"Схватка" - читать интересную книгу автора (Левин Юрий Абрамович)
Левин Юрий Абрамович
Схватка: повесть
Аннотация издательства: Автор — член Союза российских писателей, лауреат литературной премии имени Н.И.Кузнецова, ветеран Великой Отечественной войны. Свой боевой путь начал в сентябре 1941 года. В качестве военного корреспондента прошел по фронтовым дорогам от Ржева и Сталинграда до Берлина. Свой последний боевой репортаж для газеты 3-й ударной армии «Фронтовик» написал у стен рейхстага, над которым реяло Знамя Победы. Полковник в отставке.
9
Новогоднюю ночь Емельян провел в одиночестве. Так случилось. Самые близкие товарищи ушли на задание, а он остался не у дел, можно сказать, доживая в отряде последние часы. Случилось совершенно неожиданное: вызвал командир отряда и сообщил, что подпольный райком партии приглашает его, Усольцева, к себе для выполнения важного задания. Какого — не сказал майор Волгин, видимо, сам не знал. Лишь добавил, что эта просьба исходит от товарища Петрени.
— А как с операцией? — спросил Усольцев. — Я ведь отправляюсь в ночь с минерами на «железку».
— Остаетесь здесь, — сказал командир. — На рассвете за вами приедет подвода.
Без пяти двенадцать Емельян вышел из землянки, посмотрел на вызвездившееся небо и вплотную приблизился к мохнатой сосенке, мимо которой много раз проходил и рукой трогал, будто гладил мягкие длинные иглы. Теперь он хотел, чтоб она стала его новогодней елкой, и поэтому шел к ней, как идут на свидание с любимой, боясь опоздать.
Точно в 24.00 он сказал сосенке-елке:
— Ну, здравствуй! С Новым годом!
Сосенка шевельнулась — ветер качнул ее нежно-юные ветви, и ему даже послышалось, что она тихо-тихо шепчет какие-то таинственные слова. Вот только о чем — он не знал.
И он стоял перед ней, словно заколдованный, не шевелясь, чтоб не помешать шептать ей свою речь. А может, и в самом деле лесные сосеночки в этот новогодний час превращаются в нарядные елки-царевны и на своем, только им понятном языке произносят, как и люди, застольные тосты. Тогда Емельян правильно делает: надо молча слушать, не перебивать...
Вот если бы сосеночка рассказала ему про дом родной, про Степаниду и детишек. Степашка и Катюшка уже повзрослели небось, помощниками у мамочки стали, а сегодня, может, даже елочку нарядили и песенку поют про то, как родилась и росла она в лесу вот так, как эта белорусская сосеночка. Вспомнил Емельян прошлую новогоднюю ночь Степанида настряпала пельменей, пирог с рыбой, на елочку понавешала длинные, как карандаши, конфеты для ребятишек, патефон играл. Вадим Козин, любимый певец Степанидушки, всю комнату наполнил романсами. Емельян и сейчас слышит их: «Веселья час придет к нам снова...» Когда же придет этот час? Полгода уж прошло, а конца что-то и не видать. Летят эшелоны под откос, но немцев будто и не убавляется: все прут и прут к фронту составы...
Ну что, сосеночка, молчишь? Скажи, какие еще уготованы Емельяну пути-дороги? Вон сколько их осталось позади: и проселочных, и большаков, и лесных, и полевых, и даже болотных — где только не побывали его сапоги! А держат, не рвутся, будто знают, что замены не будет, новых никто не даст...
Так как же все-таки насчет новых маршрутов? Опять ведь сегодня отправляться в неизвестность. Если бы его воля, ни за что не ушел бы из отряда. Здесь уже вроде пригрелся, ко двору пришелся, дело обрел и друзей, с которыми можно еще не одному эшелону германскому подножку поставить. И вдруг на тебе: товарищ Петреня приглашает! Но это же не кто-нибудь, а руководитель партийного подполья всего района. Понимать надо! Раз его, беспартийного, приглашают в подполье, значит, он там нужен. Ну что ж, надо и это испытать!..
Приехал за Емельяном молодой парень, рослый, белокурый, с льняными усами и очень короткой фамилией — Гук.
— Ну, а зовут как?
— Янка. Можно — Иван или Ваня.
— Нет уж, я буду тебя звать по-белорусски — Янка. Итак, Янка, куда едем?
— В Гать. К товарищу Антону.
— Кто такой товарищ Антон?
