"Так и было" - читать интересную книгу автора (Кодочигов Павел Ефимович)

Кодочигов Павел Ефимович

Так и было

Аннотация издательства: Новая книга свердловского прозаика построена на реальных событиях, в ней сохранены подлинные имена и фамилии. Только безоглядная вера в победу помогает четырнадцатилетнему Гришке Иванову и другим героям книги стойко выдержать все испытания в смертельной схватке с врагом.

Так и было

10. До Победы всего ничего

Восьмого мая полк провел на марше. Перед ним получили НЗ, забили снарядами все кассеты, погрузили ящики с ними же и с патронами, под завязку запаслись гранатами.

— Каптерка какая-то, а не орудие, — ворчал Витька Литвинцев. — И так тесно, а теперь и ногу поставить некуда.

— Вам, сеньор, рычаги сюда подать или в машину заберетесь? — подковырнул Лешка Хлынов. И тут же: — Встать! Смир-р-рна-а! Товарищ командир орудия, машина к маршу и бою готова. Докладывает старорусец Хлынов.

Это он недавно назначенного командиром орудия на Т-34 Гришку так подначивал. Уже полных восемнадцать Иванову! Комбинезон на нем сидит ладно, на груди поблескивают орден Славы 3-й степени, медаль «За боевые заслуги», в самоходном полку заслуженные{1}. На голове у Гришки Иванова шлем танкистский, из-под него поблескивают веселые и безбоязненные глаза.

Целый день бежали гусеницы по булыжнику, асфальту, по ухоженным и неухоженным грунтовым дорогам, мяли глину и суглинок, прокладывали глубокие борозды в песке, поднимали тучи пыли всех возможных цветов. В назначенное место прибыли в поздние сумерки, остановились в густом и разлапистом ельнике недалеко от передовой. На ней стояла непривычная тишина. Даже немцы не вели пулеметного обстрела, который обычно начинали с вечера и не прекращали до рассвета. Поступил приказ выдвинуться на передовую и занять места в приготовленных капонирах.

Чтобы немцы не услышали шум моторов и не всполошились, пехота начала постреливать из пулеметов, и машины с двигателями, работающими на малых оборотах, одна за другой стали занимать капониры. Их разводил старшина-регулировщик. Встречал на подходе, объяснял, куда поведет, а дальше водители следили за его белой рубашкой — в темноте она была хорошо видна.

Утром самоходки и танки откроют огонь прямой наводкой из капониров, уничтожат вражеские огневые точки, подавят их огонь и впереди пехоты, расчищая ей путь, помчатся к вражеским траншеям.

Немцы молчали. Ни одного выстрела с их стороны. Свои пушки и танки были рядом, но пехотинцы забеспокоились — не собираются ли фрицы в наступление переходить?

Никогда так упорно не молчали по ночам. Стали их подразнивать. Нет, не отвечают.

Старшина встретил последнюю машину, помахал водителю руками, убедился, что он видит его, повернулся и пошел, радуясь окончанию работы и тому, что она прошла без сучка и задоринки. И все радовались. И не обратили внимания на короткую и какую-то словно бы оборванную очередь с той стороны. Там кто-то начал стрелять, а ему вроде бы по рукам дали. Пустяковая очередь, а танк встал — куда-то исчез старшина-регулировщик. На землю спрыгнул командир машины, начал осматриваться.

Заметив распростертого на земле старшину, подошел ближе, спросил:

— Ранило тебя, что ли?

Старшина не отвечал. Он был мертв.

Давно воевали самоходчики, не всех убитых уже и в лицо помнили, но эта нелепая смерть поразила — несколько недель, может быть, даже дней осталось до конца войны — и на тебе!

Невольно прикидывали, что еще многие не доживут, кто-то погибнет завтра утром.

На войне почти все становятся суеверными, и почти все в неожиданной смерти старшины дурной знак увидели. Гришка Иванов тоже. На душе у него смутно стало, будто ожидаемый приказ должен быть для него первым в жизни приказом на наступление, а он столько раз смерть в лицо видел, что и не сосчитать, и, пожалуй, в оккупации чаще, чем на фронте. Во время оккупации его в любую минуту мог пристрелить каждый увидевший его фашист, а на фронте кое-что и от него зависело.

Он мог предупредить встречный выстрел и предупреждал. Пока смерть миновала его. Неужели сегодня? Не зря же так тяготит дурное предчувствие. И раньше бывало, но не так.

Может, потому, что старшину жалко? Двое ребят его дома дожидаются. И судьба Тымчика не давала покоя. Все говорят, что расстреляют лейтенанта или в дом сумасшедших отправят. Так он и есть сумасшедший. Нормальный бы такого не сделал.

Шли они неделю назад колонной по шоссе. Навстречу пленных гнали. Фрицы понимали, что плен для них спасение, и шли веселыми. Это, видно, и вывело Тымчика из себя. Лейтенант прыгнул вниз, сбил со своего места механика, взялся за рычаги, направил машину на колонну, врезался в нее и пошел... Такого натворил, что и в дурном сне не приснится.

