"Тёмные самоцветы" - читать интересную книгу автора (Ярбро Челси Куинн)

ГЛАВА 3

Близилась полночь, когда Роджер вошел в алхимическую лабораторию, занимавшую чуть ли не половину верхнего этажа дома его господина. Там стояли два атанора; ближний к дверям тихо гудел, нагреваясь.

— Еще один камень? — осведомился Роджер, кивком головы указывая на тигль.

— Царю понадобился темный топаз. Но он не избавит его от мучений.

— Царя страшит предсказание колдунов? — спросил Роджер.

Ракоци сел к письменному столу и подтянул к себе стопку бумаги.

— Дело не в этом. Иван объят душевной агонией, отнимающей у него последние силы. — Взяв в руки угольный стерженек, он углубился в расчеты. Крупный топаз нуждался в большем количестве материалов, к тому же пропорции ингредиентов требовали корректировки.

— Он умрет? — спросил Роджер бесстрастно.

— Все умирают, — сказал Ракоци, потянувшись за новым листком. Он, как и его слуга, говорил на обиходной латыни. — Каждый — в свое время.

— В свое время, — повторил Роджер и надолго умолк. Его вполне устраивала царившая в помещении тишина, нарушаемая лишь завыванием зимнего ветра. Только когда хозяин оторвал глаза от бумаг, Роджер разрешил себе задать ему новый вопрос: — Вы провели тут весь вечер?

Ракоци усмехнулся.

— На деле, дружище, ты хочешь спросить, заглядывал ли я сегодня к супруге. Нет, не заглядывал. — Он помолчал и, не дождавшись ответа, продолжил: — После венчания я посетил ее покои лишь раз, чтобы убедиться, все ли в порядке. Но она была холодна. Признаться, я тем не огорчился, ибо решил, что смогу навещать ее по ночам, однако… — Темные глаза его помрачнели. — Когда в ней начинало разгораться желание, она почему-то пугалась и просыпалась. И пару раз чуть было меня не увидела, так что я оставил попытки. — Он удрученно махнул рукой.

— Что же она о вас думает? — пробормотал Роджер, явно обеспокоенный щекотливостью ситуации, уничижающей его господина.

— Вернее, о моей сдержанности? Я не знаю, — ответил Ракоци, помолчав.

— Прискорбно, — уронил Роджер. Ветер за окнами взвыл, что-то заскрежетало, и он невольно покосился на ставни. — Не развести ли огонь?

— Пока не стоит, — сказал Ракоци, затем спокойным тоном добавил: — Конечно, прискорбно. Как для меня, так и для нее. — Он встал с табурета и принялся расхаживать перед тиглями, тщательно оправляя фланелевый черный халат. — Я ведь как-никак дал клятву хранить этой женщине верность. — Взгляд его упал на большой высокий сундук. — Сколько у нас их осталось?

— Четыре, — ответил Роджер, ничуть не смущенный внезапным поворотом в беседе. — А еще свежей землей набиты ваши матрасы, подметки и каблуки.

— Я хочу доверить доставку новой партии карпатского грунта графу Зари. — Поймав удивленный взгляд Роджера, Ракоци рассмеялся. — Да-да, он еще здесь. Спасибо Борису Федоровичу, это ему удалось убедить Ивана, что Баторию не понравится, если его уланы погибнут в снегах. Так что отъезд отложили еще раз.

— А граф не задастся вопросом, зачем вам нужна венгерская почва? Да и короля Стефана это вполне может заинтересовать.

— Король Стефан — венгр и знает наши легенды, — махнул рукой Ракоци. — А я алхимик. Скажу, что мне это нужно для каких-нибудь трансформаций, вот и все. Он поверит, можешь не сомневаться.

Однако Роджер все-таки сомневался и вновь открыл было рот, но тут откуда-то из-за двери донесся громкий, пронзительный вскрик, словно рассекший надвое тишину зимней ночи.

Ракоци мгновенно соскочил с табурета.

— Это Ксения, — бросил он Роджеру. — Прихвати на кухне что-нибудь горячительное: медовуху, вишневку — не важно, и следуй за мной.

Он выскочил из лаборатории и побежал к покоям жены, надеясь, что ее крик не поднял прислугу.

