"Быль о полях бранных" - читать интересную книгу автора (Пономарев Станислав Александрович)

Глава тринадцатая Мазар[77] святого Али

В суматохе и ожидании чего-то неведомого и грозного месяц прошел.

Али-ан-Насира похоронили наскоро, но при огромном стечении правоверных мусульман. И только тут, на высоком - холме у берега реки, мурзы поняли, что молодой султан был любим народом. Вспоминали с сожалением и грустью, что повелитель был незлым человеком, крови народной зря не лил, заботился о процветании Сарая ал-Джедида и других городов Орды, поощрял торговлю, сам был рачительным хозяином, ни разу никому не отказал в откупе родственников из ордынского плена.

Духовенство мусульманское вдруг стало возносить почившего, как никогда не возносило его при жизни. Оказалось, Али-ан-Насир за недолгое время своего царствования построил много мечетей и медресе[78].

И военные вдруг с изумлением вспомнили:

— Могучий Али шесть раз возглавлял войско и всегда побеждал врага малой кровью. Это был великий полководец!

И данники пожалели о кончине Али-ан-Насира, когда весть прилетела в их пределы: этот царь все же справедлив был, а вот какой на его место сядет!..

Поистине мы не видим блага тех, кто не льет крови людской. Скучно с такими. Нервы не щекочет. А ее Величество История возносит на самый высокий пьедестал только тех, кто сквозь груды истерзанной плоти карабкается, клопу подобный, на вершину гигантского храма посмертной славы.

Нет, История не равнодушна, у Истории тоже литавры есть. И она колотит в них что есть мочи, прославляя вампиров.

Примеры вопиют: «Вот они, самые упившиеся вурдалаки Истории: великий (!) Александр Македонский, плеяда римских мясников во главе с Юлием Цезарем, Атилла, Чингисхан, Тимур и...»

А теперь посмотрим, затмевают ли их славой великие гуманисты Гиппократ, Платон, Эпикур, Фирдоуси, Ибн-Рушд, Улугбек? Люди помнят их имена, а о деяниях их мало кто вспомнит из простых людей — это не разрушители государств. Улугбека зарезали по приказу его собственного сына Абдуллатифа. Практичные мусульмане говорили по этому поводу: «К чему человеку в небо глядеть и мечтать о несбыточном, когда вот-вот наступит Охыр Заман — конец света».

В ожидании судного дня мусульмане, христиане и люди иных религий не о всеобщем благе думали, а грешить продолжали и восхвалять вурдалаков.

— Страшный суд?! О-о! Хоть и ужас до костей пробирает, а все же любопытно! Да-а!

Но кто же назовет имя того пророка, который сквозь грядущие тысячелетия увидел адское пламя, готовое вырваться сегодня отнюдь не из волшебного кувшина и испепелить всю Землю — маковое зернышко разума в беспредельной Вселенной?!

У зла лемех глубоко берет, он могилы роет.

А добру плуг для хлеба животворящего нужен. И покамест колос жизнью наливается, добро непобедимо!

А когда все люди Земли станут великих завоевателей их настоящими именами называть, добро не умрет никогда! А вместе с ним и человек будет жить вечно!..

Али-ан-Насир величайшим благодетелем не был, но и злодеем тоже...

Великий карача Аляутдин хорошую весть получил. Прискакал гонец из войска, закрывшего путь от Эски-Крыма, и сообщил:

— Сагадей-нойон поклялся на Коране, что не нарушит договора. Он будет верен совету сановников до прихода в Сарай ал-Джедид хана Араб-Шаха.

Это очень обрадовало стоявших у трона. Но почему-то все не было и не было вестей из земли Мордовской от наследника власти Чингисовой...

«Поспеши, — мысленно торопил его мухтасиб. — Еще неделя — и будет поздно. Примчатся на лакомый кусок Токтамыш, Идиге-хан, Хаджи-Черкес, сам Мамай или еще кто-нибудь. Не мешкай, ибо я, сторонник твой, окружен врагами!»

Аляутдин с презрением к себе вспомнил, как увеличил число этих самых врагов. В тот вечер, когда внезапно умер Али-ан-Насир, всех словно палицей оглушило. Первым очнулся он — великий карача.

