"Далеко ли до Сайгатки?" - читать интересную книгу автора (Перфильева Анастасия Витальевна)

Все за одного

— Сергей Никанорович! Обождите, Сергей Никанорович!..

— Женя, я очень спешу. Вас в Тайжинку отправит Ольга Васильевна.

— Нет, я не про то…

Мамай всё-таки догнал его, прыгнув на перекинутую через канаву доску. По улице со всех сторон, перебивая друг друга, бежали журчащие ручьи.

— Сергей Никанорович, вы что, в город едете?

— Да. Вадиму срочно необходимо лекарство.

— Давайте я? А, Сергей Никанорович? Вы только объясните…

— Нет, голубчик, нельзя, ты не сумеешь. Лучше Ольге Васильевне помоги.

Мамай остановился, тяжело дыша. Неужели он ничем, ничем не сможет помочь Сергею Никаноровичу и тот один, ночью, в распутицу поедет в город, до которого не меньше сорока километров? Нет, его одного нельзя отпустить!

У клуба зашумел народ. Из раскрытых дверей повалили распаренные ребятишки, женщины в накинутых платках… Кто-то кричал:

— Машину сюда давайте для интернатских! Валентина Ивановна, собирайте своих!

Мамай увидел, как из тёмного проулка к освещенному клубу ползёт та самая полуторка, на которой они все приехали из Тайжинки. Сергея Никаноровича уже не было видно — он пошёл на конный двор за лошадью. Раздумывать было некогда. Мамай решительно подбежал к группе мальчишек, быстро сказал им что-то и, не оглядываясь, боясь только, чтобы его не заметила Ольга Васильевна, выходившая с девочками из клуба, торопливо свернул тоже к конному двору.

Самое главное было теперь — не опоздать к парому.

На перекрёстке, где строили новое шоссе, им встретилась подвода с грузчиками. Они-то и рассказали, что к сарапульскому мосту нет проезда: река, вздувшаяся от талого снега, сломала слабый лёд и шла вровень с берегами, а у моста вырвалась и затопила низину. Но паром, шестью километрами выше моста, ещё перевозит, если успеете.

Сергей Никанорович больше не ругал Мамая за то, что тот увязался с ним вместо возницы. Попавшуюся у конного двора Веру Аркадьевну (она шла в больницу) просили передать Ольге Васильевне, что Женя поехал с Сергеем Никаноровичем…

Мамай, неловко натягивая поводья, гнал Пегого. Тот часто месил копытами мокрую глину — для быстроты ехали просёлком. Было тепло, сыро и не так уж темно — хорошо, что взошла луна.

Наконец далеко впереди засветилось точкой окно в доме паромщика. У тёмной, с лезущими друг на друга льдинами Камы стояли чьи-то лошади, пустой грузовик. На том берегу шумели, ругались, потом чётко вспыхнул фонарь и погас, кто-то прокричал: «Багры, багры захватите!..»

Сергей Никанорович слез с телеги.

— Вот что, Женя: дальше я тебя не возьму, хочешь не хочешь. Будешь ждать меня здесь.

Спустились к воде. У каната стояла жена паромщика в шинели и, приложив руку к глазам, старалась рассмотреть что-то на том берегу, хотя, кроме шевелящихся льдин, ничего не было видно.

— Скажите, голубушка, на ту сторону ещё раз повезут?

— Должно, повезут, — ответила она.

С того берега снова закричали. Глухо стучали где-то доски, плескала вода. Ждали долго, и тогда наконец с шуршанием выполз и стал приближаться к берегу низко осевший паром. Раскачиваясь, он упёрся в берег, и сразу около лошадей, у машины выросли и заговорили люди:

— Что ж нам, назад ворочаться?

— А может, свезёшь? Осилим!

— Вот тебе и праздник! Домой не попасть…

Паромщик, могучий человек в брезенте и резиновых сапогах, молча спрыгнул на землю, завозился с чалками. Его обступили, он скупо бросил:

— Нету возможности.

— Куда ж нам теперь деваться? Свези!

— Льдом мостки заело. Лошадям и машине нельзя — потопнут.

Сергей Никанорович переждал, спросил спокойно:

— А людей можете перевезти?

— Много ль вас?

— Я — один, ещё кто, не знаю.

Пока, ругаясь и споря, договаривались, кто останется, а кто поедет, прошло минут двадцать. На ту сторону надо было всем, но налегке могли тронуться восемь человек.

— А как же вы дальше, до города? — тревожно спросил Сергея Никаноровича Мамай.

— Ничего. Пешком дойду в крайнем случае, теперь уже недалеко. Ты, Женя, не бойся, устрою тебя переночевать у паромщика.

— Зачем вы так? Что я, за себя боюсь? — угрюмо ответил Мамай.

От Камы дохнуло влагой, льдины зашуршали громче. Паром плескал о берег холодную воду.

— Теперь иди домой, Варюша, отдохни.

Варя, уронив на колени руки, так крепко задумалась, прислушиваясь к частому, сухому дыханию спящего Вадима, что не сразу узнала Веру Аркадьевну. Та была в белом халате, волосы плотно повязала марлевой косынкой.

Варя осторожно отодвинула табуретку, встала.

— Вера Аркадьевна, а можно, я никуда не пойду? Тоже здесь останусь?

— Ты же устала, отдохни. Утром вернёшься.

— Нет, лучше я здесь, с вами. Вдруг он спросит? Мне врач позволила…

Вера Аркадьевна неслышно подошла к кровати, поправила на Вадимке одеяло, прикрыла бумагой стакан с питьём.

— Не просыпался он?

— Нет. А дядя ещё в клубе?

— Все разошлись уже…

— И бабушка?