И смерть старшины не выходит у Иванова из головы, и ЧП с Тымчиком.

Все видится его неузнаваемое, страшное лицо, то, как заталкивают лейтенанта в «виллис» и увозят. Хороший был человек, неужели не поймут, почему он так поступил?

Майская ночь коротка и тепла. Почти все устроились на травке — шинель наверх, шинель под бок, под голову шинель, — но сон не шел. И разговор не получался. Лежали, ворочались, кряхтели, дымили. Нещадно дымили в ожидании неминуемого боя. На исходе ночи в тылу началась вдруг ошалелая стрельба, захлопали зенитки.

Десант? Какая-то часть из окружения прорывается? А на обороне фрицы ведут себя тихо, будто и нет их совсем. Пока прислушивались, приглядывались, стараясь понять, что происходит, из люка одной машины выпрыгнул танкист и завопил:

— Брат-цы-ы! Война кончилась! Ура, ребята!

Еще один нервный? Кто был поближе, кинулись к нему, повалили, прижали, как Тымчика, к земле, а он:

— Да не сдурел я, ребята! Правда кончилась. Включите рации.

Нажим на него ослабили, но на ноги подняться не дали, пока из других машин не закричали:

— Кончилась!

— Победа-а!

— Шабаш! Никакого прорыва, и все мы живы!

Вот тут и началось! Со стороны могло показаться, что с ума посходили все. Почти четыре года ждали этих слов, верили, что когда-нибудь услышат, если останутся живыми. Услышали и стали повторять восторженно, изумленно, недоверчиво прислушиваясь к ним и соображая, что теперь делать и как жить дальше, если она действительно кончилась? А будь что будет. Лешка Хлынов вскочил на машину и устроил на ней пляску. Кто-то обхватил и неистово целовал пушку, не раз ему жизнь спасшую. Многие катались, как малые дети, по траве и ходили на руках. В тылу стрельба усилилась — там о Победе раньше узнали и на радостях продолжали палить в небо. Тут же все стволы вверх и — пока не кончились снаряды и патроны.

— Братцы, смотрите! Сюда смотрите!

Повернули на крик головы — по всему вражескому переднему краю белеют простыни, полотенца, просто тряпки.

Так вот почему не стреляли этой ночью немцы! Они уже знали! Раньше знали. Кто-то случайно или со злости дал всего одну очередь, и она прошлась по старшине.

Победа!

Победа!

Победа-а!

* * *

Девятого мая, в полдень, полк снова был на марше. Самоходчики подшучивали:

— Она кончилась, а нас опять куда-то гонят.

— Куда надо, а может, к морю на курорты, чтобы отдохнули, значит, позагорали и шеи покрепче наели.

— Если так, можно и поднажать.

— Поднажми — не везде, видно, кончилась, если нам снова полный боезапас дали.

Иванов сидел, наполовину высунувшись из башни, и глазел по сторонам. Машины шли по широкому и прямому, обсаженному за обочинами деревьями шоссе. На полях вовсю зеленела трава, деревья тоже были уже в листве, а небо чистым и словно умытым в честь праздника.

Впереди показалось серое пятно, стало расти, приближаться. Вгляделся — опять колонна пленных. С кухнями, повозками, на которых везли какой-то скарб, больных и раненых. На этот раз встреча была мирной, даже руками помахали — что было, то прошло, чего уж теперь.

Гришка Иванов тоже помахал, но сразу и почувствовал, что настроение испортилось, — Тымчика опять вспомнил. В честь Победы, может, не расстреляют лейтенанта, но лет десять все равно дадут. Дадут, а мог ехать сейчас вместе с ними и радоваться первому мирному дню, первому мирному маршу, когда не надо ни по сторонам глядеть, ни на небо засматриваться.

Разминулись. Прибавили скорость. Прошли еще километра два. Справа шоссе сплошной стеной стоял сосновый лес, слева простиралось поле. На дальнем конце его маячили постройки небольшого хутора. Гришка скользнул по нему взглядом и отвернулся.

Очнулся на земле. В ушах звон, голова раскалывается. Поташнивает. Хотел спросить у окруживших его, что с ним, и не мог выговорить и слова. О чем они говорили, тоже не слышал. Лешка Хлынов ощупал его всего и покрутил пальцем у головы, давая понять, что контузило. Спросил взглядом — как, почему? Лешка показал на танк. В его левом борту зияла пробоина. Неподалеку крутился на земле и что-то кричал механик-водитель. Лешка показал на глаза, сделал руками крест. А другие?

Хлынов стиснул зубы и закрыл глаза. Кто? Хлынов приподнял его и показал на поле. Там танкисты гонялись за фашистскими артиллеристами какой-то пушчонки, которые открыли огонь по колонне и подбили две машины. Как в фильме «Она защищает Родину», подумал Гришка и еще подумал о том, что ему повезло и в первый послевоенный день, — не убило, а всего лишь контузило.