"Инспектор милиции" - читать интересную книгу автора (Безуглов Анатолий Алексеевич)

24

Я настолько уже привык к одноэтажной станичной жизни, что когда въехал в областной центр, с его высоки­ми современными зданиями, шумом и звоном вечерних улиц, голубых от неона и затухающей синей зари, то по­чувствовал себя Гулливером, попавшим в страну вели­канов.

После влажной прохлады степной вечерней дороги город пахнул на меня жаром перегретого за день ас­фальта, сухим воздухом, пропитанным испарениями бен­зина и выхлопных тазов.

В глазах зарябили окна домов, вывески магазинов, световая реклама, небо переплелось проводами трол­лейбусов, трамваев, засветились тревожные огни свето­форов.

Я даже поначалу растерялся, очутившись в потоке ав­томобилей, беспощадно и жестоко прокладывающих себе путь на перекрестках. Мне казалось, что улица слишком тесная и слишком велик риск вот так мчаться и мчаться наперегонки, не давая себе ни минуты покоя.

Во мне еще жила ширь степи, пустота ее дорог, на которых не было необходимости завоевывать время и по­лосу продвижения…

По Ворошиловградскому проспекту, главной улице города, гуляло много народу. Просто неправдоподобно много. Словно людей специально свезли сюда и застави­ли ходить взад-вперед, забегать и выбегать из дверей ма­газинов, быстро пересекать улицу прямо перед радиато­рами машин.

Я почувствовал себя муравьем, очутившимся среди большого леса.

И только когда я услышал в трубке телефона-автома­та Борькин голос, ощущение одинокости прошло.

— Кича! Ты откуда?

— Долго объяснять. Мне нужны штаны и пиджак. Куртка тоже сойдет.

Михайлов хмыкнул:

— Ты что, голый?

— В форме, как полагается, и на мотоцикле…

— Ладно, разберемся. Жми ко мне. Ты где сейчас? (Я сказал.) Это прямо у нас под носом. Через три дома.

Я еще раз подивился: ловкач Михайлов, устроился в таком городе, прямо в центре. Да ведь это квартира тестя… Но устроиться зятем зампреда облисполкома то­же надо уметь.

Борька открыл сам. В легком шерстяном спортивном костюме, с белой полосой вдоль рукавов, он провел меня через пустой чистый паркетный коридор в небольшую светлую комнату, которая казалась совершенно не об­ставленной, но в то же время здесь было все: где сесть, где лечь и даже имелись ненужные для обихода вещи — полочки с безделушками, подставки, цветы.

В моей хате стояла кровать, стол со стульями, платя­ной шкаф, но выглядела она так, будто полна мебели.

Борька указал на кресло. Я сел в него с большой опаской — как бы не запачкать светло-зеленую обивку. Я весь был пропитан пылью. Мне даже казалось, что она осела у меня внутри.

Честно говоря, обстановка меня смущала. Я отвык от современного городского уюта.

Но усталость взяла свое. Я поудобней устроился в кресле, тело расслабилось. И тут только дали о себе знать те километры, которые я отмахал за рулем. Они заныли в руках и ногах, замельтешили в мозгу бесконеч­ной чередой поворотов, спусков, выбоин, кочек и подъ­емов…

Михайлов положил на низкий журнальный импорт­ный столик пачку сигарет и диковинную зажигалку в виде кувшинчика.

— Закуришь? (Я отрицательно мотнул головой.) Скажи-ка! До сих пор не начал. А я много курю. Работа нервная. Вообще обязанностей много…

Я почувствовал, что здесь, дома, Борька какой-то другой. При встрече в Краснопартизанске он выглядел прямо-таки рубакой — все нипочем.

— Может быть, женатая жизнь заедает? — усмех­нулся я.

Михайлов солидно ответил:

— Этим я доволен. Сам видишь — полный поря­док.— Борька небрежно обвел комнату рукой.

Порядок порядком, но провел к себе втихаря, никому не представил. Даже не спросит, хочу ли я есть. Мне-то не надо, потому что я еще сыт после прекрасного угоще­ния Мирикло, но хотя бы ради приличия поинтересо­вался,

— Давай ближе к делу,— сказал я.— Мне надо завтра ехать в Юромск. В штатском. Смекаешь?

