"Наивный человек среднего возраста" - читать интересную книгу автора (Райнов Богомил)

Глава 7

Суббота и воскресенье — два дня отдыха. Два дня без служебных разговоров и светских обязанностей. Но даже эти дни таят в себе опасность: может позвонить Мэри и предложить прогулку за город или что-нибудь ещё в том же духе.

«Вы никогда не чувствуете себя одиноким, Генри?» Нет, милая, никогда. Зато довольно часто жалею, что не могу остаться в одиночестве, и не имею ничего против того, чтобы быть подальше от чирикающей семейки Адамсов, и Бенета с его кислой физиономией, и от скучной, как воскресная литургия, четы советника, и даже от вас самой, дорогая Мэри.

Я захожу в посольство только для того, чтобы взять газеты, полученные сегодня, обнаруживаю письмо от жены и с этим запасом увлекательного чтива возвращаюсь домой.

В письме от Элен, как я и ожидал, ничего существенного. Но оно важно само по себе как факт. И послала она его не для того, чтобы сообщить малоинтересные подробности о том, что заезжала на неделю в Париж и что сейчас живёт у родителей, а чтобы иметь повод написать последнюю фразу: «Если у тебя произойдут какие-то перемены, сообщи». Иными словами, наш брак остаётся в подвешенном состоянии. Если бы это было не так, Элен не дала бы себе труда написать мне лично, а предоставила бы выполнить эту задачу своему адвокату.

Она, разумеется, нисколько не соскучилась по мне. Но поскольку мещанская среда, окружающая её, не предлагает ей лучшего варианта, Элен готова к примирению, как только у меня произойдут какие-то, точнее, благоприятные перемены в моей карьере. Следовательно, неустойчивое статус-кво сохраняется.

Зато другое дело принимает плохой оборот. В полученных этим утром газетах о нём ничего нет, но в позавчерашних — сообщения, внушающие беспокойство. Золото найдено. И это самая большая неудача: я готов был побиться головой об заклад, что его никогда не найдут. Но они нашли.

Вся операция была проведена безупречно, но, как у всякой операции, у неё были свои слабые места, потому что, как бы ты ни продумывал детали, каждая связана с десятком других, а все до одной предусмотреть их невозможно.

В этой молодой африканской республике царил настоящий хаос — смесь противоречивых интересов и разного рода амбиций. Мы, разумеется, делали всё необходимое для усиления этого хаоса и использования его в наших целях, однако время работало не на нас, и тенденции к национализации иностранных предприятий всё больше усиливались. Я лично не имел ничего против этих тенденций, поскольку они вынуждали соответствующие фирмы относиться с уважением к моей закулисной работе и оказывать мне даже некоторую материальную поддержку, которая, конечно же, не получала отражения в моих официальных докладах в Центр.

Но Центр с тревогой наблюдал за этими усиливающимися тенденциями, национализации, сочетавшимися со стремлением придать курсу государственной политики направление более левое, чем было допустимо. Эта тревога переросла, наконец, в директиву о подготовке правого переворота. Подготовка, конечно, была поручена мне, а руководство конкретными действиями должно было осуществляться моим чёрным генералом.

Я никогда не любил этого типа, хотя он был главным моим агентом в этой стране. Он не только чересчур гордился своей фигурой Геркулеса, но и воображал, что его высокий рост уже сам по себе предполагает высокий интеллект, а это было с его стороны верхом нахальства, потому как, за исключением определённой крестьянской хитрости, его духовные качества исчерпывались смешным тщеславием и невероятной жадностью.

В сущности, никакой особой пользы мне от него не было, и для выполнения кое-каких оперативных заданий я использовал трёх других типов из числа военных, гораздо ниже его по чину, но значительно более полезных в деле. И всё же этот чёрный генерал был фигурой довольно важной в этой стране, и я сознательно преувеличивал его значение в отчётах, потому что начальство, как водится, всегда немного преуменьшает твои заслуги, следовательно, ты должен всё преувеличивать, чтобы в конечном счёте не оказалось, что ты ничего не делал.

