Глава 18

Я нервничал.

Старик уже как 3 минуты назад ушёл в уборную. Очередь была за мной. Он так и сказал, отсчитай две или три минуты и дуй следом. Я уже собирался осторожно привстать и пойти, как бы по нужде, в уборную. Однако только я начал шевелиться, как мелкий мальчишка, сидевший чуть поодаль с матерью, сиганул в сторону уборной. Эх, не вовремя он!

Я поёжился. Люди потихоньку просыпались. Это плохо. Под утро все бегут в туалет, избавиться от скопившегося за ночь. Хотя было всем понятно, что в прошлый день покушать и попить можно было только в своих мечтах да и во сне.

Жрать хотелось нестерпимо сильно. Аж прямо до тошноты. И не только мне. Всем. Зал был полон худощавых фигур. Хотя все они были в ватниках и толстых телогрейках, но по тонким пальцам, блеклым ладоням, выкаченным, бледным полупрозрачным лицам, их измождённость и худощавость прямо выпирала наружу.

Голод, а вдобавок, неумолимо нарастающий шум войны, приближающего фронта, будил людей. Многие уже и не спали вовсе, а находились в некой прострации, между сном и явью. Не спали, но и не бодрствовали в то же время, просто открыв глаза, безмолвно смотрели в потолок или ржавые прутья решётчатых окон. Я бы назвал это пассивной депрессией. Жуткой, распирающей все внутренности, депрессией…

Мне оставалось лишь ждать, когда из-за тёмного проёма, сделав своё дело, выскочит парнишка и обратно приляжет рядом со своей мамашей. Секунды тянулись ужасно медленно. Как бы меня ни успокаивал камтик, ничего не помогало. Нервы накалялись до предела. Хотелось выть от отчаяния. Вот уже скоро придут конвоиры и под дулами автоматов поведут нас, думается в последний раз, куда-то прочь, под мины, под ближний огонь врага, к оврагу… В общем, не знаю. Может, не поведут никуда вовсе, а возьмут и очередью из пулемета здесь с нами покончат. Освободят себя от ноши, да и нас от мук и страданий… А тут какой-то нелепый грязный старик подарил мне надежду. Надежду на жизнь, на спасение. И перечеркнул всё это какой-то мелкий несмышленый пацан. Надежда рассыпается у меня на глазах… Больно было смотреть как она постепенно рассыпается и угасает, от этого нервы и панические нотки страха разгораются ещё пуще… И вот я уже не смогу терпеть и, наплевав на осторожность да и на всех, брошусь в уборную, выломаю решётку, хоть ногами, хоть зубами выдеру и побегу прочь… пока не положит меня чья-то автоматная очередь, спереди или сзади, что уже будет не важно.

Мальчик шустро и неожиданно выбежал из уборной также как и туда забежал. Прилёг рядом с матерью. Прислонился к сидушке. Я, отсчитав пару секунд, не больше, чтобы кто-нибудь ещё не захотел сходить по маленькому, привстал и спешно двинулся в уборную.

В уборной было темно, хоть глаза выколи. Это мне разом напомнило бездонный темный мир за дверью. Помещение было большое — сразу определялось по характерным акустических звукам. В своё время, рассчитанное на сотню пассажиров зала ожидания. Раньше здесь было с пару десяток отдельных кабинок, от которых ни перегородок ни унитазов, конечно же, не осталось. От них осталась битая керамическая крошка на полу и большие рванные осколки аккуратно сложенные кучкой в одном из углов уборной. Меня сразу встретил резкий тошнотворный запах, который, можно сказать, как кислота 'разъедал' мои ноздри и глаза. Я прищемил пальцами нос, чтобы уменьшить давление запаха и ненароком не потерять сознание. Неуверенно двинулся в тёмную глубь уборной, проклиная всё на свете и молясь не ступить в дерьмо. Но во что-то мягкое и сколькое я всё-таки влез по щиколотку. Я не стал разбираться, что это такое. Ежу было понятно, что это такое. Отбросив мысли об отвращении и комичности ситуации, я осторожно шепнул темноте:

— Игорь…

Игорь мне не ответил. Да и вообще было трудно что-либо разобрать. За спиной и впереди меня слышалась канонада орудий и протяжный свит бомб. Тогда я погромче позвал напарника. Но ответа или отзвуков я не услышал. Это меня встревожило: 'Неужели он, не дождавшись меня, выдрал решётку и свалил?'

