрицательного” вызывает неприятие, потому что бессмысленна, ненужна и даже опасна. Кроме того, понижение статуса эго, вызванное признанием существования тени, допустимо или необходимо только в исключительных, “патологических” случаях. И тем не менее понижение статуса эго не носит произвольного характера и не является частным случаем. Оно выражает на личностном уровне коллективную ситуацию нашей культуры. В отличие от христианина эпохи средневековья или человека античной, азиатской или первобытной культуры, современное состояние личности человека западной культуры требует признания и ассмиля-ции реального коллективного понижения статуса эго человека. Фактически прорыв темной стороны в западное сознание приобрел характер необратимого процесса.

     Прорыв темной стороны в западное сознание означает следующее: за последние полтора века сформировался целый комплекс параллельных тенденций, которые привели к одновременному проявлению в различных областях проблематичного феномена “темноты”. Этот процесс связан с так называемой повторной коллективизацией западной культуры, которая привела к укреплению коллективных феноменов и очевидному преобладанию коллективных событий над личностными.

     Прорыв темной стороны соответствует базовому смещению психологического центра тяжести вниз, к земле, которое приобрело невиданные для западно-христианского мира масштабы. Открытие существования “безобразного человека”, несчастного, дурного и примитивного занимает значительно больше места в культурной жизни нашего времени, чем принято считать. Мир первобытных людей, заря существования человечества и первые стадии человеческой истории позволили по-новому взглянуть на место человека в мире и космосе. Они показали человеку мрачные глубины, в которые уходят его корни, и иллюзорность его представлений о своей богоподобной природе и центральном положении в мироздании.

     “Природная детерминированность” человека включает в себя наследственность, строение тела человека, массовую личность, инстинктивную основу индивида и бессознательное как определяющий фактор, которые оказывают бесспорное влияние на статус личностного эго и с поразительным единодушием указывают на необходимость признания существования темной стороны психического. Дарвиновское “доказательство” родства человека с обезьяной, библейская критика, концепция духа как эпифеномена экономического процесса, “По ту сторону добра и зла” Ницше, “Будущее одной иллюзии” Фрейда — все это способствовало разрушению старых ценностей. Секуляризация, материализм, эмпиризм и релятивизм составляют основные концепции, свидетельствующие о смещении психологического центра тяжести, особенно очевидном при сопоставлении этих концепций с отношением к миру христианина эпохи Средневековья.

     Ни в одну из предыдущих эпох истории человечества темная сторона психического не требовала к себе так много внимания, как в наши дни. Психически неполноценные, психопаты и психотики, дегенераты и увечные, нуждающиеся в уходе и внимании, ненормальные и преступники вызывают к себе интерес и сочувствие современного человека, как никогда прежде. Исследователи и государственные институты настолько увлеченно занимаются проблемами этих групп, что на фоне отсутствия интереса к нормальным людям и style='text-transform:uppercase'>ух страданиям, их заинтересованность в судьбе этих лиц выглядит почти извращенной.

     В соответствии с общей тенденцией, безобразное, неправомочное и порочное прокладывают себе путь в искусство. Путь, который ведет от Моцарта через Бетховена к атональности в музыке и соответствующие процессы дезинтеграции и трансформации в литературе и живописи свидетельствуют об упадке старого уклада жизни и ценностей в сфере эстетики. И дело здесь вовсе не в таких великих новаторах, как Достоевский, в произведениях которого обнажена вся бездна отчаяния человека — психически неполноценного, порочного и покинутого всеми. Всеобщий феномен детективных рассказов, фильмов о преступлениях и триллеров вписывается в тот же жесткий контекст.

     Безусловно, было бы преувеличением утверждать, что прежние эпохи не знали о существовании этой стороны человеческой натуры. Религии спасения, в том числе и христианство, всегда обращались к этой стихии. Но если в предыдущие века глубины человеческой природы рассматривались как лежащие во зле и нуждающиеся в спасении, и в то же время подвергались запрету и изгнанию из свода ценностей, то в наши дни эта сторона жизни служит источником глубокого, страшного и опасного очарования. Очарование современного человека темной стороной предъявляет к нему “требование” и поэтому должно получить исчерпывающее объяснение. Неясность этого очарования таит в себе не только опасность, но и зародыши возможного будущего развития западной культуры, хотя на первых этапах такое развитие проявляется преимущественно в разрушительных и катастрофических формах.

     В настоящее время западный человек знает о своей биологической, исторической, социологической и психологической детерминированности. Он сознает свою зависимость от своего тела, политических и экономических реальностей и поэтому испытывает неуверенность в своих идеологических и интеллектуальных подходах. Действительно, западный человек как индивид, находящийся во власти эго, не всегда и не в полной мере сознает эту зависимость (что и составляет реальную опасность для психологической ситуации). И тем не менее вся атмосфера жизни западного человека проникнута этим чувством, составляющим основу его экзистенциальной неуверенности. Тирания коллектива и ощущение тотальной детерминированности личностной структуры подтачивают психологическую опору индивида. Массовая психология, отвергая в принципе значение отдельной личности, лишает эго последней опоры и чувства уверенности в себе.

     Вероятность реализации описанного процесса особенно велика в тех случаях, когда структура эго и сознательной психики воспринимается как зависимая от психологического бессознательного, которое неизменно демонстрирует свое подавляющее превосходство над эго. За исключением некоторых героев, однако, люди западной культуры не сознавали на личностном уровне прорыв темных сил. пока не возникла глубинная психология. Напротив, западная инфляция эго, составлявшая господствующую тенденцию в развитии западной цивилизации, начиная с эпохи Просвещения, до сих пор окрашивает философию жизни отдельного человека. Это означает, что ощущение или смутная интуиция экзистенциальной опасности и ранимости существует бок о бок с чувством уверенности эго в своей способности все совершить, познать и организовать под девизом “где хотение, там и умение”. В конечном счете, поляризация этих противоположных точек зрения — самонадеянность эго, с одной стороны, и возрастающее давление темной стороны психического, с другой, — приводит к расколу в личности как индивида, так и коллектива.

     Коллективная дезориентация современного человека, особенно в тех случаях, когда она остается неосознанной и неассимилированной, то есть когда она не принимает форму личного переживания индивида, вызвала ряд опасных реакций, которые коренным образом изменили общий этос нашей эпохи и личную жизнь наших современников.

     В упомянутом ряду можно определить два типа реакций, которые по странной прихоти психики нередко совместно возникают в одном и том же индивиде.

     Первый тип реакций носит дефляционно-коллективистский характер и поэтому девальвирует как индивида, так и эго. Второй тип реакций носит инфляционно-индивидуалистический характер. В отличие от первого, второй тип реакций содержит завышенную оценку роли индивида и эго. Оба типа реакций отражают стремление уйти от рассмотрения реальной проблемы. Общим для обоих типов является стремление скрыть тот факт, что новый этический подход призван разрешить конфликты, тяготеющие над современным человеком.

     Первая реакция на распад старой системы ценностей носит нигилистически-негативистский характер. Она характеризуется различными способами подавления чувства собственного достоинства в человеке. Идеал белокурой бестии, принцип “сознание приносит несчастье”* и идеология “крови и почвы” (земли) суть варианты этой губительной реакции. Общим для них является “знание”, что система ценностей сознания фальшива, отсюда враждебное отношение к сознанию. Если система ценностей сознания есть иллюзия, значит возрождение через сознание невозможно и поэтому необходимо отказаться от попыток достижения такого возрождения. Такая позиция приводит к идентификации эго с коллективными антиценностями. которая противопоставляется характерной для старой этики идентификации эго с коллективными ценностями.

     В таком случае сознание и знание превращаются в псевдоценности, и если совсем недавно (например, в психологии Альфреда Адлера) бессознательное рассматривалось как некая уловка (то есть придаток) сознания, то теперь нигилистическая реакция, в свою очередь, сводит сознание к уловке бессознательного. Теперь сознание рассматривается лишь как средство реализации бессознательных инстинктивных сил; при этом дух и знание рассматриваются лишь как орудия в руках различных инстинктивных констелляций, принадлежащих группе или индивидам, входящим в состав этой группы.

     Нигилистическая реакция отражает радикальное стремление к материализму, которое является одним из признаков прорыва темной стороны в западный мир. В философии различные формы материализма также приводят к редукции и дефляции человеческого чувства самоуважения, поскольку сознание, дух и ценности истолковываются как эпифеномены некоторого базиса иного порядка. Как и в социологии, где ценности рассматриваются лишь как идеологии и надстройки “реальных базисных условий”, так и в психоанализе феномены культуры интерпретируются лишь как “нереальные” компро-

      * Seidel, “Bewusstsein als Verhangniss”.

     миссные продукты деятельности психической структуры, которая в принципе бессознательна.

     В обоих случаях пессимистически-дефляционная философия такого типа отражает глубокую тревогу сознания, вызванную переживанием теневой стороны жизни. Но если иудейско-христианская этика воспринимала противоположности дуалистически, то есть как страдание и борьбу с “другой” стороной, то нигилистическая реакция носит негативно-монистический характер — иными словами, она сводит принцип противоположностей к одной (например, материалистической) базисной структуре и объясняет духовную сторону как некий эпифеномен.

     Вторая, инфляционная форма реакции также монистична, хотя и с обратным знаком. Ее можно охарактеризовать как плеромный мистицизм. Она представляет собой взгляд на мир, который в наше время привлек внимание многих исследователей. Эта реакция предполагает пренебрежительное отношение к реальности в ее существующей данности. Она “плерома”, потому что плерома, полнота божественной природы, существовавшая до сотворения мира, когда бог еще не вошел в этот мир, рассматривается как “истинное” состояние мира. Она мистична, потому что связь или соотнесенность с плеромой может быть достигнута только мистическим или иллюзорным путем.

     Плеромно-мистическая реакция обычно сочетается с эсхатологическими элементами, то есть тенденциями к утопическому предвосхищению состояния спасенности, которое, согласно истории религии, должно наступить в конце времен. Она содержит остатки старой этики, хотя ею движет эсхатологическая психология достигнутого спасения, с точки зрения которой состояние “по ту сторону противоположностей” уже достигнуто. Эго стремится уйти от проблемы темноты и теневой стороны мира иллюзорным путем, с помощью мистически-инфляционной экспансии индивида, который отождествляет себя с плеромой, первичным духом, божеством и воспаряет в сферу бесконечного и абсолютного, теряя при этом свою идентичность. В наши дни классическим примером такой установки является Христианская Наука ( Christian Science). которая просто отрицает существование отрицательного. Нечто подобное можно обнаружить и в различных мистических, сектантских и политических движениях.

     Плеромно-нигилистические подходы к теневой проблеме современного человека нередко сочетаются друг с другом, образуя связь, которая рисовалась воображению многих гностиков. Яркие примеры плеромно-мистической тенденции являют собой коллективистские движения, которые считают себя способными спасти индивида и в определенном смысле действительно его спасают, полагая, что индивид совершенен на плеромном уровне, и тем самым возводя его в состояние достигнутой спасенности. Таким образом осуществляется повторная коллективизация индивида, то есть сведение его к функции коллективного компонента массы. В то же время индивид спасается от своей изолированности, поскольку с него снимается личная ответственность. Освобождение индивида от его моральных проблем и принятие коллективом на себя ответственности позволяют всем коллективным движениям претендовать на роль спасителей. В наше время роль спасителя обычно принимает политическую форму, но в этом случае нетрудно заметить, что политика становится “опиумом для народа” и заменителем религии.

     Вера в догму, лидера и спасителя содержит настолько сильный элемент плеромной завершенности, что производит впечатление, будто моральная проблема уже решена. С помощью повторной коллективизации и дезинтеграции личностного сознания псевдорешение моральной проблемы приводит к моральному безумию коллектива, что и составляет конечный результат плеромно-мистической реакции.

     Один из ярких примеров описанного феномена можно найти в национал-социализме, но политический фанатизм и повторная колллективизация производят аналогичные феномены везде, где бы они ни появились. Фигура лидера отождествляется с фигурой спасителя, мана-лично-стью коллективного бессознательного*, и его учение предлагается в качестве догмата спасения. После признания этой доктрины роль личностного сознания как авторитета в области решения моральных проблем переходит к ма-на-личности, и тогда суррогатная фигура спасителя идентифицируется с первичным духом, трансцендентным по отношению ко всем моральным ценностям. В результате этого происходит дезинтеграция человеческой личности, индивид забывает о существовании тени, низводится до уровня фантазма и становится жертвой психической болезни. Этот феномен известен нам из психологии религиозных маний. В настоящее время существует немало аналогичных феноменов, которые можно осмыслить, исходя из приведенных рассуждении.

     Нигилистическая и плером ная реакция стремятся к достижению монизма, который пытается упразднить принцип противоположностей, обеспечивающий констелляцию моральной проблемы, и возвести один из двух полюсов в ранг абсолюта. При нигилистической реакции духовная сторона сводится к эпифеномену материи; с плеромной точки зрения, реально существует только дух, а материальный мир является его эпифеноменом, который при желании можно дезинтегрировать. При таком подходе мир становится чем-то похожим на погрешность перспективы.

     И последнее: заслуживает упоминания еще одна разновидность реакций на настоятельные требования теневой проблемы. Речь идет о попытке сохранить свободу от всех моральных ценностей и воспринимать жизнь с позиций бихевиоризма, вольнодумства или утилитаризма. Эта попытка заключает в себе стремление отгородиться от мира тьмы и таким образом уйти от неизбежного кризиса сознания. связанного с любым серьезным отношением к проблеме зла.

      * К. Г. Юнг. Отношение между Я и бессознательным // К. Г. Юнг. Психология бессознательного. М.: Канон, 1994.

     Упомянутый тип нереагирования обычно проявляется в смешанном виде, то есть в сочетании с другими установками. Такое нереагирование предполагает снятие моральной проблемы с помощью стратегии поведения, основанной на самообмане, то есть сводя зло к материальным обстоятельствам и проецируя его на иные условия. Одна из особенностей этой установки заключается в том, что человек не воспринимает зло как проблему, хотя на практике предоставляет ему (злу) полную свободу действий.

     Две реакции ухода от решения теневой проблемы — коллективистская и индивидуалистически-плеромно-мистическая — отражают крайние стремления к идентификации с одним членом пары противоположностей, создающих конфликтную ситуацию между народной массой и элитой. В коллективизме жертвами становятся сознание эго и мир ценностей. При плеромно-мистическом подходе в жертву приносятся тень и массовая личность.

     Ни одна из упомянутых форм реагирования не может устранить реальность теневой проблемы, которую должен решить современный человек. Тем не менее, благодаря непрочности позиций сторонников этих форм реагирования, коллективистское движение с его тенденцией к нигилизму и плеромное движение, нередко окрашенное иллюзиями псевдолиберализма, могут привести к весьма опасным последствиям для политики и общественной жизни.

     Анализ индивидов и коллективных движений показывает, что они находятся во власти полярных противоположностей: сторонник коллективизма может быть тайным мистиком плеромного направления, а плеромный мистик—тайным нигилистом. Такое доминирование противоположностей можно рассматривать как бессознательную тенденцию к компенсации. Оно усиливает психическую нестабильность своих жертв и, несмотря на их догматическую самоуверенность, превращает их в легкую добычу противоположных влияний.

     Благодаря внутренней, психической расщепленности ограниченные своим догматизом индивиды создают весьма нестабильную, промежуточную группу, которая распадается и всегда должна распадаться, в любой ситуации, связанной с конфликтом и необходимостью принятия решения. Хрестоматийный пример такого распада дает буржуазия, которая числится среди сторонников старой этики. В ее мировоззрении (например, в Германии) отчетливо проступает плеромный идеализм. Распад этого класса — феномен, отнюдь не ограниченный пределами Германии — всегда был загадкой. На сознательном уровне сильная этическая воля буржуазии позволяла представителям этого класса чувствовать себя нравственно независимыми личностями и выступать в защиту старой этики. Однако на бессознательном уровне они в значительной мере находились во власти противоположной, вытесненной стороны своей психики. По своей природе односторонние индивиды и группы такого типа входят в состав пятой колонны, сами того не сознавая. Фактически они принадлежат к лагерю противников их сознательной идеологии, поскольку в их психике тень отличается большим динамизмом, чем моральное эго сознательной системы. В решающий момент люди такого типа диаметрально меняют свои взгляды и переходят в стан врага. Мотивация соглашений, которые они так часто заключают с силами противника, лежит в их реальном состоянии внутренней расщепленности.

     Нестабильность установки, вызванная наличием в бессознательном противоположного подхода, не ограничивается обычным человеком, который в качестве составляющего элемента массы становится сторонником всех “движений”; ее также можно обнаружить,— что гораздо опаснее,— среди так называемых руководящих лиц, к числу которых относятся педагоги, преподаватели и политические деятели.

     Некомпетентность политических деятелей, которая при жестоких и кровавых обстоятельствах стала очевидной для современного человека, обусловлена их человеческой несостоятельностью, то есть разрушением нравственных основ их психической структуры, которое приводит их к полному краху, когда необходимо принять серьезное решение. Быть может, в будущем тот факт, что ведущие политики нашего времени не обязаны подвергаться тестированию с целью определения их человеческих и моральных качеств, покажется столь же гротескным, как нам сегодня представляется назначение переносчика возбудителя дифтерии начальником детского отделения в больнице.

     Сточки зрения новой этики, моральная несостоятельность политического деятеля вовсе не заключается в его моральной непригодности на сознательном уровне, хотя нет гарантий, что он станет морально пригодной личностью. Решающим фактором, который нередко играет роковую роль, является абсолютное неведение политика относительно существования тени, которое сопровождается иллюзорной ориентацией сознания.

     С точки зрения новой этики, морально приемлемой личностью можно назвать только того человека, который признал реальность своей теневой проблемы, то есть осознал теневую сторону своей психики. Опасность, которая угрожает человечеству и доминирует в истории по сей день, проистекает из “нестабильности” лидеров, которые, с точки зрения старой этики, нередко бывают честными людьми. При этом, к сожалению, остаются незамеченными их бессознательные, противоположные реакции, которые, как правило, в большей мере творят “историю”, чем их сознательные установки. Зная, что бессознательное нередко (если не всегда) играет неизмеримо большую роль в жизни человека, чем его сознательная установка, воля и намерение, мы не вправе притворяться, что нас устраивает так называемый “позитивный взгляд”, который есть не что иное, как признак сознательной психики. Разумеется, не следует изменять направление этого процесса, поскольку представляется бесспорным и то, что идентификация с тенью не приводит к примирению с ней. И тем не менее, как свидетельствует история прорывов темной стороны в западную культуру, кардинальные изменения в старой этике, примером которых могут служить сатанинские культы эпохи средневековья, действительно могут происходить и творить мировую историю.

     Новая этика отвергает гегемонию частной структуры личности и постулирует всю личность как основу этического поведения. Этика, основанная на тени, столь же ограничена, как и этика, основанная на ценностях эго. Она приводит к подавлению, блокировке и прорыву ком-пенсаторных позитивных сил. И тем не менее нестабильность психической структуры человека столь же заметна в этике этого типа, как и в случае старой этики. Негативно-террористическая этика диктатуры и силы, а также оппортунизм, отрицающий человеческое достоинство, являются такой же частной этикой, как и ее иудей-ско-христианская предшественница. Обе этики приводят к одному и тому же результату. Единственное различие между ними заключается в том, что теперь роль козла отпущения должны играть ценности, которые в старой этике считались позитивными.

     Новая этика является “общей” в том смысле, что она ориентирована на целостность, то есть преимущественно на два аспекта целостности. Во-первых, она не индивидуалистична; она учитывает не только этическую ситуацию индивида, но и результат воздействия личностной установки на коллектив. Во-вторых, она не является частной этикой сознания, поскольку учитывает воздействие сознательной установки на бессознательное. Действительно, ответственность теперь должна нести вся личность, а не только эго как центр сознания.

     Существует тесная взаимосвязь между двумя аспектами расширения нашего этического горизонта. С точки зрения внешнего коллективного, при рассмотрении тени необходимо включать примитивно-массовую личность в сферу этической ответственности. В то же время, с внутренней точки зрения индивида, это соответствует установлению ответственных отношений с примитивно-массовой личностью, которая существует в каждой личности в качестве внутреннего компонента.

     Внешнее коллективное со своими архаическими тенденциями имеет внутренних представителей в коллективном бессознательном каждого индивида. Архаические тенденции и образы коллективного бессознательного, которые символизируют мир инстинктов, являются наследием коллективного опыта человечества. Они показывают, каким образом человек всегда реагировал и воспринимал жизнь. Но это же коллективное бессознательное также определяет жизнь народных масс и проявляется в массовых феноменах внешнего коллективного.

     Новая этика родилась под звездой более полного постижения истины и в целом всей человеческой природы, что и составляет реальное достижение глубинной психологии. С этой точки зрения, моральная проблема индивида констеллируется, благодаря сосуществованию эго и тени, при этом ответственность личности распространяется на бессознательное или, по меньшей мере, на личностный компонент бессознательного, — то есть, ту часть бессознательного, в которой содержится фигура тени.

     Ответственность за группу предполагает существование личности, которая осознала свою теневую проблему и серьезно взялась за ее решение. Индивид сможет играть ответственную роль в коллективе только тогда, когда решит свою основную моральную проблему. Осознание личного несовершенства, связанное с признанием существования тени, составляет нелегкую задачу. В процессе выполнения этой задачи человек должен освободиться от абсолютизма своей плеромной фиксации и идентификации с коллективными ценностями.

     “Редукция” личности, вызванная признанием существования тени, является лишь видимостью. В действительности редуцируется иллюзорная идентификция эго с абсолютом, то есть нереальная, частная идеализация личности, которая разрушается под воздействием ее полярной противоположности — реальности бессознательного. Принесение в жертву абсолютного идеала совершенства, пропагандируемого старой этикой, отнюдь не приводит к преуменьшению значения гуманности. Устранение негативных последствий расщепляющих психику процессов существенно улучшает реальную жизнь человека и поэтому оправдывает требование новой этики признать существование тени.

     Таким образом, обвинение в том, что новая этика проистекает из “стремления облегчить жизнь человека”*, оказывается бесплодным; в равной мере является ложным и обвинение в оппортунизме и любви к комфорту, которые противопоставляются радикализму и пуританскому ригоризму старой этики. Этический ригоризм никогда не покидал пределов частной этики сознания. Сама идея распространения этического ригоризма на всю личность является делом неслыханным. С другой стороны, ригоризм таит в себе чудовищные опасности. История дает немало примеров того, как пагубному влиянию криминальных личностей противопоставлялось влияние другой группы лиц — радикальных идеалистов, догматиков и сторонников абсолютизма. Действительно, соперничать с Нероном и Цезарем Борджиа вполне могут Торквемада и Робеспьер.

     Новая этика основана на стремлении осознать позитивные и негативные силы в человеческим организме и осознанно установить взаимосвязь между этими силами и жизнью индивида и общества. Изгнанная из жизни тень требует своего признания. Она являет собой индивидуальную форму, которую темная сторона рода людского принимает во мне и для меня в качестве элемента моей личности.

     Моя теневая сторона является частью и представителем теневой стороны всего человечества. И если моя тень отличается антисоциальностью и алчностью, жестокостью и злобностью, убожеством и ничтожеством, и если она является мне в облике нищего, негра или дикого животного, тогда мое примирение с ней влечет за собой мое при

      * Karl Jaspers. “Man in the modern Age”

     мирение с темным братом всего человечества. Это означает, что, признавая его, а в нем и себя, я также признаю в его лице, что целый элемент человечества—как моя тень — является “моим ближним”.

     Здесь любовь к ближнему своему, которую проповедовал Иисус из Назарета, становится любовью к ближнему своему в облике злодея*, и тени. Ограничиваясь некоторой фигурой в моей личности, эта любовь принимает парадоксальную форму “себялюбия”, противопоставляемого бескорыстной любви, которую проповедовал Иисус Наза-ретянин. В психологическом отношении, однако, любовь и примирение с тенью создают необходимую основу для реального формирования этического отношения к тому, кто находится вне меня.

     В психологии козла отпущения отрицание отрицательного (а вместе с ним и самооправдание) приводит непосредственно к отрицанию любви к ближнему своему. В отличие от первозданной христианской этики самого Иисуса из Назарета, известная нам христианская этика никогда не выходила за пределы этой дихотомии. В сущности, она всегда крепко держалась за дуалистическую концепцию гностиков: верхний и нижний человек, дуализм между этим и иным миром в самом человеке и в мироздании.

     Восприятие моей темной (но не греховной) стороны позволяет мне признать существование темного эго в моем ближнем. Я сознаю мою солидарность с ним потому, что “я тоже темен”, а не просто потому, что “я тоже светел”.