Он имел известный авторитет, однако армия была разобщена, в обществе царили разные настроения, и центробежные силы личных амбиций создавали такую путаницу, что я сильно сомневался, что в час Икс мой чёрный генерал сумел бы собрать вокруг себя необходимых людей и свергнуть правительство. Но из Центра уже была послана директива, и я сам был отчасти виноват в этой директиве своим приукрашиванием дел, и соответственно, ничего другого мне не оставалось, как приступать к действиям.

Когда я сообщил генералу о том, какие на него возлагаются надежды, он ещё больше выпятил и без того выпяченную свою грудь, посидел некоторое время в этой позе полководца, готового дать решающий сигнал к атаке, а потом пробурчал весьма прозаически:

— Для этого необходимы деньги… Много денег…

— Как много? — кислым тоном сказал я.

— Я ещё не подсчитывал… Но в общем понадобится по крайней мере триста тысяч долларов…

Он бесстыдно изображал из себя человека, собирающегося финансировать военную операцию, а на самом деле собирался финансировать исключительно самого себя, потому что переворот (если бы дело вообще дошло до переворота) прошёл бы, как всегда, за счёт свергнутого режима.

— Как вы хотите получить эту сумму? Оружием или?… — спросил я просто для того, чтобы поставить его в неудобное положение.

— В наличных деньгах, — нагло ответил Геркулес.

— Могу вам сразу сказать, что мои хозяева не дадут деньгами даже ста пятидесяти тысяч. Если бы речь шла об оружии — дело другое, мы могли бы через АРАМКО обеспечить вам солидные поставки… Но деньги…

— Я же вам сказал, что ещё не подсчитывал, — поспешил отступить генерал. — Однако так или иначе без серьёзной помощи ничего не получится. И эта серьёзная помощь нужна нам деньгами, понимаете, — деньгами! А что до оружия, то мы его получим бесплатно, захватив склады.

Я не собирался с ним торговаться, в конце концов деньги ведь давал не я, но я не хотел обсуждать требования, которые Центр никогда не удовлетворил бы.

— Хорошо, — сказал я. — В таком случае подсчитывайте скорее, потому что я должен сегодня же ночью послать шифрограмму. И всё же мой вам совет — не требуйте нереальной суммы: это произведёт неблагоприятный эффект. — И, неприязненно взглянув на него, я ещё раз спросил: — Итак, какую сумму писать?

— Вы её сами назвали, — нахально улыбнулся генерал. — Сто пятьдесят тысяч.

— Я не называл её, а только сказал, что они не дадут и столько.

— А я вам говорю, что на меньшее не соглашусь. Запишите это и передайте.

Сознавая, что козыри у него, а не у меня, он торжественно поднял своё огромное туловище, неспешно отдал честь двумя пальцами и направился к двери.

— Когда получите ответ, сообщите мне, — пробурчал он, выходя. — Если, конечно, стоит его сообщать.

И именно в тот момент, когда я смотрел, как удаляется его широкая спина, мне в голову внезапно пришла идея… Этого типа надо убрать. Он стократ заслуживал того, чтобы его убрали. И было бы непростительно не воспользоваться случаем: это будет возмездием, отплатой ему. И платой мне. Я достаточно долго существовал на скромные подаяния, получаемые тайком.

В тот же вечер я сообщил шифрованной радиограммой, что генерал требует триста тысяч и что в результате долгих переговоров он согласился на сто пятьдесят тысяч и это его последняя цена. И на следующий же день мне велели выплатить ему эту сумму…

Такой опытный резидент, как я, всегда кроме агентуры, известной Центру, имеет и двух — трёх своих людей, годящихся для любой работы. Для осуществления своего плана мне пришлось использовать их. Моя задача была проста: вызвать к себе генерала под предлогом передачи ему денег, найти другой предлог, чтобы не передать их ему, организовать его ликвидацию после того, как он покинет мой дом, а для Центра выдвинуть версию, что я якобы вручил деньги моему чёрному полководцу и ничего не знаю о дальнейшем. Но насколько эта задача была проста по цели, настолько сложна для выполнения во всех деталях, чтобы потом не разгадали мои замыслы и, главное, чтобы против меня не осталось никаких улик.

