"Владигор и Звезда Перуна" - читать интересную книгу автора (Махотин Сергей)

7. Книга пророка Смаггла

В Братских Княжествах был объявлен траур. Тело отравленного Дометия все еще находилось в Ладорской крепости. Со дня на день траурная процессия с гробом старого ильмерского князя должна была тронуться в путь. Бажена уже распорядилась, чтобы место погребения было подготовлено на южном берегу озера Ильмер, которое отец так любил, что избороздил его под парусами вдоль и поперек. Недаром и гроб, изготовленный умелыми ладорскими плотниками, имел форму большого устойчивого челна. Славный Дометий отправлялся в свое последнее плавание.

Путь предстоял неблизкий, и Бажена беспокоилась, как бы затянувшаяся зима не сменилась внезапной весенней оттепелью, что усложнит и замедлит путешествие. Однако редкая стужа по-прежнему хозяйничала на всем пространстве от Синегорья до Ильмера, и только свирепые вьюги вдруг утихомирились, словно сама природа решила участвовать в прощальной церемонии и лишний раз напомнить людям о торжественном величии вечного покоя.

Специально были изготовлены траурные сани. Их еловые полозья для лучшего скольжения пропитали особым древесным маслом, не застывающим даже при сильном морозе. Шесть могучих берендов должны были впрячься в сани вместо лошадей. На этом настаивал Грым Отважный, и Бажена не стала возражать.

Грым вообще выглядел более удрученным, чем все остальные. В его ушах все еще звучал голос Дометия, его здравица в честь вождя берендов, которому князь предлагал свое гостеприимство. В том, что произошло потом, Грым винил одного себя. Он должен был чутьем распознать убийцу среди десятков слуг, он должен был вызнать у него, чью волю тот исполнял. Но он не сумел ни того ни другого. Напрасно Владигор убеждал его, что убийца все равно не мог бы ничего им сказать, так как язык его был на треть отсечен. Грым жаждал отмщения и мучился бездействием.

Его чувства разделяли и Владигор, и новый воевода Ждан, задержавший для дознания айгурских танцоров. Те клялись, что ведать не ведают, куда подевался тот, кто исполнял танец Черной Птицы. Они и прежде его никогда не видели. Он нагнал их уже в Ладоре, назвался бродячим асканом и танцором и предложил выучить танец, который, по его словам, пользуется большим почетом в его родном кочевье. Танец показался ярким и неожиданным, и все, включая посланника, решили, что именно он произведет наибольшее впечатление на пиру. Танцоры не были свидетелями убийства, поскольку сразу после исполнения танца выбежали из зала. А потом началась общая суматоха, все забегали, и бродячий аскан исчез. Кому-то почудилось, что он взмахнул рукавами своего плаща и вылетел в распахнутое окно, но этого же не может быть…

Похоже, они говорили правду. Владигор подозревал, что исчезнувший айгур как-то причастен к убийству. Однако прямых доказательств не было. И еще ему было непонятно, кому понадобилось убивать старого Дометия. Хотя нет, не Дометия, а его самого, ведь ильмерский князь выпил яд, предназначавшийся Владигору.

Личность покончившего с собой убийцы также осталась невыясненной. Он был смугл, с чуть раскосыми глазами, но, что он принадлежит к племени айгуров, нельзя было сказать с уверенностью. Он мог быть и савраматом, и скифом, и даже степняком, чьи племена разбросаны между Ладанеей и Таврийским морем. В одной из кладовых близ поварской обнаружили задушенного помощника виночерпия без верхней одежды. Стало ясно, каким образом убийце удалось проникнуть в пиршественную горницу. На прочие вопросы ответов пока не было.

