"Nevermore" - читать интересную книгу автора (Шехтер Гарольд)

Эдгар Аллан По считается по праву родоначальником детектива. В самом деле, к середине XIX века литература была готова к появлению нового жанра: грамотная публика хотела сказок, предпочтительно — страшных, городской фольклор все чаще обращался к темам насилия, а развившееся книгопечатание позволяло авторам прилично зарабатывать на «сенсационных повестях». Оставалось смешать ингредиенты по рецепту. Сделать это выпало американскому критику и поэту-романтику, эмоционально неустойчивому и вечно бедствующему Эдгару По. Его раздирали два, казалось бы, взаимоисключающих стремления: склонность к кошмарному и мистическому — и стремление к сияющему свету чистого разума. Так появился классический и любимый всеми текст — «Убийство на улице Морг».

Современный американский исследователь романтизма XIX века Гарольд Шехтер — фигура, напротив, вполне уважаемая и академическая. В нем вряд ли можно заподозрить человека, увлеченного какой-то бесовщиной, но ценят его в литературном мире не за лекции для студентов. Он написал ряд документальных книг о «выдающихся» преступниках и маньяках прошлого, которые уже стали в США классикой «нон-фикшн», а также в высшей степени примечательную серию детективных триллеров, где главный сыщик — не кто иной, как сам родоначальник жанра Эдгар Аллан По. Причем сделал это Шехтер настолько хорошо, что удостоился официальной похвалы единственной наследницы Эдгара По — его внучатой племянницы Анны По Лер.

Шехтер не просто сочинил истории, а тщательно их стилизовал — воспроизвел манеру изложения и язык первоисточников (правда, по его собственному признанию, несколько упростив), предоставил свои «версии» рождения признанных шедевров По, насытил тексты множеством намеков, отсылающих к известным творениям мастера. И — да, тем, кто внимательно читал Эдгара По, дал подсказки прямо в тексте.

Переводчик первой книги этой серии — романа «Nevermore», который вы держите в руках, — решил немного упростить задачу для вас, читатель, и некоторые намеки автора расшифровал в сносках. Но в остальном вам придется полагаться на самого Эдгара По — и посмотрим, удастся ли вам разгадать имя кошмарного убийцы раньше самого автора?

Максим Немцов, координатор серии

ГЛАВА 20

Проведя Крокетта в свое святилище, я зажег масляную лампу, стоявшую у меня на письменном столе, а покоритель границ вытащил из нагрудного кармана куртки две panatelas и протянул одну мне.

— Покурим? — предложил он.

Хотя мне случалось отведать сигару на редко выпадавших светских мероприятиях (например, на прощальном обеде, устроенном в мою честь товарищами-кадетами после моего искусно подстроенного отчисления из Военной академии Соединенных Штатов в Вест-Пойнте[41]), я так и не приобрел этой привычки, поскольку мое деликатное сложение делает меня излишне чувствительным к воздействию табака, а потому, покачав головой, я любезно отклонил предложение полковника.

Крокетт убрал лишнюю сигару в карман, а вторую запихал себе в рот, откусил кончик и, наклонившись, сунул сигару прямо в горящий фитиль лампы. Раскурив ее, к полному своему удовлетворению, он опустился на стул с высокой спинкой напротив письменного стола, скрестил ноги и пристально всмотрелся в меня глазами, прищуренными от сигарного дыма.

И я в свою очередь присмотрелся к нему и увидел, что его лицо, на протяжении вечера бывшее радостным и оживленным, теперь омрачила глубокая забота.

— В чем дело, полковник Крокетт? — спросил я. — Вы внезапно погрузились в нехарактерную для вас мрачность.

Извлекши изо рта сигару, первопроходец пустил густую струю дыма в комнату.

— Не хотелось портить вам с девочками вечеринку, По, вот я и старался на какое-то время забыть о своих делах. Но я нынче с утра пребываю в самом угрюмом неустроении.

— И какова же причина такого расположения духа?

— Когда я вернулся в гостиницу, меня там поджидало письмо от старого друга, мистера Томаса Чилтона. Похоже, мои неприятели в Конгрессе пытаются протолкнуть Билль об индейцах Старого Гикори.

