"Так и было" - читать интересную книгу автора (Кодочигов Павел Ефимович)

Кодочигов Павел Ефимович

Так и было

Аннотация издательства: Новая книга свердловского прозаика построена на реальных событиях, в ней сохранены подлинные имена и фамилии. Только безоглядная вера в победу помогает четырнадцатилетнему Гришке Иванову и другим героям книги стойко выдержать все испытания в смертельной схватке с врагом.

Так и было

8. Совсем другая война

Раны в стопе заживали медленно. Они то затягивались, покрывались тонкой кожицей, то снова начинали гноиться. Их чистили, приходилось становиться на костыли. И до того это врачам надоело, что из Порхова они Иванова чуть было домой на долечивание не отпустили. Он уж письмо написал, мать порадовал, но врачи передумали и отправили ранбольного Иванова совсем в другую сторону, в только что освобожденную Ригу, в четвертый по счету госпиталь.

В Риге непривычно и остро пахло морем, она поражала узенькими и кривыми улочками, множеством старинных, неизвестно в каких веках построенных домов, церквей и костелов. И здесь пришлось полежать долго. Для прохождения дальнейшей службы Иванова выписали лишь после установления хорошего снежного покрова.

Хотел, как договаривались с Малышкиным, вернуться в свою часть, но дивизия воевала на другом фронте, и он оказался в полку самоходной артиллерии, стал на броне самоходки автоматчиком раскатывать. После пехоты новая служба раем показалась — самоходчиков берегли, одевали и кормили совсем не так, как матушку-пехоту. Убить, покалечить могли, конечно, и здесь, но, побывав в двух прорывах, Иванов убедился, что мчаться в атаку, спрятавшись за башней самоходки, спокойнее. И другие сравнения невольно приходили в голову: не надо топать по грязи или снегу, по десять раз на день окапываться, каждый день слушать свист пуль и шуршание осколков. Побывал в деле и отдыхай, слушай музыку до следующего задания. И уж совсем понравилось на новом месте, когда его заряжающим пушки назначили.

Новому делу его и других бывших пехотинцев обучал командир роты, тоненький, как тростиночка, но уже с усами, старший лейтенант Разумовский. Показал, где лежат кассеты, какие снаряды фугасные, какие подкалиберные, по каким целям те и другие применяются, разрешил пострелять из пулемета, показал, как пользоваться радиостанцией, и заверил, что всему остальному, и гораздо лучше, в первом бою научатся. После окончания «курсов», когда сидели тесным кружком и дымили папиросами, старлей спросил:

— Кто знает, почему на всех машинах звездочки нарисованы? — и сам же ответил: — Наш полк первым в Ригу ворвался и награжден за это орденом Красной Звезды. Вы теперь тоже орденоносцы. Учтите это и воюйте, чтобы оправдать оказанное вам доверие.

Через два дня полк бросили в прорыв, и Иванов первый раз пошел в наступление, защищенный со всех сторон крепкой броней. Из-за этого и не переживал нисколько: что за ней сделается? Пулемет, даже крупнокалиберный, которых он больше всего боялся в пехоте, не пробьет, автоматные очереди, что горох от стенки, будут отскакивать, из пушки в самоходку тоже трудно попасть. Она не стоит на месте, все время движется, а попадется удобная ложбинка, встанет так, что одна башня будет видна. Попробуй разгляди ее! Однако когда снаряды начали плотно обкладывать САУ, струхнул. Броня показалась не такой уж надежной, в мозгу засверлило: «Вот сейчас как даст, и все! И все!» И могло такое случиться, если бы машину не вел лучший механик полка, его земляк Хлынов. Как поддал газку, как рванул вперед да начал бросать пушку из стороны в сторону, так у вражеских артиллеристов руки затряслись, и САУ вырвалась из огневой завесы. Расслабились, вздохнули полной грудью И тут же почувствовали, что машина куда-то падает. Яму-ловушку фрицы приготовили? Нет, еще движется, во что-то железное уткнулась, тогда только как-то боком встала.