Устранить вещественные улики казалось не столь уж трудным делом. Но я долго не мог придумать, как избежать потом подозрений. Хотя формально не подтвердившееся подозрение вроде бы не имеет значения, но для человека моей профессии такой факт может оказаться роковым. Роковым настолько, что я чуть было не отказался от своих намерений.

Может, я бы и отказался, а может, и нет, потому что до того увлёкся этим своим проектом, что целые сутки думал только о нём. Конец моим колебаниям положила сама жертва…

— Хочу вас обрадовать, — сказал я генералу, когда на следующий вечер он пришёл ко мне по моему приглашению. — Ваши условия приняты.

На лице Геркулеса появилось некое подобие улыбки, но она быстро исчезла, и взгляд его мгновенно стал холодно расчётливым.

— В какой валюте мне их выплатят? — спросил он.

— Как всегда — в долларах.

— При теперешнем падении курса доллара это значит, что я потеряю двенадцать процентов, а двенадцать процентов — это двадцать тысяч.

— Вы становитесь слишком мелочны в своих расчётах, — заметил я с раздражением.

— Приходится. Другой случай заниматься такими расчётами вряд ли мне представится.

— Хорошо, скажите тогда, в какой валюте вы хотите их получить — в английских фунтах, швейцарских франках?…

— В наше неспокойное время единственной надёжной валютой остаётся золото.

— Вы с ума сошли! — не удержался я. — Откуда я вам возьму золото на сто пятьдесят тысяч долларов в этой глуши?

— Найдёте где-нибудь. Дакар и Танжер не так уж далеко. Возможности у вас большие. А переворот ведь не на завтра назначен…

Я вздохнул с досадой, хотя, если быть искренним, мне надо было бы вздохнуть с облегчением. Это золото и подсказало мне неплохую мысль…

— Хорошо, попытаюсь что-нибудь сделать.

— И не забывайте, что наши расчёты должны производиться по курсу до кризиса на бирже, — предупредил он меня, уходя. — В конце концов, не я же виноват в этом кризисе! Значит — пять тысяч соверенов с изображением Елизаветы!..

Итак, мои шансы на успех возрастали. Ведь я должен был передать ему золото. И никто не сможет обвинить меня в том, что сделка не состоялась, так как получение золота будет документально подтверждено. И если в конце концов на меня падёт тень сомнения, то это будет лишь лёгкая тень и ничего больше.

В тот же вечер я вылетел самолётом в Танжер. И на другое же утро провернул эту часть операции, потому что хорошо знал места и людей, занимавшихся подобными делами. Несколько часов спустя у меня в сейфе уже лежали пять тысяч соверенчиков с изображением Елизаветы. Совершенно как настоящие, но только с содержанием золота в три раза меньше положенного и, естественно, в три раза дешевле настоящих. К великому сожалению, мне пришлось свою прибыль свести со ста пятидесяти тысяч до ста. Только сто тысяч перевёл я по телеграфу на мой тайный счёт в Швейцарии. Но зато теперь мне дышалось легче: за пятьдесят тысяч я купил себе безопасность и спокойствие. Во всяком случае, так мне казалось тогда.

Вторая часть операции была проделана за два следующих дня. Абрам должен был подкараулить генерала за третьим поворотом на шоссе, ведущем к заливу, чтобы ликвидировать его и, по возможности, уничтожить все следы. Абрам был предупреждён, что за ним будут следить и что он мгновенно отправится вслед за генералом на тот свет, если попытается отступить от предписаний. И поскольку Абрам знал, что я слов на ветер не бросаю, можно было не опасаться подвоха с его стороны.

Покончив со своим делом, Абрам должен был добраться до залива и сесть в моторную лодку, где его дожидался бы Жан-Пьер. В задачу Жан-Пьера входило убрать Абрама. Но это не имело особого значения. В тот момент, когда моторная лодка удалилась бы от берега на определённое расстояние, я с берега должен был привести в действие спрятанное в лодке взрывное устройство.