Айгурский посланник, отбывший с важными новостями к себе на родину, вскоре вновь вернулся и объявил Владигору, что верховный вождь айгуров Рум выражает крайнее недовольство тем, что его люди задержаны, и оставляет за собой право на самые решительные действия в ответ на грубый произвол синегорского князя. Владигор распорядился отпустить пленников, однако заявил посланнику, что недопустимо грубый тон вождя айгуров плохо согласуется с мирным договором, который заключил с Братскими Княжествами его предшественник Ахмал. Посланник с глубоким поклоном обещал передать эти слова Руму, заметив, однако, что они ставят соседние народы на грань войны. Владигор едва сдержался, чтобы не вспылить и не поддаться на провокацию. А вот простодушный Грым, присутствующий при разговоре, не выдержал. Он навис над низкорослым посланником и грянул прямо в его испуганное лицо:

— Скажи своему хозяину, что я, Грым Отважный, хорошо помню его разбойную рожу. Однажды ему удалось ускользнуть от меня, когда его отряд вторгся в Ильмер. Но если он во второй раз попытается пересечь Братские границы, я придушу его, как цыпленка! — И Грым растопырил свои огромные пальцы, отчего посланник в ужасе ахнул, попятился и, не заботясь более о сохранении собственного достоинства, стремглав выбежал вон.

Воевода Ждан захохотал, а Владигор укоризненно покачал головой:

— Нельзя же так, Грым. Рум теперь не разбойник, а верховный вождь. Цыпленок вырос и окреп, мы не можем его недооценивать. И война нам сейчас ох как некстати.

— Война всегда некстати, — хмуро пробасил беренд. — А он — враг. Я не удивлюсь, если узнаю, что это Рум хотел отравить тебя.

— Мне доносят, что конные айгурские отряды все чаще объезжают наши границы, — сказал Ждан. — Будто выбирают место, где удобней напасть. А у Рума от трех до пяти тысяч конницы…

— Беренды хорошие воины, — упрямо проговорил Грым. — Они не боятся айгуров.

— В этом никто не сомневается, — сказал Владигор. — Воинство Братских Княжеств также сумеет дать достойный отпор завоевателям. И все же их первый удар очень опасен.

— Зимой и в весеннюю распутицу Рум не начнет войну, — уверенно произнес Ждан. — Коней попросту нечем будет кормить. Но ближе к лету нужно держать ухо востро.

Владигор кивнул:

— Согласен с тобой. К счастью, у нас еще достаточно времени.

Пламя в очаге внезапно дрогнуло, будто от сквозняка, хотя дверь была закрыта, и знакомый голос возразил:

— Увы, Владигор, времени у нас в обрез.

Ждан вздрогнул, Грым схватился за свой кинжал, и оба с изумлением наблюдали, как воздух рядом с князем начал сгущаться, превращаясь в высокого седовласого и белобородого старика, обряженного в белую полотняную хламиду до пят. В правой руке он держал дубовый посох.

— Учитель! — воскликнул Владигор с радостью, чем несколько успокоил Грыма Отважного. — Как я рад тебе!

— И я рад видеть тебя, сынок, — улыбнулся Белун, вглядываясь в глаза Владигору. — Мы не виделись десять или, постой, даже двенадцать лет. Для человеческой жизни это немалый срок. Но ты все такой же — красивый, бодрый, полный сил!

— И живой, слава Перуну! — добавил Ждан с грустной усмешкой.

— Да, мне известно, что здесь произошло, — сказал Белун, — Филька не поскупился на подробности.

— Уж он мастер приукрашивать! — Ждан снова усмехнулся. — Особенно после пары кружек. Небось и про двуглавую птицу поведал?

Белун строго посмотрел на него, но не успел ничего сказать. Дверь распахнулась, и в горницу ввалился запыхавшийся Филимон. Увидев чародея, он разочарованно всплеснул руками:

— Ну что ты будешь делать — опередил! Ведь я и отправился раньше, и летел как птица… — Тут он спохватился, что сравнение неудачно, так как он и в самом деле спешил сюда, обернувшись филином, и замолчал, хлопая глазами.

— Уж не двуглавая ли? — вновь съехидничал Ждан и сам засмеялся шутке. Однако его никто не поддержал. Белун покачал головой:

— Мне кажется, доблестный воевода, что ты до сих пор держишь обиду на Филимона за то, что он задел твою сердечную струну и вынудил тебя принародно смутиться. Проступок серьезный, хотя вряд ли Филька помнит о нем. Но сам спроси себя: подобает ли опытному воину злопамятовать на друзей, когда врагов вокруг становится все больше?..

