Виктория Холт Любимицы королевы

ЭБИГЕЙЛ ХИЛЛ

Когда леди Мальборо напомнили о бедных родственниках, Хиллах, она сочла это пустяковой неприятностью, однако впоследствии — много лет спустя — пришла к выводу, что то была едва ли не значительнейшая минута в ее блистательной жизни.

Дело в том, что напоминание было сделано ей в пику, и графиня отмахнулась от него, будто от докучливой мухи.

Произошло это на праздновании дня рождения принцессы Анны. Тогда все внимание ее высочества было отдано сыну, маленькому герцогу Глостеру. Поглощенность принцессы мальчиком, хоть и вполне понятная, поскольку он был единственным ее ребенком, несмотря на многочисленные беременности, которым леди Мальборо потеряла счет, раздражала последнюю. Еще до рождения этого ребенка Сара Черчилл, леди Мальборо, привыкла претендовать на все внимание Анны. Дружба их была притчей во языцех у всего двора; наедине Анна и Сара почтительно называли одна другую «миссис Марли» и «миссис Фримен», так как принцессе хотелось, чтобы никакие формальности не омрачали их теснейшую близость. После рождения ребенка дружба не ослабела, хотя сын занял в душе Анны первое место, и, когда она без умолку твердила «мой мальчик, мой мальчик», Саре хотелось кричать.

В тот день, когда мальчика должны были официально представить ко двору, Анна нарядила его в костюмчик, специально сшитый для этого события. Кроме того, ей в голову пришла нелепая мысль украсить его своими драгоценностями. Сама Анна не питала особой любви к церемониям. Гораздо приятнее было устроиться на кушетке с чашкой шоколада или тарелкой сладостей и тешиться либо игрой в карты, либо сплетнями. Однако ей хотелось, чтобы «ее мальчик» выглядел великолепно.

«Бедняжка! — подумала Сара, любившая называть пренебрежительно тех, кто знатнее ее. — Он нуждается в украшениях». И когда сравнила с ним своего красавца-сына, носящего имя Джон, как и отец, родившегося на несколько лет раньше маленького герцога, у нее возникло желание торжествующе закричать. Говорить Анне о разнице между их сыновьями ей не хотелось. Вскоре она представит Джона ко двору, и Анна сама увидит, какие они разные.

Правда, маленький Глостер, несмотря на хилость, был незаурядным ребенком. Очень умным, сообразительным. Врачи утверждали, что головная водянка только обострила его ум, и казалось, это соответствует истине. Развитой не по годам, он отличался изобретательностью. Весь двор с любопытством наблюдал, как он муштрует в парке девяносто мальчиков, которых называл своей армией. Но голова его была непомерно большой по сравнению с туловищем, он не мог ходить прямо, если по бокам не шли двое сопровождающих. Вполне понятно, что мальчик вызывал у родителей и восторг, и ужас.

По случаю празднества, маленький герцог был одет в камзол из синего бархата, украшенный вокруг петлиц алмазиками. Его маленькая фигурка сверкала драгоценностями матери. Через плечо мальчика была переброшена голубая лента ордена Подвязки. Смотреть на это без злобы Сара не могла. Ей очень хотелось, чтобы орден получил Маль, ее дорогой супруг — она была уверена, что он гений и, будь у него такая возможность, прекрасно бы правил страной. Поэтому вид ребенка, щеголяющего орденской лентой, приводил ее в бешенство. Однако при взгляде на пудреный парик, нелепый на мальчике, и мысли о громадной голове под ним герцогиня утешалась тем, что хоть графу Мальборо не дают ордена Подвязки, а голландец Вильгельм держит его в тени, у нее все же здоровые дети. Нужно только дождаться смерти Вильгельма, тогда на трон взойдет Анна, и члены графской семьи получат все, чего заслуживают.

Маленький Глостер принес из детской полученную от короля драгоценность. То было украшенное бриллиантами изображение святого Георгия верхом на коне. Подобная щедрость Вильгельму была не свойственна. Но, как и все при дворе, он был расположен к мальчику. Своими очаровательными странностями мальчик растопил холодность короля.

— Это мне дал его величество король, — сказал герцог, — при пожаловании ордена Подвязки. Орден он прикрепил своими руками, а это, уверяю вас, в высшей степени необычно. Все потому, что он обо мне высокого мнения. Разве это не счастье? Но я не останусь в долгу перед его величеством. Смотри, мама, какое письмо я ему написал.

Анна взяла письмо. Сара и леди Фицхардинг, гувернантка мальчика, глядя через ее плечо, стали читать вместе с ней:

«Я, наипреданнейший подданный вашего величества, охотнее отдам жизнь за ваше дело, чем за чье бы то ни было. Надеюсь, вы вскоре покорите Францию. Мы, подданные вашего величества, будем стоять за вас до последней капли крови.

Глостер».

Анна с довольной улыбкой поглядела на Барбару Фицхардинг, потом на Сару. «Пришла в восторг», — подумала Сара. Мальчик, конечно, развит не по годам, но все же это ребячество. И его предложение королю своих солдат — сверстников, вооруженных игрушечными шпагами и мушкетами, не заслуживало ничего, кроме улыбки. Однако суровый Вильгельм принял все это всерьез и отправился в Кенсингтон осмотреть маленькое войско. «Возможно, — ехидно подумала Сара, — это не так глупо, как представляется на первый взгляд. Только в таких вот случаях, появляясь в глазах толпы, он может услышать одобрительные возгласы в свой адрес».

— Королю наверняка понравится, — сказала Анна.

— Он, несомненно, сочтет, что я одеваюсь слишком уж пышно, — задумчиво протянул мальчик. — Но моя преданность, возможно, умерит его раздражение моей одеждой.

Принцесса Анна восторженно закатила глаза. Существовал ли на свете подобный ребенок? Что за ум! Что за проницательность! Каким королем он станет, когда взойдет на престол!

Когда герцог ушел, обеим женщинам пришлось выслушивать уже не раз слышанные восхваления его ума и мудрости. Сара выходила из себя, но Барбара Фицхардинг казалась столь же восхищенной, как принцесса; и они, словно две кумушки, без умолку стрекотали об этом чудесном мальчике.

Потом, наедине с Барбарой, Сара дала волю своему раздражению.

— Королю небось уже надоел этот мальчишка, — заметила она с усмешкой.

— По-моему, король искренне привязан к своему племяннику, — ответила Барбара. — Но он не слишком щедр на проявление своих чувств. Может, потому он так одинок?

— Нет, у него есть добрые друзья, верный Бентник и благородный Кеппель. Да и любовница.

Сара лукаво поглядела на собеседницу. Любовницей этой была сестра Барбары, Элизабет Вильерс, связь ее с королем началась вскоре после его женитьбы и длилась до тех пор, пока королева не умерла. В предсмертном письме, вскрытом после похорон, жена укоряла Вильгельма и просила прекратить эту связь. Король был так потрясен, что надолго оставил Элизабет. Однако Сара полагала, что отношения их втайне возобновились, и Барбара, шпионка, доносившая обо всем сестре, чтобы та передавала Вильгельму, знает об этом.

— Он очень болен, — ответила леди Фицхардинг. — Сомневаюсь, что у него есть время и силы для развлечений.

— Друзья остаются подле него. Я слышала, они хлещут голландский джин в заведении Хэмптона. У Вильгельма находятся силы и время ублажать своих голландцев.

— Но ведь он с каждым днем выглядит все хуже.

— Вот потому и не стоит наряжать Глостера так пышно. Это все равно, что назвать его принцем Уэльским, хотя мать его еще не стала королевой.

— Удивляюсь, — не без колкости сказала Барбара, — что ты не предостерегла его мать. Тебя-то она бы определенно послушала.

— Я предупреждала ее.

— И она не послушалась?

Завуалированная шпилька! Сара терпеть не могла Барбару Фицхардинг с тех пор, как она, будучи еще маленькой Барбарой Вильерс, жила вместе с ней и принцессами Анной и Марией в Ричмондском дворце, где их и еще нескольких девочек воспитывала мать Барбары.

— Она без ума от этого мальчишки.

— Это ее сын.

— Его чересчур балуют. Я бы не позволила так портить своих детей.

Может, это намек на гувернерство Барбары. Как и все при дворе, леди Фицхардинг недолюбливала Сару Черчилл. Пусть Сара распоряжается в покоях принцессы Анны, но соваться в воспитание герцога Глостера Барбара ей не позволит.

— Его никто не портит. Это на редкость умный мальчик. Такого одаренного ребенка я еще не видела.

— Вот как? Надо как-нибудь пригласить тебя в Сент-Олбанс и познакомить с моими детьми.

Барбара рассмеялась.

— У тебя все непременно должно быть лучше, чем у других.

— Должно быть? Это как понять? Мои дети крепкие, здоровые, умные, это естественно. Сравни их отца с этим… дурачком… не могу назвать его иначе… который мямлит «Est-il possible [1]?» в ответ на все, что бы ему ни сказали! Георг, принц Датский! Я называю его «Старый Est-il possible». И все понимают, о ком речь.

— Можно подумать, ты — принцесса, а ее высочество — твоя служанка, — сказала Барбара. — Будь поосторожнее, Сара Черчилл. Вспомни, с чем ты прибыла к нам в Ричмонд. То явилось величайшим счастьем… для тебя. Признай, что не была нам ровней. Мы все происходили из знатных семей, а ты…

— Барбара Вильерс, твоя родственница, ставшая миледи Кэстлмейн, принесла почести вашей семье, ублажая короля в спальне. У нас в роду не бывало подобных женщин.

— По-моему, твой муж неплохо нажился на отношениях с миледи Кэстлмейн. Она платила ему за услуги… в постели. Не на ее ли пять тысяч фунтов ему удалось приобрести ежегодную ренту? Тебя должно это радовать, поскольку граф Мальборо сейчас в немилости и не имеет должности при дворе.

Если Сара и любила кого-то искренне, то своего мужа, Джона Черчилла, графа Мальборо. И хотя до брака он имел репутацию повесы, впоследствии ни разу не изменил ей. Она была твердо в этом уверена. Упоминание о его прежних похождениях привело ее в ярость.

Сара ударила Барбару Фицхардинг по щеке.

Ошеломленная Барбара уставилась на нее, занесла руку для ответного удара, потом вспомнила, что дамам их положения драться не подобает.

Однако разъярилась она не меньше Сары.

