Глава 7 Страшнее, чем пули

В темноте 'Уазик' клюнул носом, высветив фарами забор, сложенный из бетонных плит. Забор казался бесконечным. Мерно повторялся узор выпуклых квадратов, дальние плиты уходили в вечерний туман, сизый от дождя. Впереди был тупик, одна из бесчисленных слепых кишок большого города, идеальное место для убийства или изнасилования. Ненавижу тупики.

— Где же этот болван, — сказал Боб, стиснув челюсти. — Волыну прогадил, в рожу отхватил и прячется… Ничего. От меня не спрячешься. А, вот он.

Он уже приоткрыл дверь 'уазика', собираясь наружу, но Саша тронула его за плечо.

— Погоди, — сказала она, блестя глазами. — Давай сначала я вам подарю. И Тимка пусть подарит… сколько может.

Я опешил. Это было неслыханно, это было не просто неприлично — невозможно. Мало того, что Саша предлагала разделить с ней удачу, она делала это, нимало не стесняясь мужа, да к тому же приглашала его присоединиться. Я замялся. А вот Боб не колебался ни секунды: перегнулся на заднее сиденье, взял Сашу за руку. Две пары глаз смотрели на меня. В женском взгляде был вопрос, в мужском — нетерпение.

— Чего ты? — спросила Саша. — У нас все так делают перед дежурством. У Боба тоже на работе кошки есть. Давай, не стесняйся.

— Я не стесняюсь, — сказал я. 'Глупо отказываться, — сказал голос в голове. — Просто глупо. Ведешь себя, как маленький. У мерзавца пистолет, а ты из себя девственника строишь'. Возникла гаденькая мысль, что, если бы Саша предложила заняться с ней накачкой с глазу на глаз, я бы не колебался.

Я сжал одной рукой протянутую ладонь Боба, другой коснулся тонких Сашиных пальцев. Она коротко стригла ногти, я почувствовал округлости подушечек. Саша улыбнулась, как умеют только кошки — уголками рта. Она была славная, моя сестренка. Всегда улыбалась, и знала, что сказать в трудную минуту. Мои единственные настоящие друзья. Узнали, что у меня беда, все бросили и примчались. А теперь собирались рисковать жизнью ради глупого пьяницы. Да что там — собирались. Разве Боб не встретил в одиночку свору Стокрылого? Разве не спасла нас Саша, возникнув между нами и бандитами, когда все уже почти вцепись друг другу в глотки? Друзья мои, милые. Если бы хоть раз я мог им чем-нибудь помочь так, как они помогали мне. Если бы я знал, что хоть немного их достоин. И ведь никакой корысти, никаких обязательств, только чистая, братская любовь между нами. Друзья. Навсегда.

В тот самый момент я решил: если смогу когда-нибудь отплатить им — отплачу сполна.

Люди часто дают себе такие клятвы.

Правда, не часто представляется возможность выполнить обещанное.

Но об этом думать не принято — верно, ребята?

— Ладно, — сказал Боб и прочистил горло. — Ладно.

Саша, закрыв глаза, тихонько пела.

— Са-аш, — позвал шепотом Боб. Саша, все так же зажмурившись и продолжая мурлыкать, погладила меня по волосам. Затем вздрогнула, открыла глаза и, потянувшись на переднее сиденье, обняла Боба за шею.

— Ну, пойдем что ли, — сказала она и первой, не дожидаясь нас с Бобом, выскользнула из автомобиля.

Снаружи ждал давнишний здоровенный мент — тот самый, который сначала поймал Дину и Черного, а потом отдал их бандитам. Мент был мокрый, бледный и напуганный. Левый глаз у него заплыл. Я почему-то вспомнил фамилию — Копайгора. Я ожидал, что этот Копайгора тут же поведет нас за собой, что наконец-то я получу возможность запустить когти Черному в горло, что сейчас-то начнется самое страшное и долгожданное…

Вместо этого Боб огляделся, по сторонам, опять закурил (он сегодня, наверное, месячную норму по сигаретам выполнил) и спросил мента:

— Ты кого-нибудь позвал?

