"Конец главы" - читать интересную книгу автора (Блейк Николас)

XI. Смотри выше!

Найджела, привыкшего к совсем другому типу общественной деятельницы, миссис Блейн даже несколько удивила. Голос у нее был нежный, мелодичный, внешность отнюдь не пугающая. Когда она сидела за столиком в ресторане, одетая в черный костюм с воротничком и манжетами из белого пике, и словно окунала головку в меню, она напоминала ему аккуратную, несмелую, но хлопотливую птаху — скорее всего, нырка. Дело происходило на следующий день после обеда в издательстве, и Найджел пригласил в ресторан также и Клэр Массинджер.

Когда они выбрали еду — а для Клэр это всегда было делом нелегким: ее волю парализовал вид обширного списка яств, — Найджел рассказал миссис Блейн о деле, в котором он принимал участие.

— Как видите, — закончил он, — вся задача в том, чтобы найти след в ее юности. Клэр сказала мне, что вы знали ее смолоду.

— Да, мы вместе учились в школе. В средней школе Уимблшема. Я очень хорошо знала ее девочкой. Потом я получила стипендию в Самервилле, и мы как-то разошлись. Но на каникулах время от времени видались.

— Когда она служила в книжной лавке?

— Да. — Миссис Блейн кивнула аккуратной головкой и нежно, заливисто засмеялась. — Забавно, что сохраняет наша память! Вы когда-нибудь видели, чтобы продавец книжной лавки читал?

— Нет, пожалуй, не видел.

— Вот, а она читала. Когда бы я ни вошла, она сидела уткнувшись в книгу. И всегда это были романы. Я, пожалуй, вела себя как ханжа по отношению к той литературе, которую она поглощала. Бедная Милли! По-моему, она завидовала, что я учусь в университете. Колючая это была дружба.

— У женщин всегда дружба такая, — заметила Клэр. — Мы постоянно воспитываем друг дружку и злимся на это.

— Но и среди мужчин у нее были друзья? — спросил Найджел.

— Если ей верить — десятки. Впрочем, она была страшная выдумщица, я это помню еще со школы. Учительница литературы однажды сказала, что страсть Милли к выдумкам заслуживает лучшего применения. Это может послужить ей, бедняжке, некрологом. — Миссис Блейн помолчала и отпила мартини. — В мировом суде я таких девиц вижу каждую неделю. Их сажают за мелкое воровство, магазинные кражи и так далее. Они просто не замечают разницы между реальностью и своими фантазиями. И вечно перекладывают вину за свои проступки на кого-то другого: на злую судьбу, на родителей, которые их не понимают, на общество, которое словно ополчилось против них. Но, простите, я, кажется, разболталась.

— Нет, что вы! Это помогает составить о ней представление. Миллисент Майлз, на ваш взгляд, была в юности потенциальной правонарушительницей?

— Терпеть не могу этого слова. Но, пожалуй, да. Разница только в том, что у нее была просто сверхъестественная способность выходить сухой из воды, избегать ответственности за поступки, за которые полагалось бы отвечать.

— Умела свалить вину на других? — спросила Клэр.

— Тут дело сложнее. Она, конечно, была незаурядной личностью — живая, обаятельная, энергичная, настоящий мальчишка в юбке. В школе всегда быта заводилой. Но было в ней и другое: какая-то хитреца, вернее, исключительная способность к самообману, так что, когда она поступала дурно, она могла отстраниться от этого поступка, вообразить, будто его не было вовсе, и так себе это внушить, что порой обманывались и другие.

Миссис Блейн помолчала, пока им подавали первое. Потом она снова погрузилась в воспоминания.

