"Стрелы Перуна" - читать интересную книгу автора (Пономарев Станислав Александрович)

Глава четвертая Княжий суд

Святослав с сожалением смотрел на дюжего молодца: жаль было калечить этакого. Но... вина того казалась слишком явной. Не похоже было, что свидетели — Ядреевы люди. Однако было у великого князя Киевского одно право, которое оспорить никто не мог, и Святослав решил им воспользоваться.

— Кто таков?! — резко спросил он. — Обскажите вину его!

Главный мечник[23], пузатый, с багровым лицом и рачьими глазами боярин, одетый в кольчугу и корзно[24], низко поклонился и прорычал:

— Вот тиун воеводы Ядрея, Бакун Рыжий, вину смерда обскажет.

Бакун, кривобокий сухой сморщенный старик с хитрыми глазами, заговорил вдруг по-молодому звонкой скороговоркой:

— Што тут мыслить-та, пресветлый князь? И так все ведомо. Ежели бы сей Бортя холопом был, дак... ек...

Мечник вылупил свои рачьи глаза от такого неслыханного нахальства.

— Ты што-о?! — рявкнул он. — С ума свихнулся?! Как великому князю ответ держишь?! Учить его вознамерился?! — и ткнул кулачищем в бок старосты Ядрееву так, что тот на мгновение оправился от кривобокости.

Бакун поперхнулся и испуганно вскинул глаза на князя.

— Сказывай суть! — рыкнул мечник. — Не мели воду в ступе. В чем вина смерда Борти-охотника? Ну-у! — и угрожающе уставился на сборщика податей.

Святослав не без веселья наблюдал за происходящим с высокого помоста, на котором сидел, удобно устроившись на деревянном резном стольце[25].

— Да ить, пресветлый князь, — продолжил заикаясь тиун. — Корову тать нечесаный со двора свел. — Бакун не мог, однако, говорить степенно и опять ссыпался на скороговорку: — В лес худобу свел. Зарезал. Шкуру в землю зарыл. Мясо в яруге[26] схоронил... — Потом вдруг поперхнулся, с опаской глянул на мечника. Тот стоял истуканом, выпятив круглый живот. И Бакун снова просыпался:

— Пошел яз в чащобу, штоб корову сыскать. Споткнулся, упал. Глянул, обо што споткнулся, а там хвост торчит. Потянул — скору вытянул. Была буренка — нет буренки...

— Откуда узнал, што твоя буренка? — громыхнул мечник. Видимо, по-другому говорить он не мог: разучился при своей должности. Так и рыкал на всех. Даже великому князю рычал, хотя изо всех сил старался быть почтительным.

— Да ить, — удивленно воззрился на него Бакун, — ты што, не ведаешь: на всякой животине нашенской тавро Ядреево выжжено.

— Мне все ведомо! — Повел на него рачьими глазами мечник. — Ты, короста лешачья, сказывай только то, про што тебя пытают. И не стрекочи тут! — И опять ткнул кулаком, теперь уже в другой бок, ибо тиун повернулся к толпе, как бы взывая к ней. Теперь Бакун еще больше скособочился. Но от этого тычка его словно прорвало. Слова из него брызнули, как горох из прохудившегося мешка.

— Это надо жа! Болярское добро зорить... Коров резать, аки бирюк. Князь, вели сыскать с него пять гривен[27] серебра. Аль в холопи поверстать за разбой. Воевода Ядрей челом бьет и...

Мечник вдруг схватил тиуна за голову и своей широченной ладонью захлопнул изрыгающий слова рот.

— Князю судить о вине кого ни то. Цыть! — Выпуклые глаза мечника сердито метались с тиуна на князя и обратно.

Святослав расхохотался. Толпа весело зашумела. Усмехнулся даже обвиняемый. Но мечник оставался все так же свиреп и серьезен: видимо, он разучился смеяться.