— Позвал, — сказал Копайгора несчастным голосом.

— Ну, и где они? — спросил Боб.

— Сказали, скоро будут, — отвечал Копайгора.

— Честно? — протянул Боб.

— Я позвал, честно! — заволновался мент.

— А они? — спросил Боб. Мент побагровел и, пригнувшись, что-то тихонько сказал Бобу. Тот поиграл желваками. Вот и все. Никакой помощи не будет. Дружба дружбой, а служба службой, мой бедный доверчивый пес…

Боб отвернулся и стал куда-то звонить. Я отошел на несколько шагов. Вечер, дождь и одиночество. Можно было ждать подмогу (судя по всему, очень долго), можно было поискать где-нибудь поблизости магазинчик и купить бутылку водки, можно было сесть на асфальт и выпить эту бутылку из горла, сольно. А Дина уходила бы все дальше и дальше, пока след не потерялся бы навсегда. Просто из-за того, что у Черного был пистолет, а мы, сильные, взрослые люди, к тому же с повышенным везением — мы боялись. Не пистолета боялись. Черного. Я порылся в кармане, отыскал монетку и подбросил ее. Монетка легла точно на ладонь, что было добрым знаком. 'Решка, — подумал я. — Пусть это будет решка…' Монета закувыркалась в воздухе: я прихлопнул ее на рукаве. Вся в гордых завитушках, на меня смотрела единица; рядом скромно прилепилось слово 'рубль'. Решка. Я подбросил монетку еще раз. Решка. Еще. Решка. Решка, решка, решка. Саша с любопытством за мной следила. Я встретил ее взгляд и подмигнул. Она неуверенно улыбнулась, а я, не говоря лишних слов, развернулся на каблуках и пошел к забору.

— Э! — сдавленно крикнул Боб. — Куда?

Я не обернулся. Они нагнали меня.

— Ты что, — сказал Боб, — у него же пистолет.

— А у меня — вот это, — ответил я и показал ему монетку. Боб глянул на меня, перевел взгляд на монетку.

— Боря, — сказала Саша, — а давай попробуем. Пока работает.

Тот обвел глазами меня, Сашу, забор, вечернее небо и мента, который стоял в отдалении, не решившись приблизиться.

— Психи, — сказал Боб.

— Подсади, — сказал я.

— Хрена лысого, — возразил он. — Я сначала.

Он поманил Копайгору. Тот сорвался с места, будто от того, с какой скоростью он к нам подбежит, зависела его жизнь. Судя по выражению лица Боба, примерно так оно и было.

— Если приедет кто — все внутрь, — сказал Боб. Копайгора кивнул. Боб смерил его взглядом и добавил: — Остаешься за старшего!

Должно быть, он шутил, но получилось не смешно. Боб ухватился за край забора — при таком огромном росте это было легко — напружинился и запрыгнул на забор. Именно запрыгнул, не влез и не подтянулся. Волк, что тут скажешь. Впрочем, не исключено, что давала себя знать накачка. Я, ухватившись за протянутую руку Боба, взмыл на верхотуру без особых усилий. Как только рядом оказалась Саша, Боб спрыгнул, приземлившись беззвучно.

По ту сторону забора стояло древнее здание. Длинное, заброшенное, темное, оно щерилось кирпичной изъеденной кладкой, дышало гнилью из покривившихся дверных проемов, таращило глазницы окон, которые не помнили о стеклах. Когда-то здесь находился завод, или казармы, или еще что-нибудь; когда-то каменное чудовище каждое утро пожирало тысячи людей с тем, чтобы выплюнуть их к вечеру. Сейчас же это была груда строительного мусора, чудом сохранявшего форму дома.

— Безнадежно, — сказал Боб. — Они ушли уже, наверное.

Я присел на корточки. Давно спустился вечер, но с улицы через забор светили фонари, выхватывая черно-желтые картинки из фиолетовой тени под ногами. Нечто пестрое, измятое и заскорузлое валялось между булыжников. Какая-то тряпка. Что-то знакомое. Узор, где я видел этот узор? А на узоре темные пятна. Кровь, что ли. Я пригляделся. Убогий свет фонаря все же позволил различить отвратительный бурый оттенок. Неповторимый оттенок. Да, точно. Кровь. Узор…

Вспомнил.

