"Флорентийская чародейка" - читать интересную книгу автора (Рушди Салман)

7 В кромешном мраке каземата его цепи…

В кромешном мраке каземата его цепи доставляли ему такие же муки, как и тайна, которую он так и не успел открыть. Они обвивали его тело, и во тьме ему представлялось, будто он замурован внутри огромного человека из железа. Двигаться он не мог. Свет? Его можно было вызвать лишь силой воображения: каземат был выдолблен в скальной породе под дворцовым комплексом. Он дышал воздухом, которому было тысяча лет, и столько же лет, наверное, было тем существам, что ползали по его ногам, забирались в волосы на голове и копошились возле мошонки: тараканы-альбиносы, слепые змеи, прозрачные, безволосые мыши, призраки-скорпионы, вши. Ему предстояло умереть, так и не рассказав свою историю. Он отказывался в это поверить, а она, невысказанная, продолжала в нем жить, лезла ему в уши, щипала глаза, она липла к нёбу и щекотала язык. Каждый живой человек жаждет быть услышанным. Он еще жил, но если умрет, так и не высказавшись, то уподобится таракану-альбиносу — нет, еще хуже — станет просто плесенью. Каземат не был способен воспринять его рассказ, каземат недвижим и черен, ему неведомо, что такое время и свет, что такое движение, а рассказ требовал и движения, и времени, и света. Он чувствовал, как мало-помалу его история уплывает от него, теряет свое значение, перестает жить. Нет у него никакого рассказа. Нет и не было. Он не человек. Здесь нет людей — лишь каземат и липкая тьма.

Когда за ним пришли, он не понимал, сколько времени провел в заключении, — может, день, а может, целый век. Он не видел грубых рук, снявших с него цепи, какое-то время он даже не слышал и не мог говорить. Ему завязали глаза и отвели куда-то, где его мыли и скребли. «Как покойника перед погребением, — подумал он, — как хладный труп». Правда, в этой басурманской стране не хоронят по-христиански, они обернут его в саван и закопают. Или сожгут. И не будет мира его душе. И после смерти, как и пока он был жив, невысказанное будет мучить его, и это станет его личным адом, и не будет этому конца. Вдруг он услышал какие-то звуки: Когда-то, давным-давно… Это был его собственный голос. …Жил принц, — и он почувствовал, как сердце его застучало и кровь побежала быстрее. Распухший язык шевелился. Сердце молотом колотилось в груди. Он снова обрел тело и способность произносить слова! Ему сняли с глаз повязку. Четыре страшных великана и женщина были с ним… Снова каземат, но другой, здесь горела свеча, а в углу расположился стражник. Женщина несравненной красоты… Нерассказанная история возвращала его к жизни.

— Побереги силы. Завтра тебя будут судить за убийство — сказал страж.

Пленник хотел задать вопрос, но не сумел, и стражник, видимо, почувствовав к нему жалость, объяснил:

— Я не знаю, как зовут того, кто тебя обвиняет, но он, как и ты, не правоверный мусульманин, он тоже из чужой земли, он одноглазый, и у него не хватает половины ноги.

Первое заседание суда над Могором дель Аморе состоялось в зале приемов с каменным банановым древом посредине, а его судьями стали по высочайшему указу самые знатные персоны двора — все девять его светил: многомудрый, тучный Абул-Фазл, остроумец раджа Бирбал, министр финансов раджа Тодар Мал, раджа и полководец Ман Сингх, аскет и мистик — факир Азиуддин, далеко не аскет мулла До Пиаза, предпочитавший молитвам занятия кулинарией и потому особо любимый Абул-Фазлом, а также оба знаменитых поэта — Файзи и Абдул Рахим — и музыкант Тансен. Император, как обычно, восседал на банановом древе, однако пребывал в совсем не обычном для подобных появлений на публике настроении. Он сидел понурившись, словно человек, переживающий глубокую личную трагедию. Он долго хранил молчание, хотя и сделал знак, что суд может приступить к рассмотрению дела.

