"Хроники ветров. Книга суда" - читать интересную книгу автора (Лесина Екатерина)Глава 2Фома "Не знаю, кого следует благодарить — собственную неуклюжесть или неприязнь черноволосой хозяйки замка, но здесь, внизу мне намного лучше. Пусть даже местные люди пока относятся ко мне с опасением и некоторой настороженностью, но в них нет отчуждения, свойственного обитателям Хельмсдорфа". Сосредоточится на записях мешали едкие комментарии Голоса, вот уж кто был недоволен переселением. Поначалу Фома даже опасался, что Голос снова причинит боль, но обошлось. А Северный замок отсюда не виден, он скрывается где-то в скалах, быть может, вон за той вершиной, похожей на копье, или за ее более высокой соседкой…. Снизу горы выглядят совершенно иначе, завораживающе-красивые и недоступные, но Фома ни на секунду не пожалел, что пришлось уйти. Здесь в деревне с труднопроизносимым названием Кахеварденнен у него собственный дом, пусть старый и сырой, с чуть подгнившими разрисованными плесенью стенами и крошечными окнами, сквозь которые почти не проникает свет, но свой. Мебели почти нет, воду приходится носить из колодца, а печь, стоит ее затопить, наполняет единственную более-менее пригодную для жизни комнату едким сизым дымом, но Фома счастлив. — Потому что дурак, — пробормотал Голос. "В Кахеварденнен тридцать пять домов, заправляет всем староста, герр Тумме, ко мне он отнесся благожелательно и дружелюбно…" — Ну еще бы, с такими-то рекомендациями… ты напиши, напиши, что позаботиться о тебе попросил Хранитель. Сомневаюсь, что староста сохранил бы свое дружелюбие, явись ты сюда один. "Я пока не слишком хорошо знаком с остальными жителями деревни…" — Точнее, они не проявляют желания знакомиться с тобой. — Что тебе от меня надо? — Мне? — притворно удивился Голос. — Ничего. Я просто общаюсь, в противном случае ты скоро совсем одичаешь. И вообще займись чем-нибудь полезным, например, окна помой, и вода почти закончилась. Да и ужин сам не приготовится. И снова он был прав. Воды в ведре осталось на два пальца, и Фома аккуратно, стараясь не расплескать, перелил ее в чайник, попутно отметив, что последний неплохо было бы почистить: дно и бока потускнели, пошли черными пятнами подгоревшего металла. Да и с печью пора что-то делать, дрова заканчиваются и запасов еды осталось дня на два-три. Кроме плюсов в самостоятельной жизни имелись и явные минусы, ну да хуже, чем в степи не будет. Голос благоразумно промолчал. По заведенной неизвестно кем традиции собирались у колодца исключительно женщины, причем не столько для того, чтобы воды набрать, сколько для общения. При появлении Фомы разговоры смолкли, но расходиться селянки не спешили, наоборот, они с явным любопытством, которое и не пытались скрывать, рассматривали Фому, обменивались многозначительными взглядами и насмешливыми улыбками. — Добрый день. — Добрый, добрый, — отозвалась Гейне, почтенная супруга герра Тумме. Была она под стать мужу дородна, краснолица и светловолоса, но при этом обладала весьма мягким голосом. — Ну как, герр Фома, устроились? — Да, спасибо. — И чем заниматься будете? — Госпожа Гейне оперлась на край колодца, видимо, это означало, что беседа будет долгой. — Не знаю, не думал еще… — Это вы зря, о деле прежде всего думать надо… а что ж к нам не заходите? Или плохо принимали? — Благодарю, госпожа, но как-то не удобно без приглашения. — Ну так я вас приглашаю, — спокойно произнесла Гейне и, подхватив с земли полные ведра воды, приказала. — От прям и сейчас и приглашаю. Муж мой тоже рад будет. Особой радости у герра Тумме Фома не заметил, хотя староста был привычно вежлив, и даже пообещал прислать кого-нибудь, чтобы печь поглядели. Пока говорили, Гейне накрыла на стол: свежий