"Любовник ее высочества" - читать интересную книгу автора (Смит Хейвуд)

6

Прошло уже одиннадцать дней и ночей изнурительного путешествия. Энни подняла голову от плеча сестры Николь и протерла глаза. Было тихо, слышался только храп монахини, да дождь барабанил по крыше экипажа.

Почему они остановились? Всего час назад запрягли свежих лошадей, и отец Жюль пообещал, что, когда в следующий раз они остановятся, она выйдет из экипажа и больше никогда не вернется в эту ужасающую тесноту.

Энни недоуменно посмотрела на священника, но он зачарованно смотрел в окно. Проследив за его взглядом, Энни увидела впереди за деревьями очертания большого города.

Наконец-то после почти двухнедельной мучительной тряски в экипаже они добрались до столицы. Энни вытянулась, чтобы лучше видеть. В туманной дымке весеннего дождя Париж казался нереальным, висящим в воздухе миражом.

Отец Жюль как бы про себя прошептал:

– Вот и ты, моя Прекрасная Дама. Я думал, что никогда больше не увижу тебя.

Он говорил с такой нежностью, с таким сожалением, что Энни неожиданно поняла – он ведь не всегда был пожилым и, наверное, не всегда был священником. Интересно, какие воспоминания о Париже хранит он. Ее глаза жадно впитывали открывшийся вид: увенчанные башенками стены, шпили соборов и угловатые, крытые шифером крыши домов.

Этот город был его прошлым и ее будущим. Энни должна была бы испытывать волнение, увидев Париж, но в душе ничего не дрогнуло. Она, наверное, слишком устала. За последние одиннадцать дней она столько увидела, пыталась впитать так много новых впечатлений, звуков и запахов, что голова была ими переполнена, а удивление и восторг притупились, став привычными. Единственное, что сейчас она чувствовала, – это облегчение, что цель наконец-то видна и их путешествие подходит к концу. Сегодня наконец она все узнает. Отец Жюль обещал.

Спустя два часа они въезжали в позолоченные ворота особняка д'Харкуртов.


Дом и снаружи производил впечатление, но внутри Энни, сопровождаемая отцом Жюлем и сестрой Николь, увидела роскошь, которая повергла ее в какой-то благоговейный трепет.

Все утопало в шелке, сверкало золото, блестело черное дерево, матово отсвечивала слоновая кость. На стенах между зеркалами в золоченых оправах висели портреты мужчин и женщин в мехах и бриллиантах. Бледно-серый и розовый мрамор на полу переплетался в причудливом узоре, ковер у входа был таким толстым, что сандалии Энни утонули в его мягком ворсе. И цветы. Хотя на улице не было и намека на весну, тюльпаны и нарциссы повсюду поднимали разноцветные головки из красиво разрисованных ваз.

Служитель открыл высокую створку двойных дверей.

Когда слуга оставил их одних, отец Жюль мягко предостерег:

– Вспомните, о чем я вас просил вчера вечером. Ничего не говорите, пока не поймете, куда ветер дует. – Он обернулся к Энни: – И даже потом будь осторожна в ответах. Первое впечатление наиважнейшее.

Энни, нахмурясь, кивнула.

После долгого молчаливого ожидания двери наконец распахнулись, и дворецкий провозгласил:

– Его светлость герцог д'Харкурт, маршал Франции.

В центр комнаты вплыл величавый пожилой господин, одетый в самый нелепый наряд, который когда-либо видела Энни. Ее будущий свекор украсил себя гораздо большим количеством лент и кружев, чем любой из тех, с кем Энни встречалась за время путешествия, включая кричаще одетых женщин на улицах Парижа.

Поверх шитого золотом маршальского камзола тянулась атласная перевязь, скрепленная на бедре тщательно собранными гофрированными розетками из плотного шелка. Еще больше розеток было вокруг колен, локтей и даже у подвязок шпор на его сапогах. Изысканные кружева проглядывали сквозь прорези на рукавах камзола, а причудливые кружевные фестоны на манжетах, воротнике и голенищах были шириной более семи дюймов!

Она перевела взгляд на его прищуренное лицо и волосы. Его губы и щеки были странного красного цвета, а кожа, казалось, была обсыпана мукой. Тугие серебристо-серые локоны начинались от макушки и каскадом спускались вдоль спины. Сразу видно, парик.

Напряженность, висевшая в воздухе, была такой ощутимой и плотной, что, казалось, ее можно резать ножом. Энни пришлось прикусить губу, чтобы не рассмеяться. Трудно представить при виде такой нелепой фигуры, что от него может исходить опасность.

