"Все явное становиться тайным" - читать интересную книгу автора (Трушкин Андрей)Глава III ЯНATAXAВ тот день мы вышли с Ямахой на улицу без определенных целей, просто так пошляться. Двигались мы вдоль нашего дома: она — по бордюру на тротуаре, а я рядом по лужам шлепала. Делать нам было нечего, мы с тоской посматривали по сторонам на серые тучи, которые нависли над городом и чуть не цепляли ржавые крыши и покосившиеся, будто пьяные, телевизионные антенны; на серые панели домов с застекленными стиля «кто во что горазд» балконами; на чумазых ребятишек, которые гоняли друг за другом по грязи, как футболисты на картофельном поле. И — молчали. Вдруг из-за угла выскочила девчонка, которую мы обе хорошо знали. Ирка была красная, прическа на ней растрепалась, а куртка сбилась набок. Меня это, честно говоря, сразу удивило. Потому что Ирка проходит у нас под кодовой кличкой Манекенщица — всегда-то на ней все приглажено, макияж такой как надо, одежда с иголочки, ну а про прическу и говорить нечего, такое всегда было ощущение, что она каждое утро укладывается часа по три. Ну вот, идет Ирка к нам, а сама чуть не плачет. Я остановилась перед ней и спросила: — Ир, ты чего, билет на Дэвида Копперфильда потеряла? Она остановилась как вкопанная, смотрит на нас и будто не видит. А потом лицо ее стало сжиматься, губы поползли вниз, и она вдруг, прямо перед нами, разревелась: — Девочки, ой, девочки, ой, что случилось! Мы с Ямахой подошли к ней ближе и стали расспрашивать. Сначала думали, что пацаны ее побили или, может, куртку у нее сняли или кроссовки, но смотрим — вроде все на месте. — Да что с тобой? — говорим. — Деньги, что ли, потеряла? Она отвечает: — Вы… Вы… моего брата Игорька не видели? — Нет, — переглянулись мы с Ямахой. Потом мы посмотрели назад во двор и сказали: — Нет, твоего там не видать. У него ведь такая ярко-оранжевая куртка? — Да, — всхлипнула Ирка, — куртка-то ярко-оранжевая, а где ж теперь его искать вместе с этой курткой? — Да что ты, подумаешь, без спросу ушел гулять! Вернется, куда он денется, — небось, на стройку с пацанами умотал. — Какая стройка, — размазала слезы Ирка по щекам. — Тут ко мне какой-то гад подошел и сказал, что они Игорька… они Игорька… В общем, сказали, что они позвонят мне и скажут, где он. — Чушь какая-то, — удивились мы с Ямахой. — Что здесь, Чикаго, что ли, чтобы киднеппингом заниматься? Ну, пойдем к тебе домой — посмотрим, кто там позвонит. Мы решительно зашагали к Иркиному подъезду, она набрала номер на кодовом замке, мы поднялись на четвертый этаж и вошли в квартиру. Не успели мы разуться и снять куртки, как застрекотал телефон. Ирка побледнела, схватилась руками за голову и посмотрела на нас. — Ну чего ты, — кивнула я. — Бери трубку, говори и постарайся поспокойнее. Ирка подняла трубку: — Алло! Я наклонилась поближе к ней, чтобы слышать, о чем идет разговор. — Ну, что делать будем? — послышалось с того конца провода. — Малец твой у нас. Застрял здесь надолго. — Кто это? Кто это говорит? — закричала Ирка. — Неважно, кто говорит! — сказал голос. — Важно, чтобы ты нас слушалась, и тогда все будет в порядке. Усекла? — П-поняла, — сразу перешла Ирка с крика на шепот. — А где он? Что с ним? — С ним все в порядке. А теперь слушай внимательно, только не делай никаких записей и не вздумай обращаться в милицию. А то твоему мальцу, в общем… И в этой нависшей паузе я почувствовала что-то очень злое. — В общем, не будет больше твоего мальца. Усекла? Теперь слушай. Твой отец, когда последний раз ездил в командировку, привез с собой десять тысяч долларов. Налом. Спрятал, видать, где-то в квартире. Срок у тебя — трое суток. Найди эти баксы. По истечении трех суток мы позвоним и скажем, где ты сможешь обменять деньги на своего братишку. Все ясно тебе? Ирка растерянно молчала. — Попробуй поговорить с ним еще, — шепнула я ей на ухо. — Может