ароматный хлеб, белые ломти сыра, творог, сметана… от одного вида в желудке заурчало. Последним на столе появился красивый стеклянный графин, при виде которого Тумме весьма оживился. — Вишневая наливочка, — пояснила Гейне, наполняя глиняные чашки, — со своего сада. Знатная в этом году получилась. Да ты кушай, кушай… совсем отощал… на Михеля похож, правда? Тумме кивнул и одним глотком осушил чашку. Фома последовал примеру хозяина, наливка оказалась тягучей и сладкой, будто сироп. Ничего, вкусно. И сыр тоже вкусный, а Михеля, единственного сына Тумме, Фома видел, и никакого сходства между ним и собой не заметил. Но спорить с Гейне невежливо. — Тяжко одному, — продолжала Гейне, снова наполняя чашки. — Вон, и одежда грязная, и за водой сам… и готовишь, небось, тоже сам. И по хозяйству… все только и шепчутся, что поселился бобылем и носу не кажешь, а нехорошо это, когда мужик один живет… до беды недолго. — Какой? Наливка оказалась не только сладкой, но и крепкой, после третьей чашки Фома ощутил, что во всем теле появилась приятная легкость. — А разная… жениться бы тебе… или просто кого в дом взять. — Кого? — Да хоть кого… Илзе вот… второй год как вдова, трое детей правда, но еще молодая, здоровая, в два раза больше родит. Фома замотал головой, не нужно ему никого, ни жены, ни вдовы, ни детей… да сам он проживет, ему одному удобнее. — А то если молодую хочешь, то Ярви возьми, хорошая девка, рукастая… — А я сказал, не жить ей тут! — рявкнул Тумме. — Нечего… позорить. Завтра же… чтоб духу ее не было, ясно? — И куда ж ей идти-то? В зиму-то, в мороз? — А пусть куда хочет, туда и идет… — Тумме встал из-за стола. — У меня в доме ей место нету… ясно? — Нет, — Фома тоже поднялся, домашняя наливка сделала свое дело, он чувствовал в себе непреодолимое желание сделать… ну хоть что-нибудь сделать. — У меня есть… ну место… пусть живет. И зачем-то добавил: — Зимой холодно. — Смотри, пожалеешь, — пробурчал староста, как-то разом растеряв весь свой гнев, а Гейне отвернулась, должно быть опасалась, что супруг заметит довольную улыбку. Рубеус. — Легче, не так резко. Ты рубишь так, будто пытаешься пробить щит, которого в принципе не существует, а поскольку законы физики никто не отменял, то по инерции твой удар затягивается дольше и дальше, в результате чего в защите образуется дыра. Преимущество должно быть не в силе, а в скорости. Карл положил саблю на стол и, вытерев шею полотенцем, заметил: — А вообще делаешь успехи… жаль, что только в фехтовании. — Не начинай, — Рубеус пощупал дыру в рубахе, длинная царапина — наглядное подтверждение правоты Карла — саднила. — Тем более, что во всем остальном тоже порядок. — Ну да, ну да… во всем, что касается работы полный порядок, даже иногда тошно от такого порядка становится. Знаешь, в чем твоя проблема? Ты жить не умеешь. Ты принимаешь правила игры, подчиняешься им, скрупулезно выполняешь инструкции, но при всем этом остаешься непробиваемо равнодушным к происходящему. Почему-то все твои эмоции выплывают наружу только, когда дело касается негатива. Ты считаешь, это нормально? — Я считаю, что тебя это не должно волновать. — А меня, представь себе, волнует. — И откуда такая внезапная заботливость? — Эмоции, положительные или отрицательные, — это та же дыра в защите, но на другом уровне. Но мое дело предупредить. Вообще… как-то неуютно в последнее время, старею, должно быть. И Марек… юг фактически открыт, люди держатся, но лишь потому, что на Востоке и Севере спокойно. Граница стоит, заводы работают. Диктатору глубоко наплевать на войну и Империю, хотя это ненормально. Черт, — Карл не глядя схватил со стола первый попавшийся клинок и швырнул, выпуская раздражение. Узкое лезвие кинжала ушло в стену