"Смерть мелким шрифтом" - читать интересную книгу автора (Чехонадская Светлана)

16

Лена Ивакина выбрала профессию журналиста по необходимости: а именно потому, что во всех других областях, в которых она пробовала применить свои силы, ей все удавалось.

В седьмом классе она заняла второе место на окружной олимпиаде по математике, в восьмом — победила на школьных соревнованиях по стрельбе и написала лучший доклад по истории. Доклад переплели и отправили на городской краеведческий смотр, заодно с ее сочинением о русском балете. Потом она придумала лучший сценарий для конкурса самодеятельных рекламных роликов и записалась в кружок юных астрономов. Но пришло время выбора и Лена стала метаться, как человек, готовящийся к отъезду на историческую родину: он знает, что уезжает навсегда, но багажа можно взять не больше двадцати килограммов. Медицина? Прекрасно! За генетикой будущее! Но куда девать историю, английский, физику, балет наконец? Как жаль двухлетних знаний о великолепном Альтаире и лучистой Венере, об искристом, восходящем в июле Сириусе, которого римляне называли Каникула, что значит «собачка»! Что делать с этой захватывающей дух информацией?

В результате Лена Ивакина поступила на факультет журналистики, где, как она надеялась, ей понадобятся и Венера, и генетика, и балет, и даже (это были уж совсем тайные надежды) меткость в стрельбе.

Теперь она заканчивала третий курс. Родители уже смирились, особенно мать, которая понимала, что для замужества профессия та, что надо. Элегантная, престижная, тусовочная. Дочери, тем более поздней, можно. Вот если бы сын такое выбрал… В этом пункте размышлений мать обычно крестилась.

Радостный азарт первых лет учебы прошел. Лена уже видела, что могла бы без проблем бросить университет и начать работать в газете, на телевидении, в журнале, где она периодически печаталась. Так сделали многие ее однокурсники. Было только одно сомнение: все те, кто бросил учебу, устроились довольно успешно, но образования им все равно не хватало, все они иди работали на музыкальных каналах, или делали новости «ни о чем», то бишь о тусовке, или, как ни странно, вели страничку нефтегазовой информации в экономических изданиях. По каким-то неуловимым признакам, то, что они бросили учиться, было слышно в их речи и видно в их статьях.

Лена встречалась со многими из них. Особенно ее поражали те, что уходили в экономические издания. Они смело рассуждали о надвигающемся кризисе, о ста причинах, по которым новый дефолт неизбежен, они даже рассыпали сотни цифр, которые выглядели в их статьях гвоздями, скрепляющими расползающийся текст.

В те дни, когда горела Останкинская телебашня, один из этих парней позвонил ей домой и сказал: «Слушай, мать, мне тут один обзорчик заказали. Не поможешь?» — «Чем?» — удивилась Лена. «Да у тебя, помнится, видеопрокат во дворе?» — «Ну да», — сказала она. «Ты там давно была?» — «Вчера заходила». — «Много народу?» — «Ну, много», — ответила она. «Больше, чем обычно?» — продолжал настаивать бывший сокурсник (кстати, он ушел из университета не сам — его отчислили за неуспеваемость). «Больше», — сказала Лена. «На сколько?» — «Я не считала» — «Ну, примерно, мать!» — обиженно попросил он. Она напрягла память: «Обычно бывает в это время человек пять». — «Так!» — подбодрил он. «А вчера было восемь. Нет, семь!» — вспомнила она. «Ну, мать, спасибо! Выручила ты меня! А то я приболел чего-то. На улицу выходить неохота».

Его статья была опубликована в очень солидном экономическом издании уже на следующий день. Она была деловой и даже сухой. Бывший сокурсник анализировал возможные прибыли видеопрокатов в связи с временным прекращением телевещания. Он написал так: «Исследования последних дней показывают, что число посетителей видеосалонов увеличилось примерно на пятьдесят процентов, а в некоторых случаях и на шестьдесят». В общем-то, все было правильно. Семь больше пяти примерно на пятьдесят процентов.