Приблизительно так всё и произошло.

А теперь вот какая-то мелкая, непредусмотренная деталь грозила снова воскресить подозрения в отношении меня и даже перерасти в открытое обвинение…

Да, в наш век техники бывают неожиданные сюрпризы.

Вода в прибрежной части залива почти чёрная от водорослей, покрывающих ямы скалистого дна. И я был уверен, что никто никогда не найдёт в этих обширных подводных пространствах маленький чемоданчик, который упал на дно со всей своей тяжестью — тяжестью золота. Никто не найдёт. И никто не будет искать. Ведь в той стране о нём никто не знал. А наши органы, даже и предположив что-нибудь в этом роде, не стали бы отправлять команду водолазов аж в эту злополучную страну, чтобы проверить свои предположения.

И в принципе я был прав. Но не учёл всех мелочей. Я не мог знать, что Абрам, вероятно, перед тем как отправиться на выполнение опасного задания, о чём-то расскажет брату… И что этот брат-авантюрист вместе с двумя другими такими же авантюристами примется бороздить на лодке залив в поисках похороненного на дне сокровища… И что будет иметь при себе специальный прибор для нахождения золота… А после долгих и упорных поисков нападёт на чемоданчик, на никелированной табличке которого будут выгравированы инициалы этого тщеславного павлина — генерала… И что авантюристы, как обычно бывает в подобных случаях, перессорятся из-за добычи… И вмешается местная полиция…

И вообще я, конечно же, не мог знать всего того, что было описано в позавчерашних бульварных газетах как достоверный факт. Я имею смелость считать себя весьма дальновидным человеком. Но никогда не считал себя пророком.

Конечно, катастрофы ещё не произошло. А может, она и не произойдёт. Брат Абрама явно не подозревает о моём существовании. Иначе я уже не сидел бы в этой квартире и не проводил бы субботний день за ленивым чтением газет. Это происшествие подаётся в них как криминальная история. Высказывается даже предположение, что моторная лодка взорвалась в результате попадания пули в ящик с боеприпасами. Но что касается золота, то тут не может быть никаких предположений. Все монеты фальшивые. И Центр очень хорошо знает, откуда они взялись.

Но всё же остаётся одна лазейка. Ведь при покупке золота у сомнительных торговцев никто не застрахован от обмана. Меня обманули — и всё тут. Прозвучит ли эта версия убедительно, это другой вопрос. Но, как говорит мой старый друг Хьюберт, расследование будет продолжаться не один месяц, и может случиться, что материалы его похоронят в архиве как закрытое дело. Если я, конечно, заслужил снисхождение. Если я уже доказал начальству, что я работник высокого класса. Того высокого класса, который не подлежит осуждению за мелкие провинности.

Всё упирается в это.

В понедельник утром в определённое распорядком дня время — без четверти девять — я выхожу из дома. Как положено, Андрей ждёт меня в «шевроле».

Вежливо поздоровавшись, шофёр задаёт свой риторический вопрос:

— В посольство?

— Да. Как обычно.

Весна — время неожиданных перемен — и хороших, и плохих. Только мы тронулись, как с неба, на котором ещё светит солнце, полил сильный майский дождь.

— Туча, — отмечает шофёр.

— И довольно большая.

Плотные струи дождя стучат по лобовому стеклу, и только в разводах, рисуемых «дворниками», мелькают смутные силуэты бегущих по бульвару пешеходов.

— Ничего не видно… — бормочет Андрей, наклоняясь вперёд, словив для того, чтобы пронзить взглядом завесу дождя.

— А как дела на другом фронте? Там что-нибудь видно? — спрашиваю я как бы вскользь.

— Где?

— Ну, у нашей девушки?

Андрей уже выполняет функции информатора, но я стараюсь, чтобы это происходило легко и незаметно.