— Повезла ребят в Тайжинку.

Вера Аркадьевна развернула принесённый свёрток, достала какие-то бумаги, карандаш и села у лампы спокойно, как дома.

Вадим пошевелился. Варя хотела подойти к нему, но Вера Аркадьевна опередила её: ловко приподняла его, взбила подушку. Лицо у Вадимки было воспалённое, спёкшиеся губы резко очерчены. Вдруг он поднял тоненькую бледную руку и сказал громко, не открывая глаз:

— Дедушку… Дедушку позовите!

Варя испуганно посмотрела на Веру Аркадьевну.

— Дедушка, милый, придёт скоро.

— Нет, сейчас. Или пусть Варя Бурнаева…

Варя была рядом. Вадим схватил её протянутую руку и крепко сжал. Потом, бледнея, стал медленно валиться на подушку.

— Вера Аркадьевна… Вадимка… — прошептала Варя.

— Ничего, ничего…

— Сестру позвать?

— Не надо. А впрочем, позови.

Варя разжала слабые пальцы мальчика, выбежала в коридор. В конце его, у освещенного столика, сидела девушка. Увидев Варю, она быстро пошла навстречу.

— Не пугайся, не пугайся, — сказала, когда Варя прыгающими губами объяснила, что Вадиму плохо. — Сейчас поможем…

Проснулась Варя на кровати у двери оттого, что уже рассвело, и ещё от страха.

Дверь в коридор была почему-то открыта. Вера Аркадьевна также сидела за столом и мерно двигала карандашом по бумаге. По коридору быстро прошёл кто-то в развевающемся, как крылья, халате. Вадим лежал неподвижно, простыня, загораживавшая лицо, не шевелилась. Варя хотела сесть, но от страха заплакала вдруг в подушку.

— В чём дело? — поднимая голову, спросила Вера Аркадьевна.

— Боюсь…

— Глупенькая, чего?

— Вадимку жалко… И страшно.

— Ай-ай, это ещё что? Слышишь, как дышит?

— Нет.

— Вот и хорошо! Значит, легче ему. Кризис прошёл благополучно.

— Кри…зис? Благо…получно?

Вера Аркадьевна встала, нагнулась над Вадимом, откинула простыню и вытерла платком его розовый вспотевший лоб.

Варя уткнулась в подушку и заплакала ещё сильнее.

А Мамай в доме паромщика в это время тоже не спал.

За стеной во дворе всхрапывали и били копытами лошади. Паромщик густо выводил носом, раскинувшись на сваленных овчинах. Кто-то спал на полу, ещё кто-то — на печи. Было очень тепло, за отошедшей от потолка бумагой шуршали тараканы. Маленькое окошко помутнело, по стеклу бежали капли.

Мамай спустил с лавки ноги, встал, подошёл к окну.

— Ты чего, парень? — спросила из-за занавески хозяйка. — Спи, я услышу, как зашумит.

— Пора бы…

Хозяйка, сладко зевая, вышла, загремела вёдрами. Мамай сел к столу. Большие разрисованные ходики отщёлкивали маятником.

«О-ом!» — дрогнуло вдруг от ветра стекло.

— Кричат, — сказал Мамай.

— Но? — Хозяйка прислушалась. — И то.

Она скинула засов, вышла в сени. Мамай обулся, набросил пальто, выбежал за ней.

За ночь не подморозило. Реки не было видно за туманом совсем, она угадывалась по всплескам, толчкам и шуршанию льда. Паром чернел у седого берега.

— Э-э-эй! На той стороне-е!.. — теперь отчётливо звали из тумана.

Паромщица, спускаясь к кольям, крикнула Мамаю:

— Ступай хозяина буди, скажи — время.

Он побежал в избу.

Потом они вдвоём с паромщиком, отпихивая баграми налипшие льдины, навалились на канат, и паром, скрипя, стал отрываться от берега. Прыгнули на него с ходу, Мамай зачерпнул полные ботинки. Пока дошли до середины реки, перекликались несколько раз. Наконец Мамай закричал:

— Сергей Никанорович, где вы?

В сером пятне зачернело что-то.

— Здесь я, Женя.

Он стоял у самых забитых ледяными осколками мостков, по щиколотку в воде, маленький, худой и очень измученный, как показалось Мамаю. За ним ждали ещё трое, и большая мохнатая собака залаяла на подошедший паром.

Пришлось перекинуть багры, лёд не подпустил к мосткам вплотную. Перебираясь по ним, Сергей Никанорович всё время чувствовал крепкую руку Мамая.

— Сарапульский мост, болтают, навовсе снесло, — сказал кто-то.

— Брешут, чудак. Такую махину?..

— Женя, вот, держи лекарство. Боюсь оступиться, уронить…

Лицо у Сергея Никаноровича было серое, виски под шапкой потемнели и ввалились.

— Достали чего надо? — Мамай бережно принял небольшой пакет.

— Достал. Теперь одно: скорее в Сайгатку.

Больше Сергей Никанорович не сказал ни слова. Опёрся о холодные перила парома и так стоял, загородив рукой глаза от холодных брызг.

И, только когда уже, сгорбившись, сидел на выведенной паромщиком телеге, а Мамай, путаясь, разбирал поводья, добавил с трудом:

— Прямо держи, Женя… Нехорошо мне что-то… Лекарство не потеряй. Там всё написано… Нет, не то. — Он вдруг привалился спиной к краю телеги и схватился за сердце.

Мамай бросил поводья, подбежал к нему:

— Сергей Никанорович, худо вам?

— Ничего, отпустило. Нехорошо мне всё-таки, Женя, понимаешь? Прошу тебя — к Вадиму, к Вадиму скорей!