После этой статьи Лена стала очень настороженно относиться не только к изданию, приютившему изгнанного сокурсника, но и ко всем статьям, где фигурировали какие-нибудь проценты. Если газета писала: «Прямые инвестиции в хлебобулочную промышленность возросли на столько-то», она почему-то представляла себе дядьку с кошельком, который доставал десятку и говорил через прилавок: «Слышь, ты! Еще пару батонов выложи!»

Те из преподавателей, которых Лена уважала, утверждали на своих лекциях, что все будет расставлено по местам — дайте срок, и не только высшее образование станет обязательным в их профессии, но и кандидатская степень. Это звучало убедительной и сладкой музыкой, но нельзя было не видеть также, что пока стандарты были невысоки, большинство репортажей высасывалось из пальца, а самые громкие программы строились из хамского запанибратства ведущих и пугающего кретинизма участников.

В общем, после третьего курса пара экзаменов была завалена. Теперь нужно было пересдать хотя бы историю журналистики восемнадцатого века.

Лена сидела в большой комнате, закинув ноги на журнальный столик, и разговаривала по телефону. В прихожей хлопнула дверь — отец пришел. Он появился в комнате и сразу осуждающе уставился на дочь. В любое другое время она бы свернула беседу: знала, что отец не любит, когда она разглагольствует часами, но сейчас Лена и не шевельнулась. Разговор был по делу: однокурсница пропустила лекции и теперь слушала краткий пересказ основных событий.

— Дальше, — медленно произнесла Лена. — Журнал «Всякая всячина». Его основала Екатерина Великая, она же была основным автором. И хотя Екатерина печаталась под псевдонимом, другие публицисты поняли, кто пишет в этот журнал и зачем.

— Кто? И зачем? — спросила однокурсница. Она была совсем блатной и квадратной. То есть тупой. Даже когда кто-то разговаривал с ней, она смотрела не в глаза, а на губы. Только так эта однокурсница могла догнать мысль собеседника. По телефону она Лениных губ не видела.

Лена усмехнулась.

— В журнал писала сама Екатерина. Она предложила публицистам своего времени подавать информацию не так, как им хочется, а так, как это нужно государству. Не преувеличивать, сообщать правду дозированно, и если критиковать, то так, чтобы не навредить высшей цели.

— Какой? — спросила однокурсница.

— Защиты мира, — не меняя тона, продиктовала Лена, подмигнув отцу.

— За-щи-ты ми-ра, — послушно повторила однокурсница, записывая.

— Екатерина намекала в своих статьях, что лучше остальных представляет себе интересы родины, а другие видят лишь часть, но не видят целого. Поэтому их борьба, даже имеющая благородные побуждения, может привести к дурным последствиям.

Лена снова посмотрела он отца. Он сидел в кресле, и взгляд у него был отсутствующий.

«Какая старая история, — думал он. — Какая старая, какая повторяющаяся история». Ивакин тряхнул головой. В кармане пиджака у него лежали две газеты. Одну из них он купил в переходе. Это был полуподпольный листок «Рванем!», орган то ли национал-большевиков, то ли какой-то другой экстремистской партии левого толка. Первый раз в жизни Ивакин купил такую газету. Но заголовок на первой ее полосе не мог его не заинтересовать — Владимир Александрович даже остановился, вглядываясь, а затем подошел к продавцу, старику в гимнастерке, и, стесняясь, достал два рубля.

Вторую газету Ивакин украл. Вырвал из подшивки в библиотеке. Выпускать из рук то исчезавшую, то появлявшуюся статью он больше не хотел. Пришлось тихонько вытаскивать страницы, оглядываясь по сторонам, старясь не шуршать бумагой, пришлось также складывать газету под столом и самому ложиться на стол грудью, чтобы спрятать ее в карман. «Старик-разбойник — вот кто я! — сердито думал Ивакин. — Как только мои клиенты умудряются воровать, грабить, убегать, прятаться! Что за нервы надо иметь!» Он всю жизнь проработал с такими людьми, но тайны их так и не разгадал. Лишь пришел к выводу, что они по-другому устроены. Может, нервов у них и нет!