Что-то в нем все-таки заговорило.

— Постой. Сразу к делу… Я же знаю — наверное, шамать хочешь. Про себя небось ругаешься. Тут какая история: жинка вот-вот должна прийти. Теща-то дома, но я еще, сам понимаешь…

— Я сыт во! ~" Мой однокашник кисло произнес:

— Вот, обиделся! Ей-богу, Светка придет, сядем как надо. С коньячком, с хорошей колбаской…

— Иди ты к черту! Не хочу я.

— По глазам вижу, что хочешь. Ехать из своей Бахмачеевской…

— Я из Альметьевской. Наугощался там — будь здоров.

Борька испытующе посмотрел на меня:

— Не врешь?

— С чего это ты стал такой мнительный? В конце концов дай сказать…

— Говори,— тяжело вздохнул он.

Я понял, что он извиняется за свое присутствие здесь. Потому что я всегда знал о его честолюбии. И, достигнув своей мечты, он почувствовал себя в чем-то неуверенным. Ну что ж, поделом тебе, Борька Михайлов. Если тебя здесь затирают — сам виноват. А если ты принижаешься по своей воле — виноват вдвойне.

— Найти человека! Это не так просто, как тебе ка­жется! — воскликнул мой дружок, когда я рассказал ему о своих делах.

— Сам знаю.

— Знаешь, знаешь… По делу об убийстве инкассато­ра какой месяц ищем, и не только мы. Вся милиция Со­ветского Союза! А ты сам решил. Чепуха какая-то.

— Я делаю ставку на Арефу. Михайлов недоверчиво пощелкал языком:

— Это надо продумать. А вдруг надует тебя твой цы­ганский Иван Сусанин?

— Какой ему смысл?

— У тебя расчет только на доверие, но…

— Не только,— перебил я его.— Денисов сам хочет найти сына. Хочет помочь ему осознать свою вину. Пони­маешь, облегчить его участь, если тот виноват, конечно…

— А ты сомневаешься в этом?

— Всякое может быть…

— Ах, все-таки сомневаешься? Это уже совсем непло­хо, Кича. Прогресс.

— Брось трепаться.

— Я не треплюсь. Я радуюсь.— Борька небрежно за­курил.— И вообще неплохо бы тебе новые монографии почитать. По криминалистике, судебной психологии…

— Классиков русской литературы — Пушкина, Гого­ля… Ты, Борька, индюк.

Все-таки разозлил меня.

— Давай, трави дальше.— Он это сказал, как много­опытный профессор зазнавшемуся ученику.

Я приготовился поддеть его. Помешали. Кто-то при­шел. Я понял, что жена.

Борька вскочил с кресла, едва не опрокинув столик. Он выбежал в коридор, не сказав ни слова.

И через минуту в двери появилась его виноватая фи­зиономия.

— Вот, Светик, тот самый Дима.

А его жена была простая девчонка. Не большая и не маленькая, лицо не очень приметное, все в конопушках и ямочках.

— Тот самый Дима,— повторила она,— из Бахмачеевской?

— Точно,— сказал я.

— Как там моя подружка Люба Коробова?

Я, стараясь не выдать своего удивления тем, что Све­та не только знает Любу, но и дружит с ней, рассказал о Любиных «боевых заслугах».

— Это похоже на Любку. Хоть она и младше меня, а всегда верховодила. Мы ведь из Бахмачеевской. Я там не была уже лет пять…

Теперь мне стало ясно, откуда Ксения Филипповна хорошо знает эту семью. Но ведь надо же было случить­ся, чтобы Борис женился на девчонке из Бахмачеевской. Поистине мир тесен.

Света спохватилась.

— Ты гостя накормил? — строго спросила она мужа.

— Умолял. Отказывается. Правда, Кича, умолял?

— Умолял,— подтвердил я.

— Ты с дороги?

Ого! Сразу на «ты». Мне это понравилось,

— С дороги, но есть не хочу, честное слово!

— На кухню, на кухню.— Она без дальнейших цере­моний буквально вытолкнула нас на кухню.