Открыли люк и ахнули: на полном ходу сверзились в овраг и оказались посередине какого-то фашистского логова. Землянки кругом, мотоциклы, автобусы, один сбили — на боку лежит, неподалеку радиостанция с задранной в небо антенной. Автоматчики перед обрывом с самоходки спрыгнуть успели, немцам «хенде хох!» кричат, очередями им головы к земле гнут. Поозирались фрицы, глазами покрутили, соображая, сдаваться, удирать или в драку ввязываться. Пока свои варианты просчитывали, другие самоходки по более отлогим местам в овраг спустились и пушки на что надо направили. После этого все ясно стало, и дальнейшие уговоры прекратились.

Хлынов завел машину, а спятиться не смог. Застряла. Пришлось на буксире ее от автобуса оттаскивать, на ровное место выводить. Вытащили, вывели и узнали, что свалились не куда-нибудь, а прямо на какой-то немецкий штаб. Весь его в плен забрали. Каждый день бы так падать.

Помчались дальше и еще два дня прорыв обеспечивали, а вернулись домой, Иванов еле из машины выбрался. Ударил обо что-то ногу, она несколько суток болела и наливалась тяжестью, но терпела, теперь же взбунтовалась так, что земляк Хлынов повел его в санчасть.

Сапог стягивала медсестра Вера. Ловко и умело стягивала, но боль такую учинила, что слезы на глаза навернулись и взмок до седьмого пота. Взглянул на стопу и зажмурился — опухла, посинела, пальцы, как на руке, во все стороны топорщатся.

— Р-р-ра-ни-л-ло-о? — спросил крепким басом лежавший на койке и наблюдавший всю эту сцену чернявый парень.

— Ушиб. Ранило раньше.

— А-а-а, — равнодушно протянул парень и отвернулся.

Вскоре он оделся и ушел. Вера тут же подсела к Иванову и рассказала, что это командир машины лейтенант Тымчик. Он контужен, поэтому сильно заикается и почти не разговаривает.

— Сутками от него слова не добьешься, — сетовала Вера. — Все в лес зачем-то убегает и ходит там, ходит, а ночами кричит и стонет, стонет и кричит, наказанье мне с ним. У него немцы всю семью сожгли. Загнали в баню и подпалили. Я в этой же комнате, вон за той занавесочкой сплю, — продолжала словоохотливая москвичка Вера, — и такого страха с ним натерпелась, что и сказать нельзя. Ты с ним поосторожнее будь. С контуженых какой спрос, и кто знает, что им в голову придет. Так что не возражай, если привяжется, а то он такой нервный, такой бешеный. Мне, говорит, только в машину сесть, фрицы меня долго помнить будут. Его бы в госпиталь, там бы он быстрее отошел, а тут то одного убьет, то другого, иногда целый экипаж сгорит, вот он и кричит по ночам. Нет, будь моя воля, я бы его куда-нибудь за Урал отправила, но командир полка не разрешает. Второго Тымчика, говорит, у меня не будет. Отчаянный он, храбрый! Смотри не попади к нему в экипаж, к этому храброму. Идет вон — легок на помине. Ты притворись, что спишь, может, и он заснет пораньше, а ночью начнет турусы разводить, так не бойся — я тут, рядышком.

Лейтенант Тымчик оказался совсем не таким страшным, каким его представила Вера. Ночью, правда, кричал и зубами скрежетал, но сон у Иванова крепкий, просыпался он редко, проснувшись, моментально засыпал снова. И не таким молчуном, как описывала Вера, был Тымчик.

— З-на-ал б-бы т-ты, к-ка-кие у м-меня б-бра-ти-к-ки и с-сес-тренки б-были, — рассказывал он глухим, откуда-то изнутри идущим голосом. — В-ве-селенькие, к-пре-п-пенькие. А т-те-п-перь я их все в огне и д-ды-му в-вижу и у м-ме-ня с-са-мого к-ко-жа г-го-реть начинает, г-го-ло-ва р-р-раска-лывается. Д-де-тей в огонь! К-куль-т-турная нация, н-на-зы-вается!

— Т-то-товарищ лейтенант, н-не р-рассказывайте дальше — вредно в-вам, — наслушавшись Тымчика и желая как-то помочь ему, начинал заикаться и Иванов.

— Н-на ф-фронте в-все в-вред-но, — возразил Тымчик и продолжал свой страшный рассказ.

Часа два не умолкал. Медсестра не выдержала и, хлопнув дверью, убежала.

Утром Вера выговорила:

— Раньше один спать не давал, теперь парой голосите. Вы что, сговорились?