У Дины был плащ, модный, дорогой, строгого фасона — кошки любят длиннополую одежду. Снаружи темно-синий, изнутри плащ весело переливался лазоревой подкладкой с фантазийным орнаментом. Кусок этой самой подкладки сейчас лежал у меня под ногами, и дождь не спеша размывал на нем кровавые пятна. Дина была ранена. Дина истекала кровью. Голова прояснилась, воздух стал тяжелым и холодным, и зазвенело в ушах. Тотем во мне ожил, встал на задние лапы и зарычал, оскалив клыки. Тотем чуял кровь и хотел еще больше крови. Я поднялся с корточек и пошел к ближайшему черному провалу в стене.

— Ты чего? — спросил шепотом Боб, догоняя меня. Саша вытащила из-под мышки небольшой пистолет и теперь кралась справа. Я не ответил. Боялся, что, если открою рот, то начну кричать. А кричать было никак нельзя, потому что тишина стала нашей единственной союзницей, капризной и переменчивой, и спугнуть ее ничего не стоило. Под ногами расползались битые кирпичи, перекатывалась щебенка, угрожающе потрескивали гнилые доски. Тут и там чернели лужи. Из дыры в стене воняло нечистотами и сыростью, тем запахом, который всегда поселяется в заброшенных домах, ставших приютом бомжей. Никаких бомжей, конечно, мы не встретили, у бродяг инстинкт самосохранения развит получше, чем у крыс. Но внутри здания на грязном полу повсюду валялось тряпье, разбросаны были пустые бутылки, а поодаль, у стены, помещался пустой ящик, на котором смердели остатки чьего-то ужина. Когда-то, будучи котом, я три раза подумал бы, прежде чем есть такое. Но, видно, нелегко стать доминирующим биологическим видом на планете… Мы шли чередой гулких огромных комнат, ступая осторожно и медленно. Глаза привыкли к темноте, я уже различал проплешины в штукатурке, дивился на продавленный потолок. Дом с нетерпением ждал окончательного разрушения. Интересно, бывают ли случаи перерождения у домов? Когда этот гниющий остов снесут к чертовой матери, его душа, возможно, найдет прибежище в теле новостройки… Будет ли он помнить прошлую жизнь, или это — удел хинко? Додумать я не успел, потому что увидел в очередной комнате лежащую на полу Дину. Я метнулся к ней, и тогда все началось.

Совсем рядом в воздухе пронеслось что-то маленькое и злое, а потом я услышал грохот выстрелов, будто огромным молотком били по огромной доске. В дальнем конце зала мелькнула тень. Черный. Он. Наконец-то.

Позже я много раз думал, что же заставило меня броситься за ним, вместо того чтобы остаться с Диной. Странно и страшно: твоя жена лежит раненая на полу, зовет тебя, протягивает руки, а ты бежишь мимо. Но тогда я именно так и сделал. Кровь превратилась в кипяток, сумерки рассеялись, в лицо дохнул тугой ветер. Я мчался за Черным, за добычей. Он отстреливался на бегу, но пули, визжа и хохоча, летели мимо. Со мной поравнялся Боб. Он тоже охотился, он хотел поймать Черного быстрее меня, но хлопнул очередной выстрел, и Боб, заскулив, остался позади. Я убью тебя, Черный. За Дину. За Боба. За всех. Он бежал далеко впереди, его спина мелькала в дверных проемах, но я догонял, я был быстрее и сильнее, и еще — меня вела ярость.

Вдруг Черный остановился.