Теперь и Ждан растерялся и захлопал глазами, чувствуя, что вновь краснеет, как тогда на пиру под взглядом Любавы. Проницательность мудрого чародея обезоружила его, и он не посмел прибегнуть ни к иронии, ни к усмешке, ни тем более к дерзости.

Его выручил Филимон. Не вполне понимая, чем Ждан не угодил Белуну, он воскликнул:

— Да что ты, учитель! Мы ведь со Жданом не разлей вода, какие могут быть между нами обиды!

— Спасибо, Филька, — вымолвил воевода и крепко обнял старого приятеля.

— Вот и славно! — Белун явно был удовлетворен.

Владигор не вмешивался в их разговор, с любопытством поглядывая то на Ждана, то на Фильку, то на чародея. Постепенно улыбка на его лице сменилась озабоченностью.

— Учитель, — обратился он к Белуну, — твой приход всегда мне радостен. Но не для того же ты явился сюда из Белого Замка, чтобы поучить кое-кого хорошим манерам. Скажи, что стряслось, какая еще беда нас подстерегает?

— Твоя правда, сынок, — кивнул Белун, — я пришел для серьезного разговора.

Грым Отважный, о котором, казалось, все забыли, переступил с ноги на ногу и тихо пошел к дверям.

— Прошу тебя, останься, храбрый беренд, — остановил его чародей. — И ты, Ждан, также не уходи. Я уверен в вашей преданности Владигору, как и в том, что все сказанное мной останется между нами. — Он обвел глазами присутствующих. — Признаться, еще одного нашего друга я ожидал увидеть здесь. Маленький подземельщик, как он? Жив, нет ли?

— Это Чуча-то? — догадался Ждан. — Жив, что с ним сделается. Он тут неподалеку, под ладорской крепостью. Читает!

— Как — читает? — не понял Белун.

— Да с год назад наткнулся он на подземный ход, ранее неведомый. Оказалось, тупик. А в конце тупика — комната с берестяными свитками да кожаными листами. Чуча с тех пор там днюет и ночует. Иногда поднимется в поварню, наберет снеди на месяц — и опять под землю.

— То-то я давно его не вижу, — сказал Владигор. — И ты знаешь, где это место?

— Был разок. Спустился с ним ради интересу. Только там все не по-нашему писано.

— Вот как! — Белун казался чрезвычайно взволнованным. — Мне бы хотелось сегодня же попасть туда и поговорить с Чучей.

— Хорошо, — пожал плечами Ждан, — Тут недалеко, полчаса ходу.

— Мой рассказ продлится несколько дольше, — вздохнул чародей, присаживаясь на лавку и приглашая всех последовать его примеру. — Начну, пожалуй, с двуглавого ворона…

Белун поведал, что птица о двух головах — не плод пьяного воображения Фильки, а существующий в реальности человек-оборотень. Видимо, живет он в стране айгуров, ибо изображение двуглавого ворона чеканится на тамошней серебряной монете. (Филька тут же эту монету продемонстрировал, и она пошла по рукам, хотя все, кроме Грыма, видели такие деньги и раньше.) Преследуя какую-то тайную цель, он летает в Этверскую пустыню, и путь его скорее всего лежит вдоль восточных границ Ильмера и Синегорья, так что и беренды могли видеть его. Затем Белун рассказал о Злой Мгле, нависшей над Рифейскими горами и Этверской пустыней. Выводы Белуна были неутешительны: Черный Злыдень вновь наступает на Поднебесный мир, причем средства, которые он использует, не были ранее знакомы чародею и отличаются особым коварством. Белун умолчал лишь о западне, в которой оказалась Зарема, решив, что поговорит об этом с Владигором наедине.

— Итак, час испытаний настал, Владигор. — Голос Белуна обрел торжественность и зазвучал как заклинание. — Готов ли ты, Хранитель Времени, к новой схватке со Злыднем?

