"Заклинатель" - читать интересную книгу автора (Хиггинс Фиона Э.)

ГЛАВА 4 Годдфри Гофридус

В этом городе, где само рождение уже рассматривалось как первый шаг к смерти, Годдфри Гофридус, гробовщик и могильщик, состоял с нею в куда более близких отношениях, чем большинство людей.

Ремесло гробовщика всегда считалось весьма прибыльным, ибо недостатка в клиентах не бывало. Однако нельзя сказать, чтобы Годдфри всегда мечтал о столь обильном и близком общении с покойниками. Дело в том, что пятнадцати лет от роду он был сражен каким-то таинственным недугом, который почти на три месяца лишил его способности двигаться и говорить. Все три месяца юноша пролежал в постели ничком. Но уже через неделю его родители поняли, что их сын может остаться в таком состоянии навсегда, а потому почли за лучшее жить дальше как ни в чем не бывало.

Утратив почти все способности, за исключением мыслительной (а можно представить себе, что за мысли лезли ему в голову в те ужасные месяцы!), однажды ночью, вконец изнуренный мучительной пыткой, Годдфри уснул — и больше не просыпался. На третий день мать окончательно уверилась, что сын мертв. Она позвала мужа в комнату Годдфри, и в течение десяти минут оба родителя молча стояли, склонившись над сыном. «По-моему, умер», — сказал мистер Гофридус. Они позвали соседа, чтобы тот подтвердил факт смерти (врача вызывать было слишком накладно), и организовали похороны.

К счастью для Годдфри, как нередко бывало в те времена, могильщик оказался весьма нечистоплотным типом: он втихаря продал по-прежнему неподвижное тело юноши в Урбс-Умидскую школу анатомии и хирургии, а похоронил гроб, набитый песком. Проспав четыре дня кряду и как следует отдохнув, на пятый день Годдфри открыл глаза и обнаружил, что лежит распластанный на хирургическом столе в анатомическом театре. Над головой юноши был занесен сияющий скальпель, и хирург как раз собирался погрузить лезвие ему в грудь (как ни странно, больше всего в память Годдфри врезался этот блик на поверхности лезвия, и многие годы спустя похожее мерцание света на металле вызывало у него неприятные воспоминания). Это зрелище заставило Годдфри собрать по капле все силы, которые остались еще в его теле, — их хватило, чтобы издать слабый свист.

— А труп-то, похоже, живой! — крикнул кто-то из аудитории, некий студент-медик, известный своей привычкой констатировать очевидное.

Годдфри возвратили домой, к убитым горем родителям, которые хоть и не поняли, каким образом их отпрыску удалось проделать путь из могилы до хирургического стола, но встретили воскресшее чадо с распростертыми объятиями. Конечно, они полагали, что сыну предстоит совсем иной путь, но теперь решили, что лучше об этом особенно не задумываться, и через пару дней жизнь Годдфри возвратилась на круги своя.

Хотя, конечно, не совсем. Странная болезнь оставила на память о себе одно неприятное последствие — паралич лица. Бедняга Годдфри мог лишь отчасти пользоваться своими лицевыми мышцами, поэтому на лице его навсегда застыло одно и то же (сонное) выражение. Он не мог больше ни улыбаться, ни хмуриться, ни смеяться или плакать — по крайней мере так, чтобы это было видно со стороны, — и говорил только сквозь сжатые зубы.

И вот, чудесным образом избежав гибели под хирургическим скальпелем, юный Годдфри твердо решил, что ни один человек больше не должен пройти через те испытания, что выпали на его долю. Он подался в ученики к владельцу местного похоронного бюро, а когда хозяин скончался, унаследовал его дело. Всего лишь за пару лет Годдфри Гофридус прослыл на всю округу как человек надежный, который ни за что на свете не похоронит живого. А все потому, что главной его задачей, на решение которой тратилось больше всего времени и усилий, было удостовериться в полной и несомненной безжизненности подопечных.