     Самопознание, связанное с погружением в глубинную психологию (на первом этапе которого происходит встреча с тенью) не только лишает человека иллюзий, но и обогащает его интуитивное познание и понимание: расширение границ личности, обусловленное встречей с тенью, позволяет индивиду открыть новый канал связи не только со своими внутренними глубинами, но и с темной стороной

      * Здесь имеется в виду “злодей [разбойник]”, раскаявшийся на кресте (прим. перев.)

     человечества в целом. Примирение с тенью приводит к глубинному врастанию в основу личностного бытия. С утратой изящной иллюзии идеала эго рождаются новая глубина, укорененность и стабильность.

     Установление живой связи с тенью позволяет эго осознать свою общность с человечеством и его историей, познаваемой в субъективном опыте, поскольку эго открывает в себе существование множества доисторических психических структур в форме влечений, инстинктов, предвечных образов, символов, архетипических идей и первозданных моделей поведения.

     Встреча с тенью позволяет нам осознать психологию человека; при этом мы приходим к пониманию одного важного факта: сфера эго и сознательной психики, устанавливающей различие между людьми, занимает незначительную часть огромного мироздания психики. Собственно человеческое и индивидуальное составляет лишь самый верхний слой коллективного бессознательного, который, уходя вниз, достигает уровня животного. Поэтому стремление сознательного эго расстаться с этой общей основой и идентифицировать себя с так называемыми абсолютными, свободными от земных оков ценностями представляется нелепым и иллюзорным.

     Проявление языческих элементов и символов в сочетании с теневой стороной (но не в ее контексте) свидетельствует о существовании исторической связи, которая соединяет нас с более древним слоем человеческой психики, составляющим основу иудейско-христианской религиозно-этической культуры современного человека.

     Когда эго сознает свою общность с порочным “безобразным человеком”, человеком-хищником и человеком-обезьяной, человеком, наводящим ужас на обитателей джунглей,* его достоинство возрастает благодаря присое-

      * Во избежание недоразумений отметим, что здесь использован психический образ, который проявляется в этом виде и проецируется. Образ соответствует психологической, а не зоологической или антропологической реальности.

     динению важного фактора, отсутствие которого ввергло современного человека в нынешнее катастрофическое состояние расшепленности и изолированности эго. Таким фактором является живая связь с природой и землей.

     Мы не будем подробно останавливаться на позитивных и конструктивных элементах этого глубокого слоя бессознательного, то есть на тех элементах, которые способствуют развитию сознания, хотя для будущего человечества они, безусловно, имеют принципиальное значение. Мы рассмотрим реальность, которую, с точки зрения эго, принято называть Злом.

     Как ни удивительно, но анализ индивидов также показывает, что во многих случаях встреча и примирение с тенью являются непременным условием формирования подлинно терпимого отношения к другим людям, группам, формам и уровням культуры.

     Для формирования устойчивого чувства человеческой общности и совместной ответственности с коллективом нам в первую очередь необходимо ассимилировать первобытную сторону нашей природы. Поскольку общая этика включает тень в сферу моральной ответственности, тогда прекращается проецирование этого элемента. Вместе с прекращением проецирования тени прекращает свое существование психология козла отпущения и приостанавливается война на уничтожение, которая идет под предлогом борьбы морали против зла в лице ближнего моего. Место проецирования тени занимает новый подход, который не зависит от сомнительной, карательно-искупительной установки старой этики.

     Примирение с тенью входит в состав процесса развития, в котором, как уже отмечалось, формируется личностная структура, объединяющая две системы сознательной психики и бессознательного. Расширение границ личности осуществляется, во-первых, посредством ассимиляции и осознания зародышевых, неосознанных содержаний, которые направляют развитие сознательной психики в новое русло и, во-вторых, посредством объединения и трансформации “негативных” неосознанных содержаний, то есть содержаний, враждебных по отношению к эго и сознательной психике.

     Из опыта работы с глубинной психологией известно, что упомянутые содержания существуют автономно. Бессознательное состоит из множества неинтегрированных частных содержаний со своими отдельными тенденциями (комплексами, открытыми Юнгом). Эти содержания ведут самостоятельную весьма активную жизнь в сфере бессознательного. Они неподвластны эго.

     Жизнь патологических и нормальных индивидов, а также (в большей мере) жизнь социальных групп, обусловлена скрытым воздействием автономных бессознательных содержаний. Кроме таких негативных содержаний, как тень, в жизни индивида реализуют свою волю такие бессознательные содержания, как инстинкт или архетип, причем, эго находится в полном неведении относительно воздействия, которому оно подвергается.

     Нестабильность группы и индивида изменяется в прямой зависимости от величины области, занимаемой бессознательными содержаниями, и в обратной зависимости от величины области сознания. Этот закон действует как в нормальной психологии, так и в психопатологии индивида и группы. В качестве примера можно упомянуть исключительно высокий уровень нестабильности среди первобытных людей и в народных массах, которые находятся под сильным влиянием аффекта.

     Поскольку, как мы уже неоднократно подчеркивали, в каждом индивиде глубоко коренится первобытно-массовая психология, справедливость упомянутого закона можно проверить в любом месте и в любом человеке. Нестабильность, непредсказуемость и непостижимость данного лица возрастают в обратной зависимости от уровня его сознательности и в прямой зависимости от степени активизации области автономных бессознательных содержаний. Кроме таких конституциональных кризисов развития, как детство и половое созревание, подобная активация может (без сознательного намерения) иметь место при болезни, во сне или в некоторых состояниях отравления или интоксикации. Ее можно сознательно вызвать для религиозных или обрядовых целей. Кроме того, активация может быть вызвана в результате какого-нибудь массового воздействия, которое повторно коллективизирует индивида и низводит его до уровня первобытного человека.

     Во всех этих и аналогичных ситуациях происходит дезинтеграция личности. Иными словами, в таких ситуациях происходит распад единства личности, обычно представленного в лице эго, и тогда частное содержание бессознательного, комплекс (например, активированная инстинктивная констелляция) берет на себя командование и реализует свою волю независимо от тех тенденций, которые в предыдущей ситуации служили для эго ориентирами.

     В качестве примера такой редукции личности мы упомянули случай доминирования тени, когда вновь начинают своевольничать отвергнутые и вытесненные содержания.

     Для выполнения своей задачи новая этика должна использовать методы, тенденции и установки, совершенно отличные от старых. Невозможно просто взять и отменить или отвергнуть напряжение между противоположностями, которое в форме дуализма служило отличительной чертой старой этики.

     Если вместо подавления и вытеснения содержаний бессознательного новая этика “признает” их и соединит с сознательной психикой, тогда для нее неизбежно станет актуальной задача их ассимилирования.

     Включение упомянутых содержаний в состав большей совокупности, которая не является данной совокупностью сознания, осуществляется в процессе индивидуации, когда обособленные и независимые содержания объединяются, образуя части единой психической структуры, связанной с эго и сознательной психикой, и таким образом, получая иное иерархическое значение.

      Мы не будем приводить иллюстративный материал, style='text-transform:uppercase'>потому что наше исследование ограничивается описанием основных принципов и содержаний новой этики. Подробное описание превращения негативного содержания бессознательного в содержание сознательной психики и способов осуществления такого превращения можно найти в других работах.*

      CG .lung “Psychology and Religion”. CW . 11; К. Г. Юнг. Исследование процесса индивидуации // К. Г. Юнг. Тавистокские лекции Телбук 1998; К. Г. Юнг. Психология и алхимия. Рефлбук.

       

ЦЕЛИ И ЦЕННОСТИ НОВОЙ ЭТИКИ

     Основная цель новой этики заключается в активации процесса интеграции и поэтому она в первую очередь стремится сделать способными к интеграции диссоциированные, несовместные с жизненной программой индивида элементы. Победа одной стороны и вытеснение другой не способны разрешить проблему совместного существования противоположностей, составляющих общую совокупность мира опыта. Решить данную проблему можно только с помощью синтеза этих противоположностей.

     Конечной целью старой этики были разделение, дифференциация и дихотомия, сформулированные в мифологической проекции Страшного Суда в изображении отделения овец от козлищ, добра от зла; с другой стороны, идеалом новой этики является объединение противоположностей в пределах единой структуры. На основе множества противоборствующих сил, многообразия противоположностей необходимо создать структуру, которая объединит эти противоборствующие силы. В подобной структуре все многообразие пар противоположностей будет существовать в строгих границах высшего единства. Ценность этой структуры будет определяться силой напряжения между объединенными противоположностями и числом полярных сил, вступивших в новое объединение.*

     Новая этика ставит своей целью достижение целостности, полноты личности. В этой целостности противоположность между двумя системами сознательной психики

       

      * Структура целостности, достигаемая с помощью интеграции психических элементов, воплощает в себе основную тенденцию личности — центроверсию. развитие которой мы описали в другой работе. Центроверсия проистекает из принципа целостности личности и поэтому ставит своей целью достижение и сохранение этой целостности. Эго способствует осознанию центроверсии. Реализация центроверсии обеспечивается в рамках обшей этики.

     и бессознательного не превращается в расшепленность. и поэтому целенаправленность сознания это не разрушается под воздействием противоположных тенденций бессознательных содержаний, о существовании которых не знают ни эго, ни сознательная психика.

     В новой этической ситуации сознания эго становится центром ответственности за психологическую Лигу Наций, в состав которой входят различные группы состояний — первобытных и доисторических, дифференцированных и современных. Здесь в разной степени представлены и сосуществуют различные элементы — атеистические и религиозные, инстинктивные и духовные, деструктивные и конструктивные.

     Необходимо учитывать все группы сил, поскольку здесь, как и в коллективной жизни народов, подавление и вытеснение приводят к возникновению враждебных реакций, которые нарушают жизнь всего общества и держат его в состоянии постоянного беспокойства.

     Основным требованием новой этики является не “доброта” индивида, а его психологическая независимость, то есть здоровье, продуктивность и в то же время защищенность от психологических воздействий. В сущности, независимость этической личности означает, что в процессе самопознания ассимиляция и использование негативных сил, которые можно обнаружить в каждой психической системе, должны осуществляться максимально осознанно. Действительно, основным моментом процесса индивидуа-ции является форма участия эго в трансформации личности — реализация, страдание, формирование и поглощенность. В старой этике сильная “этическая” личность, если не систематически, то нередко не изживала свои негативные влечения, а в принудительном порядке проецировала их на слабые места в окружающей обстановке. При таком проецировании подавленные и вытесненные негативные содержания в порядке компенсации проявляются в непосредственном окружении личности (в семенной и коллективной обстановке), причем личность “репрессора” не имеет ни малейшего представления о своей моральной ответственности за такие проявления.

     На первый взгляд может показаться, что этическая цель достижения “защищенности от воздействий” имеет чисто негативное содержание. Однако в действительности это негативное ограничение компенсируется за счет принципа целостности личности, последствия которой далеко выходят за пределы этики и проблемы зла, составляющих предмет нашего исследования. С точки зрения новой этики, целостность личности, ее независимость и чистота создают основу для возникновения креативных процессов, которые приводят к формированию новых ценностей. Эти процессы дают основание полагать, что личность действительно сформировала структуру целостности и изменение психологического центра тяжести прошло успешно. Но защищенность от психологических воздействий имеет более важное значение, чем креативность. Действительно, жизнь коллектива в значительной мере зависит от результатов творческой деятельности индивида. Лучше уж обойтись без креативности, чем оказаться незащищенным от бессознательных, заразительных воздействий со стороны неинтегрированных, и в этом смысле психологически нездоровых личностей.

     В конечном счете психология козла отпущения и в этом случае дает нам общую категорию, которая включает в себя указанный тип заразительного воздействия на индивида со стороны его непосредственного окружения. Установлено (хотя здесь и не приводятся документальные материалы), что благодаря первичной бессознательной идентичности групп передача психологических содержаний окружающим и получение от них таких содержаний возможны и нередко имеют место. Немало примеров такого явления можно обнаружить в психологии детей и первобытных людей.*

      * Ср .: Frances Wickes. The Inner World of Childhood. New York, 1966; L. Levy-Bruhl. op. cit.. etc.

     Этическая независимость и этика целостности требуют, чтобы каждый из нас сознательно взял на себя руководство своей тенью. Фрейд абсолютно прав, когда говорит: “В действительности не существует такой вещи, как истребление зла”* Поскольку это утверждение относится и к индивиду, каждый человек обязан пережить и выстрадать зло, выпавшее на его долю, в духе свободно взятой на себя ответственности.

     Когда зло действует бессознательно, излучая на землю свои смертоносные лучи, оно обладает такой же убийственной силой, как и эпидемия. С другой стороны, когда эго осознанно поступает дурно и берет на себя личную ответственность за совершенное зло, такое зло не заражает окружающих; при этом эго воспринимает зло как свою проблему и как содержание, которое, подобно любому другому психическому содержанию, необходимо включить в жизненный процесс и процесс интеграции личности.**

     Термин “обсуждение” содержания часто применяется для обозначения так называемой интеграции. Признание, обсуждение, усвоение, проработка, преодоление — все эти слова используются для того, чтобы сформулировать процесс ассимиляции. Они описывают различные стадии деятельности личности, направленной на овладение новым содержанием, чуждым и нередко враждебным по отношению к эго, не защищаясь, как в случае старой этики, с помощью подавления и вытеснения.

      В других работах показано, что развитие эго и сознания индивида осуществляется в соответствии с архетипической схемой, составленной жизнью, и с использованием мифического героя. Один из основных конфликтов в жизни героя, а следовательно и в развитии каждой личности, проистекает из сотворения зла. “Разъединение мировых родителей” и “убийство прародителей” описывают в

      * Sigmund Freud. “For the Times on War and Death”.

      ** C. G. Jung. “After the Catastrophe”. CW. 10: см. также приме-чение на с. 134.

     символической форме подвиг и преступление героя, которые в то же время составляют необходимое деяние для освобождения эго. Поэтому и в нормальной жизни индивида символическое убийство родителей или его эквивалент составляет необходимый этап развития, от которого невозможно безнаказанно отмахнуться; многие случаи ре-тардированного (отсталого) развития показывают, что за выгоду от статуса “хорошего ребенка”, который уклоняется от “убийства” своих родителей, очень часто приходится платить ужасную цену, жертвуя своей независимостью в дальнейшей жизни.

     Психологический анализ любого нормального развития показывает, что реализация и ассимиляция определенного объема зла не просто неизбежны, но и существенно необходимы для развития личности индивида. Человек должен обладать способностью преодолевать конфликты, связанные с этим процессом. Достижение независимости предполагает способность эго не только усваивать ценности коллектива, но и обеспечивать удовлетворение тех потребностей индивида, которые противоречат коллективным ценностям, что и приводит к совершению дурных поступков.

     В психологическом развитии индивида мы непрестанно сталкиваемся с проблемой, которая заключается в том, что “Голос”, в отличие от совести, требует от индивида совершения поступка, который, с точки зрения эго, является “плохим”, и признания внутренних и внешних конфликтов, проистекающих из этой ситуации, со всеми их трудностями. Уход от зла и связанного с ним конфликта очень часто представляется “неэтичным” с точки зрения “Голоса”.

     В нормальные культурные периоды, когда жизнь личности ограничена рамками культурного канона, и человек признает ценность этого канона, эмоциональная энергия глубоких слоев личности человека также находит адекватное выражение. Символизм настолько пронизывает религию и искусство, обряды и обычаи, что нормальная жизнь индивида (но не “Великого Индивида”) протекает в пределах культуры данного времени.

     С другой стороны, в периоды бурных изменений, отмеченные упадком культурного канона, индивидум выходит из состояния ограниченности и оказывается во власти предвечных сил и богов, определяющих его дальнейшую судьбу. Это означает, что в реальной жизни индивид, не защищенный надежными стенами условностей, подвергается опасностям непосредственного опыта. Например, эта проблема нередко проявляется в форме конфликта взаимоотношений, когда традиционная мораль вступает в противоречие со страстной любовью. Тот, кто недостаточно серьезно относится к этой проблеме, неизбежно оказывается в весьма опасной ситуации. В таких случаях индивид не способен сохранить душевное равновесие, сохраняя верность традиционному закону, что приводит к возникновению в развитии нарушений и искажений, которые в эпоху античности человек (как, впрочем, и любое мифологическое мировоззрение, в котором сверхличностные силы рассматриваются как божества) истолковал бы как “месть Афродиты”.

     Опасность божественного вмешательства — это угроза живого переживания глубокого слоя психического, от ну-минозной силы и сверхличностных притязаний которого невозможно отгородиться, если мы, на свою погибель, не собираемся отгородиться от жизненной энергии, глубины и сверхличностного достоинства. На этом этапе возникает следующий конфликт: мы должны совершить то, что с точки зрения культурного канона считается “злом”, но не безответственно, поддавшись неосознанному порыву, а осознанно идя на конфликт, связанный с “признанием зла”, как того требует “вмешательство божества”.

     С точки зрения старой этики, уход от конфликта и связанного с ним страдания есть благо и достойно похвалы, несмотря на риск переживания в фантазии события, от встречи с которым в действительности удалось уйти. Пагубные последствия такой установки для “нравственно оправданных” человеческих отношений и ближайшего окружения человека достаточно часто можно обнаружить с помощью аналитического исследования ситуации данного человека, обусловленной расстройствами, которые проявляются в результате его моральной “победы”.

     Возникающие во внешней реальности расстройства указанного типа отнюдь не являются единственной характеристикой рассматриваемой проблемы. С точки зрения общей этики, ответственность за личность в целом не ограничивается внешней реальностью, она также распространяется на внутреннюю реальность сновидений, фантазий и мыслей. Эта реальность психического заставляет нас признать, что фантазия может иметь столь же серьезные последствия, как и деяние. Эту истину издревле проповедовали на Дальнем Востоке. Согласно глубинной психологии, психическая реальность оказывает более сильное, скрытое влияние, чем может представить себе наивное сознание обычного западного человека. Судьбу отдельных людей и групп, наций и исторических движений определяет сила внутренних психических реальностей, которые достаточно часто в первую очередь проявляются в сознании индивида. Влияние внутреннего мира можно обнаружить в столь несхожих сферах, как политика и религия, техника и искусство. По воле людей, влекомых фантазиями о власти, силы войны и разрушения непрестанно опустошают мир. В то же время внутренние образы художников-созидателей становятся культурным достоянием всего человечества.

     Но реальность внутреннего мира также означает, что признание существования зла не в каждом случае и не каждого человека приводит к внешнему действию. Достаточно часто требуется совершить нечто, противоположное воплощению внутреннего образа в конкретном материале внешней реальности. Но осознание и переживание образа изнутри отнюдь не равнозначно простой абреакции*. Много-

      * Абреакция — способ осознания подавленных эмоциональных реакций {прим. ред.).

     гранность и сложность этой ситуации делают абсолютно неосуществимыми любые теоретические предписания для этического поведения. Внешняя и внутренняя констелляция, психологический и конституциональный тип, возрастной и индивидуальный состав — все это важные элементы каждого этического решения. Поэтому каждое этическое решение принимает иной вид, ибо то, что хорошо для одного человека, плохо для другого, и наоборот.

     В принципе моральное осуждение должно быть ограничено указанным образом, поскольку невозможно предсказать, в какой психологической форме зло проявится в судьбе любого человека. В то же время опыт глубинной психологии и кризис современной личности (в частности, неспособность современного человека жить в соответствии с категориями старой этики) приводят к необходимости дать формулировки, которые, по меньшей мере, будут иметь всеобщее значение. Это означает, что в определенном смысле “требования” новой этики следует рассматривать лишь как “формальные”: их конкретная реализация должна быть предоставлена неповторимым, судьбоносным процессам, с помощью которых каждый человек должен проложить себе путь к своим решениям.

     Действительно, “требования” новой этики можно выполнить только на индивидуальном уровне. Тем не менее, несмотря на все личностные различия, ситуация современного человека по существу остается общей проблемой. Кристаллический осадок, который остается после неоднократной реализации некоторых типичных моделей в жизни многих индивидов можно сформулировать в общей форме.

     “Сотворение добра”, как его понимает старая этика, сопровождается вытеснением зла и сохранением верности условностям. Такое “сотворение добра” достаточно часто представляет собой легкий путь ухода от опасности и сохранения безопасности. Тем не менее, “там, где опасность таится, есть и средство зашиты от нее”. Новая этика полна решимости признать как опасность, так и спасение от нее, поскольку одно не может существовать без другого.

     Сказанное позволяет понять, что путь новой этики есть что угодно, но только не “путь облегчения жизни индивида”. Напротив, отказ от моральной определенности в вопросах добра и зла, которую гарантирует старая этика, с одобрения коллектива, и примирение с неопределенностью внутреннего опыта составляют непростую задачу для каждого человека, поскольку в каждом случае решение такой задачи приводит к погружению в неведомое со всеми опасностями, погружение, которое влечет за собой примирение со злом для каждого ответственного эго.

     Наглядным примером этой ситуации может служить следующий сон, приснившийся одной еврейской женщине из Израиля.

     “Я нахожусь в Яффе вместе с X. Неожиданно появляется толпа, которая нас разлучает. Я остаюсь одна в окружении арабов. Ухмыляясь во весь рот, один араб хватает меня. Но тут другие арабы подбегают к нему и оттаскивают меня, обрушивая на его голову проклятия и угрозы. „Она предназначена для властелина!"; — кричат они. Новая ситуация. Я стою на мосту. Вокруг никого нет, кроме арабов. Я знаю, что спасения нет. На мгновение я задумываюсь. Разлука с X. вызывает у меня чувство грусти. Я думаю: „Выхода нет из создавшегося положения, поэтому лучше дать свое согласие";. Стоящий рядом со мной священник говорит: „Мы можем спасти только тех, кто осквернился";. „Разумеется, — думаю я, — чтобы спастись, необходимо сначала оскверниться, то есть осмелиться что-то сделать";. Затем священник говорит: „Озириса можно найти внизу";”.

     В связи с интерпретацией сновидения необходимо сделать несколько предварительных замечаний. В частности, необходимо предупредить возможность неправильного понимания того, что примирение со злом должно быть отреагировано вовне и что оно проистекает из негативной, неудовлетворительной ситуации. В нашем сновидении у женщины сложились удачные сексуально-эмоциональные взаимоотношения с X. и поэтому она испытывала удовлетворение во всех отношениях.

     Для евреев в Израиле жители Яффы и арабы очень часто символизируют тень с сексуальной окраской. Из сакральной символики сновидения ясно, что основная ситуация “осквернения” не ограничивается сексуальной сферой. Предназначение сновидицы для “властелина” и упоминание о египетском Озирисе, властелине и боге мертвых и воскрешения из мертвых указывает на более глубокий и возвышенный смысл этого события.

     В рассматриваемом случае “признание существования зла” отыгрывается во внутренней сфере как процесс трансформации личности. Сакрально-сексуальную символику фантазий, проявляющуюся в рассматриваемом сновидении, необходимо рассматривать в духе гетевского “благословенного томления”, то есть как “духовный брак”, мифологическим прообразом которого служат взаимоотношения между Изидой и мертвым Озирисом.*

     Мы не будем подробно останавливаться на толковании смысла этого сновидения. В данном случае мы ограничимся рассмотрением связи между “осквернением” и “спасением”. Чистота сознательных взглядов женщины и ее решимость сохранить им верность должны быть принесены в жертву, но не ради высшей чистоты, а ради преображения, обетованного ей Озирисом, того преображения, которое позволит ей установить связь с мраком и бездной.

     В этом контексте должны быть принесены в жертву невинность и однозначная определенность. Только через восприятие “осквернен ности”, как недостающего элемента, женщина смогла понять себя и придти к новой философии и оценке жизни, не ограниченной коллективным и условным, а уходящей своими корнями в состояние спасен-ности, в которой в равной мере содержатся свет и тьма, чистота и нечистота.

      * См.: Э. Ноиманн. Происхождение и развитие сознания. Рефл-бук. 1998. Часть 1.

     Мужество, необходимое для личностной оценки ценностей, в которой декларируется независимость от коллективных ценностей в вопросах добра и зла, составляет одно из самых трудных требований, предъявляемых к индивиду новой этикой. В большинстве случаев предъявление такого требования приводит к серьезному психическому конфликту; коллективные ценности имеют своего внутреннего представителя в виде супер-эго индивида. Признание правомерности требований Голоса отнюдь не означает, что все, исходящее изнутри, должно быть неразборчиво принято. Признание существования негативной стороны также не означает, что отреагирование отрицательного всегда проходит без сопротивления.