— Кто это сделал?! — в отчаянии возопил тогда Аляутдин. — Кто-о?! Ведь из кубка султан так и не успел выпить ни капли. Эй, стража! Схватить всех!

Всех и схватили, кроме самого мухтасиба да Батая-кади. Этим поспешным приказом Аляутдин и нажил себе еще десяток врагов. Правда, он скоро одумался и распорядился освободить сановников, но... уже было поздно.

А теперь все ждали развязки: должен же кто-то занять пустующий трон правителя Дешт-и Кыпчака? Хоть не было вестей от Араб-Шаха, ждали его в Сарае ал-Джедиде со дня на день. Люди на базарах шептались и с приходом свирепого чингисида предрекали чуть ли не конец света.

Безутешна была Зейнаб-хатын. Слезы не просыхали на ее дивном лице. Однако она не умерла, как обещала своему возлюбленному, только руки ломала да выла волчицей. Но кто услышит о страданиях женщины сквозь толстые стены царского гарема?..

Прошло еще десять тревожных дней ожидания. И однажды голубым безмятежным утром во дворец прилетели гонцы от Сагадей-нойона.

— Хан Мухаммед-Буляк встал с войском в одном конном переходе! — сообщили они ошеломляющую весть. — Воины наши не хотят сражаться с ним. Они говорят: если умер Великий Али-ан-Насир, а от Араб-Шаха и вестей до сих пор нет, за кого же тогда кровь проливать?

— Где сам Сагадей-нойон?! — спросил Аляутдин.

— С тремя тысячами преданных батыров он поскакал к эрзя, где Араб-Шах-Муззафар с войском стоит. Тумен-баши сказал, что он будет ждать вас в двух конных переходах вверх по реке Итиль.

Аляутдин-мухтасиб думал всего мгновение. Сторонники его немедленно сбежались на зов.

«Как быстро все переменилось, — подумал великий карача. — Миг — и мы окружены врагами».

Он обвел взглядом сподвижников:

— Где Калкан-бей?

— Исчез куда-то. Сел на коня и ускакал.

— Понятно... А где Марулла-джагун, Ку-варза-онбаши? Здесь ли ты, славный воин Сал-лах-Олыб?

— Я здесь, о великий карача! Все здесь. Приказывай!

— А где мой помощник Батай-кади?

— Наверное, домой пошел, в дорогу собираться...

— Хорошо. Зовите своих удальцов, всех преданных нам нукеров и тургаудов! Мы уходим к Араб-Шаху! Саллах-Олыб, не менее трех десятков лошадей надо навьючить золотом. Оно пригодится нам в борьбе с Мамаем!

— Слушаю и повинуюсь!..

На другой день, едва солнце встало, в столицу Высочайшей Орды ступил Мухаммед-Буляк — слабоумный выкормыш Мамая-беклербека. Горожане «восторженно» приветствовали его и силились получше разглядеть. Хан был безус — ему едва исполнилось шестнадцать лет. На детском безвольном лице нового «властелина» застыла глупая улыбка. Чингисида окружала хмурая неулыбчивая стража из личных телохранителей Мамая.

У основания дворцовой лестницы Мухаммед-Буляка коленопреклоненно встретили старый Ачи-Ходжа, молодой мурза Кудеяр-бей и главный судья прежнего султана Батай-кади. Вездесущий Кудеяр-бей держал в вытянутых руках огромную золотую пайцзу с изображением головы разъяренного тигра — личный знак правителя Высочайшей Орды, былая принадлежность несчастного Али-ан-Насира.

Только об одном спросил переметнувшихся к нему сановников Мухаммед-Буляк:

— Цел ли гарем и как чувствует себя ослепительная Зейнаб-хатын? Кто охраняет покой царственных жен?

Голос нового султана был тускл и бесцветен, как и он сам. Это отметили все столпившиеся около крыльца.

