Генри Каттнер Долина пламени

ГЛАВА I Лицо девушки

Далеко в джунглях проревел зверь. О москитную сетку на окне билась большая, размером с летучую мышь, бабочка. И почти подсознательно, каким-то шестым чувством, Брайан Рафт уловил отдаленные низкие звуки барабанного боя. Здесь, на Ютахе, в долине великой Амазонки, барабаны нередко переговаривались друг с другом. Но на этот раз это не были обычные сигналы индейцев.

Рафт не принадлежал к числу людей с богатым воображением. Другое дело — Дэн Крэддок со своей верой в древних валлийских духов и призраков. Рафт был просто врачом, и в его маленькой больнице из сборных пластиковых секций, пропитанных запахом антисептики, происходило нечто странное с тех пор, как из джунглей стал доноситься этот низкий размеренный бой барабанов. Он не давал Рафту покоя.

Врачу есть чему удивляться, если сердце больного бьется в такт с барабанами, то быстрее, то медленнее, точно подстраиваясь под далекое эхо.

Огромная бабочка бесшумно билась о сетку. Крэддок склонился над стерилизатором, и седая голова, объятая клубами пара, делала его похожим на колдуна, который шепчет над котлом свои молитвы. Барабаны не смолкали. Рафт чувствовал, как и его собственное сердце отзывается на их бой.

Он взглянул на Крэддока, пытаясь не вспоминать те истории, которые ему поведал этот старик, — о своих дикарях-предках в Уэльсе и о том, во что они верили. Рафту иногда казалось, что Крэддок и сам верит во все это, или почти верит, особенно когда приложится к бутылке.

За те месяцы, что они проработали вместе, Рафт успел немало узнать о Крэддоке, но вполне отдавал себе отчет и в том, что это была только внешняя оболочка валлийца, внутри нее, за границей приятельских отношений, жил и действовал незнакомый ему человек, который никогда не рассказывал о своем прошлом и не делился своим настоящим.

Эта экспериментальная станция на Ютахе, с запахом антисептики, пластиковыми секциями, блеском нового инструмента, совершенно не вязалась с окружающими ее джунглями. У тех, кто здесь работал, было задание — отыскать лекарство от атипичной малярии.

За сорок лет, прошедших с конца второй мировой войны, ничего более действенного, чем обычный хинин и атабрин, найдено не было, и Рафт сейчас был занят тем, что просеивал через сито современной науки древние познания индейцев, спрятанные за ритуальными масками, поклонением дьяволу и прочим колдовством.

Ему не раз приходилось изучать вирусные заболевания — в Тибете, в Индокитае, на Мадагаскаре, — и он научился с уважением относиться к знаниям колдунов и шаманов. В своем лечении они нередко использовали вполне логичные и здравые теории.

Но сейчас Рафту хотелось только одного: чтобы смолкли барабаны. Он раздраженно отвернулся от окна и еще раз взглянул на Крэддока, который напевал себе под нос какую-то валлийскую балладу. В грубой незатейливой мелодий слышалось звучание волынки и угадывались древние истории о призраках и смертельных схватках.

В последнее время, с тех пор как забили барабаны, Крэддок много рассуждал обо всем этом и говорил, что чует опасность. В древние времена мужчины Уэльса умели распознавать опасность по запаху, приносимому ветром, и тогда, выпив для храбрости и обнажив мечи, они были готовы ко всему. Но как ни принюхивался Рафт, ничего, кроме стойкого запаха дезинфекции, которым была пропитана вся палатка, он не чувствовал.

А все, что доносил до него ветер, было лишь боем барабанов.

— В прежние времена, — неожиданно проговорил Крэддок, подняв голову и щурясь от пара, — достаточно было лишь одного шороха, который доносил до нас легкий ветерок с Трали или Кобха, и мы знали, что из-за моря на нас идут ирландцы. А если звучал сигнал с юга, мы были готовы встречать непрошеных гостей с Корнуэлла. Но мы знали. Знали!

— Чушь, — не выдержал Рафт.

— Ладно, пусть будет чушь. Только я однажды уже испытал нечто подобное.

Старый доктор произнес это, затаив дыхание, и на его морщинистом обветренном лице появилось странное выражение испуга и неуверенности.

В Крэддоке была какая-то загадка. Биолог, и неплохой, он вот уже тридцать с лишним лет таскался взад-вперед по Ютахе, но никогда не отправлялся дальше Манауса. Этакий главный практикующий врач в местных джунглях. Путь, надо сказать, не из легких.