быть, он выдаст свое местоположение, или хотя бы голос попытайся запомнить. Но человек с той стороны трубки будто услышал мои советы. — Я тебя серьезно предупреждаю: не вздумай в детективов играть — телефон там мой засечь или голос. Все равно ничего не получится. А тебе только хуже будет. Ну давай ищи деньги и жди звонка. После этого неизвестный положил трубку, а Ирка осталась стоять столбом посреди кухни. — Во дела-а-а! — опустилась на край стула Ямаха. — Что ж теперь делать-то? — Чего тут думать, — тряхнула я головой. — В милицию надо звонить — вот чего! Ирка посмотрела на меня дикими глазами: — Нет, только не в милицию! — Ну тогда пусть родители решают! — решительно отрубила я. — Раз на себя не можешь взять ответственность, они этим делом займутся. В конце концов, это их сын. — Н-нет родителей, — пролепетала Ирка. — Уехали они вчера, в Испанию. — Вот те раз, — села я на стул. — Слушай, а действительно твой отец недавно за границей был? — Был, — кивнула Ирка. — В Нидерландах. У них там какой-то научный то ли симпозиум, то ли семинар проходил, не знаю я точно. Но откуда он десять тысяч долларов мог взять, это ж не сотня какая-нибудь, которую он, может, там в супермаркете не потратил. — Да-а, — облокотилась я о спинку стула и посмотрела во двор. — Десять тысяч баксов — штука серьезная. А самое главное — откуда они обо всем этом узнали? — Девочки, ой, девочки, — снова начала всхлипывать Ирка. — Что же делать-то? Делать-то чего? — Чего-чего? — пробубнила я. — Если не хочешь в милицию звонить, так деньги искать надо. — Верно, правильно! — оживилась Ирка и смахнула челку со лба. — Надо эти доллары проклятые найти, им отдать, Игорька забрать, а потом уже в милицию заявлять. — Да, это разумно, — согласилась Ямаха, глядя на Ирку с сочувствием. Конечно, я тоже жалела Ирку. Как бы мы ни завидовали ее туалетам, и ее отличному макияжу, и цвету лица, но все-таки когда у тебя пропадает брат — тут поневоле посочувствуешь. — Где же он мог деньги эти спрятать? — стала размышлять вслух Ирка. — Интересно, а десять тысяч долларов — это какая должна быть пачка? Или может — чемодан? — Смотря какими купюрами, — пожала я плечами. — Если однодолларовыми, то считай — десять тысяч бумажек. Вот возьми тетрадку, представь, что в ней на каждой странице по три доллара — вот такая вот стопка примерно и получится. — Да-а, — процедила Ямаха. — Вряд ли он вез через границу все это в однодолларовых купюрах. Скорее всего это какой-то небольшой сверток с крупными банкнотами. — Подождите-подождите, — потерла лоб Ирка. — От отца после поездки оставались какие-то бумаги, если он не забрал их с собой. Тут она коршуном, спасающим своих детенышей, ринулась в другую комнату, где стоял большой сервант. Она открыла ящичек, выгребла оттуда на стол документы и стала в них разбираться. — Так, это книжка расчетная, это дипломы старые, мое свидетельство о рождении… Смотрите, нашла — вот он ездил в Нидерланды, вот он декларировал, что провез… Пятьдесят шесть долларов, — с удивлением посмотрела на нас Ирка. — А чего тут поразительного? — насупилась я. — Кто же в декларацию такие деньги будет включать? Там небось какой-нибудь налог нужно платить, или на учет возьмут еще в налоговой инспекции. Наверное, он их так, в кармане, провез. — Вряд ли, — усомнилась Ирка. — Что-то на моего папу не похоже. — Да, каждый из нас за десять тысяч долларов может, наверное, что-нибудь такое сделать, что на него похоже не будет, — вздохнула Ямаха. — Впрочем, я никогда таких денег-то и не видела. — Хорошо, но где же он мог их тогда спрятать? — огляделась Ирка кругом. — Девчонки, ну пожалуйста, помогите мне! Может быть, вы найдете? …Битых два часа рылись мы в Иркиной квартире. Осмотрели, казалось, все. Искали и в кухонных шкафах, и в мусорном ведре, и под ванной, и в туалетном столике, и даже в бачок унитаза Ямаха умудрилась