— Привезу — познакомитесь, — ответил Янка и на этом кончился разговор о товарище Антоне. Ну а про Гать Янка сказал, что это небольшая деревушка вблизи райцентра и что немцев там нет, только один полицай представляет всю германскую власть.
Почти всю дорогу Емельян, укутавшись в длиннющий тулуп, посланный специально для него, как сообщил Янка, товарищем Антоном, продремал.
Гать возникла неожиданно: ехали все лесом и сразу воткнулись в деревню, которая уже просыпалась. Над соломенными крышами стелился дым, и скрипели колодезные журавли, словом, начинался первый день нового, сорок второго года. Улица была пустынной и запорошенной снегом, по которому легко скользили сани-розвальни. Проехали деревню с конца в конец и только у предпоследней избы, за которой начинался лес, остановились.
— С Новым годом! — произнес Емельян, едва переступив порог. — Здравствуйте!
— День добры! 3 новым счастьем! — ответил старый человек с жидкой седой бородой. — Проходьте.
Емельян скинул тулуп и стеганый ватник, снял шапку-ушанку и положил все на лавку. Из сеней появилась молодуха с платком на голове, из-под которого до талии спускалась коса. Она поздоровалась и поставила на стол крынку с молоком, вынула из печи глиняную миску, полную блинов, и пригласила всех — Емельяна, Янку и деда Сымона — завтракать.
Вскоре в избе появился Виктор Лукич Петреня. Емельян вышел из-за стола и обнял старого знакомого.
— Как доехали? — спросил Петреня.
— Без приключений, товарищ Антон! — доложил Янка.
Емельян удивленно взглянул на Янку и на Виктора Лукича и улыбнулся: так вот он, товарищ Антон!
— Да, дорогой брат-уралец, конспирация, — сказал Петреня. — В нашем деле иначе нельзя. И тебя тоже придется перекрестить.
— Седайте снедать з нами, — пригласил дед Сымон Виктора Лукича. — Отведайте марылиных блинов.
За столом Виктор Лукич расспрашивал Емельяна про партизанскую жизнь, интересовался делами в отряде, хвалил минеров-подрывников.
— О ваших делах, брат-уралец, мы наслышаны. С элеватором здорово у вас получилось. А с извергом-полицаем! Все местечко радовалось его исчезновению. Мы сочинили листовку, в которой рассказали о партизанском возмездии предателю, и от руки написали экземпляров сто пятьдесят, потом развесили их по райцентру. После этого полицаи поубавили свою прыть, а трое сбежали со службы и скрылись. От перепугу, конечно... Все это очень хорошо. А из дома никаких вестей? — спросил Усольцева Виктор Лукич. — Как там наш Урал? Кует, наверно, оружие.
— Ничего не знаю, — вздохнул Емельян, — от этого и страдаю. Зима, конечно, суровая. Дров сколь надо, чтоб детишек согреть. Достается моей Степаниде.
Вот так и текла беседа, пока еще очень далекая от того разговора, который хотелось Емельяну скорее услышать, но как только трапеза была завершена и в избе остались Петреня и Усольцев, Виктор Лукич приступил к изложению особого задания.
— Вы помните наш прощальный разговор? — спросил он.
— Не забыл, обещали, кажется, позвать, когда оборудуете типографию.
— Молодец! Хорошая память. Так вот, все готово.
— Уже? Так скоро?
— А нам показалось, что долго и медленно мы ее собирали.
— Это ж типография!
— Короче говоря, кое-что мы добыли, установили. Пора к делу приступать. Нужна ваша помощь.
— Я ж только печатник. Наборщики есть?
— Одного нашел. Скоро и второй появится.
— А мне подмена будет? — спросил Усольцев.
— Этого вопроса я ждал. Подобрали девицу, которая и будет вашей ученицей. Не боги же горшки обжигают. Научите. Верно?
— Почему о подмене беспокоюсь? Немцев надо бить. Поезда крушить. Это теперь мое главное дело.
— Понимаю. Но народ ждет правды о Красной Армии. О Москве... А мы от руки пишем листовки. Наладим печатание в типографии, подготовите себе смену — и доставим вас в целости снова в отряд... Жить будете вот в этом доме. На довольствии состоять у деда Сымона и Марыли.
Секретарь райкома проинформировал Усольцева, что Гать — деревня сравнительно безопасная, немцы здесь не бывали, все распоряжения оккупационных властей доводятся до сельчан через полицая Петруся Шаплыко, который два раза в неделю является в местечко в ортскомендатуру на инструктаж.