— Я не удивляюсь такому твоему поведению, — заявила леди Фицхардинг. — Этого следовало ожидать. Ты не только надменна и невоспитанна, но и жестока. Постыдилась бы поворачиваться спиной к бедным родственникам, когда они голодают.

— Это что за ерунда?

— Не ерунда. Я только вчера услышала печальный рассказ о семье Хиллов. И заинтересовалась ею… как и моя собеседница… из-за родства этой семьи с заносчивой леди Мальборо! Твои дядя, тетя, двоюродные братья и сестры… умирают с голоду! Две девочки работают служанками, двое мальчишек пропадают на улице, оборванные и голодные.

— Эта душещипательная история делает честь вашему воображению, леди Фицхардинг.

— История печальная, леди Мальборо, но мое воображение тут ни при чем. Навестите их и убедитесь сами. Позвольте заметить — я не считаю своим долгом молчать об этом в высшей степени постыдном положении дел.

На сей раз Сара лишилась дара речи и, когда леди Фицхардинг в гневе выбежала, уставилась ей вслед, припоминая: «Хилл, Хилл!» Фамилия эта была ей известна. Она слышала от отца, что ее дед, сэр Джон Дженнигс, имел большую семью, в ней было двадцать два ребенка. Одна из его дочерей, Мэри, вышла замуж за некоего Френсиса Хилла, лондонского торговца.

Об этом человеке Сара ничего не знала. Ни к чему поддерживать отношения с родственником-торговцем — разве лишь для того, чтобы избежать дурной славы.

Решение Сара, как всегда, приняла быстро.

Придется вмешаться в судьбу этих Хиллов.

Дело было слишком щекотливым, чтобы поручать его кому-то. Заняться им требовалось самой.

Сара разузнала адрес Хиллов и поехала туда в неброском платье — путешествие было рискованным, грабежи случались на лондонских улицах даже среди дня, и грабители ухитрялись распознавать состоятельных людей, как бы скромно те ни были одеты.

Она вышла из кареты у дома — жалкой лачуги — и велела кучеру подождать, поскольку долго не задержится. Двое торчащих у двери мальчишек в рваной одежде поглядели на нее с удивлением.

— Хиллы живут здесь? — властно спросила леди Мальборо. Мальчишки ответили, что да. Судя по их речи, они получили какое-то образование.

— И вы тоже?

— Наша фамилия Хилл.

Сара внутренне содрогнулась. Эти оборванцы ее родственники! Невероятно. Надо что-то делать… и побыстрее. Нельзя позволить этой Фицхардинг злословить о графине Мальборо.

— Ведите меня к отцу с матерью, — потребовала она.

В доме, к ее облегчению, было чисто, однако столкнувшись лицом к лицу с Мэри и Френсисом, Сара пришла в ужас. Худоба их явно объяснялась голоданием.

— Я Сара Черчилл, — объявила леди Мальборо. — В девичестве Сара Дженнингс.

Мэри Хилл от удивления вскрикнула.

— Вы — Сара?.. Я, разумеется, о вас много слышала.

— Я о вас тоже. Это ужасно. Но я непременно вам помогу. Это ваши сыновья. Мальчик, сходи, купи еды… как можно быстрее.

Она дала ему денег, и оба мальчика вышли.

— А теперь, — сказала Сара, — рассказывайте мне все.

— Давай ты, Френсис, — обратилась Мэри к мужу.

— История довольно обычная, — заговорил тот. — Я занимался торговлей и прогорел. В последние месяцы пришлось распродать наши пожитки, чтобы свести концы с концами. Мы беднели все больше и больше. Переехали в этот дом. Лучшее жилье нам не по карману. Деньги у нас почти кончились, а где раздобыть еще — не представляю.

— Что ж ваши мальчики?

— Они могут заработать иной раз какие-то гроши… но этого недостаточно.

— А вы?

— Пытался, но силы покинули меня.

Саре было ясно почему. От недоедания! Сил у всех у них оставалось мало.

— Значит, вы живете с обоими сыновьями.

— Девочкам повезло. Они нашли места.

— Места?

— Эбигейл и Алиса работают. Эбигейл получила хорошую должность у леди Риверс.

— Какую же?

— Домашней прислуги.

«Прислуги! — подумала Сара. — Моя кузина… служит у леди Риверс! Хорошенькое дело! Эта особа может явиться ко двору в сопровождении служанок. И в их числе будет кузина леди Мальборо!»

— Хорошо, что я узнала об этом. Вы должны рассказать мне все, ничего не скрывая. Я подыщу места для всех ваших детей — и для мальчиков, и для девочек. А вам пока оставлю десять гиней, потом решим, как быть.

И Сара принялась засыпать вопросами мужа с женой, те отвечали, трепеща от радости и надежды. Потом, чинно сидя на предложенном стуле, задумалась. Двое мальчишек… одному, пожалуй, место в таможне, другому… ладно, что-нибудь найдется. А вот насчет девочек надо будет подумать. Когда все дети окажутся при хороших местах, то смогут помогать родителям; а до тех пор нужно будет позаботиться, чтобы они не голодали.

Мальчики вернулись с покупками, и было жутко видеть, как Хиллы жадно принялись за еду.

Сара была потрясена, но вместе с тем довольна их признательностью. Они явно видели в ней ангела во плоти, всемогущую, прекрасную благодетельницу!

Сознавать себя в подобной роли было приятно. Она могла без особых усилий осыпать Хиллов такими благодеяниями, что все члены семьи навсегда превратятся в ее добровольных рабов.

Помощь Мэри и Френсису пришла с запозданием. Френсис умер через несколько дней после визита Сары; Мэри, пораженная горем, вскоре последовала за ним.

Теперь Саре оставалось только пристроить четверых сирот. Она велела девочкам явиться в родительский дом на похороны. Отправила туда денег, старую одежду и стала думать, как быть с детьми.

Первым делом требовалось найти места мальчикам. Мысль о том, что они в рваной одежде слоняются по улицам, ужасала ее. Сара рассказала принцессе Анне, что обнаружила нуждающихся родственников — надо было дать свою версию событий, пока Барбара Фицхардинг не начала распускать слухи, и Анна сразу же прониклась к ней сочувствием.

— У моей дорогой миссис Фримен добрейшее сердце, — вздохнула она.

— Я хочу пристроить их как можно скорее, — сказала леди Мальборо.

— Не сомневаюсь, что миссис Фримен найдет наилучший выход.

Сара нашла. Ее возмущало, что Маль находится в немилости, но она утешала себя тем, что все унижения забудутся, как только Голландец Вильгельм умрет и Анна станет королевой. Однако этот долгожданный исход все не наступал, поэтому Сара спешно поехала в Сент-Олбанс, где жили дети и Маль, обсудила с ним проблему и с его одобрения отправилась повидаться с их старым другом Сидни Годолфином.

Годолфин был таким искусным политиком, что сохранял высшую должность в казначействе, хотя состоял в партии тори, а в кабинете министров преобладали виги. Он прекрасно сознавал, что Мальборо находится в тени временно, поэтому стремился угодить Саре. Внимательно выслушав ее, Годолфин сразу же вызвался подыскать для старшего Хилла должность в таможне.

Совершив этот шаг, Сара решила еще раз съездить в тот захудалый дом и самой повидаться с детьми.

Когда леди Мальборо объявила о намерении посетить юных родственников, в доме Хиллов тут же воцарилась напряженность.

— Властность у нее прямо-таки королевская, — сказала Алиса.

— Ты права, — ответила Эбигейл. — Всем известно, что принцесса Анна восхищается нашей влиятельной родственницей и во всем следует ее советам.

— Сара руководит принцессой, — согласилась Алиса. — Поэтому я готова держать пари, что она подыщет места для нас.

— Для пари у тебя нет денег, — напомнила ей Эбигейл.

— Эбби, не старайся казаться равнодушной! Ты как будто ничуть не взволнована. Неужели не понимаешь, какое счастье иметь такую благодетельницу?

— Она всего-навсего подыскивает нам места, так как не может допустить, чтобы ее кузины были служанками.

— Не все ли равно… раз эти места будут нашими?

Эбигейл, пожав плечами, негромко ответила:

— Идем, надо подготовиться к ее приезду.

С мыслью о старшем брате, уже ставшем служащим таможни по милости лорда Годолфина и леди Мальборо, они пошли в скудно обставленную спальню. Там лежали привезенные Сарой обноски ее дочерей, почти ровесниц тринадцатилетней Эбигейл и одиннадцатилетней Алисы.

Эбигейл надела шерстяное платье темно-красного цвета и, решив, что оно слишком уж роскошно для бедной родственницы, повязала поверх него льняной передник.

— Так хуже, — сказала Алиса. — Зачем это ты?

— Пусть не думает, что я подделываюсь под ее дочек.

Алиса расхохоталась.

— Ты выглядишь такой смиренницей. Я знаю, тебе все это так же неприятно, как и мне.

— Мы должны быть благодарны леди Мальборо.

— И потому терпеть ее не можем. Разве способен кто-нибудь любить тех, к кому должен испытывать благодарность?

— Смотря по тому, с каким видом преподносятся благодеяния.

— Эбби, речь у тебя совсем не как у служанки леди Риверс.

— Само собой. Я никогда не собиралась быть служанкой. Ты же помнишь, как папа настаивал, чтобы мы хорошо учились.

— Так или иначе мы были служанками — пока леди Мальборо не решила изменить нашу участь. Она всемогуща, как Бог. Хорошо бы еще подобно Ему оставалась невидимой. Тогда б я с большим воодушевлением пела ей хвалу.

— Алиса, не кощунствуй.

Та засмеялась и принялась с трудом застегивать поношенное платье Элизабет Черчилл.

— Хотела б я знать, Эбби, что у тебя на душе.

— Наверняка то же, что у тебя.

— Злишься ты когда-нибудь?

— Часто.

— Однако никак не проявляешь этого.

— А зачем?

Алиса вздохнула.

— Иногда я думаю, что ума у тебя больше, чем кажется.

Девочки стояли рядом, глядясь в зеркало.

— Вот и хорошо, — заметила Эбигейл, — потому что у меня почти ничего больше нет.

«Бедняжка Эбби! — подумала Алиса. — Дурнушка дурнушкой. Невысокая, худенькая и все же выглядит старше своих тринадцати. Уже маленькая женщина. Волосы жидкие, рыжеватого цвета, глаза маленькие, бледно-зеленые. Один нос только ничего, да и то кончик зачастую розовеет. К тому же у нее дурная привычка наклонять голову, словно из нежелания показывать людям такое невзрачное лицо. Хорошо, что она умна и умеет сдерживаться».