— Отец у нее был совершенно невыносимый субъект. Наверное, она пошла в него. Вечно жил не по средствам. Помню, мои родители об этом говорили, когда он обанкротился. Да, кстати, именно тогда, во время банкротства, она открылась мне с неожиданной стороны. Кажется, мы были в последнем классе. Как-то раз она призналась мне, что на нее покушался один мужчина, мы тогда называли это иначе, однако Милли не поскупилась на подробности. Позже я узнала, что она откровенничала не только со мной, но и с другими девочками, а история от повторения становилась все более грязной. Я тогда была старостой и пылала гражданским негодованием — в общем, кошмарная маленькая ханжа. Я заявила, что она должна рассказать родителям о недостойном поведении этого человека. Она сказала, что боится, — он угрожал ей ужасной местью, если она его выдаст. Тогда, сказала я, придется сообщить об этом директрисе. Милли просила этого не делать, но я отправилась с доносом. К счастью, директриса была женщина разумная. Она тут же вызвала Милли и спросила ее в упор, верно ли то, что я ей рассказала. А Милли, понимаете, и тут вышла сухой из воды. Она созналась, что просто хотела меня разыграть, — это было шуткой и только доказывало, какое у меня испорченное воображение, раз я могла принять такую нелепость всерьез. При этом у нее был настолько прямодушный, антисептически чистый взгляд, что я почувствовала себя набитой дурой — словно у меня и правда грязное воображение! Ее, конечно, пожурили; директриса расценила эту историю как не совсем пристойную шутку со стороны Милли и чрезмерное усердие — с моей.

Клэр спросила:

— Что же, она все выдумала?

— Кто ее знает? Но могла и выдумать — что угодно, только бы поэффектнее подать себя. С другой стороны, — миссис Блейн сделала легкую гримасу, — для своих лет она была вполне зрелой девицей.

— Имени этого человека она не называла? — спросил Найджел.

— Нет. Сказала, что он пришел к ним, когда родителей не было дома. Коммивояжер, ах, нет, вспомнила, агент газеты «Дейли сан»; помните, в двадцатые годы вербовали подписчиков: «Подпишитесь на год, и получите бесплатно сочинения Чарльза Диккенса».

— Внешность его она не описывала?

— По-моему, нет. Хотя, помню, раз она мне сказала, слегка задыхаясь, — и я была потрясена ее эротической многоопытностью: — «Джулия, — сказала она, — бойся мужчин с тонкими губами!»

— Да ну? — не моргнув, произнес Найджел. — Что ж, мир тесен. Но не до такой степени, чтобы в нем не нашлось места для тысяч и тысяч тонкогубых мужчин.

— Не обращайте внимания, Джулия. У него дурная привычка говорить с самим собой вслух. Ешьте, а то все остынет.

Пока миссис Блейн доедала, Найджел вспоминал статью из справочника «Кто есть кто», который он изучал вместе с Сьюзен, прижавшейся к его плечу. В этой статье, посвященной Артуру Джералдайну, между «Учился в…» и «С 1925 в издательстве „Уэнхем и Джералдайн“» никаких сведений не было.

— В каком году агент «Дейли сан» покушался на невинность Миллисент Майлз? — спросил он, помолчав.

— Когда мы кончали школу — летом двадцать четвертого года.

— Да, совпадает.

— До чего таинственная личность, а? — ласково пошутила Клэр.

— Вы часто бывали у них дома?

— Не очень. Милли, по-моему, немножко стеснялась своих родителей. Чересчур грубые натуры для такой чувствительной души, какой она хотела слыть, — ох, мало во мне христианского милосердия! Они занимали половину обычного, довольно уродливого дома. Хотя миссис Майлз чрезвычайно гордилась своими владениями. Вечно мыла и смахивала пыль. И уж до чего у них было благопристойно! Помню, чай пили в гостиной, холодно там, как в морге, и все забито скверными безделушками. Чуть не полкомнаты занимала огромная стеклянная горка, набитая посудой, которой, я уверена, никогда не пользовались.

— А скажите, не была ли эта посуда такого нежно-абрикосового цвета? — равнодушно осведомился Найджел, опустив глаза.

Миссис Блейн изумилась:

— Да. Но откуда вы…

— Я забыла вас предупредить, — вмешалась Клэр. — У Найджела странный дар. Он настоящий колдун.

— Вы же не раз смотрели на эту посуду, миссис Блейн? Телепатические явления случаются гораздо чаще, чем принято думать, — уклончиво объяснил Найджел. — Наверное, ее продали, когда мистер Майлз обанкротился?

— Этого я вам сказать не могу. После той сцены у директрисы я больше у них не бывала. Очень рассердилась на Милли и на время с ней порвала.