на треть. — Он не должен так вести. Он ведь создал эту систему, замки объединил, границу общую, с людьми контакты наладил, так какого черта теперь? Или я чего-то недопонимаю? Может, ему надоело? — Как надоело? — Обыкновенно. Возвращаемся к вопросу об эмоциях. Ты исполняешь долг, ответственность перед людьми и все такое, Марек играет. Ему скучно… ладно, разболтался я что-то, извини, как-то все одно к одному. Держи границу, Хранитель. Без заводов Севера Юг долго не продержится. — Карл подошел к стене и рывком выдрал кинжал, провел пальцем по лезвию и задумчиво произнес. — Определенно что-то случится, затылок ломит, а это не к добру. Порой Карл становился по-старчески брюзглив и суеверен. — Тихо! — Карл вдруг замолчал, точно прислушиваясь к чему-то. Рубеус тоже прислушался, ничего, звонкая тишина Фехтовального зала поглощала любые звуки. — Показалось. Кстати, в качестве предупреждения, ты знаешь, что Мика на Диктатора работает? Следи за языком, да и за бумагами. А лучше найди предлог и убери ее, наконец, к чертовой матери. Вальрик. Существование в доме мастера Фельчи было подчинено строгому распорядку, что вполне устраивало Вальрика. Единственное, что не устраивало, так это чересчур вольные манеры Фельчи и то, как он обращался с Джуллой. А рана заживала медленно, и Суфа с грустью вынужден был констатировать, что этот сезон можно считать благополучно законченным, а ведь все так хорошо началось. Сначала сезон в Деннаре, который принес Вальрику славу и имя, потом поездка в столицу, поразившую размерами и подавляюще-нечеловеческой архитектурой. Суфа лично устроил Вальрику прогулку по городу, видать, надеялся произвести впечатление на варвара, что ж, это ему вполне удалось. Высокие темные башни, соединенные арками. Гладкие, точно залитые стеклом улицы, по которым редкие пешеходы передвигались торопливо, почти бегом, даже обычные люди ощущали "чуждость" этого места, а Вальрику почти ослеп и оглох, настолько там было черно. Он видел толстые нити, связывавшие башни друг с другом, и тонкие, но более многочисленные, затягивающие просветы улиц плотной паутиной. Суфа шел прямо сквозь эту паутину, не замечая, как оживают, вздрагивают нити, ощупывая лицо, шею, руки, слизывают капли тепла и жадно норовят прижаться поплотнее. К счастью Вальрика нити игнорировали, точно не видели, но прикасаться к ним все равно было противно. А потом начались Игры и все прочие проблемы отошли на второй план, где уж тут думать про башни и нити, когда расписание, составленное распорядителем, заставляет пожалеть о том, что ввязался в эту авантюру. Суфа оказался прав, в Илларе их не ждали, более того, откровенная неприязнь по мере роста популярности Зверя плавно трансформировалась в ненависть. И в результате "свободный бой", пятеро противников и койка в доме мастера Фельчи. Ну ничего, главное, что жив остался, а остальное исправится. И Суфа так считает, вон даже оплатил услуги лучшего доктора, правда, из Черного квартала — оказывается в Илларе таковые все-таки имелись — но гладиаторам другие и не положены. А мастер Фельчи свое дело знает, рана почти и не кровоточит. Вальрик даже сидеть может, правда, только если к стене прислониться. — Сеньоре не вставать, — Джулла забеспокоилась. — Сеньоре нельзя. — Вальрик. Меня зовут Вальрик. — Сеньоре нельзя, — Джулла улыбнулась. — Сеньоре упрямый. Слабый сильно, но упрямый. Сеньоре лежать и быть сильным-сильным. — Не сеньоре, а Вальрик. Джулла, повтори — Вальрик. — Вал-рико, — она немного искажает имя, но Вальрику нравится, ему все в ней нравится. И светлые волосы, и темно-карие, почти черные глаза, и смуглая кожа, и медово-ласковый голос. И окружающее ее облако света. Джулла — особенная. — Ты особенная, ты чудо. Она