Владимир Александрович достал из кармана обе газеты и вначале внимательно перечитал первую, экстремистскую. «Неужели правда?» — подумал он. Впрочем, проверить изложенные в ней факты было нетрудно. Ивакин взглядом показал дочери на телефон. Она закивала.

— Ладно, вечером додиктую! Отцу позвонить нужно. У нас немного осталось — конец восемнадцатого века. Это Валентин Зорин и его «Международная панорама».

Но на этот раз у нее не прошло.

— Не ври! — ехидно сказала однокурсница. — Зорин — это не восемнадцатый век. Зорин — друг моего папы.

Ивакин дозвонился только через пятнадцать минут — телефон все время был занят. Зато нужный ему человек оказался на месте. Владимиру Александровичу нравилось разговаривать с этим молодым парнем: он всегда был по-западному любезен. И хотя Ивакин не сомневался, что за этой любезностью ничего не стоит, но он все-таки был сторонником теории, что лучше неискренняя вежливость, чем искреннее хамство.

— Добрый день, Владимир Александрович! — сказал собеседник. — Очень рад вас слышать. Как отдохнули?

— Спасибо, хорошо, Сережа. А как у вас?

— Все нормально. Но с вами было лучше.

— Ох, Сережа! Приятно с тобой разговаривать! Знаю, что врешь, а приятно!

— Я говорю правду. Почему вы не верите, что людям, проработавшим с вами много лет, вас не хватает?

«Действительно», — подумал Ивакин.

— Сережа, ты мне не подскажешь кое-что?

— Если смогу, подскажу.

— Ты ведешь дело об убийстве директора рынка. А я сегодня прочитал в одной газете, что там открылись совершенно новые обстоятельства, которые вроде все переворачивают. Но газета не из тех, которым верят. Вот я и хочу…

— Нет, все правильно, — перебил его Сережа. — Ваша газета не врет.

— Но как же? — растерянно произнес Ивакин. — Как же так можно?

— Что — можно? — в ровном голосе Сережи появилось небольшое раздражение. — Труп был обгоревший. Первая версия основывалась на счетах — действительно, до сих пор не понятно, как они к нему попали. Довольно быстро мы выяснили правду. Это нормально, не так ли?

— Да я не об этом! Просто, и в газетах, и на телевидении говорят о том, что… — Ивакин от злости даже не смог правильно сформулировать свою мысль. — А новые данные печатают только в полуподпольном листке и то потому, что это был кандидат от коммунистов! Ну как так можно?

— Владимир Александрович, вы меня об этом спрашиваете?

— Извини, Сережа, — пробормотал Ивакин.

Но тот завелся, насколько этот парень вообще мог завестись:

— Если хотите, то я вообще против того, чтобы такая информация появлялась в газетах. Хоть в правых, хоть в левых. Это всем мешает. Но на журналистов я не в претензии: ими манипулируют, так же как и нами, впрочем. Там ведь все белыми нитками шито. Я сразу, еще в тоннеле, на осмотре места происшествия, почувствовал такое давление, что понял: надо залепить уши воском, надо заняться йогой, чтобы ни на кого не обращать внимания и тихонько делать свое дело. Я и делаю. Все, что от меня зависит, делаю. А эти: левые, правые, центровые — они ведь еще и переходят с места на место, за ними не уследишь.

— Извини, Сережа, что наехал, — устыдился Ивакин. — Я просто эмоции выплеснул.

Он встал, держа в руках обе газеты, и отправился в комнату к дочери. Та сидела за письменным столом.

— Кыш! — сказал Ивакин.

Лена даже задохнулась от возмущения.

— Ты что это меня гоняешь по квартире?!