Возможно, на первый взгляд это покажется довольно нелепым, однако не следует забывать, что события, о которых здесь идет речь, произошли в те дни, когда определить, действительно ли человек перешел в мир иной, было не так-то просто. Даже врачи мало что могли сделать — разве только проверить, не мутнеет ли зеркало от дыхания, или попытаться нащупать пульс, который нередко бывает слабым и незаметным. В те ужасные дни, лежа без движения будто бы в бессознательном состоянии, бедняга Годдфри снова и снова возвращался к мысли о том, как чудесно было бы, если бы кто-нибудь изобрел какую-нибудь машину, механизм или инструмент, с помощью которого можно было бы определить, жив он еще или нет, — тогда ему не пришлось бы так сильно страдать. И тогда он дал клятву, что если однажды воскреснет, то непременно возьмет на себя эту роль, станет тем самым изобретателем.

Теперь Годдфри упорно над этим работал. Правда, оказалось, что сочетать ремесло гробовщика с работой над изобретениями тяжеловато, а потому Годдфри решил взять себе в помощь ученика и вывесил в окне карточку с объявлением. На зов откликнулся один-единственный мальчик — Пин, который удачей своей был обязан умению читать; в этом была, конечно же, заслуга матери.

И вот в назначенный день мистер Гофридус провел Пина по своим владениям. В витрине лавки, расположенной на первом этаже, были выставлены образцы и самых дорогих, и самых дешевых гробов, какие мистер Гофридус предлагал клиентам: лакированные, полированные и просто струганые, с роскошной фурнитурой и вовсе без нее. В огромном двустворчатом шкафу с прозрачными дверцами хранилось множество предметов, которые можно было взять напрокат: покрывала на гроб, темные костюмы, вуали и черные перчатки, конские плюмажи, приглашения на траурную церемонию и поднос, усыпанный приличествующими случаю перстнями, то есть, разумеется, в форме черепов.

Затем мистер Гофридус провел Пина в большое подвальное помещение, ко всем стенам которого были прислонены разнообразные гробы — всевозможных цветов, форм и размеров и на разных стадиях изготовления. В центре комнаты располагался внушительных размеров верстак, на котором в рабочем беспорядке были разбросаны молотки, гвозди, деревянные рейки и разный плотницкий инструмент. Пол был усыпан щепками, стружками и опилками. А по стенам ровными рядами, словно в боевом строю, были развешаны медные и железные скобы, петли, обода, таблички для гравировки имен, ручки и прочие гробовые принадлежности, какие только бывают на свете.

Пин всему этому совершенно не удивился, и когда мистер Гофридус пригласил мальчика в следующую комнату, он, разумеется, ожидал увидеть что-нибудь в том же духе.

— А теперь самое главное, — с гордостью провозгласил Годдфри, открывая следующую дверь. — По-латыни это называется целла-морибунди. Что-то вроде приемной для покойников.

Остановившись на пороге, Пин робко заглянул внутрь. Надо сказать, как и всякий житель Урбс-Умиды, он отлично знал, что такое целла-морибунди, — это специальная комната, где мертвое тело находится до похорон. В городе свято соблюдали старинный обычай, хотя никто уже не помнил, откуда он взялся: покойника хоронили только спустя три дня и три ночи после кончины. В ходу была даже такая пословица: «Хочешь, чтоб наверняка, — обожди-ка три денька». Пин очень хорошо помнил те долгие часы, что они с отцом провели возле тела матери, которое три дня пролежало в доходном доме, в той самой комнате, где они тогда жили. Услуги мистера Гофридуса были им не по карману.

Комната оказалась куда меньше мастерской — и заметно прохладнее. Посредине возвышался стол (в тот день пустовавший), а над ним был подвешен к потолку какой-то загадочный механизм, состоявший из строп, шестеренок, винтов, рычагов и свежесмазанной цепи. У стены стояло несколько шкафчиков с узкими ящиками, а над ними на полках были выставлены зловещего вида предметы, очень похожие на инструменты для пыток.

— Мамочки, что это за штуковины?! — воскликнул Пин, потрясенно озираясь. Ему еще не доводилось слышать о том, чтобы в целла-морибунди хранились подобные вещи.

Годдфри нахмурился, то есть его левая и правая брови едва заметно двинулись навстречу друг дружке.

— Эти «штуковины», как ты изволил выразиться, ни больше ни меньше как результат моих многолетних трудов на благо людей — живых и мертвых.

Нельзя сказать, чтобы эти слова рассеяли недоумение Пина.

— То есть как?

— Милый мой мальчик, — отвечал Годдфри, как всегда, сквозь сжатые зубы, — вообрази самое страшное, что только придет тебе в голову, а потом мысленно помножь этот ужас на десять.