— Петруся опасаться не надо, — доверительно сообщил Петреня, — он наш человек. Но об этом мало кто знает. Сохраняйте тайну. Он будет незримо прикрывать типографию и вас. Однако и вы будьте начеку. Для типографии мы добыли пулемет и несколько гранат.
Чтобы попасть в типографию, надо сначала войти в старую обветшалую ригу, построенную давным-давно на лесной вырубке, а там граблями разгрести жухлую солому, под которой лежали доски, закрывавшие спуск в подземелье, где и находилась печатная машина и несколько реалов с кассами для шрифтов.
— Конспирация — высший класс! — произнес Усольцев, когда проделал весь маршрут до своего рабочего места.
В подземелье его встретил наборщик, назвавшийся Поликарпом Петровичем, человек уже в годах, роста чуть повыше реала, с худым желтоватым лицом. «С большим, видать, стажем наборщик», — подумал Усольцев и тоже отрекомендовался.
— В типографиях каких газет изволили трудиться? — тонким голоском спросил Поликарп Петрович.
Усольцев назвал свою одну-единственную типографию и, в свою очередь, задал тот же вопрос наборщику.
— О, молодой человек, — сказал, будто пропел, Поликарп Петрович, — мне довелось трудиться в самых первоклассных типографиях. Вот этими руками, — он протянул впереди себя, будто собрался дирижировать хором, свои тонкие руки с длинными пальцами, — я набирал стихи Янки Купалы, Якуба Коласа, Михася Чарота, Павлюка Труса... Вы когда-нибудь читали их стихотворения? Это же блаженство! А стихи Тетки? Вы удивлены? Нет, это не то, что «Здрасте, я ваша тетя!». Это псевдоним известной белорусской поэтессы Элоизы Пашкевич. Талантливейшая поэзия!
«Ну и говорун!» — подумал Емельян. А Поликарп Петрович упивался воспоминаниями. Трудно сказать, когда бы он закончил их, но в типографском подземелье появился третий человек, и Поликарп Петрович сразу оборвал свой рассказ. Пришел мужчина лет тридцати, подтянутый, высокий, со шрамом на левой щеке, поздоровался за руку с Поликарпом Петровичем, с которым был хорошо знаком, ибо поинтересовался его самочувствием, а протянув руку Емельяну, сказал:
— Слышал о вас. Товарищ Антон кое-что рассказал.
— А это Дмитрий Костюкевич, или Змитрок, как мы его зовем, — поспешил сообщить Поликарп Петрович, — корреспондент нашей районки. И заметьте, боевой товарищ. Схватился с немецким офицером и победил. В память — шрам на щеке.
— Все сказано, я молчу, — улыбнулся Змитрок. — Теперь, когда мы все перезнакомились, перехожу к делу. В этом гроте нас пока трое. Есть уже первое задание. Это листовка. Вот она, уже написана и отредактирована. О победе наших войск под Москвой. Остается нам набрать ее и отпечатать. Вручаю ее оригинал в ваши руки, уважаемый Поликарп Петрович!
Поликарп Петрович надел очки и, взглянув на оригинал, пропел:
— Давненько не набирал рукописный текст.
— Петрович, есть идея! — воскликнул Змитрок. — Сделать налет на ортскомендатуру и захватить не герр коменданта, а какой-нибудь «Ундервуд», а?
— «Ундервуд», между прочим, с латинским шрифтом, — отпарировал Поликарп Петрович.
— Пустяк! Мы ее по-белорусски научим!
— Вы сначала научитесь писать разборчиво, а то сплошная китайская грамота.
— И все-таки, Петрович, «Ундервуд» я вам добуду.
— Змитрок, смеясь, подошел к Усольцеву и спросил: — Ну как этот музейный экспонат?
— Удивляюсь, — сказал Емельян и продолжал внимательно разглядывать старенькую «американку», ее огромное колесо с деревянной ручкой, которое надо кому-то крутить, чтобы привести в движение.
— Чему удивляетесь? — допытывался Костюкевич.
— Уже не удивляюсь. Декель на месте, валики в целости. Бачок полон краски — будет печатать!
— Вот это разговор! Слышите, Петрович, будет печатать! А вы хаяли.
Петрович ничего не ответил. Он уже ушел в дело и, выкладывая в верстатку буковку к буковке, рождал строки будущей листовки. Емельян же возился у «американки», нарезал бумагу, подгоняя ее под нужный формат, а Костюкевич, примостившись на скамейке, писал что-то в блокнот. Все были заняты, оттого и примолкли.