— Полагаю, вы подразумеваете замысел правительства отобрать у юго-западных племен их законные территории и переселить их на гораздо худшие земли к западу от Миссисипи? — Поскольку горячие дебаты по этому вопросу во всех подробностях печатались в газетах, я, разумеется, был знаком даже с деталями.

— Вот именно, — угрюмо подтвердил полковник. — Если меня завалят на этих выборах, с краснокожими обойдутся не по-честному.

— Должен признаться, полковник Крокетт, — сказал я, — что, судя по вашим юношеским подвигам в войне против криков и постоянным нелестным высказываниям о природе краснокожих индейцев, я крайне удивлен выраженной вами симпатией к их беде.

— Право, По! — воскликнул Крокетт. — Вы совершенно заблуждаетесь относительно моих симпатий. Не стану отрицать, что дикари, только и думающие, что об убийстве, мне отнюдь не по душе. Но я всегда был другом чиксо и чероки и прочим племенам, которые не нарушают законы. А кроме того, наше правительство дало индейцам слово. Договор — самый святой закон, каким держится страна. Я бы предпочел быть полудохлой гончей при старом охотнике в лесу, чем принадлежать к нации, которая не соблюдает справедливость для всех!

Несколько мгновений после того, как смолкла эта пылкая речь, я сидел в молчании, созерцая пограничного жителя, чья глубокая природная честность хотя несколько затемнялась его грубоватыми манерами, отнюдь не подлежала сомнению. Наконец, я прокашлялся и сказал:

— В связи с неотложными делами политики, требующими вашего присутствия, мы должны как можно скорее довести до конца свою миссию.

— И я скажу: «Аминь!», — отозвался Крокетт. — Вы еще не разгадали значение этого дьявольского слова?

— К прискорбию моему, — ответил я с сердечным вздохом, — вопреки многочасовым изнурительным попыткам отыскать его смысл, ответ по-прежнему отрицательный. — Я сложил руки на столе и продолжал: — Однако у меня имеются некоторые сведения, которыми я должен поделиться с вами, и эти сведения, как я имею все основания надеяться, помогут пролить свет на ту внушающую страх тайну, в которой погрязли мы оба.

— Я весь обратился в слух, — в тон мне ответил Крокетт, попыхивая длинной, изящной сигарой.

Я подался вперед на стуле и пронзительным взглядом пригвоздил первопроходца к месту.

— То, что я рассказал вам и капитану Расселлу относительно причины, побудившей меня вернуться в дом Монтагю, не было, строго говоря, истиной.

— Что, гром и молния, вы имеете в виду? — спросил Крокетт, и чело его избороздили морщины.

— Я имею в виду, — продолжал я, — что я оставил скрытым одно странное и непостижимое обстоятельство, неким образом связующее всех тех людей, которых за последнюю, фантасмагорическую неделю постигла столь страшная участь.

И таким образом полностью завладев вниманием полковника, я набрал в грудь побольше воздуха и начал описывать причины, которые погнали меня обратно в дом Монтагю в поисках новых улик, а именно — сделанное мной открытие, что среди моего собрания бесценных сувениров имелась многолетней давности статья из газеты, автор которой, Александр Монтагю, упоминал и Ашера, и Макриди.

— Напрашивается неоспоримая дедукция, что это — нечто большее, нежели простое совпадение, — заключил я.

Несколько мгновений Крокетт сидел тихо, задумчиво пожевывая горящую сигару.

— Н-да, — проворчал он наконец. — На редкость любопытно, что правда, то правда. И какого же дьявола из этого следует?

— На данный момент, — со вздохом признался я, — я не сумел прийти к удовлетворительному объяснению. Но складывается впечатление, что за тайной, с которой мы столкнулись, скрывается какая-то темная и зловещая интрига, имеющая отношение к миру театра.