Ей были отведены три комнаты, самая малая из которых, не смежная с остальными, являла собой спальню, в которой стояли два бельевых комода и довольно внушительная кровать. Первое, что сделала Ксения в доме супруга, это обнесла свое ложе плотными тканями, словно желая отгородиться ими от мира. Как только Ракоци тронул эти занавеси, она вскрикнула снова, на этот раз совсем уж пронзительно и отчаянно.

Ракоци понял: она еще не проснулась. Глаза молодой женщины были открыты, но сознание ее оставалось во власти ночного кошмара. Он постоял какое-то время, потом очень тихо сказал:

— Ксения Евгеньевна, пожалуйста, успокойтесь. Никто здесь не причинит вам зла.

Третий стон, едва ли более громкий, чем шепот, показал, что та, к кому он обращался, окончательно пробудилась. Она в недоумении смотрела на него, пытаясь совладать с дрожью.

— Муж? — Это прозвучало с усилием.

— Да. Что тут случилось? — спросил он сочувственно.

Ветер с силой ударил в окна, и Ксения съежилась.

— Я… мне что-то приснилось. — Это было все, что она хотела сказать, но человек в черном не уходил, и ей стало неловко. — Какое-то наваждение.

— Конечно. Я так и понял, — сказал. Ракоци.

— Всего лишь сон. Не понимаю, с чего это я закричала. — Ксения поплотнее закуталась в одеяло. С левого плеча ее ниспадала коса, шелковая ночная рубашка была зашнурована до подбородка.

Беспокойство Ракоци отнюдь не рассеялось.

— Что это было, Ксения? — Вопрос прозвучал очень мягко, но Ксения поняла, что ее не оставят в покое. Сегодня, завтра, на следующей ли неделе, но ответ придется давать.

— Пустое. Детские страхи, — уклончиво сказала она. — Со мной это бывает.

— Что за страхи? — не отступал иноземец. — Не хотите о них рассказать?

Ксения деланно рассмеялась и взмахнула рукой, словно пытаясь стряхнуть с нее что-то липкое.

— Тут не о чем говорить. — Она поглядела на мужа и отвернулась. — Все это чепуха.

— Чепуха не приводит людей в такой ужас, — возразил Ракоци, присаживаясь на край кровати. — Что же вам снилось? Пожалуйста, расскажите.

За окном послышалось лязганье, перешедшее в грохот. Ветер сорвал плохо закрепленный ставень с петель. Тот полетел вниз и, отскочив от крыши конюшни, повис на заборе, окружавшем хозяйственные пристройки и дом.

Ксения, казалось, не обратила на это внимания.

— Грешно пересказывать сновидения, — заявила она. — В них к людям является дьявол.

— Да ну? — Ракоци иронически усмехнулся.

Он не двинулся с места, но в глазах Ксении вспыхнуло подозрение.

— Вы решили сегодня взять меня, да?

Ракоци покачал головой.

— Если даже и так, то чего вы страшитесь? Что я вдруг потеряю человеческий облик и накинусь на вас? — Он помолчал, давая ей возможность ответить, и, не дождавшись отклика, сказал: — Ксения Евгеньевна, мы с вами совершенно не знаем друг друга. До венчания мы не встречались и никто из нас не стремился к тому. Мы поженились по капризу царя, решившего убедиться в моей покорности его воле. Я подчинился ему, подчинились и вы. Теперь усвойте, что я отнюдь не тиран и что повиноваться мне вам вовсе не обязательно, тем более что я не собираюсь требовать чего-либо от вас.

Глаза Ксении изумленно расширились.

— Вы не хотите меня? — со странным придыханием в голосе спросила она. — Я вас оскорбила?

— Нет, — недоуменно откликнулся Ракоци, видя ее нешуточное волнение и не понимая, чем оно вызвано. — Я не чувствую себя оскорбленным, да и чем вы могли бы меня оскорбить?

— Ясно, — сказала потерянно Ксения. — Значит, вам обо всем рассказали. Что ж, вы вправе брезговать мной.

Ракоци был огорошен.

— Брезговать? Да с чего бы? У меня на то нет причин.

Растерянность в глазах ее сменилась подлинной болью.