Матросы со «Скатах» встретили появление пленника глухим ропотом. Они стояли, сбившись в кучку, позади одноногого лекаря с повязкой на глазу, которого, судя по всему, избрали в качестве главного обвинителя. Этот мрачный господин в ловко сидящем на нем офицерском мундире был мало похож на того плаксивого Хоукинса Слава Господу, каким запомнил его Могор дель Аморе. При виде пленника, указуя на него перстом, Хоукинс звучным голосом произнес:

— Вот он, презренный Уччелло, который убил посла ради того, чтобы завладеть его золотом!

— Справедливости! — вскричали моряки, но тут же прозвучало требование менее бескорыстное: — Деньги наши отдавай!

Обвиняемый, стоящий перед ними в длинной белой рубахе, со связанными за спиной руками, обвел глазами зал: император, девять судей, толпа обвинителей и теснящиеся на крытой галерее менее значимые свидетели, среди коих, благодаря черным сутанам, он различил обоих католических священников — Родольфо Аквавиву и Антонио Монсеррата, которые присутствовали здесь, дабы удостовериться, что к людям с Запада отнесутся со всей справедливостью и, быть может, отдадут им то, что они требуют. Представшая взорам пленника картина не оставляла ему никаких надежд на спасение. Он понял, что сильно просчитался. Он никак не ожидал, что это отребье станет охотиться за ним после смерти своего капитана, и не позаботился о том, чтобы замести следы. Если учесть, что желтоволосый чужеземец в пестром плаще, ехавший стоя на половьей повозке, не столь уж частое зрелище в здешних краях, то выследить его было несложно. Их много, а он один, — похоже, он проиграл…

— Нам он известен под другим именем, — раздался голос Абул-Фазла.

Через своего переводчика-перса Абул-Фазлу ответил отец Аквавива.

— Могор дель Аморе — это вовсе не имя, — сказал он инальчиво. — Это значит «Могол незаконнорожденный», дитя любви. Назвавшись так, он выказал величайшую наглость, и многие воспримут это как оскорбление, поскольку сие означает, будто он считает себя незаконным отпрыском царского рода.

Зал загудел. Голова Акбара совсем поникла, подбородок коснулся груди.

— Отвечай, как твое настоящее имя! — проговорил Абул-Фазл. — Уверен, что Уччелло тоже всего лишь твоя выдумка.

Пленник молчал. И тут, неожиданно для всех присутствующих, с высоты грянул голос:

— Назови свое имя! — крикнул Акбар, и его тон странным образом напомнил жалобные причитания Хоукинса Слава Господу по поводу своей португальской дамы сердца — разве только в голосе Акбара было все-таки несколько больше властности. — Называй имя, фаранги, или умрешь!

— Меня зовут Веспуччи, — тихо выговорил обвиняемый. — Никколо Веспуччи.

— Снова ложь! — крикнул Аквавива. — Веспуччи — ничего себе! — И он расхохотался неприлично громко, как смеются люди Запада, убежденные в своем превосходстве во всем, включая и манеру смеяться. — Вот уж действительно вор и отъявленный мерзавец! На этот раз ты украл имя у знатного флорентийского рода.

Но тут его опередил высокочтимый Бирбал:

— Мы весьма благодарны вам, святой отец, за ваше предыдущее разъяснение, однако в дальнейшем попросим вас воздержаться от выкриков. Перед нами довольно необычный случай. Благородный шотландец умер — это ясно, и все мы скорбим об этом. Послание Ее Величества, которое было при нем, обвиняемый передал по назначению — и это тоже факт. Однако доставка этим человеком письма усопшего еще не делает его убийцей. Команда судна утверждает, что в результате длительного обыска капитанской каюты были обнаружены семь тайников и все они оказались пусты. Но кто изъял из них содержимое? Вот этого мы уже не можем сказать с уверенностью. Возможно, в тайниках действительно хранилось золото и драгоценности, возможно, они были пусты изначально. Корабельный лекарь Хоукинс показал под присягой, будто теперь он убежден в том, что его командир умер вследствие отравления лауданумом, однако поскольку, по его собственным словам, он день и ночь не отходил от больного до самой его кончины, то можно предположить, что он просто хочет переложить свою вину на другого. Моряки обвиняют узника в краже, однако единственная вещь, несомненно взятая у покойного, а именно послание Ее Величества, была обвиняемым честно доставлена по назначению. Что же касается золота, а также лауданума, то среди принадлежащих ему вещей ничего подобного найдено не было. — Бирбал хлопнул в ладоши, и появился человек с охапкой одежды обвиняемого, включая и его сшитый из кожаных ромбиков пестрый плащ. — Мы тщательно осмотрели все его вещи, в том числе и суму, которую он оставил в пользующемся дурной славой доме у Слоновьих ворот, и обнаружили массу предметов, которыми обычно пользуются фокусники: колоду карт, игральные кости, всякого рода приспособления для обмана зрителей, даже живую птицу — но ни малейшего следа золота или драгоценностей.