Он хорошо знал местность, ее жителей, и поэтому Рафт, не раздумывая, включил его в состав своей экспедиции. Особой помощи от этого валлийца он не ожидал из-за искалеченных рук Крэддока. Впрочем, на этот счет Рафт приятно обманулся.

Он стал свидетелем того, как изуродованные пальцы ловко перебирали шприцы, откручивали пробки от пузырьков с лекарствами, ловко снимали использованные иглы. На одной руке у Крэддока было только три пальца, на другой, беспалой, что-то вроде одного большого когтя, обтянутого странной, и по виду, и по цвету, кожей. Валлиец никогда не рассказывал, что с ним произошло. Но не было похоже, что его увечья остались от ожога кислотой или зубов хищника. Однако он был на редкость ловким и умелым, даже когда изрядно перебирал со спиртным.

Сегодня он тоже перебрал. Похоже было, что Крэддок намеренно подстраивает свои движения в такт барабанам. А может быть, так только казалось. Рафт и себя поймал на том же: каждый шаг был продиктован заданным ритмом. Он подумал о том, что и некоторые из тяжелых больных в палате были живы лишь потому, что непрекращающийся бой барабанов не давал их сердцам остановиться.

— И так уже целую неделю, — сказал Крэддок, словно читая, по своему обыкновению, для многих досадному, чужие мысли. Ты следишь за состоянием больных?

Рафт нервно провел указательным пальцем по подбородку.

— Это моя работа, — проворчал он недовольно.

— Брайан, — вздохнув, продолжал Крэддок, — ты живешь в Бразилии не так долго, как я. Здесь часто берется в расчет то, чему обычно не придают значения. До прошлой недели эта чума просто косила индейцев. Но за последние семь дней количество смертельных исходов резко упало.

— Да, очень странно, — сказал Рафт. — Но это всего лишь совпадение, просто все идет по кругу. Другой причины нет. И барабаны здесь совершенно ни при чем.

— Барабаны? Разве я говорил о барабанах?

Рафт в изумлении уставился на валлийца. Крэддок, как ни в чем не бывало, положил шприц в стерилизатор, закрыл крышку и сказал:

— Как бы там ни было, барабаны не телеграф. Они просто отбивают ритм. Хотя что-то он, конечно, значит.

— Что именно?

Валлиец раздумывал. Его лицо было в тени, но верхний свет падал на седую шевелюру, превращая ее в пушистый нимб.

— Не знаю, может быть, в джунглях появился гость, Я и сам удивляюсь. Ты когда-нибудь слышал о Курупури?

На лице Рафта не дрогнул ни единый мускул.

— Курупури? Что это?

— Это имя. Местные, бывает, болтают о Курупури. А ты, наверное, пропускаешь это мимо ушей.

— Похоже, я вообще пропускаю здесь немало, — съязвил Рафт. — Например, уже несколько месяцев не видел призраков.

— Может быть, еще увидишь, — сказал Крэддок и повернулся к окну. — Тридцать лет. Это немало. Я… я уже слышал о Курупури. Я даже…

Он замолк. Рафт глубоко вздохнул — он тоже слышал о Курупури, но признаваться в этом Крэддоку не хотел. Суеверие слишком дорого обходится в джунглях, а Рафт знал, что Курупури — это религия местных индейцев. Впервые он услышал о ней лет десять назад, когда был намного моложе и впечатлительнее. И сейчас он подумал о том, что это единственно возможная религия для тех, кто живет на Амазонке.

Курупури — это Неведомое. Это слепая, яростная, ужасающая сила, которой индейцы поклоняются как духу джунглей. Так язычники-эллины поклонялись лесному духу Пану, таящемуся в темной чащобе. Разница лишь в том, что Пан был чем-то более явственным.

Вездесущий дух Курупури, неощутимый и в то же время реальный, как сама жизнь, витал над Амазонкой. Пожив в джунглях, начинаешь понимать, что божество жизни может быть куда страшнее божества смерти. А жизнь переполняла Амазонку. И нечто живое, огромное, непостижимое, безразличное, слепое, хищное — ползло через зеленые джунгли.

Да, Рафт понимал, почему индейцы обожествляли Курупури. Он и сам пытался представить это чудовищное бесформенное создание, не зверя и не человека, которое властно шевелится в живом, дородном теле джунглей.

— К дьяволу! — вспылил Рафт и глубоко затянулся. Это была одна из его последних сигарет. Он подошел к Крэддоку и, уставясь в окно, стал с наслаждением втягивать в легкие дым сигареты, смакуя последние крохи цивилизации.