Владигор встал. Его глаза, в последние дни полные глубокой печали, вспыхнули решимостью.

— Что я должен сделать?

— Отправиться в глубь Этверской пустыни. — Белун тоже поднялся, тяжело опираясь на посох, и Владигор невольно вспомнил, что возраст верховного чародея исчисляется не годами, а столетиями. — Ты разыщешь врага и постараешься выманить его из логова, которое скрыто Злой Мглой.

— Это опять Триглав? — спросил Ждан мрачно.

— Боюсь, что нет. Новый облик Черного Злыдня пока неведом нам, но этот враг куда опаснее Триглава. Вот почему я прошу тебя, Владигор, по возможности уклоняться от прямого единоборства с ним. Нам будет легче одолеть его сообща и вне его территории.

— И все же я отберу в поход лучших воинов, — пообещал Ждан. — Ведь может так случиться, что придется воевать не только со Злыднем, но и с людьми.

— Именно поэтому ты и Грым Отважный останетесь со своими воинами здесь и вдесятеро укрепите восточные границы Братских Княжеств, — сказал Белун и поднял руку, предупреждая возражения Ждана. — Пойми, о том, что Владигор отправляется в глубь пустыни, не должна знать ни одна живая душа. Похороны Дометия — да не покажутся мои слова кощунственными по отношению к доброму ильмерскому князю — нам сейчас на руку. От места погребения до реки Аракос, к которой вплотную подступили этверские пески, всего лишь день пути, а на Лиходее и полдня. Но для всех непосвященных князь Синегорья останется погостить в Ильмере на некоторый срок. Допустим, ты, Грым Отважный, и пригласишь Владигора к себе в гости.

Могучий беренд, не привыкший к хитростям, а потому не вполне осознавший план чародея, ударил себя кулаком в грудь и совершенно искренне воскликнул, обращаясь к Владигору:

— Будь моим гостем, князь, и оставайся у меня до тех пор, пока не пресытишься гостеприимством моего народа!

Полуоглохший Белун потер ухо и пробормотал:

— Право, жаль, если нас никто сейчас не подслушивает… — Он повернулся к Ждану: — А ты, воевода, успокой Любаву, когда она станет спрашивать о брате. Надеюсь, ей не придется скучать долго.

— Я верю в это, — отозвался Владигор. — Траурные сани отправляются завтра.

— Да-да, времени остается все меньше, а нам с тобой многое еще нужно обсудить. Скорей всего спать тебе сегодня не придется. И все же до наступления сумерек мне бы хотелось поговорить еще и с Чучей.

Грым отправился отдавать последние распоряжения своим воинам перед завтрашним выступлением, а Белун, Владигор и Филька пошли вслед за Жданом. Они спустились по крутой каменной лестнице в погреб, заставленный огромными, в человеческий рост, дубовыми бочками. За одной из них оказалась совсем небольшая дверь, обитая железными полосами. Ждан снял со стены горящий факел, потянул на себя дверное кольцо и, пригнувшись, первым шагнул во мрак тоннеля. Тоннель был узковат, с низкими сводами: подземные жители, прокладывая его, никак не предполагали, что когда-нибудь здесь будут ходить люди.

Вскоре тоннель стал шире, и Филимон, догнав Ждана, зашагал рядом, беспрерывно болтая. До Владигора, замыкавшего шествие, то и дело доносился их громкий смех, и он даже собрался сделать своему воеводе замечание за неуместное в траурные дни веселье, но передумал. Он нагнал Белуна и негромко промолвил:

— Учитель, возможно, я покажусь тебе невежливым, тогда разбрани меня, я не обижусь. Но я вот о чем хочу спросить…

— Спрашивай, не бойся, — подбодрил Белун, видя его заминку.

