"Так и было" - читать интересную книгу автора (Кодочигов Павел Ефимович)

Кодочигов Павел Ефимович

Так и было

Аннотация издательства: Новая книга свердловского прозаика построена на реальных событиях, в ней сохранены подлинные имена и фамилии. Только безоглядная вера в победу помогает четырнадцатилетнему Гришке Иванову и другим героям книги стойко выдержать все испытания в смертельной схватке с врагом.

Так и было

6. Хутора, хутора...

Метрах в семистах от опушки на небольшой возвышенности чернел хутор с большим домом и многочисленными хозяйственными постройками. Между ним и лесом — траншея. Свежая, даже бруствера не замаскированы. И пустая! На хуторе тоже никакого движения. Низкое вечернее солнце бьет в глаза, мешает получше рассмотреть местность, но капитан Малышкин уверен, что противника впереди нет, и озадачен этим. Зачем же траншею копали? Одни копали, другие занять должны, да опоздали? Еще раз оглядев хутор и шоссе за ним, командир роты махнул рукой.

Солдаты тоже успели все рассмотреть и прикинуть, поэтому побежали к хутору дружно, подгонять никого не пришлось, но дальше траншеи продвинуться не удалось — по шоссе примчались грузовые машины, из них повыскакивали фрицы и открыли такой огонь, что пришлось в траншею прыгать. Не будь ее, так они, пожалуй, и до леса бы отогнали.

— Спасибо фрицам, побеспокоились о нас, — шутили солдаты, умащиваясь на ночь в траншее, однако поспать в ней не пришлось. Ночью фрицы вдруг в атаку пошли. Да как! Разбились на тройки, один ракеты беспрерывно пускает, двое огонь ведут, и все орут что-то, орут, пьяные, видать. И много их. Чтобы показать это, и иллюминацию, наверно, устроили.

Малышкин прикинул возможности роты и дал команду отходить по одному. Солдаты внесли свою поправку: сыпанули под защиту деревьев дружно и неслись в лес без передышки. На опушке стали останавливаться: рано или поздно хутор придется брать, стоит ли далеко бегать? Фашисты дальше траншеи тоже не пошли. У них свое на уме: поставленную задачу выполнили, а лезть ночью в лес разумно ли? На этом обе стороны успокоились, а утром пришел новый и жестокий приказ: немедленно взять хутор и перерезать дорогу на город Балвы!

Малышкин собрал в кружок остатки роты и предупредил:

— Заляжете — погибнем! Поняли? Пока фрицы будут глаза протирать, мы должны им на шею свалиться. Ясно? Пять минут на подготовку к броску.

Пока «беседовали», пушка откуда-то появилась, стала выковыривать фрицев из траншеи. Свои пулеметы огонь открыли. Под их перестук рота выскочила из леса и понеслась. Иванов так поддал, что впереди всех оказался, и уже половину пути преодолел, когда заметил, что бежит прямо на немецкий МГ, около которого копошатся двое. Смекнул, что пулемет неисправен, и еще поддал — оживет, так первая очередь ему достанется и патронов фрицы не пожалеют. «Надвое перережут, если исправят», — пронеслось в голове...

Тягучий страх охватил его. Изо всей силы нажал на спусковой крючок, закричал:

— Хенде! Хенде хох!

Пулеметчики не то что рук, головы не подняли. Снова дал очередь, закричал еще громче, мешая немецкий с русским:

— Хенде хох, сволочи!

Результат — тот же. В голове застучали молоточки: «Остановись, идиот! Хорошо прицелься и будешь жить! Остановись же, ну!»

Надо, надо было остановиться. С такого расстояния достаточно одной очереди, но страх сделал тело непослушным, ноги продолжали нести к неминуемой гибели.

Уже совсем ничего осталось до пулеметчиков, уже все бегут из траншеи, а эти... Еще одна очередь по ним. Снова мимо. Но близко. Один поднял голову, оглянулся, вскочил на бруствер и свалился обратно. Второй оттолкнул мертвого от себя и снова прилип к пулемету.

Гришка вдавил ноги в землю и с остервенением нажал на спусковой крючок. Немецкого фельдфебеля отбросило к заднему брустверу. Иванов прыгнул в траншею, опять нажал на спусковой крючок и не отпускал до тех пор, пока не кончились патроны.