Вот уже год, как они довольствовались лишь этим: крохами цивилизации. Бывало, правда, и хуже. Например, на Мадагаскаре. Конечно, здесь тоже жизнь не была медом: совсем небольшая группа из Института с несколькими помощниками из числа местных жителей работала в пластиковых секциях, которые мало чем напоминали шикарное современное здание на Гудзоне главное управление Патологического института Малларда.

Белых здесь было трое — Рафт, Крэддок и Билл Мерридэй. Флегматичный Мерридэй был хорошим ученым-патологом, и вся троица составляла отличную команду.

Работа близилась к завершению, и Рафт представлял уже, как он возвращается в Нью-Йорк и воздушное такси переносит его с крыши одного ночного клуба на крышу другого, не давая опомниться от выстраданных благ цивилизации. Но он знал и другое: пройдет совсем немного времени, и опять что-то засосет внутри, и он отправится в Тасманию, или на Цейлон, или кто его знает куда еще. Работа всегда находила его.

Из темноты по-прежнему доносился бой барабанов. Выждав еще немного, Рафт оставил Крэддока в освещенной лаборатории и вышел наружу. Он спустился к реке, заставляя себя не слушать навязчивый ритм…

Со стороны Атлантики взошла полная луна: огромный желтый диск на фоне звездного занавеса осветил великий город услад — Рио — и покатился вверх по Амазонке. Но здесь, на Ютахе, по-прежнему чернели вздымающиеся стены джунглей — джунглей, которые шевелились и ползли вперед и вверх с такой жизненной силой, что даже ученому это казалось невероятным. Это была плодоносящая утроба мира.

В жарких странах все растет, но на Амазонке все растет неистово, необузданно. Плодороднейшие речные долины — живые в буквальном смысле: земля под ногами шевелится и дышит. В этом непривычном буйстве жизни есть что-то путающее, как и в пламенеющих бразильских садах, тучных от тропической зелени и отсвечивающих, словно глаза призраков, мрачным зеленым светом.

Рафт вспомнил о Крэддоке. Странно! Он ломал себе голову над теми необъяснимыми чувствами недоверия и страха, которые, как ему показалось, он уловил в валлийце. И было что-то еще, чего он никак не мог понять. Рафт недовольно сдвинул брови, пытаясь разобраться в этой загадке, и наконец хмыкнул, точно найдя ответ. Вероятно, барабаны донимали Крэддока, но одновременно и влекли, каким-то странным образом притягивали его к себе. Крэддок. жил в джунглях уже давно и во многом был почти индейцем.

Неприятные раздумья Рафта были неожиданно прерваны: на поверхности реки что-то засеребрилось в лунном свете. Через мгновение Рафт уже видел очертания маленькой лодки, а в ней — два темных силуэта на фоне поблескивающей воды. Лодка подходила к берегу, к освещенным окнам лаборатории.

— Луис Мануэль! — отрывисто прокричал Рафт. — У нас гости.

С лодки еле слышно донеслись слова приветствия, и на глазах у Рафта оба человека упали за борт, словно здесь, у самого берега, их оставили последние силы. Все заволновались мальчики-индейцы что-то закричали, забегали по берегу с лампами, а те из больных, кто мог передвигаться, столпившись у дверей и окон, наблюдали за происходящим. Рафт помог вытащить на берег лодку и ее упавших в воду пассажиров и проследил за тем, чтобы обоих пострадавших отнесли в лабораторию. Они были почти без сознания.

Один из них, в форме и шлеме летчика, не мог даже говорить. Другой — высокий стройный бородач, в облике которого, несмотря на его состояние, угадывалось нечто утонченное, изысканное, — облокотился о дверной косяк и тихо прошептал:

— Senhor, senhоr.[1]

Крэддок приблизился было, чтобы помочь ему, но замер как вкопанный. Столпившиеся в дверях больные загораживали обоих незнакомцев, но Рафт увидел лицо валлийца — оно исказилось от панического страха. Крэддок повернулся, быстро вышел, и вскоре до слуха Рафта донесся подрагивающий звон бутылки.

В отличие от Крэддока, бесстрастный, полный решимости Билл Мерридэй был само спокойствие. Однако и он, едва склонившись над летчиком и сняв с него рубашку, неожиданно замер.

— Разрази меня гром, — удивленно проговорил Билл. — Брайан, я знаю этого малого. Томас… как его, сейчас вспомню. Что-то вроде… да… Томас да Фонсека! Помнишь, я рассказывал тебе о картографической экспедиции, которая летала здесь месяца два назад, когда ты был в джунглях. Да Фонсека был там пилотом.

— Да, они разбились, — вспомнил Рафт. — А второго ты знаешь?

Мерридэй взглянул через плечо.

— Первый раз вижу.