На мгновение Пин задумался.

— Свалиться в Фодус и наглотаться при этом воды, — предположил он, и надо сказать, что слова эти не были лишены прозорливости.

— Хм, — одобрительно кивнул мистер Гофридус, — что ж, это и впрямь был бы кошмар. А что-нибудь еще страшнее ты можешь придумать?

Да, Пин мог. Например, кое-что связанное с Бертоном Флюсом. Мальчик изложил эту мысль гробовщику, но оказалось, что и она недостаточно ужасна. В конце концов мистер Гофридус склонился к самому уху Пина и шепнул ему правильный ответ — правда, в форме вопроса:

— Скажи-ка, сынок, можешь ли ты представить что-либо более ужасное, чем быть похороненным заживо?

Пин почувствовал, как по спине его пробежала холодная дрожь, и решительно помотал головой. Впрочем, как оказалось, мистер Гофридус не увидел этого жеста, потому что уже кружил вокруг странного стола, возбужденно размахивая руками, что совершенно не сочеталось с по-прежнему безразличным выражением парализованного лица.

— Вообрази только: мирно поспав, ты, ничего не подозревая, пробуждаешься вдруг в полной, непроглядной тьме. Тянешь руку к свече, которая, как ты помнишь, стоит на тумбочке возле кровати, но рука неожиданно натыкается по пути на что-то твердое. Пытаешься встать, но тебе едва удается перевернуться со спины на живот. Совершенно растерянный, ты начинаешь постепенно, с нарастающим ужасом соображать, что проснулся и это не сон, ты лежишь не в постели, а в своем собственном гробу.

У Пина заклацали зубы. Да, в этой комнате было очень прохладно. Но мистер Гофридус, похоже, и не думал прерывать начатую речь. На лице его не было заметно никаких признаков возбуждения, зато глаза сверкали, как угли. Вне всяких сомнений, сейчас он заново проживал, хотя бы отчасти, кошмарные события, которые приключились с ним в юности, и это повторное проживание странным образом доставляло ему удовольствие.

— Что за страдания пришлось бы тебе испытать, лежа во мраке, почти без движения! Конечно же, ты постараешься по возможности сохранять спокойствие, чтобы воздуха хватило подольше, — ведь ты будешь все-таки надеяться, что кто-нибудь тебя вытащит. Но часы потекут за часами, а дни за днями, и ты поймешь наконец, что крики твои, слезы, стоны не услышит никто. Представь, каково это: сознавать, что перед тобою открыты всего две возможности — задохнуться или сдохнуть с голоду. Хватаясь за горло, ты будешь бороться за каждый вдох. А в последние несколько часов тебя сдавят тисками голод и ужасная, испепеляющая жажда, которые, как ты понимаешь, никогда не удастся удовлетворить.

Тут он обернулся к Пину:

— Скажи-ка, возможно ли что-то страшнее?

Мальчишка уже было совершенно уверился, что мистер Гофридус собирается похоронить его заживо, а потому начал пятиться к двери.

— Не… нет, — пролепетал он.

— Именно, — подтвердил мистер Гофридус. — Значит, ты без труда поймешь, зачем я соорудил эти «штуковины». У нас в городе, правда, полно умельцев, что делают гробы со всякими колокольчиками, сигнальными флажками и прочей чепухой. Я ерундой не занимаюсь. Уж коли похоронили, колокольчики не помогут. Человеку уже нанесена неизлечимая травма — ведь искалечить можно не только тело, но и сознание. Я, Годдфри Гофридус, стремлюсь пресечь зло на корню.

— Как это? — запинаясь, дрожащим голосом поинтересовался Пин, подозрительно рассматривая странного, неестественно хладнокровного типа.

— Необходимо, — провозгласил Гофридус, — чтобы человек умер раньше, чем состоятся похороны.

— Ага… — облегченно выдохнул Пин.

«Значит, — подумал он, — хоронить меня заживо все-таки не будут. Хотя утешение сомнительное».

А мистер Гофридус продолжал:

— Чтобы работать у меня, ты должен будешь научиться пользоваться всеми этими устройствами. — С этими словами гробовщик взял Пина за локоть и подтолкнул к столу. — Не будешь ли так любезен? — попросил он, помог мальчику забраться на стол и уложил на спину. — Это одно из моих первых изобретений, которым, заметь, я чрезвычайно доволен.