— Нет? Господь и святые угодники! Что ж это, Анастасий с Василием? Они ведь обещались молчать.

— Они ничего мне и не говорили. По крайней мере такого, что могло бы вас опорочить, — возразил ласково Ракоци. — Даю вам в том слово.

Она словно не слышала, борясь со слезами, наворачивавшимися ей на глаза, потом глухо произнесла:

— Ладно, чему быть, того уж не миновать. Что они вам насказали?

— Что вы дочь обедневшего русского дворянина, геройски погибшего в стычке с татарами лет двенадцать назад. Что из прямой родни у вас остался лишь дядюшка весьма преклонных годов и что наследства вам ждать от него не приходится, ибо ему нечего завещать и собственным детям. Еще я знаю, что вы с вашей матушкой проживали в доме Анастасия Шуйского и что матушка ваша и по сей день там живет. На чужих хлебах, как у вас говорят. Но я лично ничего в том дурного не вижу. — Последнее Ракоци произнес самым искренним тоном, подозревая, что Ксения стыдится своей нищеты. Возможно, именно это гнетущее сознание шаткости своего положения и выливается у нее в страх перед будущим, порождающий неприятные сновидения? Надежда была на замужество, но ей сосватали иноземца. Кто поручится, что тот не бросит ее? Он помолчал и, улыбнувшись, прибавил: — Разве все это неправда?

— Правда лишь то, что не ложно. — Черты лица Ксении ожесточились, она сидела в постели нахохленная, вцепившись в край одеяла.

Ракоци покачал головой.

— Что же тут ложно, Ксения?

— Вы сами знаете. — Она подтянула одеяло чуть ли не к подбородку, пытаясь поглубже зарыться в него. — Я ведь не слепая.

— Что же тут ложного? — повторил он вопрос.

Прежде чем она успела ответить, раздался стук в дверь. Это был Роджер.

— Я принес подогретого вина, господин. — Он кивком указал на поднос с золотым кубком, заботливо обернутым красной салфеткой. — Внизу мне встретились повар и пекарь. Им показалось, что в доме воры, но я их разубедил: сказал, что это ветер бьет в окна. Они успокоились и отправились спать. Сегодня и впрямь очень ветрено — вы не находите, госпожа?

Ксения, ничего не ответив, отвернулась к стене.

— Выпейте вина, Ксения, — сказал Ракоци. — Оно вас подбодрит.

Он кивнул Роджеру, и тот двинулся к ложу.

— Выпейте, госпожа, — поддержал он хозяина. — Об этом не будет знать никто, кроме нас.

— Разве что капельку, — прошептала Ксения и потянулась к кубку, но тут же отдернула руку. — Зачем он здесь? — спросила она, пристально глядя на Роджера, потом посмотрела на мужа. — Он ведь мужчина. Ко мне не должен входить никто, кроме вас.

Где-то внизу загремел другой ставень, ударяясь о стену.

— Несомненно, — отозвался Ракоци, призывая на помощь весь свой дипломатический дар. — Если бы в нашем доме имелась женская половина, все было бы именно так. Но у нас ее нет. Вы ведь сами со мной согласились, что жизнь взаперти скучна. И потом, такое домоустройство помешало бы вам по-прежнему навещать монастырь и оказывать страждущим помощь. — Говоря это, он забрал у Роджера кубок и знаком велел слуге удалиться.

Тот, поклонившись, ушел.

— Это все так, — сказала Ксения, хмурясь. — Однако что скажут люди? — Не зная, как выйти из сложного положения, она выхватила из рук мужа кубок, приложилась к нему и, ойкнув, зажмурилась: горячая жидкость обожгла ей язык.

— Не все ли нам равно, Ксения? — по губам Ракоци скользнула легкая улыбка. — Пусть говорят что хотят.

— Нет! — вскрикнула Ксения. — Людям дай только повод. Их подозрения превратятся в уверенность, и тогда… — Она опустила глаза.

— Что за подозрения? — спросил Ракоци, но вопрос его повис в воздухе.

— Меня ждет бесчестье, отец будет опозорен, а дядюшка выгонит из дому мать, — пробормотала Ксения и, вновь отхлебнув из кубка, с укором обратилась к супругу: — Не притворяйтесь, что вам ничего не известно.