— Интересно, — мечтательно сказала Алиса, — что нам уготовила леди Мальборо.

Она наморщила лоб, с лица ее исчезло взрослое выражение, наложенное тяготами жизни, и она стала выглядеть обычной одиннадцатилетней девочкой.

— Эбби, я не хочу уезжать. До чего я ненавижу бедность! А ты?

Эбигейл пожала плечами.

— Что толку ненавидеть? Мы бедны — и тут ничего не поделаешь.

— Тебе никогда не хотелось стать влиятельной… как она? Представь, что налетаешь, как ураган, на бедных родственников…

— Я ни разу не видела урагана и не знаю, как он налетает.

— Неужели у тебя нет воображения? Конечно, нет… есть только обычный здравый смысл. И когда ее милость подыщет тебе местечко, ты примешь его с благодарностью, будешь тихо, старательно выполнять свою работу, что сделает честь даме, которая тебя рекомендовала, а я…

— А ты будешь делать то же самое.

Алиса с улыбкой посмотрела на сестру. Чего еще от нее ждать? Платья, доставшиеся от богатых девочек, ей не помогли, выглядит она в них так, будто на ней рабочая одежда. Но, может, раз она бедна и вынуждена благодарно принимать ничтожные милости, то даже лучше быть невзрачной и скромной, сдержанной и работящей.

Леди Мальборо вошла в дом, и он тут же стал казаться в десять раз меньше, хуже, беднее. Ее громкий голос, как казалось Эбигейл, сотрясал его до фундамента.

Маленькая семья подготовилась к приезду богатой родственницы. Эбигейл, теперь самая старшая, была тихой, смиренной, замкнутой; Алиса испуганной, мгновенно утратившей всю свою язвительность; а Джон размышлял, придется ли ему служить вместе с братом в таможне или можно надеяться на место в армии.

Леди Мальборо оглядела всех, остановила взгляд на Эбигейл и осталась довольна тем, что увидела. Эта девочка хорошо заботилась об остальных и сознавала свое положение. Она взрослела не по годам. Ей тринадцать, но ответственность сделала ее похожей на шестнадцати— или даже семнадцатилетнюю.

Сара сняла плащ, который надела, чтобы скрыть роскошную одежду, сшитую по последней моде. Хоть она ненавидела короля и во время правления королевы Марии сделала все возможное, чтобы вбить клин между нею и ее сестрой, принцессой Анной, ей, чтобы не отставать от моды, приходилось одеваться на голландский манер. Поверх платья с оборками на ней был контуш из темно-синего бархата, доходящие до локтя рукава оканчивались жесткими обшлагами, из-под них выбивалось тонкое кружево платяных рукавов. Предмет ее особой гордости, прекрасные густые волосы золотистого цвета, были коротко острижены, на голове была украшенная лентами кружевная шляпка, которую раньше полностью закрывал большой капюшон темного плаща. Перед детьми предстала величественная придворная дама, особенно великолепная благодаря контрасту с окружающей обстановкой.

— Итак, Эбигейл, — сказала она, — ты старшая. Полагаю, ты заботилась о сестре и брате.

— Да, миледи.

Сара поискала взглядом, на что бы сесть, Эбигейл, заметив это, тут же подала ей стул, за что была вознаграждена одобрительной улыбкой.

Сев, леди Мальборо поманила детей к себе. Мальчика она решила отправить в школу и подыскивать для него вакансию. Для девочек нашлось пока только одно место, судя по всему, вполне подходящее для Эбигейл. Другая девочка не могла жить одна, поэтому оставалось только взять ее с собой в Сент-Олбанс, покуда что-нибудь не найдется.

Графиня задумчиво разглядывала сестер. Эбигейл хорошая девочка; другая вызывает сомнения. Не легкомысленный ли огонек сверкнул в глазах мистресс Алисы? Во всяком случае, ясно, что она не столь послушна, как старшая.

— Благодаря своему положению, — начала Сара, — я получаю много просьб о помощи. Принцесса передает мне все свои дела, таким образом, у меня есть должности… — Она с сожалением улыбнулась, давая понять, что они не по скудным способностям Хиллов. — …значительные должности. Те, кто добивается их, готовы оказать мне любую услугу; однако, уверяю вас, выбирать людей приходится очень тщательно.

Алиса, по мнению Эбигейл, забывшая, будучи служанкой, о хороших манерах, которым их учили родители, не удержалась и сказала:

— Ваша светлость занимает очень высокое положение. Я даже слышала, что вскоре… — Поймав предостерегающий взгляд сестры, она неловко закончила: — Но, видимо, я позволяю себе бестактность.

— Продолжай, Алиса, — велела леди Мальборо.

— Говорят, король слаб и долго не проживет, а после его смерти принцесса станет королевой, и это означает…

Леди Мальборо довольно улыбнулась. Замечание Алисы привело ее в хорошее настроение.

— Вижу, придворные сплетни доходят и сюда, — сказала она. Потом окинула взглядом комнату с несколькими предметами некогда хорошей, но теперь обветшавшей мебели. Тем временем Алиса торжествующе поглядела на сестру.

— Да, — сказала Сара, — принцесса вполне доверяет мне, и я всеми силами стараюсь оправдать это доверие.

Ободренная успехом, Алиса сделала еще одну попытку.

— Надеюсь, милорд граф вернулся ко двору.

По лицу леди Мальборо пробежала тень. Стало быть, подумала Эбигейл, граф все еще дожидается вакансии. Он не так удачлив, как его супруга. Стоит ли удивляться этому? Король не раз подозревал Мальборо в измене, говорили, что он як, сокращение от слова якобит, что означает сторонник короля Якова. Его даже недавно сажали в Тауэр, а потом еще раскрылась какая-то интрига. Леди Мальборо оказывает громадное влияние на принцессу Анну, однако муж ее определенно в натянутых отношениях с королем Вильгельмом. Алисе было б разумнее подождать, пока графиня сама не заговорит о муже.

— У графа достаточно дел, — холодно ответила Сара. И приняла решение. Младшая дерзка. Услышала какую-то сплетню о Мале и решила позволить себе легкую бесцеремонность. Старшая более серьезна, лучше понимает, чем обязана своей влиятельной кузине. Место, предназначенное старшей, достанется младшей, а сама она будет пользоваться услугами Эбигейл, пока не решит, куда ее пристроить.

— Итак, — твердо сказала леди Мальборо, — совершенно ясно, что вы… трое детей… не можете оставаться одни! Нужно действовать немедленно. У меня есть соображения относительно всех вас. Будьте готовы к отъезду через несколько дней. За эту мебель больших денег не выручить. — И обратилась к Эбигейл: — Но продать ее имеет смысл, никакие деньги вам не будут лишними. Джон, ты пойдешь в школу.

— В школу! — воскликнул пораженный мальчик. — Я хотел в армию.

Наступило неловкое молчание, потом леди Мальборо засмеялась.

— В твои-то годы! Тебе пришлось бы идти к его светлости герцогу Глостеру, вооружаться игрушечным мушкетом и деревянной шпагой.

— Но… — начал было Джон, и на глазах его выступили слезы.

Леди Мальборо махнула белой рукой, на ней засверкали украшения из драгоценных камней.

— Если выкажешь способности, я со временем наверняка определю тебя в армию. Но пока ты еще ребенок. Я пришлю тебе одежду, и ты пойдешь в школу в Сент-Олбансе. Буду следить за твоими успехами.

Губы мальчика дрожали, и Эбегейл нервно сказала:

— Мой брат определенно в восторге.

Леди Мальборо одобрительно ей улыбнулась. Она не ошиблась в девочке. Эбигейл единственная из троих знает свое место.

— Очень может быть, — сказала Сара, строго глядя на мальчика, — что если ты станешь усердно трудиться, будешь скромным, верным, послушным, то граф найдет тебе место в своей армии.

Эбигейл подумала, что графу сперва нужно будет вернуться ко двору, однако, если король умрет и принцесса Анна станет королевой, это вполне может произойти. До чего же глупы брат и сестра. Неужели не понимают, что эта разодетая надменная женщина держит в руках их будущее? Какая замечательная возможность для них. И ею они обязаны своей кузине, блестящей, умной леди Мальборо.

— Джон, — воскликнула Эбигейл, — ты должен опуститься на колени и поблагодарить миледи.

«В самом деле, — подумала Сара, — девочка очень хорошая, с надлежащим чувством долга. И своего, и чужого».

— Спасибо, леди Мальборо, — послушно произнес мальчик.

— Я уверена, ты меня не подведешь. — Она повернулась к Алисе. — И для тебя у меня имеется великолепная перспектива. В хозяйстве маленького герцога Глостера требуется прачка.

— Прачка! — ахнула Алиса.

— Уверяю тебя, этого места в хозяйстве маленького герцога домогаются многие, — едко заметила Сара.

— Моя сестра потрясена щедростью вашей светлости, — сказала Эбигейл, которой не терпелось узнать свою судьбу. — Она еще маленькая и не способна выразить благодарность как следует.

Леди Мальборо успокоилась.

— Тут есть за что быть благодарной. Маленький герцог станет наследником трона, едва Голландец Вильгельм отправится туда, где ему давно уже место. До чего ж долго он живет! Умирает с тех пор, как я впервые его увидела, а первой скончалась Мария. Я и ее терпеть не могла, но этот Голландский Недоносок…

Алиса нервно хохотнула, Джон насторожился. Хотя выражение лица у Эбигейл не изменилось, она подумала: «До чего несдержанна! Вульгарна. И как странно, что эти свойства принесли ей столь высокое положение!»

— Можете улыбаться, — продолжала леди Мальборо, — но это одно из прозвищ, которым мы с миссис Морли его окрестили. Миссис Морли — это Анна… принцесса. Ей хотелось избавить нас от формальностей, когда мы вдвоем, и она сама придумала нам прозвища. Для меня «миссис Фримен», для себя «миссис Морли». Калибан! Голландское Чудовище! Так мы отзываемся о его величестве.

— А вы не боитесь… — начала было слишком несдержанная Алиса.

— Не боюсь, дорогое дитя! Мне… бояться этой… твари!

«Ей нравятся вопросы Алисы, — подумала Эбигейл. — Она хочет постоянно говорить, играть главную роль, а мы тем временем изображаем хор, повторяем то, что ей хочется, создаем фон для нее».