К вечеру, когда завершилась последняя корректура листовки и пришла пора заправить форму набора в печатную машину, в подземелье появился Янка Гук с миловидной, очень молоденькой, лет семнадцати, девушкой, о которой Усольцев был уже наслышан от Костюкевича, ибо именно ее, Яну Зубрицкую, он должен был научить печатному делу. Яна — самая младшая в семье поляка Юзика Зубрицкого, женой которого была немка Эмма Генриховна. У Яны был еще брат Эрих, приятель и соученик Костюкевича, и двадцатилетняя сестра Мальвина.
Жила эта добропорядочная семья в местечке давным-давно. Юзик здесь родился, а Эмму он привез откуда-то из южных краев, то ли из Мелитополя, то ли из Симферополя. Их дети родились, учились и выросли здесь, в местечке. Были пионерами, стали комсомольцами, словом, жили той жизнью, которая была присуща всем юношам и девушкам этого небольшого, в меру шумного райцентра. Никого никогда не интересовала их национальность, но вот когда немцы пришли, людей стали сортировать, и, конечно, для оккупантов имело первостепенное значение, кто какой крови. Эмма Генриховна, оберегая своих детей, пошла в ортскомендатуру и сообщила, что она немка. Сам же Юзик тяжелобольной, прикован к постели, и поэтому главой семьи фактически была Эмма. После некоторых формальностей ей и детям — Эриху, Мальвине и Яне выдали аусвайсы — свидетельства о том, что они фольксдойч, а это давало право на ряд льгот, главной из которых было свободное передвижение. Такой документ был своего рода допуском на любую работу. Это обстоятельство и учло партийное подполье района и посоветовало всем Зубрицким занять нужные должностные места. Эрих, товарищ Костюкевича, устроился в бюро по найму рабочей силы, в ту самую организацию, которая занималась отправкой белорусских девушек и парней в немецкую неволю, Мальвина стала официанткой в офицерском казино, а Яна иногда ей помогала убирать посуду. Все они имели ночные пропуска...
— Для нашего подполья Зубрицкая — клад, — сказал Костюкевич, и без лишних слов Емельян понял, что Эрих и Мальвина, ежедневно общаясь с немцами, имеют возможность выуживать у оккупантов нужные подпольщикам и партизанам сведения. Усольцев смекнул, что и ему не грешно войти в контакт с Зубрицкими, тем более, что он не собирается надолго задерживаться в типографии... Впрочем, не надо загадывать далеко вперед, вот она, Яна, — рядом, обучай и входи в контакт.
Яна стала прилежной ученицей. Она быстро освоила маленькую «американку» и если в первый вечер лишь стояла рядом с печатной машиной и наблюдала за работой своего учителя, то уже вторую листовку Усольцев доверил ей печатать. В дни, когда Яна работала в типографии, она жила в Гати у своей тети, а когда завершалось печатание тиража, Гук подвозил ее до райцентра, и она шла до своего дома пешком. По дороге Яна незаметно вынимала из кошелки листовки и осторожно засовывала их за чью-нибудь калитку или забор, клала на крылечко, продвигала под оконную ставню.
Люди, проснувшись раненько, шли за водой или открывали ставни и натыкались на пахнущие свежей краской листки. И никому в голову не приходило, что принесла их хрупкая Яна, дочь немки Эммы. Они, забившись в потаенные места, группами и в одиночку с жадностью читали: «Красная Армия сокрушила немцев под Москвой. Враг терпит поражение и отступает. В города и села возвращается советская власть. Снова реют наши красные знамена в освобожденных от оккупантов Солнечногорске, Клину, Калинине, Волоколамске, Истре. Заснеженные поля и дороги Подмосковья чернеют от разбитой вражеской техники и трупов гитлеровцев. Разбиты тридцать восемь дивизий противника...» И не было для людей лучшего дара, чем эти листовки, слова которых вселяли надежду на скорое избавление от страха, разбоя, виселиц, от оккупантов.
Усольцева удивляла Яна: преспокойно могла бы дома сидеть, в тепле да в уюте, а она вон добровольно в пекло лезет. И не хнычет, ее лицо всегда веселостью светится.
— Что вы, что вы, я большая трусиха, — отвечает она всем, кто хвалит ее, — страшно боюсь тараканов.
— А темноты? — спрашивал Емельян.
— И темноты, — смеялась Яна. — Позавчера, когда Янка оставил меня одну на темной улице, сердце мое в пятки опустилось. Не верите? Пока до дома добралась, холодный пот прошиб. Нисколечко не вру! А у самого дома патруль остановил. Я пропуск ночной показала — и все в порядке.