Нас разделяла всего одна комната. Я захрипел, прибавил ходу — огнем вспыхнули перегруженные мышцы — и одновременно услышал крик Черного. Он вскинул руку с пистолетом и выстрелил — в упор, между нами оставалось несколько шагов. Шею обожгло. Так в школьной столовой исподтишка прикладывали нагретую в чае ложку. В этот момент вокруг все начало трещать и сыпаться — должно быть, пуля попала в какой-то жизненно важный орган старого дома. Но мы были заняты: я повалил Черного на пол и старался разбить ему голову подвернувшимся под руку кирпичом, а Черный, облапив мое лицо, силился свернуть мне шею. Что-то стукнуло по затылку — я подумал, что это Черный как-то дотянулся до головы второй рукой. Затем Черный по-кошачьи подобрался и лягнул меня, так, что я кубарем покатился по грязному полу. Оплевываясь от известковой пыли, я увидел, что потолок огромными, выпуклыми кусками рушится на нас, и что Черный лежит, не двигаясь, придавленный толстенной балкой. Здание рассыпалось, вздыхая, как умирающий великан. Это Черный убил его, пули довершили разрушение, поставили свинцовые точки в жизнях древних стен. На ноги повалилось что-то тяжелое, рука оказалась в цепких каменных челюстях. Я не мог сдвинуться с места и только лежал, осыпаемый мусором, щепками, какими-то лохмотьями — лежал, ослепнув, оглохнув, и ждал.

Но та, кого я ждал, не пришла.

Грохот развеялся, проступили обычные звуки — дальний шум машин, человеческие голоса, шаги. Кто-то брел по развалинам, но я не мог его позвать, а только сипел тихонько. Сорвал голос. Наверное, я все-таки кричал, пока меня заваливало. Наверху было темное небо, подсвеченное городской лавиной огня. Это было прекрасно. Давным-давно, лет в семь или восемь, я любил играть так: построить шалашом диванные подушки, сверху навалить одеяла, облицевать фасад книгами, завесить простыней, а чуть позже, когда наскучит мягкое убежище, тайком от себя самого двинуть ногой в секретное место — слабое место. Шалаш падал на своего обитателя, а я, вопя и брыкаясь, представлял, что погибаю под обломками, что замурован в подушечную тюрьму навечно, и что каждая подушка весит, по меньшей мере, полтонны. Затем я лежал смирно, заваленный барахлом, и упивался восхитительной смесью воображаемой трагедии и реального комфорта. Так я играл, когда бывал один — а одиночество меня всегда любило. Сейчас я словно вернулся в детство, потому что совсем не испытывал боли, лежа под обломками. Верно, сказывалась Сашина накачка, позволившая удивительным образом выжить в катастрофе… и даже устроиться с некоторым удобством. Если, конечно, можно назвать удобным положение, когда тело закручено винтом, ноги будто схвачены огромными клещами, а руку затянуло в каменное месиво. Моему покою мешали только два обстоятельства. Во-первых, постепенно, но ощутимо немели придавленные ноги, а, во-вторых, я боялся, что при обвале пострадала Дина. Потом на обломках заплясали синие отблески 'скорой помощи'. Меня нашли и стали откапывать. Я шептал, что со мной все нормально, что я живой, пробовал в доказательство встать, но меня не слушали и только покрикивали ободряюще. 'Дина, — сипел я. — Дина где? Что с Диной?' Меня не понимали. Я забился в панике, потому что из молчания моих спасителей сделал вывод, что Дина погибла.

Саша возникла, как ангел на фоне развалин.

— Тимка, — сказала она обрадовано, — Тимка, живой! — и стала душить в объятиях. Ее отогнали, под меня сунули носилки и хотели куда-то нести, но я рванулся, едва не выпав из носилок, так что спасатели, недовольно ворча, опустили меня и помогли сесть. Рядом на корточки опустилась Саша.

— Дина, — прохрипел я. — Дина что?

— Дина нормально, — сказала Саша. — Тебя зовет.

— Помоги, — сказал я и встал, схватившись за Сашу. Оставив позади раздраженных спасателей, мы побрели по руинам. Я увидел издали сгорбленного Боба, суетливого мента рядом с ним — и Дину. Она сидела на каменном обломке, выставив ногу, уже забинтованную. Отделившись от Саши, я похромал так быстро, как мог. Дина потянулась ко мне. Я, не то сев, не то упав рядом, схватил ее в охапку и стал целовать. Она ничего не говорила, и ее лицо было мокрым от дождя.