заглянуть. Ну, конечно, письменные столы, комоды мы просмотрели сразу, однако ничего похожего на доллары не нашли. Потом перевернули все вверх дном в комнате Игорька. Там и до этого-то бардак был страшный, ну а после нас просто Мамаево побоище на свалке Куликовой. Однако и там никаких долларов мы не обнаружили. Усталые, мы вернулись на кухню. Ирка поставила чай, зябко закуталась в шаль: — Может быть, он не в квартире их спрятал? — Не падай духом, мы еще не все тут осмотрели, — скептически огляделась я кругом. — А вдруг он их в люстру спрятал? Или, скажем, взял заднюю крышку у телевизора снял и туда этот пакет положил — там он спокойненько и лежит. Или еще, допустим, мог в библиотеке просто рассовать купюры между страницами книг. Или, скажем,… — Ладно, — вздохнула Ирка. — Сейчас чаю попьем и снова искать будем. Чаепитие наше было невеселым. Все-таки каждый осознавал, что дело серьезное, и никому из нас, конечно, не хотелось иметь к нему какое-либо отношение. Особенно нам с Ямахой. И угораздило же выйти гулять в такое время суток — тронулись бы в обход микрорайона чуть раньше или чуть позже и не влипли бы в эту историю. А теперь… Но не могли же мы бросить Ирку в самом деле! Это было бы уж совсем как-то не по-человечески. После того как мы дважды выцедили чайник, поиски были возобновлены. Мы осмотрели все места, на которые указала я, перетряхнули всю библиотеку — книжку за книжкой, страничку за страничкой, умудрились даже посмотреть те места, где плинтуса отходили от стен, но опять-таки никакого намека на доллары не нашли. — Может быть, он их спрятал в гараже? — сникла Ирка. — А ключи у тебя есть? — оживилась Ямаха. — Есть, как не быть, только там сигнализация какая-то мудреная, — пробормотала Ирка. — Я толком-то и не знаю. — Ну, делать нечего — надо идти смотреть, — переглянулись мы. — Ладно, — согласилась Ирка. — Сейчас, я только оденусь. — Слушай, — вдруг осенило меня. — А откуда ты вообще узнала, что Игорька украли? — Во дворе какой-то парень на роликах подъехал… Эх, — рассердилась Ирка и стукнула себя кулаком по коленке. — Если бы я сообразила за куртку его ухватить и прямо об асфальт шмякнуть. Небось, далеко потом не уехал бы на своих колесах. Кто-нибудь из взрослых, может быть, помог бы… Но так неожиданно все произошло, растерялась я. — Подожди-подожди, как он выглядел? Ирка нахмурилась, потерла рукой лоб и довольно подробно описала того парня: брюнет, лицо противное, наверное, еще не бреется, глаза колючие и какие-то испуганные, одет был в бейсболку козырьком назад, грязные голубые джинсы и кислотную куртку цвета «Последняя радость рейвера». — Раньше ты его видела или нет? — спросила я. — Нет, не припомню. Вроде бы что-то знакомое, с одной стороны, а вроде бы и нет. Но то, что он не из нашей школы, — это точно. — Жалко, — натянула я куртку. — Приметы ты дала довольно точные, может, по ним кого и разыщем. А пока давай сходим в гараж, а потом мы с Ямахой еще по микрорайону прошвырнемся — может, засечем кого-нибудь похожего. Мы вышли из Иркиной квартиры и направились во дворы, туда, где рядом с мощными, в два этажа, кооперативными гигантами притулились старые гаражи, сбитые из досок, крытые листовым железом, и новая генерация — небольшие гаражики — «бегемоты», или, как иначе их называли, «ракушки». Мы обошли островок грязно-серых «бегемотов», и Ирка стала возиться с большим ржавым амбарным замком, который висел на двери их гаража. — Машина-то у вас какая? — поинтересовалась я. — «Жигуленок», а какой модели, не знаю, — не разбираюсь я в этом, — шуровала в замке Ирка. — Сейчас вот замок откроем этот и еще другой, внутренний, и потом какая-то сирена включится — ну и шуму же будет! — А как отец ее выключает? — Не знаю, — прикусила губу Ирка. — Он входит и, по-моему, что-то слева отключает. Ну да, кажется, слева. Двери гаража распахнулись, и не успели мы