"Инспектор милиции" - читать интересную книгу автора (Безуглов Анатолий Алексеевич)

16

Официально дело о пропаже Маркиза еще заведено не было, но я решил на свой страх и риск провести про­верку кое-каких фактов.

Прежде всего — окурок, найденный во дворе Ларисы. На обгоревшем клочке бумаги можно было явственно различить три буквы крупного газетного шрифта «ЕЛЯ», оканчивающиеся кавычками. И цифру 21. Тут гадать дол­го не приходилось — бумагу для самокрутки оторвали от «Недели». Цифра 21 означала порядковый номер вы­пуска. Значит, этот номер относился к началу июня.

Таким образом, следовало выяснить, кто в Бахмачеевской получает «Неделю».

Я отправился в библиотеку. По случаю болезни Ла­рисы там управлялась одна Раиса Семеновна, пенсио­нерка, проработавшая библиотекаршей более двадцати лет и даже теперь частенько приходившая помогать девушке. Я как-то разговаривал с Раисой Семеновной. У меня сложилось странное впечатление. Книги она лю­била до самозабвения. Оборванный корешок или вы­рванную страницу воспринимала как рану на своем теле. Но само чтение, видимо, ее не очень увлекало, хотя биог­рафии писателей знала отлично. Это можно было почув­ствовать, когда мы заспорили о Хемингуэе. Его жизнь, по ее словам, куда интереснее произведений. Мне показа­лось, что Раиса Семеновна прочла только «Старик и море».

У меня же никогда не было интереса к биографиям писателей, за что приходилось страдать в школе. Учи­тельница так оценивала мои ответы: «Знание произведе­ний — «отлично», знание жизни и идейно-художествен­ных взглядов автора-—тройка с большой натяжкой. Так и быть, Кичатов, ставлю «хорошо». Но в следующий раз прошу обратить внимание на идейно-художественные взгляды писателя. Ведь это самое главное. Без этого вы заблудитесь в океане, который называется литературой. Вы не сможете дать должной оценки своим чувствам я определить идейно-эмоциональное воздействие того или иного произведения на вас».

В девятом классе я решил убедить учительницу, что умею определять это самое воздействие, и в сочинении на тему «Почему я люблю Маяковского» попытался дока­зать,— «Почему я не люблю Маяковского».

Уже название моей работы вызвало бурю гнева учи­тельницы. Она поставила мне жирную двойку, несмотря на то, что грамматическая ошибка была всего одна. Эта история докатилась до районо. И там заварилась каша. Тогда моим сочинением занялись в облоно. Спасло меня, что кто-то вспомнил определение Ленина, которое он дал творчеству поэта. Я доказывал почти то же самое. Оцен­ку за сочинение изменили, и я перешел в десятый класс без переэкзаменовки. На мое счастье, учительница уеха­ла в другой город, и на следующий год в школе я имел по литературе хроническую пятерку. Новый учитель ценил любовь к литературе, а не к биографиям…

Всего этого я, конечно, Раисе Семеновне не сказал: у нее сложились свои твердые убеждения. Помимо об­щественной работы в библиотеке, она который год была уполномоченным по подписке на газеты и журналы. И, разумеется, точно знала, кто что получает в станице.

Когда я зашел, Раиса Семеновна с грустью показала на небольшую комнату библиотеки, заваленную, помимо книг, коробками, глиняной и деревянной посудой, разной утварью, которую уже успели собрать Лариса и ее актив для музея.

— Вот как мы относимся к полезному и нужному на­чинанию! — со вздохом произнесла библиотекарь-об­щественница.— Хоть жалобу пиши в районный отдел культуры. Да стыдно. Выходит, сами на себя жалуемся.

— При мне же Нассонов обещал на заседании испол­кома сельсовета выделить комнату. Не выделил?

— Что значит выделить? Освободить! Это наша ком­ната. Законная. Да никак не займем. Летом в ней довер­ху мешки с удобрениями. Только увезут удобрения, тут же складывают жмых. Кончается жмых, глядишь — кон­центраты подоспели, хранить негде. Опять к нам, в биб­лиотеку.

— А председатель?

— Накричал на Ларису так, что девушка расплака­лась. Вот мы и отучаем людей проявлять инициативу. Недаром говорят — не проявляй инициативу, а то отду­ваться придется тебе же…

Я спросил у нее, кто из бахмачеевцев выписывает «Неделю».

— Подписались бы многие, да лимит маленький. Все­го два экземпляра. Один получает Нассонов, другой — Ракитина.

— И все?

— Мы получаем в библиотеку один экземпляр. Но это по другому лимиту…

То, что Ксения Филипповна получает «Неделю», я знал. Она всегда предлагала ее мне почитать. И жур­нал «Советы депутатов трудящихся». Значит, работы мне не очень много. Моя хозяйка исключается. Остается председатель колхоза и библиотечная подшивка.

Раиса Семеновна достала пухлую папку с номерами за этот год. И по мере того, как я ее листал, лицо пенсио­нерки все больше хмурилось. Не хватало по крайней ме­ре пяти газет. В том числе — двадцать первого номера.

Библиотекарь-общественница сокрушенно вздыхала:

— Наверное, Лариса Владимировна забыла под­шить.— Раиса Семеновна просмотрела все полки с жур­налами и газетами, ящики письменного стола, но недостающих номеров нигде не было.— Странно, Лариса Владимировна — такой аккуратный человек… Я помню, она как-то брала «Неделю» домой. Наверное, забыла принести… Сами понимаете, молодость. А так она энер­гичная, начитанная, хорошо знает работу…— Она словно давала характеристику Ларисы официальному лицу.