— Думаю, вы никогда не боялись, леди Мальборо, — искренним тоном произнес Джон.

«Когда же, — подумала Эбигейл, — она скажет, что станется со мной?»

— Поверьте, Голландцу не удастся запугать меня. Он это знает. Вредит мне и графу… вот этого я простить ему не могу… однако дни его сочтены.

— Надеюсь, Алиса будет хорошей прачкой, — сказала Эбигейл, пытаясь вернуть разговор к более важной для нее теме.

— Боюсь, что нет, — ввернула Алиса.

— О! — рассмеялась леди Мальборо. — У тебя все будет отлично. Должность в таком месте является ступенькой наверх. Только не теряйся, девочка, и увидишь, куда она тебя выведет. — Затем повернулась к Эбигейл. — И для тебя у меня есть намерение. Сколько мыслей промелькнуло у девочки в этот краткий миг! Место при дворе? Она будет жить вблизи известных людей, познакомится с делами, которые наверняка будут ей интересны. Должность при дворе, ступенька по пути наверх.

— Я отправлю тебя в Сент-Олбанс, Эбигейл. Будешь воспитываться с моими детьми. И наверняка сумеешь быть полезной.

В Сент-Олбанс! Жить бедной родственницей в доме кузины! Быть чем-то вроде прислуги для детей, наверняка столь же надменных, как их мать.

Счастливый Джон! Счастливая Алиса! Оба отправляются ко двору, а ей предстоит быть едва ли не уборщицей в доме кузины.

Леди Мальборо смотрела на нее. Эбигейл улыбнулась и пробормотала слова благодарности.

Только Алиса, хорошо знавшая сестру, догадалась об отчаянии в ее душе, некрасивое лицо Эбигейл Хилл не выражало ничего, кроме приниженной благодарности.

Поделив гроши, вырученные за мебель, трое Хиллов покинули дом, где умерли их родители, и отправились устраивать свою судьбу: Джон в школу, Алиса в Кэмпден Хауз, где размещалось хозяйство герцога Глостера, а Эбигейл, после грустного прощания с братом и сестрой, к дилижансу до Сент-Олбанса.

Поездка была сопряжена с неудобствами и страхом. Некоторые участки дороги пользовались дурной славой из-за разбойников. У кучера имелось ружье, только против отчаянных людей проку от него было мало.

Озабоченная своим будущим, Эбигейл не думала о дорожных опасностях. Девочку беспокоило, какие обязанности лягут на ее плечи в Сент-Олбансе: хоть леди Мальборо и намекала, что она станет членом семьи, ей в это не верилось. Она знала, что у Черчиллов пятеро детей, что две их старшие дочери, Генриетта и Анна, превосходят ее возрастом, Элизабет, третья дочь, года на два помладше, Джон, единственный сын, на три, а Мэри на четыре года моложе Эбигейл. «Чем может быть тринадцатилетняя девочка полезна для такой семьи?» — спрашивала она себя, понимая, что ее берут в дом как бедную родственницу, от которой будут ждать какой-то пользы.

Леди Мальборо наверняка ездит в Сент-Олбанс из Лондона совершенно иначе! Эбигейл представлялось, что ее сопровождают вооруженные верховые охранники и слуги, обеспеченные всем необходимым на случай поломки кареты. А впереди скачут лакеи, оповещающие всех о приближении знатной особы. Они одеты в ливреи с гербом графа Мальборо, на головах у них красивые шапочки, в руках длинные жезлы, время от времени эти люди останавливаются и взбадривают себя вином, налитым в верхние полые внутри концы жезлов. Да, леди Мальборо явно путешествует совсем не так, как ее бедная родственница!

«Не дает мне покоя положение этой дамы, — подумала Эбигейл. — Это глупо, я никогда не смогу сравняться с ней и вынуждена буду благодарить ее всякий раз, когда она вспомнит о моем существовании. А вспоминать обо мне графиня будет лишь в тех случаях, когда я ей понадоблюсь».

Потом девочка утешилась мыслью, что леди Мальборо будет находиться при дворе, и ей придется иметь дело с детьми примерно своего возраста.

Сойдя с дилижанса в Сент-Олбансе, Эбигейл обнаружила, что ее никто не встречает, однако найти дорогу оказалось нетрудно, так как все знали дом, построенный графом Мальборо на месте Холиуэлл-хауза, некогда принадлежавшего Дженнингсам. Он до сих пор назывался Холиуэлл.

Скудные пожитки были нетяжелыми, и Эбигейл Хилл тихо, скромно явилась в свой новый дом.

Приняли Эбигейл именно так, как она и ожидала.

Слуги недоумевали, кто это приехал. Эбигейл была членом семьи, но самого презираемого свойства — бедной родственницей. Одежда ее — та, в которой трудно было признать обноски леди Элизабет — была ветхой и заштопанной. Очень бедная родственница! Приставить ее к полезному делу в детской велела леди Мальборо, и те, кто распоряжался слугами, постарались обставить это самым унизительным образом.

Эбигейл полагалось присутствовать на уроках с другими детьми — леди Мальборо не могла допустить, чтобы ее родственница оставалась необразованной. Особого почтения к образованию графиня не питала — дети ее должны были научиться вести себя, как подобает дворянам, уметь в высшей степени любезно держаться при дворе, когда им придет время находиться там. Но латынь и греческий, история и литература! «Вот еще! — заявляла леди Мальборо. — Не говорите мне о книгах! Я знаю мужчин и женщин, их характеры и судьбы, для меня этого вполне достаточно!» Иностранные языки? Возможно, их стоит немного знать, так как ко двору приезжают иностранцы. Вот арифметика ее детям нужна: деньги имеют большое значение, и познания в этой области необходимы.

Дети леди Мальборо, как и предполагала Эбигейл, находясь на этой академической диете, росли такими же практичными, как их мать.

Все они были красивы, унаследовав от матери волосы, главный предмет ее гордости. Казалось, кое-кому из них перешла и ее надменность. Генриетте, старшей из всех, определенно. Эта черта характера проявлялась, несмотря на возраст, и у девятилетней Мэри. Анна отличалась более мягкой натурой, она была спокойной и, хотя несколько чуждалась Эбигейл, не пыталась ее запугивать. Будучи на год младше Генриетты, казалась более зрелой, чем старшая сестра. Элизабет была младше Анны на три года, она пыталась подражать старшей сестре, однако временами у нее прорывалась несдержанность. Десятилетний Джон походил больше на Анну. Единственный мальчик, он был любимцем семьи, слуги утверждали, что он пошел в отца, а не в мать.

Эбигейл отвели маленькую комнатушку под чердаком. Девочка сочла, что ей пошли навстречу, не поселив вместе со служанками. Едва она вошла туда и взглянула в крошечное окошко на окрестности, то сразу же ощутила покой, правда, оказался он непродолжительным. К ней поднялась маленькая Мэри.

— Стало быть, ты наша кузина, — сказала она.

— Я кузина вашей матери.

— Значит, ты не наша?

— Почему же, мы родственницы.

— Странно! — пробормотала Мэри, наморщив лоб. Потом спросила: — А как ты собираешься быть полезной?

— Посмотрю, что от меня будет требоваться.

— Но полезной ты будешь, потому что так сказала мама.

— Мэри, ты где? — послышался голос Генриетты. — Наверху, у Эбигейл Хилл?

Генриетта поднялась на чердак и принялась рыться в разложенных пожитках Эбигейл.

— Это все твои вещи? — Губы ее насмешливо искривились, в точности, как у матери. — О, да ведь это старое платье Элизабет. Оно тебе впору? Тощая ты, Эбигейл Хилл, кожа да кости. А почему тебя поселили под чердаком?

Она оглядела комнатушку и, сморщив чуть вздернутый нос, надменно фыркнула. Эбигейл на миг подумала, что Генриетта видит в ней члена семьи и недовольна, что ее отправили на чердак, где обычно селят слуг.

— Думаю, — продолжала Генриетта, — тебе нужно жить поближе к нам. Внизу есть небольшая каморка. Мы ею пользуемся как туалетной комнатой, но ничего, для тебя она сойдет. Тогда ты сможешь помогать нам одеваться.

Эбигейл поняла, что стать полезной будет нетрудно. Ей покажут как. Хоть она и родственница, в этом доме ей придется отрабатывать своей хлеб.

«Горек он будет», — подумала девочка, но ничем не выдала этой мысли, ничем не выказала, что ей не нравится Генриетта Черчилл. Держалась скромно, тихо, покорно, как и полагается бедной родственнице. Даже Генриетта не могла бы к ней придраться.

Эбигейл заняла свое место в этой семье. Ходила с девочками на занятия, гувернантка смотрела на нее свысока и даже заявила, что не нанималась учить таких. К учебе она относилась серьезнее, чем дети Черчиллов, но за усердие ее не хвалили. Эбигейл и не ждала похвал, выражала всем своим видом признательность. Возможно, эта жизнь была все же предпочтительней службы у леди Риверс. Как-никак, она получала здесь какое-то образование, что никогда не бывает лишним. К тому же, поскольку оскорбления в доме родственников сносить труднее, чем там, где ты просто служанка, это закаляло ее стойкость. Никаких претензий она не предъявляла, кротко смирялась со своим приниженным положением подле пышно разодетых родственниц. Те были шумными — она тихой, те были внешне привлекательны — она неприметная. У нее почти не было надежды улучшить свое положение, а те лучились отражением родительского честолюбия. Эбигейл догадывалась, что леди Мальборо, говорившая так откровенно перед какими-то Хиллами, держится в своей семье еще более открыто. По манере ее речи можно было решить, что она не менее влиятельна, чем король, если не более; и детей ее, разумеется, ждут высокие титулы и должности при дворе.

Вскоре Эбигейл стала ощущать в доме какую-то необычную атмосферу. То было нетерпение, ожидание больших событий. Честолюбивые надежды придавали ей некое своеобразие. Дети постоянно говорили о том, что будут делать, когда… Когда что? Когда Анна взойдет на престол и станет править по указке их матери, когда их отец обретет полную власть над армией. Им это представлялось неизбежным, однако Эбигейл, чья семья если и не богатая, то вполне обеспеченная, впала в бедность, полагала, что цыплят следует считать по осени.

Вскоре Эбигейл приспособилась к своему месту в этой семье. Анна говорила, что она ненавязчива, как шкаф или стол. Никто не замечал ее присутствия, пока никому ничего не требовалось.

