"Городской мальчик" - читать интересную книгу автора (Вук Герман)

16. Триумф Ленни

В первую неделю августа устраивалось большое ежегодное состязание с «Пенобскотом».

«Пенобскот» был таким же летним лагерем, расположенным на берегу соседнего полуозера-полупруда, в восьми милях от «Маниту». Каждый год один из лагерей грузил лучших спортсменов и небольшую команду горластых мальчишек, известную как группа поддержки, в чихающие сельские автобусы и отправлял в другой лагерь на бой. Бой состоял из бейсбольного матча утром и баскетбольного – во второй половине дня.

Соперничество, нагнетавшееся в течение многих лет, было острым, и обе стороны в прошлом прибегали к таким уловкам, как включение в команду официантов и молодых вожатых. В 1926 году, то есть за два года до описываемых событий, в разгар баскетбольного матча, в котором «Маниту» проигрывал с разгромным счетом, Дядя Сэнди вдруг дунул в свой свисток, вышел на площадку, указал на ведущего игрока «Пенобскота» (шести футов росту) и заявил, что прекратит матч, если этот «мужчина» немедленно не выйдет из игры. Началась шумная свара, увенчавшаяся кулачным поединком между звездой «Пенобскота», который действительно был вожатым, и лучшим игроком «Маниту», также из вожатых. С тех пор установилось зыбкое перемирие, опиравшееся на взаимные ручательства мистера Гаусса и хозяина «Пенобскота» мистера Папея в том, что состязаться будут только платные воспитанники.

За два дня до соревнований «Маниту» постигло несчастье. В погоне за любимой ежевикой верзила Йиши Гейблсон угодил в заросли ядовитого сумаха и превратился в распухшего, забинтованного, терзаемого зудом, беспомощного великана. Мистер Гаусс тотчас позвонил в «Пенобскот» с просьбой отложить встречу. Но по глупости он раскрыл мистеру Папею причину своей просьбы, после чего тот побожился, что уже заказаны автобусы, подготовлены команды, изменен распорядок дня в лагере и питание заготовлено только для остающихся. Словом, отложить встречу невозможно. Уныние овладело «Маниту», а на голову Йиши, до тех пор почитавшегося вожаком лагеря, пали проклятия и презрение за его эгоистичную страсть к ежевике.

Оставалась одна надежда. Отсрочку мог дать сильный дождь, а уж там мистер Гаусс сумел бы потянуть время столько, сколько нужно для полного излечения Йиши от тяжелых ожогов ядовитого сумаха. Мальчишки «Маниту» молили небеса о дожде, как дикари в засуху. Мистер Гаусс и сам не прочь был раскошелиться долларов на двадцать пять, подвернись ему авторитетный шаман по части осадков. Даже Герби, даже Тед вечером, накануне соревнований, гадали несколько часов кряду, каково содержание влаги в облачках, там и сям прикрывавших звезды. Хоть и недолюбливали они дядю Гуся с его лагерем, а это была их земля, уж какая ни есть, и ей грозило нашествие. В дни перед схваткой с «Пенобскотом» у дяди Сэнди не было повода жаловаться на недостаток патриотических чувств у воспитанников.

В то роковое утро ребят, разбуженных сигналом горна, встретило ослепительное солнце. Ни клочка белой влаги на небе. Испустив дружный стон, обитатели лагеря начали готовиться к встрече с неприятелем. Хижины были вычищены, как армейские казармы перед смотром; все достали из чемоданов праздничную форму; средних и младших воспитанников заставили цепью прочесать всю территорию и собрать мусор до последней бумажки. Обычно убогий лагерь никогда не выглядел таким опрятным, как в день приезда пенобскотовцев. (То же самое происходило и в лагере «Пенобскот», когда там ожидали гостей из «Маниту».)

Несколько раз, в надежде на чудо, справлялись о состоянии Йиши Гейблсона, однако вскоре стало известно, что бедолага провел бессонную ночь, отчаянно чесался и прочитал целых три книжки про Тарзана. С этой стороны ждать спасения не приходилось.