— Иди, Лена, — Ивакин рассеянно шлепнул ее по спине и сквозь свою задумчивость удивился: спина была большой, женской. С дочерью уже давно следовало церемониться, но Ивакин об этом всегда забывал, и, может, поэтому отношения в их семье были такими приятными и простыми.

— Вынуждаешь идти на улицу! — предупредила дочь, щелкнув косметичкой. Она достала блеск для губ и наклонилась к зеркалу. — Буду поздно!

— Я тебе дам — поздно! — машинально пробурчал Ивакин, раскладывая на столе газеты, чистый лист бумаги, ручку. Не хватало только шума Петровки за окном, а так все было готово к работе.

«Что ж, — подумал он, убирая „Рванем!“ в ящик стола, чтобы не мешала. — Видимо, историю с убийством директора рынка теперь можно отложить в сторону. Ничего особенного в ней нет. Точнее нет ничего особенного в том, как было преподнесено это убийство в газете „Без цензуры“. Я всегда подозревал, что именно такими штуками большинство газет и промышляет». Время, потраченное на статью, не пропало впустую: подобно тому как убийство помогло генералу КГБ стать депутатом, статья об этом убийстве помогла Ивакину понять, зачем Марина Леонидова звонила своему брату во второй раз. Он, Ивакин, тоже позвонил бы. Ему, как и убитой Марине, стала ясна и позиция газеты, и возможные причины ее могущества. «Ей стало казаться, что информация, которую она использует для написания статьи, пришла не из милиции. — Ивакин начертил пару стрелочек на листе. — Все-таки Леонидова была не новичком в этом деле. Эта информация была тенденциозной и местами даже лживой. Другой вопрос: способно ли это сейчас кого-нибудь удивить? Удивило ли это ее саму? Ведь она никак не выразила своего отношения к тому, о чем догадалась. Не уволилась, например, не пожаловалась брату. Она продолжала писать свои статьи еще, как минимум, месяц. Ну да, еще раз позвонила, проверила, поняла, что выполняет определенный заказ. Но причины ее звонков брату могли быть весьма безобидными. Ею могло двигать обычное любопытство. Или тщеславное желание подтвердить собственную проницательность».

Итак, она звонила брату, чтобы проверить свою догадку. «Самая обычная просьба», — сказал ее брат, и ему, пять лет проработавшему в пресс-службе, виднее. И вообще все пока логично. Но только до следующего, главного шага — предсказанного убийства.

Газета «Без цензуры» манипулирует общественным мнением, выполняет заказ (чей заказ, он, Ивакин, даже вникать не желает), но причем здесь убитая девушка, непонятно. Ведь если Миша месяц назад сказал Прохорову правду, то что же означала странная история, о которой он проболтался, а потом пожалел, что проболтался…

«Вы копали? — спросил его Ивакин. — Или эта история вас не волновала?» И Миша должен был ответить: «Копал, Владимир Александрович, и теперь не хочу, чтобы копали вы». Но чтобы не признаваться в этом, он говорит: «Не волновала».

«Врешь! — сказал Ивакин голубю за окном. — Нет такого человека, которого бы не заинтересовала подобная история. История о том, как одной журналистке прислали материалы об убийстве. Прислали в среду, само убийство произошло в четверг, а труп нашли в пятницу!»

Итак, что же означал факт, рассказанный братом убитой журналистки, что он означал, если изложить его обычными и простыми словами? А означал он следующее: некто собирался убить некую девушку и накануне убийства сообщил об этом в газету. Бред? Бред. Он что — пугал кого-то? Предупреждал? Нет. Ведь это материалы об убийстве пришли заранее, а сама статья появилась, как это и следует, только через два дня.

Ивакин положил статью перед собой и впервые начал не просматривать, а читать ее.

«Шекспировские страсти.

Молодая фотохудожница Алена Лапчинская была застрелена в четверг вечером в собственной квартире на улице Пречистенка.