Иногда девочке представлялось, что жизнь ее так и покатится по этой колее. Она была сыта, знала, что связана родством с графиней Мальборо, но свободы у нее было меньше, чем у кухарки, горничной или гувернантки. Неужели никогда ничего не изменится?

Однажды Эбигейл решила, что так продолжаться не может. Вместе с остальными девочками, выполнявшими наказ леди Мальборо, она шила одежду для бедняков. Каждой следовало изготовить бесформенное одеяние из сурового полотна, а потом приниматься за отделку. Дочери Черчиллов вообще не любили рукоделья, ни грубой работы, ни тонкой. Эбигейл старательно работала иглой и завершила шитье раньше остальных.

— Слушай, Эбигейл, доделай за меня этот противный шов. Мне надоело.

Распорядилась так Генриетта — по возрасту уже взрослая девушка. Несколько капризная, томящаяся спокойной жизнью в Сент-Олбансе, вечно думающая о том, что может принести следующая неделя.

— Не будь я собой, знаете, кем хотела бы стать? — спросила она.

— Кем? — поинтересовалась Анна.

Генриетта потянулась.

— Актрисой.

Анна и Элизабет рассмеялись, а Эбигейл склонилась над работой, показывая всем своим видом, что не участвует в разговоре.

— Такой, как Анна Брейсгердл, — продолжала Генриетта.

— Откуда ты знаешь о подобных людях? — спросила Элизабет.

— Держу уши открытыми, дурочка! Знаешь, что кое-кто из наших слуг, бывая в Лондоне, ходит в театр?

— Странно, они ходят, а мы нет, — задумчиво произнесла младшая.

— Театры существуют для простонародья, — заметила Анна.

— Ничуть не бывало, — злобно возразила Генриетта. — Королева Мария бывала в театре, и король Карл, и Яков тоже. Вильгельм — нет, потому что ненавидит все смешное, забавное. То, что он король, тут ни при чем.

— Голландское Чудовище! — со смехом произнесла Элизабет.

«Значит, леди Мальборо пренебрежительно отзывается о короле при детях», — подумала Эбигейл и вновь удивилась, что столь легкомысленная, вульгарная женщина добилась такого положения при дворе.

— Королева Мария ездила на пьесу Драйдена, — продолжала Генриетта. — Я читала ее. Называется она «Испанский монах». При некоторых репликах королева краснела.

— Почему? — спросила Элизабет.

— Молчи, ты ничего не понимаешь. А я хотела бы стать актрисой вроде Беттертон или Брейсгердл. Особенно нравятся мне пьесы Конгрива «Старый холостяк» и «Двойная игра». Драйден называет его величайшим из современных драматургов. О, как бы мне хотелось играть на сцене.

— Мама тебе ни за что не позволит, — сказала Элизабет.

— Да она просто шутит, — ответила ей Анна.

— Ничего не шучу. Я хотела бы исполнять главные роли. Конечно, красавиц… особенно порочных. А король и титулованные дворяне приходили бы смотреть на меня.

— Возможно, кто-то из них захотел бы взять тебя в любовницы.

— Анна!

— А что, с актрисами именно это и случается. И если ты, Генриетта Черчилл, думаешь, что мама могла бы это допустить, значит, не в своем уме.

— Нет, я знаю, что этому не бывать, но… жалею об этом.

Анна вдруг вспомнила об Эбигейл.

— Сидишь… и, как всегда, молча слушаешь. Что скажешь? Хотела бы ты стать актрисой?

Генриетта громко расхохоталась. Мысль о том, что Эбигейл Хилл очаровывает на сцене королей и королев, что титулованные дворяне влюбляются в нее, была действительно смешной.

Элизабет покатывалась от смеха. Анна не могла сдержать улыбки. Генриетта продолжала хохотать. Только Эбигейл Хилл сидела молча, с невозмутимым видом работая иглой.

Однако под внешним спокойствием таилась неприязнь к этой семье, постоянно становящаяся все сильнее.

Да, хлеб в Сент-Олбансе для нее был определенно горек.

Когда вернулся граф, в доме наступили перемены. Эбигейл догадалась, что он попал в немилость из-за причастности к заговору: как обычно, то был план вернуть Якова Второго, бежавшего во Францию, когда Вильгельм и Мария захватили его трон.

Сэра Джона Фенвика обезглавили на Тауэр-Хилле, а Мальборо счел разумным держаться в тени. И поэтому приехал домой.

— Теперь, — заметила кухарка, — нам нужно быть поэкономней, а то он будет интересоваться стоимостью начинки в пироге, спрашивать, почему мы не положили меньше мяса и больше теста, поскольку одно дороже другого.

— Такого прижимистого лорда я еще не видел, — заметил грум. — Трясется над каждым пенни. Не позволяет зажечь фонарей, пока полностью не стемнеет.

Казалось, так оно и есть. Лакей говорил, что у графа всего три камзола, и малейшую прореху на них приходится тут же зашивать, чтобы продлить срок носки. В Лондоне граф предпочитал пройти несколько миль пешком по грязи, чем потратиться на извозчика; и самое поразительное, секретари говорили, что он не ставит точки над «i», поскольку не хочет напрасно расходовать чернила.

Эбигейл подумала, что граф не захочет предоставить ей стол и кров, если она не будет отрабатывать издержки. Это будет больший убыток, чем свеча или капля чернил.

Поэтому, познакомясь с графом, девочка удивилась. Он был высок, очень хорошо сложен и необычайно красив; волосы его были светлыми, почти того же цвета, что у Сары, глаза поразительно голубыми, черты лица точеными; оно постоянно хранило сдержанное выражение, несвойственное остальным членам семьи. Едва увидев этого человека, Эбигейл поняла, почему Сара, казалось бы, неспособная любить никого, кроме себя, так предана ему, почему пресловутая леди Кэстлмейн стала его любовницей, рискуя порвать отношения с королем. Возможно, существовали и более красивые мужчины, однако Эбигейл была уверена, что никто из них не обладал таким обаянием. Джон Черчилл любезно разговаривал с самым последним слугой, при этом казалось, что держаться по-иному он просто не способен. В его внешности не было и намека на скупость, о которой Эбигейл столько слышала. Правда, вскоре она убедилась, что эти слухи соответствуют истине.

С Эбигейл он держался доброжелательно, даже покровительственно: всегда замечал ее, спрашивал, нравится ли ей здесь, будто его это в самом деле заботило. Девочка, не уступавшая ему сдержанностью, ощущала его обаяние и вместе с тем оставалась совершенно отчужденной. Ей казалось, она неспособна идеализировать кого бы то ни было. Возможно, после перенесенных тягот главной необходимостью у нее стало обезопасить себя, и покуда она не почувствует, что надежно устроилась в жизни — а кто в меняющемся мире мог это чувствовать? — будет руководствоваться одним лишь этим мотивом.

И все же приятно было обнаружить, что граф так непохож на остальных членов семьи. Если он и считал Эбигейл лишним ртом, то никоим образом не выказывал этого. Как отличался его светлость от своей супруги!

Граф даже привез девочке вести о брате и сестре.

— Твой братишка уйдет из школы, ему подыскали место пажа у принца Датского — мужа принцессы Анны, — сказал он ей.

— Это очень приятная новость, — ответила, потупясь, девочка. «Счастливчик Джон!» — подумала она и на миг испытала жгучую зависть, сравнив жизнь бедной родственницы с возможностями, доставшимися брату и сестре.

— Он мечтает об армии, — продолжал граф. — Раз парнишка хочет быть солдатом, значит, должен им стать — из таких и получаются лучшие воины. Обещаю, что, когда он станет постарше, я возьму его в армию, это будет в моих силах.

— Вы очень добры, милорд.

— Мальчик — кузен моей жены, я сделаю для него все, что смогу. Однако ему придется потерпеть, по возрасту он пока что годится только для армии герцога Глостера. В бой твоему братишке надо идти не с деревянной шпагой, так ведь? Да, кстати, твоя сестра просила передать, что очень довольна своей работой, надеется, ты тоже.

Граф улыбнулся так обаятельно, что Эбигейл ответила — да, довольна.

Девочка радовалась, что находится в этом доме, хотя тут рано гасили свечи и старались экономить на всем. Ей казалось странным, что человек, который, по словам его жены, является гением и способен занимать высочайшую должность в стране, заботится о расходе свечей. Но она принимала это как странность великого человека и была довольна его присутствием.

Граф пробыл дома меньше недели, когда прискакал курьер с сообщением, что едет графиня Мальборо.

Сара Черчилл ворвалась в дом, будто ураган — как некогда Алиса характеризовала ее появление. Кастрюли и сковородки блистали чистотой, мебель тоже; с кухни доносились вкусные запахи. Граф так обрадовался предстоящей встрече с женой, что не поскупился на расходы. Эбигейл смотрела из окна, как он шел ей навстречу, как взял жену за руку, не подходя вплотную, словно желая получше рассмотреть ее, а потом надолго заключил в объятия. Шляпа леди Мальборо оказалась смятой. Что она скажет? Но графиня как будто ничуть не огорчилась. Эбигейл с удивлением заметила, что они оба смеются, она ни разу не видела, чтобы леди Мальборо смотрела с такой любовью на кого-то, и даже не могла предположить, что она на это способна.

Они вошли в дом, и Эбигейл тут же услышала ее громкий голос:

— А где моя семья? Почему меня никто не приветствует?

Все, разумеется, были на месте. Никому не могло прийти в голову вызвать недовольство графини.

Об Эбигейл Хилл леди Мальборо не спрашивала, и девочка поняла, что она забыла о ее существовании.

Счастливее всего леди Мальборо бывала в обществе мужа. Она любила интриги, но чтобы вести их, требовалось жить при дворе принцессы Анны, и хотя граф не мог добиться подобающей славы, находясь, по ее выражению, «в руках у жены», эти краткие приезды в Сент-Олбанс к мужу и семье были в жизни Сары Черчилл самыми радостными периодами.

На сей раз графиня приехала не ради удовольствия. Цель приезда она могла обсудить только с мужем, уединясь с ним в спальне.

Графиня сидела перед зеркалом, распустив по плечам волосы, которые так нравились ее супругу.

— Дорогой мой Маль, — сказала она, — это ожидание надоело мне до смерти. Как думаешь, долго он еще проживет?

— Этот вопрос, любовь моя, мы задаем себе уже очень давно.

— Хмм? Иногда я думаю, что он живет только назло нам.

Мальборо рассмеялся.