— Но потом вы опять с ней стали встречаться?

— Да. Очень сочувствовала ей, когда отец обанкротился. И, конечно, зря, — она разыграла на этой почве такую душещипательную драму…

— Сколько времени она проработала в книжной лавке?

— По-моему, года два. Потом заболела — если не ошибаюсь, в двадцать шестом году, когда я была на втором курсе в Оксфорде. Сказала, что у нее туберкулез и она едет в санаторий, кажется, в Швейцарию. Теперь уже мне трудно припомнить. Вскоре мои родители тоже уехали из Уимблшема, и я потеряла с ней всякую связь.

— А с мужчинами она дружила, когда работала в книжной лавке?

Тут Джулия Блейн мало чем могла помочь. Она подозревала, что о своих настоящих романах Миллисент не распространялась, болтала только о воображаемых. К тому же в среде, где вращалась Миллисент, банкротство считалось позором, и местная молодежь первое время избегала ее. Миссис Блейн помнит, как этим возмущалась ее подруга.

— А о своих литературных опытах она вам рассказывала?

— О да. Не только рассказывала, но и заставляла читать, — сухо ответила миссис Блейн.

— Она когда-нибудь упоминала, что завела дружбу с молодым писателем, который ей помогает в этих трудах?

— Нет. Но я ведь говорю, что она умела быть очень скрытной.

Клэр, погрузив ложечку в гоголь-моголь, задумчиво сказала:

— В двадцатые годы, по-моему, не было государственного здравоохранения?

— Совершенно верно, детка, не было. Я рад, что вас стали интересовать социальные вопросы.

— Тогда откуда же взялись деньги на санаторий?

— Помнится, она говорила, что расходы оплатил какой-то родственник, — сказала миссис Блейн. — Пообещала прислать адрес санатория, но так и не прислала.

— Простите, что я задаю наводящий вопрос, — медленно произнес Найджел. — Вам или вашим общим знакомым не приходило в голову, что на самом деле она едет рожать или делать аборт?

В Джулии Блейн заговорил мировой судья.

— В то время безусловно не приходило, — решительно заявила она. — Мне, во всяком случае. А если и были какие-то сплетни, я их не слышала. Но в общем это вполне вероятно. Милли была очень бледна. И, помню, когда я в последний раз повезла ее на пикник, ее тошнило. Я-то по неведению приписала это туберкулезу.

— При вас она никогда не называла фамилию Протеру? Или Рокингем? Или Джералдайн?

— Не помню.

Найджел ничего другого и не ждал. Если у Миллисент Майлз в восемнадцать или девятнадцать лет и была связь с мужчиной, она наверняка держала ее в секрете.

— Она использовала людей, — продолжала Джулия Блейн. — Это основное ощущение, которое с тех давних пор у меня от нее осталось. Использовала бесстыдно и безжалостно, как хитрый ребенок использует взрослых.

— Она, видимо, использовала и всех троих мужей, — заметила Клэр. — Думаю, что не брезговала и знакомыми, выводя их в своих нелепых романах.

— О Господи! — простонал Найджел. — Только не говорите, что мне их придется читать!

— Не придется. Я уже прочла.

— Что-о?!

— Пока что первый. Вчера нашла книжку. Изданную в двадцать восьмом году. История невинной молоденькой машинисточки, у которой шашни с очаровательным бездельником. Ее бросают, подвергают остракизму и вообще всяческим унижениям, а потом она выходит замуж за сына хозяина, работягу, который всегда ее любил, молчаливо, скромно и почтительно.

— Боже мой! А ведь первые произведения, как говорят, всегда носят автобиографический характер.

Вскоре после этого деловитая миссис Блейн сказала, что ей пора идти. Найджел выудил у нее кое-какие имена, но не то, которое его больше всего интересовало, тут миссис Блейн не могла ему помочь. Вернувшись в Уимблшем после войны на вечер выпускников, она узнала, что книжную лавку вместе с ее владельцем разбомбило в 1940 году.