Маршал сухо поклонился Энни и сестре Николь, и затем обратился к на удивление отстраненному отцу Жюлю:

– Добрый день. Это вы – священник?

Не сдвинувшись вперед ни на шаг, отец Жюль отвечал:

– Да, я отец Жюль. Позвольте представить вам, ваша светлость, Анну-Марию-Селесту де Бурбон-Корбей.

Энни оглянулась было в поисках этой Анны-Марии, но тут до нее дошел смысл слов священника. Он говорил о ней.

Вот и все. У нее есть имя.

Анна-Мария-Селеста де Бурбон-Корбей. Прекрасное имя.

Бурбон-Корбей… Филиппа тоже зовут Корбей. Но тогда отец Жюль должен был бы сказать, что они дальние родственники.

Энни грациозно присела в реверансе.

Маршал подпер пальцами подбородок и осмотрел ее с головы до ног, как животное на ферме. Заметив шерстяные чулки, выглядывающие из сандалий, он слегка презрительно усмехнулся. Неодобрительно взглянув ей в лицо, он обратил свою речь к отцу Жюлю, словно Энни была маленьким ребенком, недостойным внимания.

– Сожалею, что вынужден принять вас, святой отец, даже не дав возможности отдохнуть и освежиться, но государственные дела требуют от меня безотлагательной поездки в Сен-Жермен, а я жаждал увидеть эту юную даму. – Он повернулся к отцу Жюлю: – Моя жена будет рада встретиться с Анной-Марией-Селестой за обедом. Вам и сестре еда будет подана в ваших покоях. А сейчас мои извинения, я вынужден вас покинуть.

Взмахнув платком и едва поклонившись, он удалился.

Энни взглянула на отца Жюля и замерла, увидев, как он смотрит вслед маршалу. Она даже не предполагала, что отец Жюль способен на такую ненависть.

Отец Жюль, видимо, почувствовав ее взгляд, провел рукой по лицу, словно стирая что-то, и затем спокойно обратился к ней:

– Не стоит обманываться внешним видом маршала, Энни. Он все замечает. Следи за выражением своего лица. Следующие недели тебе будет и так достаточно трудно, старайся не восстановить против себя отца твоего будущего мужа. И будь осторожна. Он слышит все, что происходит в стенах дома. – Отец Жюль сделал им знак подняться. – А сейчас давайте пойдем наверх и немного отдохнем.

Энни послушно поднялась, но сомневалась, что сумеет хорошо отдохнуть, хотя и чувствовала себя предельно усталой. Если сын такой же, как его отец, она погибла.


Энни проснулась в полной панике. Уже светло! Неужели так поздно? Как могла она проспать колокол? Ноющие мускулы взмолились о пощаде, но она, с трудом опершись на локти, в удивлении уставилась на темные драпировки над головой.

И тогда вспышка растерянности уступила место пониманию. Это не монастырь. Это особняк д'Харкуртов. Она протерла глаза и окинула взглядом комнату. Мягко-зеленый атлас покрывал стены, окна были плотно затянуты портьерами из тяжелого дамаска, однако несколько лучиков яркого солнечного света все же пробивались внутрь.

Дверь возле мраморного камина растворилась, и в ней показалась, держа в руках серебряный поднос, худенькая растрепанная девчушка не старше пятнадцати лет. Когда она подошла, от дразнящего аромата свежеиспеченной сдобы у Энни потекли слюнки.

Девушка поставила поднос на постель.

– Добрый день, мадемуазель. Надеюсь, вы хорошо отдохнули.

Внезапно сообразив, что она лежит совершенно раскрытая перед незнакомкой, Энни одной рукой натянула покрывало на грудь, а другой поправила непослушные локоны, выбившиеся из косы.

– Кто ты? И как я сюда попала?

– Как же, я Мари, ваша горничная. Разве вы не помните? Я помогала вам раздеваться.

– Раздеваться? – заметив, что она в одной сорочке, Энни в смущении вспыхнула. – Нет, не помню. – Как такое могло случиться?

Девушка кивнула:

– Когда вчера вечером мы не смогли разбудить мадемуазель на обед, сестра что-то сказала священнику, а затем помогла мне уложить вас на ночь в постель.

– Вчера вечером! – Не веря собственным ушам, Энни выпрямилась. – Сколько же сейчас времени?

– Уже четыре пополудни. Мадемуазель проспала целые сутки.

Застонав, Энни откинулась на подушки.

– Неплохо для первого впечатления.