Ровно в десять заиграл горн. Мальчики замерли по стойке «смирно» перед своими хижинами, и по Общей улице прошагала орда пенобскотовцев, одетых в ненавистную серо-зеленую форму, со множеством флагов, лихо запевая бодрый марш, который начинался словами: «По горам, по долам, воздух с пылью пополам, наш «Пенобскот» шагает вперед». Враги остановились в конце Общей улицы и допели песню. Дядя Сэнди дал пронзительный свисток, и строй «Маниту» грянул свой марш:

и так далее. Этот гимн достался в наследство еще от первого старшего вожатого, дяди Йеля, выпускника, сами понимаете, Йельского университета, ныне тянувшего юридическую лямку вдалеке от Беркширских гор. Когда Герби впервые услыхал песню, его озадачило частое упоминание бульдогов, однако все, казалось, усматривают в этом некий смысл, и он решил не обнаруживать своего невежества. Вскоре он, подобно остальным, начал принимать содержание гимна как должное и даже близкое и родное.

Но никогда еще Герберту не приходилось слышать такого исполнения «Бульдога», как в тот день. Он что есть мочи орал песню, и восторг окатывал его волна за волной. Герби покосился на Теда и увидел, что циничный гусененавистник тоже вкладывает в песню всю Душу, его худое лицо пылает страстью, большой рот усердно работает, глаза наполнены влагой и блестят. Бедняга Тед! Мальчишескому сердцу свойственно изливать любовь на знакомые предметы. А что было ему любить на протяжении шести долгих летних сезонов, кроме лагеря «Маниту»?

Пенобскотовцы промаршировали на лучшее бейсбольное поле, которое к их приезду заново разровняли, постригли и разметили белилами, а следом за ними – вся Гауссова команда: от малышей до самых старших. Вскоре противник разместился на скамейках вдоль линии первой базы, а зрители «Маниту» растянулись вдоль дорожки на третью базу. Тут в стороне послышались нежные голоса, поющие «По горам, по долам», и на стадион выплыла колонна девочек, одетых нарядно, как на богослужение, и под звуки марша «Пенобскота» лукаво постреливающих глазками в незнакомцев. Все сочли, что это очень мило, – кроме глядевших исподлобья мальчиков «Маниту». По их рядам шепотом прокатилась весть, что тетя Тилли «втюрилась» в старшего вожатого «Пенобскота» дядю Силача, высоченного, очень загорелого блондина с вытянутым подбородком. И в самом деле, в сверкающем белизной платье тетя Тилли казалась, против обыкновения, стройной, а ее веснушки были таинственным образом скрыты. Мальчики хоть и несведущи были в делах косметики и затягивания корсетов, но к разительной перемене отнеслись с подозрением. А когда тетя Тилли со счастливой улыбкой пожала руку дяде Силачу, ее заклеймили как малодушную предательницу и со стороны третьей базы донеслись обидные выкрики.

Девочек «Маниту» усадили рядом с пенобскотовцами. Герби не видел своей сестры, зато он и Люсиль оказались в первых рядах. Нелегко посылать страстные взгляды на ширину бейсбольного поля, но Герби старался изо всех сил, и хотя он не мог различить милые черты, однако видел, что и ему отвечают взглядом и улыбкой. Не такой уж плохой, подумалось мальчику, может выдаться день.

Команда «Маниту» вышла на поле под бодрое «Хрю-хрю, гав-гав», тон которому задавал дядя Ирланд. Все игроки были из старших и самых старших, за исключением шортстопа Ленни Кригера. Хотя Ленни был крупным для своих лет, в этой компании он выглядел недомерком; да и не поставили бы его на игру, не искупайся Йиши Гейблсон в ядовитой сумахе. Ленни занял место шортстопа Боя Кайзера, а тот встал подающим вместо Йиши. Появление Ленни, бегущего трусцой на свой участок поля, вызвало множество скептических замечаний, мол, что за малолеток затесался среди пятнадцатилетних молодцов, однако во время короткой разминки перед игрой мальчик показал, что не лыком шит. Приятно было посмотреть, как быстро и точно бросает он мяч, как ловко ловит его на бегу. Ленни явно расположил к себе зрителей. Болельщики «Пенобскота» приятно поразили хозяев, издав в честь Ленни свой традиционный клич: «Жми-дави, жми-дави!» Девочки под управлением самой тети Тилли тотчас подхватили инициативу, пропев:

После этого мальчикам ничего не оставалось, как выдать в честь Ленни «Хрю-хрю, гав-гав». Ленни скромными кивками поблагодарил за столь необыкновенные почести и продолжал хладнокровно разминаться. Никогда еще Ленни не вызывал такого сочувствия, как теперь, оказавшись в роли мальчика для битья. Герби готов был простить ему все многолетние обиды, если б только тот помог выиграть матч.