— И я кричал? — удивился Иванов.

— Еще как. Все Люсю, Галю и еще каких-то девушек поминал.

— Скажешь тоже — девушек. Это сестренки мои, — покраснел Гришка.

— Что, их тоже сожгли? — ужаснулась Вера.

— Нет, они живенькие!

В санчасти Иванов пробыл недели две. Опухоль на ноге еще не прошла, подлечиться бы надо было, но выбыл из строя ординарец заместителя командира полка майора Кавкайкина, и Иванова временно определили на освободившееся место, здраво рассудив, что прибрать в комнате, помыть посуду и почистить обувь он и в одном сапоге может, сходить на перевязку или на какую другую процедуру время тоже найдет.

Находил, нашели для того, чтобы поразмыслить о плюсах и минусах новой жизни. Полк входил в резерв Главного Командования, и его по пустякам не дергали. Потерь в нем меньше, чем в пехоте, но там убитых чаще всего целыми хоронили, а здесь соберут в плащ-палатку кое-какие косточки, завяжут в узелок и в землю. Иногда в такой узелок останки от целого экипажа умещаются. Вот так, значит! Если еще поправочку на численность сделать — в полку самоходной артиллерии народа едва ли больше, чем в пехотном батальоне, — то сам черт не разберет, кого больше выбивают.

Техникой пополняли лучше. Пока ходил в автоматчиках, на вооружении в основном были «жучки» или «прощай, родина!» — так пушкари САУ-76 называли. Потом САУ-85 стали поступать, а за ними и стомиллиметровки. Эти все на свете сокрушить могут.

Когда пришли первые САУ-100, в полк приехал командующий бронетанковыми войсками 1-й Ударной армии полковник Овсянников. По этому случаю и по приказу майора Кавкайкина Иванов навел полный марафет, на столе все, что нужно для обеда и разговора, приготовил, больную ногу в сапог утолкал и стал ждать гостей. Скоро вместе с Кавкайкиным пришли командующий и командир полка майор Витко. Сначала о делах речь шла, командующий продолжал разгон давать, но постепенно, — люди же все, война у каждого в печенке сидит, — о семьях стали вспоминать, на будущее планы строить. Дальше, как часто бывает в мужской компании, до анекдотов добрались. Командующий веселее и смешливее всех оказался, то и дело глаза от слез протирал и руками размахивал.

Иванов тихо сидел в уголке и дивовался: первый раз столько больших командиров за одним столом видел и какие они все простые. Смеются, друг друга перебивают, и никто не обижается. Все друзья, все любят и уважают друг друга, ведут себя ну совсем как мужики до войны в Валышево во время вечерних перекуров или в гостях друг у друга. Поглядел на них таких и сам расслабился, больную ногу задел так, что губу прикусил. Командир полка заметил это:

— Все еще болит?

Он вскочил, опять поморщился, но ответил бодро:

— Болит, товарищ майор, но скоро пройдет.

— Пройдет, куда она денется, — майор Витко окинул взглядом сидящих за столом и спросил с хитрецой в голосе: — Чтобы быстрее на ноги встать, знаешь, что надо сделать? Как костыльники в госпиталях «поправляются»? Шабарахнут от души, деревяшки под койку и топ-топ-топ на своих двоих. Держись-ка за меня и тихонечко пойдем к столу. Вот та-а-ак. Кавкайкин, налей штрафную своему ординарцу.

Такого оборота разговора Гришка не ожидал. Поморгал в растерянности, вздохнул, однако, учитывая хорошее настроение начальства, попытался и возразить:

— Я не пью, товарищ майор.

За столом воцарилось продолжительное молчание. Улыбки сбежали с лиц, в глазах появилась заинтересованность и недоумение.

— То есть как не пьешь? Совсем? — присел от удивления командир полка.

— Даже не пробовал, товарищ майор. Честное...

— А я тебе приказываю! — не то в шутку, не то серьезно протрубил командир полка.

Иванов перевел взгляд на командующего — слушаться ли? А командующий не менее командира полка удивлен столь странным заявлением ординарца, широко улыбается, беспомощно разводит руками и говорит с «сочувствием» в голосе:

— Извини, солдат, но я не вижу оснований для отмены приказа командира полка. Придется тебе подчиниться.