– Что, мадемуазель?

– Неважно. Позови, пожалуйста, сестру Николь. Я должна поговорить с ней.

Мари сделала шаг назад и пробормотала:

– Сестра вместе со священником в полдень уехали.

Застыв, Энни недоверчиво уставилась на нее.

– Но они не могли уехать, не попрощавшись со мной. – На какой-то миг она отчаянно захотела поверить, что еще спит и все происходящее – просто неприятный сон. Голос упал до шепота: – Отец Жюль дал слово. Он обещал, что расскажет мне про… Он обещал.

– Священник оставил записку. – Мари из-под салфетки на подносе достала сложенную бумагу и протянула ее Энни. – Я предложила разбудить вас, но он не позволил.

Энни прочитала надпись на обратной стороне сложенной бумаги. Странно, очень странно было ей видеть свое имя – до сих пор такое еще непривычное, словно она у кого-то его украла, – написанное знакомой рукой отца Жюля. Она перевернула письмо – на красной восковой печати был оттиск его перстня. Вглядевшись, Энни заметила, что бумага вокруг печати была потертой и слегка розоватой. Кто-то, видимо, вскрывал письмо. Да, священник не преувеличивал, предостерегая ее. Она вскрыла послание и прочитала:


«Драгоценное мое дитя,

знаю, что обещал поговорить с тобой перед отъездом, однако обстоятельства требуют, чтобы мы с сестрой Николь уехали незамедлительно. Ты спала так крепко, что у меня не хватило духа разбудить тебя. И, если быть честным, у меня не хватило духа сказать тебе «прощай». Когда-нибудь я буду держать ответ перед богом за то, что люблю тебя больше, чем остальных овец моей паствы, которых он вверил моим заботам, но я готов отвечать. Прошу тебя, не осуждай меня, прости, что я не смог заставить себя попрощаться с тобой.

Относительно твоего прошлого, Анна-Мария-Селеста де Бурбон-Корбей, знай, что ты можешь гордиться своим происхождением, как немногие во Франции. Твои родители знатного рода, и они имели безупречную репутацию. Знай, что бы тебе ни говорили – они оставили тебе в наследство незапятнанную честь и гордость.

Я молюсь, чтобы ты нашла удовлетворение в браке. При любых обстоятельствах можно обрести счастье, если быть терпеливой и покорной божьей воле. Матушка Бернар и я сделали все, что могли, чтобы подготовить тебя к любым неожиданностям. Бог да благословит ваш союз и направит ваш путь. И может быть, в уголке твоего сердца найдется местечко для бедного старого отца Жюля.

Пиши мне, когда сможешь, всегда помня правила переписки.

Остаюсь твоим покорным слугой и отцом во Христе».


Энни была убита. Уехал. Он бросил ее, оставил среди незнакомых людей, даже не сказав «прощай». Как он мог?

Ей хотелось рыдать, кричать, разбить что-нибудь вдребезги, но она не могла себе этого позволить. Не здесь. Не сейчас.

Она посмотрела на последние строчки… Его правило – никогда не писать в письме того, что может повредить любому из них. Сломанная печать служила достаточным напоминанием. Она теперь одна и не может никому доверять.

Озабоченная Мари вторглась в ее раздумья:

– Мадемуазель выпьет немного шоколада?

– Нет. – Энни покачала головой. Горько разочарованная, она не могла даже и подумать о еде. – Унеси это. Пожалуйста.

Мари унесла поднос и вернулась с одним из нарядов из приданого Энни.

– Прошу прощения, но вас просят спуститься в половине восьмого к обеду. Время еще есть, но, если можно, займемся вашим туалетом…

Энни вздохнула. Как в монастыре, невзирая на все разочарования, жизнь шла своим чередом. Она всунула руки в бархатные рукава.

– Хорошо. После вчерашнего вечера, думаю, опоздать не страшно. – Она встала, запахивая халат. – Должна тебе признаться, Мари. Я никогда не одевалась к обеду. Все наряды я только примеряла. Мне придется полностью положиться на твой опыт.

Мари покусала кончик пальца и поморщилась. – Боюсь, у меня тоже нет такого опыта, мадемуазель. – Затем поспешно добавила: – Я помогала иногда, когда болел кто-нибудь из горничных или приезжали важные гости, – мне хорошо удаются прически, – но я никогда не была постоянной горничной. Обычно я мою посуду на кухне. – У Энни вырвался смешок: ее прислужницей сделали посудомойку.

– Я тоже не настоящая дама. Вот и будем учить друг друга.