вспыхивает румянцем и становится еще более красивой. Вальрик мог бы смотреть на нее вечность… или даже две вечности, да он готов лежать пластом, лишь бы была рядом, а она убегала, точно боялась его. И снова убежала. Значит, сейчас появится мастер Фельчи, снова начнет ворчать на то, что пациент попался чересчур беспокойный, потом будет осмотр, перевязка, ласковый руки Джуллы, разматывающие бинты и бестолковая болтовня Фельчи, который непостижимым образом успевал делать несколько дел одновременно. На этот раз мастер явился один и был он непривычно серьезен. — Итак, пациент явно пошел на поправку, — мастер Фельче подвинул к кровати низкий табурет, уселся и, вытащив из кармана коричневую похожую на чудовищно толстый палец штуковину, задымил. — Не мешает? Это сигара. У вас такие не приняты, да и в Империи не поощряются, но что поделаешь, с дурными привычками расставаться тяжело. Сизые клубки дыма, скатывающиеся с губ мастера Фельче, придавали тому сходство с Дьяволом. — Так ты не против? Некоторым запах не нравится. Признаю, специфичен. — Мне все равно, — запахов Вальрик не ощущал. — Вот и ладно. Вижу, тебе Улла приглянулась? Симпатичная девочка, многим нравится… — Я — не многие. — Ну да, ну да… все мы мним себя центром мира. Ты — это ты, она — это она. Глупостей не потерплю, за насилие — прирежу, причем так, что ни один суд убийства не докажет, понятно? — Мастер Фельче говорил спокойно, но это было спокойствие человека, знающего цену своим словам. — Ты же не хочешь, чтобы рана вдруг открылась? — Я не причиню ей вреда. — А что ты подразумеваешь под вредом? Да, я полагаю, что ты не настолько безумен, чтобы попытаться изнасиловать ее. Хотя находились идиоты… находились… — Фельче стряхнул пепел в ладонь. — Только иногда боль можно причинить, не желая боли. Вот к примеру, тебе она нравится. Допустим, ты понравишься ей, но дальше что? Постель? Беременность? Неразрешенная, между прочим, поскольку ни у тебя, ни у нее, да и у меня тоже, нет Имперского гражданства. Значит, во время беременности придется скрывать Уллу от Департамента Евгеники, потом доставать временное разрешение на пребывание младенца на территории Кандагара… далее, брак ваш, если конечно у тебя возникнет подобная идея, здесь не зарегистрируют, официальные отношения лишь для граждан. То есть гипотетический ребенок будет незаконнорожденным, без права наследования имущества родителей. Но все вышесказанные проблемы коснуться тебя постольку поскольку. Полтора года из контракта прошло? Значит, осталось от двух до двух с половиной лет жизни, по статистике лишь полпроцента гладиаторов отрабатывают контракт полностью. Таким образом, получается, что ты развлечешься с Уллой и благополучно сдохнешь на арене, оставив мне все вышеозвученные проблемы. И вот теперь попытайся объяснить, зачем мне это надо? Вальрик рассмеялся, господи, с ним уже давно не разговаривали в подобном тоне. Мастер Фельче, удивленно приподняв бровь, поинтересовался: — Я сказал что-то забавное? — Нет, просто вы сейчас очень похожи на одного моего знакомого, он тоже любил… прогнозировать. — Разумный, должно быть, человек. Вальрик не стал уточнять, что не совсем человек. — Если же ты просто по женскому обществу соскучился, то скажи, девочек в квартале полно, тебе какие больше нравятся? Блондинки? Брюнетки? Рыженькие? Или на свой вкус? Хотя нет, пожалуй, тебе пока рановато об этом думать, недельку-две обождать придется. Докурив, мастер Фельче вымыл руки и приказал: — Давай, ложись, и не дергайся. — Бинты он разматывал быстро, профессионально. — Замечательно, заживает, как на собаке… а над тем, что я тут сказал, подумай… хорошо подумай, хотя у вашего брата с мыслительным процессом обычно туго. Порой