     Выполнение требования новой этики предполагает, что индивид должен терпеливо и досконально проанализировать ту часть зла, которая “выпала” на его долю в соответствии с его конституцией и личной судьбой. При этом индивид должен пережить ту часть отрицательной стороны своей психики, которая определяется его индивидуальными особенностями. Одна из важнейших задач глубинной психологии заключается в том, чтобы помочь индивиду приобрести способность жить в этом мире, приобретя мужество не желать стать хуже или лучше, чем он есть в действительности.

     Вообще говоря, су шествуют люди с настолько высокими нравственными критериями, что примирение с отрицательным превращается для них в актуальную проблему. Человеку такого типа приснился следующий сон.

     “Предо мной находится множество букв, которые необходимо отскрести начисто. Когда я очистил некоторые из букв, появляется огромная рука, которая сгребает их в кучу с намерением убрать. Я хочу крикнуть: “Но ведь еще не все буквы очищены!”

     “Я стою перед большой книгой. Многие буквы потемнели и выцвели. Но мне дано понять, что я смог бы разглядеть их блеск. В действительности они сияют, но их сияние скрыто”.

     Нам не нужно знать о существовании у сновидца ассоциации с Каббалой или эзотерическими учениями, чтобы понять, что здесь имеется в виду священное и тайное знание светлой стороны мрака. Но человек должен научиться распознавать эту сторону жизни, то есть быть таким человеком, который “стремится отскрести начисто все буквы” или, иначе говоря, “всегда стремится” творить добро как его понимала старая этика.*

     Те, кто используют примирение со злом в качестве средства облегчения жизни для себя, относятся к примитивному типу людей, которым необходимо освоить ценности старой этики. Им не нужно овладевать приемами вытеснения. В чем они действительно нуждаются, так это в развитии способности к подавлению и жертвенности, дисциплине и аскетизму, поскольку без этой способности они никогда не достигнут стабильности эго, в которой в первую очередь нуждается цивилизованный человек.

     Здесь мы вновь находим иерархический принцип новой этики, который исключает возможность кодификации этой этики и использования ее в качестве основы для формулирования общего закона “невзирая на лица”. К числу основных открытий в новой этике относятся разнообразие человеческих типов и принадлежность людей, живущих в одну историческую эпоху, различным культурным уровням и стадиям развития сознания.

     Разнообразие личностей и стадий развития сознания отражается в различных уровнях этического развития. Стадии зачаточного развития личности (например, когда эго находится на первобытной или инфантильной стадии развития) соответствует традиционная коллективная этика “Закон”. С другой стороны, в случае высших типов личности, когда целостность достигла полного развития, авторитет “Голоса” вытесняет коллективный закон совести. В прежние времена этот феномен можно было наблюдать только у этических гениев.

      * Цитата из “Фауста” Гете. (Прим. пер.)

     Однако в настоящее время он уже затронул широкие круги индивидуализированного населения Запада. О развитии этой тенденции свидетельствует возросшая дифференцированность в подходе законодательства к определению ответственности человека в свете конституциональных и психологических факторов.

     Отказ новой этики от карательного принципа также вписывается в тот же конфликт. Наказание всегда ориентируется на уничтожение, подавление и вытеснение отрицательного. Цель такого подхода заключается в том, чтобы вызвать не трансформацию личности в целом, а лишь “частичное этическое” изменение (реальное или иллюзорное) в сознательной психике.

     Поэтому новая этика, опирающаяся на глубинную психологию, не заинтересована в наказании. Она может последовательно соглашаться с устранением элементов, которые коллектив не способен ассимилировать. Но при этом новая этика исходит вовсе не из карательного принципа или принципа своего предполагаемого морального превосходства. Она руководствуется сознанием своей психологической и биологической неспособности. Тот факт, что определенный организм не может переварить какое-либо вещество, свидетельствует не о его неудобоваримости, а о неспособности организма ассимилировать это вещество.

     Первые попытки осуществить на практике новую этику можно наблюдать в различных сферах, например, в либерализации старой тюремной системы, в благотворительной деятельности по отношению к преступникам и в признании в уголовном законодательстве приемлемости психологических открытий. В этом же направлении независимо друг от друга развиваются события, отправной точкой которых служат в корне отличные идеологии. Этот факт лишь подтверждает правильность нашего предположения о том, что в психической структуре современного человека происходит общий сдвиг, связанный с упадком старой этики и зарождением новой.

     От нас требуется “независимая и ответственная проработка” нашего зла. Но отсюда следует, что осознание должно рассматриваться как моральное обязательство. Существенное значение этого требования, в котором стремление европейца к научным знаниям совпадает с устремлениями новой этики, становится понятным, когда мы сознаем масштаб разрушений, вызванных в индивиде и коллективе бессознательным с помощью вытеснения. Внутреннее опустошение людей (индивидов и целых народов), вызываемое ложью, которая скрывается в вытеснении и фатальном нежелании взглянуть в лицо реальности, приводит порой к ужасу.

     На первый взгляд может показаться, что принцип обмана воцарился на том месте, которое в старой этике занимало зло, и все, произошедшее в новой этике, сводится к изменению содержания того, что считается злом. Но в действительности здесь речь идет о другом. Принцип истины в новой этике связан с подлинностью взаимосвязей между эго и бессознательным. Этический долг сознательности предполагает, что сознание призвано выполнять роль органа формирования и регулирования отношений со всем психическим, то есть отношений между содержания-ми бессознательного и сознательной психикой. Выполнение этой задачи не зависит от характера содержания, привносимого в отношения с сознанием, и от того, каким это содержание является с точки зрения старой этики — хорошим или плохим. С этической точки зрения, решающим фактором теперь становится критерий истины. В этом контексте проявление и объем самосознания необходимо рассматривать как ценность в этическом, а не научном понимании этого термина.

     Признание существования личностного зла есть “добро”. Быть слишком добрым, то есть стремиться выйти за пределы фактически существующего и возможного добра есть “зло”. С этической точки зрения, зло, осуществляемое осознанно (что всегда предполагает наличие полного сознания своей ответственности), то есть такое зло, от которого субъект не стремится уйти, есть “добро”. Вытеснение зла, сопровождаемое инфляционным завышением самооценки, есть “зло”, даже когда оно проистекает из “позитивной установки” или “доброй воли”.

     На первый взгляд может показаться, что новая этика и сознательность, а также особая роль сознательной психики и эго, характеризуются чрезмерной рационалистичностью и при этом недостаточно учитывается инстинктивная, то есть бессознательная форма сосуществования со злом человека как некоторой совокупности. В дальнейшем, однако, мы сможем убедиться в том, что, несмотря на свою особую роль, эго не является последней инстанцией в принятии решений в новой этике.

     Сознательное совершение зла составляет прямую противоположность “сублимации” в том виде, как ее понимал Фрейд. Сублимация рассматривается как некая уловка, с помощью которой зло “лишается своих природных свойств” и затем используется для выполнения культурных задач. Но фрейдовская сублимация такого типа является примером бессознательной адаптации, и поэтому ее нельзя рассматривать как сознательную реализацию либидо. Когда “кровожадная” личность, в природе которой заключен избыток агрессивно-инстинктивных элементов, становится мясником, солдатом или хирургом, мы имеем пример такой сублимации, в которой первобытное побуждение пролить кровь удовлетворяется в санкционированных обществом и культурой формах. В данном контексте мы не можем рассматривать столь неясный предмет, как сублимация, и проблему ее реализации. Поэтому мы ограничимся лишь несколькими замечаниями по этому вопросу.

     Сублимация может иметь место в тех случаях, когда в “унаследованной структуре поведения” уже существует “предрасположенность к превращению эгоистических стремлений в социальные”.*

      * Sigmund Freud. “For the Times on War and Death”

     Однако там, где существует такая структура, отсутствует этическая проблема. С другой стороны, опыт показывает, что сублимация, которая носит добровольный характер (то есть осуществляется под руководством эго и сознательной психики), может иметь место лишь в весьма ограниченных пределах. В действительности эго не способно переориентировать врожденные инстинктивные тенденции на достижение культурных целей.

     При наличии такой возможности мы попадаем в порочный круг старой этики; сублимация такого типа очень часто достигается за счет заразных миазмов, возникающих при вытеснении и подавлении бессознательных элементов, не поддающихся сублимации. Нам известны имена сублимированных святых, чьи “незапятнанные” (с точки зрения старой этики) жизни свободны от переживаний сексуальности и полны братской любви, во всяком случае, на сознательном уровне. Но наша обостренная интуиция безошибочно замечает адский ореол, который так часто исходит от святости такого рода. На периферии ее лучезарно чистого центра мы обнаруживаем ее противоположность — корону извращенно-сексуальных фантазий, которые ниспосылаются “сатаной” в качестве искушения, и кроваво-огненную окружность, в которой подвергаются преследованиям неверующие, всю бесчеловечную жестокость, пожары, пытки, погромы и крестовые походы, которые придают лживый оттенок братской любви и “сублимациям” сознательной психики.

     Этот тип святости вызывает у нас отвращение, независимо от того, в какой форме она проявляется, будь то святость инквизитора или святость партийного босса, потому что мы знаем, что все эти явления суть один и тот же феномен, и различие между ними заключается лишь в одеяниях и исторических эпохах, а не в степенях человечности или бесчеловечности.

     Необходимым следствием “абсолютного обязательства” старой этики является концепция “первородного греха”, которая отражает невозможность выполнения абсолютного обязательства. Из этого положения логически вытекает неприятие “жизни в этом мире”, земли и земного и, в конечном счете, самого человека. Во всех проявлениях бегства от жизни, например, при девальвации эго, вызванной непреодолимым сознанием греховности, или при инфляции эго, граничащей с возведением индивида в ранг святого, человек фактически спасается от “нижней” стороны мира, устремляясь к небу как символу позитивного и доброго.

     В отличие от этой установки, новая этика с ее признанием правомерности существования отрицательного отражает как самоутверждение современного человека, так и его примирение с землей и жизнью в этом мире. Характерно, что новая ориентация всегда проявляется под знаком нисхождения в ад и даже договора с дьяволом.

     Союз Фауста с Мефистофелем — это союз человека с тенью и злом, который позволяет ему изведать всю полноту жизни, спускаясь к Матерям и поднимаясь к Вечно Женственному. Это странствие не обходит стороной чувство вины, а проходит через весь мир живого, проникая глубоко в языческий пласт реальности, который лежит в основе иудейских и христианских слоев. В период истории, который наступил после Фауста, из бессознательной сферы современного человека непрестанно возникает фигура Пана — прототипа христианского дьявола, его полная и без сокращений версия. В качестве хранителя тайн природы Пан принес с собой ключ к познанию глубин. Теперь искуситель не отвергается, а находит признание, поскольку в настоящее время “спастись может” только тот, кто “всеми силами стремится к цели”, не избегая опасностей падения и хаоса.

     Признавая зло, современный человек признает правомерность существования мира и индивида в опасной, двойственной природе, которая составляет неотъемлемую часть мира и самого человека. Это самоутверждение необходимо понимать как глубинное утверждение нашей человеческой всеобщности, которая охватывает бессознательное и сознательную психику. Центром этой всеобщности является не эго (которое является центром сознания) и не так называемое супер-эго, а Самость. Она является предельным представлением для сознательного ума, поскольку он не способен рационально постигнуть Самость. И тем не менее мы можем сказать несколько слов о возникновении Самости и форме, в которой она проявляется.

     Прежде чем приступить к рассмотрению идеи Самости на основе сопоставления с супер-эго, мы приведем одну простую аналогию, которая, вероятно, поможет разъяснить природу этого понятия. При рассмотрении многообразия взаимодействий в человеческом теле и в невероятно сложных иерархиях взаимосвязей между биохимическими и нервно-психическими процессами (среди которых лишь отдельные частные системы могут в полной мере быть постигнуты наукой) мы прекрасно понимаем, что это тело функционирует как единый организм, обладающий некоторой всеобщностью. Все частные системы, от ультрамикроскопических процессов (наблюдаемых и ненаблюдаемых) в отдельной клетке до таких основных систем, как кровеносная или нервная система, функционируют согласованно, настраиваясь друг на друга в симфонии взаимозависимости.

     В своей совокупности эти процессы создают некоторое единство, фактическим центром которого является Самость или энтелехия, символизирующая феномен всей совокупности элементов организма. В качестве высшей инстанции для всех частных взаимосвязей общая структура также может рассматриваться и как центр, осуществляющий руководство и контроль за ними как своей периферией. Этот контроль за всеми частными процессами из незримого центра наиболее ясно проявляется в дифференциации органического и неорганического.*

     Научное исследование причинных зависимостей не имеет отношения к необходимому телеологическому подходу к организму.

      * См. понятие центроверсии в вышеуказанной работе автора.

      Самость как центр всех психических реальностей, включающий в себя процессы бессознательного, соответствует общности тела, поскольку, как мы уже предположили и в определенной мере можем доказать свое предположение, все психические процессы имеют свои физические корреляты.

     Здесь неуместно обсуждать эту, столь важную для психологии неврозов, проблему взаимосвязи между телом и психикой. Тем не менее, нам необходимо обратить внимание на то. что включение в рассмотрение бессознательного неизбежно влечет за собой одновременное включение в рассмотрение тела. Когда мы упоминаем о земле, “земля” символически отождествляется у нас с телом подобно тому, как полет с земли отождествляется с полетом из телесной оболочки. Но совокупность элементов тела, в своей единственности и центрированности, бессознательно функционирует во всем органическом как природный феномен. С другой стороны, отличительная особенность человеческой ситуации заключается в том, что в психической сфере напряжение между противоположностями сознательного и бессознательного развивалось в течение истории и привело к разделению противоположностей как целого. Это разделение противоположностей, полюса которых можно сформулировать как сознательное и бессознательное, дух и жизнь, верх и низ, небо и земля, или выразить в виде мифологических, философских, моральных или религиозных символов, необходимо для развития сознания; однако при гипертрофированном развитии это разделение имеет катастрофические последствия как для индивида, так и для коллектива. Действительно, разделение противоположностей было осуществлено настолько энергично, что в напряжении между ними исчез сам человек. В результате этого было поставлено под угрозу не только положение человека в мире, но и процесс, позволяющий людям вместе жить в обществах.

     На первый взгляд может показаться, что развитие, направленное на достижение целостности, является не более, чем индивидуальным требованием. Эта тенденция обнаруживается среди индивидуальных процессов развития, в форме потребности или, скорее, актуальной необходимости сформировать устойчивую психическую структуру, способную выстоять под нажимом тенденций к дезинтеграции во внешнем мире и в сфере бессознательного.

     Процесс индивидуации и его значение для индивида составляют проблему, которая выходит за пределы данного исследования. Юнг дал подробный анализ процесса индивидуации, приведя множество иллюстративных материалов. Процесс индивидуации имеет непосредственное отношение к этике. Об этом свидетельствует тот факт. что с моральной точки зрения тенденция к стабилизации личности имеет огромное значение.

     Здесь также можно проследить процесс перехода к новой эпохе в развитии человечества.

     Постепенное развитие закона, общеобязательного морального кодекса и коллективных ценностей, а также формирование и развитие совести и супер-эго способствовали укреплению эго и системы сознательной психики и освобождению этой системы от исходного состояния, в котором она находилась во власти бессознательного. Развитие самого сознания со всеми вытекающими последствиями диктовалось крайней необходимостью в создании устойчивой структуры, способной выстоять под натиском тенденций к дезинтеграции в бессознательном и во внешнем мире. Коллективные ценности способствовали этому развитию. Совесть как психологическая инстанция, представляющая коллективные ценности в индивиде, вначале выполняла положительную функцию, за-шишая индивида и коллектив от повторного впадения в эмоциональное состояние, в котором они слепо подчинялись побуждениям бессознательного.

     Хотя супер-эго с его заимствованной извне моральной нормой и представляет интересы чуждой, гетерономной этики, тем не менее она олицетворяет более высокую точку зрения, чем точка зрения первобытного эго, и на этой стадии развития является полноправным, хотя и относительным воплощением Самости.

     Первобытное эго — это инфантильное эго. Оно встречается с коллективным в виде супер-эго, наделенного всеми полномочиями внешнего авторитета. Совесть (воспринимаемая как “социальная тревожность”), закон с его принципом поощрений и наказаний, а также чувство вины по отношению к культурному супер-эго составляют — насколько нам известно — первичную сферу морального опыта для инфантильного эго человека на заре истории. Отношения между инфантильным индивидуальным эго и супер-эго обычно изображают как отношения между отцом и ребенком. Но такая символизация ни в коей мере не подтверждает происхождение морали из семейной истории.

     Эдипов комплекс — это миф, и как миф он имеет право на существование. Однако причина и следствие меняются местами, когда Фрейд интерпретирует его персона-листически, в виде семейной истории. Фрейдовская теория прародителя являет собой слабо замаскированный вариант старой истории Адама и Евы как происхождения человеческой семьи. То, что у Фрейда семья Адама и Евы обобщена и создает первобытное племя, вовсе не влияет на исходное предположение, согласно которому семейная история Адама и сыновей постулируется как начало развития человечества.

     При конкретном рассмотрении парадокс отцеубийства станет понятен, если предположить, что описанная Фрейдом в “Тотеме и табу” драма отцеубийства разыгрывалась в действительности бесконечное число раз. Тогда для объяснения происхождения супер-эго необходимо предположить, что эта драма воспроизводилась на общечеловеческом уровне.

     Мы отнюдь не ставим под сомнение существование и важное значение Эдипова комплекса. Он является важнейшим открытием Фрейда. Смешение отцовского архетипа с личным отцом приводит здесь (и нередко) к ошибке. Это связано с тем, что в детстве отцовский архетип проецируется на личного отца.

     Отцовский архетип, однако, является символом, образом, в котором инфантильное это человека воспринимает воздействие коллективного супер-эго на определенной стадии развития. Наглядно, хотя и более упрощенно эту мысль можно выразить следующим образом: слабое индивидуальное эго воспринимает в форме отцовского архетипа надиндивидуальный коллектив, которому оно обязано своим возникновением, причем, коллектив не только определяет судьбу эго, но и предписывает ему свои ценности. Во всяком случае, так обстоит дело во всех патриархальных культурах. Групповая идентичность первобытной эпохи позволяет нам понять зарождение “первого проблеска эго”.

     В действительности решающее значение имеет то, что именно психоанализ редуцирует и истолковывает. Реальная ситуация находит символическое выражение в понимании отцовского архетипа (в виде тотема) как чего-то специфически нечеловеческого. Воспринимается не нечто, известное лично человеку, а чуждая, надличностно-нуми-нозная реальность. Таким образом первобытный человек воспринимает существенную непохожесть животного, которое очень часто олицетворяет тотем.

     Когда инфантильное эго воспринимает личного отца как представителя коллектива и коллективных ценностей (что характерно для патриархального мира), отцовский архетип проецируется на личного отца и в нем воспринимается. Поэтому утверждение Фрейда “то, что начинается в отце, заканчивается в массе”* нуждается в инверсии. С точки зрения исторического развития, надличностные коллективные содержания возникают на филогенетическом и онтогенетическом уровне раньше личностных содержаний, связанных с эго. В дальнейшем на коллективном фоне начинает выделяться личностная сфера, а вме-

      * 3. Фрейд. “Неудовлетворенность культурой”.

     сте с ней принимает определенную форму и развитие эго. Миф предшествует семейной истории. В сравнительно более поздний период* коллективное бессознательное лишь ослабляет контроль за эго и сферой сознательной психики.

     Совесть как представитель коллективного супер-эго олицетворяет гетерономное воздействие, которое приходит извне, независимо от того, способствует это воздействие развитию сознания или нет. Внешнему авторитету супер-эго, характеризуемому данностью, фиксированностью и стабильностью, противопоставляется “Голос” в качестве предписывающего и определяющего фактора, когда “Голос” выражает внутреннее откровение нового, набирающего силу развития, то есть того, что грядет.

     Голос всегда и неизбежно обладает “сыновним” характером по отношению к “отцовскому” характеру закона, и убийство отца сыном всегда будет оставаться предвечным образом внутренней истории человечества и отдельного человека. Эта взаимосвязь не является исключительной особенностью сыновней религии христианства и отцовской религии иудаизма. Этот архетип определяет убийство еретиком Лютером Отца — Папы Римского (ибо Папа Римский, безусловно, является именно таким отцом), а в иудаизме (если взглянуть на ситуацию с противоположной точки зрения) он определяет сыновнюю революцию хасидизма против типичной патернальной установки талмудистов**.

      В настоящее время процесс повторной коллективизации, массовый характер которой ставит индивида перед опасностью дезинтеграции, приводит к формированию новой тенденции к обретению стабильности в виде процесса индивидуации.

      * Концепция вторичной персонализации рассматривается в упомянутой работе Нойманна.

      ** В данном контексте “сыновний характер” означает провозглашение нового в противоположность старому, которое обладает “отцовским характером”. Вообше говоря, при возведении в ранг доминирующего принципа новое приобретает “отцовский характер”.

      Это стремление к стабилизации опирается не только на стабильность сознательной психики, но и на всю совокупность психической структуры.

     Теперь роль супер-эго как представителя гетерономной этики, опирающегося на внешнее и возвышающегося над инфантильным эго, берет на себя Самость, которая проявляется в качестве внутреннего централичности. Приобретя независимость и утратив инфантильный характер в процессе индивидуализации на Западе, взрослое эго-сознание теперь ориентируется “самостоятельно” или с помощью Самости как центра всей целокупности психического.

     Инсталляция Самости для заполнения места гетерономного супер-эго отражает вновь созданную структуру личности. В данном случае термин “инсталляция” употребляется применительно к Самости в том смысле, в каком “инсталляция” и провозглашение Бога употребляются в истории религии для обозначения определенного ритуала. В этом ритуале эго осознанно отводит божеству роль контролирующей инстанции. До этого момента эго не осознавало эту роль божества, хотя оно, подобно Самости, бесспорно выполняло функцию контролирующей инстанции. Это означает, что “инсталляция” отражает изменение ситуации и переживания эго и не является действием, способным вызвать наступление “события”, затрагивающего “Самость”.

     Отныне эго утрачивает способность к выполнению своего долга по отношению к Самости посредством простой самоориентации в свете установленных ценностей. Теперь необходимо постоянно проявлять самообладание и анализировать свои побуждения и поступки. По общему признанию, эту функцию выполняет эго. Как уже отмечалось. этический долг выполняет сознательная психика. При этом анализ совести не ограничивается исследованием мотивов и содержаний сознательной психики. Теперь исследование распространяется на всю структуру личности, в том числе и на сферу бессознательного.

     Основной феномен, на который эго может опереться при выполнении упомянутой задачи, представляет психическая компенсация. Отсюда следует, что между бессознательным и сознательной психикой существует такая взаимосвязь, что отсутствующие в сознательной системе и необходимые для обеспечения всеобщности или целостности содержания будут более ярко проявляться в сфере бессознательного. Действие закона компенсации, в частности, проявляется в том, что неправильная установка сознательной психики корректируется в ночном сновидении. Еще один пример действия закона компенсации: подавленный в сознательной жизни, но чрезвычайно важный для жизни в целом принцип — инстинкт или иное содержание—требует к себе внимания, проявляясь в форме фантазии, сновидения, оговорки или патологического расстройства.

     Компенсация служит непосредственным выражением целостности, а следовательно, и Самости. Она не затрагивает в одностороннем порядке такие частные структуры, как сознательная психика или бессознательное. Напротив, в данном контексте целостность психики утверждает свое главенство над произвольными отклонениями частных систем.

     Аналогичные примеры руководства из центра целостности можно обнаружить во всей сфере органического. Взаимодействие между частными подсистемами в первую очередь обеспечивается действием компенсаторных гомео-статических феноменов. Уделяя внимание принципу компенсации в психической сфере, сознательная психика не только наблюдает за его проявлениями, но и реагирует на эти проявления; поэтому она отражает реальную ориентацию эго по отношению к Самости. В процессе самоанализа центр тяжести личности постепенно перемешается от эго и сознательной психики к Самости и феномену целостности психики.

     Теперь становится очевидной логика нашего утверждения о том, что тенденция развития, соотносящего этику с психикой в качестве единого целого, приводит к стабильности личности. Опасность нестабильности, обусловленной отделением теневой стороны с вытекающими отсюда катастрофическими последствиями, устраняется при условии, что тень и бессознательное остаются под контролем сознательной психики, и это обеспечивает их связь с сознанием и реальной жизнью. Таким образом, учитывая компенсаторные явления и ориентируясь на Самость и целостность, процесс интеграции приводит к формированию личностной структуры, способной сохранить свою целостность в условиях конфликта между противоположностями и преобладания одной стороны над другой.