сделать и двух шагов, как, действительно, из гаража раздался жуткий рев Минотавра, заблудившегося в собственном лабиринте. Мы быстро начали щупать руками стенку гаража с левой стороны, но ничего, кроме заноз в пальцы, не получили, потому что никакого выключателя там не было! А сирена орала пуще прежнего и, казалось, все громче и громче. Мы в панике бросились к правой стороне, но и там тоже ничего, кроме полочки, где валялись промасленные тряпки и какие-то гаечные ключи, не обнаружили. Краем глаза я увидела, что прохожие, которые шли по другой стороне улицы, как-то подозрительно посматривают в нашу сторону. Но, слава богу, никто из них пока не подошел. Вдруг из-за поворота вырулила «канарейка» с проблесковым маячком наверху. Двигалась она неторопливо, с чувством собственного достоинства, как хозяин рынка вдоль торговых рядов. Это был наш микрорайонный патруль. Услышав сирену, машина, будто задумавшись, притормозила, а потом решительно повернула в нашу сторону. — Ирка, — сделала я страшные глаза. — Ну-ка быстро вспоминай, чего еще твой отец делал, когда в гараж входил, а то худо нам сейчас всем будет! Ирка в панике стала теребить свой локон и бормотать: — Ну как… Ну, он входил… входил, потом слева рукой что-то шарил, потом проходил прямо… — Ну вот и иди, — говорю я ей. — Пошарь слева и иди прямо, может, наткнешься на чего. Ирка так и сделала, прошла в глубь полутемного гаража и вскрикнула: — Есть! Есть! Выключатель какой-то! — Ну давай, — скомандовала я. Она щелкнула выключателем. Тут зажегся свет, но сирена тем не менее не умолкла. — Смотри внимательнее, — рыкнула я. — Я пойду попробую милиционерам зубы заговорить, а ты постарайся побыстрее заткнуть эту оралку. Ирка двинулась еще дальше в глубь гаража и тут увидела небольшую красную кнопку, которая была вмонтирована внизу одной из полок. Она щелкнула этой кнопкой, и сирена тут же устало и простуженно закашляла и замолкла. Но милиционеры, скорее, видимо, от скуки, чем из любопытства, все-таки подъехали к гаражу. Один из них вышел наружу и, постукивая резиновым гуманизатором по своей здоровой, как теннисная ракетка, ладони, осведомился: — Ну-с, барышни, по гаражам бомбим? — Что вы, дяденьки, — залебезили мы. — Это просто подружку нашу, Ирку вон, отец послал сигареты из машины забрать. — Ты чего? — шепнула еле слышно Ирка. — Мой отец не курит же вовсе. Тем не менее я захлопала глазами и честным взором юной пионерки посмотрела в глаза милиционеру. Он подозрительно зыркнул на нас, заглянул в гараж и еще раз осведомился: — А вы тут случаем бензином не кумаритесь? — «Не кума…» чего? — поползли вверх брови Ямахи. — Ну, — засмущался милиционер. — Бензин тут случайно не нюхаете? — Что мы, дурочки, что ли, — хихикнула Ямаха, — бензин нюхать! Да и потом, мы здесь долго и не собираемся быть: потом этим самым бензином разить будет за версту — за день не отмоешься. — Ну смотрите, — еще раз обернулся к нам милиционер. — Если что — обращайтесь. Он сел в машину, хлопнул дверью, что-то сказал напарнику, тот загоготал, «канарейка», скрипнув тормозами, развернулась и неторопливо поехала прочь. Ну и извазюкались же мы в этом гараже! Никогда бы не подумала раньше, что в таком маленьком пространстве можно держать столько всяких промасленных тряпок, канистр, инструментов, пружин, колес со стертым покрытием и прочих причиндалов, назначения которых, наверное, ни одна девчонка бы не поняла, включая и нас. Мы самым тщательным образом обшарили весь салон машины. Ирка даже не поленилась заглянуть вниз — под днище. Но никаких пакетов, приклеенных скотчем или прикрученных веревками, там не обнаружилось. Совершенно упавшие духом, мы объединенными силами закрыли гараж и поплелись по дороге. — Не нашли, не нашли, — в отчаянии сжимала кулаки Ирка. — Да погоди ты переживать! — дотронулась до ее плеча Ямаха. — Поищи еще дома как