— Чтоб меня освежевали! — воскликнул полковник. — К театру, вот как? — Он с сожалением покачал головой, выпустил длинную струю дыма и сказал: — Боюсь, тут от меня толку не будет, старина. В жизни не бывал в театре — разве что один только раз, и то, чтобы посмотреть мистера Джеймса X. Хэкетта в «Льве Запада»,[42] и было это в Вашингтоне.

— Я должен еще кое-чем поделиться с вами, — после краткой паузы продолжал я. — Но это феномен столь фантастической и неизъяснимой природы, что я едва верю свидетельству своих чувств, хотя наблюдал его своими глазами.

— Не заставляйте меня зря ломать голову, — взмолился Крокетт. — Я же лопну от любопытства!

Полностью сознавая очевидную немыслимость того, что я собирался сказать, я еще несколько поколебался, прежде чем произнес:

— В доме Монтагю был еще один человек. Женщина.

Протекла долгая минута, в течение которой Крокетт обдумывал это удивительное, это поразительное признание.

— Женщина? — переспросил он наконец, с явным сомнением взирая на меня.

— Вот именно. Она появилась в спальне Монтагю сразу после того, как я, к ужасу своему, обнаружил чудовищно изуродованный труп старика.

Глядя на меня с выражением все возрастающего недоумения, Крокетт возразил:

— Так это была соседка, мисс Первейнс!

Я решительно покачал головой:

— Нет. Хотя я видел ее всего мгновение перед тем, как лишиться чувств, я успел достаточно отчетливо разглядеть ее лицо, чтобы не допустить подобной ошибки. Женщина, которую я видел… и я не стану упрекать вас за ваш скептицизм, ибо и сам вполне сознаю, что пытаюсь сообщить вам информацию крайне фантастической и аномальной природы, — женщина, которую я видел, была та самая, которая зашла ко мне в спальню в ночь рокового пожара в усадьбе Ашеров!

Крокетт извлек наконец сигару изо рта и молча воззрился на меня.

— Черт побери, По! — воскликнул он наконец. — Ничего более причудливого мне слышать не приходилось.

— Полностью согласен с вашим мнением.

— А вы не думаете, что это лишь игра воображения? — настаивал Крокетт. — Ведь вас, что ни говори, здорово тряхнуло, когда вы наткнулись на труп этого старика.

Невольная дрожь сотрясла мое существо, когда мне припомнился тот ужасный — невыразимый — миг: пятясь прочь от чудовищного зрелища, представшего передо мной под половицами спальни Александра Монтагю, я сперва услышал — потом ощутил — потом увидел — присутствие того зловещего создания, с которым уже встречался прежде.

— Уверяю вас, полковник Крокетт, — горестно отвечал я, — женщина, которую я видел, была столь же реальна, как вы сами.

Снова сжав зубами наполовину докуренную сигару, покоритель границ с минуту пожевал ее кончик, прежде чем спросить:

— Какого черта вы не сказали об этому капитану Расселлу?

— На то было несколько причин, — пустился объяснять я. — Прежде всего, я был уверен, что эту загадку сумеют разрешить двое умных и преданно взявшихся за дело человека, если они будут вести расследование независимо от полиции.

— Как вы сами отмечали, профессиональные служители закона, даже те, кто, подобно капитану Расселлу наделены сверх обычного интуицией, в своих усилиях постоянно чувствуют себя скованными необходимостью во всех мелочах соблюдать закон. Эти ограничения существенно замедляют типичное полицейское расследование, с каким бы усердием оно ни проводилось. В нынешних обстоятельствах подобная отсрочка, скорее всего, приведет к трагическим последствиям, учитывая возможность — и даже вероятность того, что виновник этих событий будет продолжать творить подобные же злодеяния до тех пор, покуда его не схватят.

— Тут с вами не поспоришь, — кивнул Крокетт.

— И еще одно обстоятельство нужно принять в соображение, — после краткой паузы добавил я, — не следует вовсе обходить его, хотя речь идет о более эгоистическом интересе.

— Я вас слушаю, — сказал Крокетт.

— Явные преимущества будут получены каждым из нас, если мы сможем самостоятельно разгадать эту загадку. Что касается вас, полковник, благосклонные отзывы о вас в прессе, которые неминуемо воспоследуют, сыграют на пользу вашим политическим амбициям.