— Дорогая, вряд ли можно рассчитывать, что он умрет нам в угоду.

— Его смерть обрадовала бы не только нас. Хоть бы он вернулся к себе в Голландию. Мы бы вполне обошлись без него. Я рассчитывала, что к этому времени корона будет на голове моей толстой, глупой Морли.

— Тише!

— Ерунда, Маль. Нас никто не может услышать, а если б и услышали, то не посмели бы болтать о том, что я говорю.

— Враги могут оказаться повсюду.

— И у нас в доме? Дорогой мой, здесь мы в полной безопасности. Теперь я хочу поговорить о деле. Когда наступит великий день, мы должны быть готовы, не так ли? Дорогой мой Маль, ты — гений. Я это знаю. Сама я могу делать с Морли все, что захочу. Однако у нас есть неприятели, и, по-моему, пора выстраивать против них оборону.

— Кажется, моя дорогая Сара становится военачальником.

— Послушай, даже взойдя на трон, моя толстая подруга не станет всесильной. Она будет окружена министрами. Время абсолютной монархии прошло. Нам нужны друзья, Маль, очень нужны.

— Сара, милая, не думаю, что нас с тобой очень любят. Полностью я могу доверять только одному человеку. Этот человек — ты.

— Господи, Маль, мы с тобой едины, и ничто на свете не изменит этого. Но друзья нам понадобятся. Согласен?

— Друзья всегда полезны.

— Полезны? Они необходимы.

— Где же мы их найдем?

— Привяжем к себе.

— Как?

— Иногда мне кажется, что самый блестящий на свете воин слаб в стратегии.

— Слава Богу, у него есть жена, способная возместить этот недочет.

— Шутки в сторону. Ты забыл, что наши дочери достигли брачного возраста?

— Брачного? Да ведь Генриетте…

— Шестнадцать, Маль. Она вполне созрела для брака.

— Нет еще, нет.

— Ты такой же, как все отцы. Они готовы вечно считать дочерей детьми, дабы создавать у себя иллюзию юности.

Граф улыбнулся.

— Хорошо, за кого ты хочешь выдать Генриетту?

— У Годолфина есть сын, Френсис.

Мальборо уставился на супругу.

— Ну? — спросила Сара. — Какие возражения могут быть у вас, милорд, против этого союза? Годолфин — один из умнейших людей в стране. Он — сила сам по себе, как и ты, дорогой Маль; но вместе… Понимаешь, о чем я? — О союзе между Черчиллами и Годолфинами.

— Да, и можно ли прочнее, чем браком, скрепить этот союз? Внуки Годолфина будут и нашими внуками. Мы станем одной семьей, а не двумя. Разве это плохо?

— Ты забыла об одном.

— О чем же?

— Помнишь, как мы решили пожениться?

— Да, и твоя семья воспротивилась. Черчиллы не видели во мне ровню. Я не забыла. У них на примете для тебя была другая.

— Вот-вот. Но никто бы меня не заставил жениться на ком-то, кроме тебя.

— Не сомневаюсь.

— Поэтому я и говорю, что ты упускаешь из виду чувства Генриетты.

— Генриетта поступит так, как ей будет велено.

— Но ведь она наша дочь.

— Ерунда! — сказала Сара. — Я не потерплю неповиновения от своих детей.

Граф взял жену за руку.

— Будь помягче, — попросил он.

— Ты учишь меня, как обращаться с моей дочерью?

— Советую, как обращаться с моей.

Графиня улыбнулась. Она обожала мужа, никто на свете, кроме него, не мог ее урезонить.

— Итак? — спросила леди Мальборо.

— Мы пригласим сюда Френсиса с отцом. И не станем заговаривать о браке, пока не увидим, что молодой человек и Генриетта нравятся друг другу.

— Романтическая чушь! — сказала Сара.

Но согласилась.

Сара давно приглядывалась к Сидни Годолфину, так как считала, что с ним лучше пребывать в дружбе, чем во вражде. Годолфины были знатным корнуэльским родом, Сидни пользовался расположением Карла Второго, который резюмировал свое отношение к нему одной выразительной фразой: «Он никогда не стоит ни поперек дороги, ни в стороне». В устах Карла это было высокой похвалой. Нередко случается, что человек, находившийся в чести у одного монарха, при следующем оказывается в немилости. Умный Годолфин не допустил, чтобы с ним это произошло. Он получил титул, когда Карл доверил ему одно из министерств. А после смерти Карла остался одним из самых доверенных министров короля Якова и получил должность казначея у королевы Марии Беатрисы. Он принадлежал к тем тори, которые дольше всех сохраняли верность Якову. Поняв, что изгнание Якова неизбежно, Сидни голосовал за регентство. Его преданность Якову оставалась непоколебимой, и, когда Мальборо, решив, что не сможет удовлетворить свое честолюбие при Вильгельме, встал на сторону «короля за проливом», между ним и Годолфином установилась связь. Как и Мальборо, Годолфин старался выказать свою дружбу Якову, притворяясь в то же время другом Вильгельма. Снедаемые честолюбием, оба выжидали, к какой стороне примкнуть. Вильгельм обладал неоспоримыми достоинствами, и казалось несомненным, что принимать нужно его сторону, однако и тот, и другой все же следили за тем, что происходит при сен-жерменском дворе, где король-изгнанник жил вместе с женой и сыном. Права последнего были в Англии предметом спора, но Людовик Четырнадцатый признавал его принцем Уэльским.

И Годолфин, и Мальборо упоминались на процессе сэра Джона Фенвика. Ни один из них не был привлечен к суду, но Годолфину пришлось подать в отставку. Таково было положение дел, когда Сару осенила мысль, что обе семьи, породнясь, могут образовать ядро правящей партии, возглавлять которую будут, разумеется, Мальборо.

Сидни в юности женился по любви. Он увлекся Маргарет Блэгг, одной из красивейших и добродетельнейших девушек при дворе. Маргарет, фрейлина Анны Хайд, герцогини Йоркской, матери принцесс Марии и Анны, принимала участие в постановке пьесы Джона Крауна «Каллиста», написанной, чтобы принцесса Мария могла, сыграв в ней роль, впервые появиться при дворе. Хотя Маргарет неохотно согласилась играть в спектакле, так как считала грехом танцы и лицедейство, ей удалось добиться успеха в роли Дианы, богини целомудрия. Сидни увидел ее на сцене и влюбился еще больше. Маргарет казалась ему необыкновенной. И впрямь, найти добродетельную девушку при дворе короля Карла было нелегко.

Годолфин часто вспоминал дни ухаживания, тайный брак, дружбу с Джоном Ивлином, писателем. Тот, признавая редкие достоинства Маргарет, любил ее, как родную дочь. Честолюбец вдруг открыл, что существует жизнь, не связанная со стремлением выделиться, с борьбой за власть, с завистью к успехам соперников. Впоследствии те дни казались ему волшебным сном. Со временем молодая чета объявила о своем браке. Он вспоминал дом в Скотланд-Ярде, неподалеку от дворца Уайтхолл, где у них родился первый ребенок.

Воскрешать в памяти те дни было неразумно; в тоске по невозвратному прошлому слишком много печали, однако ему невольно вспоминалось, как они гуляли в саду, постоянно говоря о ребенке. Затем наступил тот сентябрьский день. С тех пор сентябрьские дни всегда казались ему окрашенными печалью, как зеленая листва желтизной; листьям с высохшими краями предстояло вскоре опасть с ветвей, их растопчут или выметут, и они погибнут, как его счастье. Мог ли он тогда догадываться, что радость его вскоре исчезнет, как те красочные листья?

Френсис родился третьего сентября — это был здоровый мальчик, о котором они оба мечтали, хотя никто в этом не признавался. Каждый из них упорно твердил, что все равно, какого пола будет ребенок, чтобы другой потом не счел, будто он разочарован.

Весть о том, что родился мальчик, они оба встретили с ликованием. И два дня чувствовали себя на вершине счастья. Потом у Маргарет началась лихорадка, и через неделю после родов она умерла.

Сидни долго испытывал лишь одно желание — последовать за ней. Но продолжал жить, и место любви к жене заняло честолюбие. Главным развлечением ему служили азартные игры, и никакие проигрыши на скачках его не останавливали. Из-за этого он постоянно был в долгах. Однако политиком стал блестящим.

Джон Ивлин, опечаленный смертью Маргарет почти так же сильно, как ее муж, нашел утешение в маленьком Френсисе; Сидни радовался этому, потому что очень уважал этого писателя. Ивлин взял на себя заботу об образовании мальчика и посоветовал отцу отправить его в Итон, а затем в Кембридж. Френсису, когда Сара Черчилл обратила на него расчетливый взгляд, было восемнадцать лет.

Дочери Черчиллов презирали Эбигейл и считали ее недалекой. Однако бедная родственница была проницательна. И когда в Сент-Олбанс приехали Годолфины, ей не составило труда догадаться, для чего Сара их пригласила.

Наблюдая, как Анна и Генриетта катаются верхом с Френсисом и одним из грумов, она поняла, что молодому человеку предоставлены на выбор две девушки, однако родителям хочется, чтобы он избрал Генриетту.

«Почему?» — задалась вопросом Эбигейл. Ответ был прост. Потому что они стремятся породниться с Годолфинами как можно скорее, но Анна была еще мала.

Эбигейл полагала, что их желание осуществится, так как вызывающе кокетливая Генриетта не позволит сестре затмить себя. Она догадывалась, для чего привезли в Сент-Олбанс Френсиса, и видела в нем мягкого, слабохарактерного юношу, из которого выйдет покорный муж. Властолюбие было присуще Генриетте не меньше, чем матери. Она хотела свободы. Ее мог принести девушке брак — особенно с уступчивым человеком!

Анна, не стремившаяся выйти замуж за Френсиса Годолфина, охотно держалась на заднем плане, предоставляя сестре свободу действий.

Щедрого гостеприимства Годолфинам не оказывали. Граф Мальборо не хотел входить из-за них в расход. Сидни Годолфин был его другом — в той мере, в какой честолюбцы способны на дружбу. Они могли действовать сообща, быть полезны один другому, оба стремились к власти. Так что Годолфинов можно было склонить к браку не лакомой едой на золотой тарелке, а убеждением в пользе союза между двумя честолюбивыми семьями.

Однако после их визита Черчиллы не были уверены в успехе Генриетты.