Что же мы можем заключить на основании всего найденного и услышанного? Либо перед нами опытный вор, сумевший каким-то образом укрыть награбленное, либо он не крал, так как красть было нечего, и люди, присутствующие здесь, обвиняют невинного человека. Количество обвинителей свидетельствует не в его пользу, но и это ничего не означает, ибо они все на поверку могут оказаться бандитами.

Но тут с высоты раздался резкий голос Акбара:

— Человеку, назвавшемуся фальшивым именем, нельзя верить ни в чем. Мы за то, чтобы всё решил слон.

Присутствующие встревоженно загудели. У Бирбала потемнело лицо.

— Джаханпана! — произнес он. — Дозволь узнать, о хранитель вселенной, помнишь ли ты известную притчу о пастушонке и тигре?

— Ну да. Кажется, она про то, как пастушонок, чтобы подразнить сельчан, несколько раз подряд звал на помощь, уверяя, будто на него напал тигр, и так всем надоел, что, когда тигр и вправду явился, никто не пришел мальчишке на помощь.

— Ты прав, о хранитель вселенной, однако в притче говорится о невежественных крестьянах. Уверен, что царь царей и хранитель вселенной рассудил бы иначе — не пожелал бы, чтобы мальчишку загрыз тигр лишь потому, что тот лгун и проказник.

— Возможно, — изрек «хранитель вселенной», — однако в данном случае мы будем рады увидеть, как наш слон растопчет его.

«Император ведет себя как мужчина, внезапно обнаруживший, что возлюбленная недостойна его любви», — подумал Бирбал и собрался было привести новые доводы в пользу смягчения приговора, но тут обвиняемый произнес фразу, после которой его уже ничто не могло спасти.

— Прежде чем вы убьете меня, Ваше Величество, — решительно проговорил он, — хочу вас предупредить: моя смерть станет проклятием для вас и столицы вашей, ибо меня защищают самые могущественные чары на свете. Эти чары шлют радость и процветание всем, кто помогает мне, и сулят неисчислимые несчастья тем, кто причинит мне вред.

Император взглянул на него так, как смотрят на комара, перед тем как его прихлопнуть.

— Очень любопытно, — проронил он. — И знаете ли отчего, господин Уччелло, или Могор, или Веспуччи? Оттого, что мы построили этот город в месте упокоения величайшего святого, почитаемого по всей Индии шейха Селима Чишти. Он наш покровитель, и он посылает неисчислимые беды на всех недругов наших. Вот нам и любопытно, чьи чары сильнее — вашего колдуна или нашего святого человека?

— Моя ворожея — самая сильная во всех подлунных царствах, — сказал пленник, и стены дрогнули от неудержимого хохота присутствующих.

— А-а, — протянул император, — так это женщина. И впрямь очень страшно. Ну хватит! Отведите злодея к слону, увидим, сумеет ли женщина-колдунья защитить его.

Второе заседание суда над человеком с тремя именами состоялось в Саду Хирана. Такое имя императору взбрело в голову дать своему любимому слону, хотя на самом деле слово «хиран» означает «лань». Не исключено, что именно из-за своей клички слон, многие годы прослуживший верой и правдой своему господину, вдруг впал в бешенство, и его вынуждены были держать в цепях. (Как известно, с именами шутки плохи, и если имя нареченному им не подходит, то в этого человека вселяется злая сила.) Даже после того как слон взбесился (и ослеп к тому же), император запретил убивать его. Ему отвели для прогулок целый парк и держали в специально построенном стойле с обитыми мягким материалом стенами — чтобы животное не поранило себя во время приступов ярости. По прихоти императора слона этого время от времени использовали для исполнения сразу двух обязанностей — судьи и палача.