— Я бы соврал, если бы попытался отрицать это, — признал герой Дикого Запада. — Ну а вы, По? Вы что с этого имеете?

Пожелтевшая вырезка из газеты все еще лежала на столе. Вместо ответа я взял в руки эту страницу, поднялся с места и, обойдя стол, вручил ее полковнику Крокетту.

— Прочтите, — предложил я в ответ на его вопросительный взгляд.

Он поднес вырезку к свету и начал разбирать текст, щурясь от густого дыма, который испускала заметно сократившаяся в длине сигара. Дочитав, он выдернул окурок изо рта и, глянув на меня, воскликнул:

— Да тут все сплошь про Элизу По! Это же ваша покойная мать, верно?

Я утвердительно кивнул.

— И какое же, черт побери, отношение имеют к ней эти дьявольские дела?

— А вот это, полковник Крокетт, я как раз и хочу выяснить.

Вскоре мой гость откланялся, заявив, что «устал как собака». До того мы успели выработать план действий. Уже когда я просматривал газеты в первый раз, я ответил, что из перечисленных в рецензии выдающихся граждан Балтимора в живых оставалась только миссис Генриетта Никодемус, чей покойный муж Джозайя после полной замечательных приключений карьеры капитана брига «Грампус» сумел сколотить изрядное состояние и создать целый торговый флот. Престарелая вдова продолжала играть заметную роль в светском обществе Балтимора, проживая в поистине феодальной роскоши одного из наиболее престижных районов города. Этот великолепный особняк и его немолодую, хотя все еще энергичную хозяйку мы с полковником решили посетить на следующее утро.

Пожелав мне доброй ночи и попросив передать Матушке и сестрице, что вечеринка «удалась на славу», Крокетт отбыл. Я запер за ним входную дверь, вернулся в свой кабинет и принялся лихорадочно расхаживать взад-вперед, вновь погрузившись в состояние крайнего и необузданного треволнения.

За ужином я, подобно Крокетту, сумел скрыть свое беспокойство, но теперь, когда остался один — пограничный житель отправился к себе в гостиницу, Матушка и сестра спали каждая в своей комнате, — все насильственно подавляемые эмоции вновь с сокрушительной интенсивностью обрушились на меня. Особенно беспокоило меня воспоминание о той аномальной женской фигуре, чье пугающе сходное с моим лицо (от подробного описания ее черт я умышленно воздержался даже в разговоре с Крокеттом) преисполнило меня величайшим ужасом и даже более страшными предчувствиями, нежели кошмарный вид изувеченной жертвы убийства.

Случайно, когда я в сотый раз бесцельно пересекал кабинет, взгляд мой упал на один том, возбудивший во мне крайнее любопытство, когда он в числе других книг был прислан мне на рецензию моим нанимателем мистером Томасом Уайтом. Он лежал на краю рабочего стола, поверх стопки бумаг, где я оставил его накануне. То было примечательное исследование германского ученого Генриха Мельцеля «Странные верования и редкие обычаи диких племен Меланезии».

Усевшись за стол, я схватил в руки этот том и принялся перелистывать страницы, пока не дошел до абзаца, который произвел на меня столь сильное впечатление днем раньше, когда я впервые знакомился с книгой. Этот раздел, жирно подчеркнутый моим карандашом, гласил следующее:

Трудно передать словами эмоции, вызванные во мне чтением этого отрывка. По мере того, как я перечитывал его вновь и вновь, весь во власти суеверного страха, дрожь завладела каждым фибром моего существа. Уронив тяжелую книгу, я с трудом поднялся на ноги и перешел в спальню, где бросился ничком на кровать и попытался найти приют в сладостном сонном забвении!

Но тщетно! Едва я сомкнул вежды, как угрюмое, отталкивающее видение материализовалось перед моим умственным взором, совершенно лишив меня покоя. То была она! — тот самый призрак фемины, с которым я дважды сталкивался прежде и чье существование — теперь я убедился в этом с уверенностью, от которой кровь застыла в моих жилах, — было неразрывно связано с моим собственным!