     Срединный путь, по которому теперь развивается личность, свободен от односторонности догматической, безусловной оценки, которая раньше навязывалась частным системам. Этот путь свободен и от односторонних альтернатив чисто рационалистической сознательной установки и неподвижной идеологии иррационализма. На этом пути личность освобождается от губительной идеологии, при которой любая односторонняя установка непрестанно и энергично замещается своей, в равной мере односторонней противоположностью.

     Свободу от противоположностей и “срединный путь” ни в коем случае нельзя путать с их знаменитыми предшественниками на Востоке. Наш срединный путь имеет некоторые общие черты со своим восточным двойником, к числу которых относятся этическая автономия и частичная независимость мира, который предоставляет такую автономию. Однако, в отличие от враждебного отношения к миру, столь характерного для восточной духовности, новый путь ориентируется на укрепление и углубление нашего “бытия-в-мире”, что обеспечивает центрирование в Самости и включение бессознательных элементов в структуру личности. На практике ассимиляция бессознательных элементов почти не оставляет места для сублимации. Наряду с реализацией отрицательных содержаний под сознательным контролем основную и решающую роль играет трансформация таких содержаний в личности.

     Трансформация отрицательного была основной психологической проблемой алхимии. Юнг показал*, что алхимики сами рассматривали превращение свинца, самого неблагородного металла, в золото, самый благородный металл, как психический процесс.

     Эту проблему можно обнаружить в аналогичной, хотя и иной форме в каббале и хасидизме, движении за религиозное возрождение, которое более полтора века назад получило массовое распространение среди евреев в Восточной Европе. Такие высказывания, как “самые благочестивые побуждения можно обнаружить на самом низком уровне” и “доброта таится во мраке” имеют непосредственное отношение к процессу трансформации. Сюда же относится и толкование заповеди: “возлюби Бога своего всем своим сердцем” как: “возлюби Бога своего всеми своими добрыми и злыми инстинктами”.

     В полной мере смысл этой концепции понимали лишь немногие вожди хасидизма. Для иудаизма в целом она оставалась непонятной. Наиболее ясно ее смысл выражен в следующей интерпретации. В тексте “люби ближнего твоего как самого себя. Я Господь”** древнееврейское слово, переведенное как “ближнего твоего”, заменено словом, означающим “зло твое”. Оба слова имеют одинаковое звучание, но различное написание. Тогда текст необходимо читать следующим образом: “Люби зло твое как самого себя. Я Господь”. Интерпретировать этот текст надо так: “Если ты будешь так делать, то и Я, Господь буду делать так”. Иными словами: “Если ты любишь зло твое, той Я люблю его!”***

     Мы не будем описывать, каким образом в личности происходит трансформация зла и отрицательного.

      * К. Г. Юнг Тайна Золотого Цветка // К. Г. Юнг. О психологии восточных религий и философий. М.. 1994; К. Г. Юнг. Психология и алхимия. Рефлбук . 1998. ";Левит . 19:18. ***Torat Rabbi Nachmann. p. 73 (S. A. Horodetsky).

     Такая трансформация входит в состав процесса индивидуации, п котором даже у современного человека обычно фигурируют алхимические символы, которые свидетельствуют о трансформативном характере переживаний. Трансформация, при которой личность претерпевает изменение с помощью варки и плавления, нередко связывается с символом возрождения и по существу всегда является процессом “обретения целостности”.

     В таком случае ценности новой этики можно сформулировать следующим образом: все, что приводит к целостности, есть “добро”; все. что приводит к разделению, есть “зло”. Интеграция есть благо, дезинтеграция есть зло. Жизнь, конструктивные тенденции и интеграция стоят на стороне добра; смерть, разделение и дезинтеграция стоят на стороне зла. В то же время современный человек знает о нерасторжимой взаимозависимости этих двух принципов. Однако, хорошо взвесив все обстоятельства, мы не можем утверждать, что процессы интеграции преобладают. Это утверждение справедливо не только для живой души, но и для всей живой материи. Теперь наша этическая оценка не ограничивается рассмотрением содержаний, качеств и действий как “объектов” и функционально распространяется на все целое. Все, что способствует интеграции целостности, центрирующейся на Самости, есть “благо”, независимо от природы такого вспомогательного фактора. И наоборот, все, что приводит к дезинтеграции, есть “зло”, даже если таким движущим фактором является “благое побуждение”, “коллективно одобренные ценности” или иное “в существе своем благое” побуждение.

     Включение отрицательного в процесс интеграции служит критерием не только силы, но и этического достижения. Это утверждение сохраняет силу даже в тех случаях, когда “достижение” выражается в форме страдания и неудачи или проявляется в виде реальной неудачи. Страдание — признание и ассимиляция страдания — также отражает достижение и психологическую стойкость индивида. Нет нужды говорить о том, что не мы ищем зло, а зло само приходит к нам. При ассимиляции, однако, пришедшее к нам зло включается в целостность личности без стирания необходимого противопоставления “добра” и “зла”. Живая целостность существует за счет напряжения между парами противоположностей, которые объединются в ней, чтобы создать единство более высокого порядка, независимо от природы этих противоположностей: добро и зло, мужское и женское, рациональное и иррациональное.

     Целостность в единстве сознательного и бессознательного объединяет в своем развитии как низшие, так и высшие силы. С опасностью разделения необходимо бороться независимо от того, какие силы одерживают победу: духовные, божественные или инстинктивные, земные. Преодоление ограниченности природы, обусловленной психологическим типом или полом, служит идеалом новой этики, в которой современный человек искренне стремится положить конец отрицанию реальности мира в своих ценностных суждениях и, вместо этого, примириться с миром и включить его в высший, личностный синтез.

     Поэтому одним из основных символов процесса индивидуации является мандала или священный круг. В этом символе психическое достигает совершенства формы. Например, очертания сферы или цветка отражают округлость души, пребывающей в согласии с собой, в которой четверица психических функций, полярность мужского и женского и унаследованные парциальные личности бессознательного со всем многообразием их противоположностей интегрируются в единую структуру.

     С одной точки зрения, новая этика представляет собой индивидуальную этику, этику индивидуации. Она формулирует уникальную задачу каждого индивида (уникальную потому, что она проистекает из уникальности его констелляции), который должен решать свои конкретные моральные проблемы по мере их появления из недр его психофизической структуры и судьбы. Но существует еще одна. не менее важная особенность новой этики, которая заключается в коллективной значимости индивидуации, обусловленной этой этикой. Как уже отмечалось, сказанное о стабилизации психической структуры имеет существенное значение и для коллектива.

     Мы охарактеризовали констелляцию старой этики как “морально вредную” потому, что в этой этике индивид не признает отрицательное, не ассимилирует его, не трансформирует, не изживает и не переживает в страданиях. Вместо этого в старой этике отрицательное отбрасывается и отделяется от сознательной психики, в результате чего отрицательное перемещается в первобытные области групповой психики, где и вызывает обострение психических расстройств.

     С другой стороны, найдя свой центр и достигнув этической независимости, как ее понимает общая этика, личность со своей стабилизированной структурой и более глубоким пониманием становится оплотом и местом объединения коллектива. Такая личность олицетворяет спокойствие среди потока явлений, и волны коллективизма и массовой психики тщетно пытаются разрушить ее извне и изнутри. Эти волны уносят лишь те личности, которые сформировались в пределах частичных этических систем, поскольку они не опираются на бессознательное. Над ними тяготеет бремя массовых событий, которые происходят вокруг них и в них самих, принимая чуждый облик тирании, что в настоящее время приняло повсеместный характер.

     В обшей этике объединенная психическая структура человека не подвергается серьезной опасности по той простой причине, что индивид ассимилировал и объединил множество элементов из массовой психики и коллективного бессознательного, которые вызывают у других людей чувства ужаса, восхищения и изумления. Личность такого типа лучше знакома с высотами, глубинами и безднами человеческой природы, поскольку испытала их и пережила в самой себе. При психических катастрофах, характеризующих периоды коллективных переворотов, такая личность выполняет роль волнолома, защищающего от массовых эпидемий и связанных с ними потоков событий, защищает и хранит чистоту коллектива. Как отметил Юнг, “личность... не поддается паническому чувству ужаса, которому поддаются те, кто только начинает понимать свое сознание, ибо такая личность оставила все страхи позади. Она способна устоять на ногах в эпоху перемен, и поэтому неосознанно и непроизвольно становится лидером”.*

     Пример такого типа ассимиляции индивидом содержаний, действующих в коллективе, можно найти у ветхозаветных пророков. Пророки вначале переживали в себе теневую сторону народной психики и связанные с ней опасности, а затем возвещали о ее нападении задолго до наступления реального события, и наоборот: при наступлении беды они первыми ощущали в себе появление из глубин созидательных сил и возможностей освобождения, а затем экстериоризировали их в виде утешения и обещания спасения в будущем.

     Как уже отмечалось, в тех пределах, в которых индивид действительно переживает всю полноту своей жизни, он представляет собой алхимическую реторту, в которой элементы, существующие в коллективе, подвергаются плавлению и изменению с целью создания нового синтеза, который затем предлагается коллективу. Но предварительное усвоение зла, которое индивид осуществляет в процессе ассимиляции своей тени, одновременно превращает его в фактор иммунизации коллектива. Тень индивида неизменно связана с коллективной тенью его группы, поэтому при усвоении своего зла индивид в то же время усваивает частицу коллективного зла.

      * К. Г. Юнг. Конфликты детской души. М.: Канон. 1995. С. 199. 1133

     В отличие от психологии козла отпущения, в которой индивид устраняет свое зло, проецируя его на более слабых собратьев, теперь мы наблюдаем противоположное явление— “Искупительное страдание”. Индивид берет на себя личную ответственность за часть коллективного зла и нейтрализует его, включая в свой внутренний процесс трансформации. В случае успеха этот процесс приводит к внутреннему освобождению коллектива, который, по меньшей мере отчасти, спасается от этого зла.*

      * В этой книге (которая в основном была закончена в 1943 г.) нашли отражение идеи, которые получили дальнейшее развитие, благодаря важным замечаниям, сделанным Юнгом по поводу концепции психологической коллективной вины в “Эссе о современных событиях”, 1947 г. (русский перевод см. в: Одачник В. Психология политики. СПб., 1996—”/ред.).

     В основе “психологической” коллективной вины лежит следую-ший феномен: благодаря бессознательной идентичности всех отдельных членов группы, т. е., благодаря их “мистическому соучастию”, групповая психика в значительной мере выполняет функцию доминирующего фактора в коллективе. Отсюда следует, что групповая этика несет ответственность за действия коллектива. В групповых делах приостанавливается действие индивидуальных этических норм. В качестве примера можно упомянуть приостановку во время войны действия запрета на убийство, которое в мирное время имеет обязательную силу для индивида. Но отсюда логически вытекает коллективная ответственность всех членов группы за групповые действия, осуществляемые в соответствии с требованиями первобытно-групповой этики (см. выше). Здесь существует реальная основа для возникновения “психологической” коллективной вины, которую должен признать индивид, поскольку он является членом группы. Моральная регрессия к групповой этике имеет еще одно следствие — введение коллективного наказания. Для сознания “невинного” индивида коллективное наказание представляется несправедливым. Однако наша этическая оценка изменится, если роль индивида как целостной личности в групповых делах включить в сферу моральной ответственности (в духе обшей этики). В этом отношении осознание и признание коллективной вины составляют заповедь новой этики, потому что для этой этики ответственность человека не ограничивается его сознательными взглядами. Вопрос справедливости отношений между индивидом и коллективом с поразительной ясностью обсуждался во время беседы между Авраамом и Иеговой. которая произошла перед истреблением Содома (Бытие. 18:23). Эта беседа, в которой Авраам протестовал против “погубле-ния праведного с нечестивым”, также закончилась признанием коллективной вины даже праведного.

     При рассмотрении проблемы искупительного страдания и спасения мы далеко заходим на территорию религии. которая нераздельно связана с этикой. Благодаря признанию существования своей темной стороны индивид непрестанно получает напоминание об относительности строения своего тела, о земной природе своего существования и о своей зависимости от инстинктов и влечений: при этом индивид становится более человечным и гуманным. Поэтому теперь он встречается с самим божеством в человеческом виде, то есть он переживает божество не в абсолютной абстрактности или в бесконечности, лишенной содержания, а в относительной конечности реального откровения в человеческой сфере в форме Голоса.

     Когда темная сторона жизни получает признание, тогда начинают открываться новые возможности не только в этике, но и в религии. По правде говоря, эти возможности не соответствуют требованиям старой этики и связанным с ней старым типам религии. И тем не менее они обладают достоинством, которое заключается в их способности сочетать жизнеспособность нашего нового представления о человеке с новым, преображенным представлением о Боге, которое в настоящее время у нас рождается.

     На человеческом уровне ассимиляция тени обеспечивает связь между эго и теми слоями психики, которые соответствуют миру низшей функции и уровню первобытной личности. Позади личных моральных проблем индивида отчетливо проступает моральная проблема коллектива. членом которого является данный индивид. Это приводит индивида к осознанию своих коллективных заблуждений и вытеснении, неполноценности и временной ограниченности. На последней стадии раскрыватся моральная проблема всего человечества, которая в то же время является моральной проблемой божества.

     На этом этапе нашего внутреннего опыта моральная проблема выходит за пределы личного и превращается в более широкую проблему существования зла в человечестве или зла как такового. С теологической точки зрения, это проблема существования зла в Боге. Новая этика согласуется с первоначальной концепцией иудаизма, согласно которой Бог сотворил свет и тьму. добро и зло: Бог и сатана не существовали отдельно друг от друга, они были связаны друг с другом посредством различных граней ну-минозного. Эта. бесспорно, первобытная, особенность еврейской концепции Бога означает, что наряду с образом Бога Отца, существовало ясное представление об иррациональном могуществе Бога, которое составляло предмет живого опыта.

     В классическом иудаизме пророки не всегда отличались высоким уровнем этического поведения. Первоначальной причиной установления: отношений между Богом и миром, неотъемлемой частью которого являлся человек, было слушание внутреннего Голоса божества в человеке, а не выполнение установленных этических обязанностей. Авраам покинул отца, Иаков был обманщиком, Моисей был убийцей, а Давид совершил прелюбодеяние. Все они не были увенчаны ореолом победителей дракона тьмы, хотя и эти особенности можно обнаружить в их природе. Действительно, т личности отбрасывают длинную тень, но именно поэтому центр их бытия сохранял связь с Богом, по образу которого они были созданы. Ибо этот Бог был не просто всеблагим и премудрым, справедливость и милосердие соединялись в нем с гневом и ревностью, понятное с непостижимым, в его непостижимых глубинах совместно и одновременно действовали свет и тьма.

     Одному современному человеку приснился сон, в котором голос кого-то незримого воззвал к сновидцу (который старался избавиться от призрачных видений болезни и смерти): “Бог возлюбил его страдание!” Идея этого высказывания разрушает основу старой этики, а вместе с ней и старую формулировку проблемы противоположностей, побуждая эго отправиться на поиск новой ориентации, которая потребует релятивизации добра и зла как предварительного условия здоровой жизни.

     “Перестань бороться с болезнью! Перестань просто признавать и терпеть ее! Возлюби ее!” Не с таким ли парадоксальным требованием встречается человек на пути к этической ориентации? У наших ног сразу разверзается страшная бездна безумия, преступления и смерти. Правомерно ли вообще говорить об “ориентации” в этом контексте? Не заключено ли здесь отрицание всех этических норм — бессмысленное и абсолютно неосуществимое искушение, с помощью которого то, что раньше называлось сатаной, а теперь разгуливает в современном одеянии требований бессознательного, ведет нас к погибели?

     Действительно, элемент ужаса, заключенный в этом рассуждении, неподвластен человеческому пониманию, но тем не менее содержит откровение божества, которое окончательно разрушает наивную концепцию старой этики, разделяющей мир Бога на свет и тьму, чистое и нечистое, здоровое и больное. Создатель света и тьмы, благих и порочных побуждений, здоровья и болезни предстает перед современным человеком в единстве своей нуминозной амбивалентности с непостижимой силой, по сравнению с которой ориентация старой этики выглядит слишком самоуверенной и инфантильной.

     Возникновение новой этики и нового этического требования, чтобы человек взял на себя ответственность за свои поступки как целостной личности, означает, что теперь настало время принести принцип совершенства на алтарь целостности. Общая этика соответствует фактическому состоянию несовершенства, в котором пребывают человек, мир и Бог. ибо Бог тоже несовершенен, поскольку заключает в себе принцип противоположностей.

     Состояние целостности, которое находится за пределами противоположностей, должно быть создано в виде единства, в котором совпадают требования не только этики и эстетики, но и религии. Повеление, согласно которому мы должны осознать это единство и сформировать новое отношение к целостности, указывает путь к одной из основных задач современного человека. Признавая существование темноты и отрицательной стороны, это новое отношение объединяет в себе позитивные элементы христианства, положительное отношение иудаизма к миру и светское отношение к земным особенностям современного человека, который отреагировал на разрушение антропоцентрического космоса перенесением акцента на надчеловеческие ценности и братские отношения всех людей, которые с каждым днем принимают более отчетливые очертания.

     Крушение старых взглядов на мир, которое привело к развенчанию человека, вызвало появление хаотической психологической ситуации. Теперь современный человек рассматривает себя как периферийное сушество, обитающее на крошечной планете в физически мертвой бесконечности. Он знает об обусловленности своего существования и ограниченности своих возможностей спастись в силу человеческой природы вообще и своей личной психофизической структуры в частности.

     Дальнейшее понимание ограниченности человеческого бытия должно в течение нескольких столетий привести к более глубокому пониманию человеческой общности и к признанию того, что, несмотря на все различия, структура человеческой природы, в сущности, везде одинакова. Становится очевидной общая укорененность религии и философии в коллективном бессознательном рода людского. Не менее очевидным становится и то, что несмотря на доминирующий или рецессивный характер различных архетипических констелляций, существовавших в различные эпохи и среди различных народов и рас, человечество остается единым и нераздельным в своей базовой психической структуре.

     Единство всех людей определяет внутреннюю историю человечества подобно тому, как единство планеты Земля будет определять дальнейший ход истории. Ледяной холод пустого, безжизненного, космического пространства, в котором нет места для Бога, души и гуманности, окружает со всех сторон человечество, у которого нет иного выбора, как теснее сплотиться, чтобы выстоять под натиском этой тиранической силы. Человечество медленно, но верно избавляется от психологических проекций, с помощью которых оно заполнило пустоту мира иерархиями богов и духов, небесами и адами, и теперь впервые с изумлением ощутило творческую полноту своей первичной психической Основы.

     И тем не менее из сферы человеколюбия, которое развивается благодаря объединению народов и рас, континентов и культур, в человеческом сознании возникает созидательное, аморфное и многообразное божество, которое раньше заполняло небеса и сферы окружавшего нас мироздания.

       

ПРИЛОЖЕНИЕ

РАЗМЫШЛЕНИЕ ПО ПОВОДУ ТЕНИ

     На первый взгляд может показаться, что тень представляет собой второстепенную проблему, поскольку ее обычно рассматривают как фигуру, которая относится к личному бессознательному, то есть к верхнему слою тех глубоких бессознательных процессов, которые в аналитической психологии составляют особую область исследований. Однако цель данной статьи заключается в том, чтобы установить, что проблема тени является центральной для современной психологии, и связанные с ней предметы исследования относятся к числу самых глубоких вопросов, на которые стремится дать ответ аналитическая психология. Мы не будем повторять здесь то, что было сказано Юнгом в различных работах по поводу тени,** Достаточно напомнить, что тень составляет неизвестную сторону личности и обычно предстает перед это,— центром и представителем светлой стороны и сознания,— в виде мрачной и жуткой фигуры зла, встреча с которой имеет решающее значение для индивида.

      В мифологии фигуры враждебно настроенных по отношению друг к другу братьев (например, Озирис и Сет.

      * Первоначально опубликовано в виде статьи, в журнале “ Der > Psychologies т. II, в июле/августе 1950 г. (Этот номер был специально посвяшен семидссятипятилетию Юнга). Для разъяснения концепции тени автор намеревался включить эту статью во второе издание книги.

      ** К. Г. Юнг. Психологические типы. СПб.. 1995: К. Г. Юнг. Связь между эго и бессознательным // Психология бессознательного. М.. 1994; К. Г. Юнг. Архетипы и коллективное бессознательное //К. Г. Юнг. Архетип и символ. М.. 1991: К. Г. Юнг. Психологический подход к догмату Троицы// К. Г. Юнг. Ответ Иову. М.. 1995: К. Г. Юнг. Зон. М.: Рефлбук, 1997.

     Бальдур и Локи, Иаков и Исав). а также такие антагонисты, как Зигфрид и Хаген, Фауст и Мефистофель, доктор Джекил и мистер Хайд, и фигуры двойников в сказках и поэзии* являются проекциями взаимозависимости противоположностей. которая соединяет эго с тенью. Одно уже существование этих фигур в мифологии свидетельствует о том, что предмет нашего рассмотрения составляет общечеловеческую проблему, которая выходит за пределы чисто личных проблем индивида.

     Вначале фигура тени воспринимается во внешнем мире в виде чужака или врага, но в процессе ее дальнейшей реализации в сознании она интроецируется и распознается как элемент личности самого индивида. Тем не менее после ассимиляции личностной тени на психику оказывает сильное воздействие архетипическая тень (в виде сатаны или врага рода человеческого). В процессе развития, ориентированного на сознание, эта архетипическая фигура тени имеет особое значение для человека, выполняя роль его антагониста. Это открытие, то есть то, что психологическую основу феномена тени необходимо искать в развитии человека, ориентированного на достижение сознания, было сформулировано Юнгом следующим образом.

     “Расширение пределов светлой области сознания неизбежно приводит к тому, что менее светлая и менее пригодная к осознанию часть психического настолько погружается в темноту, что в психической системе рано или поздно происходит расщепление. На начальном этапе это расщепление не распознается и поэтому проецируется (то есть проявляется в форме религиозной проекции) в виде раскола между силами света и тьмы.**

      В более или менее ясном виде это “расщепление” проходит через психику современного человека. Оно происходит тогда, когда процессы дифференциации, направленные на развитие сознания, ставят под угрозу возмож-

      * Гофман. Эдгар Аллан По. Шамиссо и др.

      ** К. Г. Юнг. Дух Меркурий. М.. 1996.

     ности общения с темной стороной бессознательного.* Человек учится идентифицировать себя с это как центром сознательной психики: он учится выполнять этические требования, предъявляемые коллективом, и идентифицировать себя со светлым миром моральных ценностей, стараясь при этом освободиться от так называемых “антиценностей” с помощью подавления и вытеснения.**

      О существовании упомянутого “расщепления” в психической системе свидетельствует идентификация раздвоенной личности с силами света, которая оставляет силы тьмы (теневую сторону) в виде проекции и затем воспринимает их и сражается с ними в облике “внешнего врага”. Эта психология козла отпущения не только оказывает пагубное влияние на жизнь коллектива (когда приводит к возникновению войны и истреблению групп, представлявших интересы меньшинства), но и подвергает серьезной опасности жизнь индивида. Она подвергает индивида опасности, когда он успешно освобождается от своей темной стороны. Но не меньшей опасности она подвергает его, когда он терпит неудачу и оказывается во власти “сил тьмы”. Примерами состояния, в котором индивид подвергается опасности или порабощению темной стихией, вторгающейся с “другой стороны”, из-за границы раскола, являются психические расстройства, с которыми современной глубинной психологии так часто приходится иметь дело. Разумеется, обусловленность таких расстройств бессознательным означает, что “темная сторона” требует признания своих прав. Отсюда следует, что психические заболевания современного человека в основном проистекают из состояния его внутренней расколотости, и поэтому форма поведения, при которой индивид делает вид, будто силы тьмы не имеют отношения к его психике, отнюдь не дает решения проблемы. Человек должен осознать, что он имеет тень, которая составляет темную сторону его личности; он вынужден осознать свою “низшую функцию”* хотя бы по той причине, что она так часто порабощает его. что приводит к вторжению темной стороны в светлый мир его сознательной психики и этических ценностей. Страдание, которое несет в себе восприятие индивидом заложенного в его природе зла — неизмеримая проблема “первородного греха” — угрожает индивиду уничтожением в хаосе чувств тревоги и вины.

      * См. работу автора “Происхождение и развитие сознания” (М.. Рефлбук. 1998).