Я подумал, что у Ларисы газету мог попросить Чава. И использовать на самокрутки. Он, как многие здешние куряки, предпочитал самосад.

Мы разговорились с общественной библиотекаршей о том, много ли читают в Бахмачеевской. Она пододвину­ла мне деревянный ящичек с абонементными карточками.

Я выбрал наугад абонемент Коли Катаева. Она вся была испещрена названиями книг: «Теоретическая меха­ника», «Применение пластмасс в тракторном машино­строении», «Основы расчетов упругих оболочек»… Ока­зывается, наш секретарь прочно теоретически подкован.

— Вы на обороте посмотрите,— подсказала Раиса Семеновна, заглядывая через плечо.— Товарищ Катаев ведь еще и комсомольский вожак.

Я перевернул карточку: «Марш ударных бригад», «Товарищ комсомол», «Комсомольцы идут в атаку»…

Порывшись в ящичке, я натолкнулся на фамилию «Самсонова». Так это же хозяйка Ларисы, бабка Настя!

Я поднял глаза на Раису Семеновну. Та скромно по­тупилась: вот, мол, какие у нас дела, даже старухи чи­тают.

Интересно, чем увлекается бабка Настя? «Беседы о религии. Блуждающие души», «В век искушений». Но одна книга заставила меня прямо-таки поразиться: «Эво­люция современного католицизма»… Я пристально по­смотрел на библиотекаршу-общественницу. Раиса Семе­новна невозмутимо сказала:

— У каждого свои вкусы…

И все-таки во мне зародилось какое-то сомнение, хотя я знал, что Ларисина хозяйка действительно в церковь не ходит и никаких обрядов не справляет…

Вечером того же дня я зашел к председателю. Мне повезло. Вся семья сидела у телевизора. Сам хозяин по­тягивал пиво. Редкий случай, что его никуда не вызва­ли — ни в поле, ни в район. Пиво в станице считалось роскошью. Завозили его сюда раз в месяц, а то и реже. Но председатель, бывая в районе, всегда заезжал на вокзал, где доставал свой любимый напиток в вагонах-ресторанах проходящих поездов. Пиво он пил смачно, с наслаждением, закусывая твердой, как дерево, вяленой таранкой.

Женька прятал от меня глаза: стыдился происшест­вия в клубе. А может быть, опасался, что расскажу отцу о его ночных визитах в магазин к Клаве, за вином…

Геннадий Петрович дома был помягче в обращении. Поначалу он подумал, что мой визит вызван каким-ни­будь ЧП. Но, узнав, что я хочу просмотреть номера «Недели» за этот год, обрадовался: свободный вечер, значит, ему не испортили.

Чтобы долго не объяснять, пришлось сочинить, что меня интересует шахматный отдел. А в библиотеке часть утеряна.

— Знал, к кому идешь,— гордо сказал председатель, доставая подшитые номера газеты.— А за другие года не надо? У меня все, до одной. С самого основания «Неде­ли». Внуки спасибо скажут.— Он показал на внушитель­ную стопку переплетенных подшивок, сложенных на нижней полке стеллажа.

— Мне за этот год.

— Можешь взять домой,— предложил Нассонов.— Только, чур, с возвратом. Хочется, чтобы, так сказать, было полное собрание сочинений… Иногда перелисты­ваю. Интересно. Как меняются времена, люди. А пред­ставляешь, каково будет читать моему внуку? Или пра­внуку, а?

До читающего внука ему еще было далеко. До пра­внука — тем более. Женьке, старшему ребенку в семье, шел шестнадцатый год. Но меня чем-то умилила забота Геннадия Петровича о своих потомках. Я вспомнил, с каким интересом рассматривал у своего школьного то­варища (это было в шестом классе) подшивку «Нивы» за 1908 год. Больше всего поражали автомобили и само­леты тех времен. А что скажут о нашем времени через шестьдесят лет? Тоже, наверное, будут удивляться. На­шей примитивности. Нашим спутникам, луноходу «ТУ-144». А ведь сейчас они кажутся верхом возможного…

В те далекие годы будущего уже никто не будет смот­реть на лошадь как на средство передвижения. Лошади останутся в цирке, на поле ипподрома. Или в зоопарке. Если останутся вообще. Ведь уже почти исчезли в этих краях верблюды. А говорят, еще после войны их было много. На них косили, возили грузы. Устраивались даже верблюжьи бега…

И какое оно будет, будущее? Неужели и тогда сохра­нится преступность, а значит, милиция, исправительные лагеря?

Нет. Я не мог себе представить этого. Люди будущего были для меня непостижимыми в своей учености, муд­рости и чистоте.

Но, с другой стороны, сто лет назад человечество, на­верное, думало о нас, что мы будем совершенны…

Так я рассуждал, шагая от Нассонова по утихающей станице с подшивкой «Недели».

Перелистав газеты, я нашел там двадцать первый но­мер. Целехонький и невредимый. И зародившееся было ранее предположение — вдруг Женька или его дружки, тут же рассыпалось в прах.

На всякий случай постучался на половину Ксении Филипповны. Она еще не ложилась и предложила мне самому порыться в кипе журналов и газет, наваленных в тумбочке под стареньким телевизором, который я и не упомню, когда включался.

Двадцать первый номер «Недели» был также на месте. Все листы до одного целы.

Значит, на самокрутку пошел экземпляр, взятый из библиотеки. Но ведь мог быть и такой случай — кто-ни­будь купил газету в городе.