— Гарем цел! — заверил его Батай-кади. — Красавица Зейнаб-хатын плачет по умершему Али-ан-Насиру. Но женские слезы что капли росы на цветке — испаряются от первого луча солнца. Ты Солнце, о Великий Султан! Ты пришел! При взгляде на тебя слезы несравненной Зейнаб-хатын тотчас иссохнут и улыбка осветит ее дивное лицо! — Он склонил голову, помолчал в благоговейной тишине и закончил: — А охраняет пристанище божественных гурий строгий и неподкупный бохадур Калкан-бей!

Молодой хан только хмыкнул в ответ и неверным шагом пьяницы пошел во дворец...

Но оказалось, обманул повелителя переметчик Батай-кади: Зейнаб в гареме не оказалось. Исчез вместе с ней и личный страж почившего султана Али-ан-Насира, суровый и грозный Калкан-бей.

Ачи-Ходжа тотчас снарядил погоню...

Измученные нукеры вернулись через три дня, даже следов хатын не обнаружив.

— К отцу убежала, — решил Мухаммед-Буляк.

— А Калкан-бея не встретили? — спросил Батай-кади.

— Это высокий такой, с прищуренными глазами и черной густой бородой?

— Да, он бородат.

— Видели с каким-то отрядом кайсаков.

Однако почему-то эти слова никто не связал с исчезновением Зейнаб. А она именно в том отряде скакала, переодетая в мужскую одежду, и путь ее лежал в далекий Булгар...

Перед бегством из дворца хатын сказала Калкан-бею:

— Я проклинаю именем Азраила[79] Мамая-беклербека и больше не считаю его своим отцом! Он бешеный волк, если моего будущего ребенка лишил отца! О-о мой Али-и-и!..

Именем султана Мухаммед-Буляка Батай-кади приказал казнить около ста человек, якобы причастных к гибели Али-ан-Насира. Что делать: лес рубят — щепки летят! Почуяв настроение воинов и простого народа, коварный переметчик сообразил, что кровью казненных не так-то легко смыть с Мухаммед-Буляка и самого Мамая клеймо убийц «боголюбивого султана Али». Пришлось изворачиваться. О настроениях в городе он рассказал Ачи-Ходже. Тот поспешил к повелителю с такими словами:

— Неупокоенный дух Али-ан-Насира прилетал ко мне ночью. Он грозился наслать чуму на город и небесный огонь на твой дворец.

— Что сделать надо?! — сразу протрезвел от очередного обильного возлияния насмерть перепуганный Мухаммед-Буляк.

— Надо имама позвать. Он скажет.

— Зови скорей!

Благочестивый Сафар-Алла, заранее предупрежденный, явился и пояснил видение Ачи-Ход-жи так:

— Али-ан-Насир взывает к мщению. Дух его можно успокоить только под сенью мазара, освященного трехдневной молитвой перед праздником мирадж[80], причем третья молитва должна быть произнесена в сам праздник.

— Но этот праздник теперь только через год наступит, — испугался Мухаммед-Буляк, и младенческое лицо его стало серым, как у мертвеца.

— Я буду все это время молиться за тебя, о Великий Султан, — пообещал Сафар-Алла. — А потом, увидев, что строится мазар, дух Али-ан-Насира перестанет прилетать во дворец.

— Тогда стройте скорее!

— Но... — замялся имам, — для мазара деньги нужны.

— Ачи-Ходжа, пусть он возьмет из казны, сколько надо.

— Слушаю и повинуюсь, о Мудрейший, — склонился хитрый старик. — Только...

— Что еще?

— Из казны много золота украл этот разбойник Аляутдин...

— А разве его еще не поймали?

— Кудеяр-бей с тысячей батыров настиг беглецов, но в бою был разбит... Хорошо бы объявить в народе сбор денег на богоугодное дело.

— Я возьму это на себя, — сказал Сафар-Алла.. .

Деньги собрали, и немалые. А через год над могилой Али-ан-Насира возвысился роскошный мавзолей. За этот год много событий произошло. Переменчиво было время и для султана Мухаммед-Буляка.

Город же — блистательный Сарай ал-Джедид — продолжал шуметь своими базарами, пронзительными голосами муэдзинов, звоном молотков по металлу, возгласами погонщиков и водоносов, ревом ослов...

Месяцы с грохотом катились по его улицам.