      ** С. 32—33 настоящей работы.

     Новое, решающее развитие начинается только тогда, когда проблема тени достигает этого критического момента. Это развитие позволило аналитической психологии Юнга стать носителем нового сознания гуманности для современного человека. Фрейд относился к сексуальности пессимистически, рассматривая ее с редуктивной позиции как силу темной стороны бессознательного, которую необходимо “сублимировать”. По его мнению, ассимиляция бессознательного в лучшем случае привела к “цивилизации с ее неудобствами”. Юнг занимает прямо противоположную позицию. Несмотря на замечательное понимание опасностей, которые таит в себе глубокий слой человеческой психики, он верит в творческие возможности человеческой природы, ибо с точки зрения аналитической психологии, именно в руках темной и неясной фигуры тени находится ключ к позитивному развитию, которое, быть может, поведет индивида по пути, ведущему к новой целостности в современном человеке и устранит гибельное “расщепление” в человечестве.

      При старом порядке завышенные требования, предъявляющиеся к человеческой природе от имени Абсолюта и под лозунгом “все благо от Бога, все зло от человека”**, привели к катастрофическому увеличению разрыва между светом и тьмой в психике и поставили человека перед необходимостью выбора одной из двух альтернатив — либо оказаться во власти своего сознания тени, признать себя грешником и затем спастись с помощью религии, либо

      * К. Г. Юнг. Психологические типы. СПб.. 1995.

      ** К. Г. Юнг. “ Aion”, М.: Рефлбук, 1998.

     предпринять решительную попытку полностью освободиться от темной стороны. В этот момент появляется Юнг и в качестве целителя души современного человека становится на сторону гуманности,— на сторону человека как живого существа, а значит и на сторону тени.

     “Эта „низшая"; личность состоит из всего, что не вписывается в законы и постановления сознательной жизни. Она предполагает „неповиновение"; и поэтому должна быть отвергнута не только по моральным соображениям, но и исходя из целесообразности... Но эта интеграция (низшей функции) может состояться и быть использована в благих целях только тогда, когда связанные с тенью тенденции получат признание и возможность реализации, сдерживаемой с помощью необходимой критики. Это приводит не только к неповиновению и недовольству собой, но и к уверенности в своих силах, без которой невозможно представить себе индивидуацию. Чтобы этические нормы стали значимыми, необходимо, к сожалению, обладать способностью “стремиться к иному”.*

     В то же время термин “неповиновение” не следует понимать как неповиновение обществу, поскольку этот термин имеет первичный, экзистенциальный смысл и является одним из основных структурных элементов, составляющих общечеловеческую ситуацию.

     “С помощью вмешательства Святого Духа человек включается в божественный процесс. Это означает, что принцип сепаратности и автономии по отношению к Богу, персонифицируемый Люцифером как богоборческой волей, также включается в этот процесс. Тень и противостоящая воля составляют необходимые условия для любой актуализации. Объект, который не имеет собственной воли и качеств, отличных от качеств своего создателя, но при необходимости способен оказать сопротивление своему создателю, не обладает независимым существованием и не способен принимать божественную волю, направленную на создание мира, и честно выполнять эту волю. Ибо, оказывая неповиновение богу, он превратился в активный принцип, противопоставивший богу свою противодействующую волю”.**

     Признание правомерности существования теневой стороны человека не только обеспечивает исцеление и оказание помощи, но и включает в себя элемент прошения и оправдания. Человек учится терпимо относиться к самому себе. Кроме того, он должен научиться жить со своим грехом, хотя это вовсе не означает, что он должен жить “в” грехе. Таким образом мы приходим к сути морально-психологической проблемы, которую ставит осознание тени для человеческого развития. Эту проблему, по словам Юнга, “нельзя включить в интеллектуальную деятельность, ибо она предполагает страдание и страсть, которые приводят к формированию целостной личности”.***

     В каждом случае признанию правомерности существования тени предшествует моральный конфликт, в котором эго в конечном счете приходит к осознанию новой этики, в которой оно и сознательная психика больше не несут ответственность за единственное и окончательное решение. Вначале пациент и терапевт воспринимают тень как зло, а зло есть то, от чего надо держаться подальше.
* К. Г. Юнг. Психологический подход к догмату Троицы // К. Г. Юнг. Ответ Иову. М.. 1996. С. 104.

      ** Там же, с. 105

      *** Jung. “The Spirit of Psychology”. C.W. 8. p. 208.

      “Но мы старательно уходим от исследования следующего вопроса: не заключает ли в себе сама власть зла какой-либо особый божий промысл, который для нас крайне важно знать. Примерно к таким мыслям невольно приходишь, когда, подобно психотерапевту, имеешь дело с людьми, которые встретились со своей черной тенью. Во всяком случае, врач не может позволить себе сделать легкомысленный жест и, указав с чувством морального превосходства на скрижали закона, сказать: „ты не должен";. Он должен объективно исследовать все явления и взвешивать возможности, ибо, исходя в большей мере из инстинкта и опыта, чем из образования и религиозной подготовки, юн знает, что существует нечто очень похожее на felix culpa *. Он знает, что человек может упустить не только свое счастье, но и свой решающий проступок, без которого он никогда не достигнет целостности”.**

     Признание правомерности постановки проблемы тени составляет первую часть процесса трансформации, который, независимо от остальных привходящих моментов, всегда влечет за собой расширение границ сознания. Но это вовсе не предполагает безответственную капитуляцию перед тенью, которая привела бы к роковой утрате сознания. Изменение отношения к тени, столь существенное для исцеления психически больного, который представляет современного человека во всей его расшепленности и дезинтегрированности, не имеет ничего общего с мегало-маниакальным состоянием “по ту сторону добра и зла”. Напротив, наше признание существования в нашей психике темной стороны и тени проистекает из глубоко смиренного признания непреодолимой тварности человека, которая входит в замысел его творения. В отличие от старой бессознательной дилеммы — либо капитуляция перед тенью и рабская от нее зависимость, либо проецирование и полная утрата тени — “признание существования тени” дает решение, которое позволяет положить конец неосознанности проблемы. Именно в этом и состоит суть процесса.

      “Одним из важнейших источников существования зла является бессознательное, и я хотел бы, чтобы слова Иисуса “блажен тот, кто ведает, что творит. Но проклят и грешник тот, кто не ведает, что творит”*** были приведены в евангелиях, даже если они имеют только один подлинный

      * “Счастливый проступок [вина]” {лат.} — так сказано о прегрешении Адама. Из католического служебника, обряд великой субботы. Полностью в тексте сказано: “О счастливый проступок [вина], столь, возвеличивший и прославивший Спасителя!”

      ** К. Г. Юнг. Психология и алхимия, с. 29—30. *** Jaimes. “The Apocryphal New Testament”, p. 33.

     источник. Эти слова вполне можно использовать в качестве девиза новой морали”.*

     Тень стоит на пороге сознания, за которым лежит путь в нижнюю сферу трансформации и возрождения. Поэтому то, что вначале эго воспринимает как дьявола, превращается в психопомпа, проводника души, который ведет ее по пути, направленному в нижний мир бессознательного, где находится ад и мир Матерей. Здесь прототипом может служить союз Фауста с Мефистофелем,

     Современный человек сбился с пути; но путь к его спасению уходит вниз, к воссоединению с бессознательным, с инстинктивным миром природы и с прародителями, посланцем которых является тень. Этот посланец приносит “добрые вести” о сокровищах, скрытых в глубинах, и о целебной траве, которая растет в темноте. Он обладает тайной властью и способен исцелить незаживающую рану современного человека.

     Аналитическая психология Юнга дает решение проблемы тени, которое содержит нечто большее, чем очередной пример “приземления” современного человека — явления, столь часто встречающегося в наше время во многих областях. Действительно, глубинная психология относится к числу интеллектуальных течений, которые позволяют человечеству осознать свою близость с “нижними” уровнями реальности. В частности, это происходит в этнологии, то есть в науке о человеке как первобытном существе, в биологии, в которой человек изучается как дитя природы, и в социологии, то есть в науке о человеке как стадном существе. Общим для всех этих течений является определенное сходство в направлении исследований, столь характерных для современного “духа времени”. С другой стороны, возникновение глубинной психологии в большей мере продиктовано актуальностью человеческих потребностей, чем возникновение любой другой науки.

      * К. Г. Юнг. Психологический подход к догмату Троицы // К. Г. Юнг. Ответ Иову М.. 1996. С. 105.

     Глубиная психология — а она, безусловно, включает в себя и аналитическую психологию Юнга — не возникла из предварительно сформированной концепции человека. Она представляет собой “практическую деятельность”, в которой терапевт, прилагающий отчаянные усилия, чтобы спасти человека от смертельной опасности, и психически больной непрестанно изумляются, обнаруживая, что происходит нечто непредсказуемое, и что смысл и внутреннее водительство возникают из того, что представляется абсурдным и патологическим. К числу таких интуитивных открытий относится понимание того, что, вопреки всем ожиданиям, Люиифер, носитель света, избирает тень в качестве средства обнаружения своего существования. Вначале современный человек воспринимает силы “зла” как темные силы, лишенные всякого смысла и угрожающие существованию мира человеческого сознания и культуры. При этом, однако, он не сознает, что источник этих сил находится в нем самом. И только тогда, когда болезнь и безвыходное положение заставляют его примириться со своей природой, у него появляется возможность постепенно осознать темную власть тени как свидетельство существования творческих возможностей, заложенных в его собственной психике. Так уж распорядилась судьба, что путь современного человека вначале уходит “в глубины”, а не “в выси”: как ни странно, но проводником, который встречается современному человеку в начале его пути, оказывается не светоносный ангел, а мрачная теневая фигура его собственного зла.

     Тем не менее, именно на этой стадии мрачная и парадоксальная тайна трансформации личности начинает превращаться для современного человека в живой опыт. Даже в реальном процессе трансформации, когда архетипы,— безличностные фигуры коллективного бессознательного — выполняют роль проводника душ. и личная теневая фигура вступила в отношения с сознательной жизнью личности, тень по-прежнему пользуется непостижимой властью.

     В своих исследованиях, посвященных алхимии. Юнг достаточно ясно осветил данную сторону процесса трансформации. В этой связи проблема тени приобретает принципиальное значение. И дело здесь вовсе не в том, что Меркурий*, “дух” алхимии, также наделен атрибутами дьявола, и не в том, что смерть, мрак, распад и вина составляют необходимые условия для реализации опуса (жизненного проекта), которые необходимо осознать и выстрадать. Как показал Юнг, подлинная, тайная и еретическая задача алхимии заключается не просто в том, чтобы пассивно терпеть существование тени, а в том, чтобы активно отыскивать ее и спасать в opus magnum [великом действии). Темная, хтоническая сторона тени, заложенная в природе человека и мира, всегда спасается посредством воспроизведения, создания или рождения filius philosophorum (сы-на=дитя философов). Не случайно, что золото находят не “на небесах”**, а в куче отбросов.

      Процесс транформации связан с тенью не только на начальной стадии, но и на протяжении всей своей реализации. Об этом свидетельствует постоянное появление символа инцеста, который рассматривается как греховное деяние. Творческая благодать обновления, исцеления и преображения, которая внезапно появляется из мрака бессознательного, до конца сохраняет связь с парадоксом тайного божества, той непостижимой нуминозной силы, которая предстает перед человеческим эго в облике дьявола, тени Бога в самой цитадели психического. Божество бесконечно превосходит возможности человеческой Самости. Юнг стремился последовательно показать, каким образом и почему четвертая личность,— дьявол. Антихрист — входит в состав божественной природы и не может быть изгнан оттуда. В то же время было бы неправильным истолковывать его исследования как попытку использовать теологические подходы. Его задача заключалась в том, чтобы “установить связь между так называемыми метафизическими концепциями, утратившими глубинную связь с естественными переживаниями, и живыми, обшчеловеческими психическими процессами с целью восстановления их истинного, первоначального смысла”.*

      *Jung. “The Spirit Mercurius”. C.W. 13, pp. 228-229.

      ** Платон. Государство (прим. пер.)

     Смертельная опасность, которой подвергается современный человек, состоит в том, что под влиянием массовых событий он может подвергнуться повторной коллективизации, превратиться в игрушку в руках сил бессознательного и в конечном счете погибнуть в процессе распада своего сознания. Аналитическая психология Юнга ведет борьбу с этой опасностью, пропагандируя принцип развития, направленного надостижение целостности с помощью индивидуации. Однако развитие, направленное надостижение целостности, предполагает установление конструктивных отношений между темной, инстинктивной стороной человеческой природы и светлой стороной, представленной сознательной психикой. Нужна новая форма гуманизма, которая позволит человеку доброжелательно относиться к самому себе и воспринимать свою теневую сторону как необходимый элемент своей творческой энергии. Тень не олицетворяет некую переходную стадию или “не что иное, как” инстинктивную сторону, которая расматривается лишь как почва, в которой помешаются корни жизни. Парадоксальная тайна трансформации состоит в том, что превращение свинца в золото происходит в тени и посредством тени. И только тогда, когда человек научится воспринимать себя как создание творца, сотворившего свет и тьму, добро и зло, он осознает свою Самость как парадоксальную всеобщность, в которой противоположности соединены так, как они соединены в божестве. Только тогда, когда творческая взаимосвязь света и тени получит признание и будет переживаться как основа мира сего, для человека действительно станет возможна жизнь в этом мире. И тогда единство творения и человеческого существования не разрушится под воздействием катастрофического раскола, который ставит под угрозу будущее человечества.

      К. Г. Юнг. “ Aion”. M.: Рефлбук. 1998. Часть 11.

       

ЧЕЛОВЕК МИСТИЧЕСКИЙ*

      * Впервые напечатано в: Eranos- Jahrbuch. XVI. 1949. © Кривулина 3. А.. перевод. 1999

      

Часть I

     Предметом данной статьи является не мистицизм, а мистический человек. Здесь нас интересует не общий характер мистицизма или какие-либо конкретные формы его проявления, а сам носитель мистических явлений — человек. Понимание мистики, крайних проявлений (экспонентов) мистических процессов, вне всякого сомнения, выступает как одна из принципиальных задач, но в еще большей степени мы хотим определить здесь роль мистического для человека как такового. Нашу проблему можно сформулировать следующим образом: в какой мере мистическое представляет собой свойственное человеку явление, а в какой мере сам человек является человеком мистическим ( homo mysticus)? Такое разъяснение приводится для того, чтобы читатель избежал разочарования, если он ожидает, что я буду воспроизводить известные или малознакомые мистические тексты или их истолковывать. Здесь я, возможно, вновь разочарую вас, не пытаясь добавить новое определение к уже известным дефинициям мистицизма, однако я надеюсь, что дочитав до конца предлагаемую статью, вы поймете, что в данном контексте подразумевается под словом “мистический”. Наложив на себя двойное ограничение, мы рассматриваем здесь не мистическую теологию, а мистическую антропологию. Во-первых, ограничение общего характера: понимание современным человеком относительности его положения и своей системы координат не позволяет ему в принципе делать такие абсолютные заявления, какие допускала наивность прошлых времен. Второе, специфическое, ограничение заключается в следующем: опыт психолога включает то, что свойственно

      * Перевод Кривулиной 3. А.

     человеку ( the human), не меньше, но и не больше, и он не может выйти за пределы своего опыта. Однако это двойное ограничение полностью компенсируется тем обстоятельством, что психологическая сфера человеческого, сфера Антропоса, стала столь обширной и представляется столь непостижимой для нашего пытливого сознания, что нами почти утрачена надежда на установление ее пределов, хотя мы и пытаемся достичь этого всеми возможными путями. Это ли не пример того, насколько глубоко залегают основы психического [I]. Рискуя повторить слишком известные сведения, я должен в этой связи сослаться на многие веши, которые ранее воспринимались человеком как относящиеся к внешнему миру, которые, однако, современный человек считает принадлежащими его внутреннему миру.

     К проекциям внутренних психических переживаний мы относим не только анимизм первобытного человека с его заряженными маной* местами и животными, его призраками и демонами, не только языческих богов. Иудео-христианский, а также внеевропейский религиозные миры со своими иерархиями небес и преисподней, со всеми их обитателями, богами и духами, ангелами и дьяволами, спасителями и искусителями, их религиозными мифами о начале и конце, сотворении, падении и искуплении поняты нами как проекции переживаний, происходящих в психологической глубине Антропоса. Такое понимание, разумеется, подчиняется общему закону, согласно которому нам намного легче понять в качестве проекций те представления, которые не затрагивают нас бессознательно и эмоционально — о которых известно только нашему сознанию — а не те, которые, зарождаясь в глубине нашего бессознательного, насыщены эмоциями.

      * мана — понятие, первоначально возникшее у племен Меланезии (и Полинезии) для обозначения таинственной духовной силы. которая пронизывает Вселенную и обитает в людях, животных, деревьях и неодушевленных предметах. — прим. ред.

     Образ Антропоса, окруженного кругами небес и преисподней, беруших в нем свое начало, напоминает ман-далы древних астрологов. Однако после того, как было осознано понятие проекции, на смену прежнему представлению о положении человека в космосе приходит представление значительно более сложное, которое теряет в ясности то, что выигрывает в динамизме. В нашей новой концепции антропоцентрической системы ( Anthropos system) между расположенным в середине центральным Антропосом и окружающим его миром осуществляется непрерывное движение. Этот мир является носителем проекций бессознательного, и с развитием человеческого эго, которое возвращает проекции обратно и переводит их в сознание, изменяется наше представление как о космосе, так и о человеке. Непрестанное изменение взаимоотношений человека и мира проявляется в соответствующем изменении нашего представлении о мире и вводит новую динамическую составляющую в старую мандалу Антропоса; однако это еще не все, ибо изнутри Антропос также участвует в непрерывном процессе преобразования.

     В основе этого процесса лежат взаимоотношения между эго, сознанием и бессознательным, иными словами, тот факт, что личность, благодаря спонтанным действиям творческого бессознательного, непрерывно изменяется в направлении от внутреннего центра к внешней периферии. Таким образом, причина преобразований, происходящих внутри антропоцентрической системы, заключается в самой человеческой психике. Изначальный творческий импульс, изменяющий человека и, вместе с ним, его окружающий мир, означает непостоянство мира и человека, что воспринимается как ненадежность существования последнего.

     Источник творческого импульса, родник автономной, спонтанной и бессознательной деятельности живой и творческой психики расположен не только внутри психологического пространства Антропоса, но является его центром.

     Проблема творческого бессознательного, центральная проблема глубинной психологии, одновременно выступает и как центральная проблема мистицизма и человека мистического. Поскольку творческий процесс происходит вне пределов сознательного и должен поэтому рассматриваться как граничное переживание эго, любая попытка приблизиться к этому первичному центральному вихрю связана с огромной опасностью. Вследствие самой природы такого предприятия оно не может привести к цели посредством прямого включения сознания; попытаться приблизиться к рассматриваемому центру можно, описывая своего рода ритуальные круги, осуществляя подход с разных сторон.

     Ситуация в психологии столь парадоксальна и в связи с тем, что в ней субъект познания,— эго как центр сознательного,— и объект,— психическое, которое эго стремится понять, — тесно переплетены, причем каждая система составляет часть личности. Взаимная зависимость этих систем, их взаимопроникновение и относительная автономия создают ряд фундаментальных психологических проблем.

     Любой попытке охватить явление мистицизма сопутствуют аналогичные трудности. Здесь человек как субъект мистического опыта неразделим и парадоксально связан со своим объектом, в какой бы форме тот ни проявлялся.

     Говоря о мистической антропологии, иными словами, о доктрине человека мистического как части общей теории человека, мы исходим из весьма широкого и, как справедливо можно было бы утверждать, туманного ( vague) представления о мистицизме. Мы обнаруживаем мистицизм не только в религии и, несомненно, признаем его не только в экстатическом внутреннем мистицизме. Для нас мистическое представляет собой скорее фундаментальную категорию человеческого опыта или переживания, которое, с психологической точки зрения, проявляется там, где сознательное еще не полностью центрировано вокруг эго (или уже не центрировано вокруг него).

     Мы находим мистический элемент в уроборической стадии, ранней психологической стадии первоначального единства, когда еще отсутствует систематизированное сознание, стадии, которую Леви-Брюль определил как мистическое участие ( participation mystique). В ситуации, когда человек и мир, человек и группа, эго и бессознательное переплетены, мистический элемент проявляется в том обстоятельстве, что эго еше не отделилось от не-эго.

     При первоначальном осознании мира то, что мы называем внешним миром и то, что мы называем внутренним психическим, слито воедино. Звезды, деревья и животные психологически столь же близки к расплывчатому эго, как его родственники, дети, родители; и существует мистическая связь, соединяющая то, что ближе, с тем, что дальше всего,— богом, животным, человеком. Эта связь крайне текуча, поскольку эго все еше везде можно спутать с не-эго.

     Неполное отделение эго от не-эго характерно для первоначального уроборического* состояния, живущего в психике человечества в виде архетипа райской целостности. Этот образ утраченного детства является символом невосполнимой утраты для эго, которое страдает от одиночества и от необходимости проходить этапы развития. Данный образ постоянно проецируется обратно на время, предшествующее рождению эго, являющегося по своей природе носителем страдания и несовершенства. Соответственно, состояние совершенства, с филогенетической точки зрения, является раем, относимым к началу истории развития человечества, тогда как онтогенетически оно проецируется на начало жизни индивида как блаженное состояние детства. Но так же, как нам известно, что первоначальное состояние человечества вовсе не похоже на нарисованную Руссо картину, а первобытные люди, отнюдь, не обитали на “блаженных островах”, нам известно и то. что детство — это не райское счастье, что оно полно опасностей и нерешенных проблем.

      *уроборос —символ первичного состояния, характеризующий раннюю стадию развития личности. — прим. ред.

     И тем не менее в этом образе совершенной изначальной ситуации продолжает сохраняться вечная истина, даже и при условии, что мы понимаем проекцию, и что наш внутренний взгляд ( insight) позволяет нам увидеть обманчивый характер теологической доктрины падения человека и мира.

     Остается открытым вопрос и о том, что необходимо сделать, дабы не позволить этому идеалу совершенства отравить человечество. Ибо вновь и вновь трудному героическому пути эго к сознанию и страданию угрожает соблазн стремления к блаженному состоянию в виде лишенного эго бессознательного. Для современного человека существование разделено на окружающий мир и Самость, на внешнее и внутреннее, между которыми располагается эго. Такое разделение, характерное для цивилизованного человека, проявилось только с возникновением упорядочивающего сознания, которое выявляет противоречия, что можно продемонстрировать, исследуя эволюцию сознания. Рост человечества является в своей основе развитием по направлению к эго, по направлению к сознанию и индивидуальности. Каждый шаг на этом пути труден и преисполнен страданий. Только на протяжении длительного процесса исторического развития человечество, следуя по стопам великого предшественника, Великого Индивида, смогло создать относительно независимое эго в качестве центра системы сознательного, пройдя при этом через сложные процессы дифференциации, разработав стандарты, служащие для определения целостности и индивидуальности человеческой личности.

     Однако развитие по направлению к эго, к индивидуальности и сознанию находится в неумолимом конфликте с бессознательным. Формирование сознания, подтверждение существования эго возможны только в битве с поглощающими силами бессознательного, а это означает — в отделении от уроборической стадии, от блаженного состояния целостности и совершенства. Таким образом, героическим путем человечества (ибо путь этот, действительно, полон героизма, несмотря на несовершенство) является движение к ясности, дифференциации и ответственному осознанию существования эго. Путь к эго, несомненно, является движением к сознанию, однако уже изначально он не являлся осознанным ( a road in consciousness). “Данностью” всегда является отношение эго человека к бессознательному и к миру, изменяющемуся под воздействием проекций бессознательных образов. Сознание возникает благодаря процессу, в котором эго вплотную подходит к бессознательному: вначале терпит поражение, а затем одерживает победу Эго должно мужественно встречать силы не-эго, устанавливая и укрепляя свое положение. Частично битва осуществляется мужественными действиями эго, не уступающего своих позиций в сознании, усваивающего содержания, вовлекающего последние в область сознания и развивающего их; это означает, что эго делает такие содержания доступными для концептуального понимания, подвергает их анализу и систематически использует для построения осознанной картины мира.

     Однако несмотря на все вышесказанное, это наименее опасная часть конфликта. Именно нисхождение в глубины бессознательного, встреча с не-эго придают битве опасность, делают очевидным героизм эго.