Фашисты вели огонь из хутора. Полоснуть по ним из их же пулемета? Перекинул МГ на другую сторону траншеи. Нет, не стреляет. Сменил диск в автомате, зачем-то схватил пулемет за пламегаситель и с ним побежал вперед. Приклад волочился по земле, нерасстрелянная пулеметная лента путалась под ногами, мешала бежать. Он не замечал этого.

— На кой ляд ты его тащишь? Брось! — крикнул Карпенко.

И в самом деле, зачем? Разжал пальцы. Бежать стало легче. Только что пережитый страх еще не прошел и мешал появиться новому. Бежал легко, не думая об опасности, однако влившийся в шум боя голос крупнокалиберного услышал. Поднял голову. В черепичной крыше единственного дома чернела дыра. Оттуда бил пулемет. По инерции пробежал еще несколько метров и упал. Оглянулся — рота лежала. И ему лежать? Но перебьет же всех крупнокалиберная сволочь!

Не спешить бы, отдышаться, унять дрожь в руках и коленях, но где там. Не поднимая глаз, чтобы не почувствовал его взгляда пулеметчик, пополз к дому, но терпения хватило ненадолго — вскочил, последние метры пробежал и оказался в мертвой зоне. С чердака его уже не достать. Огляделся, нет ли где других фрицев, которые подбить могут, и, не таясь, побежал к дому. Встал напротив дыры, вырвал чеку, забросил гранату на крышу и упал, запоздало соображая, что промашка может стоить жизни. Так и случилось — граната скатилась вниз и разорвалась на земле. Его спасла куча свеженаколотых дров и аккуратно, штабельком, уложенный кирпич.

От близкого разрыва зазвенело в ушах, что-то ударило по левому плечу. Чертыхнулся, вскочил и швырнул на крышу вторую гранату. Снова упал, съежился в ожидании нового взрыва, но он раздался на чердаке. Крупнокалиберный умолк. Рота поднялась и захватила хутор.

К Иванову подбежал сияющий Карпенко:

— Грицко, що я знаю! Капитан казав, що к Славе тебя представит!

— За что? — поперхнулся Иванов.

— Как за что? За пулемет на чердаке. Лякался, коли гранату кидал?

— Некогда было. Я после пулеметчиков чокнутый был и ничего не боялся.

— Каких еще пулеметчиков?

— В траншее.

— Этих я не видел. А вот на чердаке... Ну, лякался?

— Нет. Я же сказал тебе.

— Тю! Так не бывае.

— Может, и не бывает, откуда я знаю. Ты когда-нибудь полдиска в убитого всаживал? Нет. А я зачем это сделал? На кой ляд, как ты говоришь, пулемет потащил?

— Ну, загуторил! Що кажешь, не знаешь, зачем гранату кидал? Туточки у тебя гарно получилось — зараз у дирку попал. А промазал бы, тогда що?

Настала очередь Иванову удивляться:

— Так я в твою «дирку» второй гранатой угодил...

— Ха, — думая, что друг шутит, рассмеялся Карпенко, — а першая, значит, у небо улетела и там взорвалась?

— Першая скатилась по черепице и у меня под носом рванула.

— Угу, така славна лимонка, що нос тоби целый оставила и як вона рванула никто не бачил. Не брешешь, друже, як сивый мэрии?

— Две я бросал. Первая...

— Тогда кажи, як ты целехонек передо мной сидишь? — все еще не верил Карпенко.

— Ну и дотошный же ты! — рассердился Иванов, — Первая скатилась вниз и разорвалась на земле, но я за кучей дров лежал, потому и сижу с тобой.

— Так бы зараз и казав, а то «рядом», «пид носом». А второй раз кидал, не лякался? Если бы вторая скатилась, тогда що?

Иванов рассмеялся:

— Сбегал бы к тебе — за третьей.

И Карпенко открыл было рот, да поблизости разорвался снаряд. За ним другой.

— Недолет. Перелет. Трошки поправочку внесут — следующий наш будет, — еще не веря в это, протянул Карпенко — и как в воду смотрел.

Следующий рванул около дома, и началось: виу — разрыв, виу — разрыв. Думая, что в хуторе немцы, по нему открыла огонь своя противотанковая батарея. Всех словно ветром сдунуло в кюветы. Нещадно матерясь, Малышкин всаживал в голубое небо одну зеленую ракету за другой, Карпенко привязал к палке полотенце и размахивал им, но помогло не это. Выручили фашистские автобусы, спешившие прорваться в Балвы. Пушкари перенесли огонь на них и, пока «сбрасывали» автобусы в кюветы, разобрались, что хутор занят своими.