Температура у пилота была намного ниже нормальной, градусник показывал 86°[2].

— Шок и истощение, — предположил Рафт. — На всякий случай надо сделать клинический анализ крови. Посмотри глаза.

Рафт сам приоткрыл веки больного. Зрачки были сужены до размера булавочной головки.

— Пойду-ка я взгляну на другого, — сказал Мерридэй и отошел. Рафт хмуро посмотрел на да Фонсеку и поймал себя на том, что ему стало не по себе. Почему — он и сам точно не знал. Что-то вошло сюда вместе с этими двумя людьми, что-то неясное, тревожное — это можно было только чувствовать.

Рафт, по-прежнему хмурый, наблюдал исподлобья, как Луис берет анализ крови. Рассеянный верхний свет освещал лицо да Фонсеки желтым светом, и вдруг что-то ярко блеснуло на цепочке на его шее. Поначалу Рафту показалось, что это был медальон, один из тех, которые носят верующие, но, приглядевшись, он увидел крохотное зеркало, размером не больше монеты в полдоллара. Он взял его в руки.

Стеклянная поверхность зеркала была выпуклой с двух сторон и сделана из темно-синего вещества, больше напоминающего пластмассу, чем стекло. И вдруг Рафт заметил, как внутри зеркальца стали переливаться неясные, зыбкие тени.

Его словно ударило током. Зеркало не отражало его лица, хотя он смотрел прямо в него. Вместо этого он видел какое-то быстрое движение, но ничего подобного в комнате не происходило. Рафт подумал о клубящихся, низко летящих грозовых облаках перед самым началом бури. У него возникло странное, необъяснимое чувство чего-то знакомого, какое-то смутное ощущение, точно он угадывал чью-то мысль.

Томас да Фонсека. Это было как озарение — с зеркальца на Рафта смотрели глаза пилота. Да Фонсека неожиданно оказался там, внутри. Между ним и Рафтом на какое-то мгновение возникла непонятная связь.

На самом деле все, что видел Рафт на мутной поверхности зеркала, было хаотичное, беспорядочное движение.

Но вот оно стало стихать и постепенно исчезло. Дрожь с крошечной линзы передалась ладони, потом — руке и наконец мозгу. Рафт пристально вглядывался в зеркало.

Поверхность прояснилась, и теперь перед глазами Рафта было не зеркало, а портрет. Портрет ли? Если так, то это был живой портрет — лицо внутри него двигалось…

Значит, все-таки зеркало? Нет, из крошечного овала на него смотрело чужое лицо.

Это было лицо девушки на фоне невероятно странного, удивительного вида. Но задний план постепенно исчезал, по мере того как его все больше и больше заслоняло само лицо. Лицо приближалось к Рафту, оно двигалось, оно было живым — девушка видела Рафта! Он с трудом перевел дыхание.

Еще никогда в жизни он не видел такого лица. Рафту не хватило времени разглядеть его как следует: необычное видение почти мгновенно исчезло. Но теперь, случись им встретиться, Рафт узнал бы это лицо из тысяч других.

В тонкой и властной складке губ пряталась легкая усмешка и вместе с ней — что-то опасное и коварное; огромные, глубокие зеленовато-голубые глаза смотрели печально, но и в них вместе с лаской таилось что-то недоброе.

Другого такого лица не было во всем мире.

И едва они успели вглядеться друг в друга, как изображение задрожало и затуманилось. Позже Рафт вспомнил, с какой страстью, с каким почти детским азартом он затряс зеркало, пытаясь вернуть исчезнувший образ, словно его руки могли разогнать туман, застилавший зеркальную поверхность, и он смог бы вновь увидеть это удивительное живое лицо, такое одновременно веселое и печальное, коварное и доброе.

Девушка исчезла. Произошло это в мгновение ока, а Рафт все стоял, уставившись в зеркало, словно еще видел это странное, влекущее к себе лицо.

Все случилось так быстро, и все это было так странно, что Рафт не успел ничего понять, но в одном он не сомневался: увиденная им девушка была совершенно необычна. И ее волосы… Он никогда не видел таких волос.

И глаза, почти круглые, но слегка раскосые, были обрамлены густой каймой из пушистых темных ресниц и черной линии, которая еще больше подчеркивала необычную форму этих глаз. Она придавала этому нежному, с тонким овалом лицу некую схожесть с причудливой египетской маской. Рафт отчетливо запомнил, каким нежным было это лицо. Нежным и утонченным.

И необычным. Для человека.

Зеркало вновь было чисто — на его поверхности лишь слегка подрагивали тени. Но на короткое мгновение в нем отразился другой мир.