— Мы совсем забыли подсчитать полагающиеся вам премиальные, — сказал я ему несколько дней назад, передавая в конверте обещанное вознаграждение. — Но нет худа без добра, зато получилась порядочная сумма.

И теперь наш диалог вполне может восприниматься как обычная болтовня, мы как бы просто сплетничаем…

— Вчера какой-то новенький стал увиваться за ней. — осведомляет меня шофёр. — Позавчера только поглядывал, а вчера уже явно стал возле неё вертеться.

— То есть?

— Сидели вдвоём за столиком. Только вдвоём.

— А другие из её компании?

— Они сидели за другим.

— Может, она с ними поссорилась?

— Не похоже. Просто, похоже, она предпочитает новенького старой компании. И новенький предпочитает сидеть с ней одной, а не со всей компанией.

— Вы считаете, у них это серьёзно? — спрашиваю я с некоторым неудовольствием.

— Да нет, не думаю…

Он умолкает, словно не решается продолжить.

— Вы что-то хотели сказать?

— Что у таких девушек серьёзного не бывает. Не хочу вмешиваться, но, по-моему, они не для серьёзных дел.

«Серьёзные дела» — звучит довольно двусмысленно. Поэтому я спрашиваю:

— А точнее?

— Точнее, сегодня вы с ней встречаетесь, а завтра она уже с другим.

— Верно. Но когда человеку за тридцать, он становится философом. А мне уже давно за тридцать. Если рядом с вами девушка, когда это вам нужно, то не всё ли равно, встречается она ещё с другим или нет тогда, когда она вам не нужна.

— Мне тоже под тридцать, но я не такой. И если я узнаю, что моя жена хоть подумает о другом, я ей просто голову оторву!..

Он, видно, и мою голову не жалеет, потому что в следующую секунду тормозит так резко, что я стукаюсь головой о спинку сиденья.

— Ну прямо лезет под колёса, — произносит Андрей с негодованием, указывая на человека, неожиданно оказавшегося на мостовой перед нашей машиной.

Тот виновато ускоряет шаг, торопясь перейти дорогу, и чуть не попадает под колёса едущей рядом машины.

— Ходят как слепые, дорогу и ту переходят не глядя, — продолжает бурчать Андрей, давая волю всегдашней нелюбви шофёров к пешеходам.

Дождь всё ещё льёт, и он сосредоточенно всматривается вперёд.

— Значит, вы противник свободных отношений? — пытаюсь я вернуть его к нашей теме.

— Да, я не настолько культурный… — признаётся Андрей.

— То, что она встречается с другим, ещё не самое плохое, — замечаю я, — бывает кое-что и похуже…

— Когда встречается с двумя-тремя сразу, — замечает шофёр.

— Нет. Когда начнёт везде болтать о наших отношениях.

— Да, вам, дипломатам, это ни к чему.

— А кто ещё вертится вокруг неё?

— Пока никто.

— Может, кто-то ждёт своей очереди? Может, заглядывается на неё издали, как вы?

— Нет, такого я не замечал.

Он снова нажимает на тормоз, на сей раз не так резко, и я пережидаю, пока он выскажет всё обычные нелестные замечания в адрес пешеходов.

— И долго они сидели вдвоём? — спрашиваю я, когда мы снова трогаемся.

— До вечера.

— И, конечно, ушли вместе?!

— Известное дело.

— Паренёк, наверно, недурён.

— Внешне неплохой. Высокий, серьёзный, я хочу сказать, с виду кажется серьёзным.

— Парень с характером, — подсказываю я.

— С характером, — бурчит пренебрежительно Андрей. — Все мы воображаем, что у нас есть характер… Пока нас кто-нибудь не прижмёт…

— Сегодня утром я был у маникюрши, — сообщает Бенет, входя в кабинет, словно это важнейшее событие года.

— Поздравляю, — бормочу я, не поднимая глаз от бумаг.

— Есть поздравление и вам! — замечает с ноткой злорадства мой помощник. — Текст гласит: «Икс тяжело болен. Необходима срочная операция».