Тишина наступила, да такая, что пение птиц стало слышно, трепыхание их в листве деревьев. Прибежал связной от командира батальона с приказом выдвинуться на шоссе, оседлать и не пропускать машины в Балвы. Нехотя поднялись, пошли, стали окапываться. Надолго ли? Друзья переглянулись и решили, что зарываться как следует не стоит, — впереди еще какой-нибудь хутор есть, его тоже брать придется. Выкопали неглубокие ямки и уселись перекусить. Солнце поднялось высоко и палило нещадно. Остро пахло травами.

— Какую бы речку форсировать, на понтонах, — мечтательно протянул Карпенко.

— Лучше бы дождичка, но небольшого, — не согласился Иванов.

— Такого, под которым ты за клевером ходил? — подыграл Карпенко, и оба рассмеялись, вспомнив недавнюю историю.

Во время летнего наступления стояла небывалая жара, а в тот день тучи начали копиться на небе с утра, и вечером пошел мелкий, занудливый, совсем осенний дождь. В темноте остановились перед какой-то деревней. Гришка вырыл ячейку, накрылся плащ-палаткой и начал задремывать, как явился непрошеный гость — командир приданного роте пулеметного взвода. Пришлось потесниться и расширить ячейку. Забрались в нее, но не заснули — сыро, холодно, стенки окопчика осклизли. «Сходи принеси клевера и поспим, как на перине», — попросил лейтенант. Клевер сушился впереди на вешалах, Иванов и сам подумывал о нем. Если бы они были позади, давно бы запасся, но вешала на нейтральной полосе. Это и сдерживало, но просьба командира, пусть и чужого, — приказ. Поднялся, вылез из окопчика. «Автомат оставь, чтобы не мешался», — посоветовал лейтенант. Тоже правильно. Пошел налегке. Стал дергать клевер. Он еще не намок как следует, шуршит. Как бы фрицы не услышали. А это еще что за звуки? Прислушался и окаменел: немецкие голоса. Упал. К нему идут. Не меньше отделения, а он, дурак, автомат оставил. Вгорячах рванул чеку, размахнулся, но гранату не бросил — пусть поближе подойдут. Пока подходили, сообразил, что положение у него липовое. Взорвется граната — огонь откроют и свои и немцы, он как на раскаленной сковородочке окажется. От этого соображения в жар бросило, а немцы подошли к вешалам и тоже стали дергать клевер, только с другой стороны. Гр-гр-гр, ля-ля-ля. Не торопятся. У него сердце на всю округу бухает, пальцы, как у бабки Мотаихи, когда она противотанковую мину к себе тащила, сводить начинает.

Надергали. Пошли назад. А ему что с гранатой делать? В карман ее обратно не засунешь, взрывать надо. И такая злость на немцев, которые всегда появляются, когда их не ждешь, вскипела в сердце, что вскочил, изо всей силы размахнулся и швырнул эфку через вешала. Сам бегом обратно. Упал. Тут же взрыв, крики. Не зная, что его черт занес к клеверу, рота ощетинилась всеми стволами. Фрицы ответили, и все пули, свои и чужие, над ним, над ним, около него, сплошной свист в ушах. С этого дня, шутили в роте, Иванов даже в уборную без автомата не заглядывает, придется в баньке помыться, так с автоматом на полок залезет и автоматом же себе спинку тереть станет.

— Будимо вперед так ходить, скоро закончим ее, треклятую, — прервал эти воспоминания Карпенко. — На юге вже у Румынии воюем. Гарно бы успеть к новому року, а? И знаешь що, Грицко, отслужимось и поидымо до меня у гости. Село у нас богатое, стоит на Днипри, недалеко от Киева. Живем дюже гарно. Поидимо, да?

— Гарно до войны жили, а теперь?

— Тю, ще краше заживем, ось побачишь. Поедешь?

— Ладно, а потом ко мне.

— Добре. Ты колысь украинский бирщ ел? Як бы ты знал, яки моя маты бирщи и вареники робэ. Ешь, ешь и витстати не можешь.

— А ты пельмени когда-нибудь пробовал?

— Пельмени? А що цэ такэ?

— Делаются почти как вареники, но с мясом и круглые.

— Ни.

— Попробуешь, так о своих варениках забудешь.