Но, как ни безупречно играл малолеток, а вскоре стало ясно, что «Маниту» дорого обойдется страсть Йиши Гейблсона к ежевике. Бой Кайзер подавал мячи игрокам «Пенобскота», точно для тренировки. Те били, били и били, а вылетали, только когда аутфилдерам везло и они ловили дальние мячи. К концу четвертой серии подач счет был 17:2 в пользу «Пенобскота». Над залитым солнцем полем нависла тишина, прерываемая лишь радостными вскриками кучки вражеских болельщиков. Боя Кайзера заменили первым бейсменом Гучем Лефко, который раньше никогда не играл на месте подающего, и ребята «Маниту» поставили на игре крест.

Вдруг нежданно-негаданно шевельнулась надежда. Гуч выбил из игры двух потерявших бдительность отбивающих «Пенобскота», а третий вылетел после перехвата дальнего мяча. Настал черед «Маниту» принимать подачи, и команда, подстрекаемая отчаянным, как вопль утопающего, «Хрю-хрю, гав-гав», обрушила град мощных ударов. Перед последней перебежкой, при полных базах, малорослый Ленни отбил мяч до самых теннисных кортов. Тут поднялся настоящий поросячий визг, судя по которому в тот миг Ленни имел возможность взять в жены любую из женской половины «Маниту», будь то воспитанница или вожатая, за исключением, пожалуй, тети Тилли. Бурная серия закончилась со счетом 17:11. Когда Ленни возвращался трусцой на место шорт-стопа, Герби, вне себя от радости, подбежал, пританцовывая, к третьей базе и закричал: «Давай, Ленни! Ты их в одиночку обыграешь! За нашенскую улицу Гомера!» Ленни помахал ему и ухмыльнулся, и Герби был так горд, будто получил письмо от президента.

Но этот взлет оказался последним. Игроки «Пенобскота» выбили Гуча Лефко с места подающего, а вереница удручающих замен не остановила их натиска. У хозяев поля опустились руки. Скоро они помышляли только о финальном свистке. В отличие от менее изощренных способов мериться силами, вроде войны и бокса, которые можно остановить, если одна из сторон разбита наголову, правила бейсбола требуют, что бы ни случилось, довести ритуал из девяти серий до конца. При невероятном счете 41:11, когда матч грозил захватить обеденный перерыв, пенобскотовцы увенчали разгром команды «Маниту» еще одним унизительным жестом: выпустили на поле своих болельщиков. Но и тут сломленная команда «Маниту» умудрилась проиграть еще два очка. Итак, вышеописанное состязание вошло в историю лагеря несмываемым пятном на штандартах Гауссова воинства при счете 43:12.

Этот сокрушительный удар, однако, неожиданным образом тотчас удалось смягчить.

По установившемуся обычаю, команды и зрители строем шли с бейсбольного поля в столовую, а впереди ехал верхом старший вожатый «Маниту». В этом году из-за Умного Сэма возникли технические осложнения.

После двух дуэлей с конем дядя Сэнди прямо сказал мистеру Гауссу, что в седло не сядет. И дело тут не в его упрямстве, признался под нажимом дядя Сэнди, а в лошадином. Но уж больно не хотелось хозяину лагеря, чтобы гости подумали, будто в «Маниту» безлошадный сезон. Решили, что Клифф проскачет до бейсбольного поля и обратно, если у Умного Сэма не будет возражений насчет традиционной серо-зеленой попоны с надписью: «Добро пожаловать, «Пенобскот»!» Как выяснилось, конь относился к попоне с философским безразличием.

После матча Клифф, притаившийся с животным за дальним деревом, выехал рысью на поле, и попона похлопывала выцветшими буквами на ветру. На мгновение наездник задержался перед рядами пенобскотовцев, и те почествовали Умного Сэма своим кличем «Жми-дави, жми-дави». Затем Клифф поскакал на третью базу, к дяде Сэнди. Как раз в это время с дядей Сэнди беседовал старший вожатый «Пенобскота» дядя Силач. К ним в компанию втерлась еще тетя Тилли, и хмурые мальчишки приметили, что она и мужик по прозвищу Силач веселятся вовсю, а у дядя Сэнди, как у истинного патриота «Маниту», вид печальный.