Граф с графиней, гуляя по саду, обсуждали положение дел. До Эбигейл Хилл, посланной прополоть цветник у изгороди, донесся резкий голос леди Мальборо:

— Что скажешь, Маль?

Его ответа Эбигейл не услышала.

Сара продолжала:

— Ну что ж, если Сидни Годолфин считает Мальборо не ровней себе… — Негромкое укоризненное ворчание. — Пускай. И по-моему, Сидни Годолфин обдумывает этот вопрос очень серьезно. Он знает, что произойдет после смерти Калибана. А Калибан должен скоро умереть. Должен. Должен. Один из пажей говорил, он харкает кровью… и сильно. Как только еще держится? Может, заключил договор с дьяволом? Этому бы я нисколько не удивилась. — Пауза. — Господи, Маль! Кто может здесь меня услышать? А о нем я говорю всерьез. Что? Генриетта вроде бы увлеклась Френсисом? Тем лучше, Маль. Тем лучше.

Потом:

— Знаю. Да, мы поженились по взаимному влечению. Но этот молодой человек не ты. А Генриетта не я. Мы были другими. Ты должен это понять. — Смех. — Послушай, Джон Черчилл, я выдам Генриетту за Френсиса Годолфина, даже если придется плетью гнать ее к алтарю.

Эбигейл, продолжая прополку, думала о будущем Генриетты, вышедшей за Френсиса. Ее ждет хорошее место при дворе. Леди Мальборо позаботится об этом — и дети их будут потомками Черчиллов и Годолфинов.

Эбигейл разогнулась и приложила руку к ноющей пояснице. Как было бы интересно участвовать в устройстве государственных дел. Как увлекательно находиться при дворе, принимать решения!

Как она будет этим наслаждаться!

И рассмеялась. Вообразила себя одной из Годолфинов или Черчиллов! Будто такие возможности могут выпасть на ее долю!

Годолфины приезжали еще. Френсис и Генриетта, казалось, оправдывали надежды родителей, им явно было приятно общество друг друга.

Генриетте исполнилось семнадцать лет. Граф хотел, чтобы она слегка повременила с браком, но Саре не терпелось выдать ее замуж, и Эбигейл была уверена, что вскоре та добьется своего.

Затем произошло событие, которое можно было считать ступенькой к перемене участи Мальборо.

Король при всем недоверии к графу, очевидно, решил, что лучше привлечь его на свою сторону, чем оставлять в противниках, в своeм полуизгнании он мог тайком вынашивать какие-то опасные планы. Вильгельм знал о сближении Черчиллов и Годолфинов, поэтому счел, что ему будет спокойнее, если Мальборо получит при дворе должность, которой будет дорожить.

Девятилетнему герцогу Глостеру требовалось создать собственный двор. Анна с радостью согласилась бы видеть Мальборо наставником ее сына, так что это решение напрашивалось само собой.

Вильгельм потребовал Мальборо к себе и, когда граф поцеловал ему руку, сказал:

— Принцесса Анна одобрит ваше назначение наставником герцога Глостера, и я сам считаю, что никто лучше вас не справится с этой обязанностью.

Вильгельм явно находился в добром настроении. Он продолжал:

— Воспитывайте его таким человеком, как вы, и мой племянник никогда не будет нуждаться в достоинствах.

Видимо, в этих словах крылась двусмысленность, но уточнять Джон Черчилл не стал. Он заверил монарха, что с радостью примет эту должность и будет исполнять ее в полную меру своих сил.

Сара, узнав эту новость, обрадовалась.

— Нашим невзгодам пришел конец, — заявила она. — Даже Голландец понимает, что вечно пренебрегать нами нельзя.

Скорее всего, она оказалась права, так как Вильгельм опять вызвал ее мужа, сказал, что он вновь получает свой армейский чин и, мало того, становится членом Тайного совета.

Графиня пришла в восторг.

— Теперь, — сказала она, — когда ты вернулся ко двору, а Генриетта готовится к браку с Френсисом Годолфином, мы уже всерьез можем приниматься за дело.

Принцесса Анна прилегла на кушетку, чтобы дать отдых отекшим ногам. Она с удовольствием слушала рассказ Сары о возвращении Мальборо ко двору.

— Ничто не могло бы обрадовать меня больше, дорогая миссис Фримен, — сказала она. — Будьте добры, подайте то блюдо.

Сара поднесла своей госпоже блюдо с засахаренными фруктами.

— По-моему, они не столь сладкие, как те, что мы ели накануне, не так ли? Попробуйте, миссис Фримен, и скажите, права ли я.

Сара с раздражением повиновалась.

— Мне кажется, миссис Морли, у них тот же вкус. Я думала о герцоге Глостере.

Внимание Анны тут же переключилось, сын являлся усладой ее сердца, и разговор о нем она вела охотнее, чем о чем бы то ни было, даже о еде.

— Что же вы думали о моем мальчике, дорогая миссис Фримен?

— Он быстро взрослеет. Ему девять лет, но честно говоря, миссис Морли, кажется, что гораздо больше.

— По-моему, во всей стране не найти более способного мальчика. Такой ум, и притом добрейшая душа. Знаете, дорогая миссис Фримен, вчера во время моего туалета он употребил выражение, которое мне очень не понравилось, я резко спросила, у кого он научился ему. Наверняка у кого-то из своего окружения. У этого учителя Прэтта… или у Льюиса Дженкинса. Он понял, что я сержусь на человека, который научил его такой фразе, задумался… очень ненадолго, миссис Фримен, он такой сообразительный. Потом сказал: «Я сам ее придумал». Понимаете, он хотел избавить кого-то от неприятностей. Существовал ли когда-нибудь на свете подобный мальчик?

— Он проводит слишком много времени, — сказала Сара, — с этим учителем и Льюисом Дженкинсом. Ему нужно бывать в обществе сверстников, близких по положению.

— Я часто думала об этом, миссис Фримен; но он любит своих солдат, а набирает их невесть откуда. Если какой-то мальчишка захочет вступить в его армию и покажется герцогу хорошим солдатом, он его сразу берет. Моему мальчику невозможно указывать. — Лицо Анны осветилось нежной улыбкой. — У него на все готовы ответы, притом такие, что ставят тебя в тупик.

«Ставят в тупик тебя, — подумала Сара, — и твоего глупого старого мужа, вы оба при нем совершенно дуреете; но будь он моим сыном, я бы нашла, что ему сказать».

И произнесла:

— Он очень напоминает моего Джона-младшего.

Анна заулыбалась, предвкушая приятный разговор о детях.

— Мой Джон хочет быть военным. Только и говорит об армии.

— Значит, интересы у них общие!

— Я часто думаю, что им следует находиться вместе.

— Дорогая миссис Фримен, это замечательно.

— Поскольку у его высочества теперь свой двор, я подумала, не найдется ли моему сыну при нем места. Шталмейстера или чего-то в этом роде.

— Прекрасная мысль. Разумеется, мы должны это устроить. Ничего лучшего и желать нельзя.

— Мой Джон немного старше герцога. Ему уже двенадцать лет.

— Но дорогая миссис Фримен, мой мальчик развит не по годам. Услышав его рассуждения, ему вполне можно дать двенадцать.

Сару переполняло торжество. Ее дорогой Маль вернулся ко двору, не только наставником Глостера, но и вновь генералом, членом Тайного совета, а сын получит первую придворную должность — шталмейстера при недавно созданном дворе маленького герцога.

Бракосочетание Генриетты с Френсисом наметили на январь будущего года. Сара была в восторге; все шло, как она задумала. Теперь предстояло очень тщательно подыскать мужа Анне. Графиня решила создать мощный триумвират, способный прибрать к рукам Англию — треугольник власти с Мальборо на вершине. Годолфин явился превосходным началом, следующий ход требовал серьезного обдумывания.

Граф был доволен не меньше супруги, тем более, что Генриетта была счастлива. Беспокоило его лишь одно — большие расходы на свадьбу, и хоть он соглашался с Сарой, что породниться с Годолфинами — это замечательно, Сидни, будучи завзятым игроком, не мог полностью внести своей доли. Трата денег всякий раз мучила Джона Черчилла; когда он был ребенком, его родители едва сводили концы с концами и просили помощи у родственников. Став пажом при дворе, он вынужден был жить среди богатых и очень остро ощущал собственную бедность. Тогда Джон решил, что если разбогатеет, то будет обращаться с деньгами очень бережно. Когда восхищенная его мужской силой Барбара Кэстлмейн предложила ему пять тысяч фунтов, он, преодолев стыд, принял эти деньги, видя в них начало будущего богатства. Они с Сарой были так преданы друг другу потому, в частности, что для молодого человека его натуры и с таким положением было естественно искать богатую невесту. Встретив Сару, он влюбился в нее и закрыл глаза на ее безденежье. Это так отчетливо показало силу его любви, что все поразились. Сара до конца жизни не забывала об этом, ее муж тоже. Она сама мечтала о выгодном браке, а Джон только начав карьеру, уже проявил свой военный гений. Принеся такие жертвы, они решили, что их брак будет удачным; оба были намерены брать от жизни все, что захочется, и потому жили душа в душу. Как ни любил Джон деньги, он не променял бы Сару на самую богатую наследницу в Англии. Сара же предпочла гения, которому могла помочь сделать карьеру, тем, кто уже достиг всего.

Теперь супруги обсуждали возможности дать за Генриеттой необходимое приданое.

— Беда из-за этого с дочерьми.

— Генриетта должна получить десять тысяч фунтов, — заявила Сара.

При мысли, что придется расстаться с такими деньгами, Джон побледнел.

— Хватит и пяти, — с жалким видом произнес он. — Надо помнить, любимая, что вскоре настанет черед Анны, а у нас еще Элизабет и Мэри.

— Жаль, что Сидни пристрастился к игре. Я слышала, он вечно в долгах. Была б жива Маргарет Блэгг, она бы не позволила ему проигрывать деньги. Сочла бы это грехом. Но… говоришь, пять тысяч, Маль. Раз мы можем выделить ей такие деньги, все будет хорошо. Вот увидишь.

Несколько дней спустя Сара торжествующе сказала ему:

— Генриетта получит десять тысяч фунтов.

Джон изумленно воззрился на нее.

— Дражайшая миссис Морли настояла. Она считает Генриетту очаровательной и просила, чтобы я позволила ей сделать девушке достойный подарок. Знаешь, Маль, она предложила десять тысяч. Я отказалась. Калибан пристально следит за ее доходами. Я уже слышала неприятные намеки, что фаворитки обирают принцессу. И скромно приняла пять. Другую половину получит Анна, когда настанет ее черед. И никто не сможет сказать, что пять тысяч чрезмерная сумма для той, кто заверяет меня в сильнейшей привязанности!