«Это проклятое дело — лабиринт из одних тупиков», — говорил себе Найджел, шагая на Флит-стрит. Однако в редакции «Дейли сан» одна из его маловероятных догадок подтвердилась. Заведующий редакцией, с которым он по телефону договорился о встрече, распорядился порыться в архиве. Агентом по распространению «Дейли сан» в районе Уимблшема в 1924 году был некий Артур Джералдайн.

— Ну кто бы мог подумать! Теперь ведь он — один из крупнейших наших издателей? Это на него подали в суд за клевету? Вот уж не знал, что он у нас работал. Правда, это было задолго до меня.

— А в газете никого не осталось, кто мог бы его помнить?

— Сомневаюсь. На нас тут ездят несколько лет, а потом дают коленкой под зад — если сам раньше не скукожишься от всех этих ужасов, о которых мы пишем. Хотя погодите. Старый Джексон еще, кажется, жив. Заведовал у нас рекламой. В прошлом году ушел на незаслуженный отдых. Юнис, добудь-ка мне адрес мистера Джексона.

«Очень много зависит теперь от автобиографии Миллисент Майлз, — размышлял Найджел, направляясь в Путни к пенсионеру Джексону. — Но насколько можно ей доверять? Как разглядеть объективные факты под толстым слоем защитной краски? Означает ли стертое резинкой „Л“ Артура Джералдайна? Не по ассоциации ли с рокингемским фарфором, стоявшим в горке в безвкусной, тесной гостиной, прозвала она его Рокингемом? А если так, было ли это случайным знакомством или более близкими отношениями? Тогда, в двадцатые годы, как злобно заметил Стивен, „люди не всегда знали цену тому, чем они обладают“. А что, если Артур Джералдайн, агент по распространению „Дейли сан“ и страстный коллекционер, увидев у Майлзов рокингемский сервиз, предложил отцу Миллисент за него пятерку? Летом 1924 года мистер Майлз был уже на мели и мог обрадоваться этому предложению, не подозревая, что настоящая цена сервиза во много раз больше. Так или иначе, рокингемский столовый сервиз того же нежно-абрикосового цвета теперь украшает стол Джералдайна — и был „приобретен“ до его женитьбы в 1930 году.

Но подобный поступок, сам по себе достаточно мерзкий и родственный грабежу, вряд ли давал в руки Миллисент Майлз достаточно серьезный козырь. Вряд ли она могла шантажировать им Джералдайна тридцать лет спустя, а он, боясь разоблачения, пошел из-за этого на убийство. С другой стороны, покупка сервиза могла более тесно свести Джералдайна с семьей Миллисент. Ему тогда было двадцать с небольшим, а Миллисент казалась уже вполне созревшей девушкой. Если он стал ее любовником, понятно, почему в своих воспоминаниях она назвала его Рокингемом. Джералдайн ведь и в самом деле стал большим человеком в литературном мире. Правда, трудно его представить „застенчивым, нескладным юношей“, но тут надо принять во внимание приверженность мисс Майлз к литературным штампам: для нее всякий молодой человек должен быть застенчивым и нескладным.

Камнем преткновения было то, что, судя по автобиографии, она познакомилась с Рокингемом через несколько дней после своего восемнадцатилетия. День рождения ее 3 августа. Эпизод с мужчиной („бойся мужчин с тонкими губами“), который якобы к ней приставал, произошел летом, когда ей было только семнадцать. Либо ей изменила память, либо она по какой-то непонятной причине нарочно сместила время этого знакомства, либо, наконец, если история с покушением на ее невинность была вымышленной (желаемое выдается за действительное?), она могла просто увидеть его, когда он явился к ним домой в качестве агента „Дейли сан“, а познакомилась с ним месяцем позже, в книжной лавке».

Мистер Джексон — пухлый, седой джентльмен — встретил Найджела очень приветливо.

— Чай или виски? Мы всегда что-нибудь пили в редакции в половине четвертого, а я раб своих привычек.

Высказавшись в пользу чая, Найджел деликатно объяснил, что его привело.