     Развитие эго и сознания (в той мере, в какой оно оказывается прогрессивным) связано с творчеством, то есть, зависит от стихийного характера не-эго, проявляющегося в процессе творчества и являющегося по своей природе нуминозным явлением. Встреча с нуминозным составляет “обратную сторону” развития сознания и является явлением “мистическим”. В основе происхождения и эволюции человеческой личности, а также формирования и развития сознания лежат процессы, которые в нашем понимании являются мистическими и которые разыгрываются между эго как носителем личностного и нуминозным трансличностным началом. Только современный западный человек, со всей жесткостью (негибкостью) своего эго, со своей верой в сознание может не увидеть экзистенциальную зависимость человека от того, что мистически изменяет его, от того, благодаря чему он живет и что живет в нем в качестве его творческой Самости.

     Для процесса творчества характерно, что в нем эго не может опираться исключительно на сознание, эго просто обязано выйти на встречу с не-эго. В этом случае эго отвергает осознанную реальность, в которой мир воспринимается как противоречие, и тогда происходит встреча между эго и не-эго, во время которой временно прекращают действовать противоречия между миром, эго и Самостью. Такую встречу, где бы она ни происходила, мы называем мистической. Чтобы пережить (испытать) парадоксальную реальность до, вне или за поляризацией мира и Самости, личность должна (по крайней мере временно) преобразовать себя и занять позицию, оставляющую открытой возможность союза между эго и не-эго.

     Любое нуминозное переживание, какую бы форму оно ни принимало, носит мистический характер. Нуминозное содержание обладает очарованием, способностью предчувствовать и организовывать, выходящей за рамки возможностей сознания, обладает зарядом энергии запредельным сознательной сфере. Поэтому встрече с нуминозным всегда сопутствует полный переворот всего личностного начала, а не только одного сознания. При каждом столкновении эго с нуминозным возникает ситуация, когда эго оказывается “вне себя”; оно падает или выпадает из оболочки своего сознания и может “прийти в себя” (“вернуться к себе”) только в измененной форме.

     Встреча с нуминозным прокладывает путь к проявлению творческого небытия человека ( nothingness), “небытия”, которое представляет собой состояние вне пределов сознательного. Такое проявление может принимать характер эпифании (божественного явления) и противостоять человеку извне в виде божества; продукт его творчества называется тогда откровением. В этом смысле откровение выходит далеко за пределы истории религии, поскольку для первобытного человека, серьезно воспринимающего психологическую реальность, все явления, которые мы называем “идеей”,“вдохновением”, “понятием”,приходят к нему в виде “откровения”. Не только религия, культы и ритуалы, но также искусство и мораль явились результатом встречи с нуминозным.

     Хотя современному человеку известен мистический характер религиозного откровения, он часто не может понять, что то же самое явление имеет место ( operates) в каждом творческом процессе, определяя таким образом все существование человечества.

     Не будем забывать о следующем: человека мистического можно определять как человека религиозного, поскольку всю свою жизнь он сознательно или бессознательно сталкивается с нуминозным; однако ему при этом не обязательно верить в Бога. Наше знакомство с объемом и повсеместностью мистического показывает, что существуют теистические и атеистические, пантеистические и па-нентеистические ( panentheistic)*, а также материалистические и идеалистические, личностные и надличностные формы переживания мистического опыта. Переживание встречи с Богом как священного события представляет собой только одну конкретную разновидность мистицизма; причем далеко не самую обычную и, возможно даже не самую значимую. Однако всем разновидностям мистицизма свойственны интенсивность переживаний, а также революционный динамический импульс, характерный для психологического события, извлекающего эго из структуры составляющего его сознания: и во всех случаях нуминозное является полюсом, противоположным сознанию.

      *панентензм — современная теистическая модификация, проявляющаяся в стремлении интегрировать содержание естественнонаучного опыта и усиливать космолого-онтологические элементы традиционного теизма. В панентеизме универсум не тождественен Богу. но пребывает в Боге. — прим. ред.

     Для каждого сознания и эго нуминозное представляет собой нечто “полностью иное”; оно свободно и не поддается определению. Психологическая категория автономии, которую теория комплексов приписывает бессознательному, связана с тем поразительно реальным фактом, что нуминозное не имеет определения, а это, в свою очередь, служит для эго доказательством его полной зависимости от непреодолимой силы, которую невозможно предвидеть [2]. Божество или нумен ( numen) всегда появляется как нечто, противостоящее сознанию, демонстрируя тем самым свою неуловимость, что обусловливает неопределенность позиции эго, но в то же время делает возможной творческую революцию человеческой личности. Ибо рядом с откровением и творческими достижениями, которые в качестве культурного феномена характерны для человека, расположена третья и решающая разновидность мистической встречи между эго и не-эго: метаморфоза.

     В процессе встречи с божеством происходит превращение ( transformation); оно происходит в человеке, которому является божество, но оно включает и само божество. Оба полюса, которые мы обозначаем как мистические, эго равно как и не-эго, преобразуются в процессе, при котором разделяющая их линия уничтожается с обеих сторон.

     Эпифания (богоявление) того, что до того было скрыто, не только требует такого эго, которому можно продемонстрировать себя, но в еще большей степени требует внимания и преданности со стороны эго, способности быть “тронутым”, желания увидеть то, что хочет проявиться. Человек является партнером нуминозного, ибо только в человеке может развернуться нуминозная эпифания. Эволюция форм нуминозного связана с развитием человечества: подобно человечеству нуминозные формы появляются из безымянного ( anonymous) и бесформенного бессознательного и превращаются в вечно меняющие свой облик нуминозные образы.

     И наоборот, сознание человека зависит от спонтанного характера нуминозного. Такая взаимосвязь существует внутри того, что мы называем человеческой личностью. В этом смысле внеличностное нуминозное размешается в человеке и только в человеке, ибо человек является местом мистической встречи это и не-эго. Реальность такой встречи представляет собой один из основополагающих фактов человеческого существования, и если мы назовем подобную встречу и метаморфозу эго и не-эго мистической, то категория мистического является основополагающей категорией переживаний человека вообще.

     Изменение личности под влиянием появления божества отрывает эго от старой системы сознания, а также от его прежнего отношения к миру; однако ценой за связь с неизвестным божеством, включающей в себя возможность творчества, является отказ от безопасности, которая обеспечивается сознательной ориентацией, а также вовлечение в основополагающий парадокс мистического. Для эго такая мистическая встреча с не-эго всегда является пограничным переживанием, ибо при этом эго всегда движется в направлении чего-то, расположенного вне сознания, вне его рационального мира. Область, лежащая за пределами сознания, представляет собой, с точки зрения всей личности, область творчества par excellence (по преимуществу), однако с точки зрения сознания это область небытия. Творческая область небытия в человеке является храмом и теменосом, источником и раем; как утверждается в ханаанской мифологии [З], это центральная точка, в которой Эль, Великий Бог, восседает “там, где поднимаются потоки, у источника двух морей”. Однако, это одновременно центр мандалы [4] со всеми ее символами, место нахождения божественного как Антропоса; это область, в которой мистическая теология совпадает с исследованием мистицизма в человеке, которое я буду называть “мистической антропологией”. Переживание человеком творческой пустоты ( creative void) является исходным переживанием, которое привело его к проецированию образа сотворения мира из небытия, что имело место не только в иудео-христианской теологии, но и во всем мистическом и творческом опыте человечества. Творческая пустота находится в центре мистической антропологии как часть глубинной психологии, занимающейся природой творческого процесса; одновременно она пребывает в центре всех мистических переживаний, которые сосредоточены вокруг проблемы скрытости божественного. Именно благодаря этому процессу в центре, который, хотя и располагается вне пределов прямого постижения человеком, является для последнего глубочайшим источником творческой жизни, человек ощущает себя человеком мистическим ( homo mysticus). Аналитическая психология называет этот центр Самостью, вступая тем самым в самую сердцевину парадоксальной истины, согласно которой Бог и человек представляют собой единый образ, ибо эго не является Самостью; в стадии индивидуации личность не ощущает себя более как эго или не только как эго, она ощущает себя и как не-эго, как эго-Самость. Мистик страдает и находится в смятении, отчаянно пытаясь выразить этот скрытый момент, психологическое ядро Самости, которое остается недостижимым, даже когда эго погружается в него, и которое парадоксально расположено вне времени, хотя представляется, что оно-то и составляет время, которое, будучи внеличностным, является центром личности, и которое составляет нуминозную сущность человека. Там, где этот парадокс (воспринимаемый как таковой эго-сознани-ем),— хотя он и не является парадоксом для живой личности — проявляется, человек попадает ( falls into) в еще один — опасный — парадокс собственной глубины. Он сталкивается с бесконечной проблемой идентичности, составляющей самую сущность глубинной психологии. “Кто есть кто?” становится центральным вопросом, часто вопросом жизни или смерти, здравого рассудка или безумия. Вечному ответу Востока: “Это ты”, противостоит столь же вечный вопрос Запада. Где бы ни происходила встреча с нуминозным, вокруг эго располагается не-эго, иными словами происходит изменение личности; такое изменение может длиться мгновение или представлять собой долговременное преобразование; оно может происходить в виде упорядоченного или кажущегося хаотическим и ненаправленным процесса, преобразующего личность или разрушающего ее в единой вспышке; оно может проявляться в виде любовного или религиозного переживания, через художественное творчество, великую идею или великое заблуждение. Но как бы мистический элемент ни проявлялся, принятая “данность” и надежность окружавшего эго мира оказывается разрушенной, и за ними открывается новый, динамически изменившийся мир. Является ли такое откровение проявлением божественной, космической или человеческой тайны, представляет собой вопрос второго порядка. Так, например, одно и то же дерево может почитаться как место пребывания божества, или оно может, в качестве мирового древа, символизировать тайну психологии; как явление природы это дерево может служить материалом для научных изысканий или отражать через произведения искусства или поэзии то божество, которым оно является. Все вышесказанное служит всего лишь примером различных сторон нуминозного, вмещающего мир “древа”, которое мы называем архетипом, ибо встретить его во всей полноте означает быть втянутым в мистический транс и метаморфозу. При таком восприятии весь мир нуминозен — каждое место, каждая ситуация, каждый предмет и каждое живое существо,— ибо все перечисленные элементы являются потенциальными носителями “искр”, как о том говорили хасиды, [5] способных зажечь и осветить человеческую личность. Мир и его содержание нуминозны, однако это справедливо только потому, что по своей природе человек является человеком мистическим.

     В этом месте может показаться, что хотя мы кое-что сказали о человеке мистическом, мы почти ничего не сказали о тех людях, которых принято называть “мистиками”. Но мы предполагаем исправить это упущение во втором разделе данной статьи, а здесь мы должны повторить все то, о чем говорили вначале. Только понимание мистической природы человека может позволить нам понять конкретного “мистика”, и только через понимание диалектики взаимоотношений человека и нуминозного сможем мы надлежащим образом определить область мистических переживаний. Крайне высокое напряжение, возникающее в человеческой психике при отделении сознания от бессознательного. то напряжение, на котором базируется человеческая культура, может быть сведено к основному напряжению между эго и Самостью. Самость связана с архети-пическим совершенством уроборической ситуации, исходной ситуации, предшествующей существованию изолированного эго, когда эго ассоциируется с сознанием как органом дифференцирования и изолированного опыта.

     Как говорилось ранее, развитие человека происходит в направлении расширения сознания и усиления эго; но, с другой стороны, необходим мистический элемент, творческий процесс, характерный для преобразующей встречи между эго и не-эго. Развитие сознания связано двойным синтезом с развитием форм нуминозного.

     Отделяя эго от центра сознания, каждое переживание нуминозного ведет к аппроксимации начальной ситуации и, следовательно, к более или менее ограниченной форме переживания Самости. Этот факт лежит в основе первобытных религий. То, что человек может переживать нуминозные явления и, — на более высоком уровне,— присутствие божества или самого Бога везде и во всем, находит свое отражение в почитании животных, демонов, в политеистической форме религии. Когда мы говорим об этом как о переживании Самости (пусть и в ограниченном объеме), мы имеем в виду, что хотя эго переживает здесь встречу с не-эго в ограниченной форме, нуминозное воздействует на него тем не менее с полным вовлечением психики.

     Ограниченной форме не-эго здесь соответствует столь же ограниченная форма эго. Это малое эго, однако, оказывается столь же пораженным нуминозным переживанием при, скажем, встрече с деревом, заговорившим голосом демона (а вся психика оказывается в таком же волнении), как и в том случае, когда сознание большего объема и более сильное это повержено эпифанией божества.

     Здесь мы, разумеется, не можем входить в детали психологических симптомов переживаний нуминозной Самости. Они всегда влекут за собой возбуждение или упоение ( intoxication), которые вызываются изменившимся и повысившимся уровнем ощущения Самости, изменениями в позиции это и в сознании, что означает также и изменение отношения к миру и коллективному.

     Ввиду того, что переживание нуминозного всегда является переживанием Самости и “голоса”, несущего откровение, эго, на которое оказано воздействие, вступает в конфликт с доминирующей догмой сознания и элементами его воздействия. Мистическое и творческое переживание по своей природе противостоит доминирующей религии и доминирующему в сознании содержанию культурного канона: иными словами, оно в принципе имеет революционный и еретический характер. Можно сказать, что там, где поклоняются “данному”, признанному божеству, разрушено характерное отношение между эго и не-эго, определяющее мистическое явление. Следовательно, все мистические направления стремятся к растворению традиционных религий и ритуалов, хотя часто это стремление прикрывается словами об “обновлении” старых религиозных форм. Подлинное основополагающее переживание нуминозного обязательно должно быть направлено против обычного, коллективного, догматического, ибо оно всегда переживается наново.

     Таким образом, любой мистицизм, заключающийся в переживании догматически определенного или догматически определимого содержания, представляет собой либо мистицизм низкого уровня, либо замаскированный мистицизм. К случаю мистицизма низкого уровня относится такой вариант, когда личность, не владеющая культурным каноном и не усвоившая религиозную догму, захвачена одним из архетипических содержаний этого канона и мистически переживает его: примером здесь может служить мистическое переживание архетипического содержания какого-либо христианского культурного канона находящимися на низкой ступени развития обитателями африканской страны. В таком случае мистическое переживание обнаруживает все симптомы первобытного мистицизма. Это тоже “подлинный” мистицизм, однако его следует называть мистицизмом низшего порядка, ибо феноменология мистического переживания регрессивна относительно архетипического культурного канона. Однако такой мистицизм, который нередко встречается, когда культурный канон высшего порядка предлагается группе людей с менее развитым сознанием, менее значим по сравнению с явлением замаскированного мистицизма.

     История знает много мистиков, которые, не желая подвергаться опасному обвинению в ереси, выбирали компромиссное решение и то ли сознательно, то ли бессознательно, пересматривали свои подлинные мистические переживания, иными словами, приспосабливали их к требованиям, налагаемым господствующими догмами. Поскольку мистические переживания в значительной степени основаны на архетипах, следовало бы ожидать соответствия высказываний различных мистиков. Действительно, такое соответствие мы обнаруживаем в психологических влияниях мистических переживаний, в вызванных ими изменениях личности, однако что касается содержания самого переживания, оно в большинстве случаев имеет сходство с господствующими догмами. Редко, например, встречается подлинный восточно-индийский символизм среди мистиков-католиков или наоборот. Примеры подобного пересмотра догм приводятся К. Г. Юн-гом при обсуждении высказываний Брата Клауса и Игнатия Лойолы. [6,7,8]

     Нет сомнений в том, что страх перед преследованиями за ересь повсеместно способствовал одиночеству мистиков. Направленная против коллективного сознания природа их переживаний и часто свойственная им крайне односторонняя интровертная типология также объясняют, по какой причине столь многие мистики проповедовали презрение к миру и бегство от него. Мы не можем удовлетвориться личностной и редуктивной интерпретацией обозначенных явлений, хотя мистическая враждебность к миру и, в особенности, к женщинам, весьма сходна с известными невротическими симптомами. Но даже имея дело с невротиками, мы различаем положительные и отрицательные неврозы; если даже в этом случае редуктивный личностный подход оказывается неадекватным, то каким образом может подобный подход позволить адекватно объяснить такое важное для истории человеческого разума явление, как мистицизм?

     Хотя мы и попытаемся дать общую картину взаимоотношений между мистицизмом и неврозом только во второй части нашего исследования, кратко затронем эту проблему уже сейчас. Развитие эго и сознания приводит в любом смысле к изоляции; оно ведет к одиночеству и страданиям эго. Однако в своем крайнем выражении оно приводит также и к изоляции и специализации сознания, к его полному поглощению чисто индивидуальным и к сосредоточенному только на себе существованию, которое более не может постигать жизнь в широком контексте или осознавать ее связь с творческой пустотой и более не способно к мистическим переживаниям. Невротическая крайность погружения в жесткое неподатливое эго и в сознание представляет собой полюс, противоположный первобытному или невротическому состоянию лишенного эго бессознательного существования. Стремление мистика избавить себя от мира, его изоляция и его эго, нацеленное на исчезновение в область творческого небытия — и тем самым вновь пережить однородное состояние Самости и единения, совершенства и блаженства — представляет собой понятное движение в направлении, противоположном движению эго к одиночеству и сознанию.

     Однако здесь, как и везде, существует иерархия явлений. Так же как нам известна низшая, сомнамбулическая стадия творческого процесса, сомнамбулическая стадия в искусстве и пророчестве, мы знаем и о сомнамбулической форме мистицизма. В отличие от общепринятого мнения нам представляется, что так же, как высшие формы творческого процесса и пророчества появляются только в виде синтетических образований, вызванные усилением напряжения между эго и бессознательным, так и высшая форма мистицизма является синтетическим результатом повышения напряжения между эго и Самостью. Поэтому невозможен адекватный подход к мистицизму без умения различать и оценивать различные формы и степени отношений между эго, не-эго и Самостью. Любая попытка понять переживание мистического человека как выражение изменяющегося отношения между эго и Самостью должна опираться на психологию, которая учитывает различные стадии эго и сознания в их развитии из бессознательного, получая таким образом в свое распоряжение систему координат, позволяющую определять различные формы отношений между эго и Самостью. Такая интерпретация мистического человека, исходящая из эволюции сознания, дает возможность различать ранние, высокие и высшие уровни мистицизма. Предлагаемая иерархия относится как к этапам развития человечества, на протяжении которого возникло эго-сознание, так и к стадиям жизни индивида, которые, по меньшей мере в широком смысле, кратко повторяют филогенетическую эволюцию.

     Появление мистического элемента было нами проиллюстрировано на примерах из коллективной уробориче-ской стадии мистического участия, и ссылка на эту стадию может прояснить сказанное нами, хотя здесь мы можем дать всего лишь краткое схематическое описание процесса, который был более подробно описан в другой работе. [9]

     Была показана и роль архетипических стадий в развитии сознания; изучая эти стадии, мы можем установить, каким образом зародыш сознания высвобождается из первоначальной оболочки в бессознательном, чтобы, в конечном счете, достичь независимости, характеризующей нашу личность, которая представлена сознанием и бессознательным.

     Начальная, исходная ситуация доминируется архетипом уробороса и Великой Матери, с которым ассоциируется подобное ребенку эго и сознание. Уроборос как символ всеохватывающего бессознательного, содержащего зародыш эго, еще лишенного независимости, характеризует психологическое состояние на ранней стадии истории человечества, известное нам сегодня только в форме пограничных переживаний ( borderline experiences). По причинам, на которых мы не будем здесь останавливаться, мифология приписывает данному состоянию все признаки совершенства. Это плерома, сфера, рай, — место, где мы находимся до рождения. Последнее понятие используется здесь для обозначения состояния, предшествующего рождению эго и сознания, предшествующего расщеплению, конфликту и страданию. Мы называем стремление вернуться к этой стадии уроборическим инцестом. ибо по отношению к неразвитому, зародышевому эго уроборос представляется в виде архетипа матери. Эго стремится проникнуть в уроборос и таким образом утратить себя. Эта стадия доминирует на раннем этапе истории человечества, а онтогенетически она характеризует раннее детство. Однако следующая стадия растущего сознания также управляется бессознательным, принимающим теперь архетипический облик Великой Матери. В детстве и ранней юности как человечество, так и отдельный индивид, сталкиваются с материнским архетипом, пожирающей Ужасной Матерью, архетипом, представляющим консерватизм бессознательного.

     Эта стадия заканчивается битвой с драконом, что онтогенетически ассоциируется с возрастом достижения зрелости. В сражении с драконом эго удается преодолеть ужасный аспект бессознательного, уроборическую мать, и превратиться, таким образом, в героическое эго. Разделение космических родителей, борьба с драконом, преображение и возрождение, освобождение эго и сознания, приобретение “высшей” мужественности — таковы те архетипы, которые составляют постоянный канон, относящийся к этой стадии.

     Героическое эго отгораживается от сил бессознательного, и начинается расцвет человечества и личности. По мере того, как вследствие “разделения изначальные ( primal) родителей” начинает сказываться закон противоречий, разделяются системы сознания и бессознательного, и система эго-сознание становится относительно независимой. Однако, одновременно битва с драконом является мистерией инициации и возрождения; преобразованное в ней эго является порождением божественного, духовным существом и достигает “высшей” мужественности. Только после такой метаморфозы эго может стать носителем культуры и взрослым членом общества. И здесь безразлично, происходит ли битва с драконом на дневной дуге экстраверсии (при поражении внешнего дракона, на которого спроецирован архетип) или на ночной дуге интроверсии (при поражении внутреннего дракона через инициацию или иное индивидуальное внутреннее событие). Как показал К. Г. Юнг [10], обе битвы являются типичными битвами возрождения. Данная стадия борьбы с драконом завершается приобретением “сокровища, которое трудно добыть”, представляющего собой символ творческой перемены в самом человеке, а также священным браком или гиерогамией с пленницей дракона, анимой, освобожденной от его власти. Любовный мотив с его реализацией в личном плане выходит далеко за пределы личной сферы, ибо архетип священного брака определяет высшую точку развития человечества и индивида как мотив творческого союза противоположностей.

     Героем в священном браке всегда является мужчина как “высший человек”. Как принято считать в мифах и ритуалах, брак является “причиной” и “прототипом” плодородия в мире, то есть, творческой жизни. Это плодородие творческого начала, запечатленное в повелении “Плодитесь и размножайтесь”, относится ко всем этапам жизни, однако оно предполагает расщепление и дифференциацию, поляризацию противоположностей как снаружи, так и изнутри. Только мужское сознание, определившееся эго, может быть плодородным в отношении анимы, только мужской принцип, достигший своей “высшей” формы посредством инициации, может быть плодородным в отношении женщины.

     Для конечной и зрелой стадии развития человечества и индивида, которая выходит за пределы зенита доминирующего эго-сознания, характерны метаморфоза и интеграция личности, что наблюдается в процессе индивидуа-ции. Это также выражено в мифе через архетипический образ Осириса. Подобно тому как солнце всходит и заходит, совершая свой путь по небу, так и сознание развивается в каждом индивиде в течение жизни, и индивидуа-ция является целью его дневной дуги. Метаморфоза на стадии Гор = солнце = эго находится под знаком Осириса, “первого из богов Запада”. С наступлением смерти в конце солнечного пути Осирис, Самость, принимает, и “оси-рисифицирует” эго = Гор = сын, преобразуя его в Самость. Мифология и ритуалы, принятые в Египте для фараонов, содержат многочисленные сведения о парадоксальных отношениях между эго и Самостью, Гором и Осирисом. Тайное тайн речение: “Я и Отец едины” также господствует на этой конечной стадии трансформации, называемой ин-дивидуацией, заканчивающейся гибелью эго и концом жизни.

     Аналитическая психология различает три основные стадии в развитии личности. Для каждой стадии характерно преобладание той же группы архетипов, которая определяет соответствующую стадию развития человечества. Несомненно, что эти три стадии индивидуального развития нельзя вставить в жесткие хронологические рамки, однако они включают определенные возрастные группы. Цифры, которые будут приведены ниже, означают только кульминационные точки периодов, длящихся многие годы. Стадия младенчества и детства, период, когда эго и сознание постепенно освобождаются от полного погружения в бессознательное и достигают независимости и систематизации, заканчивается в возрасте достижения зрелости. то есть около восемнадцати лет. Жизненный расцвет приходится на интервал от конца достижения зрелости до, примерно, пятидесяти четырех лет. Этот период мы делим на два периода по восемнадцать лет каждый, между которыми, где-то на уровне тридцать шестого года, проходит линия раздела. И, наконец, у нас остается последний период, завершающийся смертью. Представленные в виде диаграммы, эти цифры демонстрируют нам приблизительно равные части. Начальная, то есть, восточная, часть охватывает полностью бессознательное состояние, предшествующее эго. В зените взрослого состояния находится развитое сознание, центрированное вокруг эго, очерченное и поддерживаемое культурным каноном тех ценностей, которые предписываются своей группой и своим временем. Дифференциация систем сознательного и бессознательного достигла такого продвинутого уровня, что эго идентифицирует себя почти полностью с сознанием, а бессознательное, поскольку оно не осознается, находится вне поля зрения, из которого оно удалено или полностью отрезано. Эта стадия, расположенная между возрастом достижения зрелости и климактерическим периодом, определяется символами борьбы с драконом и соответствующим архетипическим каноном, включающими самопреобразование ( selftransformation), возрождение, убийство дракона, гиерогамию, завоевание сокровища и основание королевства. Конечный этап, возраст старения, находится под знаком Осириса и ведет от дифференциации к интеграции, от доминирования эго как центра сознания к доминированию Самости как центра личности и от расщепления между сознанием и бессознательным к новому синтезу.