Я прошёл глубже в темень помещения. Глаза с каждой секундой начинали привыкать к темноте и я постепенно начинал различать очертания помещения близкие ко входу. Рассмотрев окружение, понял, что стою в самом центре дермища и отступил немного в сторонку, где, как мне казалось, фекаллоидных масс навалено поменьше. Но, к моему удивлению, я ошибся. И там, куда я ступил, жидкой массы оказалось ничуть не меньше. Я перестал пытаться выбраться из дерьма. Отчётливо почувствовал, как что-то холодное и противное заливается внутрь моих сапог через дыры. И смиренно замер. 'Жизнь — говно, в прямом смысле этого слова'.

— Игорек! — отчаянно выпалил я в темноту.

— Чего кричишь? — отозвалось, где-то сбоку. — Услышит ещё кто-нибудь… Иди на мой голос.

Я послушно пошёл в направлении голоса, вступая в тошнотворную массу. Стараясь двигаться аккуратно, пятками ища опору потвёрже, шаг за шагом медленно продвигался в глубь темноты. Нога вдруг поехала по жиже. Не хватало мне ещё поскользнуться! Я быстро подобрал ногу — занёс вперёд. Замер. Представив себе, что иду по мягкой земле, успокоился. Приступы тошноты отпрянули.

— Чёртов мальчишка! — выругался я.

— Ага. Не вовремя он, — ответил старик. — Думал, заметит. Вроде нет. Пронесло… Мне лечь пришлось.

Я живо представил себе как Игорь плюхнулся на пол, и теперь отряхивается от налипшего… неважно.

Я абсолютно ничего не видел. Глаза разъедал жуткий запах. Я их закрыл. Пользы от них всё равно не было. И здоровой рукой нащупал что-то мягкое впереди себя. Это была рука. Она тоже почувствовала меня и притянула к себе. Подтащила к чему-то твёрдому, холодному и сырому. Это стена. Ужасно противная, покрытая толстым слоем влаги холодная стена.

— Чувствуешь? — спросил старик совсем рядом.

— Да.

— А это чувствуешь?… Это решётка, о которой я говорил.

Правей я рукой нащупал что-то колючее, ржавое, осыпающееся и противное. Да, ржавая и гнилая, не то слово… Это, в общем, должно было радовать. Прогнившую решётку будет проще выломать.

Я рукой стал ощупывать размеры решетки. На руку налипали грязь, сажа, ржавчина, и может даже дерьмо. Но я не стал отряхивать и продолжал ощупывать. Решётка не была такой большой, как я себе представлял. Высотой не больше метра, а шириной с полуметра. В общем, лаз. На одного человека рассчитана. Не на толпу, конечно. Впрочем, нас здесь не толпа. Наконец нащупал петли. Хотя они были ржавые и гнилые, но резким движением я сразу не смог вытянуть из них решётку. Сидела крепко и казалось, что решётка дополнительно приварена к петлям в стене.

— Она приварена? — пошатнулся я.

— Да нет же! — сказал старик. — Замок не нащупал что ли?

И вправду, на другом конце решётки едва прощупывался замок. Он был встроен в раму. Крепко так встроен.

— Давай вдвоём, — предложил старик и, кряхтя, налёгся на решетку всем телом, пытаясь приподнять её.

За решёткой, как мне показалось, дунуло ветерком. Очень слабо и еле заметно. Но свежим ветерком! Уж во всяком случае, не пропитанным такой смрадной вонью, как в этом помещении. Это мне неожиданно придало бодрости и сил. Я тоже налёг на решётку и попытался её вытянуть из петель. Скользкий пол мешал навалиться всем грузом. Сапоги бессмысленно зашаркали по полу. В пальцы впивалась ржавчина. Ноздри разъедало беспощадное зловоние…

— Чёрт! — выругался я. — Ничего не получается.

— Время ещё есть. Надо пытаться… Это наш единственный шанс, — отозвался обессиленный старик.

С две-три минуты мы ещё натужно пытались осилить решётку. Но она была сильнее нас обоих. И это съедало последние силы. У меня началась одышка. Старик уже не мог помогать. Обессилено он сел на пол и пытался снизу дёргать решётку. Я пробовал нащупать поблизости какие-нибудь железки, прутья, чтобы соорудить рычаг. Но рядом ничего подходящего не нащупывалось. Пробовал рваной керамикой — она с треском рассыпалась. В любую секунду в уборную могли зайти, и это нас беспокоило ещё сильней. Заболела и закровоточила рука.