следует. Наверняка они в каком-нибудь простом месте лежат, может быть, прямо на самом виду, а мы и не догадывались. Мы тебе завтра после школы позвоним сразу. — Точно, позвоним, — кивнула я. — А ты пока подумай, не мог ли твой отец деньги еще куда-нибудь спрятать или, может быть, кому-нибудь отдать. Всю ночь я не могла заснуть как следует: то какие-то кошмары снились, то вдруг казалось, что вот-вот — и я смогу догадаться, где Иркин отец спрятал пачку в десять тысяч долларов. Иногда приходили в голову самые дикие мысли, от которых нужно было то ли смеяться, то ли просто покрутить пальцем у виска и забыть. Уже перед самым подъемом мне приснилось, что Иркин отец запаял деньги в консервную банку, которая преспокойненько стоит сейчас в кладовке вместе с вареньями и всякими другими разносолами. Так что проснулась я утром с головой, гудящей, как Курский вокзал во время летнего прилива пассажиров. Все было бы ничего, но у нас в этот день должна была случиться контрольная по алгебре. А тут черепушка раскалывается, да еще и к самой контрольной я, скажем так, была «не совсем готова». Путаясь в вещах, я огрызалась на маманины реплики о том, что я, как всегда, встаю слишком поздно и поэтому не могу позавтракать как следует, а из-за этого не учусь так, как учатся другие дети… От этих «так как», «потому что», от бесконечных причинно-следственных связей у меня голова разболелась еще больше. Теперь понятно, почему утром, когда у мамани не слишком хорошее настроение, я собираюсь в школу со скоростью Гагарина, пролетающего по орбите, с тем, чтобы как можно скорее съесть какой-нибудь бутерброд и выскочить из квартиры… Естественно, о сменке из-за такой спешки я вспомнила только около школы. Да-да, как это ни смешно, в нашей школе до сих пор и от малышей, и от старшеклассников требовали сменку. Сама завуч школы — сухая, похожая на упрямую козу с острыми рогами и злым глазом, — курировала этот вопрос. Каждое утро, как броневик Ильича, стояла она у порога школы на страже интересов родного учебного заведения и его чистоты. Чтобы хоть как-то отвадить ее лазить по чужим сумкам, я еще вчера положила в свой рюкзак подушечку с иголками. Завуч наша имела обыкновение запускать руку в портфели и самолично шарить там на предмет сменки, а также вещей, строжайше запрещенных в нашей школе, к которым относились пистолеты и газовые баллончики всех систем, сигареты и косметика. Заранее жалея свои измученные нервы, я осторожно открыла рюкзак и положила подушечку с иголками на самый верх. Не подумайте, что я такая садистка, но просто завучиха наша могла достать кого угодно — и меня она достала! У ворот школы я пристроилась к очереди, которая гуськом продвигалась ко входу. Было такое ощущение, что все мы хотим попасть на концерт каких-нибудь «Иванушек Интернешнл» и потому занимали здесь очередь с утра. Но делать было нечего, я покорно плелась вслед за затылком какого-то мелкого младшеклассника и наконец оказалась нос к носу с нашей завучихой. Звали ее за глаза Анкой-пулеметчицей — именно такую кликуху приклеили к ней еще в незапамятные времена. Сложилось прозвище, вероятно, из-за того, что завучиха отчитывала учеников, не утруждая себя подбором слов и — с бешеной скоростью. За долгие годы педагогического труда обличительные тирады сложились у нее в хорошо отрепетированную и злобную цепочку слов: «Если вы думаете, что вам здесь будет позволено хулиганил безобразничать, то вы глубоко ошибаетесь, потому что здесь школа, а не дискотека, и потому здесь надо учиться, а не выделывать фортеля. А тот, кто не хочет учиться, а желает выделывать фортеля, может получить справку и выкатываться отсюда хоть сегодня же…» Анка-пулеметчица испепелила взглядом того самого младшеклассника, который брел впереди меня, сказала, чтобы он завтра вызвал в школу своих нерадивых родителей, что положили его обувь в грязный холщовый