имени своего запомнить не в состоянии… или Валко и Вальрик — это одно и то же? Лежи, сказал. Нервный ты больно. В конце концов, имя — всего лишь набор звуков, гораздо интереснее то, что за этим именем стоит… Коннован — Глянь, Варк, чегой это? А никак труп. — Оставь его, Кош, отмучался свое бедолага… Голоса будят меня. Зачем? Там, где я только что была, нет ни боли, ни холода, ни жажды. Хочу сказать им, чтобы убрались, но губы смерзлись. И веки смерзлись, глаза не открыть. — Да нет, ты глянь, это ж нелюдь… из энтих, ну которые вампиры. — Тем более не трогай, нечего, еще скажут, что это мы его, — тот, кто говорит это, рассудителен, он стоит далеко. Зато второй любопытен, он здесь, рядом. Чувствую не столько запах, сколько живительное тепло. — Да не, замерз видать, вона одет не по времени, в таком тряпье околеть — на раз-два, — горячие руки переворачивают на спину, больно и в то же время… кровь, вот она, совсем рядом, дотянуться и… жить. Я ведь хочу жить, очень хочу. — Ох и досталось же ему, ты на рожу-то глянь, кто ж его так? — А тебе дело, Кош? Отойди, говорю, пока чего не вышло. Не отходи. Пожалуйста, мне очень нужно жить, а значит… губы смерзлись, и не только губы, все тело — сплошной кусок льда. Но я смогу… я должна… я жить хочу. Те же руки силой раскрывают рот, толстые горячие пальцы поднимают верхнюю губу. — Ух ты, ну и клычищи! — Вот как тяпнет, будешь знать. — Да ну тебя, — Кош засмеялся, хотя как-то неуверенно, — он же дохлый, во, глянь. Сапог впечатывается в ребра, хорошо, что сил на стон не хватает. А пальцы уже лезут в рот, трогают клыки… — Ты чего делать собираешься? — тот второй человек раздражен. — Клыки выдеру, ему-то уже все равно, а я талисман сделаю, или запродам. Знаешь, сколько такие зубы стоят? Ферму купить можно и не одну, черт, смерзся гад, пасть шире не растянешь… Варк, будь другом, подай молоток. Слушай, может еще и когти срезать? Чем не трофей? — Яйца себе срежь, — бурчит Варк. — Все одно ни к чему будут, когда кто-нибудь из этих твои трофеи обнаружит. — Скучный ты, Варк, вечно всего боишься… а мы аккуратненько… лишь бы не сломать, а то за сломанный много не дадут. Этот человек много болтает, а еще невольно делится своим теплом и кажется, я могу… немного… сжать челюсть… дикий визг, удар по лицу, еще удар, горячие капли крови глушат холод… мало, очень мало. Добыча вырывается, но у меня уже достаточно сил, чтобы удержать, ухватить удобнее. Теперь крови много, глоток за глотком. Солоноватая… — Г-господин… — человек стоит возле выхода из пещеры, вижу темный силуэт на фоне темного же неба, силуэт пятится к выходу. — Г-господин, я н-не думал… я бы н-не позволил… — человек разворачивается и убегает. Догнать бы, но на некоторое время я утолила Жажду, тем более второй, которому понравились мои клыки, еще жив. Разодранные руки, разорванное горло, неаккуратно, много крови пролилось на одежду, но кое-что еще осталось. На сегодня мне хватит. А завтра… завтра и подумаю. От содранной с трупа шубы пахнет кровью, но мне уже все равно, проваливаюсь в сон, немного болезненный, но живой, согретый чужой кровью. Я просыпаюсь от зова и долго не могу сообразить, где нахожусь. Камень, иней, трещины, смерзшаяся кровь и льдинки на грязной шерсти. — Где, где, где?… — вопрос стучит в висках. Господи, как же я ждала этого момента. — Здесь… Нити, приняв ответ, радостно всколыхнулись. — Жди. Жду, я так давно жду, что еще несколько часов… или дней не играют роли. Поплотнее закутаться в полушубок, свернутся клубочком в мягкой утробе и с закрытыми глазами всматриваться в пронизанную яркими нитями темноту. Искристо-золотой — радость. Оранжевый — беспокойство. Мне рады, за меня беспокоятся, и, черт побери, я почти дома. |
|
|