Садись-ка рядом со мной, — сам пододвинул эмалированную кружку, американскую колбасу, тушенку, вилку под руку устроил. — Пей, солдат, когда-то надо привыкать, а война кончится, так никто тебе наркомовские подносить не будет.

Что тут делать? Заглянул в кружку, ладно хоть налили немного!

— За удачу в бою, Гриша, за то, чтоб живым и здоровым к матери вернулся. У него отец с сорок первого воюет, так он с матерью два с половиной года кормильцем семьи был. В оккупации! С января сорок четвертого сам в строю, — пояснил майор Кавкайкин и поднялся.

За ним все встали, чокнулись, в глаза непьющему ординарцу заглядывают настойчиво и требовательно. Под таким прицельным огнем в ямке, как от снаряда, не укроешься. Вздохнул поглубже, сморщился и — грудь в крестах или голова в кустах — лихо, как показывают в кино, опрокинул кружку. Поперхнулся, зажал рот рукой, согнулся в три погибели.

Опалив рот, огонь побежал куда-то вниз, стал разливаться по телу.

— Ну вот и все, а ты боялся, — загрохотал над ухом командующий. — Ешь давай и на нас не смотри — мы уже заправились.

— Спасибо, товарищ полковник, я сыт, — сказал по привычке, руки же сами потянулись к хлебу и тушенке.

Офицеры подождали, пока он насытится, потом стали расспрашивать о жизни в оккупации, где воюет отец, как живут сестренки с матерью. Пытался вскочить и отвечать как положено, но командующий придавил рукой:

— Сиди, не на строевом плацу и не ты у нас в гостях, а мы у тебя. Так, Кавкайкин?

— Так точно, товарищ полковник.

Старался отвечать коротко и ясно, по-военному. Вначале получалось, потом с языком что-то случилось, стал заикаться не хуже контуженого Тымчика.

— Строевым пройдешь ли, Гриша? Не разучился в артиллерии?

Поднял голову, наморщил лоб, соображая, кто задал вопрос и на кого при ответе смотреть надо, гаркнул:

— А что? Пройду!

Офицеры засмеялись:

— Ладно уж, строевым не надо, а за адъютантом командующего сбегай — полковнику ехать надо.

— Есть! — приложил руку к непокрытой шапкой голове, повернулся через левое плечо и растянулся на полу под хохот офицеров. Засмеялся вместе с ними, удивился, что нога совсем не болит, и провалился в сон.

Все еще смеясь, майор Кавкайкин поднял своего ординарца, уложил на нары, и тот проспал до следующего утра.

— Опохмелиться хочешь? — первым делом спросил майор.

— Не-е-е, — затряс головой Иванов и схватился за нее, разламывающуюся, обеими руками.

— Извини нас, мы думали, что ты нам очки втираешь, а ты и правда с рюмкой еще не целовался. Молодец!

Хорошим человеком был майор Кавкайкин. Он чем-то походил на капитана Малышкина. Такой же высокий, всегда подтянутый, и поговорить с ним, как с Малышкиным, можно было о чем угодно. Не воздвигал стену: я офицер — ты солдат. Но тут, как давно приметил Иванов, такая картина получалась: чем больше у человека звездочек и просветов, тем меньше он об этом напоминает, а вот ефрейторы, сержанты и особенно старшины всех ниже себя по званию на расстоянии держат. Младшие лейтенанты, которые только из училища, — тоже. Не все, но многие. И еще убедился, что в пехоте чинопочитания и козыряния больше. В роте его знали как Иванова и он всех лишь по фамилии знал и помнил, а у самоходчиков снова Гришкой стал. Тут всех рядовых, сержантов и даже лейтенантов по имени кличут. Механика Литвинцева. — Витькой. Лучшего механика полка Хлынова, который с одного захода пушку на железнодорожную платформу ставит, все Лешкой зовут. И это потому, решил Иванов, что и офицеры и рядовые в одной машине сидят, а снаряды не разбирают, у кого какие погоны на плечах. И зависят друг от друга больше, чем в пехоте. Один промашку дал — ответ всем держать. Ловкость и умение проявил — все живы остались. Вот никто и не кичится ни лычками, ни звездочками. И требовательности больше. Что не так сделаешь, так и по шее схлопочешь. Как в семье принято.