мешок. Мелкий кивнул и испуганной трусцой бросился к раздевалке. Настала моя очередь предъявлять сменку. Я смело сдернула рюкзак с плеча, но развязывать его не стала. — Тэк-с, что тут у нас? — наклонилась над моими вещами Анка-пулеметчица и стала рыться в них, будто в опавшей лесной листве в поисках гриба-боровика. Вскоре ее вопль возвестил о том, что своего «боровика» она нашла. — Что это? — завизжала она, глядя, как из ее сухого указующего перста вытекает малюсенькая капелька крови. — Кровь, гемоглобин, — меланхолично ответила я. — Что у тебя в сумке?! — завопила Анка-пулеметчица. — Ножи, кастеты, автоматы, — пожала я плечами. Анка-пулеметчица от такой наглости осеклась, но даже не на секунду, а всего лишь на миг: — Сегодня школа обойдется без тебя, — отчеканила она. — А пока иди домой, подумай о своем поведении и без родителей не возвращайся. «Господи, счастье-то какое!» — подумала я, сваливая с крыльца. Я бы, конечно, пошла домой, сообщила все своим родителям, они, как обычно, целую неделю пытались бы выбрать время для того, чтобы прийти в школу, и в конце концов и сама Анка-пулеметчица, и мои родители забыли бы об этом инциденте. Но, к сожалению, в тот день в школу мне нужно было попасть обязательно — мы с Ямахой договорились обменяться мнениями по поводу Иркиного дела. Осторожно прокравшись вдоль стены школы и прячась за кустами, как юный разведчик, намеревающийся разбомбить фашистский склад, я добралась до замазанного масляной краской окна туалета. Приподнявшись на цыпочках, я постучала туда кулаком. Гомон, который слышался с той стороны, мгновенно умолк, потом кто-то глянул на меня через маленькую, проскобленную в краске дырочку, и рама, скрежеща, отворилась. — Тебе чего? — выглянула в окно Людка из 10-го «Б». — Ничего, — сказала я. — Руку дай. Людка оглянулась и, не заметив ничего подозрительного, сунула мне свою лапу. Сразу было видно, что она занимается дзюдо с шестого класса. Не успела я ойкнуть, как она втянула меня в окно, поставила на пол и быстро закрыла раму. Причину ее торопливости я поняла, как только оказалась внутри. Девчонки из старших классов перед первым уроком так усиленно вентилировали легкие «Мальборо» и «Кэмелом», что у меня защипало в глазах. Выскочив поскорее из туалета, я, оглядываясь, чтобы случайно не напороться на Анку-пулеметчицу, помчалась на второй этаж в кабинет математики. Я лелеяла смутную надежду увидеть Ямаху до того, как в класс войдет наша алгебраичка по прозвищу Беспределыцица. Имечко это ей присвоили не только в связи с тем беспределом, который она иногда устраивала на уроках, но и еще потому, что она до самозабвения любила тему, которая касалась пределов. О самих «пределах» череда выпускников школы мало что помнила, но их преподавательница врезалась им в память до конца жизни. В тот день мне беспредельно не везло, потому что, как только я зашла в класс и огляделась в поисках Ямахи, мне положила руку на плечо Беспределыцица и ласковым тоном анаконды, которая приглашает кролика зайти к ней в пасть погостить, сказала: — Ну что же ты, Наташенька, стоишь в дверях? Проходи, садись. «Вот влипла», — грустно подумала я, продираясь к своей парте. А тут еще наш местный псих Колька Киселев по прозвищу Кисель прижал меня к стенке и, горя безумными глазами, пыхтя прямо мне в лицо, дурным голосом заорал: — Пифагоровы штаны во все стороны равны! Ну а если не равны, то это вовсе не штаны! — Да иди ты, придурок, в Сандуновские бани! — отпихнула я его. — То же мне — «цирк уехал, клоуны остались!» Брякнувшись на свое место, я раскрыла рюкзак, сунула туда руку и заорала от боли. Ну надо же, как я могла забыть убрать свои иголки подальше! Да-а, пока на своей шкуре не испытаешь библейскую мудрость о том, что «не делай другому того, чего не желаешь себе», следовать ей не будешь! Тряся окровавленным пальцем, я покосилась на