В том, чтобы человека, назвавшегося не своим, а чужим именем, судил обезумевший от нежного, не подходившего ему имени слон, была своя логика. Слепой Хиран находился в Саду правосудия. Он стоял, удерживаемый канатом, пропущенным сквозь отверстие в камне, врытом в землю. Слон громко трубил, топотал, и его клыки сверкали словно два клинка. Чтобы посмотреть на казнь человека с тремя именами, в Саду собралась большая толпа. Кроме придворных тут было много всякого другого народа, и все они стали свидетелями чуда. Пленнику развязали руки — с их помощью он никак не мог спасти себя, а всего лишь принял бы смерть с б#243;льшим достоинством. Осужденный протянул руки наверх, к слону, и на глазах у всех собравшихся слон неожиданно успокоился, позволил погладить себя, а затем и знать, и простолюдины одновременно ахнули от изумления: слон бережно обвил хобот вокруг тела пленника, приподнял его — и вот уже желтоволосый чужак сидит на слоновьей спине, словно какой-нибудь принц.

Акбар вместе с Бирбалом наблюдал за происходящим с высоты пятиэтажного сооружения, носившего название Панч-Махал, и оба они были потрясены увиденным.

— Выходит, безумен и слеп не слон, а мы сами, — произнес Акбар, обращаясь к своему советнику. — Вели тотчас же всю команду взять под стражу. Невиновного вымыть, одеть и привести к нам.

— Что верно, то верно — слон не убил его, — задумчиво отозвался Бирбал, — только значит ли это, что сей человек невиновен? Если виноваты моряки, то с чего им было тащиться к нам, в такую даль? Не проще ли было убраться восвояси, да поскорее?

Акбар усмехнулся:

— Любишь же ты плыть против течения, Бирбал. Еще недавно ты защищал этого человека, теперь же, когда он оправдан, начинаешь сомневаться в нем. Так вот тебе аргумент, против которого ты не устоишь: действия слона совпадают с волей императора. Если Акбар одобряет Хирана, значит, слон тысячекратно прав, и тебе придется с этим считаться.

Умар Айяр посетил моряков в их узилище. Одетый в женское платье, с прикрытым кисеей лицом, он двигался легко, грациозно, и мужчины смотрели на «нее» с недоумением: они не понимали, что понадобилось девице в каменной обители сумрачных теней. «Девица» не называла себя, не стала объяснять причины своего появления, она сразу приступила к делу, обратившись к ним с весьма необычным предложением. Поскольку император все же не совсем уверен в их вине, он собирается установить за синьором Веспуччи постоянное наблюдение, полагая, что тот рано или поздно чем-нибудь выдаст себя, как обычно случается со всеми преступниками. Если моряки и впрямь жаждут справедливого возмездия за смерть своего капитана, то им придется согласиться на долгие, тяжкие дни заключения, покуда Веспуччи не будет изобличен. Тогда, уверил Умар, их невиновность уже не будет вызывать ни малейших сомнений, а император употребит всю свою власть, чтобы примерно наказать злодея. Разумеется, никто не возьмется сейчас предсказать, сколь долго продлится ожидание. Хотя тюрьма она и есть тюрьма, спору нет, тут придется нелегко. Зато это будет честно по отношению к памяти их командира. Айяр сообщил, однако, что, если им это не подходит, ему поручено организовать их побег. Их препроводят на корабль и отпустят, — правда, тогда дело Веспуччи будет закрыто, ибо этот побег станет доказательством их вины, и, если они вздумают когда-нибудь вернуться, их всех казнят за убийство лорда Хоуксбенка.

— Таков выбор, который в своей безграничной мудрости предоставляет вам хранитель вселенной, — тоненьким голоском, торжественно и по-женски нараспев произнес евнух.

И тут немедленно обнаружилось, что честность и верность не принадлежат к числу добродетелей, коими обладает команда «Скатах».

— Ну и оставляйте себе этого подлого убийцу, а мы хотим домой, — ответствовал за всех Хоукинс Слава Господу.