     Так же как рождению эго предшествует период утробного развития, так и за смертью эго следует так называемый период пост-эго. Он также доступен восприятию личности только посредством пограничных переживаний. С ним связаны мистерии перерождения Осириса-Гора и архетипы египетских ритуалов почитания фараонов и мертвых. С ограниченной точки зрения сознания, область плеромы* ( pleromatic area) предшествующего эго периода соединяется с областью плеромы периода пост-эго. Это символизируется уроборическим кругом, нуминозно включающим жизнь, кругом, в котором встречаются начало и конец.

     Если мы будем размышлять над жизненным путем личности от рождения до смерти и от полного погружения в бессознательное до интеграции на конечном этапе, то увидим, что в процессе своих перерождений личность проходит через архетипические зоны, сходные с этапами, наблюдаемыми в природе. Солнечный путь эго, поднимающегося с востока и заходящего на западе, проходит всегда через определенный сектор архетипического небесного свода коллективного бессознательного. Однако психокосмическая система, с которой эго сталкивается в процессе перерождений, простирается дальше, ибо над небесным сводом архетипических образов и вне его лежит уробори-ческая область бесформенной плеромы, предшествующая форме. Это космический туман божества, неопределенное нуминозное, божественное небытие, заполняющее внутреннее пространство Антропоса.

     Мы пытались определить мистическое как встречу эго с архетипическим, с божествами, а также с плеромати-ческим, бесформенным нуминозным. Если теперь мы пойдем далее и попытаемся связать различные формы мистицизма с различными периодами жизни человека, то поступим так не для того, чтобы удовлетворить свою потребность в систематизации. Как уже отмечалось ранее,мистический феномен всегда зависит от того, кому он является, эпифания божества зависит от стадии развития личности, а пределы откровения, в которых божество может проявиться, зависят от масштаба личности, воспринимающей откровение.

      * плерома — термин, введенный гностиками, обозначает “место” за пределами пространственно-временных представлений, в котором угасают или разрешаются все напряжения между противоположностями. — прим. ред.

     Воплощение нуминозного из бесформенного и безымянного в божество с его уникальным выражением протекает параллельно развитию человека от бессознательного и безымянного к сознательному и уникальному.

     В области Антропоса диффузное нуминозное проявляется прежде всего как бессознательный центр, который — как в органической жизни в целом, так и, возможно, вне ее пределов — действует как дифференцирующая, централизующая сила, придавая форму всему живому посредством непрерывной компенсации и организации. Однако в человеке жизненная сила всеобъемлющего бессознательного, под воздействием процесса, который мы называем центроверсией ( centroversion), приводит к образованию нового центра, а именно, эго. Это эго — по причинам, на которых мы здесь не будем останавливаться — принимает образ Самости. Ему противостоит творящее божество как полнота все в большей мере оформляющегося внешнего и внутреннего мира. Функцией эго как центра развивающегося сознания является переживание этого сформировавшегося божества. В конце процесса имеет место индиви-дуация, когда эго осознанно встречается с Самостью, или, выражаясь иначе, с самим собой.

     Существует смелое еврейское изречение, гласящее:

     “Бог и человек в некотором смысле близнецы”. [11] Нашей дальнейшей задачей будет попытаться установить, каким образом, по крайней мере на стадиях эволюции мистицизма, эта двойственная природа влияет на непрерывные метаморфозы человека мистического.

       

Часть II

     О мистической встрече между эго и не-эго сигнализирует вторжение плероматического уроборического элемента в сферу человеческой жизни. Или, используя обратную формулировку, при проявлении мистического феномена эго выходит за пределы архетипического неба и проникает в плероматическую уроборическую сферу бытия. Подобно тому, как в каждой мандале периферия и центр взаимозаменяемы, так и здесь, плероматический уробориче-ский элемент может рассматриваться как небесный океан, окружающий божественное, как охватывающая сфера, или же как творческое ядро небытия в центре человека. Говоря о мистической встрече эго и не-эго, мы можем с полным правом воскликнуть: “Низойди, или, лучше сказать, взойди”. Экстаз и проникновение в плероматическое небо есть по своей сути то же самое, что нисхождение и погружение в центральный творческий источник.

     Если не принимать во внимание творческих по своей природе людей, то случаи вторжения божества — четко очерченного или бесформенного — наиболее часто происходят в то время, когда архетипическая доминанта или, иными словами, некий нуминозный элемент, вызывает мгновенное изменение формы эго. Как было сказано, такие этапы и точки перехода характерны для человеческой психики; в норме они приводят к изменению личности и параллельному изменению эго и сознания.

     Мы уже говорили о том, что человек по своей природе есть человек мистический. Под этим подразумевается, что развитие его природных стадий с их архетипическими встречами налагает мистический отпечаток на внутреннее развитие каждого человека, хотя он может и не знать об этом. Такое влияние имеет место в определенных кризисах трансформации, аналогичных органическим кризисам, и определяемых регулярным вторжением психологических факторов, или архетипов.

     Попытаемся теперь охарактеризовать различные формы мистицизма в соответствии с их отношением к этапам жизненного цикла. В этом смысле нами различается ранний, или начальный, мистицизм, мистицизм периода расцвета ( dracomachy mysticism), характерного для стадии зрелости, и мистицизм последнего периода жизни и смерти. Решающим критерием тогда будет стадия эго и сознания, на которой произошло мистическое явление, коротко говоря, эго-стадия ( ego- phase). Только на такой основ.е можно будет дать психологическую интерпретацию и оценку индивидуального мистического явления, но это выходит за пределы данного исследования.

     Ранняя стадия мистицизма, начальный мистицизм, представляет собой мистицизм, свойственный первобытному человеку и периоду детства. Однако, мы не можем останавливаться здесь на деталях первобытного мистицизма — оказавшего решающее влияние на ранние религии — или на мистицизме детского периода. Последний можно было бы осветить лишь на базе глубинной психологии детства, но существуют только начатки такой психологии. Тем не менее, нам известно, что детство наполнено мистическими переживаниями. На этой стадии особенно сильно выражено господство нуминозного и архетмпиче-ских нуминозных представлений коллективного бессознательного, поскольку личность ребенка, открытая воздействию как внешних, так и внутренних сил, не обладающая определенным эго и систематизированным (тем более автономным) сознанием, полностью подвержена влиянию трансличностного мира. Таким образом, ребенок остается рядом с источником и все же пребывает в макрокосме. Лишь мало-помалу архетипическое переживание его мифологического самосознания доходит до вторичного воплощения; только постепенно оно начинает соотноситься с эго и проецироваться в окружающее пространство. 1 12]

     Важные интересы и содержания этого раннего этапа развития человечества и человека появляются в качестве мотивов в мифах о сотворении мира, как ответы на вечные вопросы откуда и куда. Психоанализ значительно способствовал пониманию личностных искажений (рег sonalistically distorted) содержаний данной стадии, а также их связи с развитием ребенка. Однако личностные предубеждения психоаналитиков не позволили им увидеть, что за проекциями ребенка в личную сферу, характерных для позднейшей стадии эго, расположен живой мир архетипов. Но именно этот мир дает питание ребенку, и в детстве, как и на ранней стадии развития человечества, существует мистическая общность с “великими фигурами” коллективного бессознательного. Переживание начального мистицизма выходит далеко за пределы индивидуального переживания архетипов. Встреча со всеобщностью ( totality). Самостью, является существенной особенностью детства, о чем свидетел ьствуют часто встречающиеся в рисунках детей мотивы мандалы. Следовательно, требование отделения от Самости и развития в сторону эго, которое цивилизация предъявляет к ребенку, представляет для него одну из величайших трудностей.

     Мы не можем останавливаться здесь на том влиянии, которое оказывает стадия детства, с его ранними мистическими переживаниями, на последующие судьбы людей, однако мы вновь видим, что переходные периоды жизни всегда связаны с кризисами. В норме, эго, преображенное переживанием нуминозного, возвращается в сферу человеческой жизни, и его перерождение сопровождается расширением сознания. Но существует и вероятность того, что эго может поддаться соблазну нуминозного и, согласно хасидскому выражению, “прорвать свою оболочку”. Такая катастрофа может произойти в виде смерти в экстазе, мистической смерти, а также- принять форму психического заболевания — психоза, серьезного невроза. Помимо упомянутых ранних переживаний, которые наносят повреждения ядру эго и его развитию, а патологические последствия которых могут сказаться лишь значительно позднее, можно выделить следующие факторы, отмечающие начало наступления новой стадии: момент наступления зрелости, расцвет жизни и климакс; для указанных периодов также типичны частые невротические и психические нарушения.

     Когда эго, преображенное мистическим переживанием, возвращается в сферу человеческой жизни, мы вправе говорить о мистицизме, трансформировавшем внутренний мир; но когда эго оказывается вырванным из этой сферы или само стремится покинуть ее, или намеренно отчуждается от нее, мы вправе говорить о нигилистическом уро-борическом мистицизме. Решающим фактором в этой ориентации является состояние эго после своего мистического переживания. Мистика, который проходит все стадии мистической интроверсии, доходит до небытия, однако, возвращается в творческом состоянии — то есть с положительным отношением к миру — можно считать представителем имманентного мистицизма. Он может жить в горах и проповедовать небытие; но если такой мистик полагает, что способен оказывать положительное влияние на мир, то он находится внутри сферы этого мистицизма.

     В отличие от указанного типа, большое число религиозных мистиков, которые живут, что называется “в миру” — и, возможно, даже проповедуют любовь — следует,— вследствие того, что они отвергают мир, — рассматривать как нигилистических уроборических мистиков. Носитель уроборического мистицизма отвергает не только мир, но и само человеческое существо, эго, сознание; он отвергает опыт дифференцированного, творчески сформированного мира — и вместе с ним дифференциацию сознания, развитие личности и, следовательно, формирующую силу творческого принципа в человеке. Антикосмическая тенденция уроборического мистика нигилистична, поскольку в отличие от мистиков, стремящихся преобразовать мир, их мистицизм направлен на разрушен ие. В нем творческое небытие заменяется бесконечным чревом Ужасной Матери, засасывающим обратно новорожденного младенца, прежде чем он начнет жить и достигнет независимости. В природе творческого принципа заключено стремление позволить миру сформироваться, повести бессознательное к сознанию, безымяннное — к индивидуальности. Центроверсия |131 как эффективная сила неизвестной, творческой Самости выводит эго и сознание из бессознательного: только вызвав раскол и дифференциацию, эго-сознание может героически противостоять внешнему и внутреннему мирам; доказав свою силу, оно начинает их синтезировать и интегрировать. Иными словами, самой природе творческого принципа свойственно развиваться ( to progress) от уроборической мировой системы, не имеющей ни эго, ни сознания, к космосу, антропоцентрически упорядоченному вокруг эго-сознания. В течение этого творческого процесса утверждаются не только мир и человек, но также эго и исторический процесс во времени; ибо развитие подразумевает историю, как для индивида, так и для коллектива.

     Уроборический мистик все отвергает, не сознавая, что тем самым он отрицает сам творческий принцип. Психологически он остается на предшествующей рождению уроборической стадии, в “совершенстве” бессознательного, существуя в виде зародыша, находящегося на уровне, предшествующем появлению мира, эго и сознания. Лелея в своем сознании образ воображаемого рая, такой мистик отвергает реальный мир. Эта предшествующая рождению плероматическая стадия уробороса оказывается столь привлекательной, поскольку предлагает райское блаженство, которое испытывают еще не рожденные. Психологически она соответствует ситуации, в которой уже отсутствует напряжение между сознанием и бессознательным, или, вернее, еще не присутствует. Несомненно, что из напряжения между сознанием и бессознательным возникает энергия всей психологической жизни и всех осознанных переживаний. однако, подобно знанию добра и зла. она является источником всех сомнений и страданий.

     Называя уроборического мистика инфантильным существом, мы всего лишь описываем психологическое состояние. Он жаждет вернуться, быть втянутым в материнское чрево. Его единственное желание — уничтожить творческий принцип, создающий форму, порождающий конфликты и страдания, и достигнуть блаженного состояния. перестав существовать в божественном чреве небытия. В уроборическом мистицизме страх интроверта перед миром и неспособность жить в нем превращаются в аскетическое отклонение мира: он проецирует свою худшую, экстравертную сторону на образ мира, обладающий всеми качествами преисподней, мира, подвластного дьяволу. Уроборический святой и гностик, фактически, живут в забытом Богом мире, мире, отчужденном от Бога. Поскольку они не могут осознать свою темную сторону, аниму, они не способны также испытать переживание творческого божества, ибо Бог-тень и Бог-анима неразрывно связаны с Богом-создателем; они являются его дьявольским и женским аспектами. Взамен эти святые мужи проецируют подавленную тень и аниму на мир, который они отдают дьяволу или майе (тауа)*. Поскольку они не готовы принять творческие и глубокие элементы божества, они объявляют мир павшим, виновным, впавшим в соблазн, обманутым и испорченным. Эти святые не понимают, что жизнь и творение должны происходить при наличии полярности, когда наряду с богом допускается существование дьявола, зла, вины, греха и смерти. Соответственно, они представляют предшествующее рождению плероматическое состояние как единственно истинно сущее и стремятся уничтожить эго посредством мистического процесса растворения, через Уроборический инцест. Они стремятся не к интеграции противоречий, лежащих в основе творческой жизни, а к разложению и регрессии. В конечном анализе они рассматривают творение и творческое как заблуждение, и, полностью не принимая его, считают себя мудрее Творца.
*здесь: иллюзии, обману, —прим. ред.

     Большое число уроборических мистиков принадлежат к категории мистиков низкого уровня, то есть, это люди с патологическим или фрагментарным, примитивным или неустойчивым эго. Применительно к ним такие понятия, как овладение, экстаз, инфляция, депрессия или психоз не означают победу нуминозного над зрелым эго или над выдающейся всеохватывающей ( total) личностью. Даже мистик высокого уровня может пострадать при попытке интегрировать свои переживания глубинного. Мистика низкого уровня определяет низкий уровень его сознания, а не всеобъемлющий характер нуминозного. Поэтому среди уроборических мистиков мы часто обнаруживаем людей с психопатическим эго, тогда как преобразующий мистицизм предполагает значительное развитие эго и заметную тенденцию к интеграции личности.

     Уроборический мистик, сам того не сознавая, находится под властью того архетипа, который он наиболее активно отвергает и которого больше всего боится, а именно, архетипа Ужасной Матери. Мы не будем рассматривать здесь феноменологию такой ситуации. Но именно пожирающий, разлагающий, ослабляющий и дьявольски хитрый образ (рассматриваемый, несомненно, как женский) одолевает его изнутри. Кажущийся поворот лицом к Богу, а спиной к миру отражает тот факт, что он зациклен ( fixed) на начальной ситуации. За враждебностью к миру различается его кастрация Великой Матерью; то, от чего он бежит, наступает на него изнутри.

     Мы так подробно остановились на указанном типе мистика, поскольку его часто и несправедливо считают мистическим человеком вообще; а также по той причине, что противопоставление последнего уроборическому мистику поможет понять другие типы мистицизма, краткий обзор которых приводится далее.

     То, чего уроборический мистицизм пытается избежать, играет решающую роль в мистицизме периода зрелости (драконоборчества): принятие жизни в этом мире. Поскольку жизнь, сопровождающаяся расщеплением и конфликтами. носит творческий характер, она здесь утверждается. Основополагающий психологический факт, заключающийся в том, что система эго-сознание отделилась от Самости и полноты психического, и достигла независимости, проецируется теологически на миф об уходе человека от Бога и выходе мира из первоначального состояния. Подобная доктрина, несомненно, представляет некую истину, однако это истина чисто педагогическая и предварительная, иначе говоря, истина не слишком глубокая. Действительно, автономия эго всегда сопряжена с опасностью, но одновременно она дает человеку возможность развиваться, ибо только она позволяет реализовывать “подобие” человека и Бога в творчестве.

     Достижение независимости эго и систематизированного сознания означало бы уход от Самости, если бы такое развитие не было обусловлено необходимостью и волей творческой Самости. В действительности, не греховное эго человека покидает божественную Самость, совсем наоборот, именно Самость предоставляет человека его собственным ресурсам. Обратимся к словам Баал-Шем-Това, которыми он завершает комментирование библейских слов “Ной ходил с Богом”: “Итак, когда Отец покинул его, Ной знал: Это для того, чтобы я научился ходить” [14]. Воссоединение с Самостью, то есть индиви-дуация, возможно только в том случае, когда вместо регрессивного растворения эго полностью исполнит предначертанную ему роль.

     Эго готово сражаться с драконом только после принятия расщепления и конфликта в мире, а также парадоксального характера жизни в нем. В отличие от фальшивого монизма враждебного миру уроборического мистицизма, такой мистицизм предполагает дуализм, приспособление к полярности; только это позволяет вести сознательную жизнь и делает возможным этическое существование.

     Важной особенностью периода драконоборчества, особенностью. также составляющей содержание ритуалов инициации при вхождении в зрелый возраст, является союз эго с “высшим мужем”, с божеством или предком. Именно этот союз устанавливает “божественную природу” героя в качестве предпосылки и следствия борьбы с драконом. Кульминация в мифе о герое и возрождении происходит во время мистической встречи между эго и Самостью, после которой высвобождается божественно усилившееся эго, эго, которое само стало нуминозным и, пребывая в этом состоянии, смело выходит на битву с жизнью. Однако такая ситуация осознания своей малости среди гигантов не доказывает, что мир неупорядочен или разрушен, или что им управляет закон демиурга. В задачу героического эго как раз и входит проявить себя Давидом в присутствии Голиафа и,несмотря на объективное превосходство сил жизни, осознать себя богоподобным центром мира, вместилищем творческого принципа. Творчески преобразовывая мир, героическое эго доказывает, что нуми-нозное пребывает не только в человеке как Антропосе, но и в богоподобном эго, носителе творческого установления различий и принятия решений.

     Только ответив на брошенный ему вызов, устояв под воздействием повышения напряжения, между эго и Самостью, может человек уподобиться Богу. В том, чтобы нести крест этого напряжения состоит одна из задач героического эго. Только придерживаясь собственной позиции, расширяя сознание и личность, эго может создать условия для более значительного проявления не-эго и мира. Именно благодаря эго и его героической решимости все сильнее проявляется творческое нуминозное.

     Нам необходимо понять героический мистицизм во всем его объеме, чтобы осознать, что он означает для развития человечества. Все творчество носит мистический характер, ибо индивид приобретает способность к творчеству исключительно через встречу с нуминозным, творческим пространством в сфере психического. Однако, поскольку творческое представляет собой формирующее и генерирующее мир начало, оно глубоко утверждает мир.

     Героический мистицизм является мистицизмом призвания, мистицизмом, который формирует и преобразовывает мир. Поэтому не имеет большого значения, в какой сфере произошла встреча — в религиозной или художественной, в виде направленного вовне действия или внутренней метаморфозы личности. Герой всегда — Великий Индивид, великий потому, что он осознает в себе подобие творческого Антропоса Богу. Поэтому король, как прототип Великого Индивида и героя, наделяется атрибутами архетипического канона творчества (Новый год, коронация, драконоборчество). Отсюда в героическом мистицизме, обновлении мира и основании королевства распространены символы творческой миссии, а мир и история представляют собой места проявления нуминозно-го, того нуминозного, которое преобразует своего избранника посредством откровений и мистических встреч и через них обновляет мир. Уже было сказано, что для проявления нуминозного, характерного для высшей стадии внутреннего мистицизма, необходимо устойчивое эго и устойчивое сознание. Может показаться, что говоря так, мы исключаем из высшего мистицизма большое число тех мистиков, которые обычно рассматриваются как преимущественно природные мистики ( mystics par excellence), и относим их к классу уроборических мистиков. Если бы дело обстояло таким образом, то весь наш анализ был бы сведен к абсурду. В действительности, однако, вопрос гораздо сложнее.

     Экстатический мистицизм отрицания ( via negativa) — независимо от того, имеем мы в виду индийских йогов, буддистов, католический мистицизм Св. Терезы или мистицизм молитв и медитаций Каббалы — не является уро-борическим мистицизмом в том смысле, который нами подразумевается; психологически мистики этого типа принадлежат к высшей стадии героического мистицизма (хотя сами они часто придерживаются иной точки зрения). Медитативный, акосмический мистицизм, ведущий в небытие — независимо от того, называется ли оно божеством, пустым пространством или нирваной — ни в коем случае не представляет регрессивный процесс, в котором растворяется эго. Сами мистики в своих рассказах часто ошибочно придерживаются такой точки зрения, к которой их подталкивают переживания при отходе от старых позиций эго. Однако легко показать, что напряженный путь высокого мистицизма на этой стадии, в отличие от мистицизма низкого уровня, всегда подготовлен укреплением эго, а не пьяным разложением и помутнением сознания. Сущность акосмического экстаза состоит не в приятном растворении эго, как в уроборическом мистицизме, а в крайнем напряжении эго, которое, от стадии к стадии, проносит борьбу героя с драконом и таким образом выходит за пределы старой личности. Характерно, что для подготовки к этим формам высшего мистицизма используются аскетические ритуалы и жесткие этические установки. Как и в ритуалах инициации при достижении зрелости и в мистериях, вышеуказанные средства используются для укрепления эго, являясь составной частью постоянных мер, содействующих тому, чтобы эго следовало своим внутренним путем, сопровождающимся усилением проявлений нуминозного.

     Даже тогда, когда на вершине пути привлекательная сила архетипической Самости становится доминирующим небытием, а переживание мистика своей пассивности определяет активность божественного, мистик ошибается, предполагая, что он разрушил свое эго. Дойти до этого конечного состояния можно только через экстремальную и постепенно усиливающуюся активность эго. Чтобы преодолеть гравитационное поле, прикрепляющее эго к сознанию — чтобы пройти нуминозное архетипическое поле, окружающее небытие у самой сердцевины нуминозного и оказывающее сопротивление эго — требуются огромные усилия эго и сознания. Описанный мистический внутренний путь может привести к успеху только при усиленной концентрации воли и личности. И как бы парадоксально это ни звучало, сказанное означает, что эго должно наращивать свой заряд энергии, чтобы самостоятельно осуществлять свою отсрочку или фиксацию (suspension) и перемещение (transposition).

     Насколько я, как непрофессионал, могу судить, мне представляется, что йога особенно подходит для иллюстрации данной ситуации. Рассказывая нам о своем стремлении к состоянию сверх-сознания, мистики, по-видимому, подтверждают наше утверждение, согласно которому их мистицизм состоит не в растворении эго и сознания, а в достижении преобразованного сознания, центром которого является уже не эго, а Самость, вокруг которой располагается или гравитирует ( gravitates) эго. Эту ситуацию можно понять по аналогии с индивидуацией. В хорошо известной психологам ситуации мы имеем дело с расширившимся, но не растворившимся сознанием. Тем не менее, эго в значительной мере отказалось от своей автономии в пользу Самости, которая теперь становится управляющим центром.

     Мы здесь ничего не можем сказать о психологии эго на последней стадии высокого мистицизма; просто, как нам представляется, важно отметить, что, с точки зрения героического мистицизма, исчезает различие между мистицизмом бесконечного и мистицизмом личности. Даже те состояния высокого экстатического мистицизма, которые вначале принимают форму бесконечного мистицизма, достигают кульминации в личном мистицизме и в трансформации личности, а также в повышении творческой активности в мире.

     Ввиду того, что творческая деятельность высоких мистиков в столь сильной степени направлена внутрь, можно было бы поставить под сомнение возможность говорить об их творческой деятельности в мире. Однако, не следует забывать, что пересмотр догм придавал этим мистическим переживаниям враждебную миру окраску и приводил к отвергающим мир формулировкам, которые совсем не соответствуют истинной природе высокого мистицизма. Не только героический характер их усилий, но и цели, к которым они устремляются, показывают, что этих мистиков нельзя причислять к уроборическим нигилистам. Существует хасидское выражение, которое с непритязательной простотой решает эту проблему. Об одном известном раввине сказано, что он является “праведником, носящим шубу”. Объяснение гласит: “Один человек покупает шубу, другой покупает дрова. Какова между ними разница? Первый хочет согреть только себя, второй хочет согреть и других” |15].