Света пошла переодеться. Мы остались одни.

Борька как-то лихорадочно ставил на стол тарелки, рюмки, резал хлеб, колбасу…

— Работа в городе — одно, а у меня — совершенно другое,— продолжал я незаконченный разговор.— Когда ты в городе начинаешь какое-нибудь дело, то перед то­бой возникают люди, которых ты видишь впервые. Что ты о них знаешь? Ничего.

— Это как знать,— многозначительно усмехнулся Михайлов.

— Не перебивай. А я в колхозе знаю каждого как об­лупленного.

— За три месяца? — усмехнулся Борька, доставая бутылку коньяка с небольшим количеством жидкости, почти на самом донышке.

— Я говорю о Денисовых. Понял? Так спрашивается, знаю я Арефу или нет, когда вижу его почти каждый день, бываю у него дома, ем с ним за одним столом?

— Ты смотри,— предупредил он меня строго,— под­ловят они тебя, погоришь. Не такие еще попадались на удочку. Вот у нас…

Он замолчал. Потому что пришла Света, В белом брючном костюме.

— Давай, Кича, прекратим на профессиональные те­мы… Не всем это интересно.

— Интересно,— сказала его жена и, взглянув на стол, прикусила палец.

Борька как-то сжался, словно ожидая выговора.

Но Света ничего не сказала. Она спокойно убрала бу­тылку в навесной шкафчик и достала другую, нераспеча­танную.

— Мы тут сами, понимаешь, хозяйничаем…— Михай­лов стал зачем-то двигать тарелочки, вилки, ножи…

— Садись. Вам, мужчинам, доверять нельзя.

Ну и молодчина! Получил Борька по мозгам. Мне все больше нравились ее конопушки и ямочки.

Ну что же, Михайлов! Укатали сивку крутые горки. Вернее, сам ты себя укатал.

Света распахнула холодильник, и на стол повалились овощи, фрукты, какие-то баночки, свертки, тарелочки с аппетитной и привлекательной едой.

Я уверен, что потом, когда они останутся одни, она ему выдаст. И поделом.

Я всегда подозревал, что за ухарским, нахрапистым поведением Борьки скрывается что-то другое. А это, ока­зывается, трусость. Мелковато…

Значит, он боится этого дома. Боится, потому что чув­ствует себя обязанным.

Мне стало жалко его. Я был рад видеть Борьку. Так всегда радуешься своему дому, в котором прожил дет­ство, каким бы неказистым он ни был…

— Я разогрею голубцы, а вы пока закусывайте.

Михайлов разлил коньяк по рюмкам.

— Постой, постой,— замахал я руками. — Я же за рулем.

— Одну рюмочку. За встречу.

— Не хватало еще, чтобы меня застукали гаишники. Красиво будет выглядеть — пьяный участковый…

— Ерунда! Все в наших руках.

— Тебе куда-то еще ехать? — Света навалила мне полную тарелку всякой всячины.

— В гостиницу. Кстати, Боря, раз уж все в ваших руках, организуй мне где-нибудь койку…

— Это запросто!—Он живо поднялся.

— Как, тебе негде ночевать? — Света удивленно по­смотрела на меня, потом на своего мужа,

— Я же говорю — запросто! Даром, что ли, милиция?

— Подождите, Борис Иванович.— Видимо, так Све­та обращалась к мужу, когда бывала недовольна им.— Вы, значит, не предложили Диме остаться у нас?

— Откуда я знаю, какие у него планы? Светик, у нас дела. Дела государственной важности. Не все мы можем говорить…

Борька выкручивался, как мог. Он пялил на меня гла­за, чтобы я поддержал его.

Но мне страшно хотелось позлить его. И я молчал. Интересно, как он справится со своим положением?

Борька нерешительно сел. Взялся за рюмку.

— Ну давай. Если останешься, можешь, между про­чим, выпить.

Хитрец, хочет свалить решение этого вопроса на меня. Не выйдет.

— Мне завтра рано вставать. Все равно будет за­пах,— спокойно сказал я.

Михайлов, крякнув от досады, одним глотком опроки­нул в рот рюмку. Света об этом больше не заикалась, думая, что вопрос решен, и я останусь.