– Ну, Сэнди, – рассмеялся дядя Силач, когда, тяжело, дыша подскакал Умный Сэм, – сейчас мы увидим показательный выезд?

– Нет, – сердито буркнул Сэнди.

Силач пригляделся к Умному Сэму:

– Эге, новый конь? Скакун, побитый молью.

– Может, и так, но мне с ним не совладать. Тот пацан – единственный в лагере, кто может ездить на нем.

Тут раздался голос тети Тилли. Она говорила громко, и мальчики все слышали.

– Какая жалость, парад насмарку. Силач, а почему бы тебе не сесть в седло?

Приезжий красавец улыбнулся.

– Чушь городишь, Тилли, – вмешался дядя Сэнди. – Сама ведь знаешь, с этой скотиной сладу нет.

– Ты, может, и не сладишь, а вот Силач сладит, – с высокомерной улыбкой взвизгнула тетя Тилли. – Он изумительный наездник. Он кубки выигрывал.

Мужская половина лагеря буквально облучала предательницу ненавистью. Но бывают обстоятельства, при которых у женщин вырастает свинцовый панцирь.

– Я не прочь попробовать, – небрежно бросил пенобскотовец, – если Сэнди не возражает.

Старший вожатый замялся. Мальчики слушали затаив дыхание.

– Разрешите, дядя Сэнди! – выкрикнул вдруг Герби с передней скамейки. – Пусть попробует.

С лица дяди Сэнди медленно сползла маска досады, и на ее месте так же медленно – впору услыхать скрежет шестерен – появилось выражение дьявольского ехидства.

– Отчего ж, пожалуйста, – согласился он, хмыкая и щурясь. – Сделай одолжение, Силач. Клифф, отдай коня.

Мальчик спешился, передал поводья дяде Силачу и поспешил в сторону. На миг взгляды старшего вожатого «Пенобскота» и Умного Сэма встретились. И от того, что увидел дядя Силач, его слегка передернуло.

– Отойду-ка я с ним подальше от детей, Тилли, – сказал он и вывел покорное животное на середину поля.

Гость из «Пенобскота» изящно вскочил в седло и едва прильнул бедрами к лошадиной шкуре, как голова Умного Сэма упала к земле и он начал щипать траву. Высокий, здоровенный всадник обомлел, и в рядах «Маниту» раздались смешки. В следующее мгновение голову Умного Сэма вздернуло кверху таким рывком, что она чуть было не оторвалась от шеи.

– Но-о, не балуй! – Силач с размаху ударил пятками по лошадиным бокам. – Пшел, коняга.

Умный Сэм обернулся и пытливо взглянул на седока. Потом ухватил зубами его правую спортивную туфлю, сорвал с ноги и бросил наземь.

«Маниту» возликовал.

Тетя Тилли возопила:

– Силач, берегись! У него зверский характер.

Силач бросил на нее презрительный взгляд, шлепнул коня по боку так, что эхо в горах отозвалось, точно пистолетным выстрелом, и трижды рванул конскую голову до отказа вверх.

– Да пшел, говорю!

Умный Сэм пошел – на свой, особый манер. Он принялся как бы кружиться в вальсе задом наперед и все пятился и пятился. Пока всадник бранился, натягивал поводья и дубасил его кулаками и пятками, конь описал два круга, а после попятился на грубую проволочную сетку, огораживающую «дом». Воспитанники «Маниту» катались по траве, умирая от хохота. Пенобскотовцы присмирели. Тетя Тилли, вся в слезах, умоляла кого-нибудь прийти на помощь наезднику, но на нее не обращали внимания и даже не заметили, как на лице у нее вновь появились продольные бороздки веснушек.

Наконец Умный Сэм оставил попытки свалить седока с седла. Он прогарцевал боком на середину поля, принял позу, которую не назовешь иначе, как стойка на голове, и издал несколько скрипучих, лязгающих звуков. Когда конь в третий раз взбрыкнул задними ногами, дядя Силач сдался и свалился на землю почти в том же месте, где сел в седло. Умный Сэм сразу перестал кривляться и вернулся к еде. Силач поднялся на ноги, недовольно отряхнул с себя пыль и возвратился к своим воспитанникам, пропустив мимо ушей встревоженный зов тети Тилли: «Силач, Силач, ты не ушибся?»

