"Далеко ли до Сайгатки?" - читать интересную книгу автора (Перфильева Анастасия Витальевна)

Бегство

Пароход был весь выкрашен серой краской, только на уставленных вдоль палубы вёдрах остались яркие буквы. Но вёдра стояли в беспорядке, и название парохода получалось странное: «ВЛЧКАО».

Пароход пришёл по Каме сверху.

Пока он, пятясь и разворачиваясь, подходил к мосткам, на берегу сгружали с подвод мешки с зерном.

Пассажиров на берег не сошло ни одного. По верхней палубе прогуливался военный в шинели, с красной звездой на рукаве. Две женщины, кутаясь в платки, выбежали было купить большие, как кабачки, огурцы, да раздумали.

Полил дождь, Кама помутнела.

Пароход стоял недолго, минут двенадцать, пока успели перетаскать в трюм мешки с зерном. Мужчина в брезенте закричал что-то с нижней палубы, и сразу торопливо ударил колокол.

В это время от пустой подводы к пристани перебежали две девочки. Одна стриженая, с большими бровями, другая худенькая, с рыжеватой косицей и узелком в руках. Пробил второй короткий звонок. Стриженая — это была Варя — обняла Ганьку, ткнулась ей носом в лицо и прыгнула на мостки. Загремели цепи.

— Куда, куда? А ну, быстро! — прикрикнул на девочку мужчина в брезенте.

Варя шмыгнула со сходней в трюм парохода, её обдало жаром из машинного отделения, и она выскочила обратно на палубу. Пароход уже отвалил от мостков, между ними и пристанью быстро вырастала вода. А Ганя на берегу, протягивая узелок, кричала жалобно:

— Шаньги-то!.. Шанежки забыла-а!..

Пароход повернулся к мосткам кормой. Его сильно качало, брызги взлетали на палубу и тяжело падали в воду.

Варя всхлипнула, пробралась по коридору между каютами, сунулась было в стеклянную дверь салона, испугалась и нырнула опять в трюм. Там она присела на скамейку около иллюминатора и затихла.

Пароход вздрагивал и глухо стучал. Вниз по течению он шёл быстро.

…Варе приснился сон, будто едет она верхом на Боярыне и будто это вовсе не Боярыня, а та самая коза, которую ловили когда-то в Овражках Сергей Никанорович с Вадимом. Варя должна отвезти в лабораторию пробы из шурфов, но она никак не может отыскать лабораторию в лесу. Из-под огромных папоротников выбегают то и дело кроты, вылетают серые совы… Варе страшно, она боится, что дядя Борис Матвеевич будет ругать её, а Спирька, как нарочно, велел поймать одного крота, потому что из них теперь делают рукавицы для раненых красноармейцев. Варя пришпоривает козу, та оборачивает к ней морду и говорит человеческим голосом: «Ничего, успеешь! Вот только шанежки забыли, от бабушки попадёт…» И чуки-чуки-чук!..

— Вставай, девочка, приехали!

Варя открыла глаза. Лампочка на потолке горит тускло, тускло. Над Варей стоит мужчина в брезенте, но лицо у него не сердитое, а, наоборот, ласковое.

— Вставай, девочка. Тебе докуда ехать?

— Мне?

Варя протёрла глаза и встала. Она поняла, что заснула на скамейке, привалившись к тёплой стене, за которой стучит машина.

— Мне ещё далеко, мне в Горький.

— В Горький? Одна, что ли, едешь?

— Одна.

— Что ж так? Без билета небось?

— Без билета.

— Ну, давай. К своим пробираешься? А я думал, может, проспала.

— Нет, спасибо.

Варя села. Уже наступила ночь. Значит, она далеко от пристани, ещё дальше от Сайгатки. И Варя вспомнила…

В начале июля от Марьи Николаевны пришла телеграмма: «Варю оставьте у себя, подробно письмом».

Бабушку Ольгу Васильевну телеграмма уже не застала. Неделю назад Борис Матвеевич, Вера Аркадьевна и Варя проводили её обратно в Москву, бабушку срочно вызвали из отпуска. Варя молча упорно смотрела на неё, но попроситься вместе не посмела.