Потом я вспомнил и спросил Боба:

— Ты как?

— Уже нормально, — сказал он мрачно. — Контузия, понимаешь.

— Повезло, — сказала Саша со значением, ероша ему волосы.

— В смысле? — не понял я.

— Да, как в кино, знаешь, — скривившись, ответил Боб. — У меня зажигалка в кармане была. В нее и попало. Ребрам больно теперь… Вам с Сашкой спасибо.

— Всегда пожалуйста, — сказала Саша, и непонятно было, чего в ее голосе больше — иронии или пережитого страха.

К ним подошел спасатель, что-то сказал. Боб со стоном разогнулся и поднялся на ноги. Опираться на Сашу он не стал — пошел, растирая грудь, по-журавлиному вышагивая среди обломков. Саша поспешила за ним, а спасатель выругался под нос и скрылся из виду в дождливых сумерках. Мы с Диной остались одни.

— Нога как? — спросил я. — У тебя кровь была, да?

— Нет, — сказала она.

— А как же… — навалилась дурнота, и стало все равно. — А, ладно. Неважно.

— Нога не очень, — сообщила Дина. — Но терпимо. Пить вот хотелось, ужас. Напоили. Сказали, надо рентген сделать, но вряд ли перелом. Это я с забора прыгнула…

— Ага, — сказал я.

— Тимка, — сказала Дина, — нашел все-таки.

Она улыбнулась — и сразу губы у нее задрожали, так что улыбка вышла недолгая. Сейчас Дина была очень красива, пожалуй, еще красивее, чем всегда. Надо было задать вопрос и получить ответ, и этот ответ был страшнее, чем пули, бандиты и катастрофы. Но без него я не мог жить дальше.

— Дина, — сказал я.

— Да, — сказала она.

— Дина, — сказал я. — Почему ты это сделала?

Она покачала головой.

— Я ошиблась, — сказала она.

Это было паршиво. Честно, ребята. Это очень скверно — когда тебе признаются в измене. Но еще хуже, когда тебе лгут. Поэтому теперь я был рад правде. Даже такой.

— Прости, — сказала Дина.

Я кивнул. А что мне оставалось делать? Я любил ее, вот и все. Может быть, я — лузер, пьяница, обманутый муж, без одного удара убийца. Может быть, вы смеетесь надо мной. Может быть, вы правы. Но, пока у меня есть любовь, мне плевать на вашу правоту. Мы обнялись. Дина водила по моей спине ладошкой и шмыгала носом. Потом рядом появилась Саша. Присела на камень, сосредоточенно посмотрела на ногти. Ногти были короче некуда, но она все-таки нашла какой-то заусенец и впилась в него зубами. У нее была привычка грызть ногти. И никто не мог отучить. Даже в ее хваленой Академии. Саша грызла ногти всегда, когда ей бывало трудно.

— Привет, Сашка, — сказала Дина, не оборачиваясь.

— Привет-привет, — задумчиво отозвалась та. — Вас подбросить? Мы уезжаем сейчас. Можем крюк сделать, до дома вам как раз. Или как, тебе врач что сказал, тебе в травму надо, наверное?

— Надо, — сказал я. — Рентген надо сделать.

— Тогда до травмы, а потом домой.

Она говорила таким будничным тоном, что было ясно: дела шли из рук вон плохо.

— Саша, — позвал я.

— А, — сказала она и принялась за другой палец.

— Где Черный?

Она вынула палец изо рта и спрятала руки между коленями.

— Черный умер, — проговорила Саша, глядя перед собой. — Погиб.

Дина не вздрогнула, не издала ни звука. Только вздохнула прерывисто.

— Вы туда лучше не ходите, не надо, — сказала Саша, опять принимаясь за ногти. — Его… в общем, как бы, узнать сложно его теперь.

Подошел Боб, положил руку мне на плечо. Мимо проехала 'скорая помощь', дробя сгустившуюся темноту синими всполохами. 'Зря приехали', - подумал я. В голове было пусто.

— Увезите нас отсюда, — попросил я.