Убитой недавно исполнилось 25 лет, она закончила историко-филологический факультет Университета Дружбы народов, однако еще в студенческие годы увлеклась фотографией, и именно фотография стала ее профессией.

Несмотря на молодость, Алена Лапчинская успешно сотрудничала с крупнейшими глянцевыми журналами, а также лучшими газетами страны, в том числе и нашим изданием. В прошлом году в Малом Манеже и Московском Доме фотографии прошли персональные выставки ее работ.

Скорее всего, Лапчинская знала убийцу, поскольку сама впустила его в квартиру. Никаких следов борьбы обнаружено не было, все ценные вещи (валюта, украшения, несколько норковых шуб и антиквариат, которым была буквально набита престижная трехкомнатная квартира) оказались нетронутыми. Убийцу не заинтересовала и новая машина марки БМВ, ключи от которой остались лежать на тумбочке в коридоре.

Одна из версий следствия связывает убийство Лапчинской с тем фактом, что одним из ее многочисленных любовников был глава крупного издательского дома. Возможно, именно против него был направлен пистолет убийцы, тем более что этот человек планирует вступить в активную политическую борьбу. Пока неизвестно, какие последствия для высокопоставленного покровителя молодой художницы будет иметь ее убийство, но все остальные версии представляются маловероятными, кроме, пожалуй, еще одной: убийство совершено из ревности. И здесь снова может всплыть фигура того же самого любовника Лапчинской, который мог догадываться о ее изменах. На эту версию работает и тот факт, что убийца не был профессионалом, стрелял из пистолета без глушителя и лишь случайно остался незамеченным — все это делает убийство молодой девушки еще более таинственным, непонятным и вот уж действительно шекспировским.

Леонид Маринский».

«И все-таки какая безапелляционность! — возмущенно подумал Ивакин, хлопнув ладонью по газете. — Какой наглый тон! „Все остальные версии представляются маловероятными!“ — вслух передразнил он автора. — Так писать через день после убийства, не переговорив ни с кем из оперативников! Высасывают из пальца факты, придумывают свои версии, делают, что хотят! А Ленка их еще защищает». Тут Ивакин вспомнил, что возмущается статьей, написанной одной молодой и симпатичной покойницей о другой, тоже молодой, симпатичной и тоже — вот совпадение! — покойнице. И обеих кто-то убил.

Ивакин постучал ручкой по чистому листу. Конечно, они связаны, эти убийства, и статью о директоре рынка пока рано отбрасывать в сторону. Хотя бы потому, что она показала: в этой газете и слова просто так не напишут. Каждое слово здесь хорошо оплачено и появляется с определенной целью.

А что в этой публикации? Вот неведомый Отелло, любовник молодой художницы — зачем Грибов, хозяин газеты, заставил его появиться на свет Божий? Зачем подсовывает следствию свои версии, утверждая, что другие «маловероятны»?

Всякие могут быть причины… Дядька-то, видать, богатый, под стать самому Грибову. У любовницы такая квартира, такая машина. Антиквариат. Разве двадцатипятилетние фотокорреспонденты могут у нас устраивать по несколько персональных выставок в год и покупать себе норковые шубы?

«Что же это получается? — сказал себе Владимир Александрович. — Чтобы насолить главе издательского дома, убили его любовницу. Бывает у нас такое? Нет. Проще нанять налоговых полицейских. И главное: не было в этой статье про Лапчинскую ничего, что могло бы заставить Марину звонить брату с проверкой! Но она проверяла, что известно милиции. Правда, в статье сказано, что Лапчинская сотрудничала с газетой „Без цензуры“. Леонидова ее знала?»

Ивакин вздохнул. «Может быть все просто, — подумал он. — Интуиция меня обманывает, и Миша все-таки ошибался с датой. Вот поговорю со следователем, ведущим убийство Лапчинской, — и довольно… Ну, еще в „Без цензуры“ схожу. Если ничего подозрительного не обнаружу, тогда все. Клянусь!.. А что там в Лазурном, интересно?»