— Ну ты, лапоть, — зыкнул он на смерда. — Держи ответ перед великим князем. Сказывай все как есть. Да правду режь!

— А ча речить-та, — лениво ответил Бортя. — Измышление все энта. Не брал яз худобы ихней.

Ладонь мечника на мгновение ослабла, и Бакун Рыжий тут же этим воспользовался:

— Брешет! Брешет, аки пес! Он, он! Яз сам...

Но тут мечник опять применил силу.

— Тебя не спрашивают. Ты сказывай, — уставился он на смерда.

— А что? Поклеп. Иду яз, значитца, по бору, — усмехнулся Бортя, — на него наткнулся. — Он показал на тиуна. — Зрю, а Рыжий из земли хвост дерет. Яз ему: «Велес в подмогу!», а он меня за ворот. А яз ему — в ухо, штоб честных людей не трогал, кровопивец. Яз ему не холоп, а свободный смерд!

Святослав опять засмеялся. Тиун же делал тщетные потуги освободить свой рот, чтобы вылить в толпу и на князя поток «правды» и обличить смерда в «кривде». Но мечник был начеку.

— Готов ли ты, смерд Бортя, огнем правду добыть? — спросил Святослав.

Бортя с опаской глянул на костер, в котором калился кусок металла, и ответил:

— Сварог[28] правду видит. Делать нечего. Прикажи, князь, возьму железо.

Святослав внимательно посмотрел на дюжего лесного охотника и сказал вдруг:

— Пойдешь в мою дружину — огня не увидишь! Ослобоню от суда. Ну как?

Тиун наконец неимоверным усилием оторвал ладонь мечника от своего лица:

— Князь, не бери его, лешего, в дружину! А кто тогда гривны за корову воеводе Ядрею вернет? Не правда то, штобы в убыток вводить вое...

Но тут красноречие его было прервано самым неожиданным способом, который был в запасе у судебного исполнителя на всякий случай. И случай этот наступил. К Бакуну Рыжему сзади подошел один из помощников мечника и с размаха ударил тиуна по затылку дубиной, обмотанной тряпками. Удар получился мягким, но ошеломляющим. Бакун прикусил язык, пошатнулся. Смотрел он теперь на белый свет осоловелыми глазами и только икал...

Князь улыбнулся и снова вперил взгляд в смерда:

— Ну как? Што скажешь?

Бортя сдвинул шапку на лоб, почесал в затылке, поглядел на небо и ответил:

— Не-е, князь. Не по мне сие.

— Пошто? — удивился Святослав. — Аль силушкой Велес обидел? Иль могутство твое медведь украл?

— Та не-е, силушка-то при мне... Вот только не с руки мне разбойным делом заниматься. Детишек, чать, пятеро. А вдруг убьют? Да и не божье энто дело — кровь лить. Мне жито растить надобно, как то боги наши велят.

Мгновенно над судным местом повисла зловещая тишина. Показалось, снег, падающий хлопьями, обрел вдруг каменный вес и стал колотить по земле гулко и тяжело: а может, это кровь стучала в висках. Таких слов ни великий князь Киевский, ни бояре, ни воеводы, что окружили помост, давно не слыхивали. Все взоры устремились к Святославу.

Но князь не казался разгневанным, спросил смерда ровным голосом:

— Так яз тоже разбойник?

— Яз о том и не мыслю.

— Кто ж боле меня крови льет?

— Гриди да боляре твои... — пытался схитрить смерд.

— Та-ак! — мрачно глянул на него Святослав. — Ну, чать, сам выбирал. Иди, пытай железо. Правду покажешь — живи. Не стерпишь — голова с плеч!

Мужик, чуть косолапя, пошел к костру...

В десяти шагах, у идола Перунова, стояли волхвы. Обвиняемый, чтобы доказать свою правду, должен был достать из огня раскаленный брус металла, шагом донести его до кумира и положить железо в жертвенную чашу. В чаше лежала сухая трава: если она загоралась — обвиняемый оправдывался; если нет — вина его считалась доказанной. Ну а там — казнь по воле великого князя...