Оставаться я не думал. Ни в коем случае. Я никогда ни у кого не оставался ночевать. Может быть, это пред­рассудок, но так приучила бабушка. Она всегда говори­ла отцу: хоть ползком, мол, но добирайся до своего дома, до своей постели.

Гостиница — это как бы свой дом, не чужой…

Борька тыкал вилкой в тарелку и на меня не глядел. Ладно, помурыжу его еще минут двадцать и отчалю.

Прозвучал дверной звонок. Михайлов вскочил со стула.

— Боря, сиди спокойно. Мама откроет,— сказала его жена.

Из коридора донесся мужской голос. В доме про­изошло какое-то движение. И сразу почувствовалось, что пришел хозяин.

Он пришел, видимо, не один. Чей-то знакомый голос. Или мне показалось?

А в кухню уже входила… Ксения Филипповна, рас­кланиваясь со Светой и Борькой.

— Тю-ю,— расставила она руки, увидев меня.— Вот так встреча!

И это бахмачеевское восклицание, ее доброе спокой­ное лицо и знакомая раскачивающаяся походка внесли в комнату что-то родное; стало тепло и уютно на душе, словно я перенесся за тысячу километров, в Калинин, в нашу маленькую кухню, где всегда собиралась в тихие дружные дни вся наша семья…

Борькин тесть шумно уселся за стол, потирая руки.

— Может, в гостиную перейдем? — захлопотала его жена, на которую очень была похожа Света.

— В кухне вкуснее,— отозвался глава семьи и указал на меня.— Это, как я понимаю, тот самый Дима?

— Он, Афанасий Михалыч,— подхватила Ксения Филипповна.

— Будем знакомы. Вот, понимаешь, Зоя Васильевна, мать Светланы и теща Бориса. Я, как видишь, папаша. — Он подмигнул дочке.— Молодежь наша больно культур­ная, не считает нужным представлять.

— Папа, неужели ты не наговорился на совеща­нии? — добродушно отпарировала Света.

— Наговорились, что верно, то верно. Мать, поуха­живай за нами. Соловья баснями не кормят.— Он потя­нулся за бутылкой, налил коньяку в рюмки, поспешно поставленные перед ним и Ксенией Филипповной Зоей Васильевной.— И не поят… Молодежь, присоединяйтесь!

Борька с готовностью потянулся к нему чокаться.

— А Дима?

— Я за рулем,— отказался я.

— Что ж, правильно. Что это будет, если сама же ми­лиция будет нарушать законы? — Афанасий Михайлович галантно чокнулся с Ксенией Филипповной.— Давай, председатель, запьем усталость…

— Ну и настырный ты, Афанасий Михалыч,— хохот­нула Ксения Филипповна.— Мало, что затянул домой. Теперь спаиваешь.

— Не оставлять же тебя без ужина по милости на­ших говорунов.

За столом было легко и весело. Даже Борька вел себя свободней. Это, наверное, объяснялось коньяком. Афанасий Михайлович снова наполнил рюмки.

— Гостю не жалей да погуще лей. Борь, давай. И ты, Филипповна, еще одну. Дима, я смотрю, ты и не ешь со­всем…

— Спасибо. Честное слово, недавно из-за стола.

— Вот угодил! Сытого гостя хорошо потчевать,— за­смеялся он.— Выгодный ты гость…

Ксения Филипповна раскраснелась. И все поглядыва­ла в мою сторону. Не терпелось расспросить про станич­ные новости.

— Эх, мать,— продолжал балагурить хозяин, похло­пывая по плечу жену,— гляжу я, дети наши выросли, по­ра нам с тобой на покой. Оставим им квартиру, поедем в Бахмачеевскую свой век доживать. Купим хатку, будем фрукты разводить, пчел заведем.

— Так многие говорят,— подцепила его Ксения Фи­липповна.— Но город крепко держит, как клещами.

— Это как сказать,— покачал головой хозяин.— Вот кончится этот срок, ни за что не останусь в исполкоме. Надо молодым давать дорогу. Потом, Ксюша, погово­рим… Ты, Дима,— снова обратился он ко мне,— значит, с Ксенией Филипповной воюешь?