— Джералдайн? Джералдайн? Как же, помню! — воскликнул мистер Джексон, весело подпрыгивая в кресле. — Он ведь, кажется, сделал карьеру? Когда же это было? В середине двадцатых годов. Ну да. Его светлости, нашему хозяину, — мистер Джексон набожно перекрестился, — взбрела на ум одна из его смехотворных идеек — как поднять тонус газеты. Нанял нескольких университетских выпускников. Нет, нет, не меня — я из низов. Одним из них был Джералдайн. И тут у его светлости родилась еще одна блестящая идея — они, знаете ли, кишат у него в голове, как вши, — почему бы не использовать этих высокообразованных юнцов в подписной кампании? Мы сулили в качестве приложения к годовой подписке на наш вонючий листок библиотеку «Шедевры Мировой Литературы». А дальше его светлость задумал поистине наполеоновский ход: разослать свою университетскую гвардию по стране в качестве агентов по подписке. А зачем? Как мы пишем в передовых: затем, что они смогут блеснуть своей начитанностью перед будущим подписчиком, объяснить, почему тот будет недостоин человеческого звания, если не прочитает «Шедевры Мировой Литературы» — полный комплект в элегантных дерматиновых переплетах абсолютно задарма в обмен на годовую подписку. Ну разве не красота?

Найджел признал, что красота.

— Должен сказать, что молодцы из Оксфорда и Кембриджа встали на дыбы. Они ведь чего хотели? Писать красивую прозу, да еще чтобы и подпись их мелькала. А вместо этого бедным оболтусам пришлось топать по захолустным местечкам и читать лекции про Дустиевского и кого там еще всяким долдонам, которые только и мечтали прилечь на кушетку с немудрящим романчиком про любовь. Да, наши барчуки мигом скисли, это уж факт!

— И как шло дело у Джералдайна?

— Остался жив, чтобы все это поведать потомству. Выдержал, по-моему, около года. А потом благородно ретировался в издательское дело.

— Вы его часто видели?

— Редко. Высокородным мученикам полагалось докладываться дважды в неделю, дабы мы могли срезать у них мозоли с пяток. Мрачный приземистый тип, щель вместо рта, ирландец, видно, ходок. Хотя лично я предпочел бы целоваться с акулой. Mutatis, естественно, mutandis[13].

— Никакого скандала у него не было? С какой-нибудь дочкой подписчика?

— Не слыхал. Но если бы он покусился на какую-нибудь девицу, об этом знала бы вся контора прежде, чем она успела бы снова накрасить губы.

— В его обязанности входило посещать местные книжные лавки?

— Побойтесь Бога, зачем? Мы же были их конкурентами! Конечно, он мог туда заглянуть, чтобы купить книжку, — эти образованные и не на то способны, когда расшалятся!

— Вы говорили, что все они мечтали войти в литературу. Не помните, Артур Джералдайн тогда что-нибудь писал?

— Вот это вопрос. Поклясться не могу, но, кажется, вещичку-другую он тиснул в каком-то чистоплюйском еженедельничке. Однако настоящим его хобби было коллекционирование фарфора. Может, он поэтому так долго и продержался на работе. Разъясняя всю выгоду подписки на «Дейли сан», он мог скосить глаз на каминную доску: а вдруг будущий подписчик, сам того не ведая, держит там дрезденского ангелочка? Уимблшем в те дни был скорее деревней, и туземцы могли и не знать цены вазочкам, которые им оставила двоюродная бабушка Флосси. Он кое-чем разжился там по дешевке. Я это знаю наверняка. Особенно посудой. Помню, однажды, едва переводя дух, он пришел в редакцию с тарелками в чемодане — сервизом, который он выцыганил у какого-то простофили. Он-то, конечно, по-другому это изобразил, но поглядели бы вы, как он над ним мурлыкал! А на мой взгляд, тарелка — тарелка и есть.

— Какого цвета?

— Такого блекло-коричневого. Коричневато-желтого.

— Абрикосового?

— Да, вроде этого.

Приподнятое настроение, в котором Найджел расстался с кипучим мистером Джексоном, продержалось недолго. Теперь стало известно почти наверняка, что Артур Джералдайн «приобрел» рокингемский сервиз в 1924 году во время обхода домов в Уимблшеме. Весьма вероятно, хотя и не доказано, что этот сервиз принадлежал Майлзам. Если Миллисент в юности слышала об этой сделке, если минувшим летом она узнала в Артуре Джералдайне тогдашнего агента «Дейли сан», который заплатил за сервиз много меньше, чем он стоил, это объяснило бы и нежелание Джералдайна, чтобы Найджел копался в прошлом, и те необычные уступки, которые он делал мисс Майлз. Она была способна оказывать на него давление. Но история с рокингемским сервизом отнюдь не могла послужить достаточным основанием для убийства.