— Да, это вам не маникюр сделать, — признаю я, отрываясь от бумаг. — И именно сейчас, когда нам нужен надёжный канал.

Я задумчиво гляжу на стену, на вызывающе выставленные голые бёдра «гёрлс» и ракетку теннисиста, который словно готовится ударить меня по голове.

— У меня такое впечатление, что все ваши люди больны, — кислым тоном замечаю я.

— Они не от рождения больные, — отвечает не менее кислым тоном Бенет. — Но в здешнем климате люди легко заболевают. А мы хотим их использовать на полную катушку, нарушаем все обещания, и в результате получается провал.

— Ладно, ладно, расскажите это шефу, когда поедете в отпуск.

Бенет не отвечает, но по лицу его видно, что он мысленно посылает меня куда подальше.

— Если мы Икса отправим лечиться, есть у нас кому его заменить? — возвращаю я его снова к реальности.

— Старый утверждает, что есть. Но вопрос с Иксом нельзя больше откладывать.

— И не будем.

— Ах да, явился тот, с гитарой, — спохватывается мой помощник. — Требует ещё ампулы.

— Вы дали?

— Откуда они у меня? Он ждёт внизу, в приёмной, топчет там ковёр своими грязными ногами.

— Этот тип становится опасным, — замечаю я. — Ему же было сказано, чтоб он больше сюда не являлся.

— Я думаю, пора его отсылать, — тут же соглашается Бенет.

— Вот именно… Тогда узнайте, когда поезд, и закажите два купе для Мэри и для меня…

— Вы имеете в виду поезд в Стамбул?

— А куда же ещё?… Этот с гитарой пусть отправляется в том же направлении самолётом. Скажите ему…

В это мгновенье на пороге появляется моя секретарша с присущей ей манерой входить раньше, чем стучаться.

— Господин Томас, вас зовёт к себе посол.

— Как раз вовремя, — бурчу я. И добавляю, обращаясь к Бенету: — Потом закончим наш разговор.

Памятник неизвестному дипломату снова предстаёт предо мной — стоящим позади письменного стола и опирающимся о него рукой. При моём появлении шеф не соблаговолил нарушить ни на миг свою позу памятника, и только тонкие поблекшие губы едва уловимо раздвинулись:

— Садитесь!

Я неторопливо прохожу долгий путь от дверей до гарнитура в стиле мадам Помпадур или её венценосного любовника и развязно опускаюсь в одно из кресел. За всё время моей работы здесь посол ни разу не пригласил меня для беседы, если не считать первой злополучной встречи, и я даже не имел чести видеть его ещё хоть раз, если не считать приёмов, на которых я обычно держусь на порядочном расстоянии от него среди других сотрудников.

— Ваше присутствие здесь почти незаметно, Томас, — произносит посол.

Голос его суше прошлогодних макарон.

— Конечно, — продолжает он, — это лучше, чем если бы вы ознаменовали своё присутствие каким-нибудь скандалом, как ваш предшественник. Но всё же коль скоро у нас есть советник по культуре, то должна вестись и хоть какая-то культурная деятельность…

Он устремляет на меня свой неподвижный холодный взгляд, чтобы оценить эффект от своего силлогизма. И поскольку он явно ждёт от меня какой-то реакции, я позволяю себе продолжать разговор, не меняя своей непринуждённой позы:

— Не собираюсь хвастаться своей деятельностью, но раз вы, как я вижу, вообще считаете, что она не ведётся, то осмелюсь заметить, что это не так. Я посетил все редакции, установил контакты с телевидением, с университетом, радио, договорился о некоторых акциях в плане культурного обмена и направил письма с просьбой прислать соответствующие материалы…

Большая часть этого скромного отчёта — чистая ложь, однако это не мешает моим словам звучать убедительно.

— Но вы не поставили меня в известность ни об одном из этих действий, — восклицает с некоторым замешательством шеф. Моя тирада явно оказалась для него неожиданной.

— Но вы же никогда не вызывали меня для отчёта!..