— Ни, — тряхнул головой Карпенко, — о варениках не забудешь! Давай вздремнем чуток, и хай тоби пельмени приснятся, а мне вареники со сметаной и вишневым вареньем...

Вздремнуть и тем более увидеть во сне пельмени или вареники не удалось. Откуда-то появился комсорг батальона. Увидев их, обрадовался:

— Оба живы? В пятой роте семерым хотел билеты вручить, но пятерых уже нет. Поздравляю вас, что здоровехоньки и с приемом в члены ВЛКСМ, — крепко пожал обоим руки, угостил Карпенко настоящей папиросой и заторопился: — До свиданья, орлы! Мне в первый батальон надо.

Подошел командир роты, позавидовал:

— Уже получили? Как все быстро теперь делается! С меня десять потов сошло, пока на все вопросы ответил. Ночь перед заседанием бюро райкома комсомола не спал, в приемной часа два дожидался, пока вызовут. Ну всем свое. Рад за вас!

Все получилось просто и буднично, но настроение поднялось. Поразглядывали новенькие, пахнущие дерматином комсомольские билеты, спрятали их в карманы гимнастерок и, как именинники, пошли брать очередной хутор.

Бежали рядом. И падали вместе.

— Давай до той сосны, — предложил Карпенко, — тамочки отлежимся.

— Давай, кто вперед.

— Ха, не лезь поперед батьки у пекло.

Оба поднажали, чтобы не уступить первенства, неслись грудь в грудь. Черный султан поднятой взрывом пересохшей земли встал перед глазами. Иванов по инерции ворвался в его темень, вынырнул из нее, пробежал последние метры и упал у комля дерева. Оглянулся. Карпенко лежал на том месте, где застал взрыв. На животе, головой вперед. Неужели подбили? Тогда и его должны зацепить. Ощупал ноги, живот. Вроде бы все цело, оглушило только и глаза землей засыпало. Может, контузило Карпенко? Окликнул друга. Не отвечает. Не обращая внимания на разрывы мин и свист пуль, побежал обратно. Карпенко лежал с неестественно подвернутой левой ногой, вытянутыми вперед руками и повернутой набок головой.

Рота врывалась в хутор. Оттуда доносились разрывы гранат. Он позвал Карпенко, тронул за плечо — не отзывается. Осторожно, боясь причинить боль, перевернул на спину и ахнул — вся грудь, ноги иссечены осколками, будто кто швырнул их целую пригоршню. Послушал сердце, пульс — мертв! Если бы не неслись так быстро, жив бы был Карпенко!

* * *

На другое утро рота снова подходила к очередному хутору. После станции Пундуры ничего толкового не брали, одни хутора. И в лоб на них ходили, и обхваты устраивали, бывало, и стороной обходили, оставляли тем, кто позади идет. Надоели эти хутора до чертиков. И фрицы, что их защищали, и их «траншейная» тактика.

На этот хутор солдаты поглядывали с удивлением: уж больно вольготно вели себя фрицы. В битком набитой траншее как на курорте расположились: кто вшей бьет, кто загорает и никакой тебе бдительности.

Готовя атаку, Малышкин приказал Науменко выдвинуться на левый фланг и установить пулемет в просеке. Старый уж человек Науменко, за тридцать перевалило, две дочки растут, а змей боится, что дитя малое. Крикнет кто-нибудь: «Науменко, змея!» — драпанет так, что не догонишь.

На просеке трава вымахала в пояс. Стал ее Науменко сбивать, чтобы от змей уберечься и обзор расширить, и так увлекся, что, вроде немцев, бдительность потерял. А те заметили шевеление травы, стрельнули на всякий случай. Не удержался смертельно раненный пулеметчик, крикнул. Фрицы решили, что русская разведка перед ними, раненого можно в плен забрать. Кинулись к просеке кто в чем был.

— Подпустить ближе! Не стрелять! — тихо подал команду Малышкин.

Метров пятьдесят не успели добежать, тогда Малышкин дал первую очередь. Охотников срезали в мгновение ока. После этого фашисты и в траншее долго не задержались. Убежали кто в чем, иные и нательные рубашки не успели натянуть. К удивлению Малышкина, фрицы и хутор проскочили на рысях, дальше еще быстрее побежали. «Не демонстрируют ли паническое бегство, чтобы подвести роту под перекрестный огонь?» — забеспокоился капитан и придержал солдат, но немцы драпали не напрасно — слева густыми цепями наступала какая-то свежая, на диво многолюдная часть.