И какая связь между этим эпизодом и махинацией с «Временем воевать»?

Если же, с другой стороны, у Миллисент Майлз в 1926 году родился от Рокингема-Джералдайна ребенок, если Джералдайн бросил ее и ребенка, тогда в руках у нее гораздо больше возможностей для шантажа, а у ее жертвы, соответственно, более веские основания для убийства. Но почему она не пустила этот козырь в ход много лет назад? Она вращается в литературной среде примерно с 1930 года и не могла не знать, что Артур Джералдайн стал видным издателем. Быть может, это объясняется тем, что только недавно, когда ее писательские акции понизились, у нее возникла нужда оказывать на Джералдайна давление?

«Ребенку, — думал Найджел, возвращаясь на метро в Кенсингтон, — сейчас должно быть лет тридцать. Какова его или ее судьба? Правда, нет никаких доказательств того, что этот ребенок вообще существовал, если не считать туманного намека на странице, которую убийца вложил в автобиографию покойной (чтобы ввести в заблуждение?), написав, что у нее не было ребенка от первого возлюбленного».

Взгляд Найджела задержался на заголовке в газете, которую читал пассажир напротив: «Срочная служба будет сокращена?» Он вспомнил, что среди молодых солдат, погибших во время «гекатомбы» в казармах, были новобранцы, которые проходили там срочную службу. В голове блеснула догадка, соединившая два темных полюса этого дела. События в казармах Уломбо произошли в 1947 году, когда ребенок Миллисент Майлз достиг призывного возраста — 21 года.

«Ну можно ли делать такие поспешные выводы? — спросил себя Найджел, выходя на Хай-стрит в Кенсингтоне. — Можно ли строить такую зыбкую теорию, основываясь на случайном совпадении? Да, конечно же, это просто совпадение».

И тем не менее он шел по Кампден-хилл-роуд очень быстро, спеша добраться до телефона.

Когда он поднялся к себе, экономка сообщила, что час назад пришел молодой джентльмен, который хочет его видеть. Мистер Глид. Она ему говорила, что мистер Стрейнджуэйз может вернуться не скоро, однако он сказал, что обождет. Миссис Энсон была слегка взбудоражена, она не привыкла к незнакомым посетителям, которые приходят без приглашения и не хотят уходить. Заверив ее, что никакой беды не произошло, Найджел пошел в гостиную.

Киприан Глид расположился там как дома. Он сидел в кресле Найджела со стаканом виски и держал на коленях автобиографию своей матери.

— Добрый вечер, — холодно произнес Найджел. — Вы, я вижу, уже нашли бутылку. Водой не хотите разбавить?

— Нет, спасибо. — Киприана Глида трудно было смутить и поставить на место. — Я не собирался так долго задерживаться, но не устоял, зачитался этим жутким комиксом, — добавил он, показывая на рукопись.

— Понятно. Извините, одну минутку.

Найджел пошел в спальню и позвонил по телефону. На том конце провода ответили, что генерал Торсби скоро будет дома. Найджел попросил передать, чтобы генерал незамедлительно позвонил ему.

Цель визита Киприана Глида выяснилась не сразу. Он пожаловался, что полицейские его без конца допрашивают и не спускают с него глаз. Возмущался, что ему ничего не сообщают о ходе следствия. Наконец, после долгих экивоков, он дошел до главного. Когда он сможет получить материнское наследство?

— Почему вы спрашиваете об этом у меня? Обратитесь к поверенным.

— Ну, они-то говорят, что сперва нужно выполнить обычные формальности. Я их юридическую тарабарщину не понимаю. Какие формальности?

— Они должны удостовериться, что ваша мать не оставила завещания и что вы — ближайший родственник.