— Уж сразу и воюет! У нас все полюбовно. Живем — работаем душа в душу…

— Поутихомирилась? Стареешь, значит,— шутливо подытожил Афанасий Михайлович.— Лет двадцать пять назад к тебе не подъедешь, не подойдешь…

— Время такое было,— вздохнула Ксения Филиппов­на.— Что человек стоил? Вот и приходилось драться. Ты вспомни, тоже не очень-то ласковые песни пел…

— Было, было. И нас не жаловали.— Афанасий Ми­хайлович покачал головой.— Я часто вспоминаю, как те­бя едва не упекли. Страшно подумать, за килограмм зер­на… А баба Вера жива?

— Крайнева? Жива. Нам бы с тобой такое здоровье.

— Помню, крепкая женщина была. А что с Ксюшей произошло? — Хозяин рассказывал как бы всем, но поче­му-то больше смотрел на меня.— Вызвали ее на бюро райкома. Меня только-только секретарем избрали. А вы­звали почему? Поступили сигналы, что она разрешает колхозникам колоски, ну после уборки остаются, соби­рать и брать себе… Ксения Филипповна ввалилась в райком в телогрейке, в сапогах, с кнутом. Сразу вид­но — себя в обиду не даст. И своих колхозников. Докла­дывает о ней представитель НКВД. И предлагает — под арест. Без всяких. Ей бы покаяться, в ножки поклонить­ся, так нет! Рвет и мечет. Ну, думаю, пропала землячка. Не сносить головы… Гляди-ка, обошлось. Отделалась вы­говором. Но и тот скоро сняли.

— Обошлось! — проворчала Ксения Филипповна.— Не встрянь ты, прямо с бюро и потопала бы по этапу. Сам ведь на вид заработал…

— Ладно, ладно,— отмахнулся Афанасий Михайло­вич.— Ты себя и отстояла. Но, в общем, мы дружили.

— Тю-ю! — рассмеялась Ксения Филипповна.— Дру­жили! Первый с меня семь шкур и спускал. Земляк, на­зывается…

— Как со всех,— развел руками хозяин дома.— Ни на шкуру больше…

Скоро Ракитина заторопилась в гостиницу. Я наклонился к Борьке:

— Вот что, Борь, сделай мне гостиницу. Я действи­тельно поеду. Кстати, Ксению Филипповну подвезу.

Он вздохнул, покосился на Свету.

— Не останешься, значит?

— Нет. Не в своей тарелке… Не привык я у чужих… Мы поднялись, прошли в коридор, к телефону. Борька действительно устроил мне место в два счета. Потом по­вел в свою комнату и выбрал подходящую одежду. Я пе­реоделся, а свою форму повесил у него в шкафу.

— Вот что,— сказал он на прощание,— прямо с утра приезжай ко мне в управление. Потолкуем о твоей по­ездке.

— Хорошо,— улыбнулся я. Если ему нравится, пусть считает себя моим наставником.

…Мы сидели с Ксенией Филипповной в маленьком холле гостиницы под колкими шуршащими листьями развесистой пальмы.

Администратор дремала за своей стеклянной контор­кой, тикали настенные часы, спал за окном город.

Во мне, наверное, говорила усталость, обида на самого себя за то, что не могу одним махом разделаться с уймой мелких дел, не могу справиться со всеми обязанностями, которые навалены на меня и которые я сам на себя навалил.

Ракитина поняла это по-своему.