Беспределыцицу и со слезами в голосе пролепетала: — Ой, а я руку порезала! Так больно! Мне в медпункт надо! На первое мое обращение Бесцределыцица даже не отреагировала, но когда она увидела на моей руке кровь, то подошла поближе, спустила свои очки со лба на нос, потом двинулась к своему столу и из древней тетрадочки вынула промокашку. — Ничего страшного! — глянула она на мой палец еще раз. — Писать контрольную тебе это не помешает. — Ладно-ладно, — пробурчала я. — Вот умру я прямо здесь, в кабинете математики, а вас потом обяжут надгробный памятник тут ставить или хотя бы мемориальную табличку. — Ох, Юнусова, — вздохнула Беспределыцица. — Если бы от этого умирали, здесь бы уже весь пол был мемориальными табличками выстлан. — В два слоя, — злобно добавила я. Но Беспределыцица меня уже не слушала, а шла по рядам и раздавала каждому именные карточки. Это было ее фирменное изобретение. Вместо того, чтобы, как в нормальных, обычных школах, расчертить на доске два варианта с тем, чтобы ученики в силу своих способностей списывали либо у «первых», либо у «вторых» отличников, на каждого из нас у нее имелись свои математические досье. Уж как она их составляла, одному Архимеду известно. Но в результате того, что когда-то ее закоротило на этой идее, на контрольной каждый из нас получал свое персональное задание. Так что при всем желании списать, кроме как у себя, было не у кого. Я тупо глядела в свою карточку, где были отмечены мои предыдущие оценки за контрольные, и понимала, что я качусь все ниже и ниже — «по наклонной плоскости», как любила выражаться моя мама. «И что дальше? — часто вопрошала она, разглядывая мой дневник. — До чего ты докатишься?» — «До чего, до чего? Замуж выйду!» — обычно отвечала я, если чувствовала, что маманино сердце можно растопить. «Так вот учись, — с нажимом, назидательно пропесочивала мне мозги мама, — пока замуж не вышла. А то потом пойдут пеленки-распашонки, и все обучение твое на этом закончится». «Ничего-ничего, — обычно не сдавалась я. — Замуж я на самом деле и не собираюсь — очень надо!» Видать, день у меня не задался совсем, потому что иначе не сидела бы я сейчас с исколотым пальцем, с нерешенной контрольной, да еще и с проблемой, которую на нас вчера обрушила Ирка. Пока класс притих, в немом изумлении изучая свои варианты, я вырвала из тетрадки листочек, написала на нем два слова и передала в сторону Ямахи. Она прочитала мое послание, что-то чиркнула в ответ, и вскоре бумажка легла мне на стол. Я развернула ее, но читать тут, увы, было нечего. «Ну и чо?» — вопрошала моя надпись. «Ну и ничо!» — восклицательным знаком оканчивался ответ Ямахи. Значит, ей тоже в эту ночь никакой нормальной идеи в голову не пришло. Я подперла рукой щеку, пододвинула поближе карточку с заданием и попыталась въехать в смысл математических знаков, от которых у меня тут же начало рябить в глазах. Цифры, мелькающие в задачах, тут же навели меня на размышления о вчерашнем происшествии. «Десять тысяч баксов, — соображала я. — Интересно, а сколько это будет в рублях?» — Почем курс бакса на Токийской бирже? — шепнула я в сторону своего соседа по парте — Хорька. Более точной информации по поводу курсов разных валют получить у нас в классе было не у кого. Хорек — тщедушный пацан — в свободное от учебы время сколачивал капиталы путем хитроумной скупки и продажи разных валют в коммерческих банках. Хорек покопался в своем пиджачке, вынул пейджер, тот что-то глубокомысленно пиликнул. Хорек показал мне издалека цифру. Я попыталась мысленно умножить это на десять тысяч, но точную сумму высчитать не смогла. Как я и предполагала, в рублях эта сумма казалась еще внушительнее, чем в баксах. От раздумий меня отвлекла Беспределыцица. Она наклонилась над моей тетрадкой и хмыкнула. И чего хмыкает? До конца урока еще целых пятнадцать минут. Сейчас чего-нибудь наваяем… |
|
|