Мальчишки «Маниту» в едином порыве, без указки запевалы, отблагодарили Умного Сэма таким громким «Хрю-хрю, гав-гав», какого здесь еще не слыхивали.

Клифф подбежал к коню, вспрыгнул в седло и под ликующие возгласы поскакал в сторону столовых. Пенобскотовцы побили «Маниту» в одном виде состязаний, зато в другом – им утерли нос. Счет побед сравнялся.

Затем был роскошный обед. Обычно, если не считать выходных, когда в «Маниту» съезжались родители, в обед кормили жарким неопределенного происхождения, либо ломтиками копченой говядины в белом соусе, либо омлетом по-испански, – пожалуй, сытно, но блюда эти рождались из компромисса между бухгалтерской книгой и поваренной, а не из желания доставить удовольствие. Однако нынче подали индейку, свежую кукурузу и арбуз. Когда соревнования проводились на поле «Пенобскота», в тамошнем меню тоже происходили изменения к лучшему. Возможно, владельцы лагерей надеялись таким образом тактично переманить клиентуру, хотя особого старания перещеголять друг друга они не выказывали. Дети, как правило, попадались на удочку и верили, что соперников кормят вкуснее, но это лишь еще более ожесточало их как по отношению к чужому лагерю, так и к собственному. Многие, проведя лето под крылом Гаусса, изменяли лагерю «Маниту», но только не в пользу «Пенобскота», а среди воспитанников Гаусса не было ни одного бывшего пенобскотовца. Это была, вероятно, единственная пустая трата денег, которую допускал хозяин лагеря, и он с надеждой продолжал терпеть убыток из года в год.

После обеда объявили тихий час, во время которого никто не спал. У всех мысли были заняты предстоящим баскетбольным матчем. Пенобскотовцы лежали под деревьями, смакуя бейсбольную расправу и предвкушая новую победу. Среди обитателей «Маниту» царило уныние. Мистер Гаусс навестил в лазарете Йиши Гейблсона, желая выяснить, нет ли хоть призрачного шанса на его участие в игре. Когда директора увидели входящим в медпункт, лагерь озарился проблеском надежды. Как обычно в таких случаях, надежда не замедлила породить слух. Преступив запреты тихого часа, одинокий воспитанник из младшей группы пробежал вприпрыжку по безлюдной Общей улице с криком: «Йиши поправляется! Йиши будет играть!»

Все поверили малышу. Ребята повскакали с кроватей и с шумом и плясками высыпали из хижин на Общую улицу. Дядя Сэнди ринулся вон из своей палатки и одним свистком разогнал участников карнавала. Но мальчишки просто отступили в хижины и там продолжался разгул: они перескакивали с кровати на кровать, качались на стропилах и обнимали друг друга. Мистер Гаусс поспешно вышел из лазарета и переговорил со старшим вожатым, сердито озиравшимся посреди пустой улицы. Тот дал еще один свисток и прокричал в мегафон: «Объявление!» Шум разом стих, будто щелкнули выключателем. Мальчики замерли – кто на одной ноге, кто на стропилах – в напряженном ожидании.

– Ваше недостойное поведение вознаграждено по заслугам. Сейчас мистер Гаусс сказал мне, что Йиши нездоров и играть не будет. А теперь марш по койкам, и чтобы ни звука! Идет тихий час.

Приказ соблюдать тишину был излишним. Подавленные мальчишки тяжело рухнули на кровати и провели остаток часа в глубокой тоске. Герби, плясавший и шумевший не меньше остальных, зарылся лицом в подушку. Честь лагеря «Маниту», этого жалкого, хилого детища, произведенного на свет беднягой Гауссом лишь затем, чтобы пополнять скудное жалованье школьного директора, стала для Герби Букбайндера не менее важной, чем собственная судьба.