— Ты рассказал о странном поведении Злой Мглы над Вороньей горой и предположил, что она таит что-то в своих недрах. Но что мешало тебе мысленно перенестись туда и вызнать ее тайну? Ты захотел повидаться с Чучей. Но не знал, что он так близко от тебя. Ты обрадовался возможности ознакомиться с древними письменами его народа, хотя мог прочесть любой из этих текстов, не покидая Белого Замка. Здесь что-то не так…

— Ты преувеличиваешь мои возможности, — ответил Белун. — Они не так беспредельны, как тебе хотелось бы.

— Но я же помню, — возразил Владигор, — как ты сумел проникнуть в святилище Волчьего Братства и покарать Ареса, черного колдуна и верного слугу Триглава. А ведь это было куда труднее!..

Чародей долго не отвечал. Владигору хотелось взглянуть в глаза своему учителю и наставнику, но Ждан шел далеко впереди, и свет его факела был слишком слаб.

— Твои сомнения справедливы, — произнес наконец Белун совсем тихо. — Увы, я уже не тот, что раньше. Мои чары бессильны там, где вместо неба каменные своды. Часть моей силы ушла, но это следствие не старости, хотя мне очень много лет, а все той же нависшей над миром опасности. Я не хотел говорить об этом, чтобы не поколебать твоей решимости и уверенности в победе над Злом. Прошу тебя, не теряй этой веры и, если вдруг ты почувствуешь, что она слабеет, вспомни про этот факел. Он пылает ярко, и не его вина, что мы с тобой так отстали, что нам не хватает света.

Белун действительно прибавил шагу, и Владигор, также стараясь не отставать, подивился его телесной бодрости. Они быстро догнали Ждана с Филимоном, но те вдруг остановились в растерянности. Впереди была сплошная гранитная стена.

— Говорю тебе, ты пропустил поворот! — укорял Филимон приятеля. — Придется теперь возвращаться.

— Да не было еще никакого поворота! — доказывал Ждан. — Мы еще не дошли до него. И стены этой отродясь не было. — Он передал Филимону факел и, будто желая пробить гранит, ткнулся в стену плечом. Затем все услышали его испуганный возглас. Ждан пропал, и лишь его сапоги торчали снизу из стены, как два причудливых рычага.

— Получилось! Получилось! — раздался ликующий хохот. Стена исчезла, и перед путниками возник приплясывающий Чуча. Целый и невредимый Ждан, ругаясь и отряхиваясь, поднимался с пола. Чуча прикрыл ладонью глаза, щурясь от яркого пылания факела, и радостно приветствовал гостей: — О, чародей Белун! Князь! Филька, это и впрямь ты! Ждан, ты не ушибся? Пойдемте, пойдемте скорее ко мне, это здесь рядом.

Пока они шли, маленький подземельщик, путаясь в ногах то у Владигора, то у Белуна, не переставал тараторить. Восторг и гордость так и распирали его. Именно сегодня ему удалось раскрыть секрет старых мастеров, умевших возводить обманные стены и прочие мнимые сооружения. Подземельщики таким образом защищались от врагов, которые в погоне за сокровищами падали в пропасть, тонули в реке, вязли в болоте. Секрет этот считался утерянным, однако Чуча недавно вычитал его в старинной книге, а вот теперь и испытать удалось.

Вскоре они свернули в узкий коридор. Идти здесь можно было лишь друг за другом, иногда даже приходилось протискиваться боком между неровных стен, и плечистый Владигор с облегчением вздохнул, когда коридор наконец кончился и они оказались в просторном помещении, сплошь заставленном черными дубовыми сундуками. На одном из сундуков лежала сбившаяся овчина, — видимо, постель Чучи. На другом стояла нетронутая кружка со свернувшимся молоком и рядом с ней кусок хлеба с позеленевшей от плесени коркой. Ждан укоризненно покачал головой:

— Ты ел-то когда в последний раз?

Чуча виновато улыбнулся и пожал плечами. Он был действительно очень худ, заросшие щеки ввалились, штаны с дырой на волосатой коленке норовили сползти с бедер, и он потуже затянул веревку, служившую ему вместо пояса. Но желтоватые глаза подземельщика сияли радостным возбуждением.

— Ты вином запасись, оно не сворачивается, — посоветовал Филимон.