— Да… Очевидно, наши взгляды на порядок работы сильно различаются, — замечает шеф тоном, который претендует на то, чтобы быть ироническим. — Похоже, я стал жертвой иллюзии, что вы должны ко мне являться с отчётом, а не я звать вас… Ну, хорошо. Допускаю, что вы не сидели сложа руки, но ваша деятельность всё же ограничивалась текущей работой… А нам необходимо наладить контакты, имеющие перспективу. Поэтому я предложу вам провести несколько мероприятий иного характера. Прежде всего мы можем начать с показа какого-нибудь подходящего фильма, объединить его с небольшим коктейлем и пригласить интересных для нас журналистов, деятелей искусства… вообще…

— Чудесная идея! — с энтузиазмом восклицаю я. — Но, к сожалению, осуществлять её придётся без меня… Мне срочно надо выехать в Стамбул.

— Но как…

— А так: надо. Я как раз сегодня утром собирался поставить вас об этом в известность.

— Но вы должны не ставить меня в известность, а спрашивать разрешения. И я вам ещё не разрешил!

— Но ведь я именно этого и жду, чтобы вы мне разрешили.

— Но вы… вы…

У некоторых людей, не привыкших, чтобы им возражали, это вызывает такой шок, что они теряют дар речи и начинают заикаться. Но заикающийся говорит медленно, а я очень спешу.

— Видите ли, господин посол, если вам необходимо долго обдумывать вопрос о разрешении на мою поездку, то у вас будет достаточно времени после моего отъезда. А я поеду и без вашего благословения. Дело неотложное. Пока вы тут будете играть в коктейли и дипломатию, я должен заниматься работой… не той фиктивной — культурной, а той неотложной, настоящей, грязной работой, для которой вы служите только ширмой!

— Вы грубы… вы… — продолжает заикаться шеф, с трудом сдерживая ярость.

— Как полицейский… Вы это хотите сказать? — добродушно смеюсь я. И прежде чем пуститься в долгий обратный путь к двери, бросаю тем же тоном: — Однако идея у вас чудесная!.. Желаю вам успеха в этом милом культурном развлечении.

— Но вы ничего не говорили мне об этой поездке… И даже не спросили моего согласия, — сердито замечает Мэри.

И эта — туда же! Похоже, тут все — мои начальники, один я — подчинённый.

— Послушайте, дорогая, я не считаю нужным испрашивать заранее вашего согласия, когда речь идёт об исполнении вами служебных обязанностей.

— Это не входит в мои служебные обязанности. Вы опять хотите меня впутать в какую-то историю…

— Это именно ваши служебные обязанности. Вы сопровождаете меня в качестве секретарши и ничего больше!

На сей раз её раздражение передалось и мне. Мэри бросает на меня испытующий взгляд и произносит уже более мягким тоном:

— Хорошо, посмотрим… Но имейте в виду…

— Да, да, я буду иметь в виду всё, что нужно, только оставьте меня одного, мне ещё кое-что надо сделать.

Она с сердитой гримасой уходит.

Чуть позже её место в кабинете занимает Бенет.

— Я отправил этого… — рапортует он. — Сговорчивый оказался…

— Молодые люди всегда бывают сговорчивыми, когда можно уклониться от службы в армии, — замечаю я.

— Я тут кое-что сочинил насчёт Адамса. — Бенет достаёт из кармана несколько напечатанных на машинке сложенных листков. — В субботу вечером он очень разговорился…

— Вероятно, воодушевлённый своей победой над вами…

— Пожалуй, да, — неохотно признаётся мой помощник. — Вообще он стал болтлив и тут наболтал такое…

— Подчеркните это.

— Я подчеркнул.

— Тогда посылайте без меня. Сейчас у меня голова занята другим. У меня, дорогой, такое ощущение, что начинается последний раунд.

— Это ещё ничего не значит.

— Многое значит, многое! Прикажите Старому подготовить новый канал… И следить за тем, что происходит на вилле.

— Что ещё?

— Всё остальное не зависит ни от вас, ни от меня. Всё остальное в руках этой старой капризной дамы — Судьбы.