'Это бесполезно, — прорычал мой разум. — Надо возвращаться. Надо искать другие способы побега'.

Я попробовал в последний раз дернуть решётку… И чудо! Она сдвинулась с места. Проржавевшие петли всё-таки поддались. Одна петля треснула и отскочила на пол в лужицу. Эта неожиданность нас так вдохновила, что старик, надумавший здесь умереть под решёткой в чёрной жиже, резко привстал и начал активно дёргать вторую петлю. Через полминуты вторая петля треснула и отвалилась на пол к первой. С неприятным скрежетом ржавого метала мы начали отгибать решётку от стены. Оставался замок, который крепко держал решётку. Наконец, с неимоверным усилием отогнув решётку так, чтобы можно было протиснуться, я рванул в лаз, раздирая куртку и спину до крови ржавыми краями рамы. За мной тут же последовал старик.

— Уходим скорей. Сейчас кто-нибудь почует неладное… — поторопил старик.

Узкий лаз выводил в темное помещение непонятных размеров и формы. Но старик, взяв меня за руку, как опытный гид, повёл меня куда-то вниз. Подо мной чувствовались ступеньки. Ступеньки были сколькие. Поэтому на последних метрах мы кубарем скатились вниз и шумно рухнули в груду какого-то железа.

Под ногами были разные огрызки ржавого барахла, ящики и коробки с неизвестно чем. Здесь воняло плесенью и затхлыми сырыми углами. Зато не так противно, как в туалете. За счёт просачивающего света через щели в углах, я быстро привыкал к темноте и различил кое-какие очертания помещения. Обнаружил возле себя старика. Он лежал ничком и хрипло сопел.

— Что с тобой?

— Да головой ударился… Чертовы ступеньки.

— Встать можешь? Двигаться?

Старик что-то буркнул нечленораздельное, но привстал и двинулся дальше.

А дальше нас ждала ещё одна преграда. На этот раз большая и неприступная — железная дверь на замке, и не такая уж ржавая и гнилая, как решётка. Яростно разозлившись, я отчаянно пнул её с разбега. Замок внезапно хрустнул и дверь сразу же отварилась. В глаза ударил яркий свет…

Это был перрон.

Не ожидавший такой удачи, я несколько секунд растеряно глядел на открывшуюся нам свободу и не понимал, что дальше делать. В голубое небо тонкими столбиками поднимался чёрный дым от сотен пожарищ города. Через далёкие густые облака смерти просачивался ярко-розоватый свет от встающего солнца. Шустрыми огоньками над ним пролетали лучи артиллерийских снарядов, выпущенных ракет, блуждающих пуль. Впереди лежали раскуроченные рельсы. Серел потрескавшийся от сотен взрывов перрон.

Утро. Город. Война. Свобода.

— Не мешкай. Надо валить отсюда! — встряхнул меня старик и первым устремился наружу.

Прихрамывая, он вывалился за дверь. Очнувшись, я поспешил за ним следом. Мы стояли под перроном. Надо было срочно оглядеться, есть ли кто на перроне. От этого зависит, сможем ли мы незаметно проскочить или за нами погонятся. Шум, который мы учинили в техпомещении может быть никто и не услышал. И без нас здесь шумно. Война как ни как. Однако рассчитывать на это было бы наивно.

Я ничком забрался по ступенькам и оглядел территорию. Вооружённых людей на перроне было. Но в дальнем углу перрона, в добрую сотню метрах, к нам спиной стоял солдат, курил. Я дождался момента, когда он, докурив, небрежно бросит окурок в лужицу и исчезнет за углом вокзала.

— Пора! — скомандовал я.

Мы сиганули вдоль перрона прочь от вокзала. Старик быстро не мог передвигаться из-за повреждённой ноги, и я его поддерживал за плечо, помогал идти.

— Надо шагать по железке, — предложил старик.

— На железке мы обязательно на кого-нибудь нарвёмся. Это же стратегический объект.

— Какого… он стратегический?! — возразил старик. — Вся железка уже раскурочена. Живого места от неё не осталось.

— Ладно, не буду спорить, но далеко по ней не уйдёшь… Внимание! Сейчас перрон закончится.