— Но это же и так ясно. — Красные губы Глида скривились, и он ткнул пальцем в рукопись. — У нее в девичестве случилась какая-то интрижка, но она дает понять, что союз не был благословлен потомством. А от законных супругов детей тоже не было.

— Тогда можете спокойно занимать под будущее богатство.

— Вы думаете? А лично вы, кстати, в долг не даете?

— Вам — нет.

Глид отхлебнул неразбавленного виски.

— Надо полагать, что «Уэнхем и Джералдайн» теперь уже не издадут эту муть?

— Почему? Она не окончена, но…

— Господи спаси! Вы это читали? Бред не вполне рафинированной нимфоманки. На мне он, черт бы его побрал, всю жизнь будет висеть!

— Вам-то что? Получите много денег. Вас ведь только это интересует?

— Ну да, вы оскорблены в своих лучших чувствах. Деньги — грязь, о них даже поминать не принято в вашей высоколобой среде, — с издевкой заметил Глид. — Зато мамаша — это святыня, какой бы стервой…

— Право же, вы — редкостное ничтожество, — прервал его Найджел намеренно ледяным тоном. — Разговариваете, как недоросль, ведете себя, как испорченное дитя. Надеетесь произвести впечатление, поливая помоями собственную мать? Беда ваша в том, что вы обделены талантом и обаянием, — полный неудачник во всех отношениях и сами это знаете, потому и хотите искупить свое убожество претенциозностью, действуя всем на нервы. Ну, говорите, это вы перерезали ей горло или не вы? Свидетелей нет. Вам выпала редкая возможность вызвать к себе хоть каплю интереса, и к тому же — безнаказанно. Давайте же, мой щуплый, но отважный Орест![14]

Речь Найджела, хоть и окрашенная острым физическим отвращением к Киприану Глиду, была хладнокровно продуманным экспериментом. Как отреагирует Глид на тон еще более оскорбительный, чем его собственный?

Киприан злобно воззрился на Найджела:

— Ну что, кончился у вас оргазм?

— Вы же часто желали смерти матери. Но у вас не хватало ни ума, ни выдержки ее убить. Вот почему вы не жалеете сил, чтобы трепать ее имя и поливать ядом, но на безопасном расстоянии. Ну вот, она мертва. Можете прекратить эту забаву.

— А-а, о мертвых либо хорошо, либо ничего. Знал, что мы этим кончим. С меня хватит. Пойду. Простите, что оставляю вас в неведении относительно матереубийства, но, когда вы в следующий раз займетесь психологической вивисекцией, советую пользоваться скальпелем или хотя бы бритвой, а не кремневым рубилом. — В глазах Глида мелькнуло какое-то странное злорадство. — Я нахожу вас на редкость антипатичным субъектом. Можно заглянуть в ваш сортир? А то меня тошнит.

— По коридору первая дверь направо.

Когда Киприан выходил, зазвенел телефон.

— Я сам найду потом выход, — сказал Киприан. — Надеюсь, мы с вами больше не увидимся.

Дверь за ним затворилась, и Найджел взял трубку.

— Стрейнджуэйз? Говорит Торсби. Вы просили меня позвонить?

— Да. Насчет казарм Уломбо. У вас есть список погибших?

— Минутку. Достану из архива. Их ведь там всех перебили. Не кладите трубку.

Когда генерал снова подошел к телефону, Найджел спросил:

— Поглядите, пожалуйста, нет ли в списках фамилии Джералдайн или Майлз?

— Черт возьми, что это вы задумали, мой друг? Не помню… сейчас посмотрю.

Двадцать секунд ожидания показались Найджелу двадцатью минутами. Наконец генерал Торсби сказал:

— Нет. Увы, пустой номер.

Найджел почувствовал такую обиду, будто его боднули в живот. Ну да, ведь действовал он, в сущности, наобум.

— Покорно вас благодарю, сэр. Простите, что побеспокоил. Еще одна версия провалилась.

— Погодите, дружище. Если вас интересуют литераторы, издатели и прочие, сколько дадите за Протеру?

— За Протеру?

— Да. Разве не так зовут редактора «Уэнхема и Джералдайна»?

— Да, но…

— Так вот, в списке погибших есть Пол Протеру. Капрал. Проходил там службу.