— Жажду познания не утолишь вином, — произнес Белун, с печальной улыбкой глядя на Чучу. — Увы, мне слишком хорошо знаком этот блеск в глазах. Ты болен, мой маленький друг, болен почти неизлечимой болезнью. А исцелишься ты, и то лишь отчасти, когда один из этих сундуков с благодарностью примет в себя плод твоего слуха, зрения и ума.

— Ах, мудрый чародей! — воскликнул Чуча с горячностью. — Сколько здесь всего! Мои предки были великими путешественниками и совершали походы к Борейскому морю и Южному океану. Они умели выращивать подземные сады, разводить рыб, приручать горных баранов, сращивать сломанные кости каменной смолой, выковывать топоры, рубящие гранит, словно дерево. Каким я был болваном, что столько лет бродяжничал и куролесил, вместо того чтобы сидеть здесь и впитывать накопленные моим малочисленным народом знания!..

— Ничто не проходит бесследно, — постарался утешить его Белун. — Твой жизненный опыт не раз еще пригодится тебе. Да и другим тоже.

— Кому я нужен!.. — горестно вздохнул Чуча, вскарабкался на ближайший сундук и сел, не доставая ногами до пола. — Мой народ рассеян по свету, или, лучше сказать, — по мраку. А когда-то здесь, — он обвел руками вокруг, — звенели топоры, смеялись дети, справлялись свадьбы. Но все кончилось… Впрочем, Смаггл предвидел это еще три века назад.

Белун шагнул у Чуче и спросил с явным волнением:

— Ты читал Книгу пророка Смаггла?

— Вон она лежит. — Чуча махнул рукой в сторону стола, высеченного из цельной гранитной глыбы, выдающейся из стены. На его полированной поверхности возвышалась стопка тонких кожаных листов, прошитых двумя бараньими жилами. Стол вокруг рукописи был заляпан желтоватыми островками свечного воска. Новая толстая свеча озаряла верхнюю страницу ясным ровным светом.

— Я давно мечтал познакомиться с ней, — пробормотал Белун, подходя к столу. Владигор последовал за ним.

Текст хорошо сохранился. Черные жукообразные буквицы жались друг к другу. Почерк был мелкий, и страница вмещала не менее двух десятков строк. Однако язык был Владигору совершенно непонятен, и он вопросительно посмотрел на чародея.

— Там и про тебя есть, князь, — услышал он голос Чучи. — «Сын предательски убиенного прогонит злодея, и место отца займет, и наречется по-новому, и путь его будет славен».

— И это все? — обернулся Владигор, польщенный и одновременно разочарованный столь лаконичным описанием своей судьбы.

— Все, — ответил Чуча. — Там вообще обо всем понемножку.

Меж тем Белун перелистывал страницу за страницей, быстро усваивая содержимое пророческой книги. Она рассказывала не только о будущем, но и о прошлом подземного народа.

Род си негорцев и род подземельщиков имели один общий корень. Много-много веков назад, когда человек не знал иной одежды, кроме звериной шкуры, а озеро Ильмер и Венедское море были едины, первые начали строить свои жилища вверх, вторые, напротив, вниз. Жизнь в глубине родной земли казалась им надежней и спокойней.

Постепенно род подземельщиков разделился на три могучих семейства: серебряки, медники и железняки. Они поддерживали друг с другом добрососедские отношения, говорили на одном языке, соблюдали одни и те же обряды, обменивались изобретениями и новыми знаниями. Многовековое пребывание в недрах земли изменило внешний облик этого народа. Высокий рост стал им помехой при передвижении по узким ходам и пещерам. Зато подземельщики превосходили синегорцев в физической силе, ловкости и остроте зрения. Благодаря обилию целебных источников и озер они практически не знали болезней. Иногда некоторые из них поднимались наверх и пробовали обустроить свое жилье под солнцем, но почти все возвращались обратно, раздраженные беспрестанной сменой времен года и варварской дикостью синегорцев. В самом деле, расцвет культуры маленького народа пришелся на то время, когда наземные племена все еще яростно сражались между собой за право владеть своими территориями.