Перрон заканчивался — и это плохо, надо было бежать по открытому пространству. А там ещё неизвестно, заметят или не заметят патрульные. Если патруль и не заметят, то заметят русские или вражеские снайпера, засевшие на крышах зданий, и на всякий случай долбанут по нам, так, для профилактики, мало ли кто мы и с какой целью бежим. Спасала высокая бетонная ограда, поставленная вдоль железной дороги, раскрошенная в некоторых местах. Она могла отлично нас скрыть от лишних глаз.

Город больше не бомбили и не обстреливали артиллерией. Не понятно, то ли это передышка, то ли натовские войска уже вошли в город, и поэтому перестали бомбить. Отдалённо ещё слышалась канонада дальнобойных орудий. Но эту часть города враги не обстреливали. И это было плохо. Фоновый шум, который нам помог незаметно удрать из здания вокзала, больше нас не прикрывает. Но и от вокзала мы уже удалились достаточно, хотя он ещё виден позади.

Внезапно за спиной раздалась короткая очередь. Пригнувшись, мы нервно оглянулись. Стреляли в самом здании вокзала, не было сомнений. Внутри кто-то истошно кричал. Больше выстрелов не было. Успокоившись, что не по нам стреляют, мы рывком перебежали двадцатиметровый открытый участок и прильнули к бетонной ограде.

Надо было немного отдышаться, перевести дух.

— Что это? — забеспокоился я. — Это нас спохватились?

— Может быть, — неопределённо сказал старик.

— По железке нельзя бежать, увидят. Здесь на километр всё хорошо просматривается с вокзала… — оглядывая пути, сказал я.

Не успел я договорить как старик резко привстав, словно заметил что-то ужасное, и быстро перебирая ноги, рванул вдоль бетонной ограды прочь. Я огляделся и страшно выругался — на перрон вышел человек с автоматом. Он заметил нас и, уже сняв с плеча автомат, начал прицеливаться по нам.

Я побежал за стариком. Надо было где-то укрыться, спрятаться. Да что же он бежит прямо по железнодорожным путям?

— Спину прикрой! — не успел я крикнуть, как раздалась автоматная очередь позади. Пули просвистели над ухом, некоторые угодили в ограду, выдрав бетонную крошку, которая отрикошетила мне в лицо. Я упал. Но старик продолжал ковылять вдоль железки.

Последовала ещё очередь выстрелов. И тут, старик, наконец, остановился и ничком припал к бетонной ограде. 'Блин, надо было тебе раньше падать' — подумал я.

Я на четвереньках быстро подполз к нему. И не сразу обнаружил рану на шее. Лишь когда перевернул, ужаснулся, что вся шея и весь рот в крови. 'Как же так? С двухсот метров? Попал ведь…'

Третья очередь просвистела рядом. Одна пуля угодила в рельс и звонко отрекошетила.

Я вспомнил, что у меня во внутреннем кармане есть пистолет. Достал его. Прицелился. Солдат бежал к нам, задирая автоматным стволом вверх. Может, подумал, что обоих положил и спешил добить. Я не раздумывая, выстрелил. Осечка… Чёрт, предохранитель! Ещё раз нажал на спусковой крючок.

Военный упал на перрон. Я подумал, что попал. Нет, однако, не попал. Сволочь такая. Назад пятиться. Видимо, солдата напугал факт, что в него стреляют. Он шустро отполз к зданию. Исчез в проёме. Прекрасно понимая, что ему оказывают вооружённое сопротивление, не стал глупо рисковать жизнью. Одному ему не справиться. Решил позвать коллег на помощь.

Нужно срочно уходить.

Я ещё раз осмотрел рану старика. Трахея была перебита, и из шеи сочилась тёмно-бурая кровь. Старик ничего не мог говорить. Он отчаянно хрипел. Он просто смотрел на мена… и медленно угасал.

— Как же так?! — позвал я его. — Игорь, не умирай, пожалуйста. Ну, живи… Прошу тебя… Ну!…

Я понимал, что он не выживет с такой раной и в агонии доживает последние свои минуты или уже секунды своей жизни. Я отвернулся, чтобы не видеть его печально-обречённых глаз. Он знал… Он знал, что смерть рядом… что она здесь уже. И он прощался со мной. Его глаза говорили мне: 'Беги… Спасайся…'

И я побежал. Бросил Игоря умирать в одиночестве и побежал. Побежал прочь от вокзала, не особо разбирая дороги… Плакать хотелось, но глаза были сухими…