— Но мне и впрямь ничего не известно. Решительно ничего. — Ракоци положил ногу на ногу и обхватил руками колено. — Клянусь всеми забытыми богами, Ксения, никто мне не говорил ничего дурного о вас. Правда князю Василию не по душе ваша худощавость, а кое-кто полагает, что вы вышли замуж позже, чем надо бы, но все это чепуха. О каком бесчестье идет речь? Я теряюсь в догадках и полагаю, что для нас обоих было бы лучше, если бы вы доверились мне.

Ее глаза налились слезами.

— Лучше ли, нет ли — не знаю.

— Лучше, Ксения, ибо я ваш супруг и обязан оберегать вас.

— Оберегать? — спросила она еле слышно. — Вы, узнав правду, уже не посмотрите на меня.

— Еще как посмотрю, — заверил ласково Ракоци. — Обещаю, ничто в вашем прошлом не повлияет на мое отношение к вам.

Молчание длилось вечность. Ставень внизу перестал громыхать. То ли его заклинило, то ли унесло безжалостным вихрем.

Ксения допила вино и протянула Ракоци кубок. Руки ее заметно дрожали.

— Говорят, отца убили, когда монголы ворвались в наш дом. Говорят, он долго сдерживал их натиск. Говорят… — Она осеклась, не находя нужных слов.

— Говорят? — сочувственно спросил Ракоци. — А как было на деле?

Ее затрясло.

— Он струсил и убежал. Его догнали, убили. Я слышала, как он кричал. Но их было восемь. — Она согнулась, обхватив ладонями локти, ее била крупная дрожь.

Ракоци ожидал услышать нечто подобное, но все равно был ошеломлен развернувшейся перед его внутренним взором картиной. Людская жестокость все та же, что и во времена Вавилона, подумал с горечью он.

— Сколько же лет вам тогда было?

— Одиннадцать, — уронила она, с трудом сдерживая рыдания.

— Одиннадцать, — повторил Ракоци. — А где была ваша матушка?

— В Богоявленском монастыре, на острове, где призревают беременных женщин. Она… у нее случился выкидыш. — Ксения отвернулась. — Господь покарал ее за мой грех.

Веков десять лет назад Ракоци не преминул бы оспорить подобное заявление, сейчас же он только вздохнул и спросил:

— Это она так сказала?

— Да, прямо в день похорон. Она объявила, что на моей совести также и смерти моих младших братьев. Их было четверо, но никто не прожил долее года, что, по ее словам, предвещало мой грядущий позор. И духовник наш Илья много позже сказал то же самое. Согрешивший единожды изначально греховен, так что, похоже, и в гибели батюшки повинна именно я.

Ракоци весь кипел, слушая этот вздор, но постарался держать себя в рамках.

— Вы не должны винить себя в том, что с ним случилось, — сказал рассудительно он. — Вашего отца убили монголы, они и в ответе за все.

— Он… — запальчиво вскинулась Ксения и вдруг задохнулась, в глазах ее вспыхнули слезы. — Он бросил меня, — совсем по-детски пожаловалась она, стискивая ладони. — Мы собирались бежать, во дворе стояла повозка. Он пошел вниз, сказав, что будет ждать меня там, но не сдержал слова. Монголы неслись к дому, и он хлестнул лошадей. — Голос ее упал. — О, Господи Боже! Слуги сбежали раньше, а у монголов были луки и пики. Они закололи нянюшку, крича, что та ни на что не годна, и… и…

— И изнасиловали тебя, — сказал Ракоци тихо, перейдя от волнения на ты.

Ксения лишь кивнула, осенив себя крестным знамением.

— Это мой грех и позор, — пробормотала она.

— Нет, — отозвался Ракоци, наклоняясь, чтобы поставить пустой кубок на пол. — Нет, Ксения, нет. Вы тут не виноваты ни в чем.

Она уставилась на него словно на сумасшедшего.

— Вы разве не поняли? — Тело ее сотрясалось как в лихорадке. — Восемь монголов по очереди забавлялись со мной. Они…

— Надругались над вами, я понял. — Голос Ракоци был полон сочувствия. — Но это было давно.

Она отказывалась верить ушам.