Мистер Гофридус стащил с ноги Пина ботинок, потом носок и, обвязав вокруг большого пальца кожаный шнур, крепко его затянул. Подозрительность Пина сменилась полной растерянностью. Бедняга попытался приподняться на локтях, но мистер Гофридус, словно не замечая неловкости ситуации, силой заставил мальчика вернуться в лежачее положение.

— Как считаешь, если бы ты просто спал, тебя такая штука разбудила бы?

С этими словами мистер Гофридус поднял руку и принялся ритмично дергать за ручку-петлю, висевшую прямо над головой. Колесики и шестеренки завертелись, и нога Пина стала яростно дергаться вверх, словно отплясывая какой-то дикий танец.

— Наверное, — ответил Пин, стараясь перекричать шум механизма — поскрипывание болтов и грохот цепи. — Если бы просто уснул, как обычно. Только нужно ведь очень крепко уснуть, чтобы кто-то подумал, будто я умер.

— Хм… — Мистер Гофридус погрузился в раздумья. Не часто ему удавалось испробовать свои изобретения на живых людях, так что из случая, который представился ему сейчас, он был намерен извлечь всю возможную пользу. — Значит, попробуем это, — решил он наконец.

Выдвинув один из узеньких ящиков шкафа, стоявшего возле стены, хозяин извлек из него довольно длинную иглу, которой весьма решительно ткнул Пина в голую пятку.

— Ааай-яййй! — завопил Пин и как ошпаренный вскочил со стола, совершенно забыв, что все еще привязан к приспособлению, дергающему за палец.

Эта прыть едва не привела к трагедии; к счастью, мистер Гофридус схватил мальчика прежде, чем тот успел вырвать тяжелый механизм из креплений и сдернуть его с потолка. Не сказав больше ни слова, лишь поахивая и поохивая, мистер Гофридус высвободил Пина из хитросплетения цепей, проволоки и кожаных шнуров.

После этого мальчик уклонился от участия в дальнейшей демонстрации изобретений, отказался, стиснув зубы, пробовать на себе щипцы для языка и потребовал, чтобы мистер Гофридус ограничился просто рассказом о назначении прочих устройств. По лицу гробовщика невозможно было понять, как он отнесся к этому заявлению: рассердился, расстроился или то и другое вместе; однако он принял условия Пина, и последующие два часа мальчик с гробовщиком провели, разглядывая и изучая разнообразнейшие инструменты и приспособления, предназначенные для того, чтобы безошибочно определять, действительно ли покойники являются таковыми, а не попросту спящими, пьяными или парализованными.

Приспособления эти поражали воображение как количеством, так и разнообразием. Возникало впечатление, будто мистер Гофридус долгое время потратил на изучение всех возможных способов причинить человеку боль, которая позволила бы пробудить мертвого. Его изобретения способны были вызывать полную гамму болевых ощущений: от попросту неприятных, когда человека дергают за палец ноги или тянут за уши, до куда более болезненных, когда, скажем, бьют кастетом и орут в самое ухо, а затем и вовсе невообразимо мучительных, с описаниями которых интересующиеся могут ознакомиться по книге мистера Гофридуса «Жив или мертв?» (сохранилось несколько экземпляров этой книги во вполне приличном состоянии). Даже отвратительные свойства вод реки Фодус были поставлены на службу великому делу. Оказалось, что если налить эту воду в бутылку и закрыть пробкой, то через некоторое время ее вонючесть и другие особенности не пропадают, а только крепнут, и мистер Гофридус был убежден, что единственный вдох этой дряни непременно разбудит и мертвеца. Шествуя от одного экспоната к другому, объясняя, как действуют разные изобретения, мистер Гофридус в то же время излагал мальчику свою теорию о том, что живое тело должно весить больше, нежели мертвое, поскольку, в отличие от последнего, в нем присутствует душа, которая и добавляет веса.

— И сколько же весит душа? — поинтересовался Пин.

— Хороший вопрос, молодой человек, — похвалил гробовщик. — Конечно же, нет ничего проще, как соорудить подходящие весы. Проблема в другом: очень сложно устроить так, чтобы человек оказался на этих весах непосредственно в тот момент, когда душа его будет расставаться с телом.