«У англичан нет будущего, — брезгливо скажет себе Умар Айяр. — Нация, которая не знает, что такое преданность и самопожертвование, обречена и скоро исчезнет с лица земли».

К тому времени заново обретшего свое подлинное имя Никколо Веспуччи уже провели в личные покои Акбара. Ему вернули его одежду, поверх которой он небрежно накинул свой знаменитый разноцветный плащ. Никколо вновь обрел и свое спокойствие, более того — на его лице играла торжествующая улыбка, как у фокусника, который только что с успехом исполнил сложный трюк, — заставил, например, исчезнуть дворец, прошел невредимым сквозь пламя или укротил бешеного слона. Император и Бирбал были поражены его самодовольным видом.

— Как тебе это удалось? — спросил Акбар. — Почему слон тебя не тронул?

Улыбка Веспуччи стала еще шире:

— Ваш слон предан Вашему Величеству, и поскольку с недавних пор вы осчастливили меня своим расположением, то он наверняка уловил на моей персоне знакомый ему аромат ваших благовоний.

«Разве это не то, чем грешим мы все? — спросил себя император. — Успокоительная ложь, постоянное стремление чуть-чуть исказить истину, подсластить ее. Быть может, изворотливость этого человека с тремя именами просто наиболее зримое отображение недостатка, присущего всем нам? Возможно, действительность кажется нам слишком пресной? Есть ли хоть один человек на белом свете, который хотя бы раз в жизни не исказил истины или не отступил от нее? Может быть, и я ничуть не лучше его?»

Веспуччи тем временем размышлял о доверии. Не доверявший ни одной живой душе, он доверился женщине, и она спасла ему жизнь. Он остался в живых благодаря Скелетине — вот уж поистине чудо из чудес! Все, что хранилось в потайных карманах его удивительного, казавшегося невесомым плаща, вновь обрело свой истинный вес в его ладонях. Золотые слитки, тяжелая горсть самоцветов — все это было извлечено и передано ей, Скелетине.

— Теперь я полностью в твоей власти, — сказал он. — Если решишь обчистить меня до нитки, я не смогу тебе помешать.

— Ничего-то ты не понял, — отозвалась она. — Это ты взял надо мной власть, которой я не могу противиться.

Он так и не уразумел, что именно Скелетина имела в виду, а ей было неведомо до сей поры, что такое любовь, и она не знала, как это объяснить, так что свое спасение он и вправду воспринял как некое чудо. В тот момент, когда ему развязали руки, дабы он мог помолиться и предстать перед Создателем в приличном виде, он понял, что Скелетина предвидела подобный поворот событий. Из потайного места, куда не догадался заглянуть ни один из обыскивавших его, он незаметно извлек крошечный флакончик с духами, имитирующими запах императорского тела. Это обмануло слепого слона и спасло Никколо жизнь. И вот наконец настал момент, которого он так долго ждал.

Император заговорил:

— Сейчас неважно, как ты себя называешь, — начал он, — важно, чтобы ты перестал запираться и рассказал о себе всё — с начала и до конца. И побыстрее, пока у нас не пропало доброе расположение духа.

Никколо понял, с чего ему следует начать свой рассказ, в тот момент, когда слон по прозвищу Хиран посадил его, чужака, к себе на спину, словно он был особой королевской крови. Он знал, что того, кто слово в слово излагает свою историю несколько раз подряд, часто принимают за лжеца, затвердившего придуманную легенду, поэтому теперь было важно начать по-иному.

— Ваше Величество, — заговорил он, — царь царей, хранитель вселенной. С величайшим почтением имею сообщить вам, что я… — и вдруг смолк, будто боги отняли у него способность говорить.

— Продолжай! — недовольно бросил император. — Не смей молчать, говори, разрази тебя гром!

Чужак кашлянул и начал заново:

— Господин мой, я не кто иной, как…

— Ну?!

— Я не смею, о владыка…

— Ты должен!

— Подчиняюсь, но мне страшно.

— Говори, я приказываю!

— Так узнайте же, Ваше Величество…

— Продолжай!

Глубокий вздох, и затем — как прыжок в воду:

— Я ваш кровный родственник. Если быть более точным — племянник вашего деда и, следовательно, ваш… дядя.