Как ни странно, баскетбольный матч начался упорной, ожесточенной борьбой, в которой всех на площадке затмил Ленни Кригер. Он играл с неистовым бесстрашием. Мелькая среди соперников на голову выше его, изворачиваясь, продираясь, прыгая на мяч, точно дикий звереныш, и выцарапывая его из рук противника, Ленни на протяжении трех захватывающих периодов чуть ли не в одиночку поддерживал равный счет. Уже казалось, он один сумеет добыть победу. Раз за разом его удачные броски вызывали рев зрителей.

В этом матче проявилось все лучшее, что было в Ленни. Он имел свойство, обычно доставлявшее ему неприятности, воспринимать жизнь по правилам спортивной игры. Ничто не имело для него цены, кроме спортивной доблести, и именно этим объяснялась его неспособность изучать школьные предметы. По этой же причине Ленни был хулиганом: истовая приверженность чему-нибудь одному в жизни сильно огрубляет; и по этой же причине он был задирой: мерил окружающих мальчишек меркой собственной ловкости и почти всех глубоко презирал. Но тут уличному вояке выпало нешуточное испытание, и он не собирался уступать. Один Древний мудрец сказал: «Не презирай ничего и никого, ибо нет человека, для которого не наступил бы его час, и нет вещи, которая не имела бы своего места». Этот баскетбольный матч стал часом Ленни Кригера, часом великим и прекрасным.

В самом начале четвертого периода, в борьбе за мяч с капитаном «Пенобскота», Ленни завалил на себя верзилу соперника, руки-ноги смешались, игроки упали, а когда Кригер поднялся, у него как-то странно повисла правая рука. Пошевелить ею он не мог, рука явно болела, но Ленни не издал ни звука. Игру остановили. Врач осмотрел руку, поставил диагноз: вывих и подозрение на трещину – и велел пострадавшему покинуть площадку. Зрители огорченно простонали, и даже пенобскотовцы проявили сочувствие. «Пожалуйста, прошу, я могу играть левой», – взмолился Ленни и яростно рванулся к лежащему в пыли сырому от пота баскетбольному мячу, чтобы доказать это. Но доктор удержал его. И лишь когда подошел дядя Сэнди и обнял мальчика за плечи, тот, с раскрасневшимся лицом, плача от боли и досады, поник и дал увести себя с площадки. Утешило это его хоть сколько-нибудь или нет, но когда он удалялся с врачом в сторону лазарета, его чествовали почти так же громко, как утром Умного Сэма.

Пенобскотовцы выиграли матч со счетом 45:35 и, упиваясь победой, с веселым шумом и песнями укатили в своих автобусах. Хозяев победители оставили в похоронном настроении.

По расписанию вечером было кино. Если крутили старый ковбойский фильм, а чаще всего показывали именно такое кино, для девочек и мальчиков устраивали сеансы в разные дни. Но время от времени мистер Гаусс раскошеливался на новый фильм. Тогда мужскую и женскую половины собирали в клубе одновременно, чтобы не держать ленту лишний день и сэкономить деньги. Когда Йиши Гейблсон слег от ядовитого сумаха, мистер Гаусс, предвидя печальные последствия и для облегчения горькой участи своих воспитанников, взял в прокате новую увлекательную картину с Дугласом Фэрбенксом. Это был гуманный поступок. Самый факт встречи с представителями противоположного пола в будний день вызывал у детей ощущение праздника, а тут еще такая радость – кино, снятое позже 1925 года. Заполняя клубный зал, дети почувствовали, как отступает грусть.

Мальчики и девочки строем вливались в дверь рука об руку, а тем временем дядя Сид вдохновенно отстукивал на стареньком пианино «Бульдог, бульдог». Первое, что заметили ребята, кроме знакомой белой простыни и массивного проекционного аппарата, была выразительная фигура Ленни с правой рукой на белоснежной перевязи. Герой одиноко сидел в первом ряду. На шее у него висела табличка, извещающая о его избрании в члены Королевского ордена Стреляных Воробьев. Вид раненого воина, выделенного за свою доблесть, еще более укрепил их дух. Мальчики и девочки расселись по местам в состоянии, близком к умиротворению.

Дядя Смугл заправил в проектор первую катушку. Зал, как водится, притих. Киномеханик дал сигнал тушить свет, и… в это мгновение мистер Гаусс решительно поднялся, воскликнул: «Одну минуту, пожалуйста» – и вышел вперед. Он встал на фоне пустого полотняного экрана и с улыбкой обратился к удивленным детям.