— И вам не противно? Нет, я не верю. Я вижу, мне не стоило ничего говорить.

— Стоило, — сказал Ракоци. — Мы ведь муж и жена.

— Нет, нет, — забормотала она как помешанная. — Мне следовало молчать. — Что-то с грохотом вновь пронеслось мимо окон, и Ксения вжалась в стену, но тут же выпрямилась и заключила: — Чтобы никто-никто на свете не мог прознать о случившемся, ни одна живая душа.

— Но вы ведь сами знаете о том, Ксения, — произнес Ракоци с состраданием, отразившимся в его темных глазах.

Ксения снова перекрестилась.

— Я стараюсь забыть. Я хочу стереть это из памяти.

Ракоци покачал головой.

— Вам этого не дадут. Все ваши родичи, как я понял, сочли себя обесчещенными — им надобно, чтобы и вы вместе с ними казнились за то, что навсегда кануло в прошлое, развеялось и ушло.

— Не ушло. Я осквернена, — прошептала она.

— Нет, — возразил твердо Ракоци. — Скверна вас не коснулась. Пусть все ваше семейство на меня ополчится, я знаю, что это так. Я встречал на своем веку слишком много женщин, несущих подобное бремя, и заявляю: они невиновны, а вместе с ними — и вы! — Он порадовался, что сумел скрыть закипавшую в нем злость на всех Шуйских, ведь Ксения могла отнести ее на свой счет. Она и так уже тихо постанывала от вновь пережитого унижения, но вскинулась, чтобы встать на защиту родни.

— Они ко мне очень добры и хранят мою тайну. — Она попыталась отереть слезы, но не смогла и махнула рукой. — Мне тоже следовало молчать.

— Нет, — сказал Ракоци. — Иногда лучше выговориться. Если рядом есть тот, кто не станет стыдить тебя и стращать.

— Никто меня не стращает, — возразила она. — Наоборот, все твердят, что я должна все забыть.

— Постоянно напоминая о том, что с вами было? — спросил он уже почти нежно, с волнением глядя на ее заплаканное, осунувшееся лицо. — Ксения, Ксения, как вы все это выносите? Вы, похоже, не понимаете, что на вас свалилась двойная беда. Ваши родичи даже хуже монголов, ибо они не дают зажить ране, которую те нанесли.

Во взгляде Ксении мелькнула легкая озадаченность.

— Они — опора моя и защита, — пробормотала она.

— Нет, — сказал Ракоци. — Нет, как это ни горько. Ваш отец предал вас, предает и семья. Но отныне я буду вас защищать. Разумеется, с вашего позволения.

— С моего позволения? — переспросила она, будто не понимая.

— Да, — подтвердил он и сел чуть вольнее. — Вы не дадите мне руку?

— Руку? — Она удивленно вскинула брови. — Я вся в вашей власти — зачем вам рука?

Ракоци покачал головой.

— Вы в своей власти, Ксения. Так должно быть и так теперь будет — отныне и навсегда. А рука меня просто порадует, если вы мне ее подадите, если нет — я ничуть не обижусь и не огорчусь.

Ксения напряженно сморгнула, ее щеки порозовели. От конюшен донеслось громкое ржанье, к нему примешались сонные крики конюших, но она все сидела, не опуская встревоженных глаз. Потом голова ее виновато склонилась.

— Я, видно, дурочка, и чего-то не понимаю. Простите меня.

Ракоци не изменил положения.

— Не вижу в вас ничего, что следовало бы прощать.

Она вновь закуталось в одеяло.

— Однако Господь меня не прощает. Так говорит отец Илья.

Ему отчаянно захотелось вслух выбранить недалекого служителя церкви или, по крайней мере, с помощью цитат из Святого Писания показать, насколько тот глуп. Однако Ксения вряд ли сейчас сумела бы это правильно воспринять, и поэтому Ракоци ограничился тем, что сказал:

— Дорогая, я лишь хочу вас уверить, что никогда не стану вас ни за что-либо упрекать, ни к чему-либо принуждать.

Она вновь сморгнула.