Пин был совершенно уверен, что если и есть на белом свете человек, способный решить такую проблему, то человек этот не кто иной, как мистер Гофридус. Так прошло утро, и к полудню, несмотря на все прежние сомнения и подозрения, Пин начал даже восхищаться гробовщиком, поставившим перед собой столь благородную цель — добиться, чтобы ни один человек не был похоронен заживо. Вне всяких сомнений, очень высокая цель. Что касается самого мистера Гофридуса, то ему пришлись по душе любознательность мальчика и умные вопросы, поэтому он без колебаний принял Пина на службу.

— А кроме того, чтобы наблюдать за мертвецами, что еще я должен буду делать? — поинтересовался Пин.

На мгновение мистер Гофридус задумался.

— Много чего, милый мой мальчик. Много чего.

Действительно, «много чего» оказалось очень точным описанием рабочих обязанностей Пина. Целыми днями он дергал покойников за пальцы ног, колол им булавкой подошвы, тянул за языки, не говоря уже о прочих делах, связанных с изготовлением гробов (Пин прилаживал к ним мелкие детали, и, надо сказать, делал это настолько ловко и точно, что у мистера Гофридуса на лице проступало восхищение) и даже утешением скорбящих родственников. По ночам, если в похоронное бюро привозили покойника, которого нужно было стеречь, Пин устраивался на деревянной скамье в целла-морибунди и, убежденный, что никто его не потревожит, в полудреме размышлял о том, как круто изменилась его судьба. Так проходили неделя за неделей, и постепенно мистер Гофридус все больше и больше полагался на Пина во всем, что касалось повседневной работы в похоронном бюро, а сам погружался в работу по изобретению и сооружению все более изощренных приспособлений. Пин даже научился по малейшим изменениям в выражении лица хозяина догадываться о переменах в его настроении.

Правда, в тот странный вечер, когда Пин явился на работу, мистер Гофридус уже наводил порядок в мастерской и собирался уходить.

— Тебе осталось провести с бедняжкой Сивиллой последнюю ночь, — сообщил он Пину, кивнув в сторону двери, ведущей в целла-морибунди. — Завтра ее похоронят.

Пин пожелал хозяину доброй ночи. Некоторое время он постоял в мастерской, прислушиваясь, и только после того, как хлопнула входная дверь, мальчик шагнул через порог целла-морибунди. Вообще говоря, трупов он не боялся: для натур брезгливых и разборчивых в этом городе места не было, а преимущества, происходившие от самого наличия работы, с лихвой окупали все ее возможные недостатки. Разумеется, подвальное помещение в доме мистера Гофридуса обеспечивало далеко не самый теплый и уютный ночлег — что поделаешь, мертвецы любят прохладу, — но это ведь все равно лучше, чем ночевать на улице.

Южанам обычай сидеть возле покойника в течение положенных семидесяти двух часов был очень даже по нраву. Надо сказать, они даже превращали эту печальную обязанность в своеобразный праздник в честь усопшего. Северяне же, напротив, считали эту традицию вульгарной (не говоря уже о хлопотах и неудобствах), а потому похоронные агенты нанимали для мертвецов специальных смотрителей (в данном случае — Пина), чтобы те подежурили возле покойника вместо родни. Разумеется, как всегда бывает в подобных случаях, возможность нанять такого смотрителя стала признаком богатства и престижа. И уж тем более богачам нравилось сетовать соседям, как дорого пришлось заплатить, чтобы покойника подергали за язык и потыкали булавками в пятки!

Считалось, что, если по истечении трех дней мертвец не подал никаких признаков жизни, его можно спокойно похоронить. Обычно к этому времени становятся очевидными и другие признаки, доказывающие, что душа покинула тело окончательно и бесповоротно. Пин обладал на редкость чувствительным обонянием, а потому обычно раньше других понимал, что труп уже начинает портиться; можно сказать, эта способность делала мальчишку более чем подходящим помощником для мистера Гофридуса. И вообще, обладатель подобного дара имеет множество преимуществ. Например, острый нюх оживляет и скрашивает тоску земного существования. Впрочем, Пин, направляясь к своей безжизненной подопечной, печально размышлял о том, что в городе вроде Урбс-Умиды жизнь простых смертных, обонятельные способности которых развиты весьма посредственно, а не как у собаки, все же куда менее тягостна.