Поезда шли переполненные. Ольга Васильевна с трудом втиснулась в вагон, чемодан ее передали в окно. В последний раз увидела Варя стриженую седую бабушкину голову, а лица рассмотреть не успела: поезд ушёл почти сразу.

Сайгатка притихла. Как будто всё было по-старому, только стало гораздо меньше народу. Так же по утрам Вера Аркадьевна с Толей выезжали в поле на шурфы, Борис Матвеевич, насвистывая (но не задорно, а грустно), сверял карты, Спирька возил в лабораторию анализы. Всё чаще забегал в клуб председатель посоветоваться насчёт уборки, да совсем редко играла на улице гармошка — только когда провожали призывников на фронт.

Наконец пришло сразу два письма.

В первом Марья Николаевна писала, что они с Наташей остаются в Москве, живут всё в Овражках, и Сергей Никанорович с Вадимом тоже с ними, вместе как-то веселее; георгины привились на редкость, но ухаживать за ними некогда, и пускай Варя поживёт пока в Сайгатке — говорят, ребятишек до седьмых классов всё равно из города всех вывезут. А в общем, надо надеяться на лучшее…

Второе письмо было короткое, скупое: бабушка Ольга Васильевна уже в Москве, помогает эвакуировать школьников, её назначили заведующей интернатом.

За время пути письма устарели. Радио приносило каждый день грустные вести: немцы подошли к Смоленску, Москва отбивала налёты.

Варя плакала, умоляла дядю Бориса Матвеевича отпустить её домой, в Овражки, посадить только на поезд или хотя бы на пароход.

— Это ещё зачем? — сердито говорил Борис Матвеевич. — Матери без тебя забот мало?..

Уехал Толя — его призвали в армию. Маша запрягла Боярыню, сама отвезла его на станцию. Вернулась она суровая, с покрасневшими глазами и сразу ушла на шурфы. А вот Ганька… Не было теперь у Вари лучше друга, чем Ганька!

— Ненавижу! — сказала Варя. Ганька широко раскрыла глаза.

— Ты чего?

— Ненавижу! Его, дядю Бориса Матвеевича. — Варя вдруг всхлипнула. — Сам здоровый, другие на фронте, вон даже бабушка хочет… А меня не пускает. Я как раз и есть помоложе!.. Я тоже могу конверты клеить… Я тоже… Мама…

И Варя, упав головой на скамью, заплакала так, что плечи её забились под платьем. Ганька погладила Варю, прижалась к ней и тоже хлюпнула. Девочки сидели рядом в том самом чулане, где Варя в первый раз по приезде в Сайгатку встретилась с Верой Аркадьевной. По-прежнему в окно светило солнце, только подсолнух в огороде потемнел и тяжело свесил голову.

— Слушай! — сказала Варя поднимаясь.

— Ну?

— Слушай, Ганя, ты мне друг?

Ганя ещё шире открыла глаза и задышала Варе в лицо.

— Если, Ганька, ты мне друг, я тебе скажу, всё скажу, без утайки! Я всё равно убегу отсюда в Москву, честное тебе пионерское даю и клянусь, если хочешь. Я больше так не могу. Там они все в опасности, — Варя скривила рот, но удержалась, — а я тут… без дела. Я знаю, я хорошо знаю, Вера Аркадьевна и дядя говорят — наши бокситы тоже будут нужны. Ну и пускай, что будут нужны! Им хорошо говорить, а я не могу, ты понимаешь, не могу! — Варя ударила себя в грудь кулаком, Ганька понимающе кивнула. — Гань, ты в субботу повезёшь хлеб на пристань? (Ганя помогала теперь колхозницам.) Гань, ты меня возьмёшь с собой? А там на пароход, я всё разузнала… Нужно только хотя бы до Горького, а оттуда можно поездом. Раз уж здесь не посадят… Я всё решила, ладно, Гань? Поможешь, да?

Ганя плотнее подвинулась к Варе, обняла её, и обе что-то быстро зашептали друг другу.