— И чего же теперь мне от вас ожидать? — В ее голосе прозвучала язвительность, порожденная внутренней напряженностью и усталостью. — Сейчас вы говорите одно, а завтра решите другое. Захотите уехать или сочтете, что мне пора подарить вам детей. Вам ведь тогда понадобится мое тело. Для завода потомства, а может, и… для другого. — Она запнулась и, покраснев, выпалила: — Для плотских утех.

Ракоци совершенно искренне рассмеялся.

— Не беспокойтесь, Ксения, — сказал он. — Раз уж вы завели речь о своем теле, то уверяю, что оно мне понадобится лишь для того, чтобы давать ему кров, одевать его и в должной мере питать. — Он опять усмехнулся, заметив, что она отвернулась и уже чисто по-женски дуется на него. — Если что-то когда-нибудь между нами случится, то без какого-либо насилия с моей стороны. Пока же давайте попробуем жить, не особенно докучая друг другу.

Она посидела с минуту, уставясь в стену, потом повернулась и с неожиданной страстью воскликнула:

— Я стану молиться за вас!

Все, решил Ракоци, она успокоилась, и с коротким поклоном произнес:

— Благодарю, но я предпочел бы молитвам уроки.

— Уроки? — У нее округлились глаза.

— Да, — кивнул Ракоци. — Вы не ослышались. Я нуждаюсь в уроках. Я иноземец и мало знаю о вашей стране. Вы же здесь родились — почему бы вам не помочь мне? Почему бы вам изредка не уделять мне час-другой для собеседований о жизни в России? Уверяю, я буду прилежным учеником. — Он оставался серьезным, но глаза его улыбались.

Ксения робко улыбнулась в ответ, правда пока что одними губами.

— Мне кажется, такое возможно, — сказала она.

— Вот и прекрасно. — Ракоци помолчал, раздумывая, не пора ли откланяться. По всему выходило — пора, и он уже приготовился встать, но был остановлен горловым странным звуком.

— Я… я не знаю, как к вам обращаться, — жалобно прошептала Ксения, поймав его взгляд.

— Ну, мы это поправим, — заверил ее Ракоци. — Мое… хм, христианское имя — Ференц. А моего отца звали… — Он вдруг умолк, вспоминая отца правителя горного края, пересечь который было возможно деньков этак в пять, имея, правда, с десяток коней на подставах. — Полагаю, его здесь звали бы Немо.

Хорошая выдумка, мысленно похвалил он себя, и с двойной подоплекой. «Nemo» по-гречески значит «из рощи», а именно в священной роще в пору зимнего солнцестояния ему впервые довелось ощутить в себе кровь предков. На латыни же «nemo» означает «никто». Правда, отец никогда и слыхом не слыхивал об этих ставших много позже классическими языках.

— Ференц Немович… — произнесла застенчиво Ксения.

— Да, Ксения Евгеньевна? — откликнулся Ракоци, с удовольствием вступая в игру, в которой угадывался первый намек на сближение.

— Зачем это вам? — Она уже не цеплялась за одеяло, но пальцы все еще бегали по его крайчику, как неусыпные сторожа.

Ракоци понял тайный смысл заданного вопроса, но предпочел не углубляться в него.

— Я здесь чужой, — объявил он. — Мне одиноко. Не с кем перемолвится словом, а слуги все — молчуны. Думаю, они служат еще и Скуратову и говорят только с ним. — Он не поворачивал головы, но слышал, как она дышит. — Жаль будет уезжать из России, ничего толком о ней не узнав.

Она затаила дыхание.

— Когда вы хотите ехать?

— Не знаю. — Ракоци опять рассмеялся. — Я ведь слуга двух господ. С одной стороны, меня держит ваш Царь, с другой — Стефан Польский. Я вынужден повиноваться обоим.

Ксения дважды сморгнула.

— Понимаю.

— О, — сказал Ракоци, — вам не следует волноваться. Мы в любом случае уедем вдвоем.

Ветер за окнами на секунду затих, затем ударил с утроенной силой, на что гребень крыши отозвался пронзительным стоном. Где-то вдали бухнул колокол. Ксения вздрогнула и ухватила Ракоци за руку. Тот чуть подвинулся, чтобы сесть поудобнее. Оба молчали, глядя в разные стороны, опасаясь пошевелиться, и не заметили, как таким образом скоротали всю непогожую ночь.

От графа Зари Ференцу Ракоци.