Это было около пяти столетий назад.

Все происшедшее позже Смаггл объяснял двумя причинами. Во-первых, люди наверху научились ценить железо, медь и серебро, которые добывались под землей в избытке. Люди предлагали взамен мясо, шкуры, вино, рабов, а позднее и деньги, изготовленные из этих же металлов. Главы семейств начали соперничать друг с другом за обладание вещами и предметами, в которых до сих пор не нуждались. Зависть и алчность привели к Первой войне. Серебряки и медники объединились против железняков, и те бежали на север, спасаясь от полного истребления. Старейшины двух оставшихся кланов сошлись на Великий Сход, увещевая образумиться. Казалось, их призывы возымели действие, и на какое-то время установился мир.

Второй причиной вырождения своего народа Смаггл назвал изобретение мастером Джугой горючего черного песка. Поначалу его использовали при прокладке новых тоннелей и для расширения рудников. Но в разразившейся вскоре Второй войне горючим песком уже уничтожали друг друга. Джуга был настолько удручен использованием изобретения в целях братоубийства, что подорвал себя вместе с рецептом изготовления смертоносного оружия. Однако запасов горючего песка оставалось еще довольно. В итоге горстка медников ушла и укрылась в Черных скалах. Одержавших верх серебряков уцелело немногим больше.

Когда Смаггл дописывал свою книгу, его соплеменники покидали Ладорский холм и разбредались кто куда. Окончив труд жизни, пророк лег в каменный гроб и задвинул над собой гранитную плиту. На последней странице он поставил не точку, а многоточие, словно еще надеялся, что когда-нибудь летопись его народа будет продолжена.

Белун посмотрел направо и двинулся к небольшому гроту в стене. Из глубины высовывался торец каменного ящика. Белун положил руку на гранитную крышку и произнес с торжественной скорбью:

— Мир праху твоему, Смаггл Впередсмотрящий! Я помню наши с тобой беседы, и я благодарю тебя за Книгу пророчеств. Она очень нужна сейчас!..

Чуча спрыгнул с сундука и подбежал к Белуну, заглядывая ему в лицо, как собачонка:

— Ты знал пророка Смаггла?

— Да, он был моим гостем в Белом Замке. Это один из достойнейших людей, каких мне довелось встретить за всю свою жизнь. — Чародей слегка обнял Чучу. — И дело его должно быть продолжено.

— Мною, да? — спросил подземельщик с надеждой и радостью, но вдруг помрачнел. — Не смейся надо мной, мудрый чародей. Достаточно произнести: «Книга пророка Смаггла», как трепет идет по жилам. Но «Книга пророка Чучи»?..

Филимон при этих словах прыснул и отвернулся, прикрыв рот.

— Вот видишь, — сокрушенно произнес коротышка, — одно мое имя вызывает смех! И потом, я не чувствую в себе дара предвидения. Грядущий век и грядущий день одинаково скрыты от меня.

Белун улыбнулся:

— Друг мой, твое наивное простодушие трогает меня до глубины души. Неужели ты думаешь, что Смаггл провел жизнь, не покидая этого хранилища древних рукописей, и что его рука сама собой, помимо его воли выводила пророческие письмена? Нет, он путешествовал, встречался с сынами других народов, размышлял, сопоставлял факты, изучал медицину и астрологию; он был следопытом и первопроходцем на любом поприще. Вот судьба, достойная подражания!

Чуча внимательно слушал, опустив голову. Затем поднял глаза на чародея и сказал решительно:

— Хорошо, я согласен. Но скажи, с чего мне начать мой труд?

— Сперва помоги мне кое в чем разобраться, — ответил Белун. — Смаггл использовал в своей книге некоторые диалекты, которые я не могу перевести.

Они подошли к столу. Книга содержала не только слова, в ней были рисунки и чертежи. По одному из них Чуча и воспроизвел обманную стену. Вдруг он воскликнул:

— А вот этого раньше не было!