— А вчера чем занимались? — интересовался Емельян.
— Вы ж такой умный, дядя Емельян, а недогадливый. В казино до полночи... А потом...
— Ого, было и «потом»?
— Потом, — Яна сделала паузу и, прищурив голубые глаза, таинственно прошептала: — Ка-ва-лер.
— Кто же этот счастливчик?
— Герр официр, — продолжала интриговать Яна. — Ка-пи-тан.
— Птица важная!
Яна помрачнела:
— И подлец первосортный! В ортскомендатуре служил. На допросах до полусмерти избивал. Но что-то случилось — сгорел. На фронт отправляют. Плакался мне.
— Когда отправляют? — заинтересовался Усольцев.
— Послезавтра. Ночью уезжает на станцию. Пожелал со мной попрощаться в домашних условиях.
— А вы что ответили?
— Сказала, что увидимся в казино.
С тех пор как Усольцев узнал о гулянках в офицерском казино, его прямо-таки не покидало желание проникнуть туда. Но каким путем? Перебрал десятки вариантов — и ни одного подходящего. И вот, кажется, Яна подарила ему идею.
— Вы умница, Яночка! — воскликнул Усольцев. — Ведите своего кавалера в дом. Обязательно ведите! А я там его встречу...
Яна удивленно посмотрела на Усольцева:
— Вы? В нашем доме?
— Не удивляйтесь, Яна. Еще вопрос: от вас он на станцию поедет?
— Кажется, от нас. Он даже просил меня проводить его. За ним, наверно, машина заедет.
— Все понял.
— Что вы хотите с ним сделать? — спросила Яна.
— Уничтожить, как уничтожают врага.
— Я так и подумала.
— Ну и умница!
— И водителя прикончим. Весь вопрос: как это сделать? Думать надо, думать...
Забеспокоилась Яна. Она одобряла Усольцева, но боялась за маму, за больного отца. Что будет с ними, с сестрой и братом, если немцы узнают об убийстве в доме? Нет-нет, только не это...
Но тут же Яна вспомнила про пустующий соседский дом. Еще в мае прошлого года соседи уехали на Кавказ отдыхать, а ключи отдали сестре Мальвине, чтоб присматривала за домом и поливала цветы. Война не позволила им вернуться, и дом пустует. Яна рассказала об этом Усольцеву.
— Я же говорю, что вы, Яна, умница. Превосходный вариант! А с ключами вы уладите? Сестра не откажет вам?
— Это моя забота.
После разговора с Яной у Емельяна окончательно созрел план: убрать капитана и добыть его офицерскую форму. С ним проще: он ведь на фронт собрался, значит, никто его разыскивать не будет — уехал и все. С водителем следует по-иному действовать. Его же будут ждать в ортскомендатуре. Не явится — последует розыск. А убирать его тоже надо.
На верную мысль навел товарищ Антон, полностью одобривший замысел Усольцева.
— Нужно пустить машину с водителем под откос. Бросятся немцы в поиск и наткнутся на сгоревший в аварии автомобиль.
— Здорово! — восхитился Усольцев. — А я не дотумкал.
— Ну хорошо, — сказал товарищ Антон. — Костюмы добыты. Вы, скажем, натянете на себя фрицеву одежду. И что дальше? В казино? Без знания языка? Номер не пройдет. А если честно, то я против вашего личного участия в налете на казино. Вы нам нужны здесь. Для казино найдем подходящего товарища.
— Не надо так. Я теперь живу этим. Во сне вижу казино. Не лишайте меня удовольствия поднять его на воздух. Прошу вас...
— Ну, допустим, вы пройдете в казино, — продолжал свои доводы товарищ Антон. — Кругом немцы. Веселятся, пьют, болтают. А вы глухонемой, что ли?
Усольцев вдруг улыбнулся:
— А что? Можно и глухонемым... Напарник мне нужен... Чтоб немецкий знал.
— А вы?
— Мне не обязательно... Есть идея.
— Какая?
— Можно потом доложить? Требуется кое над чем еще покумекать.
— Лады, кумекайте. А встреча с капитаном когда?
— Завтра. Сегодня листовку отпечатаю, и я свободен.
— Кто с вами пойдет на капитана?
— Гук Янка. Он же шофер.
— Добре. Желаю удачи!
— Только казино никому другому не отдавайте, — Усольцев умоляюще посмотрел на товарища Антона.