Бортя, подойдя к костру, обернулся вдруг и обратился к Святославу:

— Дозволь, князь, шуйцей[29] железо взять.

— Пошто? — удивился тот.

— А-а... Калечен буду. Дак лучше десницу сберечь... — Потом пояснил: — Налетит козарин аль печенег, несподручно отбиваться... Да и с рогатиной супротив медведя как управиться?

Князь подумал:

— Ну что ж... Дозволяю.

Бортя по знаку волхва засучил левый рукав кафтана, прошептал:

— О, Велес, бог наш милосердный, помоги мне... — и решительно сунул руку в огонь. Выпрямился, чуть качнулся: все увидели в вытянутой руке его дымящийся обрубок железа. Смерд шел к идолу, казалось, спокойно, и за дальностью не было видно, как побелело его лицо, как подкашивались ноги.

Но запах горелого мяса достиг всех!

Бортя скрежетал зубами, задыхался от боли, но шел к своей правде, держа муку свою в заскорузлой от непосильного труда руке. Хлопья снега, не долетая до бруска, с шипением превращались в пар.

— Как же надобно верить в правду свою, штоб боль этакую терпеть, — вздыхали в толпе.

— Да то смердова правда! — громко откликнулся кто-то. — А она самая тяжкая на земле и на вечные муки обозначена!

Мечники рыскали глазами по толпе. Но шел густой снег и разглядеть кого-либо было трудно.

Тиун, оправившись от удара, смотрел на своего врага и злорадствовал. Он уверил себя в том, что если смерд и донесет огонь до руки Перуновой, то трава все равно не воспламенится: с утра в чашу набралась изрядная горка снега.

Бортя был в двух шагах от кумира, когда полыхнул нежданный порыв ветра. Горку снега сдуло с чаши. Еще мгновение — смерд опустил туда металл. Задымило, зашипело и... в руке Перуновой заплясал огонь!

— Правда его! — громыхнула толпа.

Бортя сидел на снегу, погрузив в него искалеченную ладонь.  По лицу страдальца катились крупные капли пота.

— Помилуй, пресветлый князь! — взвизгнул тиун. — Правда не за ним! Измышляет он! Пощади!

— Боги правду его показали! — выкрикнул Святослав. — Закон ведаешь: око за око, зуб за зуб, а рука руки требует! Эй, отроки! Соблюдите закон!

К тиуну подбежали дружинники, подхватили. Бакун Рыжий вопил, отбивался. Но тщетно. С него сорвали кафтан, схватили, чуть не вырвав, за левую руку и погрузили ее в огонь костра. Вопль, звенящий в ушах, эхом отлетел от крыш высоких боярских хором и княжеских теремов города Киева. Отроки держали руку тиуна в огне ровно столько времени, сколько потребовалось его смерду, чтобы пройти с куском раскаленного железа от костра до кумира Перунова.

Крик слуги боярского продолжался недолго: Бакун потерял сознание. Воины подхватили обмякшее тело и поволокли его к подножию княжеского трона, отворачивая носы и ухмыляясь.

Святослав с презрением глянул вниз, поморщился и процедил:

— Уберите! Дышать нечем — изгадился весь. Тиуна уволокли прочь.

Князь глянул на смерда:

— Подойди сюда!

Бортя встал с трудом и, баюкая поврежденную руку, подошел к помосту: остановился, глядя на Святослава исподлобья.

— Правду перед воеводой Ядреем ты показал. Изолгавший тя холоп кару понес по закону. Но... — князь нахмурился, — передо мной ты вину заслужил, ибо татями кличешь гридей и боляр моих...

— Не мыслил язмь... — прохрипел Бортя пересохшим ртом.