     Неправильно смешивать индивидуацию с такой ложной праведностью; неправильно также считать подлинным враждебное отношение высоких мистиков к миру. В действительности преобразующий мир, то есть, творческий аспект всегда присутствует у высокого мистика. Обязательное самопожертвование, которое имеет силу закона в высоком мистицизме, подразумевает, что мистик должен обучать, писать, устраивать школы. Иными словами, такой мистицизм рассматривает себя в качестве пути к спасению человечества. Там, где такая деятельность имеет место, мы имеем дело с мистицизмом героя, стремящегося придать миру новый облик своим творческим возрождением. И хотя иудейский мистицизм стремится, например, “воссоздать” павший мир, поднять его до первоначального блаженного состояния, отрицательный аспект (концепция павшего мира) играет менее важную роль, чем намерение этого мистицизма воссоздать и обновить мир. Поскольку в данном кратком очерке нет возможности описать все приключения эго при мистической встрече с нуминозным и в архетипической ситуации героической битвы, мы не сможем обсудить здесь весьма важное событие, так называемый “священный брак” или гиерогамию, и ту роль, которую он играет в борьбе с драконом. Это психологический источник любовного мистицизма во всех его формах. В процессе возрождения героя мистическая встреча эго с творческим нуминозным началом приводит к появлению нового героя посредством “высшего союза”. На этой стадии имеют место бесчисленные формы отношений в мистическом священном браке, однако мы не можем обсуждать ни мужские формы мистицизма, связанного с невестой, когда эго полностью идентифицирует себя с анимой, душой, в присутствии нуминозного, ни соответствующие явления среди мистиков-женщин. Здесь мы обнаруживаем всевозможные формы архетипического секс-символизма. Мистик-мужчина может встретиться с мужским нуминозным элементом с женской установкой ( in a female attitude) или с женским нуминозным элементом с мужской установкой; это справедливо и для женщины-мистика. Формы мистических встреч с нуминозным особенно многочисленны в любовном мистицизме. По самой своей природе эротический символизм союза противоположностей, характерный для любовного мистицизма священного брака, следует считать составной частью встречи эго и божества, которая, как уже было сказано, является важной приметой мистического. Это противостояние эго и нуминозного начала разрешается только на конечной стадии, когда трансформация всей личности, включая эго, начинает преобладать над союзом противоположностей, характерным для драконоборческой стадии.

     Для мистиков высшей стадии наиболее важным моментом является творческое обновление, то есть, порождающие жизнь последствия мистического переживания. Поэтому на этой стадии мистической любви смерть следует рассматривать скорее как регрессию и поражение, если личность не приложила все силы, чтобы противостоять разрушающим тенденциям нуминоза. Не играет роли, является ли эта тенденция в виде дьявольского искушения, соблазна демонической силы или в какой-либо иной форме. Основной парадокс жизни состоит в том, что одна и та же вещь, рассмотренная с позиций эго и Самости, принимает совершенно различный облик; что богоподобная природа эго, в отличие от Самости, проявляется в решимости эго сохранять свои позиции уникальной индивидуальности, ради которой был сотворен мир, а не пытаться совершить прыжок, который превратил бы его в гибридную “Самость”. Даже там. где, как в Индии, идея уничтожения эго возведена в догму, нельзя отрицать такое действие уникального эго. ибо без него не существовало бы различие между святым и учениками, признающими его святость.

     Парадокс жизни не решается ни посредством искусственного ухода из мира, подобного практикуемому уро-борическим мистицизмом, отрицающим творенме, ни с помощью фатального любовного прыжка в божественное, прыжка, уничтожающего напряжение между эго и Самостью. Представляется, что надежду на решение рассматриваемого парадокса дает, направленный внутрь, преобразующий мир тип мистицизма, являющийся по своей природе индивидуацией. Ибо хотя высокий мистицизм начинается с драконоборческого мистицизма, он выходит далеко за его пределы, глубоко проникая а область мистицизма последней стадии. Мы обнаруживаем, что в процессе развития человечества каждое событие, которое впоследствии будет играть важную роль для все:х людей, вначале проигрывается Великим Индивидом. Все высокие мистики являются Великими Индивидами и, как таковые, первопроходцами в переживании того процесса, который мы называем индивидуацией, и который в современном мире стал типичным для людей, шагнувших за первую половину своей жизни. И как обычно в случае обобщения процесса-прототипа, переживаемого Великим Индивидом, мы вновь обнаруживаем, что ореол святости, который приподнял мистика над человечеством, не только передан для использования в мирских целях, но и очеловечен в мистицизме последней стадии процесса индивидуации. (Одним из свидетельств в пользу того, что высокий мистицизм представляет собой ожидание процесса индивидуации, служит тот факт, что необходимая для него инициация—в Индии или среди иудеев—резервируется для людей преклонного возраста.)

     Рассматривая мистицизм последней стадии, мы вплотную подходим к известным исследованиям К. Г. Юнга, относящимся к процессам интеграции личности. Мистицизм конца жизни расположен под знаком запада, его архетипическим повелителем является Осирис; это мистицизм смерти и периода после нее, известный нам от египтян и из Тибетской Книги Мертвых.

     В отличие от уроборического мистицизма, который говорит нам: “Освободи меня от моей самости”, молитвой для мистицизма, который преобразует, будут слова:

     “Наполни меня Самостью”. А молитву Терстигена: “О, я все еще так полон смятения, помоги мне собраться, мой Бог-Пастырь” [16], не мог бы произнести герой-мистик, не говоря уже о мистике, достигшем высокой степени индивидуации. Для указанных форм мистицизма эго стремится найти свой собственный выход из состояния смятения, самому стать пастырем своих овец, самому согнать их и собрать воедино. Как показал Юнг, именно эта позиция являлась еретической тайной алхимии. Однако здесь данный вопрос не будет обсуждаться. Не будет также рассматриваться трансформация личности в процессе индивидуации, о которой читателю, я полагаю, уже известно. Мне хотелось бы остановиться на другом аспекте мистицизма последней стадии. Процесс индивидуации может описываться как развитие, при котором очевидной становится реальность Самости. Темный занавес над областью сознания, в которой эго видит только себя и содержания мира эго, приподнимается, и над горизонтом опыта поднимаются архетипы коллективного бессознательного. Но тогда, при интеграции нуминозных содержаний, Самость сама становится прозрачной в своей бесформенной форме.

     Указанный процесс сопровождается другим, в котором мир, если можно так выразиться, становится “прозрачным”. По мере того, как человек становится прозрачным для себя как не только находящийся на переднем плане, представляющий собой не только эго, мир также становится прозрачным для него и как не-эго. Теперь теряют силу как внешнее представление о мире экстраверта, так и внутреннее видение мира интраверта: появляется третий тип восприятия (видения) мира. То, что на первобытной стадии принималось за бессознательную связь это и не-эго, возвращается теперь на более высоком уровне как осознанное мистическое переживание, как возможность символической жизни. Актуализация мессианства (которое хасиды формулировали как “спасение божественных искр во все времена и повсеместно”) принадлежит обше-му переживанию этой стадии.

     Изначально мессианство было связано с неким историческим процессом, заканчивавшимся появлением спасителя, который, после трансформационного кризиса апокалипсиса, возвещает эсхатологическую эпоху спасения. Легко показать, что эта концепция представляет собой проекцию процесса индивидуации, субъектом которого являются, однако, народы, избранные сообщества, а не индивиды.

     В коллективных проекциях история представляется в виде обобщенной судьбы: кризис проявляется в виде проекции войн, характерных для Конца Света; а также трансформации в виде Судного Дня, смерти и воскрешения. Аналогично, преобразование ( transfiguration) и покорение Самости соответствуют преображению небесного рая, который в виде мандалы вбирает человечество, иначе говоря, мы имеем проекцию в виде жизни во вновь сотворенном и обновленном мире, управляемом находящимся в его центре царем-Адамом-Антропосом-Самостью. В связи с часто цитированными нами хасидскими текстами мы кратко упоминали о процессе внутреннего развития в иудаизме, который явился путем от Каббалы к хасидизму. Следует дать некоторые разъяснения к данному процессу, названному нами актуализацией мессианства.

     Согласно Г. Шолему, центральную роль в Каббале играет “Тикун”, мистическое воссоздание разрушенного мира. Здесь мистику предстоит своей деятельностью приблизить Судный День, эпоху Мессии ( the Messianic age). В его задачу входит вновь вернуть “целостность и полно ту” божественному и связанному с ним миру. Его работа состоит в том, чтобы присоединить к божественному то, что было от него отделено, воссоединить Шехину, женскую имманентность Бога, которая бродила в изгнании, с трансцендентностью Бога. Способность человека посредством мистических действий выполнить это великое деяние, являющееся актом творчества как в отношении мира, так и в отношении божественного, отражает священное величие человека — а в иудейском мистицизме, соответственно, иудея. Такое перенесение мессианской деятельности в сферу индивида всех времен как раз и представляет собой то, что мы понимаем под актуализацией мессианства.

     Временный характер жизни, проведенной вне истории в течение тысячелетнего ожидания, представляет одну из основных опасностей, с которыми встречается полагающийся на свою интуицию иудей, ибо к лишению внешних корней добавляется лишение и корней внутренних. Актуализация мессианства, процесс, высшей точкой которого является известное мистическое движение хасидов, позволяет исключить это временное ограничение.

     Спасение священных искр в каждой временной и пространственной точке (в каждом “Здесь” и “Сейчас”) является важнейшей задачей. И с этой задачей сталкивается не только мир, с его обшей потребностью в спасении, но и каждый индивид, ибо каждая отдельная душа имеет свои собственные искры, требующие спасения:

     Перед Днем Искупления ( Day of Atonement) раввин из Гера говорил хасидам, собравшимся за столом: “Наш учитель Хиллель сказал: „Если я не за себя, то кто за меня?"; Если я не выполню свой долг, то кто сделает это за меня? И он также сказал: „И если не сейчас, то когда?"; Когда наступит Сейчас? То Сейчас (тот момент, когда мы говорим) не существовало с момента творения и никогда не повторится. До него было другое Сейчас, и у каждого Сейчас есть собственный священный долг: Как сказано в священной книге Зохар ( Zohar): „Одежды утра иные, чем вечером";... Это Сейчас не может заменить другое Сейчас, ибо каждый момент окружен особым светом”. |17]

     Такая задача индивида в своем глубинном смысле представляет собой актуализацию мессианства. Как говорил Франц Кафка, “Судный день есть трибунал”. Он касается уже не только сообщества, но относится и к отдельной личности. История становится судьбой, битва и решения остаются, но, подобно спасению и апокатастасису, они являются событиями для индивида в рамках психокосмической сферы человека. Если нуминозный фон может прорваться в каждой веши и в каждой ситуации, что приводит к мистической встрече между это и не-эго и, следовательно, к освещенности, то все в мире превращается в символ и в составную часть нуминозного, и мир, выставленный уроборическими мистиками к позорному столбу, чудесным образом наполняется Богом и божественным. Было бы фундаментальной ошибкой принимать сказанное за религиозный пантеизм или панентеизм, ибо для этой формы зрелого мистицизма требуется непрерывный внут-риличностный творческий процесс. Когда в человеке есть свет, он сияет снаружи и внутри; когда же в нем воцаряется темнота и мрак, мир тоже становится темным и мрачным, превращаясь в мир мертвых вешей. Задача живущего человека состоит не в том, чтобы погрузиться в белый первоначальный свет и потерять свою личность, а в том, чтобы дать прозрачность переднему плану мира, позволить первоначальному свету плеромы стать видимым как фону, так и ядру мира, повысив интенсивность своего сияния и свою действенность. Он может это сделать, переживая символ, поднимая некое содержание к сознанию, придавая форму архетипу, через любовь к другому человеческому существу или каким-либо иным образом; в любом случае, мы говорим о встрече самости с Самостью.

     Эта символическая жизнь затрагивает все богатые судьбы, лежащие во времени, а не те, которые лежат вне времени. Ибо в каждом уникальном событии, в каждой особой ситуации вся полнота творческого субстрата противостоит эго. Именно такой смысл имеют и виду хасиды, говоря, что если один человек хочет учить другого, ему следует помнить, “что душа его ближнего тоже связана с творцом служением, и что он сам стоит и учит перед Богом”. [18]

     Этот уровень синтезирует две установки, которые сначала кажутся взаимоисключающими: одна из них серьезно воспринимает конкретную ситуацию в данном конкретном мире, а другая рассматривает свою встречу с нуминоз-ным субстратом как единственную подлинную реальность. Их синтез образует “символическую жизнь”, иллюстрацией которой может послужить типичная хасидская история:

     “Однажды я присутствовал при разговоре моего учителя с вдовой. Он говорил с ней о ее вдовстве, добрыми словами утешал ее, а она прислушивалась к его словам и черпала в них силу. Но я видел, как он плакал, и сам не мог удержаться от слез: и тогда я понял, что он обращался к овдовевшей славе Господа. [19]

     Именно в этом смысле мы должны понимать последнюю достижимую стадию преобразующего мистицизма; повсеместно она описывается аналогичным образом. В иудейском мистицизме эта стадия известна под названием “прикрепление” (“adhesion”). Для мистика этой стадии жизнь в мире возможна; ему не требуется ни небо, ни грядущее, ни царство Мессии, ибо все это присутствует в мире, хотя и скрыто под покровом тайны.

     На промежуточной стадии мистицизма встреча эго с нуминозным происходит в местах, выбранных природой и даже у творческого человека эта встреча редко случается в ином месте. Однако зрелый мистик конечной стадии живет в постоянной прозрачности, достигнутой его Самостью; и той же прозрачностью характеризуется мир вне и внутри его. Имея в виду сказанное, мы сможем понять конечное и центральное содержание мистицизма последней стадии, то, каким ему видится единство.

     Радикальный, интравертный путь отрицания проходит через небеса и преисподнюю и завершается их слиянием; он все дальше уводит от сознания к экстатическому уничтожению это. Космогонический, внешний мистицизм экстраверсии ведет к служению внешнему миру, охватывающему всю жизнь: он завершается пантеистическим или па-нентеистическим захватом, при котором побеждает эго. Однако в антропоцентрической форме мистических переживаний, являющейся формой всякого преобразующего мистицизма, как внутренний, так и внешний миры, воспринимаются как оболочки. Когда эти оболочки становятся прозрачными, на смену многообразию нуминозного приходит единство, при котором Самость проявляется как творческий центр, где генерируются и человек, и мир.

     Там, где присутствует подлинное мистическое переживание, нуминозный субстрат прорывается через данный космос. Однако за исключением зрелой формы мистицизма, такой прорыв представляет собой захват, уносящий мистика за пределы человечества и мира в сферу, лежащую вне мира. В таком случае похищенное эго возвращается во враждебный мир, полное неуверенности и тревоги. Однако внутренний, преобразующий мир мистицизм зрелой стадии стремится преодолеть экзистенциальную тревогу и неуверенность. Его миссия будет завершена только после того, как мир перестанут наполнять враждебные, разрушающие формы, после того, как все формы приобретут прозрачность и будет достигнуто видение единства.

     Однако видение единства связано с единством бытия. Здесь опять проявление нуминозного соответствует уровню развития личности. Только в интегрированном человеке, связанном с центром, который является его собственным творческим центром и который он воспринимает как творческий центр мира, может замкнуться круг, означающий покой. Для этого освещенного человека мир прозрачен и един. Но такая интеграция, как и все, что происходит на данном уровне, полна парадоксов. Человек этой стадии находится в мире и вне его, в покое и в творческом движении, связан с нуминозным и располагается внутри себя. В нем живет творящее слово и тишина. Он живет в многообразии и единстве.

     Таким образом представляется, что мистический человек в нашем широком понимании — это единственный человек, который не удовлетворяется частичными аспектами внешнего и внутреннего мира. Он единственный, чью творческую неуспокоенность нельзя заглушить наркотиками, вносящими мир внутрь фрагментарной временной оболочки, где может укрыться эго. Мистический человек серьезно воспринимает тот экзистенциальный факт, что человек не имеет оболочки, что он представляет собой атом в бесконечной Вселенной. Но несмотря на все это он чувствует, что не потерян и не одинок. Разумеется, ему недоступна сущность человеческого существования, однако нуминозное в человеке одновременно является человечным в нуминозном. Эго, занятое диалогами с Самостью, и получая от нее направление, воспринимаемое им как наполненное смыслом, заново формирует свое сходство с Самостью. Это ведет к парадоксальной форме близости, которая часто выражается через символы дружбы и родства между эго и Самостью, и которая компенсирует изоляцию человека в космосе. Но отмеченное подобие эго и Самости в высокой степени реализуется и в сфере творческого.

     Как творческая нуминозная сила наполняет мир живой формой в бесконечной иерархии проявлений, так и творческий нуминозный элемент в человеке наполняет мир живой формой изнутри в столь же бесконечной иерархии проявлений. Сам мифологический мир первобытного человека наводнен формами, и по мере развития сознания эти формы выстраиваются в иерархический ряд. В то время как в уплотнении архетипической фигуры все смутно и расплывчато, призма сознания преломляет цвета и обнаруживает системы духовного порядка, духовную реальность за многообразием форм.

     Однако обитая в форме и вне ее, нуминозное продолжает работать в качестве центра, как ядро творческого небытия. И это происходит не только в мире, образованном внечеловеческим божеством (питеп), не только в дереве, животном, звезде, но и в мире человеческой нуминозно-сти. в поэме, художественном творчестве, в идее. Подобие человека творящему божеству мирового генезиса лежит в основе двойственной природы человека мистического. Антропологическое творческое начало пребывает в процессах, включающих Самость и это: а область Антропоса, в которой воплощается центральный процесс, человечна, но также и трансцендентна. Поэтому-то здесь так велика опасность мифологизации, гностических заблуждений.

     То, что представляется подобием человека Богу, а также бесформенностью божества, является пограничным переживанием это Самости, которую можно характеризовать как внечеловеческую, сверхчеловеческую и божественную, но о которой можно также сказать, что она составляет человеческое как таковое.

     Переживание Самости и ее феноменологии, изменяющееся на протяжении человеческой истории и достигающее высшей точки в мистицизме последней стадии, отражает не только этапы развития человеческого сознания, но и развитие человека в самой его сущности.

     Самораскрытие Самости является откровением изменяющейся Самости. Говорить, что этим утверждением относительно мистицизма последней стадии мы выходим за пределы психологии, одновременно справедливо и ложно;

     причина такой неопределенности заключается в том, что хотя Самость является центром и центральным содержанием антропологической сферы, она, фактически, выходит за пределы области психологии.

     Здесь мы не можем показать, в какой степени Самость предшествует психологии и внепсихологична; достаточно отметить, что этот факт играет решающую роль в мистицизме смерти и мистицизме периода после смерти, который можно было бы назвать мистицизмом бессмертия. Различие между уроборическим мистицизмом и мистицизмом метаморфоз существует вплоть до мистицизма бессмертия. Здесь экстатический уроборический мистицизм заканчивается растворением эго. Капля воды, которой является эго, вновь погружается в море. “Bei Betrunknen, Freunde, wisst, koennt ihr deutlich lesen, da mit Gott Ver-bindung ist, wo kein eignes Wesen”. [20] (“Что до пьяниц, то ясно видно, что у них есть связь с Богом, но нет собственного существования”). В отличие от этого, в задачу преобразующего мистицизма входит продолжение жизни в постоянной мистической рамке, таким образом, что когда при метаморфозе личности и мира будут изгнаны тщеславие и мелочность, возможно, будет сиять “неподвижная звезда, звезда вечной любви”.

     Подобно тому, как индивидуация не является психологической регрессией, а в некотором смысле означает кульминацию, так и мистицизм последней стадии представляет собой наиболее всеобъемлющую форму высокого мистицизма. При достижении им длительной прозрачности происходит выход за пределы стадии прерывающейся встречи с Самостью. Мистическая прозрачность мира сходна со всеобъемлющим сиянием Самости, и эго встречается с нуминозным везде и всегда. Но оно уже встречается с ним не в анонимности ранней стадии, когда нуми-нозное тоже “излучалось”. На той стадии человек не имел представления о существовании Самости, и нуминозное было безымянно, закрыто в объекте, но теперь, когда человек и божественное встречаются открыто, мир принимает форму вокруг объединенной личности. Еще одним выражением этого аспекта единства является то, что нуминозное выходит за пределы расплывающейся массы бесформенного и за пределы неопределимого притока нуми-нозных форм и принимает или, по меньшей мере, способно принимать встречу с личностью за встречу с Самостью. Теперь нуминозное говорит с личностью в качестве Антро-поса-Самости, уже не как отдельное нуминозное явление со случайным эго.

     Египетский фараон живет в этом мире как Гор, его работа состоит в возвышении Осириса, в Осирисификации; когда он умирает, он умирает как Гор и превращается в Осириса. И в мистицизме бессмертия сын как Самость, как ядро, как золото и как продукт работы, проделанной при жизни, отдает себя обратно божеству.

     Таким образом, в мистицизме этапов жизни человек преображается в непрерывной череде новых мистических встреч. Сначала кажется, что он вызывает изменения, в конце — что он их претерпевает. Как бы то ни было, именно тогда, когда Гор-фараон становится Осирисом, личность перемешается от эго к Самости, и они становятся “двойниками”.

     Таким образом, с самого раннего периода своего появления человеческая личность находится в постоянном мистическом движении. Внутренне вытягиваясь в направлении Самости, а снаружи вытягиваясь в сторону мира во все новых встречах, вечно изменяясь, человек с детства на протяжении жизни проходит все стадии преображающего мистицизма. И так же, как начало первичного мистицизма простирается назад в неизвестную область, предшествующую появлению эго, так и конец мистицизма бессмертия простирается в неизвестную область, расположенную вне исчезнувшего эго. Тот непостижимый факт, что самим центром человека является неведомая сила, которая живет в нем и преобразует его во все новые формы и образы, эта тайна сопровождает его в течение всей жизни, следует за ним даже в смерть и далее за нее. Так замыкается круг, и человек завершает свой путь как человек мистический.

       

ПРИМЕЧАНИЯ

     Аббревиатура C. W. обозначает Собрание Сочинений Карла Густава Юнга — The Collected Works of С. G. Jung. Bollingen Series XX. New York: Pantheon Books.

      1. Diets. Herakleitos von Ephesos. Fragment 45.

      2. С . G. Jung. “A Review of the Complex Theory” in: The Structure and Dynamics of the Psyche. CW. V11 I, 1960. (Русский пер.: “Обзор теории комплексов”, в: К. Г. Юнг. Синхронистичность. Рефлбук. 1997.)

      3. William F. Albright. Archaeology and the Religion of Israel. Baltimore: Johns Hopkins Press, 1942.

      4. Ср . С . G. Jung and Richard Wilhelm. The Secret of the Golden Flower. Translated by Cary F. Baynes. New York: Harcourt Brace & Co., 1931; also C. G. Jung. 'Psychology and Alchemy'. C.W. * XII, 1953, and other works. (Русский пер.: К. Г. Юнг. Психология и алхимия. Рефлбук . 1997.)

      5. Martin Buber. Tales of the Hassidim. Translated by Olga Marx. New York: Schocken Books, Inc. In twovols.: “The Early Masters”, 1947 and “The Later Masters”, 1948. О “искрах ” см . также его : The Legend of the Baal-Shem. Translated by Maurice Friedman. New York: Harper & Bros., 1955. p. 220.

      6. С . G. Jung. “Brother Klaus” in: Psychology and Religion: West and East. C.W. * XI, 1958, p. 16.

      7. С . G. Jung. The Process of Individuation: Exercitia spiritualia of St. Ignatius of Loyola. Lectures at Eidgenoessische Technische Hochschule. Zuerich: 1939-1940.

      8. В этом отношении Каббала представляется исключением. Согласно Шолему, она отчетливо обнаруживает архетипические гностические символы, противоречащие иудейской системе сознания. (Gershom G. Sholem. Major Trends in Jewish Mysticism. New York: Schocken Books, 1941. ) Однако мы не будем здесь останавливаться на вопросе о том, по какой причине. начиная от апокалипсисов и кончая хасидизмом, никогда не иссякал иудейский поток подлинного антидогматического мистицизма.

      9. О концепции уробороса и материалы последующей дискуссии см. Erich Neumann. The Origin and History of Consciousness.