На нетронутом письменами листе тонко выделанной кожи появилось изображение высокой и голой, как столб, горы.

— Ты уверен? — спросил Белун.

Чуча кивнул, не отрывая взгляда от рукописной книги. Заинтересованные Владигор, Ждан и Филимон также приблизились к столу.

— Это Воронья гора, про которую я вам рассказывал, — пояснил чародей. — Смаггл использовал особое заклинание, которому я его когда-то научил. Некоторые строки и рисунки не могут быть увидены тем, кому они не предназначены. Вот почему здесь еще много пустых, на первый взгляд, листов. Скорее всего и эта гора исчезнет, когда мы покинем хранилище рукописей.

— Я не видел ее, — сник Чуча, — значит, и для моих глаз она не была предназначена…

— Но теперь-то видишь, — грубовато ободрил его Ждан, которому уже начали надоедать внезапные смены настроения подземельщика — от бурного восторга до уныния.

— Да, теперь вижу, — вновь воспрянул Чуча. — Ой, смотрите, что это?

На листе начало проступать изображение длиннохвостой кометы, устремленной с небес прямо в Воронью гору. Рядом появились два слова.

— «Алат-камень», — прочел подземельщик.

— Благодарю тебя, Смаггл, — прошептал Белун. — Ты подтверждаешь, что мы на правильном пути. Не скажешь ли нам еще что-нибудь?

У подножия горы вырисовался маленький человечек в черном плаще. Он был немного похож на Чучу, но злобное выражение на сморщенном лице перечеркивало их сходство.

— Это железняк, по-нашему — грун, — пояснил Чуча. — Плащ из кротовых шкурок говорит о его знатности. Теперь мне понятно, куда ушли груны, — в Рифейские горы. — По листу побежали новые строки, и он принялся переводить: — Ключ от Южных ворот навеки в земле сокрыт, Северные ворота — непроходимый гранит, Западные ворота — огнедышащий жар, ключ от Восточных ворот Великая Пустошь хранит…

— Что это значит? — спросил Ждан в недоумении.

Никто ему не ответил. Все смотрели на появившуюся над горой черную птицу о двух головах. Изображение было живым. Птица медленно пересекала рукописный лист и, достигнув его края, исчезла. Чуча осторожно перевернул кожаную страницу, но не обнаружил ничего, кроме двух слов: «Великая Пустошь», написанных крупными буквами. Он вздрогнул от неожиданности, когда на его плечо легла рука чародея.

— Вот с этих слов, — сказал Белун, — ты и начнешь свою книгу.

От сверкающего на солнце снега болели и слезились глаза. Поднявшись на дозорную башню Ладорской крепости, Любава неотрывно смотрела вслед удаляющейся на юг траурной процессии, растянувшейся на версту. Траурные сани, которые тянули шестеро берендов, уже пересекли по льду реку Звонку. Впереди на крепком коне ехал Грым Отважный, неподвижно, будто каменное изваяние, возвышаясь в седле. Брат на своем Лиходее следовал сразу за санями подле Бажены. За ними бок о бок ехали князья Венедии и Ладанеи, разговаривая между собой о чем-то. «Вот и помирились Калин с Изотом, — подумала Любава с печалью. — Жаль только, что примирить их смогла лишь смерть Дометия…»

Далее следовали друг за другом четыре отряда воинов, самых сильных и опытных, представляющих воинства Синегорья, Ильмера, Ладанеи и Венедии.

Замыкающий шествие санный обоз еще только спускался с Ладорского холма. В одной из повозок, свернувшись калачиком под медвежьим пологом, крепко спал подземельщик Чуча. Любава не знала, что и он тоже среди провожающих Дометия в последний путь. А если б и знала, вряд ли придала этому значение. Она вновь отыскала глазами Владигора, и сердце ее заныло от неясной тревоги за брата.

Процессия была уже еле различима в снежной белизне, а Любава все смотрела ей вслед, забыв о холоде, и очнулась от невеселых мыслей лишь тогда, когда поднявшийся на башню Ждан осторожно накинул ей на плечи бобровую шубу.