— Мыслил, не мыслил, а не сокрыл правду души своей! Так вот: ежели бы ты холопом был, то яз повелел бы тебя повесить. Но ты свободный охотник-смерд. Значит, судный поединок — удел твой. Теперь не Велес, а Перун, бог наш громоносящий, будет судией твоим. Как только заживет рана твоя, свершится суд Перунов!

— Кто ж будет супротивник мой? — спросил Бортя.

— Супротивника найдем, — пообещал Святослав.

— Княже! Выбирай любого! Защитим честь твою от лапотника! — вразнобой закричали гриди.

— Дозволь мне, — наклонился к Святославу стоявший рядом с креслом сотский охранных воинов Святич.

— Нет! — остановил всех князь. — Яз сам выберу ему судного поединщика!.. Будет тебе боец! — громыхнул князь смерду. — Здесь побудь покамест. Может, он тебе уже сегодня отыщется!

Бортя опять сел на землю, опустил искалеченную ладонь в снег. Святослав тем временем обратил свой взор на кучку разбойников, выловленных мечниками в близлежащих лесах. Полтора десятка звероподобных угрюмых мужиков смотрели на великого князя исподлобья дерзко и вызывающе. Среди татей лесных выделялся один, похожий статью на медведя: в нем чувствовалась скрытая исполинская сила и тупая жестокость.

Князь указал на него пальцем. Двое дюжих дружинников подхватили разбойника, подвели к помосту и поставили на колени.

Тот же главный мечник стал выкрикивать своим рыкающим басом вины татя, пуча при этом глаза:

— Барма Кистень зовут татя сего! Атаман он лесной. А те — из ватаги его. Загубил Барма самолично четырнадцать душ! Среди них трех купцов...

Святослав поднял руку. Мечник замолчал.

— Вин за тобой не исчислить, атаман Кистень. Одной смертию тебя пытать мало. Хочу вот на другом спытать тебя... А ты не пойдешь ли в дружину мою?

Разбойник не сразу сообразил, о чем речь; уставился маленькими глазами на князя: спросил недоверчиво:

— А ча? Аль взаправду? — потом выпрямился, оглядел толпу зевак, бояр, гридей и решил: — А ча, в дружину дак в дружину. Дело привышное — нож и меч в деснице. Нам резать — што курей, што лю... — поперхнулся, закончил: — Исполать[30] тебе, князь! Согласный язмь...

— Отойди покамест в сторону! — распорядился Святослав. — Дай и товарищам твоим по чести воздать.

Разбойники, слыша и видя, как обошлось дело с их атаманом, все изъявили желание стать под великокняжеский стяг.

— В дружину хотите? — рассмеялся Святослав.

— Желаем, князь-батюшка! — хором вскричали тати.

— Не-ет! — князь погрозил пальцем. — Как Праве[31] велит, то и получите!

Кистень рванулся было вперед, но стражники уперлись в его грудь остриями копий.

Мечники выкликнули вины всем татям. Обличенные в убийствах потеряли головы; тем же, кто только грабил, отсекли кисть правой руки.

Святослав подозвал Кистеня:

— Значит, резать любишь?

— А ча? Дело привышное, — с мрачной решимостью признался вожак разбойников.

— Вот и зарежешь его на судном поединке, как время придет. — Князь показал пальцем на Бортю-охотника.

— А ча? И зарежу.

— Ну вот и славно. А покамест в порубе[32] под конюшней моей посидишь. Не обессудь. Не то ведь ты опять в лес утечешь новую ватагу сколачивать да люд честной резать.

— Да язмь... — опешил Кистень.

— Эй, отроки! В поруб его. Кормить и поить, как меня. Дышать же давать через раз. А как день придет — поставить его супротив Борти-смерда на судном поединке, — и, обернувшись к разбойнику, пояснил: — Честь быть в дружине моей заслужить надобно. Я все вины с тебя сложил, радуйся. А как повалишь обидчика моего, вот честь себе и заслужишь. А теперь иди покамест.