— Конечно, трудно,— согласилась Ксения Филиппов­на, когда я выговорился до конца.— Было бы легко, за­чем тебе сидеть тогда на своем месте? Упразднили бы вас давно. Отчаиваешься ты попусту, скажу я тебе. С твоей колокольни действительно выходит, что вокруг одни беспорядки и творятся. Эх, мил ты человек, Дмит­рий Александрович! Смолоду тебе приходится занимать­ся этой человеческой непристроенностью и разными отклонениями. Ведь так можно веру в хорошее потерять. Ой, не сломаться бы тебе по неопытности, не уверовать бы, что все люди — воры, проходимцы и жулики. А если бы ты в артисты вышел? Подавай тебе одни аплодисмен­ты, цветы и прочую благодарность? И воспринимал бы ты всех людей по тому, хлопают тебе или нет. Но скажу те­бе, всем трудно хорошо свое дело делать. И даже им, артистам, приходится иной раз ой как несладко! Сколь­ко я их на своем веку перевидала, скольких мучений их насмотрелась! Мотаются по месяцу-два в автобусах, в холод и слякоть, из колхоза в колхоз. Ты думаешь, вез­де их апартаменты ждут с накрахмаленными салфетка­ми и люкс-номерами? Иной раз переночевать негде, куска хлеба перехватить некогда. А им киснуть нельзя. Ел ли артист, спал ли — никого не касается. От него всегда требуется хорошее настроение, улыбка во весь рот. Вот ты говоришь, что у нас в деревне не то, что в городе: любое дело неделями тянется. Верно. Не спорю. Но ви­дел бы ты нашу станицу лет этак двадцать пять назад. Батюшки! Нынешнее раем покажется, если сравнить. А будет еще лучше, честное слово! Вот Афанасий Миха­лыч то времечко вспоминал. Не переживи я все это сама, никогда бы не поверила. И мне тоже приходилось туго. Требовала от людей почти невозможного. Один раз по­жалела Крайневу, так сам слышал — едва за решетку не села. Сколько раз приходилось прятать доброту и жа­лость подальше от сердца. Случалось понапрасну оби­жать человека. Не по злому умыслу и незнанию, а пото­му, что каждый старался свое горе спрятать. Как-то в году сорок четвертом я так напустилась на Настю Самсонову, ну, у которой Лариска Аверьянова живет, за то, что та не вышла на работу. Осрамила перед всеми колхоз­никами. А как узнала, что в этот день ей, оказывается, пришло извещение, что старший сын погиб, места себе не находила. И показать свою слабость нельзя. А ночью, чтоб никто не видел, пришла к ней прощения просить. Наревелись мы с ней… Что и говорить — хлебнули горя. Если вспоминать все, что пережито, осталось бы лишь волком выть. Нет, жизнь пошла дальше. И радость ка­кая-то пришла.

— Тогда была война,— сказал я.— А теперь мирное время. Я вот в книжках читал да и родители рассказыва­ли, что в то время люди по-настоящему отдавали себя. И на фронте, и в тылу.

— Не все,— ответила Ксения Филипповна.— Человек во всякое время показывает, что он за птица. Думаешь, мало мародеров было, что нагрели руки на общем горе? Всякое встречалось. Так же как и нынче. Есть люди кри­вые, есть и прямые. Ведь из нашей станицы вышло нема­ло таких, которые высоко летают. Вот Афанасий Миха­лыч — уважаемый человек во всей области. У моей со­седки сын — маршал. Один из станичников за границей в нашем посольстве большой чин занимает. Как видишь, не важно, где ты родился и когда, важно, что у тебя в го­лове и здесь, на сердце. Да, вспомнила кстати,— она ти­хо рассмеялась,— Федю Колпакова помнишь?

— Нашего шофера, что ли?

— Его. Встретила на днях тут.

— Он ведь, кажется, в Москву собирался?

— Наверное, уже там. Встретила его на проспекте Ворошилова под руку с дамочкой. Глазам не верю — Федька это или нет. Баки до самой шеи, не то пиджак, не то пальто, с вздернутыми плечами. Представляет он мне дамочку. Законная, мол, супруга. Москвичка. А эта суп­руга лет на двадцать старше Федьки.

— Может быть, любовь? — Я улыбнулся, вспомнив наш последний разговор с Колпаковым. Вот, значит, ка­кой он избрал путь к должности шофера министра.

— Конечно, любовь. А как же! — смеется Ксения Фи­липповна. Стенные часы пробили три раза.— Ну, засиде­лись с тобой до петухов,— поднялась Ракитина.— Скажу я тебе напоследок. В любом деле можно потерять голову и изувериться в доброе. В твоем деле это проще всего. Так что расти в себе крепость и не бойся проявлять моло­дость. Доверяйся душе, доверяйся первому порыву. Оши­бешься— не беда. Зачерствеешь—тогда дело непопра­вимое.