Граф улыбнулся.

— Нет нужды говорить, любимая, что ты лучшая женщина на свете. Ты и так должна это знать.

В Холиуэлл-хаузе только и было разговоров, что о замужестве Генриетты. Эбигейл большую часть времени проводила за шитьем платьев для невесты и ее сестер. Члены семьи много говорили о свадьбах, бросая на Эбигейл жалостливые взгляды, истолковать которые можно было без труда.

«Бедняжка! У нее никогда не будет красивого мужа — да и вообще никакого. Где такому жалкому существу взять приданое; а без приданого кому она нужна?»

«Винить их нельзя, — думала Эбигейл. — Они совершенно правы».

Эбигейл присутствовала на свадьбе, но старалась держаться в тени. Ее кратко представили Годолфинам. «Наша кузина… очень полезная в доме». Этим было сказано все. Годолфины произнесли несколько слов и тут же забыли о существовании бедной родственницы.

Однако кое-кто в доме не забывал о ней.

— Семья стала немного меньше, — заметил граф. — Когда ты и я вернемся ко двору, а юный Джон получит должность у Глостера, в доме останутся три девочки… и, разумеется, Эбигейл Хилл. Как думаешь, нужна им теперь Эбигейл?

— Нужна? — переспросила Сара. — Они прекрасно обходились без нее, правда, насколько я понимаю, она кроткая и безропотная.

— Не сомневаюсь, но все же лишний рот, а эти маленькие существа часто обладают поразительным аппетитом.

— Дорогой Маль, мне здесь это существо ни к чему, но как же с ней быть?

— Подыщи ей какое-нибудь место.

— Ладно. Я понимаю тебя. С какой стати ей сидеть на шее у нас, когда можно пересадить ее на чью-то. Но польза от Эбигейл все-таки есть.

— А ведь когда она приехала, мы не уволили никого из слуг.

— Это верно. Посмотрю, что удастся сделать. Если найдется место, куда не стыдно будет ее устроить, Эбигейл уйдет. Ты прав, зачем кормить ее, раз она не приносит нам выгоды.

В том, что касалось расходов, оба Мальборо мыслили одинаково. Эбигейл была в доме чем-то, без чего можно обойтись; значит, нужно было отдать ее кому-то другому.

С отъездом Генриетты и Джона жизнь Эбигейл стала менее спокойной. Она сознавала, что Мальборо видят в ней чуть ли не дармоедку. Джон уехал ко двору герцога Глостера, приготовлений к свадьбе и разговоров о ней больше не было, в доме поэтому стало немного тише. Анна волновалась, зная, что близится ее черед выходить замуж. Она была более чуткой, чем старшая сестра, но маленькая Мэри становилась все более похожей на мать и Генриетту, переносить ее надменность было нелегко. Говоря об Эбигейл, она называла ее «это хилловское отродье» и всякий раз при этом морщила нос. Эбигейл терпеть не могла девчонку и больше, чем когда-либо мечтала покинуть Сент-Олбанс. Однако совершенно ничем не выдавала своих чувств. В ответ на выходки Мэри она лишь опускала взгляд, словно боялась, что глаза могут выдать ее неприязнь.

— Просто чудо, как она это терпит, — говорили слуги. — Не ответит ни словом, ни взглядом.

— А если ответит, потом — что? Не хотела бы я оказаться на ее месте — хоть она и в родстве с господами.

— Ох уж эти бедные родственники! По мне лучше быть служанкой… самой обыкновенной. Тут уж хотя бы знаешь свое место.

— Она-то свое, похоже, отлично знает.

— Она! Да у нее никаких чувств нет.

«Я не хотела бы поменяться местами с Эбигейл Хилл… даже за все деньги в королевском кошельке!» — такова была заключительная оценка ее положения.

Обсуждения слуг того, как Эбигейл терпит эту жизнь и что станется с ней, когда все дочери Черчиллов повыходят замуж, оборвал приезд леди Мальборо.

Началась обычная суета — долгие объяснения с детьми, громкий голос, то любовный, то ворчливый — смотря по обстоятельствам. Весь дом с приездом Сары оживился.

Вскоре она поинтересовалась:

— Где Эбигейл Хилл?

Эбигейл вызвали в комнату графини. Сара, изысканно одетая, приехавшая прямо из королевского дворца, встретила ее если и не ласково, то без неприязни.

— Вот и ты, Эбигейл. Выглядишь лучше, чем по приезде сюда. Хорошая еда пошла тебе на пользу. Надеюсь, ты ценишь все, что я сделала для тебя?

— Да, леди Мальборо.

— В каком вы были положении, когда я отыскала вас! Эти лохмотья на мальчишках! Не могла же я вас так бросить. Думаю, ты часто вспоминаешь те дни и сравниваешь их с теперешней жизнью.

Сравнивать приходилось нехватку еды с нехваткой свободы, независимость с покровительством. Эбигейл не могла решить, что предпочтительнее. Когда ешь вдоволь, независимость и достоинство кажутся высшими ценностями, но тогда быстро забываешь, каково быть голодной.

Ответила она кротко:

— Да, леди Мальборо.

— У меня, как ты знаешь, много обязанностей в покоях принцессы Анны, они отнимают много времени, и я подумала о тебе. Признайся, ты удивлена.

Какого ответа ждет графиня? Что будь на ее месте кто-то другой, это вызвало бы удивление, но Эбигейл знает, что леди Мальборо очень добра, любезна, предусмотрительна, предана долгу и не забудет даже самую скромную бедную родственницу?

Уловила бы она сарказм в подобном ответе? Нет, разумеется. Непомерная гордость и самоуверенность не позволят ей ощутить насмешки.

— Я всегда знала, леди Мальборо, что вы очень добры…

— Ха! И надеялась, что я не забыла о тебе? Это наглость, Эбигейл Хилл. Разве я забывала? Не следила, чтобы ты была хорошо обеспечена в этом доме?

— Все так, леди Мальборо.

— На что ж тебе жаловаться?

— Я не жалуюсь, леди Мальборо.

Лицо Эбигейл порозовело, на нем появилось тревожное выражение, глаза смотрели испуганно, униженно, обычно неподвижные руки суетливо шевелились.

— Однако все же надеялась на место при дворе, правда?

— Место при дворе? Но леди Мальборо, я…

— О, места бывают разные. Ты ведь не ждала, что я назначу тебя министром его всемилостивейшего величества? А?

— Нет, конечно, леди Мальборо.

Сара усмехнулась, представя, что Калибан принимает Эбигейл Хилл в роли министра.

— Я устрою тебя не к королю.

«Ты и не могла б меня к нему устроить, — подумала Эбигейл. — Уж тебе-то он наверняка не сделает одолжения».

— А к принцессе.

— К принцессе Анне?

— Какой же еще? Принцессу, само собой, видеть ты будешь нечасто. Нам нужна тихая, надежная девушка для присмотра за служанками. Я подумала о тебе. Для тебя это хорошая возможность. Держать тебя здесь всю жизнь я не собиралась. Подбор людей на должности принцесса предоставляет мне, и узнав, что нам требуется распорядительница, я вспомнила про тебя.

Эбигейл с трудом удалось подавить волнение. Она будет поблизости от Джека и Алисы, они станут видеться, делиться впечатлениями. Наконец-то она получит то, что уже есть у них — место при дворе.

— Что скажешь, Эбигейл?

— Не знаю, как благодарить вас, леди Мальборо.

Глаза Сары сузились.

— Найдешь, как. Тебе нужно будет держать в руках служанок. Справишься, Эбигейл Хилл?

— Буду всеми силами стараться, леди Мальборо.

— Это нерадивый сброд… склонный к сплетням и зачастую непочительный к тем, кто выше их. Если услышишь что-то интересное, немедленно передавай мне. Я хочу знать, что они болтают.

— Что-то интересное…

— У тебя хватит ума сообразить, что меня интересует. Любые сведения о принцессе и короле, или если кто-то начнет сплетничать обо мне и графе в твоем присутствии… Понимаешь?

— Да, леди Мальборо.

— Ну хорошо, тогда готовься к отъезду. Для задержки я не вижу причин.

Эбигейл, изумленная, озадаченная, пошла в свою комнату. Она покинет этот ненавистный дом и получит место при дворе.

Но только как шпионка леди Мальборо. Во всяком случае, Сара этого ждет. А может, получив место, не нужно будет выполнять все ее распоряжения? Кто знает?

Через несколько дней после этого разговора леди Мальборо вместе с Эбигейл выехала из Сент-Олбанса. Путешествовать в карете было приятно. Еще приятнее было оказаться в Лондоне.

Леди Мальборо поехала прямо к Сент-Джеймскому дворцу, и вскоре Эбигейл была представлена принцессе.

Она увидала высокую полную женщину со светло-каштановыми волосами и очень румяным лицом. Выражение лица было кротким, возможно, из-за морщинистых век, придававших принцессе беспомощный вид. Красота ее изящных белых рук с длинными, тонкими пальцами бросалась в глаза, видимо, потому, что, кроме них и благозвучного тихого голоса, ничего красивого у их обладательницы не было.

— Ваше высочество, — сказала леди Мальборо, и Эбигейл отметила, что голос ее звучал в Сент-Джеймском дворце так же властно, как в Сент-Олбансе, — это моя родственница. Новая распорядительница служанок.

Близорукие глаза принцессы обратились к Эбигейл. На губах появилась любезная улыбка.

— Рада видеть любую родственницу леди Мальборо.

— Я нашла места для всех членов этой семьи, — продолжала Сара и добавила, будто Эбигейл не было здесь: — Это последняя. Дожидаясь места, она приносила пользу в Сент-Олбансе.

Анна с сонным видом кивнула. Леди Мальборо жестом велела Эбигейл опуститься на колени и поцеловать принцессе руку.

Красивая рука была подана. Эбигейл поцеловала ее. Леди Мальборо кивнула. Это означало, что ей нужно уйти. Ждавшая за дверью женщина проводила Эбигейл в отведенную ей комнату и объяснила, в чем состоят ее обязанности.

Уходя, она услышала голос принцессы:

— А теперь, дорогая миссис Фримен, вы должны рассказать мне все свои новости…

Эбигейл догадалась, что принцесса Анна уже забыла о ее существовании.